Seven Deadly Sins

      Мимо проплывают силуэты, размазывающиеся боковым зрением, и с каждым шагом дышать Хонджуну всё труднее. Его ладонь крепко зажата в ладони Уёна, и тот тащит за собой, огибая шумные столы со звоном бокалов и извивающиеся парочки. Прерывисто втянув воздух, Хонджун чувствует острую нехватку кислорода и подкатывающий всхлип. Он сдерживается.       Стиснув зубы, он едва переставляет ноги и всё же утыкает взгляд в пол. В одежде он для них всех заново стал обычным школьником. Кто-то даже вряд ли знает или помнит, что Хонджун – тот самый, единственный попавший в академию по специальной программе. И никто из присутствующих даже не догадывается, что это именно Хонджуна они совсем недавно пинали и травили всей толпой.       Кое-как Уён смог стереть часть надписей на теле влажными салфетками, но каждая из них до сих пор чешется и будто разъедает кожу. Хонджун плотно закрывает глаза. У него ужасно болит голова. Он готов отрубиться прямо здесь, на танцполе, среди грохота музыки и топчущих каблуков. Но милостиво все звуки постепенно становятся тише, а впереди слышится короткий звонок прибывшего лифта.       Двери с шипением съезжаются за спиной Уёна, пропустившего Хонджуна вперёд, а вокруг повисает полутьма и тишина, нарушаемая только едва слышным шумом подъёмного механизма. Слышится короткий вдох, а затем мягкие руки крепко, но не сильно сжимают локти Хонджуна.       – Это закончилось, – тихо говорит Уён, и голос его полон плохо скрываемой боли, откликающейся в глубине грудной клетки. – Ты наутро об этом забудешь, зайка моя. Никто из тех тварей не стоит твоих нервов.       Мелкая дрожь пробирает Хонджуна с ног до головы. Легко говорить, но в голове совсем не укладывается. Хонджун едва способен ощущать собственное тело, будто до сих пор чувствуя грубые безликие прикосновения. В голове медленно и сверляще крутится всё нарастающая боль.       – А... где Минги?       Горло пересохло настолько, что не слышно половины слогов, и Хонджун спешно сглатывает. Но и это не помогает. Вязкое чувство непонятной вины перед Сон Минги сковывает и заставляет чувствовать себя ещё более убогим. Минги куда-то ушёл и больше не появлялся.       С тяжёлым вздохом Уён вместо ответа напоследок сильнее сжимает его локти и отпускает. Хонджун невидящим взглядом смотрит в пол, растворяясь в невыносимом шуме лифта, откликающемся в голове новыми волнами тупой боли. Наверное, Хонджун был слишком отвратителен.       Но толика облегчения вновь искрой проносится через тело, когда Уён заново хватает его за руку и уверенно ведёт на выход. Воздух становится пыльным, а после – холодным, но его много, он заполняет лёгкие и даёт ощущение свободы. Уён лично, собственноручно вытащил его из самого настоящего подземного ада. Хонджун бредёт следом, едва обращая внимание на росчерки света фар под ногами и тихое урчание двигателя автомобиля.       Но замирает, как вкопанный, услышав знакомый голос.       – Наконец-то... – показательно возмущается Чхве Сан, и в ту же секунду его и без того громкий голос взлетает на здоровское количество децибел. – Погоди, а он что тут делает?!       – Зайчик, иди в машину, – ровным тоном проговаривает Уён прямо в ухо Хонджуна.       – Уён, ты охуел?! – орёт Сан, полный пьяной ярости, и от этого внутренняя дрожь только усиливается. – В смысле?! Да какого...       Уён резко срывается с места, утягивая спасённого за собой. Осторожно Хонджун поднимает взгляд и видит, что теперь они идут к машине, и гнев взбеленившегося Сана полностью накрывает их двоих, пока Уён будто даже своим телом пытается вызвать шквальный огонь только на себя.       – Отвечай на мой вопрос! – от вида сжимающихся кулаков Сана подступает неотвратимая паника.       – Я всё объясню тебе потом! – на пределе нервного напряжения повышает тон Уён в ответ.       – В смысле «потом», алло, Уён! Я нам вызвал эту машину! Нам!       С громким клацаньем Уён распахивает дверь и дёргает Хонджуна за руку. Закономерно тот сгибается, и теперь заботливая ладонь стремительно запихивает его внутрь. Хонджун кое-как группируется и залезает на заднее сиденье, после чего волей рефлексов забивается за водительское кресло.       В сердцах Уён громко захлопывает дверь, и в тускло освещённом салоне повисает гробовая тишина.       Хонджун скручивается, уставившись на собственные острые коленки. Сквозь плотно поднятое стекло всё равно доносятся приглушённые крики и непрерывная ругань.       – З-здравствуйте, – тихо бормочет Хонджун, пытаясь вежливо улыбнуться, но щёки предательски дрожат в нервном тике.       – Доброй ночи, – спокойно отвечает водитель спереди и немного поворачивает регулятор радио, транслирующего едва слышную клубную музыку. – Адрес не поменялся?       – П-подождите! – едва может выговорить спохватившийся Хонджун. – Там... со мной этот парень...       – Какой из них? – водитель оборачивается, чтобы поглядеть в заднее окно, и теперь звучит куда более озабоченно. – Они там не поубивают друг друга?       Осторожно Хонджун глядит следом. Уён, судя по всему, успел каким-то образом оттеснить Сана от такси и теперь угрожающе быстро приближается обратно. С громогласным щелчком он открывает дверь, и в этот же миг вместе с шумом ветра доносится взбешённый крик Сана:       – ... и с Юнхо, гляжу, расстался! Всё, как и обещал!       Уён буквально залетает внутрь и захлопывает дверь обратно. Секундно в болящей голове проносится осознание, что свой красивейший красный пиджак тот оставил испорченным в клубе, что теперь его вечно грациозная фигура кажется особенно хрупкой, и прочие непрошенные осознания наваливаются и наваливаются.       – Поехали, – хрипит Уён осипшим голосом и откидывается на сиденье.       – Вы с Саном?.. – бормочет Хонджун невпопад, недоговаривая и прекрасно понимая, что лезет явно не в своё дело, лишь спустя секунду.       Он с трудом находит в себе силы хоть как-то выпрямиться, когда свет в салоне тухнет и машина мягко трогается с места. Уён же, напротив, ссутуливается и резко прижимает ладонь к глазам. Он весь будто замирает и сжимается, после чего резко вдыхает, пытаясь подавить короткий всхлип.       Острая боль сопереживания пронизывает Хонджуна насквозь. Но он настолько вымотан, что чувствует себя недееспособной пустой консервной банкой. И на его глазах Чон Уён совершает титаническое усилие над собой, отрывая руку от лица и спешно доставая что-то из кармана брюк.       – Держи, а то выпадет, потеряется, – продолжает сипеть он.       На коленях Хонджуна оказываются его собственные телефон и кошелёк.       – И ещё... – совсем тихо добавляет Уён, перекрываемый нарастающим шумом двигателя, когда такси выезжает на освещённую автостраду. – Не говори никому, чтоб Юнхо не узнал. Я... сам ему скажу.       Повторное и настолько спокойное упоминание этого имени пробуждает в Хонджуне новый приступ дрожи и паники. Он ведь хороший друг и конечно же ничего не скажет. Да только ему хочется закричать со всей силы о том, какая змея обвила Уёна своими гигантскими кольцами и в любой момент может задушить. Сквозь тревожные отсветы пролетающих фонарей Хонджуну кажется, что рука Чон Юнхо держит за горло каждого в академии. В академии, из которой Ким Хонджун слишком боится вылететь, потеряв единственный шанс на лучшую жизнь.       Уён сбоку утыкается в телефон, а Хонджун машинально берётся за свой. От массы уведомлений с именем Минги сердце сжимается до новой острой боли. Минги его искал. Искал... а потом перестал.       Ватными пальцами Хонджун кое-как прячет свои пожитки в карманы пиджака, но на секунду задерживает одну ладонь и медленно осознаёт, что же поменялось. Вязкая и тёмная безысходность накрывает его раньше, чем формируются разумные мысли. В кармане больше нет тех самых браслетов. И Хонджун стопроцентно уверен, что они пропали не просто так.       Не имея больше сил, он лишь утыкается лбом в водительское сиденье и устало закрывает глаза. Наивно было полагать, что в академии он сумел стать своим. Нервная болезненная улыбка лезет на лицо вновь, и Хонджун охотно улыбается всё сильнее, чтобы не позволить ни единой слезинке пролиться по своим щекам. Чон Юнхо оказался слишком сильным, хитрым и непредсказуемым противником. В моменте Хонджуну кажется, что проще смириться, но эта же мысль выворачивает внутренности и заставляет тело ныть от несправедливости.       Но он слишком устал. От алкоголя, от нервного срыва. От неугомонного себя.       Боковое зрение улавливает, как тухнет экран телефона Уёна, и в следующий миг мягкие объятия вновь обвивают Хонджуна за пояс. Уён кладёт щёку ему на спину и сжимает руки крепче. Оттого тупая непроходящая боль решает немного отступить и получается вздохнуть немного спокойнее.

