Seven Deadly Sins

      – Фу, ну и мерзость!       Уён задирает воротник на пальто торчком и с показательным «брр» раскрывает дверь Акулы навстречу мелкому моросящему дождю, который холодными иглами впивается в щёки и даже не думает утихать. Хонджун собирается подхватить пакет с вещами, но вовремя спохватывается – это не его. Это Уён ему утром дал переодеть, а потом они ни свет ни заря поехали к Хонджуну за формой, где пришлось домой буквально прокрадываться. Хонджун помнит свою стелс-миссию в полном тумане. Ему ужасно хочется спать, а погода и не думает бодрить.       – И откуда ты такой жизнерадостный? – жалобно ноет Хонджун, тащась за едва ли не вприпрыжку мчащимся по главной аллее Уёном.       – Поживи с моё! – Тот заливается звонким смехом. – Ну, в смысле, ты же не думал, что я впервые полночи не спал, а потом попёрся к первому уроку?       Пожалуй, приятнее всего Хонджуну наблюдать за болтающимися серёжками Уёна и в который раз восхищаться, как он успевает всегда и везде выглядеть неотразимо. Об остальном думать не хочется. И даже величественное и невероятно красивое даже в серую погоду здание академии теперь вызывает не радость, а слабую тревогу.       С одной стороны, на вечеринке в масштабах всех учащихся было крайне мало людей, и, скорее всего, большинство спешащих на занятия школьников об этом карнавале даже не знают. И лица Хонджуна на самой пати не было видно. Но с другой стороны – он прекрасно знает, как работают слухи.       Хонджун хоть как-то пытается плотнее закопаться в тонкую куртку и прибавляет шагу. Ему хочется верить, что ночной кошмар удастся забыть, и только неизменное упрямство заставило его утром не остаться в кровати.       Эта академия дала ему шанс на лучшую жизнь. Если понадобится, Хонджун вцепится в каменные стены зубами, но не позволит себя вытравить никому. Даже Чон Юнхо, от воспоминаний о котором тревога только усиливается. С каждым новым шагом Хонджуна не покидает ощущение множества глаз, следящих за ним со всех сторон. Он слышит за спиной слабые смешки и невольно склоняет голову. Бросает взгляды по сторонам, но вроде бы ученики на ходу переговариваются о своих школьных делах.       Это ведь не о нём они судачат? И не на него же бросали косые взгляды?       – Парни! – Громкий голос Уёна напоминает сирену, заставляя толпу в гардеробной оборачиваться. – Пропустите, у нас физик первым, он нас грохнет!       Под понимающий смех старшеклассников толпа повинуется и понемногу расступается. Рассыпаясь в благодарностях, Уён крепко хватает Хонджуна за руку и тащит за собой к стойке. Мимолётом Хонджун замечает взгляды. Он не может не замечать. Теперь они все смотрят на него: приподнимая брови, загадочно ухмыляясь, притворно сочувствующе, злорадно и в каком-то неизвестном предвкушении. Слишком похоже на коридор позора. Хонджун гонит от себя эти мысли, наспех отдавая куртку гардеробщику, но в академии будто резко становится холоднее. Внутренности покрываются льдом, и даже зимняя форма совсем не спасает.       – Твоя новая подружка, Уён? – доносится из толпы под гомон нарастающих смешков.       – Да, не завидуй! – громко язвит Уён, не оборачиваясь и выбираясь из пальто. – Знакомить не буду, он уже занят!       Неожиданно громкий смех оглушает, и Хонджун едва сдерживается, чтобы не съёжиться под его натиском. Тревога в его груди мешается со смутным ощущением неизвестности. В этом всеобщем веселье он чувствует угрозу и насмешку, что никак не вяжется с обычными ироничными перепалками Уёна. Тот лишь закатывает глаза и, взяв Хонджуна за локоть, тащит из гардеробной прочь.       – Не принимай близко к сердцу, бабуинам с третьей параллели лишь бы одно! – разглагольствует Уён, выходя в просторный холл.       – Уён, они знают... – едва находит в себе силы выговорить Хонджун и втягивает голову в плечи.       Тяжесть нежелательной славы кажется ему непомерной и неподъёмной. Но отчего-то не удивляет. Вездесущая тень секретаря президента ощущается теперь в каждом уголке этого здания, и невольно Хонджун снова оглядывается. Его не покидает ощущение всеобщей слежки.       – ... вау! – восклицает Уён, что-то восторженно тыкая по экрану своего телефона. – Заюш, не поверишь, Ву Ифань исключён из академии!       Обернувшийся на возглас Хонджун секундно впадает в ступор, но Уён вслепую нащупывает его свободной рукой и светится тысячей солнц в промозглом сером холле.       – Блин, ты не понимаешь, это ведь событие! Прямо с утра приказ висит на всех порталах, это ж позор какой, прямо с именем... – Он хитро щурится, вчитываясь и расплываясь в ехидной улыбке. – Ага, «за неподобающее поведение, противоречащее статусу ученика бла-бла-бла исключён»! Ха, лошара! Мгновенная карма! – Он громко хохочет. – На последнем году обучения вылететь, достойно идиота вроде него! Ну-ка, что в анонимках пишут, мне нужны подробности...       Хонджун опускает взгляд в пол, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Очевидная радость из-за буквально на глазах развоплотившегося обидчика омрачается никуда не девшимся смутным плохим предчувствием. Что-то не так в этой картине. Слишком уж она хороша.       – О господи... – подтверждает его опасения Уён, вдруг переменившись в тоне.       – Что там? – Хонджун вскидывает голову, понимая, что та начинает жужжаще болеть от недосыпа и перегруза мыслями.       – Ничего, – буднично отвечает Уён, и врёт.       По его лицу это видно, по натянутому тону и, что самое обидное, – по невзначай брошенному взгляду, так похожему на все, что теперь будто преследуют Хонджуна от каждого из выходящих в холл учеников. Эти взгляды полны любопытства и издевательской непонятной оценки. Хонджун сдвигает брови.       – Покажи, что там такое, – сжимает он зубы и кулаки.       От усилившегося непонимания ситуации злость берётся в неоправданных количествах.       – Может, всё-таки покажешь ему? – раздаётся над головой низкий голос, отчего нахлынувшая злость в секунды улетучивается.       Хонджун едва не подпрыгивает, не заметив подошедшего Минги. Тот стоит рядом, держа телефон в руке, и мрачно смотрит на своего лучшего друга. Не на Хонджуна. Злость сменяется горечью и стыдом от всего, что произошло накануне.       – Явился! – Скрестив руки на груди, Уён незамедлительно переходит в агрессивную оборону. – Ничего не хочешь мне сказать? Например, какого хрена вчера исчез?       – Так ты ему покажешь или мне это сделать? – повышает голос Минги, и от его внезапных перемен невольно трясутся поджилки.       Вот только злость Хонджуна куда сильнее его же стыда и страха.       – Что, блин, происходит?! – вскидывается он, переводя хмурый взгляд с одного на другого. – Объясните мне! Хватит этих...       Он осекается, когда Минги поворачивает свой телефон. Первые секунды Хонджун вообще ничего не понимает и в панике смотрит на экран.       – На, любуйся. – Минги грубо подпихивает телефон ближе, и Хонджун машинально берёт его в руки.       На экране в анонимном сообщении с припиской «новая звезда второй параллели Ким Хонджун» – целая галерея его фото. Полураздетого, с раскинутыми по лицу волосами, в провокационных позах, с голыми плечами и грудью, на которой лежит чья-то рука. Больше всего мерзких реакций собрало то, где можно рассмотреть его лицо крупным планом. С закрытыми глазами и всё с той же рукой, протолкнувшей большой палец в его приоткрытый рот.       – Может прав был я, когда назвал тебя так? – раскатом грома звучит над головой голос Минги.       На глаза Хонджуна наворачиваются непрошенные слёзы. Он не в силах оторвать взгляд от фото, которые точно подлинные. Он даже помнит, где и когда они были сделаны, узнавая свой подразмазанный блестящий макияж и плитку на фоне. Он даже знает, кто эти фото сделал.       – Чего ты молчишь? – безжалостно продолжает Минги. – Прав был я, Ким Хонджун?       Опустив взгляд, Хонджун читает самые популярные комментарии, где фигурирует одно ёмкое слово. Шлюха. Это слово вторится в голове голосом Минги, когда-то сказанное в сердцах, но теперь даже оно не так режет по сердцу, как холодная злость в отзвуке его имени вместо милого прозвища.       – Что ж ты за ублюдок такой, Сон Минги, прекрати! – агрессивно вклинивается Уён.       – Я ублюдок?! – вскидывается Минги в ответ.       Хонджун поднимает голову и вновь переводит взгляд с одного на другого. Беззвучные слёзы катятся по его щекам, когда наступает понимание, что никто ему не поверит. Не поверит даже Уён, очевидно сконфуженный и запутавшийся, хоть тот и снова пытается его защитить. Никто не поверит, что эти фото сделал чёртов секретарь президента студенческого совета, пока Хонджун был в отключке. Они скорее поверят в шлюху новенького, чем в настоящего дьявола, дёргающего их всех за нужные ниточки.       С ног до головы его пробирает крупная дрожь. Юнхо сделал эти фото больше месяца назад, но разместил только теперь. Бережно хранил компромат ещё до того, как Хонджун стал ему обязан, но ответил таким образом на безрассудное объявление войны. Войны, которую Хонджун сходу проиграл, чувствуя себя как никогда одиноким и слабым против вала всеобщих насмешек и нестираемого позора.       Ему становятся понятны все двусмысленные взгляды. Сказанные в его сторону слова обретают новые истинные смыслы, от которых выворачивает наизнанку. От презрительного холодного взгляда Минги Хонджун не может унять всё новые слёзы и с силой пихает телефон в его грудь.       – Хонджун... – аккуратно заговаривает Уён, но Хонджун только съёживается и делает шаг назад, тихо всхлипывая и зажмуриваясь.       Он срывается с места, прижав сумку к груди, и бежит прочь.

