Seven Deadly Sins

      Хонджун заходит на кухню, одетый в уже полюбившуюся форму, которая за такой короткий срок стала его второй кожей. Раньше она смущала неудобством в руках, колола по швам, но теперь форма элитной академии признаёт владельца за своего. Так получается не только с ней, но и с Сон Минги. И, пожалуй, с другими одноклассниками, как хотелось бы думать. Но Минги отличается от остальных спокойствием и глубиной, а ещё – удивительно глупыми шутками, от которых не менее удивительно невозможно сдержать улыбку или смех.       Нельзя выделять одного друга из той толпы, где Хонджун постоянно крутится, но происходит это невольно. Уён тоже хороший друг. Хонджун поджимает губы, кусает нижнюю и чувствует подступающую неловкость. Уён тоже классный, очень красивый, громко смеётся и разбирается в моде, очень понимающий и добрый, когда не включает стерву. Но каждый раз дыхание из лёгких выбивает почему-то именно Минги.       А как же Чонхо?       Сердце неприятно ёкает, и Хонджун морщит нос. С Чонхо он проводит слишком мало времени, и от этого накатывает волна сжигающего изнутри стыда. Уши горят, обдаёт щеки. Нужно будет с ним встретиться как-нибудь вне школы, если друг, конечно, не будет занят с Чон Юнхо. Упрекать его в этом глупо, но чувство, что Хонджун упускает что-то очень важное из-под носа, периодически тревожит и заставляет нервничать.       На кухне за столом, покрытым клеёнкой с рисунком долларов и отчётливо пропечатанным Франклином на банкнотах, сидит отец, не потрудившись надеть на себя футболку. Хонджун не обращает на него внимания, наливая чай в кружку. Такое вот семейное общение, где он в своей красивой форме сам себе кажется инородным рядом с вроде бы привычным окружением.       В одной руке он держит телефон, читая утренние сообщения от проснувшегося Минги, а в другую хватает чашку. Хонджун никогда не задерживается на кухне дольше минуты, чтобы не пересекаться с родителями, и ест он поэтому очень мало. Спасибо хоть Уёну с Минги, которые иногда таскают его после школы в кафе.       Минги отправляет ссылку на выступление любимой джазовой певицы и умоляет послушать поскорее. На губах играет широкая улыбка. Но ненадолго – хорошее настроение успевает испортить заговоривший отец.       – Ты улыбаешься прямо как твоя мать, когда мы только начали встречаться, – раздаётся его голос с истинно фальшивой дружелюбностью. – Подружка появилась?       На лице отца улыбка, от которой мысленно выворачивает наизнанку. Улыбка же с лица Хонджуна по щелчку превращается в тугую строгую полосу, а взгляд устремляется в сторону родителя в попытках прожечь в нём дыру. Омерзение заполняет грудную клетку, смазывая каждую косточку липким дёгтем.       – Мне это не интересно, па, – отвечает Хонджун коротко и сухо, нервно дёрнув правым плечом, а от этого тихого «па» сводит язык и пересыхает в горле.       Хонджун не может назвать его отцом, и от мысли, что за столом сидит совершенно чужой мужик с грязными волосами, с которых можно выжимать масло, голым пузом и грудью первого размера, почти как у женщин, хочется плевать ему в ноги. В лицо плевать не позволяет совесть.       Вот бы бабушка поскорее приехала снова.       Хонджун разворачивается на выход из кухни, покосившись напоследок. Отец же улыбается правым уголком губ, а из его глаз исчезает напускная дружелюбность. Пластиковая маска слетает, и он смотрит чёрными крысиными глазками, будто каждую секунду выливая на него вёдра с грязью.       – Ты полная копия матери, – раздаётся чётко и твёрдо, с фальшивым, и теперь уже откровенно диссонансным дружелюбием в голосе.       По телу проходится разряд тока, и Хонджун останавливается в полуразвороте на пороге. Он поворачивает голову в сторону этого мужчины. Отец смотрит в глаза, вновь с полуулыбкой на губах. Смотрит молча. Хонджун смотрит в ответ. Молча.       Отец знал, что говорит. Он делает это специально, чтобы размазать Хонджуна по стене и не оставить от него и следа. Он всё ещё уверен, что Хонджун будет жить здесь до конца своих дней. По его лицу можно читать, как по книге, что Хонджун обречён. Что на Хонджуне клеймо.       За спиной раздаётся скрип двери в ванную, но ни отец, ни сын не шевелятся.       – Не играй в хорошего родителя, – голос Хонджуна холоден и выражает полное безразличие.       – Я лишь забочусь о тебе.       Ложь. Ложь, от которой ощущается лёгкая тошнота. Хонджун сжимает челюсть.       Тишину разрывает шум из ванной и вскрик матери, а затем тихий смех. Отец поднимается с места, а затем кидается к приоткрытой двери.       – Себе сначала помоги, – Хонджун произносит это, когда тот проходит мимо.       Хонджун ведь лучше. Он докажет, что лучше. Он умнее и гибче. Он может заработать больше. Он может купить себе нормальную еду. Он может завязать хорошие связи. Он может всё. Он может...       Хонджун старается не упасть в самокопание, игнорирует чувство, что к нему в нутро только что залезли голыми руками, облапали все органы и зашили обратно. Желудок сводит, вызывая всё больший приступ тошноты.       За спиной раздаются странные звуки. Голос отца теперь уговаривает, и Хонджун решает обернуться. В голове набатом бьёт мысль, что не нужно этого делать. Но Хонджун оборачивается.       Дверь в ванную открыта нараспашку, и там сидит мать в этом мерзком розовом халате, который хочется сжечь. Полка с шампунями сломана, душ включён и напор бьёт на всю холодной водой. Отец же пытается вытащить её, но та постоянно оказывается слишком тяжёлой для него.       Фокус глаз сужается до помещения ванной комнаты, в ушах звенит, а в виски бьют маленькие молоточки. Мать блаженно улыбается. Дыхание перекрывает. На секунду появляется дикий страх осознания.       «Ты полная копия матери...»       Голос отца раздаётся всё громче и громче. Тело Хонджуна пробивает парализующий страх, и коридор начинает кружиться, а руки еле слушаются, когда завязывают витиеватую шнуровку на форменных ботинках.       А пальцы и вовсе не чувствуются, набирая сообщение для появившегося онлайн Уёна:       «Помнишь, ты предлагал мне новое лицо? Сегодня этот день настал.»       В ответ Уён отправляет ругающиеся стикеры, после сердечки, ещё какие-то шутки про лучшее время, и Хонджун тоже по привычке пишет в ответ что-то, но что именно – уже не видит. Глаза накрывает мутная дымка, будто мыльная камера на телефоне, и все объекты вокруг перестают иметь чёткие границы.       Всё это не страшный, но очень жуткий и неприятный по ощущениям сон.       Как в тумане, Хонджун идёт по улице, а напоследок разыгравшееся солнце мучительно печёт в лицо и плечи в пиджаке из светло-голубой ткани. Голова болит со страшной силой. Хонджун растерянно рассматривает свои руки, асфальт, проезжающие машины, здания. Звуки доносятся словно сквозь вакуум.       На автомате Хонджун доходит до конца своего района, и всё наваждение спадает, как по щелчку пальцев. Цвета ярче, а громкий гудок проезжающего мимо автобуса заставляет вздрогнуть. Он тихо матерится и оборачивается назад, замирая.       Хонджун часто приходит к мысли, что живёт в нереальном мире, в параллельной вселенной. В неправильной вселенной, где омерзение, ужас, страх – это обычное явление для подростка. Он видит чёткое разделение между светлым бетоном улицы, где он стоит, и тёмным, тусклым, затёртым бетоном улицы, где начинается тот самый район. Два разных мира, а он – засланец, инопланетянин, который пытается пришить себя к полотну нормального бытия и вырваться из объятий всеобщего безумия.       К горлу подкатывает ком, и Хонджун медленно сглатывает. Глаза щиплет, и горячие слёзы скатываются ручейками по щекам. Желание взвыть он с трудом давит, лишь дышит чаще и стоит на остановке, стараясь игнорировать слёзы, вытирая рукавом пиджака дурацкую влагу. Детская и горькая обида давит в груди, заставляет позорно всхлипывать и мысленно ругаться на себя за слабость.       Нельзя плакать из-за них. Никто из них не достоин слёз Хонджуна. Никто из них не достоин его слабости. Перед ними нужно быть сильным, стойким, с выплавкой из стали и бронированным щитом.       Хонджун хлюпает носом, вытирает щеки, трёт глаза и шумно выдыхает, глядя на подъезжающий автобус. Придётся с пересадками, а ещё нужно набрать водителю школьного автобуса, и сказать что ехать за ним не надо. Но дело требует, и Хонджун уже решил, что...       Уён увидит опухшее лицо и будет ругаться, что накрасить невозможно. Мысль залезает в голову неожиданно, звучит так по-детски, что Хонджун тихо смеётся и улыбается голубому небу. Там, в академии, его ждут друзья, с которыми он забудет это утро.       Уён дожидается у ворот конно-спортивного комплекса и греется на солнышке, привалившись к белой морде своей Акулы. И Хонджун бежит быстрее, когда видит белокурую голову, которая отвлекается от телефона на секунду, чтобы высмотреть его. Собственный телефон вибрирует в руке, а Хонджун улыбается слишком глупо, когда останавливается перед другом и тяжело дышит, упираясь в колени ладонями.       – Хвалю за старания, – Уён тихо хихикает, выпрямляясь, зевая и потягиваясь. – Но давай ещё быстрее, а то устроил мне челлендж! Экстремальные преображения перед экстремальными занятиями!       – Да я... – Хонджун пытается восстановить дыхание, выпрямляется следом и улыбается увереннее, – Еле на автобус успел.       – Да пошли уже, – Уён хватает Хонджуна за галстук и тянет за собой. – Нам успеть надо навести тебе красоту, а это дело не быстрое.       Хонджун удивлённо вскидывает брови, но идёт следом за одноклассником, пытаясь отвоевать галстук назад.       – А Вы властный мужчина, – смеётся он, спешно поравнявшись и поправляя форму. – Где научился унижать и властвовать?       Уён хихикает, украдкой глядя на Хонджуна, но тут же устремляет взгляд вперёд и уверенным шагом сворачивает в сторону от учебного корпуса.       – Мой мальчик, когда ты познаешь все прелести «нижнего», то выбора особо не будет, как именно брать быка за рога, – бросает он и заливается смехом, подметив лютую красноту на щеках друга. – Либо за галстук, либо за...       – Всё, хватит! – вспыхивает Хонджун и пытается смотреть строго под ноги до тех пор, пока смеющийся Уён торжественно не приглашает его садиться.       Они пришли на территорию местной кафешки, где в такую рань даже дворники не обитают, и только птицы изредка садятся на деревянные столики.       – С погодой повезло нам двоим... – тянет Уён и с кряхтением водружает перед Хонджуном массивную сумку. – А с добрым мной повезло тебе, зайчик!       Ошарашенно хлопая глазами, Хонджун вдруг осознаёт, что это вовсе не школьная сумка, и даже не та, куда складывается форма для верховой езды.       – Ты чего туда напихал?.. – бормочет он, уже потихоньку пугаясь собственной затеи и нервно улыбаясь.       – Красота требует жертв, мой хороший.       И в этой фразе Уён до ужаса прав. Когда-нибудь Хонджун заработает даже на пластическую операцию, лишь бы не быть похожим на собственную сумасшедшую мать. Но пока приходится жертвовать.

