Типичные будни нетипичных Петровых

Рома заходит в долгожданное тепло с блаженным стоном. Ему не хочется раздеваться, он вообще готов растечься по мокрому полу прихожей ещё одной лужей и проваляться здесь до утра. Он хочет поесть, как волк в зимний период (что готов жрать последнюю кору с деревьев), хочет поссать и, блять, поспать. А ещё хочет, чтобы кое-кто перестал динамить его телефонные звонки, но об этом до завтрашнего дня можно и не мечтать. Его любовь в обиде та ещё коза. Цокот собачьих коготков по полу согревает не только душу, но и его окоченевшие пальцы; Рома треплет Ари по холке, получая слюнявые поцелуи по всему лицу. Ари довольно быстро ретируется, опасаясь быть затоптанным ураганом, под которым скрываются имена трёх энергичных школьников, виснущих на Роме, как тяжеловесные коалы. – Папа, а ты купил чего-нибудь? — вопрошает Илья, заискивающе поглядывая. – В рюкзаке возьмите. В ту же секунду он обретает свободу — тройняшки, чуть не снеся полки для обуви, летят к рюкзаку и начинают рыться в нём, доставая какие-то мармеладки (на которых их семейство просто помешалось), чупа-чупсы, тик-так и другую бурду, которую Рома взял у кассы в одном из магазинов. Естественно, мальчики срутся просто потому что могут (хотя всем всего поровну), и Рома тихонечко смывается в сторону кухни, предварительно кидая куртку куда-то в угол и бросая ботинки там же. В проёме арки его встречает непривычно улыбчивый Никита, но, услышав заливистый смех его товарища, Рома сразу понимает причину хорошего настроения подростка. – Здравствуй, пап, — здоровается Никита; Рома приобнимает его сам, а то от него не дождёшься. – Здравствуй-здравствуй, учёный, — Рома легонько щёлкает его по лбу. – Как у вас с провизией? Поужинали? – Мы пиццу сделали, — чуть помявшись, отвечает Никита. Едва они ступают на пол кухни, как взгляду Ромы предстают две фигуры, одну из которых ему не удаётся идентифицировать. Ну а вторая шутливо отдаёт честь, растягивая сыр на аппетитном кусочке упомянутой пиццы. В воздухе пахнет так ахуенно, что желудок Ромы сворачивается в морской узел. – Здоров, дядь Ром, — уже вслух приветствует Женя. – Тебе того же, — отзывается Рома, но взгляда от незнакомки не отводит. – А вы, девушка...? Девушка заливается краской, кажется, вся (краснеет даже шея), нервно мнёт пальцы и, прокашлявшись, представляется: – Меня зовут Ира. Антон Борисович попросил меня посмотреть за детьми, пока его не будет... «Антон Борисович», — смакует Рома в голове, внутренне усмехаясь. – Он сказал, что ситуация сложилась такая, что кто-то должен был приехать, но не... — на этом Ира останавливается, осознавая что-то, и тупо закрывает рот, не зная, куда деть глаза от смущения. Роме издеваться над девушкой не прельщает совершенно, тем более что «Антон Борисович» никого обычно не жалует, а тут нате — почти в клуб индейцев принял. Так что Рома ободряюще (насколько это возможно с его убитым в говно организмом за прошедший день) улыбается и говорит: – Всё понятно, уважаемая. От своего имени могу сказать, что очень вам признателен. Форс мажоры случаются. Главное, чтобы рядом были надёжные люди. Ира молча кивает, наверно, не находясь с ответом. Рома задерживает долгий голодный взгляд на пицце и, быстро сполоснув руки в кухонной раковине (и заодно собираясь раздать люлей, если в ближайшие часы гора посуды не будет вымыта), садится за стол. Никита порхает вокруг него аки пчела, сообразив крепкого чёрного чая (от которого у здорового человека печёт язык), но спрашивать ничего не спешит. Женька утаскивает его на диван гостинной, и Рома остаётся наедине с Ирой. Ну, как наедине. С мурчащей на