* * *

      Смычок ложится на струны отточенным движением, которое не сбить ни бессонной ночью, ни потоком размышлений, одолевающих Пак Сонхва до такой степени, что он не совсем понимает, где находится. Периодически он спрашивает себя, чем же он, чёрт возьми, занимается.       Проводит репетицию. Соединяет очередной кусок сонаты в очень медленном темпе, где крайне быстрые триоли фортепиано превращаются в тягучую мелодию. Примерно так же растягивается и расползается сознание Сонхва, когда он ориентируется на ритм второго инструмента. Он от Юнхо даже не отвернулся, стоит рядом с инструментом – инструментом и не более. Он смотрит на гриф, на поднятую крышку рояля, смотрит в большое окно зала, куда угодно – но не на Юнхо.       Проснувшись утром от пятого подряд звонка лучшего друга, он поначалу даже и не помнил, что что-то случилось. Такие «будильники» стали ему привычны примерно настолько же, насколько и пробуждения от голоса Чон Юнхо на первом году обучения в академии. Сонхва так катастрофически привык к присутствию Юнхо в своей жизни, что не стал менять расписание. Он просто делает то, что должно.       Он не теряет времени и репетирует, в очередной раз просто притворившись, что ничего не случилось. И Юнхо, расслабленно восседающий за клавишами рояля, играет свою партию до скрежета зубов прилежно.       Когда подходит черёд длинных нот, Сонхва пытается сосредоточиться на внутреннем ритме, чтобы вступить с фортепиано в одну долю. Их мелодии дублируют друг друга в нескольких октавах и опускаются всё ниже.       Угрожающий тон гармонии наталкивает Сонхва на мысли об утренней сцене. Оба они, президент студенческого совета и его секретарь, были официальными свидетелями того, как Ву Ифань забирал свои документы. Сонхва не может забыть этот взгляд – неверящий и взбешённый, устремлённый прямо на него.       Сонхва грозил Ифаню исключением на следующий же день. Так и произошло.       Только Сонхва к этому никак не причастен. Он, чёрт возьми, сегодня еле глаза разлепил, когда приказ уже был опубликован.       Юнхо снова превысил свои полномочия и от его имени связался с завучем. Сонхва понятия не имеет, что именно Юнхо сказал и какие должны были быть доказательства, чтобы моментально и настолько позорно выгнать ребёнка уважаемых людей на последнем году обучения.       Сонхва очень хотел бы знать больше деталей, если уж от студенческого совета – его совета – было поднято столь быстрое разбирательство. Злость на Юнхо так сильно хочет вырваться наружу, сколь и быстро глушится паникой.       С быстрым вдохом Сонхва слышит режущий по ушам скрежет вместо чистой ноты скрипки и быстро убирает смычок, схватившись всей ладонью за гриф. Всё же съехал. Сонхва ненавидит, когда так происходит, и внутренне сжимается. У него не получается сосредоточиться. Картины прошедшей ночи слишком явные.       И он не хочет об этом говорить. Никогда и ни с кем. Особенно с Юнхо, который останавливается и вопросительно поднимает голову.       Сонхва смотрит в ответ, едва сдерживаясь, чтобы не заломить брови от бессилия, с которым наедине постепенно сходит с ума. Юнхо настолько невозмутим, что можно подумать, будто Сонхва это приснилось.       Но есть доказательства. Надёжно спрятанные за воротником школьной рубашки, перевязанным галстуком, но следы от тех несдержанных поцелуев есть.       – На сегодня всё, – почти механически проговаривает Сонхва.       Юнхо мягко улыбается и бросает взгляд на наручные часы.       – Неужели настал день, когда об этом объявил не я, – подмечает он и закрывает клавиши крышкой, аккуратно придерживая подставку для нот.       Сонхва вновь переводит взгляд за окно, облепленное мелкими каплями осеннего дождя. Он вспоминает похожую погоду после своей вечеринки. Чувство дежавю не кончается.       Поднявшись, Юнхо обходит его на мини-сцене зала и принимается закрывать большую крышку самого рояля. Сонхва складывает скрипку и смычок на отодвинутый широкий табурет и понимает, что силы его на исходе.       Но, похоже, Юнхо решил согласиться с ним и сделать вид, что ничего не было. Юнхо, чтоб его, так хорошо изображает невозмутимость, что ему в моменте можно искренне поверить. Ничего не было. Ни странной драки, ни неожиданных сцен ревности, ни поцелуев в удушающе жаркой темноте.       Сонхва пробирает с ног до головы непонятное чувство. Оно совсем не похоже на отвращение, которое вызывал Ву Ифань. И хоть Сонхва неумеренно злится на решение изгнать этого человека из академии без его ведома, но не может игнорировать удовольствие от этого факта. Сам он долго бы решался на такой шаг. Юнхо не колебался ни одной лишней минуты.       Он вздрагивает вновь – на этот раз потому, что упустил из внимания шаги за своей спиной и оказался в объятиях. Сонхва мучительно долгие несколько секунд не может даже пошевелиться. И как только открывает рот, Юнхо с глубоким вдохом опускает голову и почти утыкается лицом в его шею. От его близости мурашки бегут по телу. Приятные. Сонхва никак не может отрицать, что в этих объятьях ему пусть и немного, но теплее. Спокойнее.       Они ведь без конца обнимались, будучи в средней школе. Отлипнуть друг от друга не могли. И инициатором этих объятий чаще всего был сам Сонхва до тех пор, пока Юнхо привычно не начал это делать по любому поводу.       А потом перестал.       – Юнхо. – Сонхва скрепя сердце берётся за его запястье и стягивает с себя руку. – Что ты делаешь?       Он поворачивается, уже осознавая смутное предчувствие сменяющегося тона их беседы. Он боится вновь увидеть злость в глазах своего лучшего друга. Но, к удивлению, видит в Юнхо нечто противоположное. Юнхо снова привлекает его к себе, снова обнимает – и на его лице какое-то принципиально новое выражение. Он смотрит на Сонхва, как когда-то при нём смотрел на оригиналы картин Боттичелли. Сонхва не чувствует в этом агрессии – только невольный трепет перед силой неизвестных ему чувств.       – Прости меня, – тихо говорит Юнхо, глядя прямо в его глаза.       Сонхва молча моргает, ошеломлённый настолько прямой искренностью, и окончательно запутывается.       – Я не должен был так себя вести, – продолжает Юнхо.       За что именно он извиняется? За то, что набросился? Или за то, что произошло потом? Сонхва хочет задать эти вопросы вслух, но слишком боится услышать ответ. Он не понимает природы своего страха.       И страх он отвергает, выпрямляя спину ещё сильнее и надевая привычную маску – неуязвимого и гордого президента. Сонхва открывает рот, подбирая нужные слова – и, ахнув, хватается за широкие плечи Юнхо.       Понимание произошедшего догоняет его уже после. Юнхо каким-то образом очень быстро сумел поднять его над полом, схватив за бёдра, и сразу же усадить на закрытую гладкую крышку рояля. Широко распахнув глаза, Сонхва убирает руки прочь и отшатывается, но Юнхо плавно подходит ближе, остановившись, только когда оказывается между его разведённых ног. Искренняя паника пробирает Сонхва, и он первым делом зачем-то бегло окидывает взглядом пустой зал.       Они посреди школы, средь бела дня, в таком недвусмысленном положении. Если кто-то войдёт – это будет чёртов конец всем и без того истраченным нервам Пак Сонхва. Он сдвигает брови, так и не зная, куда деть вскинутые руки, и потому привычно для себя переходит в атаку.       – Это... что ещё такое? – зло выдыхает Сонхва, сузив глаза.       Он всё равно не знает, куда деть свои чёртовы руки. Замахнуться на Юнхо или хотя бы схватить за грудки не получается. Силы куда-то уходят, вовсе испаряются. Да и президентский голос выходит едва ли грозным в столь смущающем положении. И слова все, способные обычно усмирить чью-то наглость, вылетают из опустевшей головы, когда он смотрит на Чон Юнхо, оказавшегося очень близко и продолжающего держать руки на его бёдрах.       Сонхва резко осознаёт причины собственного бессилия. Он чувствует себя кроликом, загнанным в угол каким-то хищным зверем. Он чувствует странный трепет перед угрожающей уверенностью этого хищника, почему-то не торопящегося нападать.       Вместо привычно улыбчивого и доброго помощника, старосты, секретаря он вспоминает нескладного подростка из средней школы, который не мог похвастаться влиянием или особой физической силой в новом коллективе, но почему-то единственный заступился за того несчастного, которого избрали всеобщей целью для травли.       Что-то тогда остановило их всех от того, чтобы объявить Чон Юнхо таким же изгоем и напасть на него. Что-то в его взгляде – и в уверенности, с которой он приподнял и сжал в руке железный школьный стул.       Сонхва видит это нечто и теперь, когда улыбка сошла с лица Юнхо. Он видит нечто пугающее, но почему-то к нему не враждебное. Он видит всё ту же глубокую и тёплую привязанность, с которой Юнхо говорил ему о том, что всегда будет рядом. Он видит что-то новое в этих глазах – что-то, что никак не может описать, но завораживается с первой же секунды.       – Я не должен был злиться, – вновь заговаривает Юнхо, совсем негромко, но акустика пустого зала для репетиций делает его голос объёмней. – Я должен был радоваться, что узнал об этом.       – О чём? – до позора нетвёрдо вскидывается Сонхва и осекается.       Он планировал надавить этой фразой и заставить закрыть тему, но Юнхо берёт его за руку, и от прикосновений его тёплой ладони к тыльной стороне по всему телу бегут мурашки. Сонхва должен это остановить, попросту обязан.       – Что ты такой же, как и я.       – Какой?..       Сонхва тошно от собственного слабого голоса, который звучит практически шёпотом, и, кажется, все свои силы он пускает только на то, чтобы рука в руке Юнхо предательски не задрожала. Он не слишком понимает, чего так боится. Боится ли?       – Точно такой же, – тихо шепчет Юнхо на его ухо, отчего Сонхва моментально зажмуривается.       Ему тяжело совладать с нахлынувшими эмоциями. У него кружится голова, в которой одно за другим вспыхивают слишком яркие воспоминания. О руках Юнхо, о его губах, о его грубых страстных ласках, несвойственных мягкому характеру. Сонхва распахивает глаза на шумном вдохе. Ему необходимо остановить происходящее любой ценой, иначе посыпется всё, что он так долго выстраивал. Весь его характер, авторитет, весь его образ.       Сонхва слишком много вложил, чтобы никто и никогда не смел диктовать ему правила. Он диктует сам. И он опускает взгляд, зацепившись за нечто пёстрое, возникшее на запястье, оглушаемый громким стуком собственного сердца.       Он видит свой браслет, давно утерянный и благополучно забытый. На яркие нити нанизаны бусины со слогами имени Чон Юнхо – и такой же, но с именем Пак Сонхва он видит на запястье Юнхо, сжимающего его руку крепче. Юнхо переплетает их пальцы, и слабеющая рука Сонхва слишком очевидно подрагивает.       Когда Юнхо успел их найти? Где и как? Он и правда так хорошо запомнил слова Сонхва в ту ночь в отеле? Почему же теперь стальному холодному принцу академии вновь кажется, что он в средней школе и может расслабиться, ничего не боясь, ведь рядом его лучший друг и защитник? Почему же при этом неожиданно нахлынувшем облегчении его сердце стучит невпопад, а губы дрожат, не в силах ничего сказать?       Сонхва чувствует нежное прикосновение второй руки Юнхо к своему лицу. Ему нужно что-то сделать. Хоть что-нибудь сделать, а не сидеть с раздвинутыми ногами, позволяя трогать себя. Но он мешкает, ловя очередные волны тепла от мест прикосновений. Юнхо плавно разворачивает его лицо к себе, придерживая за подбородок. Сонхва приоткрывает рот, набирает в лёгкие воздуха, собираясь сказать тому остановиться. Но Юнхо вновь его целует – слишком настойчиво, чтобы сопротивляться.