* * *

      Его отражение едва видно в зеркале полутёмной уборной, будто созданной для того, чтобы по тёмным углам никто не видел, на что способны люди, пробывшие в этом клубе более пары часов. Чёртов «Сигнал» дурманит голову Сонхва не хуже намешанного алкоголя. Сколько он выпил?.. Сколько, и чего именно?       Неприятные мурашки ползут по лопаткам от воспоминаний злосчастного похода в клуб в начале года. Сонхва, благо, уверен, что на этот раз ни в один из его многочисленных бокалов ничего не подмешали. Он может двигаться, может даже улавливать за хвост ускользающую мысль, что пора бы домой, ведь завтра каким-то образом необходимо встать рано... От подобного утверждения он тут же морщится и быстро отпускает мысль восвояси.       Журчащая вода из открытого крана продолжает бежать по его кистям, и Сонхва не в состоянии сообразить, насколько долго так простоял, разглядывая смутное отражение за повисшими прядями отросших волос. На миг ему кажется, что бегущая вода может что-то смыть. Нечто, налипшее на него за этот вечер противной коркой. Чей-то липкий взгляд, который Сонхва будто бы даже сейчас чувствует на себе.       Заново встряхнувшись и помотав головой, он перекрывает воду и тянется за бумажным полотенцем. Там, в зале, его ждёт продолжение веселья. И Сонхва хочет этого продолжения. В этот самый миг он искренне желает забыть о своём статусе, обязанностях, об уроках, экзаменах и даже занятиях скрипкой. Ему хочется, чтобы эта разгульная ночь продолжалась вечно, а взгляды людей оставались такими же восторженными и ищущими только его внимания.       Сонхва вздрагивает. Щелчок сбоку застаёт его врасплох вполоборота, а высокая тень на входе вызывает секундную панику. Однако вошедший пошатывается примерно как и все, кто остался в клубе допоздна. Как и сам Пак Сонхва, который сугубо на рефлексах держит спину ровно и старается сфокусировать взгляд.       – Ну привет, Ваше Высочество...       Тень оказывается слишком прыткой. Настолько, что Сонхва пропускает момент, когда вошедший оказывается совсем рядом и снимает маску, оказываясь Ву Ифанем. Крайне пьяным, судя по совсем кривой улыбке, и нарушающим личное пространство так, будто о таком и не слышал.       У Сонхва нет ни сил, ни желания даже заговаривать. Природу того самого взгляда, от которого хочется отмыться, он угадывает безошибочно, и раздражение внутри нарастает с прогрессирующей силой. Сонхва отстраняется, пытаясь обойти нависшего Ифаня, но тот хватает его за плечо и слишком резко разворачивает обратно.       – Куда же ты... – Ифань кладёт на плечо и вторую ладонь, на что Сонхва незамедлительно дёргается.       – Исчезни отсюда, пока я добрый, – скрежещет зубами он и грубо стряхивает руки Ифаня.       – Перестань.       Обычно до мерзости слащавый голос вдруг меняется, как и поведение старшеклассника, воспользовавшегося моментом. Ифань хватает Сонхва за бёдра и настойчиво прижимает к тумбе, куда встроены раковины. Сонхва от неожиданности приподнимается на цыпочки и едва не теряет равновесие, заваливаясь назад, но успевает опереться на руку. Пульс его тревожно учащается.       – Отпусти, – рычит Сонхва, холодея и сдвигая брови.       Внутри же от осознания собственной плохой координации всё множится леденящая кровь тревога.       – Брось ты это, Сонхва... – грязно ухмыляется Ифань, нависая всё сильнее. – Ты выпил, я выпил. Я хочу, и ты... тоже захочешь.       Его руки агрессивно дёргаются выше, взлетая на пояс, и в тот же миг Сонхва собирается с силами на рывок. Отшатнувшись, он придаёт себе ускорения и обеими руками отталкивает Ифаня прочь, но на этом не останавливается и, сделав стремительный шаг, наотмашь бьёт по лицу. Пощёчина выходит громкой и увесистой, отчего Ифань отшатывается и хватается за щёку обеими ладонями.       В тусклых отблесках светодиодных лент по контурам помещения вспыхивает его злой взгляд. Тревога сковывает неуправляемое тело Сонхва всё сильнее. События ему знакомы. Ужасно напоминают сцену, которую он изо всех сил стремится забыть.       – ... я ведь тебе даже корону отдал, надменная ты сучка, – шипит Ифань, опуская руки, за которыми Сонхва безуспешно пытается уследить, но не смеет разорвать пристальный зрительный контакт. – Ломаться теперь будешь? Я всё равно тебя трахну.       Он дёргается вперёд, но Сонхва, вросший в пол, наугад взмахивает рукой и вцепляется в его чёлку.       – Ты не закончишь академию, – выпаливает Сонхва, поражаясь твёрдости собственного голоса, но для острастки на полном адреналине вздёргивает притормозившего Ифаня за волосы, – Не поступишь ни в один вуз, даже в Корее. Ты вылетишь прямо завтра, Ифань. – Он с силой встряхивает рослого старшеклассника, теперь нелепо дёргающегося, будучи выше чуть ли не на голову. – Всё ещё... – Сонхва кривится от омерзения. – ... хочешь?!       Он выпускает Ифаня из мёртвой хватки и, оттолкнув таким образом снова, встряхивает рукой в показательном пренебрежении.       – Пошёл вон.       Сонхва вкладывает в эту давяще ёмкую фразу остатки всех своих сил. Тяжело дышащий Ифань громко фыркает и сплёвывает на пол. Однако, в полном молчании стремительно выметается из помещения, громко хлопнув дверью.       Крупная дрожь пробирает Сонхва с ног до головы. Он едва стоит на ногах, но всё же разворачивается обратно к умывальникам и с трудом опирается на тумбу обеими руками. Адреналин кипит в крови, а зубы постукивают друг о друга в рваном ритме. Чёртов Ифань. Можно ведь было и догадаться.       Сонхва вновь тянется к крану в желании искупаться теперь уже целиком, однако новый скрип двери окончательно выводит его из себя.       – Я же сказал, пошёл вон! – громко вскрикивает он и медленно выпрямляется, вдруг плавно и неумолимо теряя связь с реальностью.       Теперь там вновь высокая и тёмная фигура. Вошедший делает медленные выверенные шаги, выступая на тусклый свет, и Сонхва видит ту самую оскалившуюся улыбку, которую так старательно вырисовывал, и которая теперь так контрастирует с ледяным выражением лица Чон Юнхо.       – Не в твоём вкусе Ву Ифань, да? – тихо спрашивает Юнхо, продолжая приближаться.       В какой-то момент Сонхва кажется, что выпил он настолько много, что видит галлюцинации.       – Тебе помладше нравятся, посмазливее.       Сердце в нарастающей тревоге стучит всё быстрее, а сам Сонхва слишком быстро перестаёт что-либо понимать, когда Юнхо останавливается, подойдя почти вплотную. Смутный страх разбавляет острое раздражение при виде остекленевших глаз лучшего друга, ведь, пожалуй, только Пак Сонхва из всей академии имел счастье несколько раз видеть его именно в этом состоянии.       – Ты пьян, Чон Юнхо, – язвительно цедит Сонхва сквозь зубы и моментально ощетинивается. – Не неси бред, я вообще не понимаю, о чём ты.       – Ты спал с Ёсаном? – бросает Юнхо прямо в лоб.       Моментально запнувшийся Сонхва распахивает глаза, чувствуя, как неприятный ком всё сильнее закручивается внутри живота.       – Можешь не говорить, – на выдохе почти шепчет Юнхо, пристально глядя в его глаза. – Я всё знаю. Я всё... вижу.       Накатившая злость заставляет Сонхва сузить глаза обратно и изо всех сил защититься. Цепочка моментально складывается в голове. Чёртов обиженка Ёсан не удержал свой длинный язык за зубами и разболтал Уёну. Чёртов Уён же на радостях разболтал всей школе.       – Юнхо... – у Сонхва еле получается говорить, и в голосе теперь то и дело проскальзывают истеричные интонации. – Это полный бред...       – Ненавижу.       Юнхо шипит, и вместе с тем хватается за горло Сонхва сначала одной ладонью, но моментально и второй. Длинные пальцы капканом смыкаются, прежде чем сам Сонхва хватается за запястья и в накатившей панике жмурится, пытаясь оторвать их от себя. Он явственно ощущает, что Юнхо хватит сил задушить его в любой момент. И явственно понимает, что подрагивающие пальцы не движутся с места.       Сонхва в один миг чувствует себя тряпичной куклой, лишаясь последних сил и от перенапряжения практически теряя сознание. Он оседает на пол, но Юнхо не выпускает. Встряхнув его голову, тот заставляет Сонхва раскрыть глаза и посмотреть на него снизу вверх, хватая ртом кислород, поступающий с перебоями.       – Я посвятил тебе всю свою жизнь... – сквозь зубы, но с чётким надрывом проговаривает Юнхо. – Тебе этого мало?       Он отталкивает Сонхва от себя, разжимая руки и опрокидывая того на тёмный пол. Не долго думая, Сонхва стремительно отползает назад до тех пор, пока не упирается спиной в стену. Он поверить не может, что это действительно происходит. От вида медленно надвигающегося Юнхо кровь стынет в жилах. От осознания, что это – именно Юнхо, по щекам скатываются крупные капли беззвучных слёз.       – Конечно же... – с горечью шипит Юнхо. – Сколько тебе ни дай, ты никогда не оценишь. Регалии, овации... – На ходу он поднимает руки по очереди и с силой стирает свой грим со щёк, остающийся на белых рукавах пиджака грязными чёрными разводами. – Тебе всегда будет нужно что угодно, кроме меня.       Сонхва хочется в сердцах крикнуть, что Юнхо – его чёртов друг, но все вариации этой фразы застревают в горле першащим комком.       – Юнхо! – из последних сил восклицает Сонхва и не сдерживает судорожный всхлип, съёживаясь. – Тебе-то какое дело?!       – Заткнись, – почти шепчет Юнхо с плохо скрываемой болью и останавливается.       На что в Пак Сонхва бурной волной поднимается праведная ярость. Единомоментно он чувствует чистое бешенство, подкреплённое и алкоголем, и всеми словами, успевшими вылететь из уст его лучшего друга, которого Сонхва попросту не узнаёт. И в моменте он искренне ненавидит в ответ этого нового Чон Юнхо, вечно что-то скрывающего, постоянно пропадающего и смеющего в чём-то так смело обвинять. Изображающего чёртового страдальца, когда так нужен был все те разы, когда Сонхва снова и снова оставался один.       И когда Сонхва наконец-то сумел почувствовать себя нужным той части общества академии, которая дожидается в зале, Юнхо решил испортить ему праздник своими бредовыми сценами чёртовой бредовой ревности.       Резко оттерев мокрые щёки, Сонхва с новым приливом сил спешно поднимается на ноги. Его раздражает, до странного бесит всё в замершей фигуре, а особенно – каменное лицо с разводами от остатков испорченной работы. Особенно – до жути безэмоциональные глаза.       – Знаешь, что, Чон Юнхо... – шипит Сонхва, смаргивая остатки слёз со слипшихся ресниц. – Да пошёл ты.

