Seven Deadly Sins

      Шум, крики и возня вокруг сливаются в нечто единое. Невыносимое. Хонджун дёргается от прикосновений мягких рук, поскальзывается на собственной ладони, но удерживает равновесие, пусть локоть и трясётся. Кругом отвратительный рыбий запах. Он проникает даже сквозь плотную ткань, забивает собой нос и лёгкие. Вот бы только не стошнило.       Хонджун сосредотачивается на этой мысли, жмурясь изо всех сил.       – Боже, бедняга... – слышится приглушённый жалостливый голос. – Поднимайся, ну же, пойдём!       ...Уён? Его спас Уён? От осознания, чей смелый голос гремел над головой, Хонджун повинуется и доверяется всё те же рукам, поднимающим за локти. Его шатает во все стороны.       – Фу, мерзость! – сопит Уён и, судя по резкому шаркающему звуку, подошвой распихивает в стороны лежащую на пути рыбу.       У Хонджуна кружится голова, но он идёт из последних сил. Будто от этого жизнь его зависит, не меньше. Так и есть. Возможно, он умер только что. По ощущениям, долгие часы терпел насмешки отдельных голосов, держащих в какой-то комнате, а после... был казнён.       – Погоди, я штуку эту сниму! – взволнованно бормочет Уён, и его ладони касаются тыльной стороны шеи, вызывая новый приступ дрожи. – Тихо, тихо, не бойся! Тут никого нет, тебя не увидят!       – Чё делаете?       Новый низкий голос бросает в дрожь ещё больше.       – О, Минги! – Уён спохватывается. – Помоги! Узел какой-то заковыристый...       Хонджун силится не всхлипнуть. Он обещал сам себе, что ни единой слезинки не проронит. Переживёт и вытерпит, но не позволит злой судьбе победить, сломав его. Но от родного голоса Минги в душе воцаряется болезненный хаос. Минги увидит его таким. Минги не должен.       Брыкаясь, Хонджун сопит и пытается сигануть вниз, лечь на пол, что угодно, но осложнить ругающемуся Уёну задачу.       – Да ты в коридоре не стой, тут люди ходят! – взволнованно подмечает Минги, а затем сквозь глухую возобновившуюся музыку слышится тихий скрип двери. – Сюда заводи, его увидит кто ещё, а это ж позорище...       – Ой, заткнись! – раздражённо шипит Уён. – Ты не помогаешь! Он же и так боится, ты не видишь, что ли?!       Сложно сказать, что именно чувствует Хонджун на самом деле. Ни страха, ни боли нет. В голове только вата и вакуум. И вездесущий тошнотворный запах.       Это будто не с ним. Вовсе не с ним.       Дверь захлопывается за спиной, окончательно приглушая музыку, а пальцы Уёна вновь берутся за завязки на затылке. Хонджун больше не сопротивляется. Только стоит, покорно склонив голову, и пытается дышать.       – Ты поможешь или нет?! – заново взрывается Уён, борясь с узлами.       – ...не, пацан, – Минги, похоже, насмешливо обращается к жертве прошедшей казни. – От тебя штырь такой, пиздец! – Он коротко и пьяно хохочет. – Вот этот пусть возится, а я посмотрю.       – Ну и пошёл вон, пьянь, здесь не на что смотреть!       Возмущаясь, Уён тут же воодушевляется, ослабив одно из сплетений шнуровки. Горечь доверху заполняет Хонджуна, но глаза по-прежнему сухие. Он не заплачет. Упрямство берёт верх, хоть грудь разрывает накатившая обида.       А на что обижаться? Никто не любит мерзкие вещи. Его колотит с ног до головы под тихие уговоры Уёна ещё немного потерпеть.       – А чё сразу на меня наезды? – возмущается Минги, пьяно растягивая слова. – Вини этих вот... эту... – Он щёлкает пальцами. – Элефтерию, блядь, с их задорными конкурсами!       – Кучка поехавших тварей Элефтерия твоя, – шипит Уён сквозь зубы и в этот же миг тихо ахает.       Ему удалось развязать мешок. Вокруг вмиг становится светло, но Хонджун упрямо смотрит вниз. Его глаза сухие, а всё замершее тело бьёт мелкая дрожь. Его пронзают ошарашенные взгляды, и лишь лёгкие внутри живут своей жизнью, жадно и прерывисто хватая кислород пересохшим горлом.       – Блядь!.. Сука!.. – такие слова от задыхающегося Чон Уёна редко можно услышать, равно как и настолько перепуганный тон. – Минги, воды принеси! Боже, зайка моя, это ты...       Хонджун коротко зажмуривается, задерживает дыхание, давя тошнотворный позыв. Мягкие руки вновь обнимают его, Уён уговаривает присесть, настойчиво ведёт куда-то. Голова кружится. Краем глаза Хонджун видит своё тело, исписанное разнообразными пожеланиями. Через всю грудь наискось нацарапано огромное «сдохни, ублюдок!». Подкатывающий ком в горле всё труднее сдерживать.       Кое-как он приземляется на стул и наконец-то соображает, что поверх плеч накинут прекрасный пиджак Уёна, теперь безвозвратно испорченный и перепачканный. Что сам Уён садится на корточки перед ним, глядя с отчаянным сочувствием и сжимая в руках его ладони.       – Кто это сделал с тобой?       Спрашивает не Уён. Глухой голос Минги заставляет взглянуть на него, стоящего неподалёку. Минги замер, как столб, и лишь слегка раскачивается, тяжело дыша. Охренеть, какой он пьяный, сосредоточенно глядящий в пол хмурым взглядом.       Хонджун мотает головой, опуская её. Обещание для Юнхо. Он нервно дёргает уголками губ, будто собираясь улыбнуться. Сделка с дьяволом.       – Отстань от него! – рычит Уён через плечо. – И налей, блядь, воды, алкоголик!       Однако вместо этого Минги резко трогается с места и, шатаясь, выходит прочь.       – Идиот, – бормочет Уён, вздрогнув от громогласного хлопка дверью, но тут же спохватывается. – Зайка... Хонджун...       Дёрнувшись на имя, Хонджун поднимает плывущий взгляд. Потрясающе, насколько же Уён красивый. В белоснежной рубашке и оставшемся чёрном жилете, с гладкими выпрямленными волосами жемчужного цвета, с идеальным макияжем... и идеальным характером. Хонджуну никогда не стать таким.       Хонджун мерзкий.       «Мерзкий.»       Он слышит всё тот же вкрадчивый голос, инфернальным эхом расползающийся по помещению. Вскинувшись, Хонджун вертит головой, но долго не гадает. Он оказался в небольшой комнате для персонала клуба. Он слышит тихий шёпот, исходящий от небольшого зеркала на стене.       «Хонджун, как же так...»       Нет сил ему сопротивляться. Каждая клеточка тела ноет от бессилия и невозможности заглушить многочисленное эхо одной и той же повторяющейся фразы.       «Я говорил тебе, Хонджун, что они тебя не примут...»       Хонджун медленно поднимается на ноги. В нём мешается сразу несколько чувств. Бессилие, страх и нечто, отчаянно тянущее приблизиться. Он высвобождается из рук Уёна и медленно бредёт, как зачарованный, до тех пор, как на поверхности зеркала, где официанты, стало быть, поправляют причёску перед выходом в зал, не появляются собственные очертания.       «Кто тебя так украсил?» – шевелит губами отражение, кивая на размашистую надпись на груди.       В молчании Хонджун делает шаг за шагом. Он снова кренится, теряя равновесие, и упирается ладонями в стену по бокам от холодной поверхности зеркала.       «О, я знаю, кто это сделал... – веселится отражение и щурит глаза, выплёвывая ехидно и с расстановкой. – Твоя мать.»       Хонджун резко улыбается, и отражение незамедлительно повторяет за ним. Смешно. Он посмеивается. Наилучшее пожелание от самой любимой мамочки. Он смеётся всё громче, глядя на такое же забавляющееся отражение. Хонджун продолжает хохотать, и вдруг с силой ударяется лбом о зеркало в ожидании, что и это пойдёт трещинами, но оно выдерживает. Отражение совсем близко, оно смотрит исподлобья, выплёвывая из себя громкий, злой и непрерывный смех. Собственный кулак размахивается и боком бьёт по стене.       – Хонджун! – прорывается сквозь какофонию многократно отражённого хохота испуганный голос Уёна. – Пожалуйста, остановись!       Хонджун не может. Нечто, натянувшееся в нём до предела, лопается и рвётся. Он жмурится, позволяя горячим слезам пролиться, но не может перестать смеяться и в содроганиях медленно сползает по стене.