* * *

      Юнхо закрывает глаза, чётко осознавая, что пути назад уже не будет. Он даже и не собирается отступать, когда явь начинает казаться сладким сном. Когда он снова может почувствовать губы Сонхва, целуя их со всё более отчаянным рвением. Вся выверенная собранность Юнхо рассыпается, весь его тщательный план вот-вот треснет под самый финал.       Принести в жертву проклятого Ву Ифаня. Поднести в дар браслеты, которые Сонхва так хотел. Открыть свои чувства до конца – и здесь самоконтроль даёт сбои. Язык Юнхо проскальзывает в рот Сонхва, и тот вновь не сопротивляется, прогибаясь в спине, когда Юнхо стремительно обхватывает его рукой за пояс и рывком прижимает к себе.       Окунувшись в собственные выходящие из-под контроля чувства, Юнхо понимает, что Сонхва сжимает его руку в ответ. Что их пальцы всё ещё переплетены, что сам Юнхо не разожмёт их. Юнхо прекрасно осознаёт, что теперь его тянет к Сонхва намертво. И что Сонхва вновь отвечает на его поцелуй, с очень похожим неистовым рвением, когда последняя нить самоконтроля натягивается и рвётся.       За всю ночь проспавший ровно час, выживающий сугубо на кофе, Юнхо чувствует точно такой же пряный горьковатый привкус на языке Сонхва. Они оба едва ли выспались, отчего мир вокруг подёрнут туманом усталости и головной боли даже во второй половине дня. Но они оба трезвые – и всё равно самозабвенно целуются посреди школы, на которую Юнхо резко и решительно становится плевать.       Ему плевать на всех и на всё, что ещё вчера казалось невероятно важным. Расписания, от которых он устал, размышления о том, где проклятый Ким Хонджун нашёл их с Сонхва браслеты дружбы, их с Сонхва проклятая дружба, давящая своими оковами, – Юнхо теперь катастрофически не важно. Его Сонхва, его прекрасный принц, теперь в его руках. Его Сонхва оказался точно таким же.       Как же глуп и непрошибаем был Юнхо, раз отказывался это замечать. Он будто с самого начала это знал, но позволял Сонхва уплывать всё дальше. Конечно же, гордый Пак Сонхва никогда бы не признался ему в чём-то подобном. Лучшими его признаниями являются шумные вздохи, когда Юнхо стремительно отрывается от его губ и вынуждает запрокинуть голову, целуя в шею.       – Юнхо... – От ломающегося тихого голоса Сонхва по спине пробегает новая волна мурашек. – А как же Уён?       Юнхо замирает от неожиданного вопроса и едва сдерживает нервный смешок.       – Тебя серьёзно это волнует? – Он всё равно не успевает контролировать ответы, и слова вылетают быстрее.       А с ними и улыбка от неожиданно претенциозного тона Сонхва даже в настолько смущающем положении. Его, похоже, реально волнует этот вопрос. Юнхо подбирается губами к его уху, едва сдерживая громкий выдох от ощущения тесной близости, после чего утвердительно шепчет:       – Мне плевать на Уёна. Скоро его здесь не будет.       По плотно прижатому телу Сонхва легко почувствовать короткую дрожь, на что Юнхо реагирует моментально. Он расцепляет их руки, и обеими своими ладонями хватает и сжимает Сонхва за ягодицы. Юнхо вновь находит его губы. На этот раз Сонхва будто больше готов к происходящему, потому что отвечает охотнее и давит тихий стон. Он раздёргивает нервы Юнхо ещё больше, напоминая, что прошлая ночь не была сном. Что в эти ощущения можно снова нырнуть с головой.       И Юнхо ныряет, не задумываясь. Сонхва пытается сжать его бёдрами, смазано цепляясь за плечи слабеющими руками, но тут же раздвигает ноги шире, подпуская ещё плотнее. Сонхва из гордости никогда не скажет вслух правду, которую знают только они двое. Однако всем телом теплеющий и сбивчиво дышащий в глубокий поцелуй Пак Сонхва сам позволяет подавить свою волю.       Юнхо не хочет отрываться от его губ, упорно цепляя их короткими поцелуями, и лишь немного отодвигается, чтобы на ощупь порывисто расстёгивать пуговицы на пиджаке Сонхва. Тот вновь дрожит, и Юнхо уверен, что беспощадная борьба внутри Сонхва может заставить того убежать прямо сейчас. Потому Юнхо ускоряется. Потому сам вжимается бёдрами в гладкий рояль, вызывая новый более громкий стон. Юнхо в моменте искренне ненавидит многослойную зимнюю форму, расстёгивая жилет и рубашку.       Он наспех ослабляет галстук на шее Сонхва, не снимая. Ему нравится, каким вызывающе растерянным и горячим выглядит суровый президент, когда не застёгнут на все пуговицы своей выглаженной формы.       – Юнхо, не смей... – пытается заговорить Сонхва, но теперь его привычно злой голос ломается беспощадно, и он с новым стоном запрокидывает голову, когда Юнхо плавно проводит языком по открывшейся шее снизу вверх.       Где есть отчётливые темнеющие следы его предыдущих страстных поцелуев. Сонхва вздёргивает руку с присущей изящностью – и зажимает себе рот, не в силах сдерживать громкость своего голоса. Юнхо запускает руки под его одежду, сжимает удивительно нежную кожу под пальцами, давит на поясницу. Достаточно сильно, чтобы заставить Сонхва изящно выгнуться в спине. Юнхо припадает губами к подставленной голой груди и едва справляется с ужасающим головокружением. Он дорвался, и теперь не хочет останавливаться. Он мучительно горячо и медленно проводит кончиком языка по твёрдой бусине соска, отчего Сонхва вновь с трудом проглатывает громкий стон и отнимает руку от лица.       Зарывается ладонью в его волосы. Не чтобы попытаться оттянуть. Сонхва дрожащей рукой пытается сильнее прижать его к себе, и от этого сердце Юнхо в очередной раз оглушает своим стуком. Он проводит языком по соску сверху вниз, обхватывает губами, прижимаясь сильнее, и Сонхва почти всхлипывает в его руках. Юнхо казалось, что он знает о своём близком друге всё, но за идиотской границей дружбы ему открываются новые чудеса. Например, что эрогенная зона Пак Сонхва именно здесь, и что соски у него маленькие, но очень чувствительные.       – Чёрт возьми... – Сонхва едва ли не рычит сквозь зубы, контрастируя с податливостью собственного тела. – Я не педик, Юнхо. Я не стану...       Он не договаривает, прерываясь на стон, перемешавшийся с рваным выдохом. Его пальцы сжимаются на затылке Юнхо, который успел резко дёрнуться и сжать Сонхва всего, обхватив одной рукой за талию под одеждой, а второй ухватившись между его ног. Это всё происходит одновременно, и вместе с тем Юнхо вонзает зубы в его плечо.       В Юнхо слишком много злости. И слишком много желания. Упорное сопротивление Сонхва, продиктованное сугубо отрицанием очевидных вещей, выводит из себя, как по щелчку. Юнхо видит и чувствует огромные трещины на этом щите из гордыни. Юнхо его пробьёт.       Как всегда делает. Сонхва, потерявший контроль над собственным телом, ведёт ментальную борьбу, потому что не может иначе. Юнхо знает его характер. Юнхо продолжает кусать его плечо, сдвигаясь к шее, и со злостью расстёгивает ремень на его брюках. Он прекрасно чувствует, что член у Сонхва твёрдый, оборачивая вспять любые громкие слова.       В любой борьбе Чон Юнхо всегда заходит с серии непрекращающихся мощных ударов. Будь то татами и Сан, не выдерживающий долго, если не успевает уйти с траектории. Будь то Ким Хонджун, объявивший ему войну и начисто уничтоженный на следующий день. Юнхо изучает любого противника и заранее, задолго копит силу и оттачивает умения. Юнхо – фанат любой силы. Юнхо живёт войной.       А Пак Сонхва всегда много говорит. Юнхо знает его упрямый характер слишком хорошо.       Сонхва дёргается и бессильно стонет в его руках, почувствовав крепкую ладонь на своём члене, а Юнхо плавно проводит языком по местам собственных укусов. Он мог догадаться раньше. Он мог сделать это раньше, но зачем-то верил в образ покорителя женских сердец и последовательного презирателя всех учеников академии, замеченных в отношениях со своим полом. Надменного презирателя всего, чем является сам Юнхо.       Это был всего лишь образ, которому Юнхо поверил. Который Юнхо возненавидел, потеряв из виду своего самого близкого и тёплого друга. Образ, на который Пак Сонхва положил свою жизнь.       Проведя языком по вскинутому подбородку, Юнхо вновь давит на спину Сонхва под расстёгнутой одеждой, сжимает мягкую кожу между лопатками и проводит языком между приоткрытых губ, тут же накрывая их своими. Сонхва больше не способен ему сопротивляться.       Юнхо всем своим телом чувствует, что извечный контроль покидает разум Сонхва вместе с трением и настойчивыми прикосновениями к его члену. Сонхва целует его в ответ, отчаянно и неистово, на каждое движение реагируя коротким стоном, выгибаясь навстречу и обволакивая всем собой. У Юнхо всё больше кружится голова от его вкуса, сандаловый оттенок его любимого парфюма смешивается с запахом горячей кожи, и в груди стремительно нарастает нечто необъяснимое.       Юнхо счёл бы это за оргазм, но о собственном удовольствии он думает в последнюю очередь. Ослепительное тепло обволакивает его разум. Он забывает, как дышать, когда руки Сонхва дёргаются, и ладони с удивительным трепетом обхватывают его голову. Сонхва тянет его к себе, всё сильнее двигая бёдрами навстречу его руке. В Сонхва столько страсти, что контроль рискует потерять уже Юнхо. Он едва не заваливается поверх рояля, прижимаясь в глубоком поцелуе без всяких границ. Но вместо этого крепче обхватывает за пояс и жмёт к себе.       Юнхо вынуждает Сонхва развести ноги ещё шире, и неистово жмётся сам, резко разрывая поцелуй и ускоряя движения, на что Сонхва моментально учащается в дыхании. К его шее вновь хочется прильнуть, но Юнхо весь сосредоточен на всё более грубых ласках, под которыми Сонхва плавится прямо в его руках, прерывисто вздыхая и подёргиваясь.       – Юнхо... – едва слышно стонет он, глотая чёткость слов и слабо цепляясь за плечи. – Что же ты со мной... делаешь...       Юнхо отвечает на это только более давящими движениями. Ему нравится выжимать Сонхва досуха, провоцируя на новые стоны. Он прекрасно чувствует, как и тому это нравится.       – Кончай, Сонхва, – негромко, но твёрдо проговаривает он на ухо. – Сделай это.       Скорость движений Юнхо нарастает, и вместе с тем ему приходится прикладывать силу, чтобы удержать Сонхва на месте. Того выгибает. Ноги Сонхва сжимают бёдра, он задерживает дыхание и запрокидывает голову – только для того, чтобы коротко вскрикнуть и разнестись по пустому залу. Юнхо закрывает глаза, вслушиваясь в последующие тихие вздохи.       Он готов принять, что мира без Пак Сонхва больше не существует. Что в переполненной эмоциями груди нет места для кислорода. Что его совсем не волнует собственное заведённое тело, когда в ушах гудит от переизбытка нахлынувших чувств. Всё, что важно для него, замыкается на Сонхва. Всё светлое и искреннее, на что способна его чёрная душа, отражается в их многолетней связи. Картина мира Чон Юнхо складывает свой пазл окончательно.       Он не видит смысла поступать как-то иначе. Он хочет быть с Сонхва, и хочет этого настолько сильно, что теряет связь с реальностью. И это его пугает. Лишь на мгновение. В следующее Сонхва резко дёргается в его руках и своими, дрожащими, отодвигает его от себя.       Тело плохо повинуется, и Юнхо слегка отшатывается в сторону. Он успевает зацепиться за край рояля, а второй рукой хватает воздух вместо руки Сонхва, проскользнувшего мимо. Тот снова пытается сбежать?..       Юнхо медленно и шумно выдыхает, морщась от нереализованного собственного возбуждения. Второй раз за одни сутки. Реальность по кусочкам собирается обратно, а вместе с ней догоняет усталость и последствия всех впечатлений прошедшей ночи. Это замедляет Юнхо, у которого от возбуждения кружится и болит голова. Это Юнхо чрезмерно злит.       Сонхва не сбежал, но громким стуком каблуков о паркет показывает собственную панику. Конечно же, в таком виде он не выйдет в коридор, потому должен привести себя в порядок. Они сделали это в школе. Посреди бела дня, когда у некоторых параллелей ещё идут занятия. Юнхо нервно усмехается. Ничего, что могло бы противоречить бунтарскому духу средней школы.       Жаль только, что оба они уже слишком взрослые. И шалости их стали куда серьёзнее.       Юнхо оборачивается и наблюдает, как Сонхва заканчивает застёгивать пиджак. Тот отдёргивает серо-голубые борты слишком резко и быстрым шагом мчится обратно к сцене. Его глаз не видно за отросшими и кое-как уложенными обратно волосами, но Юнхо видит нечто куда более интересное. Он видит на щеках Сонхва румянец – чего не было давно.       Юнхо даже успел забыть, что Сонхва так умеет. Тот вздёргивает голову, нервно удаляясь обратно уже вместе со скрипкой и смычком в руках. Удивительно, что даже в такой ситуации он не забывает о любимом инструменте. Или же просто делает это машинально.       – Сонхва, – подаёт голос Юнхо, но в тот же миг видит ещё более выпрямившуюся спину.       – Юнхо, у меня есть девушка, – заговаривает Сонхва, и от его нового тона коробит.       Конкретно коробит, потому что годами отточенный безэмоциональный и надменный тон президента Пак Сонхва звучит именно сейчас.       – Да что ты? – ядовито подмечает Юнхо, на этот раз осознанно позволяя себе звучать так. – За полночи нашёл?       Он замечает даже с неблизкого расстояния через весь зал, как плечи Сонхва подрагивают, когда тот с громким щелчком захлопывает футляр. Сонхва ведь не просто так не поворачивается. Он врёт. И врать может кому угодно, но не Юнхо.       Однако Сонхва резко оборачивается, и уже в первую секунду Юнхо знает, что будет дальше. Сейчас Сонхва в который раз выберет лучшей защитой собственную злость.       – А ты, Юнхо... – в ярости скрипит тот сквозь зубы. – Ты мой друг.       Не выдержав, Юнхо улыбается, и недолго державшаяся краска на лице Сонхва сходит пятнами. Он бледнеет, когда злится по-настоящему. И оттого Юнхо улыбается только шире, отчётливо и вкрадчиво отвечая:       – Мне плевать на твоих девок.       Но ему с каждой секундой всё более сложно держать себя в руках. На этот раз врёт уже Юнхо, и врёт он самому себе, отчего быстро теряет улыбку, и Сонхва может прекрасно пронаблюдать эти метаморфозы. Как на одном лице происходит борьба злости и внутренней боли.       Юнхо стоит перестать себе врать. Каждую из многочисленных девушек, сумевших хоть как-то зацепиться и задержаться подле Пак Сонхва, он искренне ненавидел, картинно радуясь и обсуждая их со своим... лучшим другом. У Юнхо всё сильнее болит голова. Он уже и сам хочет поскорее уйти.       – И я не гей, Юнхо.       Сонхва будто издевается. Стараясь разглядеть его эмоции, Юнхо до боли сжимает зубы. Уж лучше бы Сонхва опять сбежал, но не смотрел с настолько упрямой злостью.       – Кому ты это доказываешь?       Юнхо надо срочно остановиться. Но он не может, а быстрые ядовитые и давящие слова вылетают сквозь зубы.       – Отцу своему доказываешь? Он и постель твою проверяет?       Лица Сонхва совсем не видно за неукротимой яростью, охватившей Юнхо целиком в долю секунды.       – Если ты сейчас попытаешься сделать вид, что ничего не случилось, то я напомню... – шипит Юнхо, всё больше повышая голос. – Что десять минут назад всё было иначе. – Он почти рычит, едва контролируя свою громкость. – Ты был моим. И ты был вот здесь.       Глухой рокот рояля, на который приземляется ладонь Юнхо, звучит одновременно с громким выкриком.       – Хватит!       Если бы это был крик от злости с намерением подавить, Юнхо бы не замер. Но он слышит в голосе Сонхва странный страх и не менее странный, почти отчаянный призыв в мольбе. Ярость спадает с Юнхо так же быстро, как и появилась. А Сонхва уже отворачивается, нервно заканчивая собирать вещи.       Юнхо не успевает ничего сделать, когда тот, не оборачиваясь, выметается за дверь и оставляет в просторном зале гулкую тишину. Усталость давит всё сильнее, отчего он приваливается к безучастному роялю и опускает лицо в ладонь.       Его наскоро собранный план был безупречен. Но Сонхва оказался упрямей не там, где от него это ожидалось, и застал Юнхо врасплох. Он тихо усмехается, машинально потирая переносицу. Вспылил. Он улыбается шире. Попался на собственные злые эмоции.       Юнхо больше не хочет себе врать. И если Пак Сонхва требует большего, чтобы перестать делать то же самое, то Юнхо даст ему это.