* * *

      Сонхва медленно сглатывает, даже не пытаясь что-то сделать с застывшей на лице хмурой маской. Утром он видел себя в зеркале бледным и заметно уставшим, а в раздевалке перед занятиями мало что поменялось. Он очень старается не сбиваться с ритма и не отставать от расписания, которое каждый день видит в чате с Юнхо, но самого Юнхо чуть ли не впервые в жизни не хочет видеть настолько сильно.       Сонхва пытается отстраниться от всего и от всех, сосредоточиться лишь на главном – на выстраивании своей линии сонаты, которая важнее, чем занятия в школе и промежуточные экзамены. Важнее всего и важнее всех, особенно когда отец завёл себе привычку провожать сына надменным взглядом каждый раз, когда тот поздно возвращается домой со скрипичным футляром в руке.       Знал бы отец, что пропустил прямо перед своим носом. Сонхва сильнее сдвигает брови, выбрав себе точку в виде окна под крышей манежа, и пристально смотрит на квадратик синего неба. Игнорирует назойливое жужжание в побаливающей голове. Абсолютно трезвый переспал с парнем в своей же спальне – это ведь получится проигнорировать?       Живот неприятно скручивает, а губы кривятся сами по себе. Попробовал, не понравилось. Всё ведь в жизни надо попробовать. Кто ему это говорил?       Правильно, Чон Юнхо во втором классе средней школы, после чего тот лихо раскрыл в себе талант бармена и тут же применил это на родительский бар Сонхва, когда родители последнего уехали в свои любимые Альпы на Рождество, а их чадо слегло с температурой на пару дней.       Самородком Юнхо, как бы ни хотел, не оказался, и с тех пор, конечно же, свои познания расширил, перестав как минимум смешивать текилу и бренди с биттером. Но попробовали они тогда всё. И страдал на следующее утро почему-то только сам Сонхва.       На секунду маска усталости сменяется горькой усмешкой. Вокруг ограды манежа понемногу собираются одноклассники, закономерно не толпясь около президента, и обсуждают сегодняшний грядущий зачёт по всем аллюрам. Кан Ёсана среди них нет.       Сонхва аккуратно складывает руки на груди, стараясь не помять отглаженную форму в рукавах. Изначально глупая затея. Как и то, что произошло между ним и Ёсаном. Челюсти вдавливаются и скрипят, лишь усиливая шум в голове и дёргая за нервы под сведёнными лопатками. Сонхва очень старается не жалеть о содеянном, однако даже сам себе толком не может объяснить, что же произошло на самом деле.       Его совсем не волнует, что Ёсан сошёл с ума от его красоты не хуже толпы девчонок и довёл себя до такого состояния. Сонхва волнует только собственная странная инициатива. Это ведь не первый раз. Не единожды, когда он...       Кислорода резко перестаёт хватать, и Сонхва разворачивается в сторону. Ему срочно нужно на воздух, и в этот же миг он врезается в безмятежно стоящего рядом Юнхо. Как и всегда, тот умеет слиться с пространством и заставить забыть о себе. Сонхва спешно отшатывается, и чужие руки придерживают его за плечи.       – Что случилось? – поднимает брови Юнхо, но Сонхва только мотает головой и отмахивается, обходя его и спеша в сторону выхода.       По-дурацки всё получается. Запах дерева и сена со стороны примыкающих конюшен делу не помогает. Какая разница, пусть Ёсан хоть отчисляется по собственному желанию после этого, лишая президента своей помощи. Дело ведь в другом. Сонхва останавливается на полпути и медленно убирает чёлку со вспотевшего лба.       Как ему для самого себя объяснить, что он раз за разом обнаруживает себя в недвусмысленных контактах с парнями? Дело ведь не только в Ёсане.       Голова кружится, заставляя замереть и сделать несколько глубоких вдохов. Похоже, от сильных нагрузок на шею кислород плохо поступает в мозг. Или этот мозг пора выкинуть за ненадобностью. Сонхва искренне готов себе признаться, что устал. Но если сделает это, то возненавидит себя до конца своих дней.       – Молодой человек, где справка Ваша? – слышится в дверях строгий голос учителя с характерным картавым акцентом. – Вы мне предлагаете сразу недопуск Вам поставить?       – Н-нет... – отвечает ему ни с чем не сравнимый ничтожный тон Кан Ёсана, отчего плечи Сонхва с силой передёргивает. – У меня просто рука болит, я сдам на следующей неделе!       Сердце в груди стучит быстрее и размашистей, и Сонхва нервно кусает губы, бегая глазами в разные стороны. Он стоит прямо на проходе, и он ни коим образом не хочет видеть Ёсана с этими дурацкими большими глазами, с извечно несчастным видом. Сонхва лишь хочет наконец-то сглотнуть этот ком в горле и переварить, вернувшись к спокойствию и сдержанности.       – Так, юноша, сейчас мы с Вами пойдём в медпункт, – голос учителя становится чётче по мере того, как открывается массивная дверь. – И там решим, что с вами делать.       – Стойте, не надо! – переходит на панические нотки ставший громче Ёсан, однако Сонхва это уже совсем не волнует.       Круто развернувшись и расправив плечи, он чётким шагом устремляется обратно к толпе, да так быстро, что вокруг поднимается ветер, колыхнув отросшую тёмную чёлку. Он чувствовал пристальный взгляд Юнхо, провожавший президента прочь, но теперь главный помощник вновь куда-то делся со своего места. Это бесит ещё больше, иррационально, заставляя сжимать кулаки и впиваться ногтями в ладони. На людях Пак Сонхва никогда не покажет, что что-то не так.       Абсолютно всё в его жизни идёт не так. И вздёрнутый затылок ощущает неотрывный взгляд тех самых несчастных глаз, отчего мерзкий холод пробирает под рёбрами.       – Класс, всем внимание! – громко оглашает пространство манежа учитель, обращая на себя взгляды. – Пятнадцать минут даю вам на то, чтоб размяться, и приступаем к зачёту! Шаг, рысь и галоп, желающие могут порепетировать!       Вытягиваясь в струну, Сонхва понимает, что это его шанс избежать излишних вопросов, а может и вовсе сдать первым, чтобы убраться с территории комплекса на полчаса раньше. Он раздражается сам на себя, выдёргивая из кармана пиджака кожаные перчатки и устремляясь к конюшням, на ходу натягивая их с поднятыми поочерёдно запястьями. Кан Ёсан – личный ассистент, которого Сонхва сам же и назначил. Избегать его не получится никак.       С коротким фырканьем Сонхва врывается к стойлам. Каблуки высоких сапог громко стучат по деревянному настилу, а неподалёку выглядывает через ограду гнедая морда его коня в полной сбруе, как и всех, готовых к скачкам. Массивный засов с лязгом открывается, когда туда подбегает суетящийся в помещении конюх, и Сонхва не хочет медлить – сразу хватается за поводья, утягивая коня за собой. Тот громко фыркает и встряхивает лоснящейся гривой. Как его там зовут? И не упомнишь.       Сонхва дёргает лямки сильнее и требовательней, на что позади слышится неохотное перебирание копыт.       – С дороги! – властно прикрикивает президент, заодно предупреждая всех толпящихся на пару десятков метров вперёд, чтоб не лезли под ноги. – И манеж мне откройте!       Один из близстоящих учеников слегка поворачивает голову и хмурится. В нём узнаётся Чхве Сан, отчего неуютные мурашки будто становятся ещё осязаемей. А если Ёсан снова ему нажалуется? Что, снова неадекватные крики и размахивание кулаками? И снова Юнхо, который защитит?       Глаза обшаривают толпу, и из высоченных здесь только красный сигнальный маяк Сон Минги, безучастно привалившегося спиной к ограде и втыкающего в телефон. Раздражение лишь растёт. Проходя мимо Сана, Сонхва выпрямляется ещё сильнее, смерив одноклассника пристальным надменным взглядом, невербально приказывая не поднимать глаза лишний раз. Тот кривится, неохотно повинуясь. Сан своё место знает, как ни крути, и лёгкая волна удовлетворения согревает выступающую грудь.       Широким шагом Сонхва достигает открытого манежа и выводит коня на свет, ступая кожаным носком на хрустящие мелкие опилки, которыми устлан весь просторный круг. Нечего рассиживаться: чем быстрее начнёт, тем быстрее закончит.       Откинув волосы со лба, Сонхва обходит массивную груду мышц своего скакуна и берётся за седло, вставляя ногу в стремя. Взмывает вверх без труда, перекинув вторую через мощный круп, подтягивает ремешки под седлом и хватает поводья. Убираться с манежа он не собирается вплоть до возвращения учителя. Пусть смотрят, как правильно управляться.       Сонхва синхронно вдавливает пятки, командуя коню трогаться с места, однако в ту же секунду понимает, что сделал это слишком резко. И вообще, не стоило вести себя так дерзко с настолько своенравным животным, потому что коротко заржавший конь вместо движения вперёд подкидывает заднюю часть туловища.       Бёдра успевают сжаться, и Сонхва не теряет равновесия – вступает в безмолвную схватку, продолжая настойчиво прокручивать жёсткие каблуки под вздымающимся животом. Он хмурится, стягивая губы в линию. Конь подкидывает его снова, намереваясь вытряхнуть из седла, и длинный хвост проходится по напряжённой спине, вызывая яркую вспышку гнева. Стиснув зубы и до скрипа чёрной кожи перчаток сжав повод в одной руке, Сонхва отцепляет с пояса короткий стек и взмахивает в воздухе.       Держит уверенно, как и схожий по длине смычок, но бьёт коротко и хлёстко. Секущий звук заглушает громкое ржание, и конь с грохотом копыт устремляется вперёд. Сонхва торжествующе усмехается, когда поднявшийся ветер принимается развевать волосы в разные стороны и свистеть в ушах. Он приподнимается в седле, закрепив стек обратно, а после пригибается к крупу. Конь несётся галопом, едва касаясь земли.       Наверное, Сонхва бы мог так умчаться подальше от своих проблем. Он счастлив не видеть лица, едва различая контуры манежа и чувствуя себя примерно так же стеснённо посреди стен, а не бескрайних полей и гор. Если бы он мог просто бежать так же быстро – он бы убежал.       Однако собственные ноги не такие сильные, и начинают подводить уже после десятка кругов от непрерывного напряжения. Своенравный конь словно чувствует это. Юнхо как-то говорил о том, что этим животным нельзя показывать страх точно так же, как и диким хищникам.       Юнхо говорил ему, что страх нельзя показывать ни перед кем.       Конь не загрызёт, но ему абсолютно плевать на золотую булавку президента ученического совета. И на деньги плевать, и даже на красоту и статусность. Конь норовит сбросить его под копыта, делая всё более резкие повороты. На пробу Сонхва дёргает повод, но это бесполезно.       Тревога охватывает его всё сильнее. Там, за оградой, на него смотрит несколько десятков людей. А Сонхва не в силах остановиться. Его тревога стремительно и беспощадно перерастает в лёгкую панику, руки начинают дрожать, а бёдра болезненно сводит. Он не может позволить себе упасть. Но его собственное тело подводит.       На бежевой глади манежа Сонхва в последний миг замечает бело-голубое пятно.       – Сонхва, держись! – раздаётся громкий крик Юнхо, отчего все внутренности вмиг становятся невесомыми.       Сонхва и правда взлетает. В основном, потому что от очередного рывка выпустил ускользнувшие поводья, потерял равновесие и не успел прижаться к взмыленной мощной спине строптивого коня. Теперь беспощадная сила инерции вырывает его из седла в единый миг – и этот миг растягивается на бесконечность. Сонхва ничего не чувствует, ничего не видит. Ему хорошо и спокойно. На один-единственный короткий миг.       И в следующий он со всей силы приземляется на бок, помня только о том, что инерцию нужно продолжить. Нужно катиться, пока цепкие силки не отпустят мышцы, и мир несколько раз переворачивается с ног на голову, посыпаемый опилками, что норовят залететь в глаза и рот, путаясь в разметавшихся волосах. Звуки возвращаются, а среди них и возгласы, и беготня, и возмущённый стук копыт.       Сонхва перестаёт жмуриться, понимая, что докатился до ограды и в итоге упёрся ладонями в деревянный барьер. Он откидывается на спину, едва переводя дыхание с широко распахнутыми глазами. Сердце колотится в бешеном ритме, будто вот-вот разорвёт барабанные перепонки. Сонхва переворачивается снова, с трудом и дрожащими локтями пытаясь опереться на ладони. Ведя за собой фыркающего коня, к нему рысцой спешит размытая фигура Юнхо.       Тот растрёпан и тяжело дышит, видимо, пробежавшись с неудержимым скакуном немало, прежде чем смог полностью остановить. До Сонхва произошедшее доходит очень медленно. Его до мозга костей настигает жуткое чувство дежавю.       Громогласный гудок фуры, рокот мотора, такой же рывок... и снова Юнхо, глядящий на него так же необъяснимо. Сонхва морщится, всё стараясь совладать с отказывающими мышцами, и привычно тянет ладонь в ответ на протянутую руку.       Он привык к этому, и сердце неожиданным образом щемит от особо острого осознания, как далеко вдруг оказался его лучший и единственный друг. Какими редкими стали моменты, когда Сонхва может почувствовать эту нерушимую опору.       С трудом поднявшись на ноги, он пошатывается и коротко жмурится от шума в ушах, но сразу распахивает глаза от резкого тона.       – Залезай обратно в седло, – коротко чеканит Юнхо, сильнее сжимая его ладонь.       В ответ Сонхва может только безмолвно хлопать глазами в полном недоумении.       – Бегом!       Юнхо в свою очередь неистово сверкает глазами, и понимание догоняет Сонхва в ту же секунду. Как-то его друг рассуждал о лошадях слишком много, и точно упоминал, что если конь сбросит, то возвращать свой авторитет нужно любой ценой. Залезать обратно через боль, если придётся, ведь иначе больше ни одной команды это животное не выполнит.       – Я понял, – коротко выдыхает Сонхва, на что друг сразу же разжимает пальцы и спешно отходит в сторону.       Свой авторитет Пак Сонхва терять не намерен ни перед кем, и потому с решимостью хватается за седло вновь.

