Seven Deadly Sins

      За окном медленно проплывают густые серые облака, закрывая солнце. Ветер дует резко, срывая с деревьев жёлтые листья и гоняя мусор по двору. Через приоткрытое окно доносится звук катящейся жестяной банки. Погода навевает грусть, тлен, тяжёлую и неподъёмную тоску, которая давит на рёбра изнутри. Хонджун лежит на кровати и читает книгу в мучительном ожидании звонка.       В пятницу Сон Минги сам предложил погулять на выходных и с утра ни разу не дал о себе знать. Расстраивает, что этот день пройдёт в стенах дома. Может, самому позвонить или написать? Может, он забыл? Если забыл, то зачем тогда навязываться? Просто спросить, всё ли в силе – это же не навязываться? Это обычный вопрос.       Хонджун стонет от досады, переворачиваясь со спины на живот, лицом утыкается в рыхлую подушку, а книгу кладёт открытыми страницами вниз. Вибрация от уведомления в брошенном рядом телефоне вселяет надежду. С нетерпением Хонджун садится на кровати, свесив одну ногу вниз, тут же хватается за телефон и расстроенно хмыкает. Откидывается назад, прижимаясь лопатками к стене.       Раздражение натягивается в груди тонкой струной. Нужно убрать уведомления со всех приложений и контактов, кроме его новых друзей и Минги. Встрепенувшись, Хонджун понимает, что Минги в список новых друзей не входит. Стыд рысью пробегается по телу, оставляя румянец на щеках из-за воспоминаний о вечере в лимузине. Тело отзывается на одно лишь воспоминание о сладком поцелуе, отчего челюсть слегка сводит.       – Хонджун, ты точно дурак. Минги просто друг. Просто хороший друг, с которым много общего, – бубнит Хонджун под нос, решительно отыскивая контакт Сон Минги. – И сегодня мне хочется встретиться с этим хорошим другом.       Пальцы дрожат над именем одноклассника, во рту моментально пересыхает, а язык невольно проходится по сухим губам. В трубке раздаются долгие, словно личная пытка, гудки.       – Привет, Бэмби, – раздаётся на другом конце провода усталый бас Минги.       Хонджун смущённо улыбается, прикусывает нижнюю губу и садится в позу йога, теребит пальцами край домашних штанов.       – Привет, я не отвлекаю? – спрашивает он осторожно, на что слышит отрицательный ответ и девичий голос на фоне, отчего хмурится. – Просто ты предложил встретиться сегодня...       Минги перебивает:       – Бля, Бэмби, я совсем забыл тебе написать. Сестре обещал сделать фотосессию, и сейчас таскаемся по магазинам, выбираем ей прикид, – он неловко смеётся, и легко представить, как в этот момент Минги трёт лоб пальцами, стараясь не цеплять переносицу.       На долю секунды Хонджун чувствует что-то неприятно гадкое и не понимает, с чем это связано. Рука тянется к шее, трогает кадык. Он слегка откашливается, прочищая горло.       – Долго уже ходите? – голос хрипит от встрявшего кома.       – Часа два где-то. Честно, я уже не вывожу платья в цветочек. Они все одинаковые! – с тяжёлым вздохом друг делится болью.       Желание увидеться с Сон Минги опережает желание помочь, и рот рука прикрыть не успевает. Слова вылетают слишком быстро.       – Помнишь, я говорил про барахолки? Я могу отвести вас на такую, и там твоей сестре точно что-то найдётся! – на удивление, голос не дрогнул ни разу.       Не хотел навязываться, а сам просится. Ужасно. Хонджун нервно кусает губы в ожидании ответа. Минги глухо переговаривается с сестрой.       – Короче, есть добро, можешь приезжать. Нам в торговом ждать?       Хонджун в секунду подрывается с кровати и начинает ходить кругами по комнате, перебирая к голове все места, которые могут им подойти. Он зарывается одной рукой в волосы, осматривает комнату в поисках коробки.       – Да, скажи адрес только.       Договорившись, Хонджун достаёт коробку с верхней полки. Внутри лежат смятые банкноты. Пальцы быстро пересчитывают бумажки.       – Двадцать... Тридцать... Сорок... – шепчет он себе под нос, – Сто, – сворачивает их и суёт в карман чёрной толстовки, висящей на дверце шкафа.       Только когда Хонджун стоит в автобусе, качаясь из стороны в сторону, и рука его крепко держит оранжевый поручень, приходит понимание, что именно он предложил.       А если там не будет того, что им нужно? Он ведь даже не спросил, что именно они ищут, а просто побежал таскать по магазинам. Ясно же, что он специально напросился, чтобы побыть с Минги. С другой стороны, если бы он мешал, то его бы точно отшили.       Автобус резко тормозит, и Хонджун налетает на рядом стоящего мужчину. Тихо извиняется, встречаясь с недовольным взглядом незнакомца. День сегодня явно не задался. На следующей остановке в автобус вваливается толпа людей, среди которых тучная женщина с пакетом вонючей рыбы в руках. Чем дальше, тем больше кажется, что над Ким Хонджуном издевается сама судьба. Женщину с пакетом рыбы в руках прижимают к нему так, что ощущается холодная склизкая плоть сквозь этот чёртов пакет и толстовку.       И почему именно сегодня? Хонджун думает лишь о том, чтобы толстовка не провоняла, поднимая голову выше к окну, только бы не чувствовать рыбьего запаха.       На остановке нужного торгового он начинает с трудом пробиваться к выходу сквозь толпу, и когда двери открываются, автобус выплёвывает его на свободу. Он недовольно отряхивается, поправляет сумку на плече и чувствует запах. Запах чёртовой поганой рыбы.       Хонджун поднимает голову к небу, стонет напополам с рыком и бежит в сторону входа. Минги с сестрой ждут его слишком долго. Воображение рисует в красках, какое у одноклассника будет недовольное лицо и презрительный взгляд.       Быстро перебирая ногами, Хонджун осматривается и натыкается на парфюмерный магазинчик, перестроив маршрут прямиком туда. Запыхавшийся, волосы, торчащие в стороны, глаза, мечущиеся по полкам.       – Здравствуйте, вам чем-нибудь помочь? – приятный голос девушки рядом заставляет вздрогнуть.       – Здравствуйте, мне нужен мужской или унисекс парфюм! Очень стойкий, и чтобы запах освежал, – Хонджун тараторит, читая названия на этикетках духов.       – Пройдёмте за мной.       В лёгкой панике он следует за консультанткой к полкам с мужским парфюмом, а затем выдаёт быстрое и нетерпеливое «спасибо, дальше я сам». Девушка поджимает губы, окидывая его оценивающим взглядом, и медленно уходит, виляя бёдрами. Хонджун тянет руку к прозрачной полке, ведёт пальцами по ней, читает ценники. Губы беззвучно двигаются, и он настороженно оглядывается.       Надеясь, что камеры наблюдения не заметят небольшой шалости, Хонджун берёт светло-голубой флакон, брызгает сначала на белую полоску, делая вид, что подбирает аромат, а затем быстро и щедро брызгает духи на запястье, растирая по толстовке, перебивая запах вонючей рыбы стойким цитрусовым ароматом. Уверившись, что уже сам превращается в апельсиновую плантацию, он стремительно вылетает из магазина.       Иногда Ким Хонджуну стыдно за то, что он делает так. Пользуется «бесплатным», когда за всё нужно платить. Стыдно, что он не может позволить себе нормальные духи, если им не несколько лет, или если это не пробник. Стыдно, что приходится носить уже ношеную одежду и прикрываться тем, что для экологии так лучше, и что вещи эти очень дорогие, если выставить в интернете.       Иногда хочется выть от откровенного вранья самому себе, что всё это не потому, что денег не хватает, а потому, что это выбирает сам Хонджун. Но Хонджун не выбирал.       Тягостные мысли перебиваются сообщением от Минги, и улыбка невольно трогает губы. Сердце бьётся быстрее, трепещет весенней птичкой в грудной клетке. Минги просто друг, просто одноклассник, но рядом с ним дышится легче. Он – маяк, надежда на лучшую жизнь.       – Привет, прости, что долго, автобус задержался, – улыбается Хонджун и протягивает руку, которую уверенно жмёт тёплая и влажная рука Минги, вызывая позорные мурашки по телу.       – Да гуд всё, не парься! Мы как раз поесть успели, – с такой же светлой улыбкой отвечает Минги. – Бёль отошла, – уточняет он, заметив, что друг ищет взглядом девушку.       Хонджун зависает, удивлённо хлопая глазами. Оба смотрят друг на друга с неловкостью и начинают тихо смеяться с проступающим румянцем на щеках.       — Меня без слов читать можно? – спрашивает Хонджун, прикрывая ладонью улыбку.       – Я не шарю за это сильно, но иногда да, – Минги неловко тянет руку к затылку, проведя ладонью по отросшим красным волосам.       Не успевает Хонджун ответить или покраснеть ещё сильнее, как к ним подходит девушка чуть ниже ростом, чем он. Длинные чёрные волосы падают на хрупкие плечи и выпирающие ключицы, которые не скрывает широкий ворот кофты.       – Минги! – раздаётся радостно и мягко.       Хонджун смущённо улыбается и наклоняется немного вперёд, кивая головой в знак приветствия. Мунбёль смеётся.       – А... Да, – Минги неловко чешет затылок. – Мунбёль, это Хонджун, мой друг. Хонджун, это Мунбёль, моя сестра. Будьте знакомы.       Девушка улыбается Хонджуну, и её губы на бледном лице выделяются персиковым цветом. Глаза со знакомым разрезом с интересом рассматривают нового друга Минги, будто ожидая чего-то. Хонджун не замечает, что его взгляд с таким же интересом скользит по Мунбёль, разглядывая в ней каждую деталь.       – У тебя очень красивая сестра, Минги, – вырывается у Хонджуна как-то слишком мягко, пока он глядит девушке в глаза, и та в ответ часто моргает, а затем смущённо хихикает, переводя взгляд на брата.       Сестра оказалась женской версией Минги, но с большими глазами, что во время улыбки становятся щёлочками, излучая радость и освещая ею всех вокруг себя. Поразительная схожесть.       Когда Хонджун переводит глаза на одноклассника, то встречает его растерянный взгляд, будто ожидающий каких-то объяснений. Ким Хонджун всегда отличался беспечностью, которая создаёт проблемы в обыденной жизни до сих пор. Такой откровенный комплимент в первую встречу не совсем уместен, и Минги точно не этого ожидал.       – Спасибо! – разрывает неловкость ситуации Мунбёль, и у Хонджуна от неожиданности дёргаются плечи. – Ты тоже очень милый! – вежливо продолжает она.       – Обмен любезностям закончен? – усмехается Минги, поправляя лямку большого рюкзака. – У нас тут дело горит немного.       К щекам всё активнее приливает кровь, обжигает лицо Хонджуна от чувства, что он всё-таки мешает. Он неловко смеётся, кивая:       – Да. Сначала расскажите, что вам нужно, а потом я решу, куда вас затащить.       Мунбёль ещё на пути к столику у кафетерия начинает разговор, и оказывается, что у них есть общие темы, о которых девушка рассказывает взахлёб с большими, сверкающими от энтузиазма глазами. Минги идёт позади них. Когда Хонджун оборачивается, чтобы не потерять его, то видит обращенный к сестре заботливый и любящий взгляд. Становится немного грустно, что такой взгляд он никогда не испытывал на себе.       Внимание снова приковывает Мунбёль. Она очень активно объясняет концепцию фотосессии, показывает фотографии из пинтереста, и Хонджун внимательно слушает, рассматривает референсы и собирает образ в голове по кускам. Иногда он смотрит на Минги, который тоже участвует, но меньше. Одноклассник постоянно отводит взгляд в сторону или начинает вертеть показательно головой, будто что-то ищет.       Сон Минги очень мил в своём смущении. Его привычка во время неловкости потирать нос и переносицу тоже очень забавная. Жаль, что рассмотреть Минги ещё больше пока нет возможности.       За бурным обсуждением они не замечают, как проходит час, и ещё через час Хонджун ведёт всех по узкой улочке, засунув руки в карманы толстовки. Мунбёль с интересом разглядывает самодельные вывески, которые пестрят разными слоганами. Где-то выделяются цифры с процентами на скидку, но всех их объединяет атмосфера какой-то дешевизны. Хонджун старается не допускать мысли, что ему с каждым шагом становится всё более стыдно за своё предложение протащиться по барахолкам.       