Seven Deadly Sins

      Пошатнувшись, Хонджун ловко цепляется за край стены и понимает, что пора немного притормозить. Крепкий алкоголь во вкусные коктейли здесь наливают щедро, да так, что не почувствуешь сразу – только когда мозг начинает отлетать, пропуская парочку кадров из видеоряда.       Там вроде Минги его ждёт. Хонджун улыбается сам себе. Потерял немного счёт времени, но зато познакомился с отличными ребятами, поступающими в Оксфорд через год. Даже звучит нереально. Но вполне возможно, когда учишься в такой академии.       Шумно втягивая воздух через нос, Хонджун позволяет себе вольность и сам себя поглаживает по плечу. Чёрт побери, сам. Сам добился. И каждый новый день всё больше цепляется, врастает, пускает корни. Сорняк, который с участка не вытравишь потом, как сказала бы мать.       Он посмеивается. Самый упорный сорняк в этом саду роз.       – Ким Хонджун, – звучит сбоку голос, который он ожидал услышать меньше всего.       Повернувшись, Хонджун утыкается взглядом в прекрасный цветок, источающий тонкий аромат даже в чаде кутежа подземного клуба. Белоснежный, как первый снег. И вызывающий тревогу до странности очевидным символизмом.       Перед ним стоит Чон Юнхо, замерев всего в шаге и оттого возвышаясь, как башня. В руке у него белая лилия. Похоронный цветок, который староста плавно протягивает Хонджуну.       – Помнишь наш уговор? – на лице Юнхо нарисована жуткая маска, но чернеющие в красном свете глаза пугают куда больше. – Пойдём со мной.       Громогласный колокол будто отбивает свой звон над головой внутренне съёжившегося Хонджуна. Первой пролетает мысль, что не откупился. Не успел. Уже слишком поздно.       Второй же мысли попросту нет. Они все заканчиваются, когда Хонджун машинально берёт цветок в руку. У того гладкий холодный стебель и потрясающе красивая форма. Жаль, что такой ужасный смысл. Хонджуна пробирает мурашками. Он знает язык цветов, иначе не начал бы именно с цветка их сближение с Минги.       Последнего охота позвать на помощь. Но Хонджун упрямо стискивает зубы. Пальцам холодно от столь прекрасной лилии. Но он должен держать своё слово.       Юнхо удаляется по темнеющему коридору прочь от шума, танцев и веселья. Нехотя переставляя ноги, Хонджун следует за ним. Староста даже не утруждает себя проверкой, не сбежал ли приговорённый... к чему?       Хонджун часто моргает, заставляя двигаться едва шевелящееся тело. Его будто ведут на казнь. Он не может отделаться от поганого чувства тревожной неизвестности. А Чон Юнхо молчит, из всех знаков лишь вручив ему чёртов похоронный цветок. Юнхо идёт ровно и неспешно, сохраняя полную тишину.       До тех пор, пока не достигает дверей уборной. Откуда Хонджун не так давно вернулся, отчего в недоумении вскидывает взгляд, но Юнхо лишь пошире распахивает дверь и отходит в сторону.       – Проходи, – звучит его тихий голос, скрадываемый тёмными углами коридора.       Происходящее всё больше напоминает некую тёмную церемонию. Осторожно делая шаг за шагом, Хонджун заходит внутрь и в последний момент замечает подошедшие по бокам высокие фигуры в карнавальных масках. Твою мать. Паника охватывает за секунду, но...       Двое парней остаются снаружи. Юнхо же заходит следом и мягко закрывает дверь за собой. Охрана? Зачем?..       В местном туалете намеренно будто не видно вообще ничего, кроме смутных очертаний кабинок. Света много, он тянется белыми неоновыми полосами вдоль пола, потолка и рамки широкого зеркала над умывальниками, но приглушён донельзя. Белизна лилии, оставшейся в руках, тоже начинает светиться.       Хонджуну это не нравится. Чёрт возьми, вообще ничего из происходящего не нравится. Он чувствует себя мышью в клетке. Он должен сделать хоть что-нибудь. Хотя бы узнать, что его ждёт, иначе от неизвестности скоро запаникует окончательно.       – Юнхо... – он пытается вложить в свой тон как можно больше уверенности, но горло предательски пересыхает, выдавая невнятный писк. – Что я должен в ответ?       Дурацкая лилия всё ещё в его руках, и Хонджун дёргается к раковинам, чтобы оставить её там. Но роняет прямо перед собой, осознав, что стоит перед зеркалом. В том видно практически всё помещение, настолько оно огромно. И Хонджун в этом зеркале ужасающе маленький на фоне обходящей со спины рослой фигуры старосты.       – Ты, Хонджун... – Юнхо кладёт ладони на его плечи. – Ты сейчас станешь никем.       Горло сдавливает удушающий спазм ужаса, а тело пробирает крупная дрожь. Хонджун не соображает вообще ничего. Он спит? Наверняка же спит. Иначе хотя бы чёртово отражение улыбнулось бы ему самостоятельно, а не изображало бы перепуганный взгляд. В точности, как у него.       – У тебя не будет лица, – длинные пальцы Юнхо синхронно забираются под воротник его пиджака и отворачивают, плавно снимая тот с плеч. – Не будет имени. И с тобой сделают всё, что только пожелают.       Хонджун не в силах пошевелиться от сковавшего тело страха. Он пытается хотя бы протрезветь, но голова оттого только сильнее кружится, а Юнхо не останавливается ни на секунду. Всё так же стоя позади, он с разных сторон цепляет пальцами хитроумно закрученный шейный платок.       – Уён завязывал? Узнаю его работу.       Голос Юнхо звучит настолько спокойно и буднично, будто он заполняет классный журнал. Но он отбрасывает в сторону ленту платка и расстёгивает пуговицы на рубашке Хонджуна. Одну за другой. Так аккуратно и методично.       Хонджуну хочется заплакать. Ему хочется поднять крик и позвать на помощь. Он не верит, что это происходит именно с ним.       Юнхо делает нечто ужасное, когда аккуратно поднимает его руку и отстёгивает пуговицы на манжетах. Как же это методично. Как же он пугающе хладнокровен. Как он...       – Дальше сам, – тихо говорит Юнхо, по-прежнему стоя за его спиной с перекинутыми через локоть вещами. – Сними обувь, носки и брюки.       – Юнхо... – хрипло выдыхает Хонджун.       Он прекрасно понимает, как бесполезно уговаривать. Он может упрашивать сколько угодно, но абсолютно чётко осознаёт неотвратимость своей ужасающей судьбы.       Как висельник перед казнью.       – Что ты чувствуешь?       Хонджун силится вглядеться в лицо с нарисованной улыбкой, возвышающееся над ним в отражении. Он лишь пытается понять, насколько ошиблись абсолютно все, кто когда-либо назвал Чон Юнхо добрым, понимающим и заботливым. Кто назвал его своим бойфрендом. Кто назвал его своим другом.       – Ничего.       Юнхо медленно склоняет голову набок. Хонджун может поклясться, что узнаёт зловещую сущность с огромными рогами, взобравшуюся на пьедестал и сжимающую в когтистой руке массивные цепи. Одна из них ведёт к стальному обручу на шее Ким Хонджуна.       И тот вынужден подчиниться, раз заключил сделку.       Потому что когда-то точно так же стоял перед разбитым зеркалом и не мог справиться с паникой. Хонджун расстёгивает брюки, выбирается из одежды, внутренне воя от ужасающего бессилия. Он чувствует себя слишком одиноким.       Он не может противиться этой чудовищной воле.       Все они ошибались. Юнхо способен на леденящие кровь вещи. Уён в опасности. Чонхо в опасности. В опасности вся академия.       Хонджун прерывисто вздыхает и всё же обхватывает себя руками, в одних трусах оставшись стоять на холодной плитке пола. Его бьёт крупная дрожь, мешаясь с остатками алкоголя в крови. Голова кружится, но он из последних сил не падает, опустив голову вниз.       Шаги Юнхо, отнёсшего вещи к краю тумб с умывальниками, вновь раздаются совсем рядом.       – Я должен кое-что уточнить, – говорит он ровно тем же тоном, каким посвящал новенького в тонкости подготовки к факультативам. – Это наша хэллоуинская традиция. Она называется Суд Инквизиции, и тебе лишь не повезло под него попасть. Твоя часть сделки заключается в ином...       Хонджун вздёргивает голову, продолжая трястись всем телом. Ещё секунда, и он попросту не вынесет. Какие-то бесконечные условия. Какой-то бесконечный сумасшедший кошмар, сводящий разум с ума.       – Ни одна живая душа не должна знать, что здесь с тобой был именно я.       Пазл из скрежещущего острого стекла складывается в голове Хонджуна. И на лицо его лезет искренне безумная улыбка. Чёртов Юнхо. Чёртов со всех сторон беленький святоша. Хонджун не злится – он в по-настоящему ебанувшемся восторге, когда поворачивает голову, чтобы взглянуть на Чон Юнхо настоящего. Убедиться, что тот не шутит.       – Ты... понимаешь, что это – война? – полушёпотом и сквозь сумасшедшую улыбку спрашивает Хонджун.       И в ответ он видит первую эмоцию, за всё время проскользнувшую на лице старосты. Тот слегка ухмыляется в ответ.       А в следующий миг на глаза Хонджуна опускается тьма. Одним ловким движением Юнхо накидывает на его голову мешок и затягивает шнурок под подбородком. Потеряв ориентацию в пространстве, Хонджун шатается из стороны в сторону, направляемый лишь крепкими руками Юнхо. Тот пугающе сильный, когда вцепляется в его плечи и выпихивает на звук раскрывшейся двери.       Где Хонджуна заламывают под локти ещё две пары не менее сильных рук, заставляя пригнуться. Его тащат прочь, а паникующий мозг всё никак не желает даровать Ким Хонджуну минимальную передышку и хотя бы позволить сознанию вырубиться.