* * *

      Чеканя шаг, Юнхо стремительно идёт по пустующему коридору, лишь изредка пересекаясь с ранними посетителями базы. Неразличимы даже лица, ведь в голове настойчиво жужжит мысль, что нужно добраться из точки А в точку Б, а рука только сильнее сжимает бутылку с водой.       Взмыленный бок коня, падающие рядом с ногами тяжёлые копыта и надрывный храп кажутся сном, хоть мозг прекрасно понимает, что это Юнхо перехватывал поводья и силой заставлял коня сворачивать на круг поменьше, рискуя в любой момент быть затоптанным полтонной веса. За себя не страшно. Более жуткой видится картина, если бы Сонхва всё же свалился прямо под копыта, мчащие галопом.       Минимум тяжёлые переломы. Скорее всего – моментальная смерть. Не хватает сил даже злиться на уровень местной безопасности, где учителя оставляют несовершеннолетних наедине с потенциальной опасностью. Юнхо нужно дойти до раздевалки, и как же хорошо, что Сонхва всё же ответил ему, оповестив о своём местонахождении.       Конечно же, учитель никого не отпускал до конца занятия, и конечно же Сонхва сделал всё, чтобы к началу зачёта не показать ни коим образом, что что-то случилось. Сдал первым и отпущен был только на правах президента под строгое обязательство не покидать территорию. Уголки губ дёргаются в попытках изобразить улыбку, но получается нечто судорожное. Сонхва себе никогда не изменяет. Игнорирует любую боль, чтобы получить желаемое.       Пролетая мимо входа к манежу, Юнхо едва не сталкивается с выходящим Саном, который шарит по карманам в поисках пачки сигарет. Тоже сдал, видимо, сразу после Юнхо, когда никто из свидетелей падения молча не стал спорить: первый помощник должен был в такую же первую очередь отделаться от лишних задач.       – Юнхо, стой! – Сан цепко хватает его под локоть, отчего на полной скорости Юнхо слегка заносит на развороте.       На хмуром и странно бледном лице Сана ползут редкие тени, когда тот поджимает губы и отводит взгляд в сторону. Юнхо слегка хмурится, вопросительно приподнимая бровь.       – Ты его потрогай, лады? – бросает Сан не менее странным тоном с нотками напряжения и беспокойства.       На лице Юнхо теперь искреннее недоумение.       – В смысле? – он не шевелится, продолжая крепко держать бутылку в приподнятой руке, равно как и все свои оставшиеся нервы.       – Ну голени там прощупай, локти, рёбра! – в секунду бесится Сан и отнимает руку, обе сразу же засовывая глубоко в карманы пиджака. – Мало ли он там... – На секунду вспыхивает злой взгляд, но тон всё ещё удивительным образом обеспокоен. – С коня ёбнулся, на адреналине не чувствует нихрена, а ему, может, в травму надо, как...       Осёкшись, Сан вдруг выругивается и дёргается с места, устремляясь за поворот к выходу на улицу. Это тот, который ещё недавно в бешенстве грозился убить школьного принца. Юнхо некогда думать над его очередными странностями, хоть Сан и верные мысли выдаёт.       Если что-то случится с руками Сонхва... Страшно представить. Отголоски тупой боли в груди возвращают к ночи в тёмном номере отеля, где Юнхо отчётливо ощутил эту боль. Возможно, даже разделил. Сонхва – лучший скрипач, которого он знает, и нельзя позволить этой мечте разрушиться настолько глупо.       Он толкает дверь, заходя в душноватую полутёмную раздевалку, пропитанную лёгким запахом лимона после, стало быть, недавней уборки. Среди курток, сумок и брошенной обуви на низкой лавке расположился Сонхва, опираясь спиной на собственное длинное пальто и подпирая лоб тремя изящно выгнутыми пальцами. Он будто даже не сразу замечает какое-то движение, медленно поднимая голову и устремляя на вошедшего уставший взгляд.       Без лишних слов Юнхо откручивает крышку и протягивает бутылку. Пальцы Сонхва смыкаются выше его собственных, и он медленно делает несколько мелких глотков.       – Спасибо, – слышится тихий голос.       В пустой голове Юнхо туманным облаком проплывает мысль о том, что он не может припомнить, когда в последний раз слышал от друга слова благодарности. Казалось, что ему это и не нужно, однако теперь вместо радости грудь морозит колыхнувшаяся грусть.       – Я сейчас проверю, не потянул ли ты чего и не сломал ли, – собирается с мыслями Юнхо, присаживаясь на корточки.       Прямо как в детстве.       – А ты говори, если больно будет, – добавляет он и берётся за отставленную сбоку лодыжку.       С тяжким вздохом Сонхва смиренно укладывается на стену, приняв в руку крышечку и пристроив бутылку на животе. По его отведённому взгляду так сразу и не скажешь, в каких дебрях блуждают мысли. Он слишком напоминает того в меру капризного и сверхчувствительного мальчика, каким был в средней школе. Если бы не этот взгляд, подёрнутый туманом дум, теперь недоступных для того, кого он называл своим другом, лучшим и единственным.       На манипуляции с лодыжками Сонхва не реагирует, но всё же слегка приподнимает подбородок, когда Юнхо берётся за его правую руку. Держит за голое запястье, второй несильно продавливая плечо, а затем локоть. Облегчение запоздало догоняет, отпуская воздух из лёгких. Другой рукой Сонхва спокойно справлялся, а значит могло пронести.       Каким-то чудом его принц приземлился плашмя с двух метров без единой царапины.       – Как самочувствие? – решает окончательно удостовериться Юнхо, уже машинально разминая костяшки чужих пальцев и разглядывая ладонь, в собственных руках кажущуюся миниатюрной.       Ответом служит короткое цоканье языком и фырканье. Юнхо поднимает взгляд, видя, как Сонхва уже глядит в другую сторону. Словно куда угодно, но не на него, однако не сдерживается, почти сразу устремляя прямой злой взгляд. Юнхо моментально сдвигает брови.       – Всё же болит? – строго спрашивает он, на что Сонхва вдруг впивается ногтями в его ладонь, со стуком отставляя бутылку в сторону и выпрямляясь.       На его прекрасном лице вновь та злость, от которой рефлекторно скручивает внутренности и поднимается плохо скрываемое встречное раздражение.       – Все они видели, Юнхо. Весь класс! – шипит Сонхва и прерывисто втягивает воздух через нос, блестя глазами в рассеянном свете из окна под потолком. – Как я позорно свалился с собственного коня, на глазах у всех!       – Сонхва.       Тон Юнхо способен припечатать к полу не хуже удара копытом, и он забывается сам, вспыхивая за секунду. Сонхва в очередной раз говорит о чём угодно, переживает о чём угодно, кроме по-настоящему важного.       – Это тебя волнует? – спрашивает Юнхо сквозь зубы, а к горлу неожиданным образом подкатывает всё больше праведной злости. – Ты понимаешь, что мог умереть?       Тишина звенит в ушах, будто их двоих чем-то огрели, оставив глядеть друг на друга. С резким вдохом Сонхва опускает глаза, и кажется, будто он вот-вот заплачет. Но нет, он в смешанных чувствах смотрит на конкретное место, и Юнхо провожает чужой взгляд. Оказывается, в порыве он успел вцепиться в колено Сонхва с внутренней стороны бедра и отвести в сторону, сам подавшись вперёд.       Когда-то давно их совсем не волновали подобные тесные контакты. Сонхва любил его обнимать, при встрече едва не сшибая с ног, а иногда они могли часами шуточно драться за что-нибудь условное. Хоть за любимого персонажа в фильме – лишь бы поспорить и поупражняться в кривых захватах до тех пор, пока силы не иссякнут у двоих сразу.       Сонхва раньше был проще. Или же Юнхо не так сильно боялся его сломать.       Может, и стоило бы отмахнуться от подобной условности, однако отголоски знакомого страха стекленеют в прекрасных глазах лучшего друга, заставляя Юнхо единомоментно ненавидеть себя за всё внутреннее естество. За то, что он не вырос нормальным, в то время, как его лучший друг превратился в потрясающе красивого парня.       Чон Юнхо не имел шансов родиться нормальным, чтобы вырасти таковым. И он смирился со всеми своими особенностями без особых страданий. Смирился, что девушки способны лишь на некоторое время обретать священный материнский образ, а после исчезать или наскучивать. Смирился, что не хочет их. Смирился, что и парни ему подходят далеко не все.       Не смирился лишь с тем, что заставил Сонхва себя бояться. В его глазах Юнхо оказался волком в овечьей шкуре, чудовищем под личиной лучшего друга. Юнхо видит это даже сейчас, когда осторожно убирает руку с колена. Сонхва вырос нормальным, и с этим между ними будто и пролегла та гигантская пропасть.       – Прости, мой принц, – тихо говорит Юнхо, ослабевая и опускаясь на одно колено вместе с прибитым к полу взглядом.       – Я понимаю, – на выдохе почти шепчет Сонхва. – Мне... приятно, что ты так волнуешься.       Не помня себя, Юнхо медленно берётся за его руку вновь, сжимая в обеих ладонях. В этом Сонхва прав. Нет такого человека, о котором Юнхо волновался бы больше, разделяя и радости, и горести. Стараясь сделать всё, чтобы этот человек был счастлив.       – У тебя ведь есть мечта, – говорит Юнхо совсем глухо, бережно поглаживая большим пальцем гладкую кожу на внешней стороне ладони. – Береги её вместе со мной.       В порыве он склоняется ниже и мягко прижимается губами к запястью, улавливая сладковатый древесный запах парфюма на этом месте. Внутренне Юнхо ненавидит себя всё сильнее за отчаянное желание быть хоть немного не таким противным для Сонхва, но колотящееся сердце унять больше не в силах.