* * *

      Подобрав колени под подбородок, Ёсан бездумно тычет пальцем в разряжающийся телефон и толком не видит, что просматривает в данный момент. Его мысли закопаны на глубине сознания и водят дружные хороводы вокруг главной новости дня. Таких сегодня немало, что особенно ироничным видится после прошедшей ночи.       Официальные порталы академии, и в том числе вот вообще ничего не понявший чат ученического совета, взорвала новость об исключении Ву Ифаня. Анонимные паблики размножились голыми фотографиями Ким Хонджуна, на что Ёсан уже должен как-то отреагировать. Хотя бы для того, чтобы оправдать почётную булавку на своём пиджаке. Но у него нет сил.       Из-за главной новости дня у него нет сил. Инстаграм покорила новость, чрезмерно взбудоражившая, кажется, вообще всех. Первый завидный одиночка академии Пак Сонхва запостил в сторис и на профиль кого-то, кроме себя. Запостил фото довольного себя и не менее довольной швабры Джису. Отметил её везде, налепил в описании загадочных сердечек. И все всё поняли.       Ёсан очень хочет проснуться. Он то и дело заходит на профиль президента, продолжает раз за разом пересматривать эти фото. Читает комментарии как от членов совета, которым чуть ли не официально положено это делать, так и от обычных учеников академии. Даже высшая академия искусств на него подписана, и знакомые Джису мелькают в лавине комментариев, полных разнообразной похвалы, поздравлений, замечаний о красоте этой пары и загадочных хитрых эмодзи. Ёсан не может поверить, что этот кошмар происходит наяву.       Он мог смириться с тем, что миллионы девушек ежедневно написывают Сонхва и на что-то надеятся. Но теперь, когда у какой-то из них получилось, и Сонхва ведёт себя, как влюблённый, Ёсану невыносимо даже думать об этом. Он не представляет, как такому можно радоваться. Он не понимает, что есть особенного в этой надменной тощей дряни с отвратительным голосом. Он знает, какой Сонхва на самом деле.       Ёсан роняет голову на колени, вырубая экран телефона. Он знает. И как Сонхва пахнет, и как обнимается, и как целуется. Знает, каково чувствовать его внутри себя. Знает, сколько эмоций при этом можно испытать, самых разных, но определённо незабываемых. Ёсан чувствует себя вышвырнутым прочь вместе со всеми мечтами, надеждами и нереализованными желаниями. Возможно, ещё в тот момент, когда Сонхва резко приказал ему убираться из своего дома, Ёсан навсегда потерял свои шансы.       С тех пор его мимолётное счастье закончилось навсегда. Возможно, Ёсан недостаточно красивый, недостаточно умелый в постели. Возможно, ему нечего предложить тому, у кого и так есть всё. Сонхва молодой, красивый, умный, богатый и талантливый. У него огромное будущее, и Ёсану до горького смешно, что кто-то, кто даже не знает людей, родивших его на свет, питал надежды стоять рядом. Возможно, Ёсану и не стоило рождаться. Его ведь зачем-то точно так же выбросили, как только он появился на свет.       Он дёргается, почувствовав ладонь на плече, и только теперь соображает, что его звали. Что он в своей любимой галерее академии с удобными подоконниками, опустевшей, когда закрылось общежитие. Что Уён, лучезарно улыбаясь, влезает на подоконник и смотрит на него, как и всегда – очень внимательно, будто насквозь видит, и объяснять ему не надо.       – Что за сцена тут у нас? – Уён хихикает, потыкивая пальцем в острую коленку Ёсана. – Тук-тук, покажись мне, страдалец!       С обречённым вздохом Ёсан снова утыкается лицом в колени. Сейчас Уён его раздражает как-то иначе, не в привычном ключе их взаимных подколок. Цепляет за что-то глубокое, потому что выдерживать его просто нет сил. Вот правда то, как Уён привычным образом ласково гладит его по волосам, откликается маленькой крупицей тепла в груди. Хочется, чтоб это продолжалось подольше.       – Ну и что ты молчишь? – настырно наседает Уён, придвигаясь.       – Иди лучше цепляйся дальше к моему брату.       Порой Ёсан сам не понимает, зачем ему хочется говорить именно так. Сложно о таком задумываться. Проще сказать и оттолкнуть.       – А я и пойду! – Уён довольно хихикает, и слышится звон раскладного зеркальца. – Тороплюсь, на самом деле, но никак не могу Хонджуна найти. Ты его не видел?       Судя по дикции, он намазывает губы гигиеничкой. Судя по тону, его слова Ёсана упорно не задевают. Когда-то Ёсан удивлялся и был втайне благодарен такой чудесной способности его соседа по комнате. Теперь же это раздражает пуще прежнего.       Он поднимает голову ровно настолько, чтобы вонзить в профиль Уёна злобный взгляд.       – Я его не видел, – говорит Ёсан сквозь зубы и чувствует, как измотанное тело начинает понемногу трястись. – Иди к своему новому другу. И к своему новому парню, или кто там он тебе... мать его!..       Быстро уткнувшись обратно в колени, Ёсан съёживается от нарастающей внутренней боли. Его душат новые слёзы, щипая воспалённые сухие глаза и не принося облегчения – только новую боль, отчего он не может остановиться. Попытка всхлипнуть превращается в сдавленный кашель, а болью взрывается ещё и голова, где опаляющими огненными буквами высечены безжалостные факты.       Пак Сонхва не будет с ним. Брат не будет с ним. Друзья не будут с ним. Все они передружатся и перевстречаются, но только Ёсан будет раз за разом оставаться недостойным, никчёмным и выброшенным со своими идиотски наивными желаниями и надеждами.       – Господи, зайчик, ты чего... – чуть тише говорит Уён, с которого мигом слетает вся ехидность, сменившись неподдельным волнением. – Ты чего, иди сюда!       У Ёсана нет сил сопротивляться прикосновениям мягких ладоней. Он только сжимается и съёживается ещё сильнее, отчего Уёну ничего не стоит подтянуть его к себе и крепко обнять. Ёсан разгромно проигрывает остатки своей гордости, и его почти беззвучные слёзы превращаются в ноющий стон, нос моментально закладывает, а по щекам струится горячая влага. Он сам прижимается лицом к груди Уёна, зачем-то намертво вцепившись обеими ладонями в так и не брошенный телефон.       – Боже, боже... – Уён продолжает ласково гладить его волосы, крепкой хваткой сжав в объятиях.       – За что он так со мной? – еле получается выговорить у Ёсана сквозь всхлипы, икоту и откровенную истерику. – За что?..       – Как? – тихо спрашивает Уён и беззвучно прижимается губами к его макушке.       – Тянет к себе, потом выбрасывает... Сегодня такой, завтра другой, то «да», то «нет»... То хвалит, то...       Сил у Ёсана не хватает. Всего Ёсана с его тщедушным тельцем не хватает, чтобы выдержать боль, которую наносят сами эти слова. Они как порезы на руке, которые заживают, но назойливо чешутся. Они как порезы, которые хочется сделать вновь. Чтобы боль обрела свой дом. Чтобы она нашла свой выход и не выжигала дотла изнутри.       – О-о-о...       В одном только этом тихом звуке можно уместить всю широту личности Чон Уёна, умеющего лишь понимающей интонацией передать весь багаж своих знаний.       – Ты хоть при нём, надеюсь, так не ныл?       В любой другой ситуации такая формулировка добила бы Ёсана окончательно, но именно потому он жмурится и крепко жмётся к тёплой груди Уёна, где быстро бьётся по-настоящему взволнованное сердце. В голосе Уёна сочувствие и безусловное понимание. Его нежные и крепкие объятия так похожи на материнские. Ёсан понятия не имеет, что такое материнские объятия. Но чувствует себя именно так.       – Нет, – с трудом выдавливает из себя Ёсан. – Вроде бы. – Он ёжится от воспоминаний прошедшей ночи. – Да и неважно. У него девушка теперь, официально объявил.       Не сразу сообразив, Ёсан вскоре понимает, что мелкие подёргивания Уёна сопровождаются короткими смешками.       – Чего-о? – повышает тот мелодичный голос, едва сдерживая смех.       Ёсан заламывает брови, он пытается разозлиться, но силы покидают его слишком быстро. Боль разливается будто в каждой клетке тела, умножая старые болевые точки. Он знает, что скажет Уён. Прямо как приёмная мама, которая всё никак не может стать родной. «Всем бы такие проблемы» – вот что скажет Уён.       – Я хочу это видеть! – восклицает Уён и спешно возится, доставая свой телефон. – Я после занятий никуда ещё не заходил, где? Где, в Инст...       Он прерывается, давясь новым приступом смеха. Его веселье уже переходит рамки и кажется Ёсану неразумным, заставляя приподнять голову и посмотреть на ехидно сверкающего глазами Уёна, в восторге хихикающего и активно что-то скроллящего.       В молчании Ёсан отодвигается и быстро вытирает нос тыльной стороной ладони.       – Ты издеваешься? – злобно фыркает он.       – Ты дурак, зайка! – восклицает Уён и беззлобно щипает его за мокрую щёку. – Ты понимаешь, что это всё цирк? Кто в здравом уме будет так настойчиво... Боже, это ещё и Джису!       Он не выдерживает и заливается настолько заразительным смехом, что Ёсан теряется окончательно. В голове, ещё секунду назад переполненной траурными мыслями, пустеет. Уже только от этого становится чуточку легче.       – Что не так с ней? – хмурится Ёсан.       – Раз, два... – Уён говорит это сквозь смех, что-то пролистывая, – ... три, четыре девчонки с её потока уже орут мне в директ! Ему пиздец, Ёсан! Это такая тварь, милый, ему пиздец!       Ёсан озадаченно моргает и машинально потирает виски. Картинка не вяжется, но Уён в вопросах сплетен никогда не стал бы ему врать. Он знает всех, он со всеми общается, и он уж точно понимает больше в подковёрных играх.       – Заюш, порадуемся за молодых, – надиктовывает Уён голосовое сообщение, едва сдерживая смех и пытаясь делать глубокомысленный тон. – Болеем за обе стороны!       Под конец он вновь звонко смеётся, переходя на ультразвук. Ёсан вспоминает все километры лайков и поздравлений, оставленных открыто под этой мерзкой публикацией. Он задумывается, какая часть из этого массива оказалась искренней, раз главному сплетнику Чон Уёну явно есть что обсудить чуть ли не с половиной вышки. Судя по скорости того, как он набирает сообщения.       – Пак Сонхва – гей, и всё в нём буквально кричит об этом, – резко выдёргивает из размышлений полный ликования и уверенности тон Уёна. – Он убедительней выглядел, пока один был. И народ у нас, конечно, пуганый последствиями и рты даже в анонимке не раскроют, но поверь, академия обсуждает это прямо сейчас и они в восторге!       – Какими последствиями? – растерянно цепляется Ёсан за первую ухваченную мысль.       – От совета, – отмахивается Уён, не отрываясь от экрана.       – Я в совете, Уён, это собрание безвольных тупиц и заучек...       Ёсан вздыхает, чувствуя, как от перепада эмоций и обилия информации голова только больше кружится.       – Другого совета, Ёсан, – вдруг сменяется на злое раздражение Уён. – В виде... Чон Юнхо, блин... который везде с фейков подписан, везде добавлен через своих людей и всегда следит.       Головокружение только нарастает, расталкивая в стороны остальные мысли. Резкая смена тона Уёна наводит на соображения. В чате совета никто не был в курсе, за что исключили Ву Ифаня. Это было с личной подачи верхушки? Пак Сонхва это устроил? Или Юнхо?       И почему так нервничает Уён?       Ёсан горестно выдыхает, собираясь взяться руками за болящую голову, но в этот же миг Уён воинственно прячет свой телефон и хватает его, зажав лицо между ладонями.       – Я сэндвич с идиотом, – заламывает брови Ёсан, не зная, плакать или смеяться от множества слоёв этой шутки.       – Ты красавчик, – утвердительно заявляет Уён, сверкая глазами. – Я тебе это всегда говорил, а ты мне до сих пор не веришь! Ты очень красивый мальчик!       Ёсан продолжает кривить лицо, отводя взгляд. Конечно же он не верит, но всё равно ему приятно. Каждый раз приятно слышать, как неотразимо красивый Чон Уён агрессивно его нахваливает. С ним от этого даже хочется лишний раз поспорить, лишь бы продолжал.       – А Сонхва твоего ненаглядного мы вернём, – продолжает наседать Уён, и непонятно уже, откуда в нём, секунду назад смеявшемся, столько злости. – И швабру его выгоним! Сам ещё назад попросится!       Так только Уён умеет. Ёсан улыбается сквозь слёзы. Ему очень хочется поверить в подобное чудо, но оно даже звучит слишком смешно. Сонхва, ищущий его внимания, да конечно.       – Завтра же! – Уён входит во вкус, обретая командирский тон, и вскакивает на ноги. – Завтра встречаемся в кафе и обсуждаем план-капкан. А пока что извини... – он закидывает сумку на плечо, – ... очень спешу, мало времени на подготовку, чтобы склеить твоего брата!       Он коротко высовывает язык и удаляется своей привычно виляющей бёдрами походкой, а Ёсан даже если бы и хотел, то не смог бы от этого беситься. Он хотел бы иметь хотя бы часть такой уверенности в себе и очень надеется, что Чон Уён поделится.