В ушах звенит, голова болит, и он жмурится, встрепенувшись. Его отражение в витринах начинает тянуться гусеницей.       «Облажаешься, Хонджун. Облажаешься, и он больше никогда не будет общаться с таким, как ты. Никогда.»       – Всё в порядке? – интересуется Минги.       – Нормально, – натянуто улыбается Хонджун и отлепляет руку, привычно прижавшуюся к голове, и глаза его натыкаются на надпись «Balenciaga» на чёрной толстовке друга. – Прикрой лучше, – рука сама тянется к кожаной куртке.       – Зачем? – Минги опускает голову, разглядывая одежду, и пытается понять, что не так.       – Если торгаш увидит шмотку от дорогого бренда, – Хонджун останавливается, повернувшись, и оттягивает толстовку на груди Минги, показывая, о чём говорит, – То потом с ним договориться выбить что-то дешевле не получится. Он ещё сверху накинет!       Мунбёль, вытянув губы трубочкой, шевелит ими, будто что-то пытается распробовать, и наблюдает за перепалкой. Хонджун кидает на неё беглый взгляд и наглухо застёгивает куртку Минги.       – Но мы можем и без скидок всё взять. Какая разница? – голос друга звучит тише и глубже.       Хонджуна в этот момент пронизывает молния из мурашек, приятно сжимающих горло. Он сглатывает, стараясь не показать, что Минги выбил его из колеи на секунду. Мельком смотрит на чужое лицо, успевая запечатлеть прикрытые глаза парня и его розовые губы с родинкой, и откашливается. Опускает глаза на куртку и неловко гладит матовый материал.       – Вы можете, а я нет... – он поджимает губы в слабой улыбке и вздыхает, но стопорится, видя взгляд Мунбёль на них двоих.       – Вы почти одинаково одеты! Прям как парочка, – хихикает девушка, прижимая указательный палец к губам.       Хонджун удивлённо вскидывает брови и только сейчас замечает, что у них с Минги практически одинаковые чёрные толстовки, чёрные джинсы и одинаковые кеды. На лице медленно появляется треугольная улыбка, оголяя передние зубы. Минги краснеет, становясь под цвет своих волос.       – Пойдём уже, – Хонджун осторожно тянет девушку за собой, и та покорно идёт. – Так что ты там говорила про вампиров?       Мунбёль отвлекается, продолжая их разговор. От внимания Хонджуна не скрывается расстроенный вид Минги, но он решает, что поговорит с ним об этом позже.       Правила приличия всегда казались Хонджуну частью маленькой ступеньки к чему-то лучшему, поэтому он по-джентльменски открывает дверь своим спутникам, впуская внутрь небольшого магазинчика. Перед ними открывается помещение с угловой вешалкой, полной одежды, стеллажи стоят, набитые всякой всячиной, от старых книг до подсвечников, а посредине стоит что-то по типу деревянного стола, на котором расположены коробки с мелкими украшениями и аксессуарами.       – Так, нам туда! – Хонджун выходит вперёд и ведёт спутницу к вешалке с женскими вещами, после чего начинает активно копаться в поисках нужного им фасона платья.       Желание понравиться. Желание выделиться. Желание показать себя с хорошей стороны играет в груди тревогой, переливаясь разными степенями тяжести. Он сопит от нехватки воздуха, делает большие вдохи и не отвлекается. Рядом Мунбёль, которая разглядывает вещи с другого конца. Минги, кажется, копошится в коробках с кольцами. Хонджун затылком чувствует, как этот высокий маяк сгибается над украшениями.       – Нашёл! – радостно объявляет Хонджун и достаёт светлое платье с подвязками в сине-голубых разводах, а затем отдаёт девушке.       Мунбёль радостно прижимает вещь к груди и бежит в примерочную. Брат провожает её с мягкой улыбкой на лице. Хонджун наконец-то выдыхает, увидев, что одноклассник в целом удовлетворён.       – Мне идёт? – Минги показывает пальцы с серебряными кольцами, играя ими, чтобы немного поблёскивали на свету.       Хонджун вновь зависает. Пальцы Сон Минги длинные, аккуратные и очень красивые. Рука так и тянется потрогать их, взять и рассмотреть поближе. Как в кафе, когда тот сам вцепился, поведав о тайнах своей семьи.       – Дай посмотреть, – Хонджун берёт чужую руку и подносит к лицу, большим пальцем слегка поглаживает костяшки и рассматривает рисунок на кольцах.       Кожа нежная, как и ладонь. Неожиданно пальцы Минги сжимаются немного сильнее, и по телу пробегаются мурашки, а щёки предательски горят.       – Я там крутые кольца нашёл. Ща! – Минги отходит на несколько секунд, а возвращается уже с тонким серебряным кольцом.       Он осторожно берёт руку Хонджуна, и тот беспрекословно поддаётся.       Руки друга. Да, именно друга. Его руки кажутся такими трепетными, будто Минги боится сделать больно. Его тепло вызывает щекочущую дрожь в груди, от которой хочется улыбаться сильнее, и рассказать ему обо всём мире. О его мире.       Это же нормально, что ты хочешь поделиться с другом всем, что тебе нравится, а в особенности любовью к вещам, от которых ты хочешь любить всё вокруг? Хонджун не знает, но надеется, что это нормально.       Идиллию прерывает Мунбёль, и парни резко поднимают головы, выпрямляясь. В один голос они протягивают восхищённое «вау», пока девушка крутится и вертится, показывая платье со всех сторон, и тут же смеются от забавности ситуации.       — Шикарное платье. Вещи могут быть ужасными, но поистине их украшает только человек! – улыбается Хонджун, разглядывая завязки на талии, которые уходят назад. – Давай я завяжу?       – А? Да, – Мунбёль улыбается и поворачивается к нему спиной.       Минги внимательно следит за его руками, взглядами, запоминает каждое слово, и это чувствуется, ощущается затылком и каждым позвонком. В мыслях нет ничего плохого, но Минги, как настоящий старший брат, бдит с высоты. Мунбёль уходит.       – Минги, у меня один вопрос, – говорит Хонджун тихо, чтобы сестра на услышала, – Скажи честно. Ты боишься, что я глаз на твою сестру положил?       Минги в ответ хлопает глазами, мешкается, облизывает губы, и в итоге тяжело вздыхает. Собирается с силами.       – Честно, да, – стыдливо признаётся он, почёсывая пальцем затылок. – Ну тип, я не самый лучший брат, но мне не хочется, чтобы ей было больно, а ещё меньше я горю желанием бить тебе лицо, если ты сделаешь ей больно.       Глаза Хонджуна становятся больше с каждым новым словом. Он хлопает ресницами, и в это время из примерочной выходит Мунбёль в ещё одном платье. Парни снова осыпают девушку комплиментами, и та быстро скрывается за шторкой, а Хонджун резко подходит к Минги ещё ближе, почти вплотную.       – Я никогда не сделаю больно твоей сестре – это раз, а два... – Хонджун оглядывается, смотрит за плечо Минги, чтобы никого не было рядом, – А два – я не стану мутить мутки с сёстрами друзей. Это не по-пацански как-то. И в-третьих, ты серьёзно бы ударил меня?       Минги вздыхает ещё раз, взглядом медленно скользит по стеллажам, но всё же смотрит на Хонджуна. Он слишком долго думает, и это очень напрягает.       – Блять, вопросы ты задаёшь, конечно. Я не знаю, действовал бы по ситуации, но за сестру, возможно, да, – усмехается Минги. – Расслабься, Бэмби. Морду бьют только за дело, – он хлопает его по плечу.       Взгляд Хонджуна явно выражает, что если Минги и шутил, то такую шутку он не оценил. Неясно, как относиться к этому разговору, но Хонджун понимает, что где-то перешёл границы. Только где именно, не знает. Ему не помешает немного сдержанности и меньше касаний.       – Прости, если я заставил тебя переживать за сестру. Она очень похожа на тебя, с ней тоже интересно, – Хонджун растерянно пожимает плечами.       – Правда похожа? – Минги улыбается тепло и расслабленно.       – Да, очень похожа. Твоя женская копия, – мягко улыбается Хонджун в ответ.       Разговор нужен был обоим. После него напряжения становится меньше. Они активнее выбирают реквизит для фотографий, перебирают одежду для Мунбёль, и девушка едва успевает переодеваться.       – С вас пятьдесят тысяч вон, – кидает на кассе смуглый мужчина в хлопковой рубашке.       – Пятьдесят тысяч?! – вскидывается Хонджун и резко берёт в руки чёрное платье, выворачивает подол, натягивая ткань. – Какое пятьдесят? Здесь брак. Здесь. Вот тут! Сумка вообще с дырявым подолом и треснувшей кожей... – перечисляет он изъяны, пока тон всё напирает и напирает.       Ким Хонджун уверен в том, что и в этот раз всё получится. Он сможет выбить цену меньше. Тут уже даже не нужда, а привычка экономить деньги при любых обстоятельствах. Он спиной чувствует, как Минги и Мунбёль напрягаются и шепчутся. Сейчас у Минги не выдержат нервы, и он всё остановит, но в кульминационный момент...       – Ай, чёрт! – ругается мужчина, махнув рукой, покрасневший от спора с подростком. – Чёрт с тобой! Давай тридцать пять.       Хонджун победно улыбается и вытаскивает из кармана толстовки заранее приготовленную сумму, с громким звуком опуская купюры на стол. Он ликует от удачной попытки сбить цену почти в два раза.       – Я удачливый. После меня больше заработаете, вот увидите! — задорно говорит Хонджун, ожидая, когда его спутники соберут вещи.       – Уйди с глаз моих долой. Уйди и не доводи до греха со своей жадностью! Скажи спасибо, что я тебя шваброй не погнал.       Хонджун хихикает, когда открывает дверь и пропускает вперёд посетителей. От внимания не укрывается, что ребята всё ещё напряжены.       – Мы же могли заплатить за всё в полном размере. Сумма же правда смешная, – говорит Минги, разбивая глубоким голосом тишину.       – Мы правда такие плохие вещи купили? – спрашивает следом Мунбёль, наивно хлопая глазками.       Хонджун вздыхает на непонимающие взгляды. Это первый раз, когда он так явно ощущает невыносимо глубокую пропасть. Кажется, будто они смотрят друг на друга с разных ступенек лестницы. Ким Хонджун находится на самой низкой, а Сон Минги и Сон Мунбёль смотрят на него, как на сумасшедшего или диковиную зверушку. Как на глупца, который ценит каждую копейку, каждую упавшую под ноги вону. Смотрят сверху вниз, закрывая своими силуэтами яркое солнце. Он вздыхает.       – Вещи в порядке. Я бы сказал, что их можно ещё и третий раз перепродать. Просто так нужно.       – Ты бедный, что ли? – спрашивает беспечно Мунбёль и ойкает, когда получает лёгкий тычок локтём в бок, и прикрывает рот пальцами.       Хонджун снисходительно улыбается, грустно глядя на Мунбёль, а потом на Минги, который выглядит ужасно виноватым. Он молча извиняется за сестру.       – Всё в порядке. В какой-то степени ты права. Я беден, – Хонджун давит внутренний стыд от произнесённого вслух слова, пытаясь не смаковать горечь от него на языке, не чувствовать от этого брезгливость. – Если я уступлю ему хотя бы раз, то потом он будет из меня такие суммы выбивать, что дешёвая лавочка прикроется. А лишних денег у меня никогда нет.       – Ты так часто? – неловко спрашивает Минги.       – Частенько, да. Тут главное не пережать, а то реально по голове шваброй двинет! – Хонджун смеётся, и компания подхватывает вместе с ним.

* * *

      Ожидание тянется бесконечно долго, но Сонхва успешно убивает время сотым пересмотром всей подборки перформансов нужной сонаты. Он уже стопроцентно знает всю мелодию, в то время, как с учителем они разобрали лишь чуть больше половины. Иногда Сонхва кажется, что он способен подобрать всё банально на слух, однако упрямо вчитывается в доли, лиги, стаккато, старается понять логику гармонии, вбиваемую теоретиком-преподавателем. Так он рано или поздно научится читать с листа и сходу играть что угодно.       В голове Сонхва соната всё равно представляет собой диалог фортепиано и скрипки. Он внимательно смотрит на играющих, в какой-то момент увлёкшись их переглядываниями и едва заметными знаками друг другу. Точно так же происходит между Пак Сонхва и Чон Юнхо, когда друг садится за рояль, а смычок ложится в пальцы Сонхва.       