* * *

      Серые разводы перед мутным взором Ёсана подрагивают только от электрических разрядов собственного пульса. Удары сердца, как ему кажется, должны были бы чувствоваться еле ощутимо, но каждый отдаётся крошащейся болью в груди и чешет наждачкой и без того стёсанное. Примерно как эластичный бинт, который трётся о руку, припрятанный под рубашкой и рукавом пиджака.       Ёсан медленно сглатывает и не может контролировать себя – лёгкие агрессивно втягивают воздух, будто цепляясь за жизнь наперекор своему носителю. Сутки прошли как один большой серый коридор спортивной базы, по которому он теперь бредёт в полном одиночестве.       Зачёт разрешили пересдать, пока что поставив условную двойку. Учитель обещал, что примет пересдачу через неделю. Он даже не довёл Ёсана до медпункта – остановился в отдалении от входа на манеж и просто озвучил эту информацию. И спросил, всё ли в порядке.       Догадался ли? По Ёсану сложно не заметить, что что-то не так. Ещё утром он не мог заставить себя посмотреться в зеркало, когда расчёсывал спутавшиеся волосы, и в глаза родителям он тоже не смотрел, когда запихивал в себя мамин завтрак. Ёсан приложил уйму колоссальных усилий, чтобы просто не привлекать внимания, и силы покинули его на самом неожиданном разговоре с самым внезапным учителем.       Он мог только смотреть в пол и мотать головой. Преподаватель верховой езды ещё с первого года производил впечатление человека строгого и холодного, не питающего жалости ни к нытью, ни к слабости. Но его слова продолжают блуждать в пустой голове.       – Обязательно обратитесь за помощью, – повторяет Ёсан одними губами, так много раз, что смысл сказанного теряется, превращаясь в набор бессвязных звуков.       То ли собственное тело объявило ему забастовку, то ли реально пытается спастись, мигая изнутри красными огнями тревоги и зацикливаясь на подобных глупостях. Ёсану не нужна не только помощь – ему и тело это не нужно. Только не после того, что с ним сделали. Ещё утром он жмурился, чтобы не видеть себя, когда одевался.       Но жизнь вокруг идёт привычным чередом, и даже за оценки получилось договориться. С грехом пополам, но зато родители ругаться не будут. Обрывочные связи, возвращающие к реальности, коротят в сознании. Брат узнать не должен. Брату не нужны проблемы, а на этот раз они точно будут. А Ёсану не надо совершать резких движений. Только лишь забрать куртку и сумку в раздевалке, ведь удивительно благодушный учитель сказал ему номер автобуса до города и отпустил домой.       Но надо в школу. Дома родители зададут вопросы, а в школе...       Он открывает дверь в раздевалку, в этот же миг порываясь закрыть обратно, будто какой шутник и ручку зарядил болезненным электрическим разрядом. Там, подобно фигурам из канонических писаний, стоит иконообразная верхушка правящей элиты академии. Юнхо, держащий длинное чёрное пальто за воротник, готовый помочь облачиться поправляющему пиджак...       – Добрый день, Ёсан, – слышится бодрый голос Юнхо, и рука замирает на ручке, так и не потянув назад. – Ты заходи, мы уже оделись.       Кто такой Ёсан, чтобы перечить? Неловко он проскальзывает внутрь, как-то особо неуклюже громыхая защёлкой, и медленно бредёт в сторону, где оставлял свои вещи.       – Мне им сказать, чтоб утром приезжали или ближе к выходу? – похоже, Юнхо продолжает прерванный разговор.       Так спокойно и умиротворённо. Старосту и первого помощника, кажется, невозможно выбить из колеи, ведь он всегда в благостном расположении духа, когда находится на работе. Когда находится подле. Когда говорит с. Мысли крошатся в голове Ёсана, незнамо зачем стоящего спиной и буравящего взглядом свою куртку. Его пронзает жадная и жгучая зависть.       Ему не стать как Юнхо, способный спокойно говорить, спокойно смотреть и улыбаться, когда...       – Чушь какая, зачем они мне? – отрывисто бросает Сонхва. – Я сам прекрасно справлюсь, оставь это.       – Что ж...       Слышится тихий короткий смех старосты, а внутренности Ёсана режет множество маленьких лезвий горечи. Он не может слышать этот голос в привычной властной манере, где бархатные обертоны искажают смысл и без того непонятных слов.       У Пак Сонхва на выходных не произошло ничего. Он точно такой же, с каким его личный ассистент прощался в пятницу. Ёсан зажмуривается и задерживает дыхание. Он отчаянно верит, что сейчас они уйдут.       – Ёсан, мы выйдем по территории прогуляться, – вновь заговаривает Юнхо чуть громче. – Если учитель искать будет, скажи, что кофе пьём, никуда не убежали!       – Хорошо.       Собственный голос похож на хриплый шёпот или призрачную тень, раздражает уши мерзкой какофонией. Как хорошо, что они уходят. Стук каблуков ботинок двух пар ног смещается к двери, и вскоре слышится громкий щелчок. Воздух с шумом вырывается из лёгких от болезненного облегчения.       – Ёсан.       И лёгкие скукоживаются, выжимаясь, как мочалка. От этого голоса трясёт с ног до головы. Сонхва не ушёл.       – Ёсан, ты меня плохо слышишь? Я кому говорю? – повторяет он, и по тону абсолютно непонятно, в каком настроении школьный принц теперь.       Слёзы катятся по щекам сами собой, как по команде. Удивительно, сколько их умещается внутри, ведь ещё вчера Ёсану казалось, что плакать он больше не может. Солёная вода разъедает его кожу, а застывшая в груди тупая боль оглашается всё большими разрядами колотящегося сердца. Личный чат с Сонхва пустовал всё воскресенье, безмолвствовал в понедельник утром, и оттого стало проще думать, что всё это было гигантским кошмарным сном.       За спиной слышится несколько торопливых приближающихся шагов, и в следующий миг Ёсан скулит от боли, ведь цепкая ладонь Сонхва хватает его за левое предплечье, резко разворачивая. Шершавый бинт проезжается по едва зажившим порезам. Ёсан вырывает руку прочь, сам того не желая, и прижимает ранами к животу, прикрыв сверху здоровой. Он едва стоит на ногах, так и не решаясь поднять взгляд, и задыхается от беззвучных слёз, продолжающих капать с щёк на пол. Сложно придумать более жалкого зрелища.       Удивительно, что свою руку Сонхва медленно опускает.       – Я слышал, как ты с зачёта отпрашивался, – голос его звучит холодно и строго. – Что с тобой?       Ёсан пытается помотать головой, понимая, что не может выдавить ни слова. Что если откроет рот, то взвоет от боли, разрывающей сердце с каждым новым чеканным словом. Вновь дёрнувшись, Сонхва снова хватает его за руку – на этот раз обхватив фирменной скрипачной железной хваткой ладонь и вздёрнув наверх, отчего Ёсан лишь плотно зажимает себе рот свободной рукой. Порезы болят не так сильно, как кровоточащая рана в глубине груди.       – По-твоему, я не догадываюсь? – всё более угрожающе наседает Сонхва, делая ещё полшага вперёд. – Ты в своём уме, Кан Ёсан?! Не смей!       Последнюю фразу он почти выкрикивает, вызывая волну крупной дрожи по всему телу. Перепуганный Ёсан отнимает ладонь от лица и вскидывает голову. Юнхо ведь, наверное, остался за дверью, всё слышит и может войти. Но Юнхо его не волнует, ведь Ёсан отчётливо видит в космически красивом лисьем разрезе глаз Пак Сонхва не только злость, но и страх. А также смятение, отрицание и... примерно такую же боль.       Некстати вспоминается его речь в начале года. Школьный психолог, ученический совет и он, Пак Сонхва, президент этого совета – они все, с его слов, обещали помочь. Волновались за судьбу каждого ученика.       Волновал ли хоть когда-нибудь Пак Сонхва кто-то, кроме самого себя?       Ёсан не успевает себе ответить, ведь Сонхва дёргает его вперёд, обхватывая за тыльную сторону шеи свободной рукой, и целует с настолько неожиданным рвением, что от нехватки кислорода вот-вот наступит обморок. Из разбитого болящего сердца продолжает вытекать кровь, но оно упорно бьётся, принуждая закрыть глаза и повиноваться.       Может, зря Ёсан искал в их отношениях логику? Может, ему стоит смириться? В этот момент он готов на всё, лишь бы и дальше от чувственных губ Сонхва глубоко внутри с трепетом расцветала робкая надежда.