* * *

      – Нечего скучать! Я же вижу, что вы со скуки помираете, всем подъём! Подъём, подъём, ну же!       У старшеклассника Ву Ифаня по общим меркам красивый низкий голос, но Сонхва устал от него только за этот десяток секунд выкриков. Неуёмный, гиперактивный... Сонхва морщится, дёргая плечом, когда Ифань в запале кладёт на него руку и тут же заискивающе извиняется. Наклоняется, изображая льстивые почести, но вместе с тем приглушает голос у самого уха.       – Прошу прощения, Ваше Высочество...       Сонхва мрачнеет, резко отмахиваясь и выпрямляясь. Раздражает.       А вот остальная компания заинтересована поднятым ажиотажем. Ифань приглашает всех в вип-зону, всячески подчёркивая, что даже в подобном элитном клубе есть свой подраздел элиты. У Сонхва оттого только голова побаливает.       Может, выпил уже достаточно много. Он старается держать лицо, внутренне отмечая, что даже условно неподчиняющиеся общим правилам дети действующих чиновников интересуются его настроением. Двое парней, в основном держащиеся вместе, но всё равно ждущие от него некоего условного позволения.       – Сонхва, что случилось? Ты в порядке? – звонко восклицает улыбающаяся блондинка, сидящая напротив.       Неужели так заметно? Сонхва втягивает воздух, стараясь не смотреть на место подле неё. Там ещё недавно сидел Юнхо, но теперь, как влитой...       Сонхва не хочется об этом думать. Даже сама мысль кажется ему бездарной, глупой, дурацкой. Новый друг Чон Юнхо, Чхве Чонхо. Какой же, чёрт возьми, бред. Никогда в жизни Сонхва не признается, что источник его раздражения сидит ровно около этой милой девушки.       Он сосредотачивается на блондинке и снисходительно улыбается. После чего делает призывный жест рукой и поднимается под одобрительное гудение. Ву Ифань свою миссию выполнил – поднял целый стол, где все торопятся выпустить президента академии первым.       Выбравшись, Сонхва галантно подаёт руку той самой блондинке. Она в полном восторге, тут же вкладывая свои пальцы в протянутую ладонь. Поднимается, но так и не может оторвать глаз. Сонхва улыбается всё больше, и в этот же миг позади звучит робкий голос.       – Сонхва, эм... тебе что-нибудь нужно?       Он оборачивается, придерживая девушку за талию и продолжая сжимать её поднятую ладонь в своей. Внутри что-то противно сжимается при виде подошедшего Кан Ёсана. Кто только дал ему приглашение. Сонхва едва справляется с эмоциями, никак не выказывая злость вкупе с кусающимся чувством смутной вины, когда видит эти глаза.       Ёсан на нём повёрнут. Но теперь в этих больших глазах, обычно полных щенячьего восторга, плещется неприкрытая боль. Глупый. Он такой невыносимо глупый.       – Вы куда это? – бодро интересуется подоспевший за общей суматохой Юнхо.       Как же Сонхва ему рад. Чёртов Юнхо так вовремя, когда в лучших традициях и ментально, и вполне физически сдвигает Ёсана в сторону, чтобы занять своё место. Самое правильное. Подле. Отчего Сонхва окончательно успокаивается и призывно взмахивает свободной рукой.       – Пойдём с нами.       Он благостно улыбается, увлекая за собой спутницу вслед за командующим парадом Ифанем. Вскоре вся компания собирается в отдельной комнате, где совсем не европейски низкие диваны расположены вдоль круглых стен и закиданы мягкими подушками. Здесь более светло и уютно, а мягкий свет приглушается драпировкой полупрозрачной тканью от самого потолка. Будто какой-то магический шатёр со свисающими бусами и прочими металлическими украшениями.       Не раздумывая, Сонхва пробирается в самый центр и присаживается, принимая расслабленную позу. И правда, полулёжа намного удобнее, да и толпа собралась немаленькая, отчего его новой знакомой приходится тесниться прямо под президентский бок. Вот только с другой стороны всё намеревается пристроиться неуёмный Ву Ифань. Сонхва старается на него не смотреть, отворачиваясь к более приятной из сторон.       – Ваше Высочество, позволите...       Ифань не договаривает, перебитый всё тем же не менее вежливым голосом Юнхо.       – А что ж мы без напитков, главный тамада?       Интересно, если устроить между этими двумя поединок за звание самой непробиваемой бесящей улыбки, кто первый сдастся и зарядит другому в нос? Сонхва всё больше веселится, не оборачиваясь, и, к его удивлению, Ифань уступает место. Юнхо усаживается рядом. Сложно отделаться от ощущения стены, которую тот образует, отделяя президента от всех остальных.       Сонхва этому ощущению несказанно рад. Равно как и двум другим дамам, присевшим напротив. Джису и её подружка. Улыбаясь ещё шире, Сонхва перекидывает руку через плечи блондинки и сжимает пальцы, мягко придвигая ещё ближе к себе.       – Жаль, что я не с тобой танцую, – очаровательно улыбается та в ответ, охотно прижимаясь.       – Очень жаль, – любезно подхватывает Сонхва, неотрывно глядя в её глаза. – Я вообще рыжих больше люблю. Но ты милая, знаешь ли.       Он прекрасно чувствует это. Знает, что дуэт напротив жадно ловит каждое слово. Едва ли не затылком видит, как крепче сжимаются тонкие пальцы Джису на хрустальной ножке её бокала.       Не заинтересована? Сонхва найдёт миллион более сговорчивых.       Он продолжает обмен ничего не значащими фразами. О танцах, о подборе партнёрш к ученикам академии, о том, что для высоченного Сон Минги она таки маловата, а вот для Пак Сонхва была бы в самый раз. О том, что танцует Сонхва намного лучше и точно раскрыл бы её потенциал на максимум. Он в восторге от искренней болтливости этой девицы. Как минимум потому, что та сама же этими фразами наживает себе врага в виде всё больше мрачнеющей Джису.       Однако не только от неё исходит незримое напряжение. Сонхва чувствует его буквально рядом. Буквально подле себя и старается игнорировать изо всех сил. Он не хочет признавать, что ему нравится.       Нравится, как раз за разом нервничает в этот вечер Чон Юнхо.       – Прошу, Ваше Высочество! – перед носом появляется бокал, наполовину наполненный шампанским, за который Сонхва берётся почти машинально. – Миледи, возьмите и вы!       Ифань обходит круг, раздавая напитки. Приподняв свой, Сонхва прикладывается и делает несколько мелких глотков. Насколько же потрясающий в этом клубе алкоголь. Пьётся уж слишком легко. Или же это Сонхва в столь праздничном настроении?       – Итак, господа! – торжественно объявляет Ифань, и...       Только не это. Он приземляет на низкий стол посередине пустую бутылку из-под шампанского и показательно крутит вокруг своей оси. Присутствующие разражаются общим гулом недовольства вперемешку с энтузиазмом. Сонхва несдержанно закатывает глаза.       – Мы играем в бутылочку! – провозглашает Ифань тоном, не терпящим возражений. – И право первенства уступаем нашему президенту! Согласны? Давайте похлопаем!       Сонхва заламывает брови, морщась от подступающего испанского стыда. Что за глупая детская игра. Впрочем, большинство присутствующих одобрительно хлопают, заражая остальных. Всеобщее внимание и столь бурная реакция заставляют Сонхва лениво выпрямиться.       Он может отказаться. А может и нет.       Рука тем временем сама тянется к бутылке. Сонхва разбирает интерес. А вместе с тем и предчувствие, что делает он нечто, о чём сильно, крайне сильно пожалеет. Но бутылочка уже крутится. Описывает последнюю медленную дугу и останавливается... на нём самом.       Сонхва усмехается и поднимает взгляд под общий смех.       – Зеркало дадите? – он посмеивается всё громче.       – Нет-нет, Сонхва! – злорадно скалясь, Ифань сгибается над столом и упирается в края ладонями, выслеживая чёткую траекторию горлышка. – Она не на тебя смотрит! А на Юнхо!       Улыбка исчезает с лица практически моментально, уступая место чёткой тревоге. Удивительно, как же Сонхва недооценил её масштабы. Кажется, будто она всегда была здесь, рядом с ним, обнимала колючими лапами в то время, как он игнорировал это чувство так же мастерски, как и необъяснимо долгие взгляды своего секретаря.       Помощника. Лучшего друга. Чон Юнхо.       – Давай, Сонхва! – выкрикивает кто-то из толпы, тут же в пьяной браваде поддерживаемый остальными. – Правила есть правила!       Это какая-то шутка. Сонхва продолжает улыбаться, но всё более нервно. Если ему предложат на выбор прыжок с парашютом или же необходимость повернуться к Юнхо, он точно выберет первое. Вообще не задумываясь. Сонхва едва сдерживает сбивающееся дыхание, а гул всё не умолкает.       Им всем весело. А вот ему – не особо.       Отогнувшись от стола, Сонхва старается взять себя в руки. Вот же он, Юнхо, сидит рядом. Как же забавно шутит судьба. Сонхва медленно поворачивается под всё более одобрительные выкрики. И встречается с Юнхо взглядом.       Разумеется, тот улыбается, поддерживая общее настроение. Да только глаза у него... глубокие. Не разобрать в них, тёмных, вообще ничего. Оттого ли, что природный цвет такой?       Или оттого, что чёрные круги зрачков расширяются от взгляда на Сонхва?       – А мне его целовать или ему меня? – нарочито погромче спрашивает Юнхо под громкий смех.       – Ему! – перекрывает гул вошедший в раж Ифань. – Сам крутил, сам целует!       Чёрт возьми. Почему их ничего не смущает? Дыхание подводит, и Сонхва тут же набирает в лёгкие побольше воздуха. Почти незаметно для остальных, но очевидно для замершего вблизи Юнхо, чья улыбка слезает с лица всё больше, оставляя лишь нарисованную. Юнхо опускает взгляд прямиком на его губы.       Сонхва едва контролирует собственные ощущения. Неужели он так сильно напился? Неужели теперь он готов вот-вот покраснеть от смущения?       Юнхо уже целовал его. Как ни силится Сонхва забыть, но только об этом и может думать. О злости и об исступлённом желании, с которым его лучший друг однажды уже целовал его.       А потом всё покатилось к чертям.       Сонхва резко отстраняется и выпрямляет спину, после чего с непроницаемым выражением лица поворачивается к замершей публике.       – Я не буду этого делать, – с нажимом чеканит он и тут же внутренне ёжится от всеобщей бурной досады.