* * *

      Поднявшаяся злость доводит Юнхо до исступления. Все его задавленные и старательно утопленные чувства теперь ведут себя, как проржавевший механизм, пришедший в действие и лязгающий деталями. Он ничего не ждал касаемо реакции Сонхва на все его речи, но именно подобные ответные слова приводят его в бешенство за считанные секунды.       Ничего иного и не мог сказать кто-то вроде Пак Сонхва.       Юнхо дёргается вперёд, но Сонхва ответно замахивается, и в следующий миг рука его ловко перехватывается. Рефлексы, которые Юнхо отработал за все тренировки, срабатывают, но он идёт дальше и вновь заламывает руку Сонхва, разворачивая того спиной к себе и с силой вжимая в стену всем телом. Сознание плывёт от жёсткого чувства дежавю.       Они вновь в том же положении. Сонхва снова переступил за все черты. Юнхо заново в бешенстве. Злость и изводящая тупая боль в груди штормят его плывущее от нереального количества выпитого сознание. Но Юнхо прекрасно понимает, что он делает.       Он просто не может оставить всё так, как есть. Не теперь, не когда все его чёртовы старания подавить в себе чувства оказались настолько до смешного бесполезными. От осознания собственной нелепости Юнхо чувствует себя оскорблённым примерно настолько же, как и от прямого посыла из уст Сонхва.       – Извинись, – шипит он сквозь крепко стиснутые зубы.       – Иди ты нахуй! – не менее злостно теперь уже выкрикивает Сонхва и дёргается от ещё сильнее сжавшихся пальцев на своём запястье. – Отпусти меня! Отпусти!       Помимо боли Юнхо пронизывает леденящий душу страх. Он тоже через многие черты перешагнул слишком легко и понимает это только теперь. Они никогда в своей жизни так не ссорились. Скорее всего, это конец.       Сонхва изо всех сил дёргается под ним, и от его сбивающегося дыхания по спине Юнхо ползут мурашки, а страх мешается со злостью и тонет в ещё большем ворохе странных чувств.       Он выпускает Сонхва с неистово колотящимся сердцем, которое едва ли не физически причиняет боль громким стуком о грудную клетку. Это конец. Он всё разрушил. Всё, что строил все эти годы.       Шумно вдыхая воздух, Сонхва опирается дрожащей ладонью на стену и разворачивается обратно. Юнхо не видит его лица. Он в принципе не видит практически ничего, готовый к новым оглушающим репликам. И к закономерному президентскому побегу.       Сонхва рывком хватается за его воротник и вздёргивает, отчего можно почувствовать крупную дрожь в руках ещё отчётливее. Тусклый синий свет выхватывает из вязкой полутьмы его блестящие глаза, и в них Юнхо будто видит отражение собственных эмоций. Злость, страх и... что-то ещё.       – Одумайся, Юнхо, – надрывно шепчет Сонхва, приблизив лицо, а его горячее дыхание щекочет губы. – У тебя последний шанс.       Ещё больший страх сковывает Юнхо, побуждая молниеносно подчиниться. Он может сиюсекундно загладить свою вину. Он может вновь сделать вид, что ничего не произошло. Он может заново повести себя по мучительному кругу болезненного принятия, только теперь уже с ещё и кровоточащей раной осознания, что Кан Ёсан вертится рядом с президентом не просто так.       Юнхо может снова быть всего лишь другом для Пак Сонхва. Но Юнхо не хочет.       Он подаётся вперёд, оттесняя Сонхва обратно к стене, и на ощупь обхватывает его за лицо, запуская пальцы в волосы и вынуждая запрокинуть голову. Юнхо в полутьме видит лишь очертания знакомого силуэта и не может понять эмоций на лице, но всё равно настойчиво и быстро раздвигает ноги Сонхва своим коленом, вызывая возмущённый вдох.       – Нравится? – вкрадчиво спрашивает Юнхо, двигая ногой и безо всякого стеснения обтираясь бедром о пах. – Нравится тебе, Пак Сонхва?       В ответ он получает лишь участившееся дыхание и оттого только усиливает давление, чувствуя, как подводит собственное тело, которое будто примагничивает к другому, теплеющему и манящему.       – Юнхо... – едва слышно проговаривает Сонхва, и его слабеющий голос подрагивает, как и теперь уже едва цепляющиеся за воротник руки.       И Юнхо склоняется, одновременно подтягивая Сонхва навстречу. Он закрывает глаза, настойчиво целуя мягкие, почти нежные губы, и к своему удивлению не встречая ни капли сопротивления. Юнхо жмётся сильнее, а Сонхва только лишь приоткрывает рот, и теперь их языки поначалу несмело, но всё плотнее касаются друг друга, отчего Юнхо отчётливо уверен – он сходит с ума. Его плывущее сознание ослепляющими вспышками переполняет нечто невыразимо новое. Нечто яркое, горящее и обжигающее, становящееся только больше, когда дрожащие ладони Сонхва движутся вверх по его груди и несмело обвивают шею.       Не отрываясь от поцелуя, Юнхо быстро перемещает одну ладонь на тыльную сторону шеи, а второй рукой настойчиво обнимает Сонхва поперёк спины и только сильнее прижимает к себе. Вот так всё и должно быть. Вот таким должен быть его Сонхва – неожиданно особенно тонким и хрупким в его руках, но таким же пылающим и жмущимся навстречу.       Юнхо больше не слышит приглушённо громыхающей музыки и теряет связь с реальностью. В его голове только шелест звуков непрекращающихся долгих поцелуев и сбивчивое дыхание Сонхва, становящееся громче, когда оба в секундных паузах стремятся захватить побольше кислорода. Ещё недавнее бешенство Юнхо сменяется не менее неистовой страстью. Он прижимает Сонхва так сильно, будто никогда в жизни больше не отпустит.       Он не отпустит – и стремится это показать, опуская голову ниже и с жадностью прижимаясь губами к подставленной шее. Темнота вокруг словно сгущается, но теперь не пугает, а только подстёгивает, и Юнхо ведёт до головокружения от тихого стона, вырвавшегося из Сонхва, ставшего вдруг горячим, мягким и вздрагивающим от каждого прикосновения.       Рывком Юнхо опускает руки и наконец-то откидывает в стороны проклятый пиджак Сонхва, сразу же с нажимом проводя ладонями по не менее проклятой сетке снизу вверх. Она настолько тонкая, что едва ощущается, и голая грудь Сонхва будоражит воспалённое сознание ещё больше. Юнхо не может остановиться. Юнхо этого никогда в жизни не захочет.       Он продолжает раз за разом прижиматься к шее Сонхва, превращая нежные поцелуи в более жёсткие, оставляя следы и засосы на самых видных местах в подсознательном желании, чтобы каждый это увидел. В противовес он мучительно мягко и ласково поглаживает большими пальцами выступившие под сеткой соски, отчего Сонхва срывается на всё более несдержанные стоны. Он пытается их заглушить, давится и кусает губы, но только крепче прижимается в ответ, одной рукой зарываясь в волосы Юнхо на затылке и с силой сжимая.       – Юнхо... – едва выговаривает Сонхва, прижавшись щекой над самым ухом, и не может контролировать новый жалобный стон. – Юнхо...       От собственного имени, произнесённого впервые с этих уст с настолько порочной интонацией, Юнхо пробирает с ног до головы. Возбуждение додавливает его примерно с той же силой, с какой он вжимает едва стоящего на ногах Сонхва в стену, и Юнхо не сомневается – он отчётливо чувствует, что член Сонхва поднялся до выносящей мозг твёрдости и упирается в его бедро. Юнхо ничем не лучше. Свой, поднявшийся до болезненной рези внизу живота, он готов вставить в Сонхва прямо здесь.       Юнхо больше нечего терять. В бездне подсознания, переполненной алкоголем, отчаянной смелостью, всепоглощающим возбуждением и ставшими столь явными чувствами, он готов принять любые последствия. Он готов попрощаться с какими угодно регалиями и статусами академии. Он готов даже...       Сонхва замирает в его руках. Он делает это так резко, деревенея всем телом и перестав дышать, что останавливается и Юнхо. Слегка отстранившись, он поворачивает голову и видит, как растрёпанный президент смотрит через его плечо полными ужаса глазами.       Похоже, там кто-то есть. Понимание происходящего трескается и сыпется, когда отмеревший Сонхва вдруг резко вырывается из объятий и едва ли не отскакивает на шаг вбок, спешно оправляя пиджак и продолжая глядеть куда-то в сторону двери. Из последних сил Юнхо опирается ладонью на стену, пошатнувшись и не соображая вообще ничего.       Слышатся спешные удаляющиеся шаги и вскоре – громкий хлопок двери. Сонхва ушёл. Юнхо едва может сфокусировать взгляд из-за непроходящего возбуждения, к которому теперь примешивается обратно откровенная злость. Его пальцы машинально скребут стену, но в полутёмном помещении Юнхо чувствует присутствие кого-то ещё. Тот, кто помешал им обоим, не ушёл.       И Юнхо желает видеть, кто подписал себе приговор. Запомнить самоубийцу в мельчайших деталях. Он медленно поворачивает голову и глядит через плечо, вкладывая во взгляд всю силу нарастающей ледяной ярости.       У двери стоит ошарашенный Сон Минги. Их взгляды пересекаются, и глаза Минги распахиваются в животном страхе, отчего тот пулей вылетает за дверь ровно в ту же секунду.