тумбе Мэй и вьющимся в ногах Ари. Позади орут тройняшки, недалеко впереди громко хохочет Нелли; на Рому это действует успокаивающе. В моменте сразу становится понятно, что ты — дома. – Бедная студентка? — заводит диалог Рома, приканчивая первый кусок. Колбаса нарезана криво и «неравноразмерно», а помидоры размяты почти в лепёшку, но менее вкусно от этого не становится. – Ага, — охотно отзывается Ира, молчаливое сидение явно её напрягает. — На практике у Антона Борисовича вот... – И как он? Дьявол во плоти? — со смешком. – Немного, — честно говорит Ира, вызывая у Ромы довольную лыбу. – Строгий, но по делу говорит. Я ж бестолковая. Но, знаете, он так меня мотивирует. Я как будто наконец по-настоящему хочу учиться... Вроде и гоняет, и отчитывает, как девчонку, а потом как похвалит, такую гордость ощущаешь... Ой, — спохватившись, вдруг качает головой. – Простите, что-то я увлеклась... Увлеклась не в том смысле! Я просто... Рома добродушно смеётся, даже отчасти умиляясь. Девушка в своей непосредственности напоминает ему Вэл в детские годы, что не может не вызывать в душе волну отеческого тепла. – Расслабься, — просто говорит Рома. – Я понимаю, о чём ты говоришь, — переход на «ты» происходит для Ромы так естественно, что он даже не замечает этого. – Проходили, скажем так. Он на мгновение видит перед глазами двенадцатилетнего Антона Петрова, и его с головы до ног затапливает настольгией. Эх, сколько бы лет ни прошло, как минимум одно остаётся неизменным: Антон упёрт, как стадо баранов, а когда злится — непробиваем, как титан. Рома-таки сумел купить билет на последнее оставшееся место (причем сидячее), но ему пришлось добираться с пересадками, потому что ехать сидя пятнадцать часов — извините, но жопа у него не квадратная. Выехал он в пять утра, как и обещал, но в Вологде (на пересадке) случился прикол с тем, что произошла какая-то ошибка при оформлении билетов, и Рому вежливо послали нахуй. Антон послал его нахуй тоже, оскорблённый до глубины души тем, что Рома не сможет припереться вовремя. Рома вытряс из администрации вокзала всё, что можно и что нельзя — и с горем пополам сел на поезд. Как итог: он прибыл на родину в девять вечера, за день практически ничего не положив в рот, потому что на пересадке не успел пройтись по магазинам, чтобы купить перекусить, а изначально взять побольше еды не додумался. А покупать что-то непосредственно в поезде... Его задушила жаба. Подремать не удалось, ибо (слава любимому плацкарту), маленькие дети неугомонны и беззаботны, и им совершенно до лампочки, кто и как мечтает залепить им рты. Не дай бог кто-то что-то решит ребёнку предъявить — посланным нахуй третий раз за день Роме быть не очень-то хотелось. Уже на подходе к дому Рома вспомнил, что не купил вкусненького мелкотне (которые, как бы грустно это ни было, ждали его только ради сладостей), и со стоном боли развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы забежать в «Бристоль». Жуть как чесались руки купить бутылочку крепкого, но Рома сильный человек, он отбросил эту навязчивую мысль. Проверяя мессенджер, Рома нисколько не удивляется, когда видит, что сообщения для Антона висят непрочитанными. Эта зараза могла ответить на какой-нибудь станции, но предпочла даже не открывать диалог. Помимо этого Рома замечает, что пропустил сообщения от Никиты, но об этом уже поздно волноваться. Если бы Никита не сказал ему об Ире, Рома бы извёлся от беспокойства. Очевидно, Антон этого и добивался. Впрочем, он мог бы и догадаться, что коалиция их детей легко сдаст любую информацию ради всеобщего блага. «Как там отец?», — пишет он Вэл, видя, что та