* * *

      Похоже, Сан настолько потерял страх, что даже не осматривается, заседая в излюбленной курилке. Он нервно затягивается, ведя с собой невероятные диалоги, о которых ранее и помыслить не мог.       Допустим, он встречается с парнем. Допустим, с Чон, мать его, Уёном. Но он оказался морально не готов к пугающим вбросам, которые этот Уён присылает в чат. Про какую-то подготовку. Про какие-то процедуры, на которые очень спешит. Про какие-то, мать их, инструменты, которые для этой подготовки нужны. Сан стягивает губы в полоску и выдыхает дым через нос, приложившись к холодному стеклу горячим лбом.       Он уже минут двадцать хочет сам себе втащить, и дело даже не в гейских страшных приблудах. Сан дал себе слово, что никаких предметов в этот вечер в его заднице не побывает. Страшно беспокоит его только факт, что он вот вообще нихрена не знает про гейский секс. Сосут-то они все одинаково, хоть и Уён в этом деле явно имеет неоспоримое преимущество. Сана передёргивает от воспоминаний, как собственный член оказался глубоко в горле Уёна, но мурашки от этого невероятно приятные. Жаль только, что о том, как засовывать этот член в задницу, Сан не знает и принципиально не интересовался.       Он хмурится и тушит окурок о край старой рамы. Пиздец, да это же наверняка очень больно. Он тяжело выдыхает. Уён всеми силами заранее дал ему понять, что сегодня секс будет. Это волнительно, это будоражит, это невероятно радует, но в то же время сильно пугает.       У Чхве Сана не просто так такой всратый типаж. Он привык не заморачиваться, он привык не волноваться, будет ли больно какой-то очередной шлюхе, которую он зацепил, чтоб выпустить пар. Эти сучки и сами любят, когда грубо и больно. Но с Уёном так не получается.       Отчего-то Сану стало очень важно, чтоб Уёну всё понравилось. Он старается не думать, сколько парней уже успели удивить Чон Уёна своим опытом. В то же время ему очень хотелось бы перещеголять их всех, но опыта у него нет от слова совсем. С горестным вздохом Сан готов взяться за голову. Он прямо сейчас на ровном лице загоняется, что не имеет гейского опыта. Втащить самому себе хочется всё сильнее. Но пути назад всё равно нет.       Он признался. И не соврал ни в едином слове. Его славный путь по шлюхам закончился на признании в любви к Чон Уёну, и Сан с этим почти смирился. Иначе уже невозможно – ведь в этом разукрашенном, разодетом и на километр пахнущем духами парне он нашёл больше понимания, чем во всех девках, закидывающих его своими голыми фотками. Уён бесит его одним своим существованием, а особенно тем, как уютно поселился в его голове и заставляет переживать о своём благополучии.       Но в то же время к Уёну тянет. Даже то, как упрямо он возится с отбросами типа Ким Хонджуна, бесит, но вызывает невольное уважение. Ведь так же он возится и с Ёсаном. Возможно, Ёсану эти телячьи нежности нужнее, чем братские наставления, что тоже бесит. Но Сан благодарен. При всех своих бесящих чертах Чон Уён – хороший человек.       – Сан? – раздаётся голос из-за спины. – Ты мне нужен на пару минут.       Боль резко скапливается в районе переносицы, а Сан глубоко вдыхает, чувствуя, как накатившая тревога скручивает живот. То, чего он так старательно избегал, перенося и отменяя тренировки, решило случиться именно сейчас. Именно когда он, такой молодец, собирается на секс к бойфренду своего лучшего друга. Этот самый лучший друг стоит за его спиной именно теперь.       Обернувшись через плечо, Сан морщится и старается взять себя в руки. Изобразить приветливость он точно не сможет, потому хмурится ещё сильнее. Пусть Юнхо лучше думает, что Сана кто-то выбесил. Всё же, это одно из его стандартных состояний.       Юнхо и не догадывается, что причиной этого бешенства является он сам.       – Чего? – коротко бросает Сан и разворачивается, свешивая ноги с подоконника. – Я здесь не курил, просто сижу, не занудствуй.       Юнхо, стоящий перед ним, хмыкает, тем самым давая понять, что ни единому слову не поверил. Однако в нём случились какие-то перемены, отчего Сан едва заметно прищуривается. Он не раз видел Юнхо сосредоточенным, когда тот отрабатывал удары на тренировках или пытался просчитать движения Сана в бою. Но теперь Юнхо отчего-то предельно серьёзен, даже со своей привычкой сглаживать углы и объяснять сложные вещи с улыбкой и простыми словами. Отчего-то хочется, чтобы он улыбнулся вновь.       – Нам нужно поговорить, Сан. Об Уёне.       Сан не сдерживает короткий отчаянный вдох, опуская взгляд. Это сравни прямому удару в нос, но если от физической атаки его реакция вывезет, а тело увернётся, то морально Сан проигрывает этот бой в самом начале. Вина набрасывается на него с невиданной свирепостью, вонзая ядовитые клыки.       За спиной у своего друга. За спиной у своего вечно занятого невнимательного друга...       Сан уже провалил все возможности как-то выкрутиться, отчего начинает откровенно паниковать. У него на лице всё и так написано. Он вцепляется пальцами в подоконник, сжимая зубы. Каким же жалким нужно быть, чтобы за спиной у своего лучшего друга клеиться к его... неважно, девушке или парню. Сан чувствует предательство, и в первую очередь он остро чувствует, как предаёт свои собственные ценности.       – Юнхо... – глухо заговаривает он, опустив голову.       Как крыса, боится поднять взгляд и посмотреть тому в глаза. Сан ненавидит сам себя за этот парализующий страх. Ещё и на Уёна давил, сбрасывал с себя эту ответственность, считая правильным. Он сжимает подоконник ещё сильнее, до боли в кистях. Он не должен врать. Он не должен бояться.       Сан вскидывает голову и резко вскакивает на ноги перед Юнхо. Он должен сказать это сам.       – Юнхо, я с ним!       Слова идут вперёд связных мыслей, и Сан едва поспевает за собственными эмоциями. У него громкий голос, у него зло сдвинутые брови. У него отчаяние в глазах. И к его лицу стремительно приливает краска, а в ушах стучит адреналиновый пульс, потому что главный ненавистник всего пидорского Чхве Сан капитулирует, раскрывая себя.       – Я с ним встречаюсь! Он сам начал ко мне клеиться, но мой выбор был на это ответить! – Он задыхается от злости и вины. – Я, блядь, сделал это...       Вспыхнувшая было ярость рассеивается жгучими искрами, и Сан едва сдерживает слёзы от боли, которую может причинить только одна вещь. Совесть.       – П-прости...       Он еле выговаривает это, ненавидя себя за позорную слабость, но продолжает тяжело дышать и в полном отчаянии смотреть в лицо Юнхо. Он хочет найти там хоть что-нибудь. Пусть Юнхо взбесится, пусть врежет ему, как следует, – Сан даже не станет сопротивляться. Но Юнхо остаётся беспристрастным.       Неужели они с Уёном не встречаются? Неужели Сан сейчас, как клоун, опозорился и сдал себя?..       – Я знаю, – коротко говорит Юнхо и вздыхает. – Потому и пришёл поговорить.       Не сдерживает выдох облегчения и Сан, но тут же замирает. От переизбытка и перепада чувств, от странно сдержанных реакций Юнхо он вообще перестаёт что-либо понимать и стоит, как дурак, хлопая глазами.       – Ты мой друг, Сан. Потому тебе надо кое-что знать.       Юнхо лезет в гербовый нагрудный карман, отодвигая блеснувшую булавку правой руки президента, и достаёт что-то. Он протягивает Сану небольшой блокнот. Тот машинально берёт его в руку.       – Что это? – спрашивает Сан, рассматривая обложку, усердно обклеенную сердечками разных цветов.       – Открой и посмотри сам.       Юнхо складывает руки на груди. Его спокойствие пугает и понемногу начинает бесить. Но Сан повинуется, откидывая обложку и вчитываясь в список имён. Он знает этих людей, и понимает очень быстро, что речь идёт о старших классах, выпускавшихся в прошлом году. Сан насчитывает чуть ли не всю сборную академии по баскетболу. Сан узнаёт много людей из вышки, с которыми иногда крутился через девчонок оттуда же. Он даже видит имена Сонхва и Юнхо, когда переворачивает пару страниц.       – Что это?.. – повторяет Сан севшим голосом.       Он начинает злиться намного раньше, чем внутренний мерзкий голос подсказывает ответы. Сердце отчаянно колотится в груди, почти до боли, будто он пробежал стометровку или же очень, очень сильно испугался. Но Сан всего лишь злится.       – Это блокнот Уёна, – на нервном выдохе вновь заговаривает Юнхо, но Сан перебивает.       – И что? – Он сжимает зубы, повышая голос. – Что они значат, Юнхо? Что за имена, что...       Он сбивается в дыхании, тут же сглатывая слюну, и видит, как чёртов блокнот в руке начинает мелко дрожать. Злость застилает его разум, нашёптывая ответ, который Сан не хочет слышать. Он знает ответ, но отрицает, иначе вот-вот взорвётся.       – Я точно не знаю, что значит каждая из наклеек, – тихо говорит Юнхо, сцепляя руки за спиной и слегка опуская голову. – Сам нашёл его совсем недавно. Смею предположить, что красная – это успешный секс.       Сан нервно листает блокнот и наконец-то находит своё имя. После нескольких десятков, а то и полсотни. К нему приклеены розовое и оранжевое сердечки.       – А чёрное – это когда Уён их бросает, – добавляет Юнхо.       Чувствуя навязчивое покалывание в носу, Сан едва сдерживается, чтобы не разорвать сраную вещицу на кусочки. Вот он, вот его имя, среди списка кандидатов, не первый и далеко не последний. Список продолжается дальше, там тоже есть эти блядские сердечки.       – Ты мне что этим хочешь сказать? – почти рычит Сан, вскидывая взгляд исподлобья.       – Что я расстанусь с ним, – отвечает Юнхо и тихо вздыхает. – А ты, Сан...       Он вновь поднимает голову, выпрямляется вновь, и теперь особенно явно смотрит сверху вниз. Речь даже не о разнице в росте, которую Сан всегда игнорирует. Теперь Юнхо точно напоминает о том, что он не просто староста класса, а старший. Авторитет и мерило всех правильных вещей, которые может совершать благоразумный человек. Юнхо слишком правильный, и будто теперь хочет напомнить Сану, к чему нужно стремиться.       – Ты в праве поступать, как знаешь, – спокойно говорит Юнхо. – Я считаю, ты должен знать всё в таком случае. И я тебя не осуждаю.       Ещё как осуждает. Сан захлопывает блокнот и крепко сжимает в кулаке.       – Нет, погоди... – Он делает несколько шагов мимо Юнхо, но не доходит до выхода, принимаясь хаотично наматывать шаги по курилке. – Погоди, погоди... Мне что с этим делать?       – Что пожелаешь. – Юнхо складывает руки на груди. – Он теперь твой.       Звучит так, будто Юнхо говорит вовсе не о блокноте.       – Нет, ты не понимаешь... – Звереющий тон Сана нарастает, и он почти мечется из стороны в сторону, под конец всё же вскидывая руку с блокнотом. – Мне вот с этим что делать?!       Он будто снова уломал старосту сделать домашку за деньги и теперь хочет узнать, как правильно отвечать учителю. Но Юнхо холоден и безмолвен, Юнхо каким-то образом не разбил ему нос за уведённого парня, и чёртов сраный блокнот со списком всех, кто когда-либо трахал Чон Уёна, существует в реальности. Уён сам вёл этот список, выписывал с гордостью, и Сана начинает тошнить от одной мысли об этом. Он рычит слишком громко, почти орёт, пиная раз за разом перегородку между кабинками. Эту ярость не остановить.       – Сука! – гневно орёт Сан на последнем пинке и бьёт дверь теперь уже предплечьем, сразу же вжимаясь в него лбом.       Он готов зареветь, как маленькая девочка. Но в то же время впадает в бешенство от этого чувства, однако как только вновь вспоминает о всех именах, о всех парнях, которых он видел, некоторых даже знает... Как только думает о том, что перед каждым, отмеченным красным, Чон Уён не раздумывая раздвинул ноги, то реветь от бессилия и злости хочется всё сильнее. Сан громко втягивает воздух и жмурится, задерживая дыхание, после чего резко прижимает кулак к середине груди, где гулко пульсирует невыносимо острая боль. Словно в издёвку, этот же кулак сжимает блокнот.       Сан ведь с самого начала это знал. С первой же секунды был прав. Всё в нём говорило, предупреждало, что нельзя лезть к Чон Уёну и нельзя позволить тому залезть под кожу самостоятельно. Уён ведь чёртова шлюха. А значит потом будет больно.       Он готов истерически рассмеяться, когда вспоминает, что времени осталось не так много. Что к этому Уёну надо собираться в гости. Что он был в трепетном предвкушении этого ещё с десяток минут назад.       – Он что, и меня потом бросит?.. – еле выдавливает из себя Сан, искренне ненавидя этот обречённый, откровенно жалкий тон.       Стыд сжирает его за секунду от понимания, что Юнхо всё ещё здесь. Что Юнхо, должно быть, плохо вдвойне, даже если тот не показывает, и Юнхо явно не будет в восторге от истерики парня, который увёл его парня и теперь убивается от банальной правды. Сан из последних сил задавливает в себе отчаянный всхлип, оттого и боль в груди почти ослепляет сознание.       В этот же миг на его спину мягко ложится рука.       – Я не злюсь на тебя, Сан, – тихо говорит Юнхо, и за мягкость его голоса Сан цепляется, как за последнюю соломинку, отделяющую от нервного срыва. – Знай, что в моих глазах ты точно не виноват. И я правда не стану осуждать любой твой выбор, но решать должен ты.       Рука соскальзывает, и вскоре дверь захлопывается. Только тогда Сан даёт себе возможность громко выдохнуть, дав волю эмоциям.