* * *

      Едва заметно Юнхо облизывает губы. Сонхва больше не смотрит на него, самолично обрезав этот контакт, на что внутреннее нарастающее недовольство всё больше дёргает на потерю контроля. Юнхо готов схватить себя же за руки, сам себя посадить на место и заставить успокоиться. Молчать. Сонхва был так близко. В голове продолжает стелиться ядовитый туман, щедро приправленный выпитым алкоголем.       Он ведь долго так таращится. Сонхва успевает вступить в спор с негодующим Ифанем, но его надменные отрывистые реплики звучат будто из-под толщи воды. Изящные пренебрежительные жесты рукой размываются перед глазами. Юнхо не очень любит алкоголь.       От алкоголя легче потерять контроль и сделать нечто непоправимое.       Например, схватить Сонхва за плечи, развернуть обратно и поцеловать. Эта проблема ведь так просто решается. Этот план всё больше кажется Юнхо разумным, и его совсем не смущает, что...       – Всё, я придумал! – оглашает вип-комнату громкий голос Ифаня, задравшего руку и призывающего всех умолкнуть.       Его глаза медленно прищуриваются, а голос становится вкрадчивей, да и вся поза, язык тела – всё вызывает в Юнхо сплошное раздражение. Ифань, как холодный склизкий спрут, обволакивает щупальцами всё помещение. Хищник, чья охота который год то и дело пытается затронуть Пак Сонхва.       – Не хочешь целоваться, значит хуже будет... – сквозь хитрую улыбку шипит Ифань и глядит исподлобья на замершего в горделивой позе Сонхва. – Расскажи нам тогда... что-то интересное. Какой-нибудь секрет, – он ухмыляется ещё шире, – Самый позорный секрет твоего секретаря Чон Юнхо. Вы ведь друзья с ним?       Картинка перед глазами проясняется в тот самый миг, когда Ифань переводит взгляд на повернувшегося Юнхо. Ничего такого вроде бы и не требует, а всё равно охота его изничтожить. Он нарывается. Он – ядовитая змея, которую бесполезно давить подошвой.       Но Сонхва осторожно поворачивает голову, на что Юнхо незамедлительно отвечает молчаливым взглядом. Только сейчас он понимает, как много Пак Сонхва может рассказать. Как ни крути, Сонхва уважает и чтит любые правила, и этот отказ точно дался ему тяжело.       Просто Сонхва никогда в своей жизни не собирается целоваться с парнями. Он был готов убить Юнхо за тот поцелуй. Он отстранился ещё больше, их дружба треснула, и Юнхо пришлось мириться с ещё большей пропастью. Юнхо её сам создал.       И ему плевать, если Сонхва расскажет об этом всем. Но крайне сложно представить, как Юнхо собирается пережить насмешку во взгляде самого Сонхва. Как пережить, если тот посчитает это забавной шуткой и таким образом решит окончательно перечеркнуть для Юнхо возможность к себе приблизиться.       Юнхо и сам не верит в такую возможность. Но он не готов мириться с этим жестоким фактом сейчас, когда сердце само по себе начинает биться быстрее. Сонхва смотрит на него слишком внимательно.       – Секрет? – президент усмехается и отводит взгляд, чуть закатывая глаза. – Ладно. Вы бы только знали, как же Чон Юнхо любит...       В ушах резко глохнет, будто всё тело разом решило уйти в отрицание и никоим образом не дать Юнхо осознать жестокую правду. Любит, но может продолжать это делать в полном одиночестве. Любит, но никогда не получит взаимности.       – ...дедовскую попсу! – заканчивает Сонхва, улыбаясь всё шире. – Вы только включите ему Modern Talking и увидите результат!       – Чего?! – у Ифаня отвисает челюсть, но он не может сдержать хохот, как и все вокруг.       Распахнув глаза, Юнхо оборачивается на собравшуюся публику. Он сам смеётся, не в силах поверить, что из всех позорных фактов Сонхва выбрал самый... безобидный?       Сам же Сонхва несколько раз коротко хлопает его по плечу.       – Ты покажи им! – с несерьёзной издёвкой восклицает он, перекрикивая общий смех. – Покажи свой плейлист!       Давясь смехом, Юнхо лезет за телефоном и без труда доказывает несостоятельность своего музыкального вкуса. Он-то считает Си Си Кэтч иконой, и никто не способен в этом его разубедить. А в списке помимо неё собралось ещё с десяток исполнителей бодрого диско 80-х годов, что Юнхо и демонстрирует, отворачивая экран. Публика взрывается новой волной хохота, и Юнхо им неосознанно вторит.       Он смеётся от облегчения. И оттого, как сильно сейчас Сонхва похож на его друга из средней школы, улыбаясь как-то уж слишком просто. Не скованно, с извечной злой иронией, но, пожалуй, никогда не желая хоть чем-то ему навредить. В порыве Юнхо перекидывает руку через его плечо, а второй имитирует взъерошивание волос кулаком, так и не коснувшись при этом склонившейся в смехе головы Сонхва.       Если с этой головы упадёт хоть один волос, то виновник сиюминутно наживёт себе самого страшного врага в виде Чон Юнхо.

* * *

      Ёсан определённо лишний. Он утвердился в этой мысли буквально с первого взгляда Сонхва на него – и последнего, потому что далее так и не выходит поймать эти глаза. Увязаться следом за шумной компанией было также плохой идеей, но Ёсан всё равно это сделал.       Он чувствует себя привязанным. Не в высокодуховной интерпретации Уёна, когда тот начинает долгие и вдохновлённые рассуждения о любви, а самым настоящим образом с верёвкой вокруг шеи. Сонхва тащит его за собой. Видимо, Ёсан привык за ним ходить, как это делает Юнхо. Иногда ходит вместе с Юнхо. Иногда вместо Юнхо.       Но теперь староста класса, секретарь президента и лучший друг Пак Сонхва сидит рядом, в то время, как Ёсан оттеснился куда-то в сторону. Сонхва выглядит счастливым, когда смеётся, переговаривается о чём-то с Юнхо и... продолжает скользить взглядом мимо. Будто Ёсана здесь вовсе нет. Будто не Ёсан намного больше заслуживает сидеть там.       Он отпивает исключительного качества шампанское, но то всё равно горчит на языке и не приносит удовольствия. Тяжесть в груди только разрастается всё больше. Все присутствующие, кажется, убедились, что Сонхва не станет целоваться с парнями. Ёсан едва сдерживает нервную улыбку, до которой, впрочем, никому нет дела.       Сонхва не только целовал. Тело помнит все его прикосновения. Как ни старается Ёсан лишний раз не погружаться в воспоминания, но покадрово помнит прекрасное тело, давящие фразы и боль, которую быстро заместило ни с чем не сравнимое удовольствие. Которое вскоре тоже заместила груда битого стекла, что звенит и перекатывается в груди до сих пор и вонзается в плоть острыми краями.       