* * *

      Когда Сонхва собирал собственную вечеринку, то не мог на ней расслабиться, постоянно нервничая и отходя в сторону. Теперь же, со снятой в кои-то веки ответственностью, он чувствует себя намного спокойнее. Хоть и уединяется подальше от толпы, давая себе время немного передохнуть от разговоров.       Он вернулся в вип-комнату, как только присутствующие там устремились обратно в зал по призыву, без преувеличений, главного заводилы этого вечера. Сонхва хмурит брови и отпивает шампанское, теперь уже вольготно расположившись на пустующем низком диване.       Ифань ужасно громкий. Его голосу даже микрофон не нужен – и так слышно из зала, как тот надрывается среди общего шума. Ужасно громкий и нестерпимо назойливый. Сонхва вспоминает его победный взгляд, когда горлышко до сих пор лежащей на столе бутылки выбрало президента. По спине проходится слабый холодок, который Сонхва быстро отгоняет.       Так смотрят хищники. Более того, подобный взгляд Сонхва уже знаком. Да только Сонхва и сам...       Он плавно ухмыляется своим мыслям, покачивая бокал в руке.       Он и сам вполне себе хищник.       – И что ты там стоишь? – намеренно говорит Сонхва чуть громче, обращаясь к двери, но продолжая рассматривать струи пузырьков сквозь стекло. – Заходи.       В проходе отмирает некое шевеление, замеченное уже минут пять как. На свет показывается Кан Ёсан, привычно чуть склонив голову и бросая настороженные взгляды. Сонхва приподнимает бровь. Отчего-то он ожидал увидеть Юнхо, как всегда незримо охраняющего его покой.       Наверное, не стоило смотреть с настолько открытой досадой. Сонхва старается взять себя в руки, но пальцы сжимают тонкое стекло немного сильнее. Чёртов Ёсан.       – Я думал, тебе понадобится что-то если, то сразу принесу, – тихо говорит Ёсан, похоже, усаживаясь на той дистанции, на которой духу хватило.       То есть, в полуметре. Сонхва едва сдерживает глубокий вздох. Лучшим подарком для него уже является, что Кан Ёсан перестал лепетать и запинаться, провоцируя давить на себя всё сильнее. Отвратительная мысль, но с таким количеством алкоголя внутри у Сонхва нет сил себе врать.       Он сожалеет. И насчёт руки Ёсана, которую тот незаметно для всех, кроме зоркого глаза президента, кладёт на колени чуть бережнее обычного. И насчёт своего порыва, провоцирующего подобные неловкие сцены.       Глупый Ёсан думает, что у него есть шансы. Может, самое время разрушить его ожидания?       – Сонхва... – вдруг на вдохе подаёт голос Ёсан, сцепив ладони на коленях и глядя в пол перед собой. – Я хотел сказать, что...       – Тук-тук.       Безэмоциональный женский голос заставляет вновь поднять взгляд на дверь.       – Разрешите составить компанию.       Появившаяся под цоканье собственных каблуков Джису не особо и спрашивает, сразу же обходя край дивана и грациозно усаживаясь со свежим коктейлем красного цвета в тонкой руке. Она откидывает с голого плеча один из многочисленных чёрных локонов и смотрит в сторону, обхватывая трубочку губами в ровной коралловой помаде.       Сонхва ухмыляется шире. Он видел то, чего не заметила даже появившаяся гостья. Он видел, насколько злобно и прямо глянул глупый Кан Ёсан, подняв на неё взгляд. Вот это уже совсем другой разговор.       Сонхва всех их видит насквозь.       – Что привело Вас к нам? – вежливо интересуется он.       Джису поджимает губы, всё так же отстранённо глядя куда-то в стену.       – Варварская сцена, которую затеяли ваши старшеклассники, – надменно проговаривает она и вновь отпивает коктейль.       Сонхва следует её примеру, смакуя на языке сладкий алкоголь и не менее сладкий вкус приближающейся победы.       – Это обычай мужского общества, леди, – тянет Сонхва, склоняя голову и подперев её запястьем свободной ладони. – Зрелище не для нежных глаз.       В этот миг глаза Джису впервые скользят в его сторону, всё так же не выражая ничего. Но она вдруг весьма кротко улыбается одними уголками губ и продолжает чуть мягче:       – В таком случае, почему же их принц не с ними?       Сонхва улыбается в ответ, однако лишь спустя секунду до него доходит подвох этой милой фразы. Подвох кроется в скользнувшей насмешке, отчего, разгорячённый выпитым, Сонхва едва сдерживает накатывающее злобное раздражение. Актриса, даром что с факультета танцевального искусства. Джису вычурно улыбается, хлопая длинными ресницами.       Если сейчас Сонхва повернётся и увидит забавляющегося Ёсана, то точно прихлопнет его, как муху. Но он гордо улыбается ещё шире. В эту игру можно играть вдвоём.       Однако достойно парировать мешает очередной возглас от двери:       – А вот и вы! Ваше Высочество!       Сонхва силится не закатить глаза. Как же надоели эти идиотские кривляния.       – Что? – холодно бросает он и вновь отпивает из бокала.       – Умоляю! – запыхавшийся Ифань складывает руки в молитвенном жесте и коротко хохочет. – Пойдёмте в зал, вы там очень-очень нужны прямо сейчас!       Медленно Сонхва выдыхает, разглядывая серебряное кольцо на указательном пальце. Ему не нужно видеть, чтобы знать, как испытующе наблюдает за действом приосанившаяся Джису. Всё смотрит, пойдёт ли принц опровергать её слова.       Что ж, Пак Сонхва не привык не оправдывать ожидания.       Он плавно поднимается на ноги и, не оборачиваясь, покидает свою странную компанию под одобрительные речи суетящегося Ифаня.       В обители красного света вновь играет монотонная танцевальная музыка, а в районе бара заканчивают прибираться несколько официантов. Толпа вокруг и вовсе не обращает на них внимание, продолжая танцы под разрезающий воздух громкий ритм.       Похоже, «варварская сцена» подошла к концу. Сонхва оглядывается и замечает Юнхо, в одиночестве сидящего за их столом полубоком и закинув ногу на ногу. Редко когда увидишь того со стаканом в руке. Может, и секретарю президента иногда тоже стоит передохнуть.       Увидев приближающегося Сонхва, Юнхо приветственно машет ладонью и собирается подняться, но президент успокаивающе отмахивается. Вечеринка начинает надоедать, и потому он не спешит усаживаться, лишь прислонившись к спинке дивана и скрестив руки на груди.       Сонхва смотрит в сторону бара, но мысли упрямо концентрируются на вещах, о которых он предпочёл бы не думать дольше пары секунд. Весь вечер Юнхо от него не отходил, но теперь предстаёт в столь непривычном амплуа, будто это сам Сонхва вьётся вокруг и не знает, как пристать.       А зачем ему вообще приставать? Что за формулировка такая бредовая?       Морщась, Сонхва коротко прикладывает два пальца к переносице. Ифань сказал прийти и подождать пару минут. Чёрт возьми, надо меньше пить и ещё меньше – думать о поведении других людей. Сонхва тихо фыркает и привычным движением выпрямляет спину.       – Как дела, Чон Юнхо? – говорит он погромче. – Чего один сидишь?       Хочется добавить «где же твой Уён?». Сонхва буквально прикусывает кончик языка, раззадоренный неисчислимым количеством выпитого. Его не должна волновать сугубо личная жизнь лучшего друга, как и то, с кем он спит, кого обнимает и целует... Юнхо умеет прятать личное настолько, что о его этой самой жизни, о его раздражающе визгливом бойфренде, о его чёртовых... наклонностях Сонхва узнал из, мать их, школьных слухов.       Его окутывает горькая обида. Он что, недостоин был знать?       – Юнхо! – прикрикивает Сонхва и оборачивается через плечо, так и не получив ответа.       Юнхо на него не смотрит. Повернув голову, тот откровенно разглядывает оказавшиеся перед носом бедро Сонхва и часть торса, обтянутую щекочущей узорчатой сеткой из-под задранного пиджака. Затаив дыхание, Сонхва чувствует постепенно собирающееся тепло внизу живота. Чёрт возьми.       Он узнал о наклонностях Чон Юнхо не так, как хотел бы. Сонхва едва контролирует жар, в который бросает от этого взгляда и осознания, что может за ним стоять. Он выпил слишком много. Он слишком много сам себе...       – Итак, дорогие гости нашей вечеринки! – прорезает пространство голос Ифаня, заставляя вздрогнуть всем телом. – Не расходитесь, ведь пришло время объявить главную номинацию сегодняшнего вечера!       Сонхва резко отворачивается и невидящим взглядом смотрит на местного конферансье, толкающего и дальше торжественные речи. Необъяснимый внутренний страх съедает половину слов, никак не увязывая в единое. Подобные взгляды знакомы Пак Сонхва. Он их сторонится, предпочитая насмехаться и отмахиваться.       Вот только, как ни крути, Юнхо его уже целовал. Сонхва боится этого почти так же, как и разрушить хрупкое равновесие, воцарившееся между ними за прошедший месяц. Он боится повторения подобного.       Боится ли?..       – ...за потрясающее сочетание мужества, красоты и утончённости! – провозглашает Ифань всё громче. – Королём вечеринки становится... Пак Сонхва!       Вскидывая брови на собственное имя, Сонхва на секунду замирает. Его оглушают победные крики, а аплодисменты окружают со всех сторон. Он усмехается, вновь твёрдо вставая на ноги, когда толпа впереди учтиво расступается, образовывая коридор.       – Поздравляем! – кричит Ифань и жестами подзывает его к себе.       С идеально ровной спиной Сонхва гордо идёт вперёд, обласканный всеобщим вниманием. Он сияет, чувствуя, что не зря так трудился над своим образом. Что бы там ни говорил Чон Юнхо, но этот костюм запомнился всем.       И что бы там на себя не надел Чон Уён, но... где же он теперь?       С широкой улыбкой Сонхва подходит к ухмыляющемуся Ифаню и позволяет взять себя за руку, чтобы победно вздёрнуть ту вверх, как на боксёрском ринге.       – Призы будут? – насмешливо спрашивает Сонхва, чтобы слышала и публика.       – Конечно! Лично исполню любое Ваше желание... – издевательски мурлычет Ифань, опуская его ладонь, но так и не выпуская из цепкой своей.       Сонхва на секунду вздёргивает бровь.       – ...скучно, – бросает он и отрывисто выдёргивает свою руку на свободу.       Ближние ряды гостей взрываются хохотом, злорадно поглядывая на недовольного конферансье. Сонхва улыбается всё шире. Всеобщее внимание он теперь способен получить даже без инструмента в руках.       – Раз так... – начинает Сонхва, перекрывая толпу, – ...то я выбираю себе королеву!       Настроение публики в секунду меняется на взволнованное.       – Кто же эта счастливица? – быстро находится за спиной всё такой же громкий Ифань. – Пропустите девушек вперёд, ну же!       Вольготно посмеиваясь, Сонхва взмахивает рукой в якобы раздумьях. Он уже знает ответ. И юмор собственной удачи он любит больше всего на свете.       Под взволнованный гул он направляется к ней. К той самой блондинке, с которой провёл полвечера, но так и не удосужился узнать её имя. Та стоит в первом ряду и расцветает с каждым новым шагом короля в свою сторону. С вежливой полуулыбкой Сонхва останавливается перед ней.       – Посторонись, пожалуйста, – с расстановкой говорит он.       – ...что? – оторопев, бормочет она и часто хлопает густо накрашенными ресницами.       – Не люблю я, всё же, блондинок, – едва слышно бормочет Сонхва в её сторону и отодвигает вбок самостоятельно.       Он джентльменски протягивает руку стоящей позади снежной королеве. Которая, в чём он не сомневается, оценит столь щедрое жертвоприношение уже в свою честь.       И Джису с очаровательной улыбкой вкладывает свою ладонь в его.