* * *

      Если что-то в жизни Сон Минги могло пойти не так, то оно пошло. Он с кряхтением задирает голову и упирается затылком в стену, а после прикладывает горлышко бутылки к губам и опрокидывает в себя. Пиво – это так себе решение, но когда его много, то жить становится хоть чуточку спокойнее. Хорошо, что Минги ещё с прошлого года научился пропихивать бутылки через забор в кусты, а после забирать изнутри. Хорошо, что он теперь знает, как забраться в общагу.        На этом хорошее заканчивается.       Проглотив горчащее пойло, от количества давно потерявшее вкус, Минги громко икает и задерживает дыхание. Очередная бутылка кончилась. Он не считал их. Он считает завитки на гербовом покрывале, закрывшем отломанную дверцу шкафа. Минги даже не помнит, когда именно Минхёк успел её сломать. Может, оторвал случайно и молчал, боясь пиздюлей от коменданта. А может и полицейские оторвали, когда обыскивали комнату после того, как...       На волевом рывке Минги выпрямляется и запихивает пустую бутылку под кровать, после чего сразу же хватает новую и с шипучим щелчком отрывает крышку за кольцо. Вновь прикладывается, сделав несколько крупных глотков, и откидывается обратно на стенку. Он вытягивает длинные ноги, через проём закидывает на кровать напротив. Раньше боялся. А ещё раньше – постоянно так делал, приползая со второго этажа после попоек со старшими учениками, когда Минхёк уже спал. На что тот просыпался и матерился с просьбами открыть окно, иначе задохнётся от штыря со стороны соседа.        Нынче кровать пустая. Минги пьёт на чистом автопилоте, понимая, что сегодня ночует здесь. Никуда не пойдёт, особенно домой, где бабка сделает вырванные годы за появление в таком состоянии. По низу живота пробегается холод тревоги, когда Минги вспоминает, что так и не ответил сестре. Та звонила пару раз, а потом написала, что соскучилась и ждёт домой. Бабушка в очередной раз её сожрёт, ещё и за непутёвого братика добавит. Минги пьёт ещё.        Он хочет, чтобы это закончилось. Решилось как-то само собой. Может, он закончит школу и поступит не в Сеуле, а в каком-нибудь Пусане. Было бы идеально, да только хрен его кто отпустит, ведь национальный университет всё равно лучше. Единственным вариантом побега для Минги была бы Европа, но с его успеваемостью даже аттестат престижной академии вряд ли поможет. В европейских вузах квоты в первую очередь для ученического совета, потом – для обычных учеников. Из всех европейских языков Минги, к тому же, кое-как знает только английский. Оксфорд ему не светит, и не светит ему даже тестирование нормально сдать. Увещевания любимой бабули о том, что он – позор семьи, понемногу превращаются в реальность.        Минги ждёт хотя бы момента, когда начнёт вырубаться. Как на зло, он по-прежнему смотрит на кровать Минхёка и понимает, что смерть соседа по комнате неумолимо обрастает деталями. До чего же смешно, что весь бред Хонджуна про дилера оказался правдой. Что не просто так Минхёк становился всё более замкнутым, сторонился общества, черкал что-то в блокноте и плохо спал по ночам. Как же Минги в то время было плевать, чем занимается его шизоидный сосед. Как же теперь Минги его понимает.        Он прерывисто выдыхает, прикрыв глаза, но тут же широко распахивает обратно. Стоит их закрыть, как тут же появляется Он. Тот самый, с ненавистью в глазах и ножом в руке. Которому ничего не сделаешь, потому что всё равно никто не поверит. Минги вновь икает, и вновь задерживает дыхание, на этот раз с грехом пополам контролируя нервный рвотный позыв. Чон Юнхо. Какая же тварь этот Чон Юнхо.        Минги обречённо поднимает глаза к потолку и делает новый глоток. Он никогда в жизни не осмелится выступать против Юнхо. Он лучше навсегда забудет, что узнал, сотрёт из памяти каким угодно количеством выпивки опасные воспоминания. Он постарается выжить ещё два года, а потом они никогда больше не увидятся.        Минги прекрасно видел, как по щелчку из академии на третьем году вылетел целый Ву Ифань. Минги не сомневается в том, кто это сделал. С Минги может случиться то же самое, и тогда ему конец. С Минги может случиться нечто даже хуже исключения. Он вновь вспоминает, как в ту злополучную ночь принёс соседу выпить. Он помнит, кто это наливал. Конечно же главный бармен, весёлый, улыбчивый и устраивающий целые представления с фокусами. Юнхо тогда подкинул бутылку чуть ли не под потолок и достал стакан откуда-то из-за спины самого Минги. Потому и запомнилось. Минги, дурень, сам сказал, что хочет соседа развеселить.       Можно только догадываться, что было в том стакане. Из всех людей Ли Минхёк более-менее доверял только своему соседу-идиоту. Можно только догадываться, что начало твориться в этой больной голове под действием наркотиков. Минги никогда не узнает, нашли ли эксперты что-то в крови погибшего. Директор лично заминал это дело, рвал и метал, утверждая о несчастном случае. Должно быть, и семье Минхёка нехило заплатил, раз те молчали.        Замолчит и Минги. Он зальётся хоть до амнезии, но не хочет повторить эту участь. Он хочет спокойствия.        А в опасности останется как минимум Уён, наивный и непрошибаемо добрый, пригревшийся около этой сволочи. Уён ему не поверит однозначно, спишет всё на пьяный бред, в очередной раз обвинит в алкоголизме, но точно не поверит. Порой Уён так бесит своими упрямыми утверждениями, мол, прекрасно разбирается в людях. Может, Юнхо его действительно не обижает, находя в этом какую-то выгоду, вот Уён и не парится. Но Юнхо всегда может передумать. Он и Минги не трогал. До поры, до времени.        А теперь Минги остаётся только молиться, что Юнхо про него забудет. Иначе стоит бояться всего. Даже бокалов из рук самых близких. Юнхо ведь тоже протягивал ему выпить. Там, в сентябре. В отеле. Минги резко поворачивает голову на звук шагов.       Дверь он оставил открытой, и в проёме вдруг замирает Хонджун, настолько внезапный, что кажется галлюцинацией. Но он вполне реален, глядящий на Минги немигающим взглядом, полным такой же неожиданности. А ещё там есть немая боль. У него очень красивые большие глазки. По ним сразу всё видно.       В повисшем молчании Хонджун разворачивается и идёт обратно.       – Стой! – растягивая слоги от выпитого, восклицает Минги и с трудом опускает ноги обратно. – Иди сюда, не ссы!        Догонять гостя нет сил, но в груди щемит странное отчаяние и желание, чтобы Хонджун остался. Минги привык к его весёлой болтовне и к огромному количеству объятий, которые при катастрофической разнице в размерах выглядят особенно весело. Минги привык, что с Хонджуном спокойно. Ему больно осознавать, что за сутки от этой батарейки на ножках осталась только бледная тень да те самые глазки. Только они и остались. И Минги в этом тоже виноват.        Новенького Юнхо не пожалел. Прошёлся ёбаным катком, сукин сын.       Шаги сначала стихают, а после вновь приближаются. Опустив голову, Хонджун заходит обратно и бросает сумку на кровать напротив. Смотрит туда же пару секунд, но после с размаху приземляется подле Минги, тут же складывая руки перед собой. Странно, что он теперь игнорирует кровать Минхёка, до этого безо всякого страха обитая там.        – Будешь? – Минги отводит руку с бутылкой в сторону Хонджуна, глядя строго перед собой.       Тот зависает на мгновение, после чего отбирает бутылку и щедро прикладывается. Так, что и допивает, отставив на пол. Это, кажется, последняя была. Минги тихо хмыкает, но слишком быстро погружается в мрачные мысли.        Когда он перестал скроллить анонимные обсуждения о том, какая же шлюха его парень, то и веры в это стало поменьше. Минги знает, что тому и так досталось. Вина Минги в том, что помочь он никак не может. Он пытался. Они сидят рядом в полном молчании и даже не смотрят друг на друга. Только Хонджун периодически не сдерживает тяжёлых вздохов. И так понятно, что ему всегда нужны деньги. Он мог и фотками своими торговать. Не Минги судить.       Минги его не защитил. И защитить не сможет, потому что до истерики боится ебучего Чон Юнхо. И даже сказать ничего не может. Он отчаянно и безмолвно приподнимает уголки губ, представляя, что начнётся, стоит только заикнуться про версию о дилере. Хонджун с его гиперактивным характером, бараньей упёртостью и отсутствием самосохранения поднимет на уши всю академию, но не угомонится. Он себе найдёт столько проблем, что может даже не выжить.        И всё-таки Ким Хонджун оказался прав. Он разгадал эту тайну раньше всех, пусть даже сам об этом не знает. Минги горестно вздыхает. Ему, как и всегда, лучше помолчать.        – Я здесь ночевать останусь, – тихо говорит Хонджун.       – Так я тоже, – тут же отвечает Минги, будто пытаясь ухватиться за любую возможность для любого их странного диалога.        Ему невыносимо видеть Хонджуна таким. Бессилие подталкивает его залиться чем-нибудь ещё, но, к сожалению, алкоголь кончился.        – Я тогда пойду в другую комнату.       Хонджун торопливо собирается подняться, но Минги останавливает, схватив за запястье. Без алкоголя ему тошно, но без Хонджуна уж точно будет отвратительно.       – Зачем? – Естественно, Минги несёт несуразный бред, а мозг его слишком плохо соображает. – Вон кровать есть, ложись.       – Не хочу.        Дёрнув рукой, Хонджун пытается освободиться. Минги хоть и пьяный, но упорно не отпускает. Дурацкий мозг всё цепляется за эти перемены. Хонджун на него так обиделся или вдруг начал бояться мстительного духа Ли Минхёка?        Минги наконец оборачивается и берётся за плечо Хонджуна второй рукой. Тот всё старается вывернуться, но крепкие медвежьи объятия настигают его и втаскивают на кровать. С кряхтением и с Хонджуном в руках Минги заваливается на бок, шумно выдыхая. Мелкий парнишка оказывается между ним и стеной, а Минги в который раз искренне умиляется, какой Бэмби милашка в своих микроразмерах. Его буквально получилось опутать руками со всех сторон. Да и не сильно он сопротивляется, только лишь прижав локти к груди и сжавшись всем телом.       – Значит вместе будем спать, – полушёпотом говорит Минги и наконец-то, пусть и сквозь боль, но искренне улыбается.        Хонджун медленно поднимает голову, потираясь щекой о подушку, и вновь его глаза говорят даже больше, чем слова. В его глазах тоска и отчаяние, а ещё – очень похожая боль. Будто он тоже хочет сказать Минги о чем-то очень важном. Хочет и не может.       Минги кладёт ладонь на его щеку и приближается, поначалу слегка касаясь губами приоткрывшихся губ, но сразу же прижимается крепче. У него слишком кружится голова, а к милому и такому несчастному Бэмби тянет слишком сильно. Наверное, это неправильно. Он что-то делает не так, и потому отстраняется, чтобы вновь посмотреть на Хонджуна. У того очень соблазнительно раскраснелись губы, но взгляд будто ещё более измученный.        – Каково это... – хрипло шепчет Хонджун, и в покрасневших глазах его отчётливо блестят слёзы, – ... целоваться со шлюхой?       Минги резко опускает взгляд, едва сдерживая тяжёлый вздох. Ему очень сложно думать. Он не хочет думать о том, что помимо всего Хонджун теперь ещё и изгой всей академии до конца своего обучения. Что Хонджун – парень. Что Хонджун ещё и шлюха. Он не хочет думать. Он очень хочет поверить своему сердцу.        Потому что без Юнхо точно не обошлось. Минги не знает, как именно. И не знает, как в этом помочь. И если в его силах что-то решить, веря или не веря своему Бэмби, то Минги выбирает единственно верное решение.        – Знаешь... – Он вновь поднимает взгляд и проговаривает вслух, пожалуй, единственную честную и от всего сердца фразу. – Я верю тебе, Бэмби. Я теперь верю только тебе. Прости меня.       Хонджун дёргается вперёд и обвивает рукой его шею, прижимается в порывистом поцелуе и зарывается пальцами в волосы. Обняв его крепче в ответ, Минги ничего больше не чувствует, кроме накатившей отчаянной нежности. Голова кружится всё больше, а их поначалу смазанный и прерывистый поцелуй становится глубже. Минги жадно вдыхает воздух и не менее жадно впитывает желанные чувства, совсем себя не контролируя. Он и не заметил, как вытащил рубашку Хонджуна из брюк, теперь поглаживая горячий впавший живот.       Он по наитию хватает Хонджуна за миниатюрное бедро, сжимает ладонь на округлой ягодице, а после давяще проводит по задней стороне ноги и закидывает колено на себя.       От накаляющейся атмосферы Минги в восторге, как и от того, что Бэмби так же отчаянно жмётся к нему в ответ. Он даже слышит тихие стоны в их глубоком поцелуе, на что отрывается и на ощупь расстёгивает брюки Хонджуна. Тот сбивается в шумном дыхании и подрагивает, бурно реагируя даже на такое прикосновение, и вскоре Минги понимает, что сквозь нижнее бельё касается полностью поднявшегося члена. И его это ни капли не смущает. Его это будоражит и ему это кажется самым правильным.        Они вдвоём будто понимают, что если хоть слово скажут, то сгорят от стыда. Но их взаимная тяга искрит в воздухе, а Минги быстро сдвигает резинку трусов и обхватывает горячий член в ладони. От тихого, но совсем бесконтрольного стона Хонджуна пробирает с ног до головы. Минги прижимается губами к его подбородку, осторожно двигая пальцами и сжимая их крепче, а сам Бэмби будто теряется в ощущениях и одновременно пытается и прижаться ближе, согнув колено за его спиной, но и старается оставить место между ними. От его трепетной дрожи Минги ведёт, а тихий голос, глотающий новые сладкие стоны, подталкивает двигать рукой настойчивее.       Минги даже не представлял, что это произойдёт именно так. Что это будет так легко, правильно, и так желанно. Он допускал, что ему могут понравиться не только горячие девчонки, как и всем. Но никогда не думал, что по уши влюбится в крохотного Бэмби, чьё удовольствие для него станет даже важнее собственного.        – Я тебя люблю... – шепчет Хонджун ему на ухо, касаясь влажными губами.       Минги хочет ответить то же самое. Но, кажется, забывает, увлёкшись ласками и внутренне преисполняясь такими же трепетными эмоциями. Он и не знал, что такое любовь. Оказывается, не знал, и теперь всё сильнее размазывает по твёрдому стволу выступившие капли смазки, ускоряя темп. У Хонджуна не так много пространства между ним и стеной, но он изо всех сил выгибается, сжимает его шею в крепких объятиях, трётся грудью сквозь одежду. И это всё слишком волнительно. Слишком приятно, даже азартно, когда Бэмби не сдерживает бурных реакций.        – Ещё, – сквозь стон едва выговаривает он всё более высоким голосом. – Быстрее...       Моментально ускорив темп, Минги сжимает член в ладони, и на это Хонджун заходится в неожиданно громком стоне и крупной дрожи, выгибающей всё тело. Минги глубоко вдыхает воздух, чувствуя странное, но приятное удовлетворение от горячей вязкой спермы на своих пальцах. Это его совсем не смущает. Он так много хочет сказать, а, может, и сделать снова, но шёпот Хонджуна становится совсем неразборчивым. У Минги не получается открыть потяжелевшие веки. Умиротворение давит на него тяжёлым одеялом, погружая в успокаивающую темноту.