* * *

      Ёсан бегло убирает длинные светлые пряди за ухо и вновь сцепляет руки на коленях перед собой. Немного раскачиваясь, он сидит на диване подле опустевшего стола, где официант заканчивает стирать следы от бокалов, оставив свои попытки предлагать что-либо принести. И очень зря, потому что Ёсан хотел бы. Выпить ещё чего-нибудь. Чего угодно, чтобы окончательно отключиться от реальности. Чтобы её не существовало. Чтобы его не существовало в ней.       Он и не замечает, как накренился слишком сильно вперёд, оперевшись локтями на ноги. Его голова свешивается вниз, а так старательно убираемые волосы снова вываливаются из-за ушей и свешиваются на лицо. Среди грохота музыки, дрожащих стен клуба и атмосферы поздней ночи, когда половина гостей убралась восвояси, а второй половине плевать на всё, как и стаффу, занятому уборкой, Ёсан мечтает о том, чтобы кто-то вынес его на помойку вместе с огромными мешками мусора, которые останутся после вечеринки.       Короткая ироничная усмешка сменяется рефлекторным коротким вдохом. Ёсан даже плакать уже не может. Он не помнит, умывался ли, или же до сих пор на его лице разводы от косметики. Но зато он помнит, с каким боевым настроением шёл на эту вечеринку. Теперь же Ёсан понятия не имеет, где находится Пак Сонхва, где новая подружка того, где брат Ёсана, где лучший друг Чон Уён... Наверняка эти парочки решили уединиться.       Ёсан медленно выдыхает, настраиваясь на последний рывок в виде героического вызова такси до дома. У него нет сил даже пошевелиться. Он не хочет думать, что для нормальной связи надо ещё как-то подняться наверх, где темно, холодно и одиноко. И он абсолютно уверен, что ни один из официантов ему не поможет. Ёсан уверен, что те снисходительно брезгуют, будто вычислив его – презренного изгоя и низшую ступень пищевой цепочки академии, так безуспешно попытавшегося замаскироваться за титулами и брендовыми шмотками.       – Ёсан, ты как? – слышится взволнованный голос над самым ухом.       Ёсан вздёргивает голову и пытается сфокусировать взгляд. Красные огни двоятся и расплываются, но он точно слышал голос... Чхве Чонхо. От которого желудок неуютно и в какой-то степени опасно ворочается, как только воспоминания об игре в бутылочку возникают на периферии плывущего сознания. Он может лишь устало вздохнуть и мысленно отмахнуться, вновь опустив подбородок и крепче сжав переплетённые пальцы.       – Такси тебе вызвать? – серьёзное лицо Чонхо возникает в поле зрения, когда тот опускается рядом. – Идти сможешь?       Ответом служит только новый горестный вздох.       – Не надо... – из последних сил выговаривает Ёсан и жмурится, коротко мотнув головой.       Чонхо мог бы спасти его в неведомый по счёту раз, но теперь Ёсан понимает, что не хочет показываться дома в таком виде. Мама проснётся, будет вычитывать лекции о том, какой у него брат молодец и спортсмен, игнорируя все доводы, что тот в свои годы курит, пьёт и вряд ли предохраняется. Вновь поёжившись и словив слабый желудочный спазм, Ёсан предпочитает больше не думать о Сане. Он давно уяснил, что приёмные родители родному и единственному сыну простят что угодно. Это на Ёсане они отрабатывают воспитание, нравоучая и проявляя мнимую заботу о его будущем. Сан же всегда будет в приоритете. Ему всё простят. Даже попытку убийства Ёсана – простят. Возможно, простят даже его окончательное убийство.       Ёсан осознаёт, что ехать ему некуда. Сана он не хочет видеть, а Уёна и без того не видать. В прошлый раз перепивший Ёсан ночевал у Чонхо. На этот раз же до странного не хочется быть тому лишней обузой. Не после того, как с кафеля собственной кухни Чонхо оттирал накапавшую кровь. К тому же, он даже не предлагает. Только смотрит по обыкновению в пустоту перед собой, о чём-то задумавшись. Может, скоро и уйдёт, найдя себе дело поинтереснее и предпочитая не связываться.       – В таком случае... – заговаривает Чонхо вновь и исчезает из виду. – Может, потанцуем?       Медленно Ёсан моргает и чуть поворачивает голову, уставившись на протянутую ладонь. А затем поднимает нестройный взгляд на стоящего подле Чонхо. Как же, наверное, отвратительно выглядит сам Ёсан в этот момент, если всё же не умывался после всех своих рыданий. Но он, хоть убей, не помнит. Только смотрит в ответ, на секунду заворожённый взглядом Чхве Чонхо – сдержанным, будто бы привычно беспристрастным, но с отчётливо проглядывающим участием в глубине тёмных глаз.       У них на двоих есть одна тайна. Она щекочет запястье Ёсана и дёргает за нервы, заставляя фыркнуть, а после – широко улыбнуться. Всё лицо будто отвыкло от улыбок, отчего сводится судорогой.       – Я на ногах еле стою, Чонхо! – сквозь пьяные смешки восклицает Ёсан и нервно раскачивается на месте, отводя взгляд.       – Я тебя не уроню, – настойчиво продолжает Чонхо и протягивает ладонь поближе.       Ёсан берётся за неё раньше, чем соображает, что таки сделал это. В ответ тёплая и крепкая рука Чонхо поднимает его с дивана, а вторая – обхватывает за спину. На пару секунд потерявшись в пространстве от головокружения, Ёсан на ощупь опирается свободной ладонью на крепкое плечо Чонхо и только сейчас понимает, что музыка сменилась. В красных переливах клуба играет классическая баллада Aerosmith, и оттого это проклятое место на мгновение не выглядит так агрессивно.       Будто это просто клуб в часы, что неуклонно близятся к утру, и жутким его делали только присутствующие люди в карнавальных масках. Теперь и те из них, кто остался, разбились по парочкам и покачиваются в такт музыке.       – Ну куда нам медляк... – тяжко выдыхает Ёсан, покачивая головой. – Подумают ещё...       – Не подумают, – твёрдо отвечает Чонхо. – Они не смотрят даже, им дела нет.       Улыбка Ёсана слабеет, а тело постепенно становится лёгким в крепких руках. Голос Чонхо, откуда-то набравшийся невиданного количества уверенности, продолжает над ухом:       – Вон два парня тоже танцуют.       Ёсан вскидывает голову, пьяно хихикая, но картинка перед глазами всё равно смазывается. Чётким остаётся непомерно серьёзное лицо Чхве Чонхо. Оттого Ёсан только смеётся пуще прежнего.       – Забей, Чонхо, – еле выговаривает он, чувствуя, как голова непомерно тяжелеет. – Не помню, чтоб ты у нас был великим танцором.       И, под влиянием момента и тяжести собственных мыслей, Ёсан укладывает голову на широкое плечо Чонхо и прерывисто вздыхает. Его руку только крепче сжимает всё та же тёплая ладонь. Чонхо и сам тёплый, большой и мягкий, как гигантский плюшевый медведь. Потому Ёсан медленно потирается щекой о его плечо, закрывая глаза. Мысли покидают его голову. Абсолютно все, уступая место пронзительным строкам из старой песни.       «I was cryin' when I met you, now I'm tryin' to forget you...»       – Your love is sweet... misery... – повторяет Ёсан одними губами.       Больше он на этот вечер не хочет ничего решать. Медленно кружась на крепком плече, Кан Ёсан позволяет истощению, нервному и физическому, взять над собой верх, однако всему телу оттого парадоксально становится легче. Или же это от крепких объятий. Думать о том Ёсану больше не хочется.