* * *

      Юнхо не очень любит алкоголь.       С тех пор, как прошли первые подростково-лихие знакомства с этим веществом, он уяснил, что крайне важно оставаться вменяемым. Ему очень нужна холодная и трезвая голова в большинстве случаев. Он насовершал уже слишком много ошибок, позволив себе выпить лишнего.       Юнхо допивает чёрный ром, кусающий за язык острыми специями, и просит проходящую официантку повторить. Раз уж начал, то и остановиться трудно.       На самом деле, никакого труда для Юнхо нет в том, чтоб перестать. Он всего лишь смысла не видит. Практически ни в чём. Алкоголь обычно даёт ему массу разных эффектов, от необоснованного веселья до неуклюжести и сонливости. Но, пожалуй, самым худшим вариантом эффекта является заход на любимую спираль внутренних рассуждений, берущихся из ниоткуда и ведущих в никуда.       Юнхо хочет вернуть всё назад. Отменить содеянное. Он готов от кого угодно потребовать вернуть себе спокойствие, но никто не сможет ответить ему, как это сделать.       Беспомощен Чон Юнхо только перед собственным бесконечным потоком невесёлых мыслей. Он будто бродит в темноте, натыкаясь на невидимые стены, и пытается вспомнить, зачем же начинал это всё.       Для чего решил прилежно учиться и добился положения старосты класса, зачем пошёл в карьеру школьного управления и преуспел там в ещё больших масштабах, почему каждый день его, порой, расписан по минутам, без перерывов и выходных. Юнхо не страдает ни от одного из своих дел, в каждом находя интерес и пользу.       Но вся эта конструкция, в целом, шатается слишком давно.       Официантка возвращается с новым стаканом, и Юнхо делает щедрый глоток, едва она отходит к соседнему столу. Жидкость по-прежнему жжёт горло, но, как и с чем угодно в больших количествах, её богатый вкус замыливается и просто горчит.       Может, его сознание, по принципу какой-то машины, запускает программу самоуничтожения. Юнхо ничего не чувствует, кроме пустоты и тупой боли. Бесцельной и бессмысленной.       Взлетев на радостную вершину под влиянием момента, он потерпел крушение, когда приземлился обратно на землю. Хочет того или нет, но Сонхва умеет приземлять. Юнхо перекидывает локоть через спинку кресла и подпирает ладонью голову, продолжая делать глоток за глотком. Его принц весело и пьяно танцует в каких-то четырёх метрах.       Их разделяет избранная королём королева, разошедшаяся толпа и чёрная непроглядная стена в разуме самого Юнхо. Ему больно смотреть, хоть он и не знает, как иначе. Он рад за Сонхва, но готов бесконечно злиться от одного вида двух лучших танцоров их смешанной группы. Сонхва и Джису, как две половинки, идеально сочетающиеся даже нарядами. В моменте Юнхо готов вспыхнуть, но тлеющий пепел внутри неповоротливо способен только на искры и слабые струйки дыма, затопленный алкоголем и кривым смирением.       Сложно смириться с болью, которая никогда не проходит, лишь периодически затихая. Она превратилась в хроническую болезнь, лишь иногда обостряясь.       Юнхо всё пытается с ним дружить. Юнхо мечтает отмотать время туда, где действительно хотел только дружбы.       Когда-нибудь ему придётся прекратить себя обманывать. Сонхва не даст ему того, что он так сильно желает. Сонхва его друг. Рыцарский роман, который Юнхо разыгрывает изо дня в день, жизнеспособен только в эпических повестях и театральных постановках. Там, где кончается спектакль, начинается реальная жизнь.       Признать это для Юнхо равно самоуничтожению. Может, именно сегодня, поздней, тёмной и страшной ночью глубоко-глубоко под землёй пришло время это признать.       Он осушает свой стакан до дна и отставляет на стол, усмехаясь заигравшей песне. Она будто говорит издевающимся голосом Ву Ифаня: Юнхо, это только для тебя. Так непривычно слышать Си Си Кэтч не в наушниках, а на полную громкость с вибрацией пола под ногами. Народу, впрочем, нравится. Нравится даже засмеявшемуся Сонхва, продолжающему свой танец с усмехающейся королевой.       «Heaven can be cold, baby, baby, when you're lose control...»       Если бы Юнхо мог вынуть свои чувства, он бы вырвал их из себя, не задумываясь ни на секунду, и изничтожил бы самым изощрённым способом. Они только мешают, лишая смысла едва ли не всю, полную неотложных дел и занятий, жизнь Юнхо. Он прекрасно осознаёт, что смысл всегда был не в нём самом.       Смысл был с того самого дня, когда в первом классе средней школы новый коллектив закономерно избрал себе жертву. Смысл был в слабой, но всё более крепнущей улыбке Сонхва, сквозь высыхающие слёзы смеющегося в углу школьного туалета его идиотским и очень злым шуткам про этих обидчиков. Смысл был в том, что с тех пор Юнхо и окрестили рыцарем, распугивающим всех, кто пытался задирать его принца.       «You make your own heaven and hell...»       Прекрасная песня. Юнхо создал свой ад сам, не заметив, как стал самым опасным человеком для того, кого клялся защищать и оберегать. В бесконечном потоке его мыслей нет ни входа, ни выхода. Он смотрит на ненавистную парочку, окружённую одобрением и вниманием, одними губами машинально повторяя текст:       «He takes your heart, I know him well.»       Он усмехается вновь и, проверив пустой бокал, раздосадованно ставит обратно на стол. Удивительно, насколько Юнхо может быть бесполезным и как пугающе беспомощным. Остаётся только улыбаться, всё больше утверждаясь в мысли, пришедшей ещё вечером.       Эти чувства невозможно игнорировать. Невозможно обманывать самого себя вечно. И невозможно разделить их с Пак Сонхва, как ни старайся Юнхо уговорить себя, что не хочет большего.       Ему нужно признать это, но давным давно поселившейся боли в груди оттого не стать меньше. Правы были все его родственники. Юнхо родился монстром.       И он вновь ни к чему не пришёл, лишний раз пройдясь по бесконечной спирали мучительных размышлений. Сонхва всё так же прекрасен, и Юнхо не знает, как сможет быть его другом. И как, в случае чего, сможет быть без него.       Сонхва ведь вырастет. Женится. У него появятся дети. Он повзрослеет и забудет юношеские развлечения. Он пойдёт дальше строить свою жизнь. Ему нужен будет его друг.       Юнхо повторяет это сам себе, но с каждым новым предложением будто вынимает и вновь глубоко всаживает длинный нож в собственную грудь. Хорошо, если это поможет изматывающим невысказанным чувствам поскорее умереть. А ему, за неимением больших дел, пора домой.       Завтра вставать рано. Не понятно как будить Пак Сонхва на первый урок, и...       – А вот и ты, – раздаётся над головой низкий рычащий голос. – Ну-ка пойдём.       Юнхо не успевает сообразить, как чья-то рука хватает его за локоть и едва не выволакивает из-за стола. Он с трудом поднимается на ноги, моментально хмурясь и дёргая локоть обратно, но шатающийся Сон Минги даже не думает отпускать и утаскивает Юнхо сквозь толпу прочь из зала.