онлайн. «Психует, что не взял беруши», — мгновенно приходит ответ. «Ясно», — мрачно думает Рома. Его вторая половинка точно не в настроении для примирения. Ладно, солдата из армии ждут, и Рома подождёт. «Ладно, сладких снов, свет очей моих. Держи в курсе, как вы там», — печатает Рома. «Спокойной ночи, пап:3 Не переживай, всё будет пучком» Телефон отложен, мысли спутаны, идеальный вечер, что сказать. Завалиться бы спать, да ещё любимых пёселей проведать надо... – Вы вместе учились? — вопрос девушки Рома почти пропускает мимо ушей. И не сразу врубается, о чём идёт речь. Нет, на боковую точно пора. – Да, — отвечает он. – С пятого класса. Но познакомились раньше. Рома догадывается, что Ира представляет себе систему возможных отношений между ним и своим наставником, судя по тому, как она мнётся, несмотря на живой интерес в глазах. Антон не мог ничего брякнуть ей точно — тот о таком не распространяется, хотя и прямо не скрывает. Подозрения падают на мелких, что речь свою мало фильтруют. Ну, справедливости ради, ни Рома, ни Антон говорить об этом вне школы не запрещают, так что тройняшки наверняка решили, что Ира — человек в тонкости их семейной жизни посвящённый. Всё-таки людей в их доме мало бывает, а кто бывает — проверенный, так сказать. Про Иру Рома слышал, поэтому не сильно удивился её появлению здесь. Куда больше он был потрясён относительно спокойной реакцией самой девушки. – В поезде впервые встретились, — продолжает Рома, невольно улыбаясь. – Я домой с югов ехал, а Антоха приезжал Архангельск посмотреть. Переехал потом, ну и в мою школу пришёл. – Вот это да... — поражённо тянет Ира. – А вы... — она запинается, неуверенно спрашивая: – Как вас по отчеству?.. – Мне хоть и тридцать три, но в душе я вечно молодой и вечно пьяный, попрошу, — сразу пресекает попытки ненужной, по его мнению, оды разнице в возрасте. – Антон Борисович — это бога ради, но мы-то с тобой от этого избавлены, я обычный рабочий человек. Торжественно разрешаю называть меня по имени. Уже знаешь ведь, да? Вопрос смыслы разного рода имеющий. И Ира это тоже понимает. Она энергично кивает и широко улыбается. – Хорошо, — говорит она по итогу. – Кем вы работаете, Роман? — добавляет лукаво. Не придраться. Рома качает головой, усмехаясь, и решает, что раз девушке так удобнее, то пускай — благо что без отчества, а то официоза в собственном доме ему ещё не хватало. – Инженер-электрик, по простому говоря. В конторе по выезду работаю. Бумажную работу предлагали, но я предпочёл ручками работать, а то я так загнусь вопросительным знаком. – Главное, чтобы нравилось, — говорит Ира. Рома с ней абсолютно согласен. Его зарплата с этим может быть не согласна, но её никто не спрашивал. Антон бухтеть по этому поводу перестал, и слава Христу. Не всем дано блистать умом и быть занудами. Рома нашёл свою нишу со своими способностями к обучению и не жалуется. – Антон Борисович сказал, что на выходные с детьми некого оставить, но вы... — потерявшись в формулировке, Ира запинается, ища поддержки. Рома её, опять же, понимает. – Ну это он слегка погорячился. Небольшая проблема с поездом возникла, но я бы приехал завтра точно. Стоит даже попросить у тебя прощения за беспокойство... – Что вы! — Ира аж взмахивает руками. – Мне было бы совсем нетрудно. К тому же, я давно искала повод как-нибудь помочь Антону Борисовичу... Боже, как это странно звучит... – Я не ревную, уважаемая, — судя по тому, как девушка вздрагивает, Рома попадает в яблочко относительно того, о чём та могла начать переживать. – Будем откровенны, на девушек он никогда не засматривался. «Один раз не считается», — мысленно пропевает Рома. В их