* * *

      Бросая очередную сигарету под ноги, Сан чувствует, как задыхается и от гнева, и от дерущего горло дыма. Он в ярости рывками расстёгивает воротник, но с новым порывом ледяного ветра понимает, что трясётся ещё и от холода. Неизвестно, протрезвел он от накативших эмоций или нет, но выпитое всё равно скручивает желудок. Дальше заливаться алкоголем чревато, и хорошо бы ехать домой к Лорду, а завтра – так-то сегодня – воскресать на учёбу.        Сан настолько не хочет этого всего, что на секунду хватается за голову. Бешенство никуда не уходит. Оно вынуждает в бессилии трястись сразу от всего, затравленно глядя в пустоту непроглядной ночи.        Где поначалу мелкой точкой, но всё больше проглядывается пара светящихся дальним светом фар. Сан щурится, отступая с дороги, и оперативно думает, куда себя деть. Кто-то сейчас будет садиться в такси, а сам Сан в непонятках, напроситься ли вместе или же вернуться. Зависит от пассажира.       В этот же миг обветшалая входная дверь здания со скрипом распахивается, а на порог выходит фигура, чью ровную спину можно узнать при любом освещении и в любом состоянии. Пак Сонхва проносится стремительным шагом и, вдруг, к удивлению, переходит на бег. Он Сана не заметил.       А Сан впервые видит безупречного президента настолько растрёпанным, дёрганым и... испуганным? Сонхва рывком открывает дверь такси, в долю секунды забирается внутрь, а ещё через секунду машина стартует с места, оставляя за собой запах бензина. Сан машет рукой перед лицом, разгоняя выхлопной газ.       Он понятия не имеет, что могло так напугать Сонхва, но злорадно хмыкает. Вспоминается Ёсан, которого надо бы забрать, даже если будет сопротивляться и рожи корчить. Сан тяжело вздыхает и медленно проводит ладонью по лицу.        Очень непривычное чувство сбивает его с толку, тушит гнев холодной водой и вынуждает неуютно потирать руки друг о дружку. Кем бы ни был Ким Хонджун, которого этот святой человек Чон Уён увёз к себе, но Сан не должен был на него так орать. Не после всех сказанных слов, признанных чувств и вполне осознанного факта, что он привязался.       Внутренний конфликт на благодатной почве алкоголя только больше растёт. Сан не должен чувствовать вину в этой ситуации, это противоречит всем его понятиям. Но он искренне устал из раза в раз оказываться невменяемым животным, делающим больно всем, а в особенности – тем, кого любит. Что Уён, что Ёсан стали ему одинаково дороги. И если Сан может что-то сделать, то не должен оставаться в стороне ради убеждений, которые теперь стали не стержнем, а неподъёмным ярмом.        Он раздосадованно достаёт телефон и набирает сообщение быстрее, чем пьяный мозг спохватится. Короткое «извини» улетает в чат Уёна, а Сан торопится назад. Ему нужно найти брата и сделать ещё парочку полезных дел до момента, когда собственный гнев снова не выйдет из-под контроля.        Сан желает залить неудобное чувство новой порцией алкоголя и уговорить себя, что непомерная гордость переживёт парочку лишних извинений. Может, даже терпила Ёсан их заслужил. Если уж щедрость, то для всех, кто Сану не безразличен.       Двери тёмного лифта расходятся в стороны, довезя его вниз, и там Сан нос к носу сталкивается с Сон Минги. С которым не разговаривал тысячу лет и даже с трудом вспоминает, почему, но кислая рожа Минги быстро напоминает об их пьяной схватке на дне рождения Ёсана.        – Куда торопишься? – Сан в свойственной манере грубо тормозит высоченного одноклассника всем телом, но звучит не так уж и агрессивно, как мог. – Пойдём выпьем.       – Не хочу... – глухо заикается едва стоящий на ногах Минги, но осекается.       – Чё?! – Сан не контролирует громкость голоса и громко хохочет. – Ты и не хочешь? Не смеши, ну-ка пойдём.        Бесцеремонно он хватает Минги за локоть и тащит едва ли не волоком вглубь одурманенного клуба. Сан в принципе без понятия, зачем ему сейчас компания, но бездумно хочет окружить себя хоть кем-то. Как-то отвлечься от нарастающей тревоги, не мучиться остервенелыми мыслями, что он вновь наломал дров, а может – даже получить поддержку.       Вряд ли от Минги, который падает за стол напротив усевшегося Сана и, подобно желе, сразу же укладывает голову на согнутые руки.        – Э, братан! – сквозь ядовитые смешки тормошит его Сан. – Не спи! Давай, давай, подъём!        Выцветшая красная макушка Минги колыхается в такт движениям, и Сан намеревается перейти к более активной тряске, но очень неудачно поднимает взгляд. В паре метрах он замечает Ёсана, точно так же почившего на чьём-то плече. Он там с кем-то танцует, и, судя по ширине этого плеча, танцует брат с каким-то парнем. А точнее, лежит на этом парне, едва переставляя ноги и позорясь на весь клуб.       Сан хмурится. Но в тот же миг сладкая парочка немного разворачивается, и в незнакомце узнаётся Чхве Чонхо. По-хорошему, Сану стоило бы разозлиться. Но он внимательно смотрит, понимая, что чувствует странное облегчение и спокойствие. Каким бы ни был этот тихушник Чонхо, который обычно не отсвечивает, но он всяко лучше Пак Сонхва.       По скромному мнению Сана, кто угодно окажется лучшей парой для его наивного брата, чем Пак Сонхва. Он молча усмехается, но сразу же отвлекается на свой завибрировавший телефон. Похоже, ещё в лифте сеть отловила шальное сообщение, но доставить решила здесь, на глубине. Ему ответил Уён. И на лице Сана вмиг красуется самая дебильная и радостная улыбка.        «Прощён, котик, – Уён не стесняется в количестве эмодзи, где перемешались сердечки, поцелуйчики и звёздочки. – Но мы с тобой ещё завтра поговорим, вечером, у меня дома».       Сан так позорно хихикает, что сам себе готов моментально втащить. Но, похоже, оставшимся в клубе пьяным телам плевать, что он делает, раз даже Минги не подаёт признаков сознания. В который раз Сан пытается отнестись к себе критически и задать себе массу вопросов по поводу того, зачем он полез в отношения с парнем, но вместо этого открывает фото профиля Уёна на весь экран.        Тот даже в статике светится, как солнышко. Самый красивый, самый желанный и, к удивлению Сана, самый толерантный к его вспышкам гнева. Может, это Сан его не заслуживает?        Улыбнувшись ещё шире, Сан отчётливо похлопывает Минги по плечу и наконец отпускает, после чего резко кричит сквозь музыку:       – Ёсан!        Спохватывается, раздумывая, а стоит ли привлекать столько внимания к фигуре своего брата, после чего резко поднимается с места и приближается к сладкой парочке. Чонхо замечает его раньше, в тревоге расширяя глаза, но Сан на ходу залихватски продолжает говорить:       – Дайте мне сюда моего брата, мы едем домой.        – Я с тобой никуда не поеду, му... – приподнявший голову Ёсан сражается с гравитацией и речевым аппаратом, как зверь. – Мудила!        Взмахнув рукой, он вновь обессиленно повисает на плече Чонхо, на что Сан только громко хохочет и так же громко, но хитро переспрашивает:        – А если к Лорду?        – А к Лорду поеду... – оживляется Ёсан, мигом меняя пьяный тон и криво поднимая вверх указательный палец.