* * *

      Глубоко вдохнув, Уён ещё раз поправляет волосы и нервно поглядывает на себя же в зеркальную дверцу шкафа. Ничего, что он не делал бы ранее: помыться, причесаться, потратить лишний час, чтобы полностью очистить себя изнутри... И всё равно он нервничает. Едва ли не впервые за очень долгое время. Именно тогда, когда ему нужна абсолютная уверенность, Уён даже дышать не может ровно и одёргивает сам себя, когда снова начинает покусывать губу.       Он улыбается и даже хихикает в тишине собственного лофта, где перебрал все варианты музыкального сопровождения и абсолютно все его не устроили. Если что, пусть Сан выберет сам. Его музыкальные вкусы хоть и специфичны, но нравятся. Уёну и сам Сан очень нравится. Настолько, что даже одна мысль о нём заставляет трепетать в предвкушении. Очевидно, что Сан вообще ничего не знает про такой секс, и естественно то, что без идиотских ситуаций сегодня не обойтись. Все их Уён готов взять на себя и сгладить.       Он абсолютно уверен, что сможет объяснить чуть что психующему Сану всё, что угодно, и тот послушает. Но нервов меньше не становится. Уён прекрасно понимает, что такова цена настоящих чувств. О невероятной уверенности в себе остаётся только мечтать, когда по-настоящему ценный человек ещё полчаса назад написал, что едет, и уточнил адрес.       Уён с сомнением смотрит на один из двух бокалов с вином на тумбочке, после чего быстро тянется и делает короткий глоток. Лучше таким не злоупотреблять, но что поделать, если на нервах алкоголь будто вовсе не берёт. Он вновь мельком глядится в зеркало, на этот раз задерживая взгляд. Уён сделал всё возможное, чтобы выглядеть неотразимо. На нём нет привычных макияжа и укладки, а весь арсенал секс-игрушек на сегодня спрятан в ящик под кроватью. Кроме той, на которой сидеть спокойно не получается, но которая очень нужна, чтобы удовольствие сегодня получили и неопытный доселе гетеросексуальный Сан, и вполне опытный, но всё просчитавший Уён. Он аккуратно салютует бокалом сам себе.       Невероятно ироничным оказалось влюбиться именно в такое быдло, как Чхве Сан. Но любовь зла. Уён отпивает ещё, заламывая брови от невозможно долгого ожидания. Не любит он всю эту любовь. Надеялся никогда с ней больше не столкнуться. Но раз уж так сложилось, то и отступать ему некуда. Сегодня они станут ближе, и дальше будет легче. Жаль, что нервной тряске коленом этого никак не объяснить.       Уён едва не роняет бокал, когда телефон оповещает, что Сан уже в лифте. Живот откровенно сводит, и оттого радостно, что еды там сегодня было мало. В лёгкой панике Уён ставит бокал на тумбочку, ещё раз быстро оглядывает всё помещение с приглушённым светом, ещё раз поправляет волосы, ещё раз проверяет себя в зеркале, ещё раз мысленно ругается на то, что сладкого за последние три месяца можно было есть поменьше, настрого запрещает себе об этом думать до конца вечера, чтобы не растерять уверенность окончательно... и слышит, как открывается дверь.       Сам же написал, что открыто. И сам себя накрутил окончательно, отчего замирает и всячески давит внутренний крик, что сейчас запугает этого парня всем пафосом своих декораций. Сан закрывает дверь за собой и шуршит курткой в тёмном коридоре. Уён не может перестать ругаться на себя, что можно было сделать всё проще, встретить его у двери, заболтать и окружить вниманием. Уён не может прекратить внутренний крик, что сценарий у него – дерьмо полное. Но раз уж начал, то надо доигрывать.       – Чхве Сан сегодня ничего не боится, – громко тянет Уён, и в этот же миг алкоголь догоняет его будто весь сразу, заставляя пошатнуться.       Он заваливается на бок и благодарит бога, что до этого сидел на кровати, отчего делает вид, будто так и задумал, подперев голову рукой и закинув ногу на ногу в новой позе. Сан, разувшись, проходит вглубь помещения и осматривается. Он здесь впервые, и задача Уёна – заставить того почувствовать себя максимально комфортно.       – Здесь, значит, живёшь, – задумчиво проговаривает Сан, осматривая высокий потолок.       Уён терпеливо ждёт, когда тот опустит взгляд.       – Нравится вид? – игриво спрашивает он.       Бинго. Сан смотрит на него. И в этом взгляде Уён безошибочно считывает острое вожделение, как ни старается сам Сан держать себя в руках. У него даже пальцы на секунду сжимаются, отчего Уён не сдерживает коварное довольное хихиканье. Уверенность возвращается к нему вместе с пониманием, что его точно хотят. Парни вроде Сана – это его любимый типаж, потому что у них на лице всё написано. А сам Сан из них всех – самый любимый, отчего Уён чувствует, как становятся горячими собственные щёки.       Он уже и забыл, что такое смущение. Любовь очень зла.       – Ты располагайся, не обращай на меня внимание, – грациозно машет рукой Уён, прекрасно понимая, что всё внимание приковано именно к нему, и получая от этого истинное удовольствие.       Ещё бы. На Уёне ведь один только халат, едва прикрывающий оголившееся бедро. И вид у него самый довольный, потому что дальше действовать предстоит Сану. Тот наконец-то, похоже, возвращается в реальность, подойдя ближе к кровати.       – Я б тебя накормил, но ничего заказать не успел, – продолжает мелодично болтать Уён, едва заметно помахивая ступней, отчего и бедро соблазнительно шевелится. – Если хочешь, позже закажем.       Сан глубоко вдыхает, и Уён еле сдерживается, чтобы вновь не захихикать. Нельзя так издеваться над парнями, но как же приятно это делать. В конце концов, он уже лежит радуется, что хотя бы член не встал для демонстрации полной картины «всего готовенького». Сан разминает мускулистые плечи, и его невероятно спортивная фигура прекрасно видна под облегающим тёмным лонгсливом. Уён уже слишком сомневается, что член не встанет в ближайшие секунды от одного этого вида.       – Курить у тебя здесь можно? – бросает Сан, отводя взгляд за панорамное окно, но тут же возвращая.       – Можно. – Уён с улыбкой кивает на заранее подготовленную пепельницу.       – Ты же не куришь, – с сомнением утверждает Сан, приподняв бровь.       – Так ты же пришёл...       Уён готов провалиться сквозь землю от собственного дурацкого тона. Он давненько не звучал настолько предательски смущённо и слащаво. Но ничего не может с собой поделать. Особенно когда Сан делает то, что, кажется, надо наказывать уголовкой – он снимает с себя верх, задирая руки и обнажая все кубики пресса, выпирающие грудные мышцы и бицепсы. У Уёна перехватывает дыхание. Прямота Чхве Сана феерична, но она же и подкупает всегда. Тот достаёт сигареты и щёлкает зажигалкой, сразу же небрежно бросая её около пепельницы. Уён рассматривает на красивой Зиппо не менее красивое изображение волка и еле сдерживается, чтобы не разразиться всеми шуточками по поводу тестостерона и мужественности. Ему, по правде говоря, вообще не до смеха, как только Сан подходит ещё ближе.       Повинуясь нарастающему влечению, Уён вновь садится на кровати и шумно выдыхает. Вставленная пробка вновь даёт о себе знать, давя изнутри и только провоцируя ещё больше. Уён не в силах усидеть на месте, плавно ёрзая, и медленно поднимает взгляд. Накачанная фигура Сана, стоящего над ним и выдыхающего едкий дым, вызывает всё больше неистовой тяги, которой Уён никогда не противится. Похоть захватывает его за считанные секунды, отбирая здравый рассудок, когда рука Сана забирается под шёлковый край халата на его плече и отводит в сторону. Уён приоткрывает рот, дыша глубже и горячее. И как он только мог сомневаться, что всё получится. Секс исходит от Чхве Сана, искрит между ними настолько, что и слов не нужно. Нужно разве что дождаться, когда этот мучитель докурит свою сигарету. А Сан будто и не торопится. Будто осознал свой контроль над ситуацией и теперь издевается, медленно и небрежно скидывая халат с плеч Уёна свободной рукой.       Это невыносимо. Уён вновь закусывает губу и не отказывает себе в ответных действиях. Он скользит ладонью по твёрдым мышцам, взбираясь выше, и желание заполняет его голову, стучит в висках, лишая смущения. Возбуждение становится слишком сильным, как крепнет и запах кожи Сана, как крепнет и член под шелками на бёдрах Уёна. Испепеляющая похоть в очередной раз лишает его рассудка, заставляя с шумным выдохом прижаться щекой к паху Сана и обдать горячим дыханием сквозь раскрытый рот.       Уён почти стонет от удовольствия, понимая, как же сильно у Сана стоит на него в этот самый момент.       Ощутив крепкую ладонь уже на своих волосах, Уён широко ухмыляется и трётся щекой о твёрдый член под грубыми джинсами.       – Ну хоть поцелуй меня ради приличия, ковбой, – довольно мурлычет он, едва выговаривая слова под плотным давлением вязкого и томительного желания.       В следующий миг рука сжимается на его волосах и заставляет задрать голову, да так высоко, что виден только потолок. И Сан, наклоняющийся, чтобы потушить сигарету. Уён глубоко вдыхает, распахнув глаза. Контраст боли в затылке только сильнее провоцирует возбуждение. А затем он отлетает в сторону, скинутый на кровать с такой силой, что сам по себе приземляется на живот.       Уён пытается подняться на четвереньки, чувствуя, как знакомые руки грубо сдирают с него предусмотрительно некрепко завязанный халат, а затем коротко стонет, не совсем это контролируя. Это очень сложно, когда Сан жёстким давлением прогибает его в пояснице, особо не церемонясь. Уён бы возмутился – но желание вынуждает его подчиниться, а понимание, что Сан всегда был таким – прямолинейным и грубым – только усиливает стук сердца и давление на плывущее сознание. Уён пытается обернуться, но тяжёлая рука вдавливает его в кровать, вынуждая прогнуться ещё сильнее. Он в нетерпении дёргает бёдрами, чувствуя, как горячая плоть ложится между ягодиц, но в тот же миг получает увесистый шлепок и стонет уж слишком... блядски. Уён даже не скрывает, растягивая этот стон и покрываясь дрожью.       Он больше не думает о правильном и неправильном. Он больше не думает о каких-то сценариях. Он больше ничего не хочет – только чтоб Сан его трахнул. Пусть делает это как угодно. Уёну абсолютно плевать под сладостным головокружением и звуками собственных призывных постанываний.       – Чё за... – слышится хриплый голос Сана, и Уён догадывается, что тот увидел край пробки.       Уён очень хочет объяснить. Но совсем разучился говорить, смазано посмеиваясь сквозь шумное дыхание. Он теряет остатки вменяемости от давящего и выкручивающего желания. Сан сильнее вжимает его щекой в постель, до боли стискивая волосы в кулаке, но догадывается сам. Кусая губы, Уён стонет громче и сжимает покрывало в руках, когда нагретый материал пробки вновь его растягивает и покидает тело. Он жмурится до искр. Сан не даёт ему продохнуть, заменяя бездушную игрушку собой и входя сразу, грубо и резко.       Похоть задавливает Уёна даже сильнее, чем железная хватка двух сильных рук на бёдрах. Он чувствует себя слишком безвольным под столь сильным напором. Сан сразу же берёт слишком быстрый темп, его движения размашистые и вбивающие. Слишком эгоистичные, но оттого Уён только отчётливее проигрывает собственному возбуждению. Его накрывает с головой. Он совсем не контролирует свои стоны, будто выпрашивая ещё больше. Он будто совсем не чувствует боли, отдаваясь этому взбесившемуся чудовищу и собственному полыхающему греху. Он вообще ничего не контролирует, позволяя Сану выкрутить за спину его руку и вдавить запястье в поясницу. Сан делает что хочет, и Уён совсем не против – он слишком сильно тонет в беспомощности, ощущении собственной унизительной и развратной позы, в удовольствии от резко проникающего внутрь горячего и твёрдого члена. Он едва не лишается рассудка и готов на это. Лишь бы Сан не останавливался и довёл его до конца.       Уён вжимается щекой в постель, раскрывая рот и хватая спасительный воздух. Боль от сильной хватки и выкрученных мышц теряется в животном желании. Сан очень быстро научился, будто всегда умел. Более того – у него получается слишком хорошо, он жёстко вбивается именно так, что Уёну не нужны руки. Свободная ладонь сжимает покрывало и тянет ко рту. Уён кусает толстую ткань, мечтая вцепиться зубами в горячее и мускулистое тело Сана, напоминающего дикого зверя, действующего на животных инстинктах. Уён даже понимает, что по его щекам текут слёзы от боли, которую он совсем не чувствует под давлением нарастающего возбуждения.       Он хочет как-то уговорить Сана замедлиться, не дать этому закончиться так быстро, но получается только повторять его имя сквозь неконтролируемые стоны.       Уёну слишком хорошо. Сквозь собственные слабые попытки сопротивляться он в очередной раз понимает, что заслужил это. Что за страшный грех, захвативший его душу, он когда-нибудь расплатится – так говорили все они, холодные и в строгих воротниках под горло. Но что, если даже боль не останавливает Чон Уёна от бездны собственной похоти? Что, если даже боль – особенно боль – так приятна? Что тогда его накажет? Кто его накажет?..       – О Господи... – Уён шумно сглатывает и вновь беспомощно хватает спасительный кислород. – Сан, прошу...       Он звучит всё менее внятно, срываясь на громкие стоны. Он уже сам не помнит, о чём так неистово просил, и Сан даёт ему только больше, вдавив руку в поясницу и заставив изогнуться до предела. Уён вот-вот переломится, он прекрасно понимает, что дикий зверь, которого он сам впустил в свой дом и в свою постель, не рассчитывает силы и не остановится. Уёну больно. Уён закатывает глаза от удовольствия на грани потери сознания.       Невиданной силы оргазм сшибает его разум окончательно, заставляя выгнуться и наконец-то отпустить реальность. Этому не хочется сопротивляться, не хочется понимать и не хочется думать. Уён не слышит собственного голоса, его уши закладывает, а в голове резко пустеет. Он отдаётся этим сильным и безжалостным рукам, неосознанно думая лишь о том, умеют ли они быть ласковыми. Он чувствует, как эти руки отпускают разгорячённое и безвольное тело, чувствует горячие брызги на ягодицах и спине. Уён умиротворённо вздыхает, слегка заваливаясь на бок и не в силах пошевелиться. Он всё ещё в этой развратной позе, кое-как подтягивая к лицу отпущенную и занемевшую руку. Уён рассчитывал на долгий вечер, но уже сейчас – совсем без сил. Он старается открыть глаза. Он всё пытается вернуться назад, но будто до сих пор отголоски убийственного оргазма блуждают по его телу.       Лицо Уёна обдувает резкий порыв воздуха, и что-то шлёпается перед ним. Он насилу открывает глаза – и раскрывает их нараспашку от пронзившего ужаса. Перед ним лежит его блокнот. Уён нервно кусает губы, пытаясь совладать с холодным душем парализующей паники. Он пытается соображать, но ничего не получается.       Откуда это здесь? Почему это здесь? Уён не вытаскивал свой блокнот из тумбочки вот уже месяц, забросив, как только осознал свои чувства. Как Сан его нашёл? Когда Сан успел его вытащить?       Жмурясь, Уён с трудом поднимается на локти и кое-как сквозь пошатывания усаживается на пятки. Тело ноет от боли, предупреждающе пытается уложить его обратно, но Уён машинально нащупывает свой халат и слабеющей рукой подтаскивает, лихорадочно пытаясь соображать. Его охватывает паника. Он принципиально полжизни с этим боролся, но сейчас его выворачивает от ядовитого стыда и опустошающей вины.       – Сан... – Уён оборачивается и едва не падает на пол, кое-как залезая в халат и не видя Сана подле.       У него настолько кружится голова, догнатая алкоголем, что приходится остановиться и придержать её рукой. Уён шумно втягивает воздух, вновь оглядываясь и замечая Сана уже в куртке, обувающимся у двери. К накалу внутренней паники добавляется резкая боль, на этот раз не физическая, а глубоко внутри. Споткнувшись о собственную босую ногу, Уён удерживает равновесие и приближается, но замирает в шаге от гордо выпрямившейся фигуры.       – Сан, это неправда... – тонким голосом и почти шёпотом выдыхает он, понимая, что по покрасневшим от стыда щекам беззвучно скатываются горячие капли.       Уёну и без слов всё ясно. Сан решил, что он – один из них. Тех самых, не оправдавших ожидание и ставших галочкой в списке.       – Великий актёр.       Сан рычит это медленно, зло и сквозь зубы, отчего каждое слово придавливает Уёна неподъёмным грузом, вызывающим лишь страх и желание позвать на помощь. Но Сан ему не поможет. Уён по наитию дёргается ближе, но Сан отталкивает его от себя с такой силой, что затылок больно ударяется о стену коридора.       – Я уважал тебя... Я человека в тебе видел, понимаешь?! – От резкого крика Сана внутри всё сжимается. – Человека! Личность!       От последнего слова Уён всхлипывает и коротко жмурится.       – Сан, пожалуйста... – еле выдавливает он из себя сквозь нарастающие слёзы.       – А ты не человек, – продолжает Сан всё тем же громким и уничтожающим тоном. – Ты всего лишь тупая шлюха.       Уён не успевает даже ответить, как тот хватается за ручку двери и выметается вон. Он пытается поймать Сана за руку, из последних сил надеется задержать и каким угодно образом объяснить всё, но Сан только выругивается и почти бегом направляется к лестнице, проигнорировав лифт. Уён цепляется за дверь обеими руками, а залитый холодным электрическим светом коридор расплывается от слёз бессилия.       – Ну и пошёл ты! – надрывает горло Уён, наплевав на соседей и слышимость. – Вали нахуй, ублюдок! Слышишь?!       Конечно же Сан его слышит, как слышит и Уён удаляющиеся вниз быстрые шаги. Беззвучные рыдания сдавливают его горло, заставляя содрогнуться и сильнее вцепиться в дверь. Уён съёживается, обречённо привалившись к ней виском, и громко всхлипывает.