* * *

      У Кан Ёсана образовался не то, что челлендж – самый настоящий чемпионат. Он сам себя уверяет, что неспособен допить все разноцветные шоты, которые назаказывал, и в который раз отворачивается от барной стойки. Но видит Пак Сонхва и понимает, что может.       – Сука... – сдавленно выдыхает Ёсан, со стуком приземлив очередной стаканчик, и морщится на добрых две секунды.       Он широко раскрывает глаза обратно, а оставшиеся напитки начинают двоиться. Музыка плывёт и размывается, и в ушах гудит донельзя. Организм вообще не рад такому положению вещей, но у Ёсана с ним разговор короткий. Он всё пытается потушить разгоревшуюся злость, родившуюся на почве откровенного отчаяния.       А, может, просто пытается добиться состояния, где потеряет способность различать силуэты и больше не сможет видеть... его с... этой. Шваброй. Ёсан сжимает зубы.       Всего лишь очередная девушка, запавшая на обаятельного школьного принца. Нет, не очередная. Это его партнёрша по танцам и, чёрт возьми, Ёсану хочется со злости вцепиться в ту самую стойку зубами. А лучше – в горло этой надменной суке. Его трясёт от всё новых приступов злобы, крайне ему несвойственных.       Когда-то несвойственных. До того момента, как Кан Ёсан уже не смог придумать, что ещё ему сделать, чтобы привлечь к себе внимание.       Что есть у неё, чего нет у него? Почему Сонхва так на неё смотрит? Почему с ней Сонхва ведёт себя, как сказочный принц, в то время, как Ёсан едва может опереться на свою изрезанную руку?       Ему и на порезы плевать, и на боль. Он лишь желает, чтобы эта девка зацепилась каблуком за собственное платье и упала лицом в пол. Ёсана дёргает и дёргает предчувствие, от которого становится откровенно страшно. Сонхва танцует с ней на факультативах больше года, они давно друг друга знают, но теперь...       Ёсан силится не заплакать. Очень вовремя, как и всегда, его злость сменяется секундным бессилием. В голове шумит от выпитого. Чем он хуже неё?       Ёсан чувствует, что всё это неспроста. Его паранойя сводит с ума, но и в который раз подкидывает сил. Особенно когда на очередном повороте головы он замечает, что ненавистная парочка понемногу собирается обратно к столу, где президент сидел до этого в компании элиты из элит.       Буквально сползая с высокого стула, Ёсан нетвёрдой походкой устремляется прямиком в танцующую толпу. Если за что и благодарить его бесконечный внутренний страх, так это за моментальную, а порой неадекватную реакцию «бить или бежать». Сегодня Ёсан хочет бить.       Хоть и плохо себе это представляет, но он готов подскочить сзади и вцепиться этой девке в её закрученные патлы, чтобы повалить на пол. Конечно же, у него духу не хватит. На последствия вообще всё равно, но пока что ноги просто несут его к столу быстрее, чем сладкая парочка доберётся туда же. Сказывается умение лавировать на танцполе в любом состоянии.       И он как раз успевает вырасти перед удивившимся Сонхва, который едва не врезается во внезапное препятствие.       – Нам надо поговорить! – выпаливает Ёсан, неотрывно уставившись на президента.       Если он хоть краем глаза глянет на королевну сбоку, то точно перегрызёт ей горло. Чем она так хороша? Выше, краше? Размер груди-то у них с Ёсаном точно один, как ни старалась эта девчонка нацепить свой лучший пуш-ап.       – Тон попроще, Кан Ёсан! – Сонхва коротко хохочет и изящно поднимает ладонь в нежелании продолжать этот разговор.       Но Ёсан за секунду подныривает под эту руку, и в следующий миг Сонхва таки в него врезается, тут же отшатнувшись и слегка сдвигая брови.       – Это важно! – из последних сил храбрится Ёсан, стараясь не отводить взгляд.       – Поговори с ним, что ты? – слышится скрипучий, как несмазанная дверь, голос девушки. Сонхва выпрямляется сильнее, открывая рот, чтобы ответить, но она добавляет: – Мне всё равно нужно отойти, не буду вам мешать.       Мысленно Ёсан желает ей возвращаться в ту дыру, откуда вылезла, и больше никогда не появляться. Сонхва же плавно складывает руки на груди.       – Ну говори, – бросает он, глядя сверху вниз.       На пару секунд Ёсан теряет дар речи. Страх в нём побеждает от столь холодного взгляда в свою сторону, но пламени жгучей боли уже через секунду всё равно на ледяные стрелы. Если сейчас Сонхва сядет за этот стол и обратно обрастёт шумной компанией, то Ёсан его до утра оттуда не выковыряет. Может даже не пытаться.       Кто такой Кан Ёсан против всех них, таких красивых, стильных, умных, богатых и влиятельных. Отребье без рода. Он злится всё больше и дёргается ближе. Сонхва стоит, будто вросший в пол.       – Почему она... а не я? – выплёвывает Ёсан сквозь зубы, задрав голову.       Как же ему это надоело. Один и тот же бесконечный вопрос, который Ёсан задаёт сам себе, сгорая от зависти. Сонхва усмехается краем рта.       – Надо было с тобой потанцевать, Кан Ёсан? – едва ли не вежливо спрашивает он всё с той же полуулыбкой и такими же холодными глазами.       – Мне всё равно, с кем ты танцуешь! – возможно, тон Ёсана и правда громковат, но музыка его успешно перекрывает от лишних ушей. – Какого чёрта я для тебя снова пустое место?!       Бегло Сонхва водит глазами по сторонам и вновь возвращает обратно. Явно ему совсем не нравится эта сцена, что в любой момент может стать прилюдной, отчего в ледяном взгляде мелькают редкие проблески злости. Но улыбка его становится всё шире.       – Я не твой бойфренд, Кан Ёсан, мы не встречаемся, – с расстановкой говорит Сонхва всё тем же издевательски мягким тоном и в показной задумчивости поднимает ладонь к подбородку. – Не припоминаю, чтобы кто из моих девушек даже такое себе...       Ёсану кажется, будто пол под ним разъезжается в стороны. Под глубинами клуба и до ада недалеко. Ёсан в этом не сомневается. Он уже в аду, не разбирая дальнейшие рассуждения Сонхва сквозь громыхающий пульс в висках. Что-то в нём трещит и рвётся, а острый стыд застилает сознание доверху.       На что он вообще рассчитывал?       – Ты же... – запал Ёсана утекает, как вода, делая голос всё более надломленным. – Но ты же...       – Что ты от меня хочешь? – в секунду раздражается Сонхва, отведя изогнутые пальцы от лица и оставив так, но тут же ядовито усмехается обратно. – Чтобы королевой бала вместо неё стал ты?       Горькие слёзы позорно наворачиваются на глаза, и Ёсан больше ничего не в силах вымолвить в ответ. Сонхва над ним издевается. Не в первый раз и точно не в последний, но оттого боль не становится тише.       Ёсан хотел бить, но вновь приходится бежать. Он срывается с места, и в какой-то миг даже кажется, будто Сонхва его всё же окликнул. Но на подобную роскошь в который раз опозорившийся Кан Ёсан вряд ли может рассчитывать.