случае, пожалуй, даже: один раз — не гетерас. Красный цвет с лица Иры сходить не планирует, приобретая всё более яркие оттенки. – Мы вместе почти тринадцать лет, поверь, нам не приходится друг в друге сомневаться, — продолжает он, чтобы упокоить Иру раз и навсегда. – Он преподаватель, вокруг него всегда много людей, среди которых есть и те, кто признателен ему даже в большей степени, чем ты. Я ничего дурного не подумаю, не переживай. – Это радует, — плечи Иры немного расслабляются. – Простите, если я несу всякий бред, я просто ещё не до конца осознала всё, наверно... – С таким сталкиваешься не каждый день, — соглашается Рома. – Всё в порядке. Мы перенесли разного рода реакции, нам не привыкать. Рома говорит это без капли эмоций, потому что это давно перестало как-либо действовать не него, но глаза девушки в секунду заполняются тоской. – Это так ужасно... Я имею в виду!.. Я имею в виду, что вам пришлось тяжело... Не удержавшись, Рома смеётся в голос. Ари смотрит на него, как на умалишённого. – Не бойся ты так. Я не кусаюсь. «Звучишь, как педофил», — одёргивает сам себя. – Я просто не хочу, чтобы вы подумали, что я вас осуждаю, — с убитым выражением лица бормочет Ира. – Я очень рада, что познакомилась с вами и с... вашими детьми. Допивая остатки чая, Рома улыбается в свою кружку. – Взаимно, Ира, — отвечает он, и девушка отражает его улыбку. Ладно. Возможно, в его жизни стоило случиться заварушке с пересадкой, чтобы в немногочисленной компании людей, принимающих их семейный уклад, появился новый человек. Особенно такой простосердечный и солнечный.

***

Время на часах не то чтобы позднее, но автобусы не ходят, и Рома предлагает подвезти девушку до дома. Ира олицетворяет смесь противоречивых эмоций из-за того, что ей действительно будет лучше уехать, поэтому Рома зовёт её в гости, когда ей будет удобно. Они скрепляют договор рукопожатием. Живёт студентка далековато от третьего лесозавода, но Рома ориентируется в городе хорошо, так что быстро находит нужную улицу, дом и подъезд. Ира пробует заплатить, но Рома шутливо угрожает ей кулаком. Девушка выходит из машины светящейся ярче люминисцентной лампы. Рома думает, что Антон ей очарован не меньше, чем она им. И он боится представить, какой из этого может получиться сумасшедший тандем. Мало ему биологов на свою бедную голову... Следуя намеченному плану, по возвращении домой Рома закрывает ворота и идёт к вольеру. Две русские борзые приветствуют его так, словно они не виделись целую вечность: собачья преданность всегда подкупает. – Завтра погуляю с вами, ребята, — говорит он с улыбкой. – Сегодня устал, как собака, — даёт себе глупо пошутить. Чужие тихие шаги немного удивляют. Однако в приближающейся фигуре легко угадывается старший из оставшихся здесь детей. На небе ни единой звёздочки: оно всё затянуто то ли тучами, то ли обыкновенной мглой. Темнеет всегда рано, но сегодня что-то особенно темно, даже свет луны не спасает ситуацию. Никита пристраивается рядом, и только в непосредственной близости Рома замечает, что тот вышел на улицу в небрежно наброшенной куртке. – Вот заболеешь, отец таких люлей нам обоим пропишет, — ворчит Рома, красными от мороза пальцами застёгивая тому хотя бы капюшон. Никита задумчиво трёт гипс, высматривая вдалеке что-то одному ему понятное. Болтливым он никогда не был, и в этом не было ничего плохого, просто, пожалуй, этим Никита сильно отличался. От них всех. Ему больше нравилось быть одному, а делать это в тех условиях, в которых жили они, было очень и очень непросто. Но Никита если и жаловался на что-то, потом непременно извинялся. Рома раз за разом просил его