* * *

      Чонхо подставляет руку, ожидая ощутить мелкие капли дождя, но сгустившиеся облака его обманывают. Он поднимает голову и медленно моргает. Небо давно тёмное, и вдоль главной аллеи зажглись фонари. Чонхо проверяет время на телефоне. Уже поздно, а его ещё ждёт домашняя работа по корейскому и параграфы на историю. Чонхо определённо ожидал, что за дверью академии будет закат, но виной темноте даже не поздняя осень. Он просто не помнит, куда делись два часа. Он просто присел отдохнуть в холле.       Застегнув куртку, Чонхо уныло бредёт по пустынной аллее и размышляет о том, что за сегодня толком не увидел никого из самых одиозных действующих лиц вчерашней ночи. Часть времени он проспал за партой, так никем и не потревоженный. А Хонджуна и Сонхва видел, разве что, в новостях. Чонхо вздыхает, глядя под ноги. Он чувствует себя неловко посреди опустевшей территории академии, и только охрана на выходе напоминает, что живые люди здесь есть. Не только картинки в телефоне, о которых тревожно вспоминать.       Недолго думая, Чонхо сворачивает от школьных ворот, переступает лужи высокими ботинками и глубоко вдыхает запах мокрых опавших листьев. Он не хочет домой, потому бредёт дальше. Туда, где есть небольшой парк с кованой оградой. Где в прошлом году по вечерам было не менее оживлённо, а киоски с кофе и стритфудом наживались на богатеньких, но привязанных к одной локации подростках. Чонхо впадает во всё большее уныние от наступившего запустения.        Старшая школа не нравилась ему вечной толпой, которая даже после занятий никуда не девалась, и подростки в школьной форме продолжали сновать по главному зданию, столовой, библиотеке, спортзалу и, конечно же, гудящему от шума общежитию. Тогда Чхве Чонхо их закономерно боялся, вернувшись через полмесяца и обнаружив, что все уже сдружились между собой. И что из обидчиков он запомнил только чудовищного Ву Ифаня. Которого теперь нет. Как нет и тех общих школьных вечерних занятий, которые Чонхо мог бы рискнуть разделить теперь.       Как нет и его друзей, едва появившихся на втором году обучения. Чонхо вздыхает ещё громче, переступая границу между поребриком и парковой двойной аллеей. Он осматривается. Из киосков работать остался только один, и в такой час посетителей у светящейся вывески не наблюдается. Вот и Чонхо бредёт мимо, устало опустив голову.        Как же не хочется возвращаться к учёбе. Особенно когда не разделишь её с Ким Хонджуном, чтобы было быстрее и веселее. С Хонджуном Чонхо, пожалуй, больше никогда не заговорит. Пусть лучше тот думает, что Чонхо поверил в школьные сплетни, потому что смотреть ему в глаза больше не получится.       Чонхо замирает посреди аллеи.       – Юнхо? – глупым, ужасно глупым тоном задаёт он очень глупый вопрос, глядя на лавочку впереди.       Высокая фигура в длинном пальто, закинувшая ногу на ногу, поднимает голову.       – Привет, – здоровается Юнхо и вновь опускает взгляд в экран телефона.       А Чонхо остаётся стоять. На него разом наваливаются сразу все мысли, вызывая коллапс и прибивая к месту. Меньше всего он ожидал увидеть старосту именно здесь, в такое время, именно когда сам Чонхо не может убежать за суетой школьных дел от понимания одного важного момента. Который он понимать совсем не хочет, но два и два упорно складываются в четыре и вызывают целый ворох тревожных, тягостных и болезненных чувств.       Опустевшая территория академии напоминает Чонхо компьютерную игру, откуда разом исчезли действующие лица и остались только декорации. Юнхо же похож на персонажа, которого в этой игре по ошибке поместили не на то место, оставив проигрывать привычные действия посреди пустынного парка. Всё это тревожит Чонхо, но не является причиной ступора. Он находит в себе силы только на то, чтобы подойти и сесть рядом.       Юнхо не обращает на него внимание, увлечённый своим занятием. Отпивает кофе, набирает что-то в ответ на вибрирующие уведомления. По сути, он этим занят почти всегда. Он всегда занят, но в тот вечер...        Чонхо вновь вздыхает. Пожалуй, слишком громко, потому что привычно внимательный голос Юнхо слышится сразу же.       – Что-то случилось? – спрашивает он, не отрываясь от экрана. – Нужна моя помощь?        Опустив голову, Чонхо вдруг ощутимо чувствует огромный груз, давящий на плечи. Слишком много мыслей. Слишком много переживаний, отчаянного страха, отчаянной вины и не менее отчаянных надежд. Юнхо совсем не похож на бездушных персонажей видеоигры. За него хочется схватиться, как за единственного живого человека среди холодных тёмных декораций отсыревшего после дождя парка.        Не дождавшись ответа, Юнхо тоже вздыхает – но будто с облегчением, оставляя руку с потухшим телефоном лежать на колене и отпивая из стаканчика. Он расслабленно поднимает голову, глядя куда-то на тёмные верхушки деревьев.       – Какой хороший вечер, – мягко говорит Юнхо. – Люблю такую осень.       Вечер и правда на редкость тихий и тёплый, безветренный и навевающий уют даже с мокрым асфальтом под ногами. Только Чонхо не может в той же мере ощутить его великолепие. Чонхо чувствует, что будто застрял между чем-то и чем-то. Только Юнхо может дать ему ответы. Но как заговорить об этом...       – Не поздно для кофе? – робко задаёт Чонхо самый идиотский вопрос из возможных.        Юнхо аккуратно облизывает губы, продолжая рассматривать нестройный ряд деревьев.       – Дел ещё много сегодня, – проговаривает он и делает паузу, после чего, будто между прочим, добавляет. – Да, Чонхо. Наши занятия притормозим. На неопределённое время, потому что...       – Почему?       Чонхо поворачивается. Он, наверное, очень резко это сделал, потому что и Юнхо, слегка повернув к нему голову, внимательно смотрит. Вновь Чонхо не хватает воздуха. Вся эта атмосфера так похожа на романтическую, и Юнхо вновь близко, будто на момент расслабившийся от всех своих бесконечных важных дел. Юнхо так идёт это пальто, делая на вид ещё взрослее. Юнхо такой красивый, когда тень деревьев и мягкий свет фонарей падает на его лицо.        Чонхо медленно сглатывает. А что, если всё это – не просто так? Их встреча, этот парк, и этот пронзительный момент. Что, если Чонхо признается прямо сейчас?        – Потому что промежуточные скоро, Чонхо. – Юнхо широко улыбается. – И мне, и тебе, кстати, надо готовиться. К тому же, Зимний бал тоже только кажется, что далеко. А мы с Сонхва там выступаем, потому...       Он говорит дальше, говорит и говорит, но Чонхо не разбирает слов. Ему достаточно было услышать даже не слово – тон, с которым Юнхо называет имя Пак Сонхва. От одного этого тона, в котором слышится сразу и нежность, и радость, и глубокая привязанность – от одного тона все внутренности скручиваются, а по затылку будто стекает нечто отрезвляюще холодное. Чонхо грустно опускает взгляд.        Они друзья с Сонхва, но Юнхо явно придаёт этой дружбе колоссальное значение. Очевидно, что Юнхо его обожает, и Чонхо почти трясёт от неочевидности для самого Юнхо, что Пак Сонхва в ответ его использует. Что у самого Юнхо жизни нет за всеми обязанностями, в то время, как Сонхва всегда будет мало. Сонхва всех себе присвоит. Сонхва и Ёсана забрал. Он всех заберёт и никогда не остановится.       – Юнхо... – наконец, заговаривает Чонхо, и вновь не может поднять взгляд.          Может, он и сам был бы рад вовлечься в жизнь Юнхо так, как тот делает с Пак Сонхва. Постоянно быть рядом, ходить везде вместе, делать всё вместе. Чонхо бы даже играть на чём угодно научился, если б Юнхо так сказал. Но Юнхо слишком далеко, и их насыщенная жизнь с президентом ученического совета тоже далека и недоступна.        Но у Чонхо есть козырь в рукаве. Нечто, о чём даже Пак Сонхва не знает.        – Помнишь, на вечеринке президентской... – продолжает глухо говорить Чонхо, не отрывая взгляда от земли. – Ты меня попросил дверь охранять. И был там с Хонджуном...        И там была такая же плитка, как на фото. И Хонджун там был без сознания. И Юнхо был там с ним. И Чонхо сторожил эту чёртову дверь. И сердце его болезненно бьётся о грудную клетку в страхе, что его догадки верны. В надежде, что не верны. В надежде, что верны, и это станет их общим секретом, заставив Юнхо обращать на него внимание.        Повисшая тишина убивает его. Чонхо не может себе до конца признаться, что готов на какой-то шантаж ради внимания человека, которым искренне восторгается. Которого готов принять даже с недостатками, даже с жестокой моралью. Которому готов простить жестокость в свою сторону. Лишь бы Юнхо сказал хоть что-то. Он же понял, к чему Чонхо ведёт.        Он же понял, что Чонхо готов даже трёх Хонджунов променять на то, чтоб быть с ним ближе?        – Чхве Чонхо, – заговаривает Юнхо вновь, и Чонхо в панике поднимает взгляд.       Ничего не поменялось. Юнхо всё так же расслаблен, всё в той же позе, и на лице его всё та же едва заметная улыбка. Даже глаза не злые.       – За полтора месяца ты настолько полюбил Ким Хонджуна?        Он говорит это мягко, почти ласково, но Чонхо едва не прошибает холодный пот. Перед глазами разом всплывают слова о вечном слуге, которому лучше не стоит снимать свои оковы, и рогатый образ с такой же притягательной улыбкой и цепями в когтистой руке. Слова Юнхо не звучат, как угроза, но неосязаемая сила, стоящая за ними, вжимает Чонхо в землю. Эта сила по щелчку вышвырнула Ву Ифаня из академии. В этом Чонхо ни разу не сомневается.       – Прости, – тихо говорит Чонхо, вновь пряча глаза. – Прости, пожалуйста, прости...        Он бормочет, спешно поднимаясь на ноги, и тут же прибавляет шагу.       – Чонхо! – всё так же безмятежно окликивает его Юнхо за спиной, но Чонхо лишь мотает головой и едва не срывается на бег.       Дурак. Идиот без мозгов, решивший замахнуться туда, куда лезть не стоило. Испортивший всё, что и так держалось на честном слове. Опозорившийся, дурной и проигравший. Чонхо прерывисто вдыхает, чувствуя дрожь во всём теле и подкатывающую истерику. Он вылетает за дальние ворота парка и сразу же приваливается спиной к кирпичной колонне, едва переводя дыхание. Зажимает себе рот, давя отчаянный стон и всхлип, отрывает ладонь и обеими со всей силы вцепляется в сумку перед собой, прижимая к груди.        Отчаяние пронизывает его насквозь, заставляя давиться приступом панической атаки. Он всё испортил. Предал и продал своего друга, невольно поучаствовал в его позоре дважды и додумался выйти против Юнхо. Да он попросту сумасшедший.        Чонхо сползает вниз по стене, запуская пальцы в волосы, и безуспешно хватает воздух губами. Какой же дурак. Он дрожащими руками роется в сумке на коленях. Какой же дурак, что опять не выпил таблетки вовремя. Дребезжащая круглая баночка не поддаётся и вот-вот выскользнет из дрожащих рук. Скоро Чонхо пожалеет, что выбрал для прогулки такое тёмное и страшное место. Скоро он начнёт видеть монстра в каждой тени.        Он молча моргает, глядя на недвижимую банку с таблетками, крепко сжатую в ладони. Теперь тишина давит. Теперь Чонхо не понимает, сколько времени прошло. Он снова пропустил этот момент.       И он резко вдыхает, полной грудью, вбирая в себя прохладный вечерний воздух и запахи листьев вместе с мокрым асфальтом. Всё это слишком ярко ударяет в голову, наполняет ощущениями, а голова погружается в мелодию шелестящих деревьев, проезжающих машин вдалеке, неразличимой на расстоянии песни из кофейного киоска. Весь мир будто разом обретает яркость, громкость, цвет, звук и вкус. Чонхо осматривается по сторонам и вновь опускает взгляд на стиснутые в ладони таблетки.       Он абсолютно спокоен. И он лишь задаётся вопросом, почему же всегда был таким послушным. Почему исправно раз за разом погружался в один и тот же вакуум, где становился таким безвольным и таким... глупым. Почему мир не рухнул, когда Чхве Чонхо окончательно сбил режим приёма лекарств. Почему он раз за разом выбирал только слабость.        Он вновь глубоко вдыхает и поднимается на ноги. В какой-то миг Чонхо кажется, что голова сейчас закружится от собственной ясности. Но этого не происходит. Он медленно вытирает остатки выступивших слёз с холодных щёк и вновь оглядывается.        Мир не рушится по-прежнему. А Чонхо в моменте очень хочется попробовать жить иначе в этом мире, полном красок и дающим шанс что-то изменить. Чонхо вновь смотрит на рецептурную баночку в руке.       В голове проносится шальная мысль, что он может снова совершить ошибку – и в следующий миг Чонхо с размаху отправляет таблетки в ближайшую урну.