* * *

      Сану настолько противно возвращаться в местный балаган, что он продолжает тереться у коридора на выход. Противным ему стало всё одномоментно, и не из-за неудачника, по которому вдруг решил так убиваться Уён.       Бесит, что Уёна всё нет. Какая разница, чего там натерпелся тот пацан, если Сан снова остался в недоумении и непонятках. Так они уезжают вместе или нет?       Какого хрена Уён печётся о ком угодно, кроме него?       Сложно справиться с эмоциями, когда те разбирают и раздёргивают в разные стороны. Ещё минут двадцать назад Уён признавался ему в любви... Как в сказке какой-то, захватившей сознание Сана и заставившей поддаться порыву. Теперь же всё будто вернулось на круги своя.       Он снова один на один с собственной злостью. Невыразимо бесится на всё вокруг, отчего даже официанты обходят десятой дорогой. Один. Нервы сдают от одной только мысли, что всё повторится. Что Уён сделает с его эмоциями чёртово солнышко на качелях и вновь оставит так.       Сан привязался. Меньшее, что он хотел бы сделать в своей жизни. Ещё и к парню. Ещё и, блядь, к Чон Уёну, да так, что руки чешутся найти его и выволочь за шкирку. Мать Тереза хренова.       – Ох, простите! – восклицает официант, едва не налетевший на него с полным подносом грязных стаканов.       В гневе Сан оборачивается, но сразу замечает расчудесную картину. Неподалёку Ёсан что-то очень яростно выясняет с Пак Сонхва, и размалёванное лицо его настолько злое, что старшего брата аж гордость берёт. Когда ещё такое увидишь?       Ёсан рычит не хуже самого Сана, и пусть с одной стороны это дико мило, применимо к общему девчачьему виду, но с другой Кан Ёсан вполне заслуживает фамилию Чхве. Жаль, что не берёт.       – Так его... – с ухмылкой тянет Сан, скрестив руки на груди и привалившись спиной к стене, словно гордый учитель.       А ещё больше жаль, что момент упущен. Так себе из Сана сенсей, если не разъяснил, что коли начал давить, то уже не останавливайся. Нельзя позволить сбить себя с толку, и если ради этого придётся расчехлять невменяемый гнев – оно того всё равно стоит. Ёсан же позорно сваливает, отчего Сан в секунду срывается с места тому наперерез.       – А так хорошо начинал, братишка! – хохочет Сан, вцепившись в костлявый локоть. И когда уже это несчастье в тренажёрку пойдёт.       – Отвали! – в истерике рявкает Ёсан и будто выдирается ещё сильнее.       Сан хмурится, замечая за секунду и страх, и боль, и что младший брат будто всем телом дёргается от этого прикосновения. Ничего нового, тот постоянно в конвульсиях бьётся, стоит Сану только нахмуриться, и всё же странно. Подозрительно. Сан выпускает его только для того, чтобы нагнать в тёмном коридоре на выход и прижать к стене уже за оба локтя.       Как ни странно, Ёсан, похоже, в полном невменозе от алкоголя, потому что дёргается так, будто оттого вся его жизнь зависит.       Всё же, обидно. Но Сан привык, что по жизни потерпевший брат видит в нём либо монстра, либо пустое место.       – Да не трогаю я тебя! – повышает голос Сан и задорно смеётся. – Слушай, ну правда, а хорошо ты его! Только рано свалил, надо доходчивей, доходчивей, чтоб перестал всех девок клуба при тебе клеить.       Лицо Ёсана плохо видно, но по звукам и так понятно, что тот почти безмолвно хнычет и по обыкновению своему жмурится, мотая головой.       – Мы н-не встречаемся... – брат едва говорит, заикаясь и сдерживая икоту, после чего с трудом сглатывает. – Отстань от меня, отпусти...       – Нихрена, – тут же нависает Сан в ответ и заново, в одну секунду, снова неистово злится. – Чтоб ты знал: я его не одобряю. Надо было послать заодно, и чтоб сразу и резко, потому что этот надменный упырь тебе не пара!       Ёсан дёргается так сильно, что приходится его выпустить, дабы не сломать случайно какую-нибудь из тонких костей. Однако тот остаётся стоять на месте и неожиданно хватает Сана за воротник пиджака. Страх потерял однозначно, но Сан вдруг, самым неожиданным образом, довольно улыбается. Ну наконец-то, у амёбного брата хоть какие клыки прорезались.       – Не смей так о нём говорить!       Голос Ёсана к таким интонациям точно не привык и неубедительно дрожит. Надо поработать. Однако на его приблизившееся лицо падает полоса красного света, демонстрируя хоть и жесть какую пьяную, но вполне реальную злость.       – Ага, как же! – продолжает сыпать насмешками Сан и хмурится всё больше. – Если уж мой брат выбрал члены сосать, то я считаю своим долгом помочь отличить нормальных пацанов от уёбков! – Он вновь издевательски хохочет. – Поверь, я уёбок, я своих знаю!       – Ты мне не брат!       Сила этой резкой и громкой фразы срабатывает лучше самого точного апперкота. Сан буквально отшатывается, будто Ёсан его ударил, и делает это даже быстрее, чем успевает сообразить. Это, блядь, крайне больно. Сан до скрипа стискивает зубы.       – И никогда им не был! – продолжает биться в истерике Ёсан, взмахивая руками и бросая их вниз. – Никогда! Никогда не был!       Каждый новый выкрик влетает наотмашь, отчего Сану больно почти физически, от дёргающего чувства в районе солнечного сплетения. Он ждёт, что ярость вновь застелит глаза красными оттенками. Но кругом и так всё красное. Только слёзы на щеках Ёсана – прозрачные и блестящие, и оттого Сан натурально погружается в тот самый серый октябрьский день.       Когда подоспевшие и так удачно дежурившие на соревнованиях врачи кое-как откачали бессознательного Ёсана и погрузили на носилки, Сан без остановки заливался слезами в крепких объятиях матери. Ему стало страшно, но ещё больше – больно. Кровью Ёсана на своих кулаках он перепачкал всё мамино платье, в истерике пытаясь оттереть их, но кровь... впиталась. На долгие годы вперёд.       – Он тебе дороже меня, получается? – тихо выдыхает Сан, чувствуя, как сжимаются со временем только ставшие сильнее кулаки.       Ему страшно, что сейчас самоконтроль закончится. Слишком легко потерять берега, особенно Сану, особенно накидавшемуся. Он боится, что всё повторится. Только теперь, будучи в два раза тяжелее брата за счёт сугубо мышечной массы, Сан может и убить.       – Ну и пиздуй тогда к нему... – медленно цедит Сан, вкладывая всю свою ярость в последнее, ледяное и предельно чёткое слово: – ...приёмыш.       Он попал в цель. Ёсан приоткрывает рот, распахивает свои гигантские глаза и весь мелко трясётся от самого обидного слова, какое только можно придумать. Сан неистово хочет видеть, что брату тоже больно. Сводному, приёмному, которого Сан с порога считал родным, но который так и не избавился от своего внутреннего клейма.       Сану хочется верить, что так он воспитает в младшем силу духа. Но Ёсан уходит настолько медленно, ссутулившись и притихнув, что никак не получается почувствовать себя хорошим старшим братом. Получается только остаться полным придурком.