Он отправил скрипку на настройку ещё вчера вечером, и теперь дожидается курьера. Звёзды сошлись, родители вновь покинули дом на выходные, так что Сонхва предоставлен сам себе, мечтая спуститься в просторную прихожую с круговой лестницей, чтобы репетировать там с отличной акустикой и благодарными слушателями в лице горничных. Играть, конечно же, будет уже отработанные произведения. Никто не должен увидеть, если вдруг Сонхва ошибётся.       И всё же, он максимально сосредоточился на разборе нового сложного материала, отработав все домашние задания с Юнхо на неделе и освободив выходные под важное дело. Где Чон Юнхо тоже мог бы помочь, да только Сонхва понятия не имеет, чем в эту субботу занимается его лучший друг.       Раньше таких вопросов не возникало. Особенно в первый год старшей школы, когда они наконец-то перестали бесконечно ошиваться в гостях друг у друга и начали жить вместе. Комната в общежитии вспоминается с щемящим теплом. До сих пор, естественно, Юнхо будит его по утрам сотней звонков, контролирует расписание и помогает с домашкой. Но на выходные Сонхва трагично предоставлен сам себе и, конечно же, имеет множество слуг, приносящих всё, что необходимо.       Но друга, на выходных приносящего завтрак из столовой прямо в комнату и ориентирующего в планах, игнорируя порывы принца смотреть в пятидесятый раз все французские рок-оперы... Этого друга больше нет. Есть только навязчивая мысль, звучащая его голосом, о том, что нужно отработать нужные часы за инструментом, а потом уже отдыхать.       Лёгким движением пальца Сонхва выдвигает окно с уведомлениями поверх видео, уже по привычке. Проскальзывает безразличным взглядом по висящим сообщениям от нескольких девушек, всё питающих надежду встретиться с ним вновь, и возвращается к сонате. Он живёт во времена, когда чаще Юнхо в уведомлениях появляется Кан Ёсан. Год назад такое невозможно было вообразить.       Экран за секунду становится чёрным. И пушистым. Сонхва отгибается на стуле, приподняв бровь и ожидая, когда прыгнувший на стол чёрный кот определится в дальнейших действиях. Моцарт поворачивает морду и щекочет подбородок хозяина длинными усами, вытягивая шею и требуя внимания с самым наглым невозмутимым видом. Отказать Сонхва не смеет, со стуком выпуская телефон и почёсывая за ухом единственного друга, что остался в этих стенах.       Моцарта обожает персонал, но не любят родители, потому что любимое чадо ещё в средней школе притащило с улицы чёрного котёнка и клятвенно обещало учиться лучше всех, если разрешат оставить. Выросши большим, красивым и общительным, Моцарт блуждает по огромному особняку, очаровывая горничных, но безошибочно находит хозяина, стоит тому направиться в свою комнату.       Кот прижмуривает глаза от поглаживания, но недовольно ведёт чёрным носом на уведомление с телефона. Это начальник охраны пишет в личный чат.       «Господин, к вам курьер, он странный какой-то.»       «Пропускай.»       Сонхва заставил личного ассистента забирать скрипку вместо курьера в выходной день. По многим причинам, начиная с того, что Ёсан бережнее относится к инструменту под страхом смерти, и заканчивая пользой, которую можно извлечь из непутёвого болвана. Сонхва вспоминает, какими глазами может смотреть Кан Ёсан, и не в силах удержаться.       Он хочет себя порадовать. Сыграть на скрипке для этого гостя.       «Дорогу сам знаешь.»       Отправляя сообщение уже ассистенту, Сонхва откладывает телефон, вновь внимательно глядя на кота, что уселся на задние лапы и обернул пушистый хвост вокруг передних.       Моцарт общается едва ли не телепатически, глядя на хозяина со спокойным интересом, но вздёргивает уши, когда в дверь раздаётся короткий стук. Сию секунду кот с грохотом спрыгивает на пол, сиганув в приоткрывшийся проём, и пару секунд крутится у ноги Ёсана, обвивая ту кончиком поднятого хвоста.       – Привет, Моцарт, – улыбается вошедший, провожая удалившегося восвояси питомца.       Сонхва едва заметно усмехается. Болван запомнил имя.       – Ты всё проверил? – бросает Сонхва, посерьёзнев и обернувшись на стуле с перекинутым через спинку локтем.       На лице Ёсана секундная растерянность сменяется паникой.       – М-мне футляр отдали и всё, я нёс аккуратно... – бормочет он, и президент закатывает глаза.       Ну конечно. Это ведь не Чон Юнхо, способный только слегка подцепить каждую струну пальцем и определить, чисто ли звучит, прямо на слух. Откуда такое знать Ёсану?       – Что ж, проверю сам, – тон становится жёстче, и Сонхва отодвигает стул, поднимаясь на ноги. – Ты пока не уходи. Если что, обратно повезёшь.       Очень не хотелось бы ждать ещё сутки и терять драгоценное время. В панике Ёсан привычно пытается вжать голову в плечи от вида надвигающегося президента, но выученным движением протягивает футляр. Принимая ношу, Сонхва отмечает, как непривычно видеть ассистента без школьной формы.       Ёсан надел недешёвый кашемировый свитер с широким воротом и, кажется... прихорошился? Беглый, но придирчивый взгляд отмечает сходства в укладке со стилем Чон Уёна, отчего должно было бы стать мерзко. Но Сонхва на секунду удивительным образом приятно, что столько стараний случилось ради одного только визита к нему домой.       Очевидно, что Кан Ёсан в нём заинтересован, преданно заглядывая в глаза не хуже девиц, ищущих внимания холодного принца. Непонятно только, почему сам Сонхва думает об этом так долго. И почему настолько спокоен.       Он раскрывает футляр на столике с подставкой для скрипки и смычка, после чего снимает с полки тюнер и надевает на гриф, закатывая рукава домашней кофты. Пробует каждую струну, зажимая пальцами и мягко проводя натянутым конским волосом под нужным углом. Ожидание стоило того – в мастерской заодно как следует отполировали инструмент и натёрли струны, от которых исходит едва уловимый сосновый запах канифоли. Тюнер показывает чистые ноты. Сонхва увлекается.       