перестать. Считать себя виноватым хоть в чём-то. Иногда Никиту прорывало на откровения, и начиналось это примерно по одному сценарию: Никита приходил и молчал n-ое количество времени, делая такое задумчивое выражение лица, словно он усиленно пытается вспомнить формулу бинома Ньютона. Ну, возможно, Роме просто было, с кем сравнить. Дальше следовал вздох (по глубине напоминающий Марианскую впадину), и философский вопрос, который задавался просто для вступления. – Почему звёзды светят только ночью? У Ромы в голове только: «Я мог бы стать рекой, быть тёмною водой. Вечно молодой, вечно пьяный», — весело и оптимистично, песня заедающая, знаете ли. – Я вот знаю, — продолжает Никита, и его речи не хватает только трагичности поэта, чтобы Рома представил Маяковского с его звёздами, которые зажигают, потому что это кому-нибудь нужно. – А раньше не знал, и так было интереснее. Было в жизни чудо. Чем старше становишься, тем больше понимаешь. И чудо пропадает. Если бы Рома к этому не привык, он бы даже, пожалуй, загрузился. Но Никите можно — у него подростковое буйство эмоций и размышлений. – Но потом я вспоминаю про вас, — Никита переводит, наконец, взгляд и смотрит Роме прямо в глаза. – Про отца и про тебя. Я понимаю, что люди сами могут творить чудеса. Это, наверно, настоящее чудо и есть. Нет, это что-то новенькое. Обычно Рома не перебивает, опасаясь нарушить этот ритуал, но на этот раз не сдерживается: – Ты про что? Как и ожидалось, Никита мгновенно сбивается с нужного настроения, будто только сейчас осознавая, что разговаривает не сам с собой. Рома прописывает себе затрещину. – Ничего, — Никита встряхивает головой, ёжась от холода. – Просто... Больно видеть, когда вы ругаетесь. Вы ведь это из-за нас обычно делаете... Стоп, стоп, стоп... – Погоди-ка, — Рома был бы рад, если б ослышался, но, к счастью или нет, слух у него остр, как новая бритва. – Если ты про сегодня, то не переживай, ребёнок. То ты отца вашего не знаешь — поистерит и перестанет. Вы тут не при чём. – Но ведь он злился, что с нами некого оставить... – Заладил, — весь в Антона, это просто ужас какой-то. – Мы и без вас с отцом найдём, из-за чего сцепиться. Такое бывает, люди ругаются. Перестань, Никит, — он толкает сына в бок и говорит как можно нежнее: – Мы вас любим. Никита кротко улыбается. – Я тоже люблю вас, пап. Собаки тыкаются носиками в окоченевшие ладони, а сердце окунают в тёплую карамель. Такими словами невозможно насытиться, наверно, никогда. Но идиллия длится недолго. – Ебаный в рот, блять! — ворох нелитературных выражений и смачный грохот, в котором чудится хруст косточек копчика. – Я умер, бро, почисти мою историю поиска. Никита закатывает глаза, идя на помощь другу. Рома прыскает: – Ты так красиво двигаешься, Евгений. Женя беззлобно фыркает и поднимается, держа в руках что-то изрядно пострадавшее. Подойдя ближе, Рома различает в бумажном нечто одинокий тюльпан. – Неллька вам сделала, — поясняет Женя и протягивает «букет», склоняясь в поклоне. – Как говорится, поставьте в воду — неделю стоять будет. Никита заряжает по лицу друга мокрой варежкой, а тот ржёт громче жеребца в брачные игры, чуть снова не заваливаясь в ближайший сугроб. Рома не знает, что на это сказать. С Женей вообще сложно строить конструктивные диалоги. Как и с его сыном, впрочем. – Че, когда там «горе от ума» на родину заглянет? — спрашивает Женя. «Горем от ума» тот называл Игоря, по ощущениям, всю свою сознательную жизнь, даже когда не знал, что это сочетание слов означает. – Кто б знал, — Рома выдыхает струйку холодного воздуха. – Птенец покинул родительское гнездо. – Благо что не кукушка в гнездо