Оттого рука чешется. Ёсан вздыхает, незаметно чуть сильнее прижимая её к животу. Он снова ссутулился так, что толком и не видит происходящего вокруг, прикладываясь к алкоголю всё больше и больше. Почему Юнхо, а не он?       Почему при всех их тайнах с Сонхва, сугубо личных, Ёсан не заслуживает быть рядом? Почему Сонхва продолжает обнимать эту девушку? Как приблизиться к нему?       Ёсан хрипло выдыхает, вдруг ощущая срочный прилив слёз, жгущих глаза и размывающих картинку перед взором. Только этого не хватало. Вокруг смеются старшеклассники, дружно радуясь, когда дурацкая игра образовывает всё более странные парочки и заставляет те целоваться. Кто ограничивается поцелуем в щёку, а кто подходит со всей ответственностью – оттого ажиотаж, подогретый алкоголем, только крепнет.       Ёсан же готов умереть от стыда, когда горячая капля срывается с его ресниц и стекает по внешнему краю бокала в подрагивающей руке. Сейчас весь его мейкап можно будет хоронить. Интересно, если бы все многочисленные поклонницы Пак Сонхва собрали свои слёзы в такой бокал, как долго тот смаковал бы?       Остаётся лишь надеяться, что никто не видит, как Ёсан вот-вот заново всхлипнет. И, наверное, выбежит прочь, не выдержав позора. Это всё слишком тяжело даже для него.       Уверовал в свои силы. Ёсан иронично улыбается одними краями губ, будто это выражение лица способно прогнать слёзы прочь. Может, и Юнхо так делает? Постоянно улыбается, чтобы не чувствовать боль от ножа, который Сонхва мастерски способен вонзить в самое сердце?       По первому помощнику и не скажешь. Ёсан украдкой поднимает взгляд на Юнхо, который попросту светится от счастья. Он, а не Ёсан. Обласканный вниманием Пак Сонхва. Пожалуй, такая награда положена за выслугу лет.       Или же некоторые люди просто не заслуживают такой чести по факту своего существования. Ёсан стискивает зубы, но в этот же момент замечает на себе другой взгляд.       Никому до него нет дела, но лишь одна пара внимательных глаз следит поодаль. Чонхо. Он-то что здесь забыл? Ёсан не скрывает удивления, но тут же ощущает отрезвляющий укол осознания. Мрачный и внимательный взгляд Чхве Чонхо говорит только о том, что Ёсан опять похож на тряпку. Что у него, возможно, макияж размазался, или же в принципе вид побитой собаки, которая скулит, но всё равно страстно тянется к жестокой руке хозяина.       И это злит. Ёсан опускает глаза, решительно допивая остатки шампанского, и намеревается покинуть комнату как минимум, чтоб проверить свой внешний вид. Сонхва не станет его жалеть. Он, наверное, никого не жалеет.       – Кто следующий? Эй, куда?!       Громкий голос старшеклассника Ифаня останавливает Ёсана на полпути, а сам он тянется через соседа и одним нажатием на плечо приземляет ошарашенного обратно. Точно, очередь же распределилась по кругу.       – Крути, дорогой новый помощник принца! – смех Ифаня звучит будто бы особенно издевательски. – Как тебя там зовут? Я забыл, блин... Юнхо Номер Два, да?       Под общий громкий хохот Ёсан сосредотачивается на лежащей бутылке. Ему не нравится такое сравнение. Не нравится веселье по этому поводу, не нравится тон. Он не стал для Сонхва лучшим другом, не стал даже лучшим помощником, чем Юнхо. Но зато он знает и прекрасно помнит, каков президент на вкус.       – Это мой Ёсан, идиот! – доносится за общим гулом весёлый голос Сонхва. – Повежливей!       Дружный гул теперь становится многозначительным, перекидываясь на ржущего и картинно извиняющегося Ифаня. Ёсан же краснеет. Он себя ненавидит за это, но тянет руку к бутылке и улыбается, как полный идиот. Как мало ему нужно для счастья – только лишь определение «свой» от Пак Сонхва.       Он смотрит на крутящуюся бутылку, в какой-то мере надеясь на чудо. Что сейчас она укажет на президента. И тот, конечно, откажется вновь, но посмотрит на Ёсана. Больше всего на свете среди боли, глумливого смеха и безликих девиц на одну ночь ему нужен взгляд Сонхва.       Чтобы он дальше боролся. Чтобы стал ещё лучше. Горлышко замирает на месте.       Ёсан поднимает пустые глаза на растерянного Чонхо.       – О нет, ваши секреты нам неинтересны, парни! Целуйтесь! – выкрикивает Ифань на опережение и тонет в одобрительных возгласах.       Чужие руки подталкивают Ёсана вперёд, убеждая, что сопротивляться бесполезно. Он же может только отслеживать в опустевшей голове осознание, что сам же крутил. Сам целовать должен. Того, с кем намеренно не пересекался последние несколько дней.       Из всех людей бутылочка выбрала Чхве Чонхо, которого тоже активно выпихивают поближе. Сложно по тому сказать, удивлён он, или расстроен, а может и смущён. У Чонхо всегда лицо одинаковое, и когда тот смеётся, то это всегда очень внезапно. Оттого и смешнее в два раза. Ёсан молча хлопает ресницами.       И как его целовать? Может, тоже в щёку? Кажется, разбушевавшийся Ифань за это с потрохами сожрёт. Или в губы?       Ёсан отводит глаза, лишь бы не смотреть на дурацкого Чонхо, но встречается глазами... с Сонхва. Тот смотрит как-то уж слишком внимательно. Без яркого неудовольствия, но и без одобрения. Будто изучает что-то или присматривается. Проверяет? Это проверка такая?       Ёсана в секунду охватывает необъяснимая паника. Он нихрена не понимает Пак Сонхва и душу готов продать за возможность прочесть его мысли в этот момент.       И в этот же миг Ёсан резко оборачивается на грохот деревянной столешницы, а после – почти задыхается от неожиданности. Он успел заметить, что Чонхо сам подался вперёд, оперевшись коленом на стол. И Чонхо обхватил ладонями лицо Ёсана, дёрнув к себе, а прикосновения его губ такие же стремительные, будто смазанные, но в этом чувствуется конкретное намерение. Напуганный Ёсан хватается за его запястья, но Чонхо сам выпускает.       А после подскакивает на ноги и за какую-то долю секунды выметается из комнаты под общий смех, поздравления и смешливые окрики. Ёсан приземляется обратно на своё место, часто моргая распахнутыми глазами, и прикрывает ладонью горящие губы. Уж от его реакции точно все в восторге, якобы сочувствуя и подбадривая. Все, кроме Пак Сонхва, вновь неистово увлечённого разговорами со своей улыбчивой новой подружкой.