Прикрыв глаза и чуть качнувшись вперёд, он с резким вздохом выпрямляет спину в отработанной стойке и разражается витиеватым пассажем из «Кампанеллы» Паганини. Заодно и отличный способ пройтись по всему нотному ряду, однако Сонхва даже просто так любит использовать это произведение для разогрева, когда учитель не заставляет играть полезные, но муторные гаммы. Мелодия захватывает его. Он будто вновь добрался до любимого детища.       С этой скрипкой они знакомы примерно столько же, сколько и с Юнхо, когда-то давно вдохновившим продолжать занятия, пока не начнёт получаться. Теперь у Сонхва получается. Закончив последний пассаж, он плавно отнимает подбородок от деки и бережно ставит инструмент на почётное место. Туда же возвращается и тюнер, а Сонхва с удовлетворённым хмыканьем поворачивается обратно к Ёсану, слыша... аплодисменты.       Достаточно глупо таким заниматься, будучи единственным слушателем в помещении с поганой акустикой, однако Ёсан хлопает, а на лице его – щенячий восторг. Сонхва приподнимает брови, заставляя того мигом прекратить и стушеваться обратно, уперев взгляд в пол. Блестящие светлые волосы падают на лицо, а выдают красноту Ёсана лишь кончики выпирающих ушей.       Вспоминается их последний поцелуй. И тот, что был перед ним. И вообще как-то слишком много раз Сонхва целовал эти губы, чтобы игнорировать в собственной голове мысль о том, как до такого дошло. Наглый, грубый, дурной и нескладный Кан Ёсан, который раздражал – совсем не нынешний тихий, ухоженный и вежливый юноша.       – Получается, в порядке всё? – едва слышно выдыхает Ёсан и топчется всё ближе к двери. – Я тогда пойду...       Он берётся за ручку и тянет на себя, но в этот же миг ладонь Сонхва упирается в деревянную поверхность и захлопывает обратно, оставаясь там лежать. Сонхва нависает, а Ёсан весь скукоживается и съёживается, разворачиваясь лицом и в панике прижимаясь к двери спиной. Его и без того большие глаза теперь кажутся огромными и блестящими. Дыхание слегка перехватывает, когда Сонхва воочию наблюдает, как зрачки в насыщенно-карих радужках расширяются.       Ёсан смотрит на него так, будто от одного вида ловит эффект какого-то наркотика. Это – Пак Сонхва, он – этот наркотик, и от осознания сердце пускается в бешеный пляс.       – Ты ведь прочитал мой дневник... – тихо говорит Сонхва, ощущая першение в пересохшем горле.       Моргнув, Ёсан быстро мотает головой в отрицании.       – Врёшь, – Сонхва стискивает зубы, ощетинившись. – Ты читал мой дневник, Кан Ёсан, и теперь смотришь на меня, как верная собачка. Вспомни, что было в этой же комнате.       Противоречивые чувства захватывают сознание, развязывая язык не хуже алкоголя. От одной только мысли, что именно Ёсан может действительно знать всё, что Сонхва изливал на безмолвные страницы; что именно для Ёсана, который очевидно тянется к нему изо всех сил, Сонхва может оказаться, как на ладони, – от одной мысли сердце трепещет в тревоге и странном желании. Похожем на охватившее в библиотеке, но больше, сильнее, острее.       Но Сонхва не может доверять.       – Зачем же тебе тогда понадобились мои деньги, Кан Ёсан? – спрашивает он, мрачнея с каждой секундой. – Куда ты их хоть потратил?       На каждый из вопросов Ёсан размахивает головой в ещё большем истеричном отрицании.       – Я не брал твои деньги! – попискивает он, отчаянно жмурясь. – Хватит валить на меня, я не вор!       – Не смей мне врать.       Почти машинально Сонхва хватается свободной рукой за треугольный подбородок и дёргает выше, заставляя Ёсана привычно замереть в сущей безмолвной панике. Взгляд сам натыкается на уже едва заметный след от царапины, оставленной злополучным дневником, и Сонхва медленно проводит большим пальцем по заживающей тонкой корочке. Задыхаясь, Ёсан всё сильнее пытается ухватить ртом побольше воздуха, и вдруг Сонхва замечает пристальный взгляд на собственных губах. Едва заметно приподнимаясь на цыпочки, Ёсан пытается дотянуться, щекочет и согревает тяжёлыми выдохами приоткрытые губы Сонхва, который ловит себя уже по сантиметру склоняющимся ниже.       Ему ведь не нравятся парни. Сердце заходится, долбясь в грудную клетку, когда горячие губы соприкасаются в коротком поцелуе. И ещё в одном. И всё сильнее прижимаются, когда Ёсан сам с коротким жалобным звуком стремительно обвивает его шею руками в мягком свитере, а пальцы Сонхва ошалело сползают на оголившиеся ключицы. Он углубляет поцелуй, отчего светлая макушка Ёсана упирается в дверь, просовывает руки за спину и продолжает сжимать чёртов свитер и горячую мягкую кожу под ним. Ёсан запрокидывает голову в ответном рвении, почти вешается на шею, и стеклянный купол недоверия, которым Сонхва привык закрываться, идёт трещинами под давлением столь искреннего желания.       Сонхва не нравятся парни, но никто прежде так сильно, отчаянно и бесстрашно не рвался к нему, словно пытаясь напиться этим поцелуем, как родниковой водой. Всё тело покрывает мелкая дрожь. Сонхва резко отстраняется, набирая кислород в лёгкие, однако Ёсан не успокаивается.       – Пожалуйста... – шепчет он, продолжая обнимать за шею и покрывать её короткими касаниями губ, отчего нервная дрожь только усиливается. – Нет, прошу, нет...       Похоже, Ёсан и сам не понимает смысла своих слов, но и отрываться не собирается. Отчего-то Сонхва хочет ему верить. Эмоции побеждают разум, импульсы берут своё. Ему хочется здесь и сейчас не отпускать Кан Ёсана, не дать ему такой возможности – в очередной раз скрыться из виду. Не важно, что Ёсан делал или нет.       Об этом Сонхва подумает позже, а теперь же он ловко дотягивается до ручки двери, проворачивает внутреннюю защёлку, обхватывает Ёсана за тыльную сторону шеи и уходит вбок, утаскивая того вглубь комнаты. С девушками так обращаться непозволительно, но зато нынешняя ситуация развязывает руки и вызывает на лице подозрительно довольную ухмылку. Она, впрочем, тут же исчезает, когда Ёсан ожидаемо не удерживает равновесие и оседает на кровать.       