* * *

      Выкинув окурок в урну, Сан озадаченно замирает и упирает руки в бока. Раздосадованно смотрит на небо без единого облачка и цикает языком, сжимая зубы. Мало того, что ждать конца зачёта придётся ещё минимум полчаса, так и потом он будет вынужден снова тащиться в школьном автобусе, ловя на себе озадаченные взгляды.       Никак не получается разобраться с этой погодой. То на байке не поездить из-за потопов, то верный скакун дожидается в гараже, а хозяин мрачно наблюдает за слепящим солнцем. Сану жалко прощаться с теплом, где обычно отдых, никаких нудных книжек и день рождения в самый разгар жары. Однако приходится.       – Чхве Сан!       Короткий дразнящий оклик напоминает по мелодике птичье «ку-ку», и от него мускулы на спине напрягаются, а по ним бегут мурашки. Приятные. Однако Сан привычно сдвигает брови и косится через плечо. Даже вглядываться не надо, ведь походку от бедра он узнает даже быстрее, чем ноздрей коснётся знакомый сладкий запах.       Охота сказать Уёну, чтобы перестал уже добавлять фамилию, но тому, похоже, нравится. Звякнув серёжками, он останавливается подле и задирает руку, откидывая в ладони карманное зеркальце.       – О чём ты так крепко задумался, радость моя? – игриво интересуется Уён, вертя головой и разглядывая себя.       – Ёсана не видел?       – Не-а, – отрывистый ответ размазывается, так как Уён растягивает губы, покрывая те гигиенической помадой.       Первое, что пришло в голову, бьёт неожиданно точно, и теперь Сан действительно раздумывает, куда запропастился брат. Несчастный вид тот имеет по жизни, а при отношениях с Пак Сонхва только усугубил, однако лезть в это Сан больше не намерен. Смущает только одно – нахрена Ёсану было отпрашиваться? Пропустил такое грандиозное падение царских нравов.       – Так чего злой такой? – не унимается Уён, ослепительно улыбаясь своему отражению.       Сан засмотрелся. Он так и не отвёл взгляд, а мысли уплыли куда-то в сторону, превращаясь в желание прикоснуться к ухоженным рукам и вновь стереть всё с пухлых губ жадным поцелуем.       Ему хочется верить, что у них с Уёном получится... что-то. Что что-то уже происходит. Что их оживившийся чат и есть показатель их оттепели. И что спины двоицы верхушки власти, которые он видел минут пять назад в стороне кафетерия, там и останутся.       Приподняв брови, Уён оборачивается в ответ и принимается смущённо хихикать. Оттого всё внутри переворачивается и кувыркается от паники, а к скулам сама по себе позорно приливает яростная кровь.       – Байк дома оставил! – выпаливает Сан, вспыхивая окончательно. – Нихера смешного, нахер мне ваш лоховской автобус!       Однако Уён заливается ещё больше, щурясь и сжимая в ладони схлопнутое зеркальце. В этот момент поцеловать его охота ещё больше, и Сану трудно совладать с заполонившим грудь теплом. Он в принципе теряется во всех своих эмоциях, отчего сжимает кулаки и злится.       Если бы только не Юнхо. Если б не чёртов Юнхо, который от своего дражайшего президента никак не отлипнет, пока его парень трётся непонятно с кем.       – Ладно, ладно... – сквозь остаточные смешки отмахивается Уён. – Хочешь, подвезу? О, нет, нет... – В его распахнувшихся глазах пляшут искорки чего-то, на что непонятное тепло в груди откликается, как на родственное. – Хочешь, сам поведёшь?       Сан с шумом втягивает воздух, тут же покосившись на притаившуюся неподалёку Акулу. Машинка очень хорошая, да и хозяин её явно моет и полирует чуть ли не каждый день, всячески ухаживая и внутри, и снаружи. Ещё и в руки Сана доверяет.       – Там твой бойфренд за углом трётся, вопросов задавать не будет?       Непонятно, зачем он это ляпнул, но очень уж хотелось. Будто этот негласный вопрос висел в воздухе всё время, угрожающе раскачиваясь. И Уён на него отвечает лишь многозначительным «пф-ф» и круто разворачивается.       На секунду Сану кажется, что тот обиделся, но рука Уёна крепко хватает его под локоть и тащит за собой. А ведь здорово было бы так прогуливаться, совсем рядом, отчего сладкий запах забирается в самые лёгкие, а сердце... Сердце Сана колотится так сильно, как не выдаёт даже после марафона по району.       – Чё, щас прямо? – неловко бормочет он, всё стараясь взять себя в руки.       – Как говорится, Чхве Сан... – улыбка Уёна и сощуренный на солнце взгляд оказываются так близко, что можно почуять и мятную свежесть его дыхания. – ...нахер мне ваш лоховской звонок для учителя!       От неожиданности Сан не может не прыснуть и слегка согнуться на полном ходу, ухохатываясь от недоумения и внезапности оборотов речи. Уён вторит злорадным смехом, оставляя его у двери водителя и огибая Акулу с бампера. Сердце Сана скоро выпрыгнет из груди от бури абсолютно новых тёплых эмоций.       С Уёном, оказывается, может быть так хорошо.       Он приземляется на кожаное кресло, которое тут же обхватывает благодарную после скачек спину. Как здорово, что они с Уёном примерно одного роста. Тот как раз запрыгивает с пассажирской стороны, хлопая дверью и позвякивая ключом, надетым на указательный палец.       В недоумении Сан на пробу тянет руку, но Уён отводит свою дальше. Так повторяется ещё раз под его тихие дразнящие смешки. Сан ухмыляется в ответ, перегибаясь между креслами и опираясь рукой на пассажирское, после чего делает чёткий бросок. Но натыкается своими губами на чужие губы, тёплые и мягкие, отчего всё то же самое тёплое чувство образует гигантскую волну, захлёстывая с головой.       Сан прижимается грудью к груди Уёна, целуя того с такой лютой охотой, за которую сам себя же прикопал бы месяцем ранее. Его в этот самый миг совсем не волнует, что у Чон Уёна между ног. Ему слишком тепло и спокойно, когда отведённая рука ласково обнимает его шею, а на вкус Уён всё такой же сладкий и совсем не ядовитый.       Положив ладонь на чужое плечо, Сан стаскивает его руку обратно, ведя пальцами вдоль локтя к запястью Уёна. Хватается за ключ, тут же отрываясь и выпрямляясь в кресле. Не хватало, чтобы их увидел кто.       Акула с тихим урчанием легко заводится, зажигая приборы на панели под довольное хихиканье Уёна. Сан пытается по-быстрому вспомнить, чему учился в автошколе, только сейчас осознавая, что с байком-то всегда было попроще.       – Пристегнись! – сопит Уён, заканчивая свои махинации с ремнями и пихая его локтем в бок.       Сан закатывает глаза, но повинуется. Ни Юнхо, ни Сонхва не видать, когда машина выворачивает на выезд, подползая к воротам.       – Вот сто процентов нас сейчас хрен выпустят! – цедит Сан сквозь зубы, пытаясь выместить растущее раздражение хоть куда.       Вот бы Юнхо куда-то просто делся.       – Спорим? – с готовностью восклицает Уён. – На что спорим?       – Ой, отвали!       Получается совсем беззлобно из-за широкой ухмылки оттого, с каким азартом Уён увлекается своим спором и буравит взглядом автоматические ворота.       – Давай, детка, вперёд... – тянет тот сквозь широкую улыбку, вцепившись вытянутыми руками в бардачок.       И на глазах у Сана решётки с лязгом отъезжают в стороны под победный крик сбоку. Выругавшись, он с улыбкой вцепляется одной рукой за колено Уёна и крепко сжимает, давя на газ.       Вот бы можно было просто увезти Уёна от треклятого Чон Юнхо. Попросту угнать его и умчаться в горизонт.       Сан выворачивает руль, выбираясь на дорогу, и переключает передачи сугубо по механической памяти. Однако взгляд цепляется за что-то знакомое впереди.       – Опаньки... – бормочет Сан, сощурившись, и постепенно притормаживает обратно.       На остановке чуть поодаль исключительно по дутой куртке узнаётся сгорбившийся Ёсан, уткнувшийся в телефон.       – Гляди, сирота сидит! – хмыкает Сан.       – Фу, Чхве Сан, какой ты мерзкий! – вскидывается Уён за секунду и стряхивает его руку с колена. – Тормози давай!       Смысл сказанного доходит мгновение спустя, и Сан готов провалиться сквозь землю от стыда. Он настолько привык, что Ёсан его брат, что даже мысли не допустил. Интересно, кем были настоящие родители Ёсана, сохранившего только свою фамилию? Уж явно мог бы и поменять, ведь родители Сана, семья Сана и сам Сан – куда лучше.       – Эй, зайка моя! – кричит Уён, с шумом опустив стекло и высунувшись наружу. – Садись, покатаю!       Вздрогнувший Ёсан поднимает голову, и в глаза бросается его покрасневший нос на бледном лице.       – Опять ревел, как не в себя... – со знанием дела досадливо бормочет Сан и вскрикивает погромче, высунувшись из-за головы Уёна. – А ну полезай, не мёрзни!       – У меня нет выбора, верно?       Голос Ёсана хоть и жутко гнусавит, но не лишён привычной злой иронии, как и закатившийся взгляд. Значит, не так всё и плохо.       – Бегом! – прикрикивает Сан, на что Уён резко разворачивается с осуждающим и возмущённым видом.       Но зато Ёсан с тяжким вздохом поднимается и тащится к задней двери. Запихав и себя, и свои сумки к багажу остальных пассажиров, которые те побросали назад, он усаживается и, так и не сняв куртки, походит на нахохлившегося цыплёнка. Всё же замёрз.       Молча Сан газует, отправляя Акулу вдоль дороги на городскую трассу, а Уён спешно закупоривает окно обратно от сквозняков.       – Я вам не мешаю? – бубнит Ёсан и шмыгает носом.       По его тону так сразу и не скажешь, иронизирует он или реально переживает, что портит свидание.       – Херни не неси, – бросает Сан в ответ и косится на Уёна.       Тот увлёкся чем-то в телефоне, отчего сразу закрадывается смутная параноидальная мысль, что парню нарасхват всего-навсего понадобился водитель, чтоб не отвлекаться от переписки. В зеркале заднего вида Сан подмечает такую же картину от Ёсана. Тот, правда, судя по характерным отсветам на лице, открывает и закрывает один и тот же чат.       Не сказать, что Сану не знакомо это поведение. Жаль, что у брата явно духа не хватит вдавить Сонхва где-нибудь в углу и пояснить по понятиям, как нужно с собой обращаться. Но Сан дал бы пару советов. Если б Ёсан его только слушал...       А пока что Сан всего лишь везёт своего недо-бойфренда в его же машине и раздумывает, как помочь своему брату уже с его недо-бойфрендом. Думать о том, что кругом одни пидоры, похоже, попросту не хватает оперативки.       В тишине, нарушаемой лишь приглушённым звуком двигателя, Сан тяжело вздыхает и хмурится. С кем бы там не общался Уён, но делать что-то всё равно нужно. Потому Сан вновь уверенно кладёт ладонь на ближайшее колено, устремив суровый взгляд на дорогу. Слышится тихий смущённый смех Уёна. Как реагирует на это Ёсан, в принципе, плевать.       Но в тот же миг за спиной доносится какое-то яростное шевеление и скрип – брат всё же выбирается из куртки. И в следующий момент он уже, по чистому мнению Сана, с фамильной упёртостью молча просачивается между двумя передними креслами.       Сан отдёргивает руку, вцепившись в руль обеими, но Ёсан целеустремлённо запихивает в свой телефон два болтающихся провода и что-то агрессивно листает в списке музыки. Наконец он, пару раз шатнувшись от плохого равновесия, делает свой выбор и тушит экран, после чего со знанием дела выкручивает регулятор громкости и откидывается назад.       На дисплее панели управления высвечивается обложка альбома, где ребёнок сжимает в руке огромный штепсель, но Сан уже по первым нотам с удивлением узнаёт один из треков Skillet.       – Ух ты, это же митол для пусек! – снисходительно хмыкает он, не сдерживая улыбки.       – Пошёл в жопу, Чхве Сан! – вновь со смехом вступается Уён и легонько бьёт его ладонью по плечу.       Тяжёлый гитарный рифф сменяется более спокойной мелодией куплета, и неожиданным образом очень подходит ритму скоростной езды. Сан постепенно растворяется в драматичном тексте, следя за дорогой, и краем глаза поглядывает всё в то же зеркало заднего вида. Ёсан, волевым решением расставшийся с телефоном, скрещивает руки на груди и пустым взглядом упирается в окно, где величественно проплывает по-осеннему жёлтый и бурый горный массив. Можно даже разглядеть слипшиеся ресницы брата, когда тот молча моргает.       – Ca-an you hear me! – в своём духе старательно подпевает Уён, показушно прижимая руки с телефоном к груди.       Ухмыляясь, Сан крепче сжимает руль. Всё же, здорово, что они могут все вместе ехать и не ругаться друг с другом. Если бы только в жизни Сана было больше таких людей. Заслушавшись, он и не замечает, как вместе с Уёном затягивает синхронное:       – And now I wish for you, my desi-ire!       И оба смеются, уже больше кривляясь на предприпевном «don't leave me alone» и с нарочитой драматичностью поворачиваясь друг к другу. Сан успевает заметить, что гордо молчащий Ёсан всё же слегка улыбается, продолжая смотреть в сторону.       – Ёсан! – бодрым тоном перекрикивает музыку Сан, обгоняя ползущую к городу фуру. – Чизбургеры едем хавать?       В отражении зеркала брат куксится всё больше, утыкая взгляд в пол, но белобрысая макушка всё же робко кивает в активном согласии.