* * *

      Минги не может открыть глаза. Ему тяжело дышать, а соображать ещё труднее. Его грудную клетку давит нечто твёрдое, а в полутёмном сознании ворочается ком разбитых на куски смутных воспоминаний и пробирающих ощущений.        Протянутый стакан с виски и льдом. Он сидел на лавочке возле своего дома. Он смеялся, но не помнит, отчего. Юнхо снова оказался хорошим парнем, привёз его домой. Минги не хотел домой. Отель и чёртов стакан. Минги был так рад. Первая его вечеринка, где всё было настолько хорошо, что получилось поесть и на панике не выблевать всё обратно. Там были все его друзья. Хорошие люди. Настоящие друзья.        У Минги настолько сильно кружится голова, что только через пару секунд он осознаёт себя в клубе. В котором душно, громко и страшно. Из которого охота свалить поскорее, но он не помнит, почему так испугался.        Алкоголь подменяет собой реальность, как и всегда. Минги хочется отыскать ту реальность, где были эти хорошие люди. Где было спокойно и тепло, где он мог почувствовать себя нормальным, нужным и принятым. Все его реальности перекручены между собой, и Минги надо бежать. Он что-то сделал. Он что-то видел.       Он подскакивает из-за стола и, шатаясь, криво идёт на выход. Где-то здесь был Сан. Где-то точно был Ёсан, где-то был Уён. И Хонджун где-то был.        Агрессивный позыв желудка срочно очиститься заставляет Минги крепко зажать рот ладонью и ускорить шаг. Он жмурится и изо всех возможных сил бьёт кулаком по кнопке вызова лифта. Все его реальности переплетаются. Где-то они с Бэмби танцевали, горячо обнимаясь. Где-то его Бэмби лежит на испачканном полу с мешком на голове. Минги едва сдерживает рвотный позыв и заваливается в подъехавший лифт. Ему слишком плохо.       Он что-то видел. Он смазано проводит ладонью по горлу, чувствуя горящий след от фантомного ощущения острого лезвия. Голос Юнхо вонзается в его голову, злой, убийственно холодный и уничтожающий всё желание сопротивляться. Нет, Юнхо не был хорошим.        Юнхо никогда не был хорошим.        Минги выскакивает из лифта и почти выбегает на улицу, но очередной позыв желудка на этот раз побеждает. Он едва успевает зацепиться за обветшалую стену внешнего фасада клуба и в который раз теряет связь с реальностью. Его выворачивает, но даже такой откровенно позорный жест организма не ощущается в полной мере и не приносит облегчения. Минги смаргивает выступившие слёзы и утирает нос и рот тыльной стороной ладони.       Ему нужно на воздух. Пыль и грязь внешнего фасада «Сигнала» давят особенно сильно, и в секунду Минги охватывает ничем не мотивированная паника. Он смазано цепляется за осыпающуюся штукатурку, продвигаясь вдоль стены. Он не знает, что ему делать.       Кое-как получается усесться на подоконник, усыпанный строительным мусором. Уже не так и волнует, есть ли там стёкла. Минги роняет кружащуюся голову в подставленные ладони и запрокидывает вместе с ними под глубокий истерический вдох. Ему страшно.        Он слишком много увидел. Он слишком много знает. И возможные проблемы в академии от Сонхва меркнут на фоне разрастающейся в сознании чёрной фигуры Чон Юнхо. Сонхва ведь неплохой парень, даже хороший. Даже его Юнхо обманул.       Минги хочется подобрать ноги к телу и сжаться, сцепив колени руками, однако его пятка соскальзывает с подоконника, а сам он чуть не валится следом. Он слишком слаб и бесполезен, не способен защитить никого из друзей. И Уён, и Бэмби запутаны в паутине Юнхо, и Минги в ней запутался, вынужденный молчать, бояться и трястись всем телом, замерзая с каждой секундой всё больше. Глубокой осенней ночью зима напоминает о себе, пробираясь под самую кожу.        Хочется кого-то позвать, но кругом только темнота и разруха. Хочется набрать кого угодно, но Минги даже не помнит, где его телефон. Голова кружится и болит, а едва различимые стены ходят ходуном перед трясущимся взглядом.        Минги одинок и напуган, отчего паника даже и не думает утихать, подкрепляемая перекрученными воспоминаниями и обрывками фраз. Он никого не может защитить. Даже родную сестру, чей образ на секунду появляется светлым пятнышком и растворяется в сгущающейся темноте кружащейся головы. Сознание распадается на части.        – Помогите, кто-нибудь... – Минги хочется об этом крикнуть, но получается только беззвучно шевелить губами. – Пожалуйста...       Длинные когти темноты сжимаются вокруг его головы, подарив успокоение. Минги чувствует горькую безысходность в последнюю секунду перед тем, как потерять сознание.