подкинула. Никита снова вздыхает так показательно, что Женя поднимает руки в примирительном жесте. – О, дядь Ром, а хотите анекдот? – Разумеется. – Ну пап... — Никита выглядит преданным. Рома заинтригован. – Сидел Никитка на заборе, мочил письку в ацетоне. Химия-химия, у Ника писька синяя. Рома всеми богатырскими силами пытается не размыкать губ, но их сводит такой судорогой, что и так становится понятно — разрывная. – Как смешно, — кисло комментирует Никита. – И это не анекдот, умник. – Ой ладно, не бубни, Кит, — Женя закидывает руки ему на плечи, ненавязчиво «придушивая». – Это за то, что оставил меня одного на произвол судьбы с мелкотнёй. Мне Илья ногти раскрасил, блять. Да, кстати, дети дома без присмотра. Они не младенческого возраста и интеллекта, чтобы от них нельзя было отойти ни на шаг, и всё же... Нелли иногда такое взбредёт в голову, что впору подумывать, что их семейная придурь передаётся воздушно-капельным путём. Цветочек от дочурки, к слову, великолепен, даже в полуживом состоянии. – Ну что, четыре сыночка и лапочка дочка, — тянет Рома, когда они возвращаются в тепло. Ноги немножко отняло, но горячая вода сделает своё дело, об этом можно не париться. – Моем посудку и на хабарчи? – Сегодня не моя очередь, — напоминая тройняшкам, говорит Никита, не спеша снимать куртку. – Я Женю провожу. Женя хочет что-то спиздануть, но затыкается под грозным (очень) взглядом Никиты и только хрюкает в кулак. Роме неважно, кто будет батрачить на кухне (главное, что не он), поэтому отмахивается, давая добро. – Кстати, пап, — Никита стопорится на выходе. – Почему не написал, что приедешь сегодня? Хороший вопрос. Вот и что Роме ответить? Что он почти не пользовался телефоном, который держался на десяти процентах (и да, розетка у туалета в поезде была занята чужой зарядкой для ноута), чтобы сохранить работоспособность телефона и получить ответ от одной высоко квалифицированной заразы, ненароком его не пропустив? – Замотался и забыл, — бросает он. Никиту такой ответ устраивает. Что правда, в общем-то. Ну, еще самую малость то, что он был погребён плитой печали, да и вообще... В том настроении значение имели сообщения только одного человека. Который так ничего и не написал. Не позвонил. Как послал нахуй на пересадке, так и собирался это оставить, видимо. Антон отходчив. Вспыльчивы они оба, Рома в этом плане понимает очень хорошо. Да только Рома переживает больше за самого Антона: тот взвалил на себя слишком много всего и контролировать хочет тоже это всё. Едва что-то идёт не по его плану, его выбивает из колеи, пожалуй, осязаемо даже. И если раньше Рома бесился, как чёрт, то сейчас злости нет; есть некая тревога, назойливо колотящая по затылку. Им уже давно не двадцать (ровно столько, сколько сигарет в пачке... кхм, да), чтобы обижаться на такое: они, в конце концов, языки не за тем имеют. Эволюция — женщина много чего полезного подарившая. Поэтому, положив своё бренное тело на подушку, Рома титаническими усилиями не провалился в сон сразу же, а заставил себя дождаться, когда Антон Петров будет онлайн. Тот по-прежнему игнорировал его в соц.