* * *

      Солнце ослепляет школьников последними тёплыми лучами, освещая кабинет ярче ламп. Минги сидит, откинувшись на спинку стула. Между пальцев крутит карандаш, ноги вытягивает удобнее под парту, устремив взгляд на пожелтевшую лужайку школы. Минги не любит осень. Вся эта слякоть, дождь постоянно льёт, пасмурно. Всё это ассоциируется у него с похоронами. Ужасная ассоциация, но вообще непонятно, откуда она взялась в голове.       Может, дело в том, что вместе с отмирающей пожелтевшей листвой в самом Минги отмирает что-то важное? Что-то, что согревает весной и летом, а осенью замерзает на время зимы.       Зимой сложнее передвигаться по барам, а осенью не особо приятно мокнуть под дождём. Минги усмехается мыслям. Рассуждения юного алкоголика о мире смешны даже для него. Хонджун бы сейчас засмеялся в голос. На лице невольно появляется улыбка. В голове вспыхивает образ оленьих глаз с надеждой, которая льётся через края век, проявляется блеском на свету и мягкая, смущённая улыбка.       Минги качается на стуле, бросает короткий взгляд на дверь класса и замечает знакомую суетящуюся макушку. В голове крутится назревающий вопрос, и Минги только открывает рот, потянувшись в сторону Хонджуна, но осекается, так и не издав и звука. Глаза выдают его растерянность, и с каждой секундой тревожность зарождается в животе, стремительно тонкими ручьями поднимается к горлу, сжимая его спазмом.       Это не его Бэмби. Это не его разрез глаз. Не его губы и мимолетная улыбка, которой тот одаривает, вытаскивая из рюкзака тетради. Минги теряет дар речи. В голове полный сумбур.       – Ты выглядишь так, будто призрака увидел, – посмеивается Хонджун, и только по этому смеху его и можно узнать. – Или я настолько красив, что нет слов?       Он только шире улыбается, и Минги кажется, что эта улыбка – часть восковой маски.       В горле встаёт ком, и он кашляет, прикрывая рот кулаком, а после натянуто улыбается в ответ.       – Да, сегодня ты выглядишь... сногшибательно... – говорит неуверенно Минги, но закончить не успевает из-за оглушительного звонка на урок.       Весь урок в груди неприятно колет. Пальцы нервно качают карандаш, нога под столом дёргается, спокойно сидеть невозможно и тревожность нарастает, сжимает лёгкие. К концу урока Минги не выдерживает, тянет руку.       – Извините, можно выйти? – глубокий голос хрипит из-за нервного напряжения.       Хонджун поворачивает голову в сторону Минги, когда тот проходит мимо, и из-за этого «нового» лица не видно его настоящих эмоций.       Почему Минги так волнует, что делает с собой Бэмби? Это не его дело. Это не касается его никак. Это не должно его касаться. Он всего лишь друг, а друзья должны поддерживать друг друга, так ведь?       Минги умывается холодной водой, и вскоре ему становится легче. Делает глубокий вдох, прикрыв глаза, достаёт телефон и начинает беспорядочно листать ленту, пытаясь отвлечься. Рука по привычке тянется к карману с сигаретами. Нужно прогуляться до курилки.       На улице пробирает холодный ветер, прямо сквозь школьную форму, и Минги невольно ёжится. Густые тёмно-серые облака контрастируют с голубым небом, закрывают солнце. Ветер треплет отросшие красные волосы. Минги смотрит вдаль на ивы, где они с Бэмби сидели ведь относительно недавно. Губы сжимают фильтр сигареты, Минги делает затяжку, и тревожность отпускает совсем.       Херово, что в таком возрасте уже имеются вредные привычки, от которых становится физически плохо, но отказывать себе сложно. Сложно справляться с никотиновой ломкой, когда постоянно происходит какая-то дичь. Сигареты – спасение Минги, способ заткнуть себе рот, когда желание закричать и предъявить передавливает все аргументы, чтобы сдержаться. Впервые возможность сказать то, что он думает, была с Бэмби. На удивление, тому легче услышать правду, чем то, что он хочет.       Минги всегда подстраивается под других. Он много молчит, больше слушает, поэтому половина знакомых из старших считают его ровным парнем, который всегда держит язык за зубами и никому ничего не расскажет. Часто это становится проклятием.       Минги выглядит уверенным в себе, но на самом деле каждый день в нём сидит страх съесть пару лишних крошек, и что из-за пары лишних килограммов общаться будет больше не с кем. Ему каждый день страшно за сестру, за себя, когда в руке оказывается бутылка. Ему страшно каждый день, и сказать об этом Уёну стыдно. Даже просто подумать об этом неприятно.       Минги лениво идёт по коридору, чуть сгорбившись и засунув руки в карманы. За сигаретой время пролетает быстро. Большинство одноклассников сидят в классе. Около парты в третьем ряду собирается небольшая толпа, и Минги без всякого интереса медленно переводит взгляд от парты к парте. Хонджун разговаривает с Чонхо, но его голова постоянно поворачивается куда-то в сторону. Минги садится на своё место. Хонджун же вытягивает голову и внимательно смотрит куда-то. Нахмурившись, Минги поворачивает голову в ту же сторону. Там толпа из пяти человек, но понятно, на кого именно Бэмби так уставился.       Минги не отводит взгляда от профиля Хонджуна, сглатывает, и нога снова нервно дёргается. Уён высматривает своих жертв точно так же. Да нет, не может быть, что Хонджун настолько похож на Уёна. Не мог же тот его научить этому за такой короткий срок. Не может быть, что Хонджун играет в близость настолько искренне. Минги не верит. Кулаки сжимаются. Он дёргается от звонка на урок и облизывает пересохшие губы. Ему нужно поговорить. К чёрту ебучие сигареты.       План надёжный, как швейцарские часы: всего лишь нужно успеть выловить Хонджуна после урока. План простой, но Бэмби быстрее. Как только звенит звонок с урока, тот срывается с места практически сразу, выбегает из класса. Минги одним махом сгребает всё с парты в сумку Хонджуна и бежит следом.       Сердце больно ёкает, падает в пятки и не даёт вздохнуть. Ким Хонджун у него на глазах клеит их одноклассника, даёт ему что-то. Скорее всего, номер, как даёт его Уён – на смятой небольшой бумажке, с милой улыбкой. Он быстро учится. Так умело, по методичке, забирать к себе в тиски парней. Неужели боевой раскрас Хонджуна был для этого парня? Неужели ему хочется понравиться этому быдлу? А с каких пор Минги перестал им быть? Может, это быдло интереснее?       Да ведь Хонджун его использует, как пробный аэродром, на котором можно обкатать красивые глазки. Возможно, Минги неправильно понял? Нужно поговорить.       Хонджун разворачивается и улыбается ярче. Но уже сложно определить, насколько это искренне. Минги подходит к нему и протягивает сумку.       – Ты с места так сорвался, забыл всё, – Минги снова насильно натягивает улыбку, протягивая лямку.       – Спасибо, я думал вернуться обратно! – Хонджун неловко улыбается. – Ты хотел что-то ещё сказать? Выглядишь устало. Всё нормально?       – Да. Прогуляемся вместе? Ты же домой сейчас? – Минги держит лямку рюкзака, нервно её сжимает то сильнее, то слабее.       Хонджун оборачивается, будто высматривает того одноклассника или кого другого. Минги опускает взгляд вниз и кашляет, перебивая полыхающее чувство ревности. Чем Хонджуну интересен этот пацан? Он же даже внешне хуже Минги. А кто его родители? Кажется, они держат завод по производству популярных сладостей.       – С удовольствием туда не вернусь, – Хонджун пожимает плечами, тихо смеётся и берётся за лямку сумки. – Пойдём куда-нибудь? Куда глаза глядят...       Даже сквозь всю штукатурку на его лице Минги видит в глазах знакомую грусть. Эти глаза всегда говорят правду. Не всегда ясно, о чём думает Уён, но вот Бэмби, которого знает Минги, всегда честен с ним. В голове всплывает видение, как Хонджун смотрел на их одноклассника, и в голове что-то щёлкает, взрывается, включая красные лампочки. Спускает внутренний рычаг.       Хонджун говорит без остановки. Он говорит про музыку, а Минги отвечает односложно, смотрит на кого-то незнакомого. До ушей доносится рассказ, как Хонджун познакомился с каким-то незнакомцем, кому-то помог, а в голове всё щёлкает.       Неужели он всё делает ради выгоды? Неужели Минги так легко повёлся на его глазки? Неужели эта почти красная, отвратительная помада на его губах делает из Хонджуна кого-то другого? Это всё чёртов Чон, блять, Уён. Не даёт жить ни себе нормально, ни другим. Или просто кажется?       Ещё одно упоминание кого-то из знакомых парней, и Минги поджимает губы. К чёрту. К чёрту, твою мать. Он не выносит чужие губы, чужой разрез глаз, чужой цвет кожи. Он смоет всю грязь с лица Хонджуна.       – Подожди меня здесь. Я быстро.       Они останавливаются у какого-то магазинчика.       Хонджун говорит что-то в спину, а Минги быстрым шагом идёт к стеллажу с салфетками, выискивает специальные, для макияжа. Неясно, как этот боевой раскрас смывать, но Минги уверен, что с салфетками он справится. Когда же выходит из магазина, Хонджун по-прежнему улыбается. Но улыбка испаряется, когда Минги грубо берёт его за руку и тащит за собой за угол.       – Отпусти, мне больно! – шипит Хонджун позади, пытается вытащить руку, но Минги всё равно сильнее, и тому приходится идти следом. – Да что с тобой такое?!       Минги заводит его в тупик между домами, где их никто не сможет увидеть, поворачивается лицом и устремляет строгий взгляд.       – Что со мной такое? – голос неожиданно делается жёстким и твёрдым. – Это что с тобой не так?       Глаза Бэмби широко распахиваются в непонимании, бегают по лицу Минги в попытке понять, шутка ли это. Он совершенно растерян, но отступать Минги не собирается. Огонь ревности сжигает его вены.       – Что за ужас у тебя на лице? Это же не твоё лицо, это ужасные художества Уёна. Он научил тебя так себя вести? – словесный поток не может остановиться, язык теряет управление, а у Хонджуна в глазах постепенно встают слёзы. – Ты ведёшь себя, как шлюха, но это же не ты!       Пальцы быстро выдёргивают салфетку из упаковки и проходятся по щеке, а на белом полотне остаётся след от тонального крема.       Раздаётся хлопок, и теперь уже щека Минги начинает гореть. Он глубоко дышит, смотрит на своего Бэмби, который уже не в силах сдержать слёзы. Его маленькие ладони толкают с такой силой, что приходится сделать небольшой шаг назад.       – Заткнись! Заткнись! – тихо шипит Хонджун сквозь зубы, поднимает злой взгляд, и сердце предательски пропускает удар. – Ты! Ты ничего обо мне не знаешь, чтобы судить, ясно тебе?!       По его щекам текут слёзы, губы дрожат, и до Минги только сейчас доходит что же он натворил.       – Ты не знаешь почему я это сделал, но решил, что можешь делать, что хочешь! Чем ты отличаешься от избалованных детишек из академии? Чем ты лучше?! Кажется, что Бэмби даже не замечает своих слёз, и сказать на это даже нечего. Ведь он прав.       – Ты такой же, как и все.       Тихие всхлипы прерывают тишину, а хрупкие плечи Бэмби лишь изредка вздрагивают. Минги снова всё портит. Он портит хорошее отношение к себе, потому что мысль, что его бросят, довела до глупой, дурацкой ревности. Но почему появляется ревность? Почему сейчас? Минги рассматривает знакомое лицо. И ведь правда, косметика не изменила Бэмби. Под ней остаётся всё тот же искренний и улыбчивый парень.       – Я не могу смотреть на себя в зеркало, понятно? – раздаётся после тяжёлого вздоха, и его красные глаза, выражающие огромный груз боли, в очередной раз смотрят Минги прямо в душу, вызывая невозможное чувство вины. – Я ненавижу своё лицо, потому что я похож на свою мать. Я не хотел его видеть. Я не хочу его видеть сейчас.       По телу проходятся мурашки. В этот момент Минги на мгновение чувствует себя меньше одноклассника. Ему идёт эта полупрозрачная помада. От неё губы напоминают вишни, а цвет такой тёмный и яркий одновременно, что хочется коснуться. Хочется коснуться губ Хонджуна. Губ маленького оленёнка, который перепуган больше, чем сам Минги.       – Прости... – тихо выдаёт он, смотря себе под ноги, но после быстро поднимает взгляд и продолжает, глядя в глаза Хонджуна. – Ты очень красивый и без косметики. Мне... нравится твоя улыбка.       Бэмби широко распахивает глаза, а рука Минги тянется к его губам, прижимается к ним большим пальцем, на что Хонджун стыдливо опускает веки. Минги сглатывает, тихо выдыхает и ведёт пальцем в сторону, размазывая помаду по щеке Бэмби, который послушно стоит, теперь уже глядя преданно и доверчиво.       – Тебе... – Хонджун мнётся, прячет стыдливо взгляд. – Тебе правда нравится моя улыбка?       Минги делает шаг вперёд, остановившись практически вплотную. Злая ревность сменяется нежным пылким порывом оградить Бэмби от всей ненависти. Он понимает эту боль. Она похожая.       Когда ты не можешь смотреть в зеркало по определению и ненавидишь себя каждое утро.       Какую боль внутри себя носит Бэмби? Что его грызёт каждый день, от чего он становится слишком взрослым за считанные секунды? Что у него в голове?       Пальцы нежно касаются подбородка, заставляют Хонджуна поднять голову, посмотреть в глаза снова и не отводить их. Большой палец продолжает осторожно скользить по размазанной помаде, и Минги наклоняется ближе. Бэмби дышит еле-еле, и Минги горячо выдыхает и целует его в уголок губ. Хонджун своими маленькими ладонями упирается в большие плечи, сжимает пиджак и поднимается немного на носочки, так, чтоб ладонь Минги легла на его талию и осторожно прижала ещё ближе. Минги медленно прикусывает его за нижнюю губу.       – Мне правда нравится твоя улыбка, – шепчет Минги прямо в губы и прижимается нежно к щеке, собирая остатки солёных слёз. – Прости... Я жалею, что наговорил тебе всё это.       – Пожалуйста, не делай так больше. Ты – моя надежда на что-то хорошее, а это всё... ощущается, как пощёчина. Я же ничего не сделал, да?       В глазах Хонджуна Минги тонет, утопает с каждой секундой, видя, насколько тот чувственный и податливый в его руках. Хонджун прекрасен даже с косметикой. Как в пустой голове Минги могли появиться такие чёрные мысли по поводу него? Как можно в нём усомниться?       Минги отстраняется и открывает упаковку, чтобы достать ещё салфетки. Он проводит по щеке и хмурится, когда видит всё новые следы от тонального крема.       – Уён на тебя литр тоналки вылил? – сквозь усмешку возмущается Минги, вытирая шею Хонджуна. – Даже на шее, что за дичь!       Он старательно пытается не обращать внимания на нежную кожу Бэмби, на упругие мышцы шеи, которые так хочется укусить. Мысленно выругавшись, он тяжело вздыхает.       – Честно, в душе не ебу, что он там делал, но махал палочками, как волшебница! – хихикает Хонджун, вытирая лицо с другой стороны.       – Я эту фею-крёстную бы палочки лишил за такие фокусы.       Глаза то и дело натыкаются на размазанную помаду, которая отпечатывается в памяти чётко и надолго, выбивая место новому и очень яркому фетишу.