* * *

      Уён не столько выходит из душа, сколько выползает, потирая слипающиеся глаза. Он вообще не представляет, как будет вставать на занятия, и на часы смотреть ему попросту страшно. Согревает только мысль о том, что хотя бы Сан не выносит ему мозг и... извинился.       Улыбка, дурацкая и катастрофически влюблённая, вылезает на лицо сама собой. Уён взъерошивает мокрые волосы, оглядывая полутёмный лофт, и босыми ногами ступает по тёплому полу. Хонджуна он отправил в душ первым, и теперь тот неподвижно лежит на кровати, накрывшись одеялом. Хочется верить, что ему хоть немного полегче, и устрашающие события прошедшей ночи Уён с содроганием гонит от себя. Он готовился развлечь пострадавшего какими-то разговорами перед сном или же выслушать, если тот захочет выговориться, но, похоже, Хонджун выдохся и вырубился.       Тем и лучше. Уён ловит себя на мысли, что за здоровый сон друга переживает больше, чем за собственный, когда проходит мимо шкафа-гардеробной и замечает, что одна из дверей задвинута за другую. По дурацкой привычке он тихо выдвигает обратно створку с ростовым зеркалом и на секунду видит своё отражение в полутьме – а затем и зашевелившегося на кровати за спиной Хонджуна.       Тот несколько раз дёргается, а затем резко вскидывает голову, оперевшись на локоть. Из-за смявшегося одеяла Уён видит только половину его лица, но готов поклясться, что даже с такого расстояния в отражении глаза друга болезненно блестят.       – Закрой, – выпаливает Хонджун.       – Что? – в непонятном перепуге переспрашивает Уён.       – Закрой, пожалуйста. Закрой. Закрой. Закрой!       Хонджун повторяет это, как заевшая плёнка, с каждой секундой повышая тон и едва не срываясь на крик.       – Хорошо! – вскрикивает Уён в ответ и в дрожи задвигает зеркало обратно, сразу же развернувшись.       Он корит себя за вспышку эмоций, встретившись взглядом с Хонджуном уже напрямую. Тот мигом укладывается обратно, накрываясь с головой, а Уён поднимает глаза к потолку и делает несколько глубоких вдохов. Он за сегодня слишком устал. Ему нужен сон, а после – обдумать на свежую голову все прошедшие события и разложить по полочкам. Секундная злость тонет в чувстве вины.       Хонджуну пришлось куда хуже, чем ему. И им двоим нужен отдых.       Уён медленно выдыхает и, наконец, заставляет себя дойти до кровати. Улёгшись, он устремляет взгляд в потолок и ловит себя на мысли, что надо бы прочитать молитву. Тут же усмехается, закрывая глаза. Такая давняя и навсегда забытая привычка дала о себе знать именно теперь. Уёна не покидает чувство чего-то неизбежного и страшного. Какой-то надвигающейся катастрофы, которую он пока что не в силах осмыслить и предугадать.       – Уён... – слышится безжизненный голос Хонджуна из щели между кроватью и нависшим одеялом. – Ты смотрел в мой кошелёк?       Открыв глаза, Уён несколько раз озадаченно моргает.       – Ты о чём? – он поворачивает голову в сторону говорящего одеяла.       – Когда забирал, открывал его?       – Нет... – Уён хмурится. – Я и не думаю, что ублюдки стали бы твои деньги брать. Они не воры, а просто больные на голову.       Ответом служит долгий прерывистый выдох. Хочется подлезть и обнять несчастного, но Уён не знает, не станет ли тому ещё хуже, потому остаётся на месте бездумно смотреть в потолок.       – Ладно, – бормочет Хонджун. – Спокойной ночи. И извини.       Безмолвно Уён усмехается и всё же ласково почёсывает верхушку одеяла, где должна по идее быть макушка Хонджуна. Уже второй внезапный человек извиняется перед Уёном за одну ночь. Для красивой цифры хорошо бы было, если б Юнхо написал, но думать о нём совсем не хочется. Морщась, Уён переворачивается на бок и старается удобнее устроиться.       Как на зло, обида на катастрофически безучастного Юнхо перекрывает даже радость от скорой встречи с Саном. Уён тяжело вздыхает, понимая, что дальше тянуть попросту невозможно. У него была прекрасная возможность порвать с Юнхо и не вызвать никаких подозрений, но он... испугался. Поспудный страх только подпитывает странное предчувствие опасности. Уён разглядывает свой любимый браслет, оставленный на тумбочке около кровати. Он должен решиться, пока есть этот временной зазор их ссоры.       Пока Юнхо вновь не превратился в прекрасного принца, наизвинявшись и убедив, что Уёну ничего не угрожает.       Уёну не нравится эта зависимость. Не нравится, что он совсем перестал понимать Чон Юнхо и его странную логику. Уёну не нравится бояться. Но он ужасно боится неизвестности, следующей за их разрывом.       Чёртов Сан и чёртова преисполняющая любовь к нему появились в жизни Уёна слишком не по плану. Ему надо как-то выжить в академии ещё два года. И от количества впечатлений вкупе с отпускающим алкоголем у него начинает болеть голова, мешая заснуть.       Стараясь выгнать из головы лишние мысли, Уён сосредотачивается на странном вопросе уже размеренно посапывающего Хонджуна. Ему хочется сделать что-то здесь и сейчас, чтобы унять разыгравшуюся тревогу, и потому Уён аккуратно поднимается. Стараясь ступать потише, он добирается до дивана, где лежат вещи Хонджуна, и осторожно зажигает малый свет на кухне.       Он с лёгкой усмешкой рассматривает пентаграмму, на которую не обратил внимание ранее, и раскрывает кошелёк. Трагические несколько тысяч вон на месте, бережно сложены лицевой частью в одну сторону. Уён горестно вздыхает, но в этот же миг замечает фото, вложенное в прозрачный отсек. Он безошибочно, сугубо по симпатичным глазкам, узнаёт самого Хонджуна, только гораздо младше. Тот улыбается, а на плече его лежит женская рука в диковинных и вызывающих размеров перстнях.       Вопросы вызывает только факт, что на месте для фото близких Ким Хонджун хранит себя. Уён озадаченно вертит раскрытый кошелёк в руке и замечает, что сбоку фотография согнута. Любопытство пересиливает его желание не лезть в чужие тайны, на пороге которых Уён однозначно оказался, и, аккуратно вытащив фото, он разворачивает изображение и сдерживается, чтобы не ахнуть.       Женщина на фото отрезана ножницами до груди, но руки её лежат на плечах двоих мальчиков. Идентичных внешне. Близнецов.       Один из них и правда гордо улыбается, будто очень доволен рукой на своём плече, второй же собран и немного затравленно смотрит в камеру. Уён не знает, как на это реагировать. Хонджун никогда не говорил, что у него есть брат. Уён в принципе очень мало знает о человеке, который лежит в его кровати, и только теперь эта мысль не даёт ему покоя.