* * *

      Рука Уёна хватает за запястье аккурат перед лифтом, но Сан резким движением вырывается. Собственные пальцы сжимаются сами собой, по привычке, и кулак боком с размаху бьёт по кнопке вызова.       – Сан! – повышает голос Уён, стоя за спиной.       Ещё претензии какие-то выкатывает. Сана едва ли не трясёт от гнева, и он будто даже слова все забыл. Уён имеет наглость преследовать его, цепляться и, неудивительно, если не собирается даже извиняться. Все они одинаковые.       – Посмотри на меня, – с нажимом и чистейше охуевшей строгостью твердит Уён. – Чхве Сан, прекрати этот цирк и поговори со мной.       – Чёртова шлюха, – шипит Сан в ответ и залетает в открывшийся лифт.       Он хочет, чтобы Уён отстал. Исчез, развоплотился, вернулся ко всем тем парням на танцпол, но отвалил подальше и не попадался на глаза. Иначе Сан его убьёт. Бешенство застилает глаза, и непонятно, куда дальше понесут ноги. Сан готов идти домой пешком и добраться к утру, но не видеть, не слышать и не вспоминать.       Уён чувством самосохранения никогда не славился и вламывается следом, боком протиснувшись в сужающиеся двери. Те с шипением схлопываются, а Сан готов. Готов толкнуть и впечатать в стену. Как и хотел, в этом самом лифте, но теперь он скорее перегрызёт Уёну горло, чем прикоснётся к его лживым губам.       – Мы поговорим спокойно, или так и будешь изображать псину бешеную? – наседает Уён, чьё лицо скрыто в полумраке.       Он, твою мать, имеет наглость строить из себя мамку, отчитывающую истерящего ребёнка.       – Ты с этой штукой завязывай, ок? – рычит Сан и сжимает кулаки. – Я тебе не терпила, чтоб лапшу мне навешивать. Отвали от меня, Чон Уён.       – Сан, ну послушай же...       – Закрой рот!       Поднявшийся крик Сана продолжает звенеть в тишине лифта. Подумать только, Уён заперт с ним один на один в закрытом тесном помещении, и Сан готов кинуться в любой момент, но не делает этого. На язык даже не лезет грязь, которой он любит поливать этого женоподобного парня, вдруг сжавшегося и вдавившего голову в плечи.       Уён залез слишком глубоко, и Сан прекрасно понимает, что не единожды чувствовал себя преданным, но продолжал ему верить. Не единожды Сан оставался брошенным среди руин своих ожиданий и, может, ему действительно нужно было увидеть всё своими глазами, чтобы окончательно убедиться.       Он не будет иметь никаких дел с Чон Уёном. От одной только мысли об этом в груди начинает зиять образовавшаяся пустота. Только за это ощущение Сан готов его ненавидеть.       Двери за спиной притихшего Уёна разъезжаются, и Сан отпихивает его в сторону, выметаясь прочь. Впереди скрипит автоматическая тяжёлая внешняя дверь, а ноги запинаются о ступеньки, на что Сан выругивается, но не сбавляет скорости.       – Что я такого сделал? – заново вскидывается за спиной вышедший следом Уён. – Посидел, поговорил? Потанцевал?!       Перед глазами Сана всё горит красным, а желваки играют на скулах. Не дорожит своей жизнью. Сан его прикончит, если услышит ещё хоть слово, и пинает дверь ногой, отчего та низко гудит на весь пустынный заброшенный зал маскировки.       – Сан, ну хватит! – с прорезавшимся отчаянием восклицает Уён.       Слышны его торопливые шаги, когда тот пытается догнать Сана в последних дверях. Но Сан ускоряет шаг и выскакивает на улицу, тут же обдаваемый щедрым порывом холодного вольного ветра. Волосы сносит на лицо и шарашит в разные стороны, будто напоминая, что скоро наступит зима, и подобная погода станет привычной.       Вот как тут курить?       Сан, морщась, опускает лицо в ладони, но лишь на секунду – чтобы убрать волосы с лица и поднять голову выше. Чёрное небо сливается с теменью вокруг. От подступающего бессилия ему хочется пнуть землю под ногами. Он поверил блядскому Чон Уёну, как последний идиот.       И пенять больше не на кого. Сан ни одной шлюхе в своей жизни не доверял до тех пор, пока их королева не положила все силы, чтобы прикинуться его братаном. Какой же идиот, и чего только ждал?       Уён точно в этот вечер решил отъехать в травмпункт, потому что обходит его и встаёт напротив.       – Да, – доносится его дрожащий голос. – Да, – Уён повторяет это твёрже, когда Сан машинально отворачивает голову, но блядский прилипала сдвигается, чтобы попадать в поле зрения. – Вот такой вот я, да. Смотри на меня.       – Пошёл вон, – цедит Сан сквозь зубы.       – Поизвиняться перед тобой? – вновь заводится Уён, сузив глаза так, что это видно даже в полумраке ночи. – За что? За сцены твои ревностные? А что толку? – Он дёргается вперёд и зачем-то резко разводит руки в стороны, срываясь на звенящий крик. – Лучше ударь меня! Так ведь ты решаешь проблемы?!       В голове Сана отбойным молотком стучит воспалённый пульс, и он не замечает, как начинает орать в ответ.       – Ты нихрена не понимаешь!       – Не понимаю?! – громкости Уён не сбавляет, отчего всё внутри Сана трясёт от нарастающей злобы. – Я здесь, Сан, с тобой! Не там, не с ними! Выясняю твои истерики, потому что влюбился!       – Серьёзно?! – с надрывной иронией восклицает Сан и широко улыбается.       Он смеётся во весь голос каким-то болезненным смехом, с примесями неистовства. Будто вся злоба резко превратилась в такое же полыхающее веселье. Наверное, Уён таки прав. Истерика знатная.       Вот только Уён снова молчит. В темноте толком не видно его лица, но почему-то вся безумная радость улетучивается так же быстро, как и появилась. Ещё пару мгновений назад Сану хотелось сровнять его с землёй, но теперь он напряжённо вслушивается в тихое прерывистое дыхание.       