* * *

      Минги мотает головой из стороны в сторону, будто пытается отказаться и отрицать свои замкнутые в ловушку чувства. Он так старательно закрывал глаза на всё, что вытворяли старшеклассники. Смеялся всегда, потому что все смеялись. Соглашался, потому что это было мнение большинства. Молчал, потому что не хотел проблем. Не хотел, чтобы коллективная жажда крови перекинулась на него.       Только не снова.       Однако теперь Ким Хонджун, его Бэмби с красивыми большими глазами, стал их жертвой. На него глаза не закроешь, его не выкинешь из головы. Он, маленький и испуганный, стоит перед глазами, как призрак. Как и сотни других призраков воспалённого сознания Сон Минги, которые смотрят на него, постоянно молчавшего и делавшего вид, что ничего не происходит. Минги сложно простить себе это.       Потому его рука накрепко хватается за воротник Чон Юнхо, всё старающегося отбиться, но легко теряющего равновесие. Сколько тот вообще выпил? Уж точно не больше Минги, у которого провалы в памяти происходят в реальном времени. Он тащит Юнхо прочь от людей, кажется, уже целую вечность.       И не хочет думать, что к Ифаню лезть попросту боится. Что Юнхо – это цель попроще и помягче, чтобы выместить своё негодование.       С чего Минги вообще так решил?..       Он останавливается на полпути вдоль коридора, когда впереди угадывается пустая круглая вип-комната. Куда только занесло. Ему свидетели не нужны. Минги хватается за отвороты белого пиджака Юнхо уже обеими руками и впечатывает спиной в стену. Наваливается поверх, вдавливая предплечья в его грудь.       – Какого хрена именно он, Юнхо?! – в невменяемом состоянии рычит Минги.       – Что ты такое несёшь? – сдвигает брови Юнхо.       По нему, блядь, и не скажешь, о чём думает. У Юнхо лицо непроницаемое. Колдовское. Вспоминается, как он умеет улыбаться. Как Мона, мать её, Лиза, хрен прочтёшь.       – Ты секретарь президента! – кажется, Минги громкость свою не контролирует, встряхивая Юнхо за шиворот. – Его правая рука! И ты не знаешь, не видишь, что происходит?!       – Убери руки свои, Сон Минги.       Голос у Юнхо какой-то странный, заставляющий цепенеть, но Минги бодро стряхивает с себя тревогу, раскалённый праведной злостью. Юнхо прекрасно тусуется со всеми ними. С Ифанем и прочими. С блядской Элефтерией, захватившей безграничную власть этой страшной осенней ночью. И как только Минги это пропустил...       – Без тебя не обошлось, Чон Юнхо. – Кулаки сжимаются крепче, и ткань под ними потрескивает на швах, но Минги и правда не контролирует ни силу рук, ни силу голоса. – Они сказали тебе выбрать жертву, да?! Выбрал кого послабее? Новенького?!       – Я сказал, убери свои руки.       Минги сгибается пополам, только мгновением позже уловив, что его, как картонку, переломал один удар по печени. В неразберихе он мотает головой и отлетает к противоположной стене. Чёртов Юнхо сам, как стена, он на ебанутого Сана похож, только выше и... страшнее.       Словно в замедленной съёмке Минги успевает увидеть, насколько быстро из рукава этого фокусника появляется отнюдь не очередной карточный трюк. В руке Юнхо мелькает нож.       Уши режет короткий звук откинутого лезвия, и в следующий миг Минги сам оказывается прижатым. В панике он теряет дар речи, буквально не может пошевелиться, чувствуя, как острый край ножа вдавился под подбородком. Юнхо пугает уверенностью и отточенностью в своих движениях.       Юнхо доводит до внутренней панической дрожи нечеловеческим холодом в чёрных глазах.       – Ещё одно слово, Минги, – ледяным тоном говорит Юнхо, – Скажи ещё хоть слово, и испытай моё терпение. Попробуй.       Распахнув глаза, Минги может только в панике ловить ртом воздух и пытаться не свалиться на месте от накатившего ужаса. Нож сильнее вдавливается в его шею. Сердце бьётся со скоростью пулемётной очереди.       «Среди них есть дилер, у него есть нож, – вспоминаются слова Бэмби, зачитывающего строки из найденного блокнота. – Ты ему не соврёшь, ты его не проймёшь».       Минги ведь вляпался в огромные неприятности, верно?       Сбоку слышатся шаркающие шаги, и Минги на свой риск резко поворачивает голову. В коридоре оторопело стоит один из парней в чёрной маске, из-за которой хрен разберёшь, кто это.       – Помогите... – Минги в ужасе от собственного катастрофически слабого голоса, но инстинкт самосохранения подсказывает звать из последних сил. – Пожалуйста...       Парень стоит всё так же ошарашенно, но вдруг делает небольшой шаг назад.       – Ушёл, – с нажимом коротко бросает Юнхо.       Минги дёргает головой обратно. Юнхо тоже оборачивается на незваного гостя, но того уже и след простыл.       «Он придёт за каждым, кто узнал, почти полгода... – продолжает взволнованно тараторить в голове Ким Хонджун, – ...управляет дилер Обществом Свободы.»       Твою мать. Минги от сковавшего страха не в силах пошевелиться. Перед ним сраный поставщик блядской Элефтерии. Улыбается жуткой нарисованной улыбкой. И, возможно, это будет последняя новость, которую Сон Минги узнал в своей жизни.       – Ты никогда не можешь остановиться вовремя.       Голос Юнхо множится эхом ускользающего сознания, превращаясь в пронизывающий ужасом шёпот.       – И лучше бы я в ту ночь с тобой не оставался.       Слова сыпятся на кружащуюся голову Минги, как лавина из огромных камней, а вместе с ними кривым калейдоскопом вылетают и обрывки смутных воспоминаний. Руки под его рубашкой. Губы на его шее. Шёпот. Этот шёпот.       Минги трясёт от накатившего чувства безысходности. Он не хочет помнить, но зато помнит его собственное тело. Не сопротивляющееся. Которое пошевелиться не может. Как тогда.       Кажется, его скоро вывернет наизнанку от нервов, от навевающего животный ужас голоса и образов, никак не собирающихся в одну картину. Кровать в том отеле. Он проснулся без одежды. Он сам разделся? Кто его раздел?..       Ноги больше не держат. Минги старается уцепиться за ускользающее сознание, но то будто тушит свет во всех комнатах паникующей головы. Алкоголь берёт своё как всегда, в самый неожиданный момент. Минги не волнует, что будет потом. Куда важнее поскорее отключиться от того, что произошло прямо сейчас, под весом собственного тела сползая на пол.