* * *

      Всё же, Чонхо испугался. Спорить с Чхве Саном, чья якобы добрая улыбка всё равно кажется хищной из-за колючего взгляда, он не стал, и Ёсана ему отдал хоть и с горечью, но без лишних колебаний. Сан даже не отпустил ни единого комментария по поводу того, насколько «по-гейски» они выглядели, что не может не радовать. Но боевой дух Чхве Чонхо быстро сменяется привычным унынием, когда он смиренно сидит на диване и раздумывает, как лучше добираться до дома. Такси приедет быстрее, но личная машина приедет наверняка. Но личная машина – это лишний раз беспокоить охрану, показывать им, где он был, и, соответственно, сдавать себя старшим братьям. Хотя разве кто из них будет против, что младший социализируется?       Чонхо поднимает голову на проходящего мимо Юнхо и машинально ёжится от тяжести и уверенности его поступи. Внезапно он понимает, что староста в какой-то мере стал для него ещё одним старшим. Чонхо понимает, что подсознательно ищет для себя кого-то такого, кто укажет ему путь. Но вряд ли он видит в Чон Юнхо брата. За короткое время Юнхо стал для него и недосягаемым солнцем, и безжалостной карающей рукой.       И Юнхо на него не смотрит. Чонхо поднимается с места, сразу же устремляясь следом. Понемногу боевой дух возвращается назад.       – Юнхо, можно с тобой? – настигает Чонхо у лифта.       Староста кивает, не поворачивая головы. С его лица куда-то пропал весь страшный грим, да и само лицо...       С коротким вздохом Чонхо заходит следом и душит в себе поднимающееся чувство тревоги. Он не может забыть, какие жестокие слова говорил Юнхо ранее, а пугающе безучастное, совсем без эмоций лицо старосты возвращает к ночи в директорском особняке. Может, Юнхо так всегда выглядит, когда устал?       Стараясь много не таращиться, Чонхо по привычке засовывает руки в неудобно маленькие карманы модных брюк и снова заговаривает:       – А ты уже вызвал такси?       – Да, – коротко отвечает Юнхо, и от его холодного тона вновь мурашки бегут по лопаткам.       Поджимая губы, Чонхо нервно устремляет взгляд в пол. Такого шанса может больше не представиться, да и он ничего плохого не делает, пытаясь напроситься следом. В какой-то момент Чонхо даже кажется, что Юнхо обязан ему уступить после всего пережитого, ведь они точно сблизились. Но дерзкая мысль быстро улетучивается, когда лифт доезжает, и Юнхо сразу же трогается с места. К нему как вообще подойти, с какой стороны?       Чонхо уныло плетётся следом, как вдруг замечает нечто необычное. В оконном проёме ему мерещится тень, от которой хочется сразу же шарахнуться, но, к удивлению, та оказывается настоящей. Ускоряя шаг, Чонхо подскакивает к полусидящему-полулежащему парню и, подсветив экраном телефона, узнаёт Сон Минги. Без сознания, привалившегося виском к стене.       – Ох, блин... – паника пытается охватить Чонхо, но неожиданно вернувшийся боевой дух, к удивлению, успевает поймать её за хвост. – Юнхо... Юнхо!       Конечно же, он зовёт Юнхо. Как ни крути, староста класса и секретарь президента первым приходит на ум, если что-то вышло из-под контроля или если нужна помощь. Чонхо без особой надежды ощупывает лицо Минги и считает пальцами тяжко бьющийся пульс.       – Живой? – спрашивает из-за спины Юнхо, и от его холодного тона в который раз хочется вздрогнуть.       – Дышит нормально, пульс есть... – бормочет Чонхо. – Надо ему помочь, здесь холодно очень, а он через полчаса замёрзнет до воспаления.       Чонхо озадаченно моргает, вдруг удивившись чёткости собственного голоса под конец фразы. Он где так научился? Проблески собственной собранности дают ему сил трезво мыслить и не паниковать.       Юнхо за его спиной показательно иронично и очень непривычно хмыкает в тишине.       – Надо – значит надо, – добавляет он, приближаясь.       Отодвинув Чонхо в сторону, Юнхо хватает Минги за запястье и перекидывает его руку через шею, после чего рывком заставляет встать на ноги. Тот моментально начинает мычать нечто нечленораздельное, но Чонхо уже суетится с другой стороны и по мере возможностей закидывает вторую руку Минги на себя – роста в сравнении со старостой и не менее длинным одноклассником не хватает катастрофически.       – Не хочу... – возмущается Минги сквозь полудрёму.       – О, как раз, – обращает внимание Юнхо на свет приближающихся фар и активнее шагает к выходу.       – Отпусти меня, ебучий... – Минги не договаривает, потеряв мысль за тяжким выдохом и сосредоточившись на перебирании ногами.       Чонхо нервно хихикает, но тут же вздрагивает, когда Юнхо неожиданно громко и прицельно открывает дверь ногой, заставив деревянную створку вывернуться наружу и так и остаться, порвав свою доисторическую пружину. Без лишних комментариев староста идёт вперёд, а Чонхо остаётся только поспевать и раздумывать над силой удара. Ему сложно представить Чон Юнхо дерущимся, но весьма неохота застать его в таком состоянии.       Не останавливаясь ни на секунду, Юнхо тащит в какой-то мере их всех к подъехавшему такси, и Чонхо успевает только выскочить вперёд и открыть дверь – Юнхо сгружает едва живое тело Минги на заднее сиденье, будто мешок с мусором, и сразу же громко захлопывает дверь обратно. Чонхо успевает заметить в слабом свете из салона, как на лице старосты отвращение мешается со злостью. От этого бросает в секундную дрожь, и Чонхо делает шаг назад.       Ещё больше его пробирает, когда после секундного тяжкого выдоха Юнхо весь подбирается и вежливо стучит водителю.       – Доброй ночи, – мягко здоровается он, склонив голову и приоткрыв дверь пассажирского места. – Мой приятель немного перебрал, Вы не могли бы перестроить маршрут?       Чонхо наблюдает за метаморфозами и отчасти завидует такому умению переключаться. Он не может перестать восторгаться достоинствами старосты, и в то же время жестокость его, пусть и оправданная, заставляет кровь стынуть в жилах.       – ... не хотите с ним поехать? – доносится голос водителя, когда Юнхо выпрямляется. – Эй, молодой человек, я говорю, не хотите с ним?       Юнхо захлопывает дверь и отворачивается.       – Нет, не хочу, – цедит он в каком-то принципиально новом омерзении и похлопывает ладонью по крыше такси.       Автомобиль нехотя отъезжает. Можно понять таксиста, которому не улыбается по указанному адресу будить пьяное тело и выдворять из салона. Да и кто знает, не отрубится ли Минги уже около своего дома и не замёрзнет ли там. А Юнхо откуда-то знает его адрес. Хотя, в его положении точно есть доступ к архиву, и он знает адреса всех учащихся. Но всё же... разве была между ним и Минги какая-то ссора?       Юнхо что-то внимательно набирает, уткнувшись в свой телефон. Должно быть, вызывает новую машину. Чонхо в который раз не может решить, волноваться или восхищаться, ведь Юнхо свою отдал, чтобы помочь. Чонхо окончательно путается.       Находиться рядом с Юнхо ему всё тяжелее. Но оттого только крепче внутренняя уверенность, которая никуда не собирается деваться.       – Юнхо... – тихо говорит Чонхо, собираясь с силами. – Давай вместе поедем?       – Без проблем, – отвечает Юнхо, погрузившись в телефон.       Чонхо выдыхает в надежде, что не сделал это слишком громко. Посреди тёмной пустоши на краю города, выбравшись из натурального ада под землёй, он в восторге от холодного воздуха и лёгкости, с которой далось ему такое, казалось бы, неподъёмное дело. Он смотрит на Юнхо так, будто бы теперь сам себе разрешил не прятать глаза и выпрямить спину. Ему вспоминается прошлая масштабная вечеринка и момент, когда староста, такой же неожиданно неулыбчивый, сам заговорил с ним по поводу занятий стрельбой.       Чонхо надеется на какое-то подобное чудо. Но сделать шаг ему не хватит духу. Пока что он научился только говорить.       – Я сказать хотел, не знал, как...       И Чонхо говорит.       – Юнхо, может, ты не веришь слухам, но...       Он запинается. А если они с Уёном и правда не встречаются? То, в чём Чонхо был доподлинно уверен, о чём сплетник Ёсан в своё время болтал везде, теперь кажется ему сомнительным. Он очень не хочет опозориться перед Чон Юнхо. И Чон Юнхо внимательно смотрит на него поверх экрана.       – Но? – задаёт староста наводящий вопрос.       – Уён, он... – Чонхо хочет отвести глаза, но упрямо заставляет себя держаться. – Я сам видел. Он и Чхве Сан...       Непонятно, как бы так покорректнее объяснить, чем именно они занимались за углом на день рождения Ёсана. Чонхо открывает и закрывает рот. Праведная часть его твердит, что вечно занятой Юнхо и впрямь может не знать, что творится у него под носом, и не должен от этого страдать. А нечто более тёмное, пробудившееся где-то там, в глубине подземного клуба, нашёптывает, что другого шанса разбить эту пару может и не представиться.       – Понятно, – тихо вздыхает Юнхо и, погасив экран, прячет телефон в карман.       Теперь они стоят плечом к плечу и молча смотрят на небо, которое никогда не бывает тёмным над неутихающим городом впереди. Похоже, Чонхо не ошибся. Радость с горчащим привкусом неправильности пляшет внутри него странный танец.       – Мне очень жаль, – добавляет Чонхо, отгоняя от себя всё более странное ощущение стыда.       Ему и правда жаль Юнхо. Тот не заслуживает такого обращения и такого мерзкого гулящего бойфренда. Он заслуживает куда большего. Кого-то верного. Кого-то, кто будет смотреть на него так, как это делает сам Чонхо, храбрясь и не отводя взгляд.       – По крайней мере, это закончилось, – добавляет Чонхо, подытоживая не только печальные отношения старосты, но и весь этот дикий вечер, перешедший в сумасшедшую ночь.       Юнхо тихо хмыкает и улыбается, продолжая глядеть вперёд. От его улыбки сердце, как и всегда, трепещет, но на этот раз к тёплым чувствам примешивается слабый холодок чего-то недоброго.       – Нет, Чонхо... – проговаривает Юнхо, и в тишине пустынной ночи каждое его слово слышно максимально отчётливо. – Всё только начинается.