сетях, но Рома решил, что времени остыть было предоставлено достаточно. Да господи, даже если Антон снова пошлёт его нахуй, ему станет легче. Заканчивать день (выебавший его всего) недосказанностью — моветон, по мнению Ромы, конечно. Антон ждёт четыре гудка, прежде чем поднять трубку. Но молчит, словно ему звонят мошенники, хотящие (не)грамотно его наебать. (Да, Рома будет напоминать об этом своему парню до конца жизни) – Алло? — пробует Рома. Ну, мало ли? Антон ведь и скинуть может таким макаром, если они будут и дальше молча дышать в телефоны. – Хуем по лбу не дало? Отрадно, что Антон подал голос. Ищите радость в мелочах. – И тебе привет, королева грёз моих. Тяжёлый вздох Рома услышал бы и с закрытыми ушами. – Я спать ложусь, — бурчит Антон. – Ты что-то хотел? Как бы в двух словах-то уложить. – Голос твой хотел, — отвечает Рома, борясь со смыкающимися веками. – Мгм... Многословно, однако. – Тох, ну заканчивай, — сила воли в отношении Антона Петрова у Ромы всегда сбоила. – Ну, прости меня, дурака. Я знаю, как ты паникуешь по любому поводу, я всё понимаю. Ну правда, кто ж знал, что такая подстава с билетами будет, я как обычно покупал... Тох? Антон медлит, но Рома и не торопит. – Тебе извиняться не надо, — говорит он в итоге, почему-то шёпотом. – Это я как идиот вечно. А ты ещё и не злишься на меня. Ты нормальный вообще? Рома хмыкает. Лучшая защита — это нападение, и Антону в этом нет равных. – Нормально — это не для нас. Антон смеётся; вибрация от его смеха искажается динамиком до невероятных белых шумов. Связь летит в трубу, понятно. – Прости, — тихо, но твёрдо. – Не пропадай так, — отвечает Рома. – Так нечестно, я просто не могу прийти и прижать тебя к стенке, когда ты меня динамишь. Антон вновь смеётся. В голосе полно раскаяния, когда он говорит: – Я злился из-за того, что злился на тебя, поэтому не звонил и не отвечал. В этом есть что-то романтичное, ну или Рома слишком в нём по уши. Сколько бы лет ни прошло и как бы они ни выросли, между ними проскакивают ленты прямиком из школьных лет, когда всё было сложно, непонятно и вообще казалось смерти подобно. Но за это время многое поменялось благодаря тому, что они оба не хотели друг друга потерять. С остальным боремся до сих пор, как видно. Но, что говорится, век живи — век учись. А им есть и чему учиться, и над чем работать. Главное, чтобы вместе. – Как там малышня? — переводит тему Антон. – Нелли сделала нам подарок, — на заинтересованное мычание парня Рома хмыкает: – Как сказал Евгений, чтоб стояло всю неделю. – Евгению бы этому ремня хорошего. – Может, лучше мне? Ради смеха Антона над его тупыми шутками Рома готов изрекать их пачками. Но так не будет элемента неожиданности (а хоть в каком-то значении это должен быть приятный аспект). – Вэл уже спит? – Ага, — с нежностью. – Защищает тебя. Целый день мне нудит, чтоб я с тобой поговорил. – Умные вещи говорит. – Никто не спорит, — вот и вздох бренности бытия. – И как ты меня терпишь? Воистину, их дети — и есть их истинные преданные сводники. – Стерпится — слюбится, — усмехается Рома. – Повыделывайся мне, — бурчит Антон, но улыбку в голосе скрыть у него не получается. Они болтают о сегодняшнем дне (что в основном состоит из жалоб Ромы, наконец дорвавшегося до благодарного слушателя), но перед глазами Ромы от невыносимого желания спать уже летают чёрные точки. А он ещё в душ не сходил... Нелли и тройняшки перед звонком успели умотать его в камень-ножницы-бумага (первая, к тому же, в процессе висела на его шее, бесконечно что-то щебеча). Роме почти стыдно, что он свалил на детей всю уборку на кухне. Но только «почти». – Зеваешь, — говорит Антон. – Иди спать. Рома согласно мычит, лёжа с закрытыми глазами. – Скажи, если я не схожу в душ перед сном, это будет считаться падением меня как личности? – Дегенерация — тоже эволюция, любимый. Вот и всё. Официальное разрешение «прогулять» ночной душ получено. Да, на нём слои городской и поездной грязи, но кому не плевать? Он засыпает внезапно, но надеется, что Антон получит его «спокойной ночи» по миндальной связи. В конце концов, они умеют не только ругаться, но и понимать друг друга с полуслова.