Практически то же самое место, где в прошлый раз сидел сам Сонхва. Теперь всё иначе. Мозг трезвый, но будто бы теряет контроль в разы масштабнее, когда Ёсан приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но Сонхва опережает.       – Раздевайся.       Его ровный голос расползается по тишине комнаты, так и оставив Ёсана с отвисшей челюстью. Тот с неверием смотрит в ответ, нервно комкая покрывало в руках. Не выдерживают нервы самого Сонхва, от адреналина собственных слов натянутые до предела. Ему охота замахнуться и влепить отрезвляющую пощёчину, но взгляд падает на едва затянувшуюся щёку Ёсана. Сонхва осекается, злясь всё больше на из ниоткуда взявшуюся жалость. Однако импульс уже пошёл – он задирает просторную кофту на себе, рывком снимает и откидывает в сторону.       – Ты ведь этого хотел... – голос становится всё ниже, изменяясь до неузнаваемости. – Я сказал, раздевайся.       Ёсан смотрит во все глаза, едва ли не ощутимо поедая взглядом красивое тело. Сонхва привык к таким реакциям от девушек, и всё же это едва ли не любимая часть развлечения. Чувствовать чужое вожделение в воздухе. Купаться в желанности. Стать для кого-то ещё чем-то настолько прекрасным, что пропадает дар речи. Даже если этот «кто-то» – чёртов Кан Ёсан. Сонхва не нравятся парни, и уж если б нравились, то с этим он бы занялся сексом в последнюю очередь. Однако с тех пор, как Ёсан стал способен на столь неприкрытый восторг...       – Живо! – прикрикивает Сонхва, и тот мигом отмирает.       Выбирается из свитера, демонстрируя тощее нескладное тело, и зачем-то пытается прикрыть себя острыми локтями, но под сверлящим взглядом пригибается и старается побыстрее расстегнуть джинсы. Сонхва делает шаг ближе, наблюдая свысока. Он любит власть, любит ласковых и покорных девушек. Парней только не любит, но Ёсан с такого ракурса вполне походит на девушку.       Сонхва понятия не имеет, чем это кончится. Как в прошлый раз или пойдёт дальше?       Когда он оказывается у самого края кровати, Ёсан вскидывает светлую копну и уж слишком отчётливо задерживает взгляд на ширинке штанов, прежде чем испуганно заглядывает в непроницаемое лицо над собой. Он вновь пытается заговорить, однако Сонхва уверен, что сейчас Ёсан в лучших традициях всё испортит.       Собственная рука зажимает чужой рот, и Сонхва опускается на кровать к Ёсану, давит и дальше, принуждая того завалиться на спину, округлив перепуганные глаза. Отнимает ладонь только для того, чтобы сразу же вдавить в матрас глубоким поцелуем. Их полуголые тела соприкасаются, животы плотно жмутся друг к другу, и от этого ощущения новый прилив возбуждения прошибает Сонхва неожиданной силы разрядом, концентрируясь в зоне паха. Он шумно выдыхает через нос, опираясь на локти и продолжая сминать податливые губы, и в этот же миг Ёсан заново обвивает его теперь уже голыми руками.       От прикосновений тонких ладоней к плечам и спине по всему телу бегут приятные мурашки, но больше всего Сонхва нравится бешеный стук чужого сердца, который ощущается теперь особенно ярко, смешиваясь с собственным, кружа голову и утаскивая в воронку всё таких же неосознанных порывов показать себя ещё больше.       Отрываясь, Сонхва уверенно по очерёдности хватает ноги Ёсана под колено, чтобы расшнуровать и скинуть ботинки на пол. Не женские изящные туфельки, но тоже сойдёт. Можно и носки стащить, и недорасстёгнутую молнию додёргать вниз, чтобы заставить Ёсана задрать худые ноги, и высвободить из одежды. Не женские, не ровные и округлые в бёдрах ноги, а всё такие же угловатые. Закинув руки выше головы, Ёсан в ужасе краснеет так, что розовеет даже шея, но он не сопротивляется.       Сонхва не сдерживает довольную ухмылку, рассматривая крайне отчётливо выступающие очертания под оставшимся нижним бельём. У Ёсана от одного вида его голого торса и нескольких поцелуев стоит так, что на серой ткани проступает тёмное пятно предэякулята в районе головки. Однозначно, Сонхва пойдёт дальше.       Он тянет руку и уверенно проводит ладонью от чужой груди вдоль живота, но в тот же миг рука Ёсана хватает его пальцы и сжимает так сильно, что металлические кольца впиваются в кожу.       Сонхва вздёргивает бровь. Решил посопротивляться?       Ёсан смотрит на него во все глаза, тяжело дыша, отчего под тонкой кожей проступают ряды рёбер.       – Это... пожалуйста... – он облизывает губы и секундно жмурится, смаргивая подступающие слёзы. – Это мой первый раз...       Медленно выдыхая, Сонхва прикрывает глаза. С девственницами он тоже имел дела, и на памяти опыт своего рода волнительный, о чём не забывает напомнить однозначное шевеление в собственных штанах, но до чего же они потом прилипают... Дальнейшие мысли вытесняет один большой и плотный пресс давящего и тягучего желания, очищающего гудящую голову от лишнего. Сонхва нарочито небрежно стряхивает чужую ладонь со своей.       – Жди.       Он пригвождает Ёсана к кровати одним словом и одним выразительным взглядом, после чего слезает обратно на пол и заодно скидывает домашние мягкие туфли рядом с раскиданными ботинками. Деревянный пол приятно холодит ступни, но не отрезвляет. У Сонхва вновь встал на парня. На одного и того же, отчего идти становится труднее, но он упорно держит спину ровно и отодвигает дверцу шкафа.       Среди пропитавшихся любимыми духами аккуратно сложенных вещей, развешанных рубашек и пиджаков, рассортированных по ящикам галстуков есть и полка со... всяким. Откуда Сонхва достаёт тюбик смазки и отрывает от блестящей ленты квадратик презерватива. Девушки хвалят его за обходительность и аккуратность. Будут ли хвалить парни?       Он морщится. До чего же отвратительная мысль, с какой стороны ни глянь. Но поворачивается он уже с вновь надменным лицом, обнаружив, что Ёсан лишь отполз на середину кровати, пытаясь спрятаться между подушек, и неловко поджал выступающие колени к груди. Такой финт со стоячим членом и ему даётся с трудом, что вызывает лёгкую усмешку, и, подойдя, Сонхва кладёт принесённое на край кровати.       