* * *

      Любимый торговый центр встречает Уёна множеством ярких ламп, блеском отполированных полов и гигантскими тыквами, свисающими с потолка. Он проскальзывает в крутящуюся дверь за пару секунд до того, как тяжёлая прозрачная створка снесёт и его, и самую неожиданную компанию – крайне недовольного Сана, которого он ухватил за отворот школьного зимнего пиджака.       Сан налетает сбоку и ругается, машинально хватая Уёна в объятия, чтобы не сшибить. Он наспех переставляет ноги, продвигаясь вперёд под удивлёнными взорами последующих посетителей. Уён же смеётся.       Уён может похвастаться одним из лучших дней за продолжительное время, ведь не припомнит такое время, когда столько смеялся. Не потому, что надо держать марку назло недовольным взглядам недоброжелателей, и даже не потому, что кому-то из друзей срочно нужно поднять настроение своей сияющей улыбкой. Уёну просто так хорошо.       Потому что бурчащий, недовольный, закатывающий глаза и едва ли не ноющий Чхве Сан потащился за ним в мекку, оазис, любимое место. И когда Сан задерживает на нём взгляд, думая, что Уён слишком увлёкся разглядыванием украшений на потолке, то сердце бьётся быстрее обычного, а кончики ушей теплеют. Уён отвык смущаться слишком давно, примерно как начал изучать и темы секса, и собственное тело с индивидуальными предпочтениями.       Тут немного другое. Когда Сан не убирает руку с его спины, якобы крепко удерживая от падения, в том чувствуется нечто большее, чем жажда облапать. Забота ли? Может, желание стать ближе?..       – Гляди... – Уён продолжает стоять посреди гигантского холла, перекинув одну руку через притягательно мощные плечи Сана, а второй указывая вверх на картонную тыкву со злорадной гримасой, украшенную летучими мышами. – Это я, когда вспоминаю, что месяц назад ты со мной в одной комнате стоять боялся, а теперь-то!       Молниеносно фыркнув, Сан отдёргивает свою руку, но почему-то так, чтобы та отрывисто прошлась по заднице. Уён в долгу не остаётся – со злорадным хихиканьем хватает эту же руку за запястье.       – Пойдём быстрее! – он устремляется вперёд, вновь утаскивая сопротивляющегося Сана за собой.       Тот ведь только для виду это делает. Уён, перейдя на бег, заскакивает на эскалатор, и теперь возвышается над задравшим голову спутником. Сан отбрасывает выбившуюся чёлку, по-прежнему делано кривя лицо. Красивый. Пряча зубы за довольной улыбкой, Уён еле сдерживается, чтобы не провести ладонью по этим волосам. Того гляди, Сан не выдержит такого испытания и рванёт по лестнице вниз, ведь и так, бедный, еле держится.       – Мы туда и обратно, что ты, как Лорд в ветеринарке! – хихикает Уён, скрещивая руки на груди.       Хмыкнувший Сан закатывает глаза, но упоминание любимого пса заставляет хмурое лицо смягчиться.       – Так прям бодро бегаешь, – бурчит он, рассматривая паутинные украшения на стенах. – Что хоть сейчас бери вас с ним двоих и в парк!       – Нет-нет, никаких пробежек! – смеётся Уён во весь голос. – Я так бодро бегаю только по магазинам!       От бедра он разворачивается к концу эскалатора и, не сбавляя темпа, мчится прямо в раскрытую дверь напротив. Оборачивается у входа, вновь заливаясь и призывно подманивая плетущегося Сана с задорным криком:       – Давай быстрее!       В этом магазине Уёну рады всегда. Девушка за кассой улыбается, сразу же слегка кланяется и отходит к ряду ящичков с выдачей заказов.       – Ваш костюм, – провозглашает она, разворачивая красное полотно с огненным тиснением. – Пожалуйста, не утюжьте на высоких температурах места с вышивкой, и, по возможности, не мните...       Уён слушает вполуха, невпопад кивая и проводя рукой по бархатной ткани. Тематику викторианской эпохи для вечеринки он воспринял слишком лично и долго подбирал себе подходящее одеяние. Красный удлинённый пиджак блестит золотыми вычурными узорами на плечах и груди, и хочется немедленно его примерить. Разве может Уён отказывать себе в таких простых желаниях?       Он наспех выбирается из пальто, которое сразу же отбирает подошедший Сан. Даже до того, как Уён об этом попросил бы. От столь простого безмолвного жеста на душе теплеет ещё сильнее. Совсем не похоже на Юнхо, который тоже любитель поухаживать, но всегда это делает чуть ли не церемониально. Да и делает чаще с Пак Сонхва, они ведь вместе приезжают и точно так же вместе торжественно идут в гардеробную, будто во дворец.       Странно, как Уёну раньше могли нравиться королевские манеры принца академии. Ворчащий Сан с белым пальто через локоть, при этом показательно ожидающий примерки, кажется намного более родным и естественным.       – Да куда, целиком давай надевай! – возмущается Сан, когда Уён скидывает школьный пиджак и намеревается примерить алое великолепие.       – Чхве Сан!       В голосе Уёна удивление и сплошная радость от подобного внимания. Он будто весь светится, когда поддакивающая девушка подхватывает со стойки весь костюм и торжественно относит в примерочную. Сан же, воспользовавшись моментом их одиночества, подгоняет Уёна лёгким шлепком по заднице, чем вызывает новую волну смеха.       У Уёна будто Рождество и день рождения случились в один день. Закрывшись шторкой примерочной, он выпрыгивает из одежды даже быстрее, чем перед каким-нибудь горячим парнем, и откровенно нежится от ощущения дорогой ткани на теле. Вопреки панике, что на нелюбимом животе украшенный золотом чёрный жилет не сойдётся, тот садится, как влитой. Уён поправляет воротник пиджака, откидывает светлые волосы и восторженно выдыхает, осматривая себя в зеркало.       Тут же дёргается назад, сметая шторку в сторону, ведь такую красоту надо обязательно показать. А по заскучавшему на пуфике Сану реакция видна особенно чётко – тот даже рот приоткрыл, отняв голову от подпирающего кулака. Консультантка рассыпается в комплиментах, мелко хлопая в ладоши, а Уён с деланым изяществом крутится вокруг своей оси.       И, кажется, скоро взлетит. Он не может ничего с собой сделать. Не может и не хочет, когда Сан смотрит на него с искренним восторгом, вообще не замечая ничего вокруг. Оттого всему телу тепло. Не от истощающей похотливой жажды, а от сладкого чувства лёгкости.       Уён давным-давно отвык чувствовать себя любимым и не может не любить в ответ.       – Чхве Сан, – дразнится он, подходя ближе и упирая руки в бока. – А ты в чём на Хеллоуин собрался, дорогой мой?       Краем глаза Уён замечает полыхнувшие благодарностью и целеустремлённостью глаза консультантки, которая мигом перекидывается на смущённого и даже немного съёжившегося Сана. Конечно же, тот ничего себе не придумал и намеревался пойти чуть ли не в спортивках. Уён бы не удивился, потому разделяет задор девушки и прямо в парадном костюме кидается к вешалкам. И заодно – блокировать выход, ведь бесстрашный Чхве Сан постепенно начинает паниковать.       – Прекратите свой шабаш, ведьмы! – выкрикивает он, но уже слишком поздно.       Шабаш незамедлительно превращается в показ мод. Общими усилиями для Сана нашлись и штаны, на неудобность которых тот громко жалуется из примерочной, но которые делают его мощные ноги непростительно красивыми, и кавалерийский пиджак с погонами, только подчёркивающий непростительную ширину его ровных плеч.       – Ну тебе же нравится, Чхве Сан! – давит улыбку Уён спустя время, подкравшись к вертящемуся у ростового зеркала Сану. – Я уже обратно переодеться успел, а ты всё красуешься!       Тот и правда никак не налюбуется пиджаком, поворачиваясь и так, и эдак, а ещё нарочито выпрямляя и без того прямую спину. Тушуется он только на конкретные комментарии, сразу же хмурясь, но Уён, подойдя со спины, беспечно кладёт ладони на его плечи и с улыбкой приземляет подбородок поверх одной из рук.       – Настоящий полковник... – мурлычет он.       – Да куда там, – огрызается Сан, но удивительно беззлобно.       Будто не было между ними плохо скрываемой вражды. И не было заодно истерик за покушение на святую гетеросексуальность Чхве Сана, жутких непоняток, метаний и разборок. Выйдя за пределы школы и выбравшись из серо-голубой формы, они будто стали немного проще друг для друга.       Да так, что хочется снять эту форму насовсем, а заодно и все условности. Уён со вздохом отстраняется, а затем направляется в сторону примерочной за своим упакованным костюмом. Личина под личиной, как говорил Шекспир. И без личины Чон Уёну, увы, никуда.       Он тянется к упакованной в целлофановый чехол вешалке, но в этот же миг шторка задёргивается, а его с задранными руками обхватывают со спины другие руки – сильные и уверенные. Уён с улыбкой выдыхает, опуская локти и кладя ладони поверх сомкнувшихся на животе ладоней Сана.       – Болван, тут же камеры! – сквозь смех шепчет он и прерывается, шумно втянув воздух от прикосновения горячих губ к открытой шее.       Поцелуи Сана пусть и сдержанные, но обжигают, заставляя мурашки ползти по спине. Уён готов себя проклясть за предательские реакции тела, ведь из-за этого мозг назойливо крутит картинки воспоминаний. О прошлой вечеринке, о позапрошлой вечеринке, где они так или иначе оказывались наедине. Может, в этот раз повезёт больше?       – Когда ты с ним расстанешься? – тихо спрашивает Сан, согревая шею шумным дыханием.       Внутри Уёна расползается ядовитый обижающий холод. Замораживает накрепко, заставляя тело напрягаться и деревенеть. Он знал, что услышит этот вопрос. Не думал, что так скоро.       – Чхве Сан... – Уён в неловком сожалении заламывает брови, пытаясь поглаживать стёсанные драками ладони, но оковы напряжённых мышц сцепляются вокруг него ещё крепче. – Понимаешь...       – Не понимаю, – отрезает Сан, и нотка жёсткости в его голосе заставляет вздрогнуть всем телом. – Ты с ним расстанешься? Да или нет?       Невольно Уён сглатывает. Теперь ему неуютно в этих объятиях, напоминающих тиски, и в то же время сквозь сомн голосов в голове прорывается самый ненавистный. Голос совести, пронзительный и назойливый, как комариный свист.       С Саном лучше не играть, тот сам предупредил. С Саном лучше по-хорошему.       К горлу подкатывает ком, и Уён опускает взгляд. Смотрит прямиком на подаренный браслет, лежащий поверх запястья Сана. Юнхо ведь не монстр, не лишит же привилегий только из-за того, что они не вместе? Юнхо добрый, понимающий, заинтересованный в том, чтобы в академии был порядок...       Колючее чувство смутной тревоги разрастается в животе буйным терновником. Уён не может не помнить, как упорно пытался нащупать, что же нужно его со всех сторон идеальному бойфренду. В Чон Юнхо всё так. В Чон Юнхо всё – не так.       И если бы на Страшном суде Уёна спросили, до конца ли знает он этого человека – он ответил бы отрицательно.       – ...да, – обречённо выдыхает Уён и откидывается затылком на крепкое плечо. – Да, Чхве Сан. Расстанусь.       Он пробует эти слова на вкус, примеряется к ним со всех сторон, и помимо смутного страха чувствует вполне явное облегчение. К тому всё шло. Юнхо бесконечно занят, и даже если закрывал глаза на все похождения Уёна, то всё равно никогда не заменит рой цветастых бабочек, вспорхнувших в животе от удовлетворённого прикосновения губ Сана за краснеющим ухом.