Он снова что-то сломал. В порыве бешеного гнева Сан заново что-то развалил, и хоть внешних разрушений нет, но надлом он чувствует. Перегнул.       И оттого чувство подбирающейся необратимости будит в нём ошеломлённую совесть. Неужели Уён сказал правду?       Тот продолжает молчать, теперь опустив голову и шумно втягивая воздух через нос. Сан больше не способен справиться со всем кавардаком разнообразных эмоций, от которых сознание чертовски сбоит.       Злость, обида, ревность, разочарование, гнев. И любовь. Если он и хотел услышать слова признаний, то не так. Но судьба, похоже, распоряжается по-своему.       Сан осторожно протягивает руку и склоняется ближе. Замёрзшая ладонь ложится на щеку Уёна, слишком горячую, и вместе с тем новый злой порыв ветра обдаёт их двоих, пробирая до костей холодной и страшной хэллоуинской ночью.       – Как жаль, что я... – хрипло шепчет Сан вполголоса, прижимаясь щекой к виску Уёна и медленно проводя большим пальцем по его щеке, – ...тоже влюбился.

* * *

      Для Минги легко потерять счёт времени. Достаточно только услышать, что весь алкоголь на баре – бесплатный. Он увлёкся и не скрывает, ведь неизвестный по счёту стакан помогает восстановить настроение до хоть какого вменяемого уровня.       Минги что-то очень хотел забыть. И успешно забыл.       Он, пьяно улыбаясь и опираясь локтем на стойку, набирает Бэмби десятое сообщение в попытке не опечататься хотя бы на этот раз в слове «где». Легко потерять счёт времени, да только долговато тот пропадает.       Только сейчас до Минги доходит, что он находится в натуральном военном бункере, переоборудованном под клуб. Ни одно из сообщений не отправлено. Он хлопает себя по лбу и решает, всё же, немного встряхнуться.       Где этого Хонджуна носит? Минги снова готов танцевать, и на этот раз даже готов предлагать что-нибудь поинтереснее без страха получить люлей в ответ. Он, твою мать, лучший кавалер. Именно так в Сон Минги отвечает чудодейственный алкоголь.       Прогуливаясь по залу, Минги хочет верить, что идёт ровно. Это ещё не рекорд и даже не самая большая его доза, раз встречные собеседники вполне понимают сумбурную речь. Никому из них Хонджун не попадался на глаза.       То ли на благодатную почву выпитого попадает зерно шальной тревожности, то ли Минги действительно что-то предчувствует. Не такой большой этот «Сигнал», чтобы вот так взять и потеряться.       Минги добирается до двери туалета, и сам гонимый нуждой, но в проходе сталкивается с кем-то. Низкий рост встречного препятствия на секунду заставляет обрадоваться. Но это всего лишь Чхве Чонхо, опустивший голову и пытающийся протиснуться мимо.       Так вот же оно.       – Чонхо! – восклицает Минги и озаряется широкой улыбкой. – А где Хонджун?       Не глядя на него, Чонхо всё же пропихивается и устремляется вдоль коридора. Почти бежит навстречу шуму голосов и громкой музыке. Или же бежит от разговора?..       Спустя десяток минут, Минги возвращается в тусовку. Так и не нашёл Бэмби, протусовавшись в полумраке и дождавшись, когда все занятые кабинки освободятся. Нигде Хонджуна нет. Накатившее дежавю шепчет, что здесь хотя бы не три этажа и два миллиона комнат, как в директорском доме.       Начиная хмуриться, Минги сворачивает в другой коридор, где ещё не был. Там вип-зона, но чем чёрт не шутит. У Бэмби язык так подвешен, что мог и туда просочиться, да и, может, там видел кто. Из светлой комнаты доносится приближающийся громкий смех.       Минги замирает в проходе, опершись на дверной косяк, и фокусирует взгляд, обводя им собравшуюся толпу. Хонджуна и здесь нет. Зато чуть ли не вся Элефтерия в сборе, что не может не радовать. Пусть кучкуются и держатся подальше, как в общаге делали.       В последний миг Минги натыкается взглядом на Пак Сонхва.       – Минги! – восклицает тот и выпрямляется, широко улыбаясь.       Сонхва ему... так рад? Минги показалось, или у президента очень заметно подёргивается край этой самой улыбки, а в раскрытых глазах читается скорее призыв о помощи?       – А?! – громогласно оглашает помещение Минги и хохочет вместе со всеми.       – Иди сюда, к нам! – не унимается Сонхва, постукивая ладонью по краю стола.       – А! – в понимании коротко бросает Минги и пьяно хихикает, почёсывая затылок. – Не, я Ким Хонджуна потерял! Не видели?       – Не съезжай с темы, Пак Сонхва!       От настырного окрика он едва не подпрыгивает на месте и тут же находит источник звука. Со спины не узнал, а Ифань-то чуть ли не перед ним сидит. И указывает пальцем на замершего президента.       Кажется, Минги ввалился прямо в разгар каких-то разборок.       – Не отнекивайся, в этот раз я выбил джекпот! – Ифань злорадно хохочет и моментально переходит на вкрадчивый тон. – Ты не бойся, делать ничего не надо. Сиди только смирно...       Обшарив комнату взглядом, Минги едва сдерживается, чтобы не прыснуть. Это всесильная Элефтерия тут бутылочку затеяла? Вполне в их духе.       – ...дурацкая игра, – цедит сквозь зубы мрачнеющий с каждой секундой Сонхва.       Он резко поднимается с места под недовольные оклики, но даже и не думает останавливаться. Переступает через вытянутые ноги соседей, а сидящие подальше спешат сами освободить путь. Постепенно до Минги доходит. Ифань выкрутил себе в бутылочке поцелуй с Пак Сонхва.       Такого даже самый бухой мозг нарочно не придумает.       Главное, не заржать прямо перед приближающимся президентом. Минги едва сохраняет самообладание, отступая в сторону и освобождая проход, а Сонхва вихрем проносится мимо.       Не долго думая, Минги тоже спешит покинуть вип-зону. Ему совсем не хочется пересекаться вблизи ещё и с поднявшимся Чон Юнхо.