* * *

      – Где же искать её... – расстроенно бормочет Уён, приподнимая сложенную одежду официантов.       Ему бы, по-хорошему, в принципе не находиться в этом помещении, чтобы не набраться дополнительных претензий от стаффа клуба. Но Уён, к сожалению для самого себя, полностью растерян. Он замирает, оставив руку на чьей-то рубашке, и с трудом втягивает воздух в лёгкие.       Старается моргать почаще, чтобы откат пережитого стресса не догнал прямо здесь. Уён успеет разобраться со своими эмоциями позже. Сейчас бы привести в чувство Хонджуна, которого он едва уговорил вылезти из угла.       Уёну не доводилось сталкиваться с безумием. Поведение Хонджуна похоже на нечто подобное, хоть сейчас тот и просто сидит, сцепив руки на коленях и опустив голову. Как ни странно, Уёну не страшно. Только лишь бесконечно жаль, ведь нечто сродни той безумной боли он сумел испытать параллельно.       Какой-то новый уровень эмпатии? Уён отвечает себе таким же тяжким выдохом.       Чёртов Минги его бросил, а официанты все, как назло, заняты, и некого оставить с пострадавшим. Где-то там дожидается Сан. А всё игривое настроение Уёна улетучилось и даже не собирается возвращаться. Ущипнуть себя хочется. С каких пор Чон Уён и перестал хотеть секса?       – Зайка, дождись меня, пожалуйста, – он мягко кладёт ладонь на плечо Хонджуна, с болезненным уколом в груди чувствуя, как то дрогнуло от прикосновения. – Мне нужно найти твои вещи, а потом...       Прерывистый вздох прокатывается по светлой комнатушке, так разительно отличающейся от пылающей красным атмосферы остального клуба. Уён хотел бы оставить это всё и умчаться в свой лофт на всех скоростях, чтобы до утра гореть в сильных руках человека, который только что признался ему в любви.       Но Уён так не может.       – А потом мы поедем ко мне.       Он опускает голову и задумчиво покусывает нижнюю губу. Кому ещё есть дело до несчастного парня, в одну секунду ставшего изгоем по воле кучки придурков? Только Уён не может оставить эту ситуацию в покое. Так было и с Минги. Так было и с Ёсаном.       Только где же теперь Сон Минги и Кан Ёсан.       Собираясь с мыслями, Уён ласково проводит ладонью по поникшей макушке и срывается с места. Если уж решил, то чем быстрее, тем лучше. Так мысли не догонят его, подкидывая всё больше вопросов, ответы на которые Уён пока что не готов давать.       Он находит дорогу обратно в зал, но моментально сталкивается с выросшим из-под земли Чхве Саном. Ох и злой же у него вид. Уён почти сжимается от стыда, но всё же...       – Наконец-то, – бурчит Сан, хмурясь и складывая руки на груди. – Поехали наверх, тут сеть хрен поймаешь.       Уён отталкивает от себя наседающее осознание, что прямо сейчас должен будет отказать чёртовому Сану. Который даже готов ради него переступить через свои идиотские барьеры и...       – Мне нужен кто-то из... этих... – Уён сам не понимает, что несёт, и отводит глаза, но упрямо хмурит брови и стягивает губы в полоску. – Ифань и компания, кто-то из них!       – Да ты прикалываешься?! – вспыхивает Сан за одну секунду, и только теперь запоздавший локатор Уёна считывает, что тот и до этого был отчего-то невероятно зол. – Уён, твою мать, я жду тебя уже полчаса!       Удивительно, но он без стеснения орёт об этом чуть ли не на весь клуб, и спасает только гремящая музыка. Уён едва сдерживается, чтобы не расплыться в застенчивой улыбке. Любит значит, и правда. Только мозг Уёна всё ещё кое-как выдаёт реакции, потому что не может собраться после череды непредсказуемых событий.       – Мы позже обсудим, тут важное дело! – выпаливает Уён тонким голосом и пытается приблизиться, но Сан возмущённо отодвигается.       – Нахрена тебе они? Ифань и прочие? – он сдвигает брови, становясь серьёзным.       Удивительно. Это тот, кто чуть что, так сразу в ярость, крик и попытки самоустраниться. Вникает в проблемы Уёна теперь. На душе оттого теплеет, но жаль, что ноги несут Уёна быстрее, чем он успевает сформулировать, как же, чёрт возьми, он обожает этого психованного идиота.       – Я потом объясню! – бросает Уён через плечо. – Правда, объясню!       А они ведь стали ближе. Как ни крути, и это будто сон или сказка – ощущение, что до проблем Уёна хоть кому-то есть дело. Особенно когда есть дело тому, от мыслей о котором хочется оторваться от пола и взлететь.       Но Уён мчится вперёд. У бара он примечает высоченную фигуру Юнхо, который опрокидывает в себя остатки содержимого стакана. Что за непривычная картина. Но Юнхо точно знает, кто где проходил и куда пошёл.       – Юнхо, милый... – Уён сам себя кусает за язык от дурацкой привычки, обеими ладонями постукивая по широкой спине.       Сан его грохнет. Он ведь обещал, что расстанется. Это что такое вообще? Путаясь в собственных мыслях, Уён оказывается неготовым ко взгляду обернувшегося Юнхо.       Тот смотрит с настолько холодной усталостью, что единомоментно Уён вспыхивает яростью огня тысячи пожаров. Как же ему это надоело.       Никто во всей академии не смеет так на него смотреть.       – Будь добр, скажи мне, – язвительно и ядовито цедит Уён, уперев одну руку в бок и отставив бедро в сторону, – Куда твои дружки-старшеклассники дели одежду Ким Хонджуна?       Он явно накидывает больше, чем позволено. По их незримой и невербальной договорённости Юнхо чётко провёл черту, за которую лезть не стоит. Уён не придавал этому особого значения ровно до сих пор. Он вдруг понимает, что никогда в жизни не видел Чон Юнхо по-настоящему злым.       – Тебе зачем? – хмуро спрашивает Юнхо, привалившись локтем к барной стойке.       – А вот!.. – Уён вдруг понимает, что воздуха становится всё меньше, а раздражение, злость и внезапная неописуемая обида всё сильнее поднимаются в груди. – Потому что, понимаешь ли... Да блядь!       Он стискивает зубы, резко выдыхая, и будто пытается раз за разом завести себя на тон для разборок, но нужные эмоции глохнут, как старый двигатель, перекрываемые подкатывающей истерикой. Как же его это достало. Как же Юнхо его бесит.       – ...чёрт возьми, Юнхо! – Уён коротко мотает головой и вонзает в него острый взгляд, подрагивая от жгучей злости. – Ты будто не со мной встречаешься, а с долбанным Пак Сонхва! Да будь ты человеком, ради Бога, я не пустое место!       Может, это тот самый момент? Когда можно покончить с этим?       – Насколько я знаю, вещи в официантской, в тумбе около зеркала, – всё тем же уставшим, будто делающим великое одолжение тоном продолжает Юнхо и медленно отводит взгляд. – Что же касаемо Сонхва, то я много раз об этом говорил. Ну какие парни... – Он шумно выдыхает, будто безуспешно пытаясь улыбнуться. – Он мой друг, и в этом мире он любит только свою скрипку и красивых девушек. У тебя очень бессмысленная ревность.       Опустив голову, Уён плавно мотает головой из стороны в сторону и сжимает ладони в кулаки. Невозможно. Вообще нереально разговаривать с чёртовой стеной.       – ...то есть из всего, что ты сейчас мог мне сказать, – Уён вновь поднимает голову и злобно смаргивает выступающие слёзы, – Ты выбрал защищать святую гетеросексуальность своего друга? Юнхо!       Какая разница теперь. Уён готов послать его ко всем чертям, но плевки ядом просятся сами, настолько сильно он желает напоследок подцепить Юнхо за что-то больное. Но у того нет слабых мест.       Чёрт возьми, у него вообще нет болезненных точек.       – Да твой, блядь, Сонхва!.. – Уён задыхается от злости и вдруг истерически коротко хохочет.       Как же он сам устал. Он буквально балансирует на грани нервного срыва. Но глупые и бесполезные слова бесконтрольно продолжают вылетать.       – ...а ты у него сам спроси! – фыркает Уён, с трудом подавляя громкий всхлип под безумным весельем. – Он тебе расскажет, что с Ёсаном делал! И не раз, и не два! Он, знаешь ли, умеет развлекаться с красивыми мальчиками, этот наш президент! И вкус у него есть!       Буквально на секунду Уён совсем мимолётно улавливает перемену в непроницаемом лице Чон Юнхо. Необъяснимая злость рябью по воде проскальзывает следом за лёгким удивлением. Может, Уёну показалось?       В любом случае, этот разговор он больше не хочет продолжать, если не желает вдруг позорно разреветься прямо при всех. Потому Уён спешно направляется обратно, стараясь не думать, что покончить с этим всем у него в очередной раз не хватило духу.