* * *

      Чонхо скрутился до такой степени, что спина болит вдоль всего позвоночника. Уж наказывает ли он себя так или просто хочет мысленно немного сблизиться с Ёсаном, который обожает так сидеть, – он и сам не знает. Просто скрючился на кровати Минги всё в той же облюбованной комнате и украдкой поглядывает на суетящихся Хонджуна и этого самого Минги, которому со здоровенным ростом точно мало места в проходе между двух кроватей.       – Зажигалку дашь? – с лукавой улыбкой бросает Хонджун, усаживаясь напротив и обращаясь к рослому товарищу.       – Я там чёта не оттёр, да, на лице твоём? – вскидывается Минги. – Ты ещё и куришь? Ты кто такой, точно Бэмби мой?!       – Ты дурак, я при тебе курил! – разражается смехом Хонджун и отковыривает от воска фитиль свечки-таблетки. – Дай зажечь!       Их шуточная перебранка не прекращается ни когда Хонджун отбирает зажигалку сам, ни когда расставляет свечи на тумбочке и полу под ногами. Хорошая получилась парочка, и во многих смыслах Чонхо завидует. Довольно сложно представить их с Юнхо такими же. Но в каком-то смысле они всё равно сблизились.       Там, где пробежала полоса между самим Чонхо и Ким Хонджуном. Не сложно ведь догадаться, что выбор Инквизиции падёт на новенького, и стоило бы предупредить Хонджуна, что его ждёт...       Чонхо медленно сглатывает и сильнее сжимается, когда Хонджун вихрем перелезает через усевшегося на полу Минги после того, как плотно закрыл дверь в комнату. Столько энергии в этом маленьком парне.       – Чонхо, не бойся, мы не будем сегодня никого вызывать! – восклицает Хонджун, плюхнувшись на кровать напротив. – Разве, может, чуть-чуть...       Съёжившись ещё сильнее, Чонхо предпочитает, чтобы тот думал так. Пусть думает, что паника от всего магического может обуять его друга сильнее, чем понимание, что с ужасающей картиной Ёсана с исполосованной рукой он остался один на один. Ёсан просил не говорить.       Ёсан плакал в гостиной всю ночь, до этого уверив Чонхо, что всё будет в порядке. Чонхо всё равно сторожил его из своей спальни, оставив двери открытыми. Слушал и слушал, не поддаваясь слипающимся векам, как сдавленные всхлипы и периодический кашель постепенно сменяются глубокими вдохами беспокойного сна.       Ужасающим образом Ёсан не заслужил такого отношения к себе, но при этом оказался слишком далёк от вменяемого контакта. Не отвечает на сообщения, только по звонку в паре фраз сообщил, что дома и спит. Вечереет сейчас действительно очень рано, и к семи часам за окном уже глухая холодная темнота. Можно и поспать, а Ёсану – нужно, пожалуй.       Завтра ведь Хэллоуин.       В ладонях Хонджуна толстая колода карт кажется особенно массивной, но тот ловко перебирает и перетасовывает потёртые от частого использования края. Вспоминается символ на его шее, глаз в треугольнике. Похоже, Хонджун действительно много знает об оккультизме. Хотя не скажешь по нему.       Если не предчувствует ничего плохого, то, может, и пронесёт?       Мурашки пробегаются вдоль поясницы от очередного мутного воспоминания. Мозг обычно вытесняет их, задопингованный таблетками, но теперь разгоняет обжигающим сознание ветром. Удушающая паника и полная беспомощность. Постепенная потеря веры в человечество. Чонхо осторожно сглатывает, сосредотачиваясь на хмуром лице Хонджуна.       Может, тот всё же увидит своё будущее? Чонхо хочется хотя бы предупредить. Хоть Минги маякнуть, но вместе со странной клятвой Юнхо у кромки леса он будто потерял дар речи.       Юнхо он тоже пообещал, что ничего не скажет. Остаётся лишь молчать и надеяться.       – Странно... – бормочет Хонджун, шелестя колодой.       Подперевший голову руками Минги с интересом наблюдает, как тот выкладывает карту за картой и бросает на пол в окружении свечек. Необычные картинки. Эти карты не игральные, да и больше их. Чонхо краем уха слышал о картах Таро в играх и фильмах, но никогда не видел этого инструмента живьём.       – Про что хоть спрашиваешь? – с беззлобной издёвкой интересуется Минги.       – С Минхёком пытаюсь поговорить, конечно же... – всё тем же отрешённым тоном продолжает Хонджун и докладывает ещё несколько карт, напряжённо сдвигая брови.       Чонхо безмолвно отнимает голову от колен и встречается с таким же молчаливым взглядом Минги. Им одинаково не по себе. Конечно же, вряд ли эти штуки работают, но мысль о мстительном духе Ли Минхёка пробирает до костей.       На что может быть похож его голос? На неразборчивый шёпот или низкий грудной вой?       – ...лять, – цедит Хонджун сквозь зубы и с размаху приземляет руку с колодой на кровать подле себя.       Его наблюдатели настороженно замирают в ожидании какого-то страшного вердикта. Отблески огоньков пляшут на каменном лице Хонджуна, и в следующий миг он раздосадованно складывает руки на груди, откидываясь спиной на стену.       – Что? – напряжённо бросает увлёкшийся атмосферой Минги, чуть подавшись вперёд.       – Ничего! – почти обиженно бросает Хонджун и отводит блестящие глаза в сторону. – Показывают мне Мага перевёрнутого в который раз. А это мой родной аркан, что значит, либо лезть мне сюда не надо, либо я тупой и слишком много на себя беру!       Минги, не сдержав смешок, тут же затыкается под испепеляющим взглядом и добавляет чуть тише:       – А что за родной аркан, как узнать его?       – ...как узнать? – повторяет Хонджун, вновь уплывая мыслями куда-то далеко, но вдруг его глаза зажигаются знакомым энтузиазмом. – А сейчас и узнаем!       На секунду подкинув ноги, он вновь усаживается и принимается отбирать из колоды отдельные карты.       – Старшие Арканы – это не просто фигура или событие, они как манифест и кармический образ, – продолжает вещать Хонджун, и столько непонятных умных слов от него сбивают с толку ещё больше. – Если Таро наделяют тебя характеристиками какого-то аркана, то тебе предстоит большая работа.       – И тут работать... – лениво тянет Минги, раскачиваясь на полу от долгого сидения.       – Не сомневался! – со смехом выпаливает Хонджун и бросает карту на пол. – У тебя Умеренность, ещё и перевёрнутая!       В любопытстве Чонхо пересаживается поудобнее и склоняется, чтобы посмотреть. Рядом с изображением поднявшего руку мужчины в красном одеянии красуется женщина в длинном сарафане, переливающая воду из кубка в кубок.       – И что ж мне делать с такой кармой? – хмыкает Минги.       – Как минимум не впадать из крайности в крайность! – тон Хонджуна обретает ещё более непривычные нотки строгости. – Прямая Умеренность не терпит движуху из серии «допить всё, что налито»!       Довольный наблюдением, Минги разражается громким смехом, и, явно, чтобы не убить его, Хонджун переключается на Чонхо. Рядом с двумя предыдущими картами появляется изображение обнажённой девушки, черпающей воду в кувшин.       – Странно, что все перевёрнутыми падают, – поджимает губы главный экстрасенс, прищуривая глаза. – Это аркан Звезда. В перевёрнутом положении говорит о холоде, и отсутствии надежды и мечты...       Не то, чтобы Чонхо слышал что-то новое. Его друг смотрит слишком внимательно, теперь устремив свой страшно проницательный взгляд. Иногда кажется, что Хонджун видит насквозь. Чонхо опускает голову с тяжёлым вздохом. Он даже режим приёма таблеток сбил из-за адского выходного, куда уж там говорить о какой-то мечте...       – А Ёсан? – глухо спрашивает Чонхо, будто пытаясь разрядить погрустневшую обстановку.       На деле ему сложно перестать думать о Кан Ёсане. Переживать, волноваться, представлять, как тот совсем один лежит под одеялом и, во что очень хочется верить, отсыпается, потихоньку восстанавливаясь. Хонджун шелестит похудевшей стопкой карт и хмыкает.       – Отшельник. Тоже перевёрнутый, – он кладёт перед взором Чонхо изображение старца с фонарём. – Замкнутый и с трудом переживающий положение изгоя.       Похоже, стоит начинать верить в карты. Чонхо с грустью вглядывается в размытые морщины на бородатом лице. Наверное, в прямом положении этот персонаж просто идёт своей дорогой, ни на кого не обращая внимания.       – А Уён? – подхватывает эстафету Минги, увлёкшийся трактовками.       Спустя пару секунд Хонджун достаёт ещё одну карту и давится смехом. Чонхо замечает на картинке женщину между чёрной и белой колоннами.       – И что же значит перевёрнутый аркан Верховная Жрица? – сквозь улыбку интересуется Минги.       – Ну она... – Хонджун смущённо запинается и даже тушуется. – Она... проститутка.       От неожиданности смеётся не только лучший друг этой проститутки, но даже Чонхо, прикрывая рот ладонью. Карты точно не врут, и некая степень злорадства прорезается в груди, знаменуя возвращающиеся без таблеток эмоции.       – Сан? – спрашивают они с Минги хором и продолжают смеяться, когда Хонджун охотно перетасовывает остатки карт.       – Сила! – восклицает он и с размаху приземляет поверх других карту с девушкой, раскрывающей пасть льву, – Перевёрнутая! Что значит «сила есть, ума не надо»!       Вечер точно перестаёт быть пугающим и загадочным. Под общий смех Чонхо тянется к бутылке с газировкой и чувствует себя почти расслабленно. Почти живым, в кругу веселья и уютной таинственности тесной комнаты.       – Кто у нас там ещё остался? – с ухмылкой чешет подбородок Минги. – О, так президента нашего давай посмотрим! Пак Сонхва!       – Его с нами нет, но всё равно чувствую, что не одобрит... – хихикает Хонджун, однако карты перемешивает с откровенным удовольствием.       Делая глотки чёрной колы, Чонхо косит взгляд на пол. Там появляется изображение мужчины на троне.       – Император, – подытоживает Хонджун. – Перевёрнутый.       Он замолкает, будто раздумывая, хочет ли продолжать эту речь. Будто в любой момент войдёт Пак Сонхва из крови и плоти, а потом выгонит его со школы в один мощный пинок.       – Ну-у? – тянет Минги, расплывшись в ухмылке.       – ... отсутствие реальной власти, но при этом исключительная уверенность в своей правоте, – бормочет Хонджун и неловко теребит края оставшихся карт.       – Я бы не сказал, – вдруг становится серьёзным Минги. – Уж чего, а власти у Сонхва достаточно, да и реально умный парень!       – Карты правду говорят, – встревает Чонхо, с шелестом закручивая крышку бутылки.       Похоже, тон его получился уж слишком злым. Чонхо не может противиться откровенному раздражению, когда Пак Сонхва в который раз занимает собой весь эфир. Конечно же, школьному принцу всё в этом мире позволено. Кого тот забирает в натуральное рабство, а кого попросту калечит морально и физически. Никто не возразит Пак Сонхва, но как же шатко его положение без всех этих людей.       – Хм... – Минги явно пытается перевести тему, почёсывая затылок. – Ну, где Сонхва, там и Юнхо! Что по секретарю скажут?       – Чон Юнхо... – с интересом исследователя бормочет Хонджун, заныривая пальцами вглубь между картами.       И в следующий миг коротко втягивает воздух, роняя карту на пол. Изображение не нуждается в объяснении. Чонхо смотрит, затаив дыхание, на грозную рогатую фигуру, оседлавшую пьедестал и повелевающую своим рабам. Похоже, с десяток секунд перестали дышать все трое.       – ...перевёрнутый аркан Дьявол, – подытоживает Хонджун.       – Ангел, получается? – ляпает Минги невпопад, но Хонджун лишь тихо хмыкает.       – Да нет... – он в задумчивости почёсывает уголок рта краем карт. – Вечный слуга. У всех абсолютно в услужении, не получая и не требуя взамен абсолютно ничего.       Каждое слово режет Чонхо без ножа. Он больше не сомневается в том, что Ким Хонджун, должно быть, очень талантливый колдун. Юнхо совсем не ангел, ведь ангелы не устают, у ангелов нет своих проблем, чтобы отодвинуть в сторону, и нет дел, которые можно бросить, если одной царской особе вдруг стало скучно. Не только Ёсан не заслужил издевательств Пак Сонхва, но и Чон Юнхо.       – Нам бы всем свои арканы назад попереворачивать... – размеренно вещает Хонджун, собирая карты обратно в стопку под задумчивым взглядом Минги. – Глядишь, и лучше станем.       Чонхо невольно шмыгает носом и поднимает взгляд, устремляя на притихшего друга.       – Хонджун... – спрашивает он в тишине полутёмной комнаты. – Аркан Дьявол тоже стоит перевернуть обратно?       До этого старательно ровняющий колоду Хонджун замирает и глубоко вздыхает. Чонхо ловит прямой взгляд его глаз с отблесками свечей на тёмной радужке.       – Нет, – лаконично отвечает Хонджун и крепче сжимает карты в руках.