* * *

      В темноте едва ли можно что-то разглядеть. Но когда шершавая ладонь Сана с удивительной осторожностью касается его щеки, Уён потерянно закрывает глаза. Обрушившись под градом безжалостного смеха над своими вскрывшимися чувствами, он так и не может опомниться. Он едва верит, что голос Сана может быть столь тихим и проникновенным.       Но темнота на то и дана, чтобы закрыть глаза и прочувствовать, как холодный ветер треплет полы длинного пиджака. Уён превратился в статую. С неистово пылающими щеками.       – Поцелуй меня, – шепчет он в надежде, что за рваными порывами воздуха Сан его услышит.       Сан его слышит. Всё та же рука смелее спускается на шею, а Сан целует со щемяще знакомым и уже привычным порывом, от которого пульс всё больше учащается. Уён не знал до этого момента, что близость может быть такой. Будто тело его может быть храмом, наполнившимся благодатным теплом. Он тянется навстречу.       Уён не может себя остановить и даже не собирается, подхваченный незримой волной. Эта статуя ожила вновь, и руки его, скользнув вверх под груди Сана, сжимаются на плечах. Уён прильнул в ответ, понимая, что весь трепещет вовсе не от холода. Он не хочет открывать глаза, целуя, касаясь языками и тая в резких крепких объятиях.       Сан молча отрывается, но только чтобы принудить Уёна запрокинуть голову и прижаться к его шее. Происходит нечто необъяснимое, сумасшедшее и невероятное. Уёна охватывает знакомый огонь сладострастия, для которого достаточно любой малой искры, однако теперь тот сияет и переливается, покрывая ноги и спину, облизывая всё тело. Теперь этот огонь не окунает его в обожаемую грязь разврата, а поднимает выше.       Влюбился. Взаимно. Уён хватает холодный воздух ртом, когда Сан в молчаливом заявлении прав прикусывает шею, и улыбается. Никому не разрешал, но Сану можно. Сану всё можно, что только пожелает. Уён умеет и исполнит, Уён отдаст, только чтобы вновь и вновь чувствовать искреннее и безграничное счастье от последней рухнувшей преграды.       На холодном ветру ему становится жарко, а улыбка плавно превращается в полуоткрытый рот, жаждущий новых поцелуев. Он поцелует Сана везде, где тот скажет.       – Не хочу возвращаться, – хрипло шепчет Сан, едва касаясь губами его уха, и тут же коротко и несильно прикусывает, отчего Уёна пробивает крупная дрожь, а длинные серёжки отзываются тихим звоном.       – Поехали ко мне, – Уён выпаливает это раньше, чем успевает сообразить. – Чёрт... – Он шумно втягивает воздух, секундно кусает нижнюю губу и обвивает Сана за сильную шею. – Как же плевать...       Вообще всё равно, что происходит там, под землёй, когда Сан обнимает всё крепче и выказывает согласие, всё дольше и неистовей целуя его шею. Уён больше всего на свете любит хотеть телом, но теперь он хочет ещё и трепещущим сердцем.       – Минги надо предупредить... – сквозь шумное дыхание он бегло облизывает губы. – Спуститься, ему сказать, сети нет нихрена, волноваться будет... – Уён бегло шепчет, будто сам себя уговаривает. – Плевать на остальных, вообще на всех плевать, плевать...       Он сдавленно выстанывает, не выдерживая давления и не контролируя, что делает и несёт. Зато Сан едва не отскакивает. Он тут же хватает Уёна под локоть и тащит обратно к обветшалому зданию.       – Бегом к своему Минги, иначе я тебя трахну прямо на танцполе, – рычит Сан за спиной, когда едва ли не грудью проталкивает Уёна внутрь.       Уёна заносит. Их двоих заносит, то ли от выпитого, то ли от переизбытка общих чувств. Уён отчаянно желает, чтобы впредь его трогали только эти сильные руки. Пусть трогают везде. Возникший перед глазами лифт отрывается сразу же, и Сан почти закидывает его внутрь. Прижимает собой, вдавливая в стену.       Уён точно делает быстрее, чем думает, когда в ответ буквально запрыгивает на него, обхватив ногами за пояс. Сан с готовностью подхватывает его, да так легко, будто немаленький Уён ничего почти не весит. Они целуются в полном страстном безумии, уносясь вниз, и можно подумать, что конечная станция – сама преисподняя.       Туда блудливый Чон Уён затянул непоколебимого Чхве Сана, и ему ни капельки, ни самую малость не стыдно.       Громкий звонок заставляет обоих вздрогнуть, а отъезжающие двери подгоняют побыстрее отлипнуть друг от друга. Уён хватает ртом спёртый воздух, пытаясь выровнять дыхание, и, пошатываясь, идёт на красный свет.       – А музыку куда дели?.. – глухо бормочет Сан, медленно переставляя ноги следом и не отказав себе в удовольствии положить ладонь на талию Уёна.       – Дамы и господа! – доносится из зала торжественный голос Ву Ифаня. – Как известно, у каждого человеческого сосуда есть грех!       В полубезумной от переизбытка всего голове он звучит рябящим эхом сквозь стойкий жужжащий гул.       – А у каждого греха – есть сосуд! – он хохочет вместе с множеством людей, подбадриваемый аплодисментами и громким свистом, после чего орёт ещё громче. – А у Хэллоуинской пати есть что-о? Традиция!       С последним громогласным словом его голос будто меняется на демонический. Или же виной тому сомн таких же жаждущих неистовых голосов, полных бесноватой радости. Уён выходит в зал позади собравшейся толпы и поднимает сощуренный взгляд на Ифаня.       Тот натурально забрался на барную стойку, надев свою маску и возвышаясь над всеми, изображая конферансье. По бокам на той же стойке, свесив ноги или поставив одну на её поверхность, сидят ещё несколько старшеклассников в таких же масках и с бутылками дорогого алкоголя в руках.       – Вы ждали! – провозглашает Ифань, сияя широкой улыбкой. – Ждали того, кто искупит наши грехи! Вы ждали жертву? Ждали, а?       Накал в толпе растёт вместе с одобрительными криками. Уён морщится, подходя ближе. Он будто может расслышать за человеческой речью клацанье клыков и предвкушающий скрип когтей.       – Да ладно? – с ухмылкой оживляется подошедший Сан и складывает руки на груди. – Неужто на самое веселье вернулись?       – Веселье?! – Уён резко оборачивается к нему, сдвигая брови и распахнув глаза в полном неверии.       – Вот ваша жертва! – заходится Ифань, оглушая своим криком, срывающимся на хрип и едва не захлёбывающимся от бесноватого ликования. – Травите его, насмехайтесь над ним! Пинайте, кусайте, бейте! Ешьте и пейте!       Похолодев от накатившего ужаса, Уён смотрит в сторону коридора, ведущего к уборным, кухне и комнатам сотрудников. Оттуда ещё двое в масках выводят под руки полуобнажённого парня с мешком на голове и кидают в образовавшийся на танцполе круг под всё нарастающие торжествующие крики.