* * *

      Громкая музыка долбит по ушам и находит Чонхо, кажется, в любом уголке этого проклятого места. Он блуждает в полумраке, потеряв смысл в лицах и видя только образы. Тени и маски, улыбающиеся в жутких оскалах, среди которых где-то есть друг, которого он предал, и друг, которого сам Чонхо хотел бы таковым назвать.       Странно, что пол под ногами не рушится, и что за предательство Чхве Чонхо не отправляется в ад, поражённый на месте. Бесноватая жизнь продолжается на этом адском балу, она будто только сильнее бурлит и кипит. Он останавливается, чтобы пропустить метнувшуюся парочку. Налетевший парень едва ли не с разбегу вжимает девушку в стену и, поднырнув, жадно целует. Им вообще ни до кого нет дела.       Но Чонхо немного стыдливо отводит глаза в сторону. Не потому, что стесняется таких вещей. Потому что желал бы подобного, теряясь в водовороте красного цвета. Он ни капли не выпил, но уже словно пьяный.       Может, от поцелуя с Ёсаном, на который незнамо как решился и теперь не может осознать. А может и от крепких объятий Юнхо, который держал и не выпускал. У Чонхо кружится голова. Он потерял ориентир и не понимает, в какой части клуба находится, на каком участке танцпола, окружённый телами, обрывками разговоров, вздохами и кроваво-красными лучами.       Так и оставшись стоять на месте, он осторожно подносит пальцы к виску. Будто это так сильно поможет вернуться к реальности.       – ...и тогда всё будет сделано, – доносится откуда-то спереди хоть и вальяжный, но непривычно весёлый голос Пак Сонхва. – Понимаешь ли, мой дорогой...       Чонхо слегка приподнимает голову и замечает, как тот болтает с каким-то парнем, помахивая бокалом вина в отведённой руке. По правде говоря, Сонхва руками так широко размахивает, будто уже и не особо заботится о цивильном виде своего костюма, где съезжающий пиджак в который раз приковывает внимание к местам на голой груди, едва скрытой узорчатой сеткой. По правде говоря, Сонхва уже чертовски пьян, вообще не замечая, как пара капель вина проливается из его бокала на пол.       Чонхо смотрит на разводы, оставшиеся на стекле прозрачной стенки. Говорят, алкоголь помогает обнажить нутро. Так неужели президент способен быть весёлым и болтливым?       В следующий миг Чонхо чуть не сшибает с ног кто-то, метнувшийся в другой конец зала. Он успевает различить лицо и...       – Ёсан! – восклицает Чонхо вслед, пытаясь поймать беглеца за локоть, но слабый голос безуспешно тонет в музыке.       Белокурая шевелюра Ёсана быстро исчезает в толпе. Он, кажется, снова плакал.       От этого на душе становится неспокойно. Как-то горько и совсем обидно, а причины Чонхо даже не пытается искать. Ёсана расстроить не сложно, он и сам массу причин найдёт, да только виной всему – их тайна. Их общая тайна погружает Чонхо всё глубже в собственное уныние, знаменуя мысли о неизбежности.       Ему страшно, что вновь случится что-то плохое. Что Кан Ёсана доконают валящиеся проблемы и неадекватные отношения. Чонхо чувствует, что должен его спасти, но не уверен, сможет ли. Их даже друзьями сложно назвать. Они только и делали, что лишь иногда огрызались друг на друга, пока в один прекрасный день не оказались в одной компании с новеньким. С Ким Хонджуном, который столкнул их лбами и заставил общаться.       Странное чувство пронизывает Чонхо, и он не замечает, как опускает ладонь и прижимает к середине груди. Он помнит Ёсана другим. Вредным, языкастым, болтливым, любителем пообсуждать одноклассников и пораспускать сплетни. Таким, от которого голова болела уже через минуту нахождения рядом.       Теперь же Ёсан – бледная тень, едва виднеющаяся за плечом блистательного школьного принца. Ёсан смотрит в пол и молчит. Ёсан режет себе руки, не в силах остановить слёзы. Чонхо не может, не способен отсеять эту картину из своей головы.       Он очень волнуется, слишком переживает по этому поводу. Ему хочется обнять Ёсана снова. Чонхо готов целовать его опять и опять, до тех пор, пока Ёсан не улыбнётся.       – ...ладно, чёрт с ним! – чрезмерно громкий смех Пак Сонхва вырывает из мыслей, действуя, как предупреждающая сирена. – Увидимся, дружище! Мне пора решить один вопрос!..       Резко подняв взгляд, Чонхо замечает, как президент не слишком ровной походкой сменяет курс и начинает движение сквозь толпу, прикрикивая хоть и без чёткой дикции, но с теми же приказными интонациями, чтоб дали дорогу. Он идёт ровно туда же, куда бежал Ёсан. Он к Ёсану и идёт. Чонхо в этом абсолютно уверен, заметив недобрый блеск в его глазах.       И действия опережают мысли Чонхо. Он практически бежит наперерез, проныривает между людьми и буквально вырастает на пути, заставив Сонхва даже слегка врезаться и отшатнуться с машинально приподнятым бокалом. Чонхо сделал это. Он сжимает кулаки по бокам от тела, старается держать спину ровно и смотреть прямо.       На большее его не хватает. Страх сжимает лёгкие, но и навязчивая мысль не покидает помутившийся разум.       – Отойди, – взмахивает свободной рукой Сонхва и сам пытается его обойти.       Но Чонхо вновь преграждает путь. Скоро его прилив смелости закончится, он покорно уступит и больше никогда не будет попадаться на глаза президенту в надежде, что тот неслыханную дерзость просто не запомнит.       – ...Чхве Чонхо, – вздёргивает бровь Сонхва и подкладывает руку под ту, что держит поднятый бокал. – Ты плохо слышишь?       Но Чонхо продолжает стоять на месте. Он врос в пол, чувствуя нарастающую злость. Сонхва даже не подозревает, но уже отобрал у него слишком много людей, что могли стать его друзьями или... близкими людьми? Бойфрендами?       – Не трогай его, – в накатившей злобе проговаривает Чонхо, сжимая кулаки всё крепче.       Незамедлительно Сонхва позволяет себе громко прыснуть со смеху и едва не окунается носом в бокал, намереваясь отпить. Но мигом передумывает. Он всем телом подбирается, будто пытаясь казаться ещё выше, и сужает глаза. Не в ярости – в концентрированной издёвке. Он всё понимает.       Злость переполняет Чонхо, хоть внешне его лицо абсолютно каменное. Сонхва понимает, что именно ему хотят донести.       – Ты уж определись, Чхве Чонхо, – предельно язвительно заговаривает президент, не сводя с него презрительного взгляда. – Кан Ёсан, или Чон Юнхо тебя так интересует?       Он вновь протягивает руку в желании сдвинуть, а то и смести препятствие с дороги.       – Ты тоже с ними определись, – громко и отчётливо цедит Чонхо.       Сонхва резко отдёргивает ладонь обратно. На его лице от неожиданности отражается целая вереница следующих друг за другом эмоций: ошарашенность, гнев, страх, смущение. Паника. Он высокомерно фыркает, но бросает короткие взгляды совсем иного толка.       Чонхо попал в цель? Сердце оттого ноет особенно болезненно, но и смелости прибавляется. Ровно настолько, чтобы немного свести брови. И не двинуться с этого места ни за что в жизни.       – Да ты...       У Пак Сонхва впервые в истории нет слов. Это очевидно по тому, как он хлопает ресницами и с трудом выравнивает дыхание.       И он уходит. С исказившимся побледневшим лицом, круто развернувшись на каблуках, но страшный президент, стиснув зубы, ступает восвояси. Чонхо готов с ума сойти от масштабов вероломства, которое только что совершил. Но он всё ещё жив. И мир всё ещё не рухнул, когда он осмелился хоть немного, но действовать.