* * *

      Забившись в самый далёкий угол, какой только нашёл среди тёмного зала, Чонхо понятия не имеет, как там оказался. Его жмёт к земле и давит со всех сторон ужасающая сила, исходящая от предводителя кровавого жертвоприношения.        Перед глазами Чонхо проносятся воспоминания. Первое время сложно было среди бела дня и школьных будней видеть Ву Ифаня и его компанию обычными школьниками в точно такой же гербовой форме. Крайне сложно, когда Чонхо уже слышал этот озверевший голос, внимал похожим речам, плетясь по бесконечному коридору второго этажа общежития.       Психотерапевт говорил ему, что так бывает. Что некоторые люди, в силу обстоятельств, слабо сочувствуют тем, кто слабее, и самоутверждаются за их счёт. Но это всё равно люди. Облизывая дрожащие губы, Чонхо смотрит на и без того немаленькую фигуру, возвышающуюся над всеми, громко хохоча.       Ифань не человек. Это жуткий монстр, способный командовать целой толпой обезумевших от алкоголя и вседозволенности учеников. Чонхо вспоминает собственный животный страх от прикосновений многих рук и невозможности увидеть лица. Сейчас он понимает, что это было даже к лучшему.       До сих пор Чонхо не понимает лишь один момент. Он не понимает, за что. Чем заслужил тогда такую жестокую кару.       С грохотом Ифань спрыгивает на пол и подключается к своим товарищам, схватившим вытолкнутую жертву за руки. Чонхо чувствует, как собственное тело немеет и теряет связь с реальностью, когда предводитель зачем-то склоняется к голой груди... Хонджуна.       Без сомнений, это его невысокий рост, его худое, почти миниатюрное телосложение. Его полное ужаса лицо скрывает чёрный непроглядный мешок. Чонхо сам себя ненавидит.       Он чёртов предатель.        – Кто ещё хочет? – оборачивается довольный Ифань и машет рукой с зажатым перманентным маркером без колпачка. – Кто придумает этому дурачку самое обидное прозвище?        Чонхо тоже расписали омерзительными словами с ног до головы. Обплевали, толкали, пинали и щипали. Он не выходил из комнаты несколько суток после этого.        Потом старший брат приехал по вызову педкомиссии и забрал его на осенние каникулы. В больницу. Так и началась старшая школа.       Чонхо кусает губы, в горячке и накатившей панике не понимая, почему снова на это смотрит. Как один за другим, а то и по двое, по трое, очень быстро, будто боясь быть застуканными... люди, что днём прячутся под личинами обычных школьников, превращаются в зверей.        В какой-то момент Хонджун теряет не только ориентацию в пространстве, беспомощно размахивая руками, но и равновесие. Он падает на пол, хоть и пытался бороться. Пытался стащить с головы плотно затянутую ткань. Чонхо ужасающе больно.        Он не может больше этого вынести. Толпа обступает свою жертву, выкрикивая ругательства, раззадоренная победой. Чонхо дёргается в сторону, но в следующий миг тяжёлая рука останавливает его, ухватив за плечо. Не надо даже оглядываться, чтобы догадаться, кто это.       – Я хочу домой... – жалобно и слабо пытается настоять Чонхо.       – Нет, – пугающе железным тоном отвечает Юнхо.       Но паника сильнее, и Чонхо, зажмурив глаза, пытается вырваться. Но Юнхо больше и сильнее, отчего борьба длится недолго, и те самые руки сгребают его, оттаскивая назад. Одна поперёк груди, а вторая вцепляется в челюсть мёртвой хваткой, не позволяя крутить головой. Юнхо снова держит его.       Можно сказать, что Юнхо его таким образом даже обнимает, прижав спиной к себе.       – Ты должен смотреть своему страху в лицо, Чонхо, – с нажимом продолжает Юнхо. – Иначе бежать ты будешь всю жизнь.        – Он мой друг!        В истеричном порыве Чонхо пытается выкрикнуть это, но голос катастрофически слабеет. Он раскрывает глаза и видит лишь пульсирующее обилие красного цвета, заливающего помещение. По щекам стекают горячие слёзы, отчего не разобрать силуэтов впереди.       – Мне так жаль... – рвано задыхается Чонхо, шмыгая носом. – Я не хотел...       Со следующей фразы, однако, всё внутри него холодеет от новой волны страха.        – Нет, Чонхо, – спокойно говорит личный мучитель его истерзанной совести. – Ты именно этого и хотел.        Мокрые полосы слёз высыхают на щеках, а Чонхо дышит нервно и неровно. Юнхо всего лишь предложил, а он так боялся повторения худшего кошмара, что согласился. Юнхо лишь заставляет его смотреть. Чрезвычайно жестокая плата за объяснимо огромную помощь.       Толпа впереди вдруг резко отступает, почти разбегается с криками и безудержным смехом. Возможно, эта пытка кончилась. Однако на сцене театра боли и абсурда вновь появляется Ифань. Он хитро улыбается и почти крадётся со спины к кое-как севшему и вслепую пытающемуся подняться Хонджуну. В обеих руках у Ифаня миска, доверху наполненная рыбой.        Чонхо замирает оттого, насколько в клубе стало тихо. Абсолютно все затаили дыхание. И в следующую секунду Ифань поднимает свою ношу повыше и окатывает жертву содержимым с ног до головы. Омерзительный звук падающей склизкой рыбы заглушается новым взрывом хохота.       Испуганный прикосновениями к чему-то холодному и влажному, разбросанному вокруг, Хонджун нервно и всем телом дёргается, когда случайно раз за разом натыкается ладонями на скользкие тельца. Даже с такого расстояния видно, насколько крупная дрожь бьёт его, брошенного там, в темноте и одиночестве среди круга беснующихся гиен.        Чонхо вот-вот стошнит. Ифань в своих больных фантазиях стал только большим монстром.        – Немедленно прекратите!        Этот выкрик Чонхо ожидал от кого угодно. Но не от Чон Уёна, протиснувшегося сквозь толпу и в два шага оказавшегося подле обескураженного Ифаня. Уён вырывает миску из его рук и с размаху кидает о пол, продолжая пристально смотреть в глаза даже с такой бешеной разницей в росте. Посудина со звоном отлетает и прыгает в сторону, а присутствующие шарахаются кто куда в нежелании обляпаться зловонными остатками.        Какой же Уён смелый. Чонхо внутренне трепещет от слабо прорезавшегося уважения.        – Оставь его в покое! – звенящая злость в голосе Уёна будто только подкрепляет решимость. – Что уставился? Или меня тоже тронешь? Ну-ну, попробуй!        Недовольное лицо Ифаня кривится от досады и презрения, а Уён уже успел снять с себя роскошный красный пиджак, блестящий золотой вышивкой. Будто драться собрался с Ву Ифанем, который выше на три головы.        Однако Уён поспешно кутает в свою одежду продрогшее тело Хонджуна и на глазах у всех помогает подняться. Но только Чонхо может почувствовать, как в один определённый момент руки Юнхо, держащие его, невольно сжимаются чуть крепче.