Раздеваться он не стесняется ни капли. Под настороженно-восторженным взглядом это и вовсе превращается в удовольствие, ведь Сонхва прекрасно известно, что некрасивых мест на нём нет. Более того – ради этого утверждения он следит за собой столь пристально, и потому столь неприкрытая реакция Ёсана растекается по телу сладким бальзамом. Оставшись полностью обнажённым, Сонхва плавно проводит ладонью вдоль своего поднявшегося члена и взбирается на кровать обратно.       Захватив шуршащую упаковку, он давит ладонями на согнутые колени, заставляя их выпрямить, и поднимается на свои в такой степени близко, что член вновь оказывается на уровне лица Кан Ёсана. Тот не может оторвать глаз, кажется, забыв дышать. Сонхва поднимает руку, небрежно роняя презерватив сверху, отчего тот скользит по чужой голой груди. Ёсан машинально ловит его в руки и поднимает жалобный взгляд выше.       – Надевай, – приказывает Сонхва, чуть поведя бровью.       – Я не знаю, как... – хрипло шепчет Ёсан, кажется, готовый провалиться от стыда прямо на месте.       – Значит, учись прямо сейчас.       Тон не терпит возражений, и Ёсан покорно вскрывает упаковку. Благо, разобраться с устройством презерватива способен даже он, и через несколько секунд дрожащие пальцы разглаживают по пульсирующей плоти влажную тончайшую плёнку. Увлекается уже Ёсан, продолжая водить рукой и посылая волны удовлетворения по всему телу. Сонхва сдерживается, чтобы не двинуть бёдрами и не толкнуться глубже в чужую ладонь, и вместо этого только отодвигается подальше, заодно подтаскивая всё так же под колено наполовину нервозного, наполовину поплывшего Ёсана, принуждая сползти ниже.       – Ноги шире, – бросает Сонхва, откупоривая тюбик. – Шире, Кан Ёсан, и расслабься.       Крайне неохота признавать, что это своего рода первый раз не только для Ёсана, и Сонхва едва уловимо нервничает. Смазкой он пользуется в незначительных количествах, и только для перестраховки, но здесь же...       Мысль о том, в какой из проходов придётся входить, вызывает массу вопросов. Это же совсем иные ощущения, наверняка, и всё же Сонхва больше интересно, чем страшно. Особенно когда Ёсан делается настолько послушным, глубоко вдыхая и с опаской наблюдая за тем, как Сонхва свободной рукой стряхивает с неё же кольца, которые частично звенят и катятся по полу. Отбрасывая тюбик, Сонхва склоняется и прижимает чистую ладонь к вздымающейся груди.       – Не бойся, Кан Ёсан, – говорит он тем ласковым и спокойным тоном, от которого девушкам сносит крышу. – Расслабься.       Влажные пальцы нащупывают проход и осторожно раздвигают, проникая внутрь, что сразу же отображается на лице Ёсана. Тот жмурится вновь, стискивая зубы, но по ощущениям от тугих стенок, обхвативших пальцы, – старается не зажиматься. Он тянет голову вбок, словно стремясь спрятать лицо куда-то в подушку.       – На меня смотри, – незамедлительно командует Сонхва.       Удовольствие постепенно становится садистичным. Вымученно Ёсан раскрывает глаза и послушно поворачивает голову, в то время, как пальцы Сонхва плавными движениями входят всё глубже. Вновь эти зрачки расширяются, даже в упавшем из окна косом закатном луче. Вновь в голове Сонхва что-то перещёлкивает, обостряя желания до видимых граней.       Если Ёсан будет так смотреть и дальше, то можно и заменить пальцы. Пусть смотрит так же неотрывно, потерянно и восторженно. Пусть и дальше смотрит так же влюблённо.       Сонхва стремительно вынимает пальцы, уже на каких-то инстинктах хватая чужие ноги под колени и разводя их в стороны. Он придерживает изнемогающий член, приставляя к тугому проходу и сразу же надавливает. Сложнее, чем с девушками. Но от узости стенок, обхвативших головку, возбуждение лихим валом бьёт прямо в голову, отчего Сонхва сбивается в дыхании и стискивает зубы, упрямо проникая глубже.       – Говори, если больно, – спешно добавляет он, теряясь в накатывающих ощущениях.       – Не больно... – едва выдыхает Ёсан истончившимся голосом, со всей силы вцепляясь в его плечи. – Вообще не больно...       Снова врёт. Но расслабляется, покорно раздвигая колени и прогибаясь в спине. Сонхва упирается коленом в кровать, вставляя член до конца. Это приятнее, чем он думал. От такого давления удовольствие только ширится, перебивая даже опасения каким-то образом порвать Ёсана пополам. Слишком уж тот тщедушный. Но очень горячий, когда не контролирует себя и жмётся в новых объятиях.       Сонхва позволяет. И начинает движение, что идёт слишком туго до тех пор, как Ёсан не увлекается поцелуями в его плечо и шею. Касания губ становятся всё смелее, а удовольствие от проникновений лишь усиливается от рвения, с которым Ёсан стремится выслужиться и дорваться. Прикоснуться к его телу, как только может, то поглаживая ладонями плечи, то впиваясь. Ёсан едва слышно стонет, и виной, причиной, источником этого является Пак Сонхва.       – Я... – шумно шепчет Ёсан ему на ухо, прерываясь от всё более ощутимых толчков и постанывая всё жалобней. – Я этого и хотел... Я...       Он не успевает договорить, как Сонхва выпрямляется и хватается за разведённые колени, постепенно освоившись и набирая нужный темп. Внизу, под ним, Ёсан вновь пытается спрятать лицо, но спохватывается под пристальным взглядом. Кан Ёсан ужасно смазливый, он катастрофически похож на девчонку, как и его лучший друг Чон Уён. Однако Сонхва переводит взгляд ниже и видит неоспоримый аргумент.       Он, всё же, трахает парня. От этой мысли сквозь плотный поток удовольствия прорезается нечто холодное, колючее и неудобное. То, что рискует испортить всё дело.       Сонхва плевать. Он будет думать о том, кого трахал, чуть позже. Пока ему нужно просто кончить.       Потому он плавно замедляется и выходит, едва переводя дыхание и кривя лицо от требований пульсирующего члена вернуться обратно с жаркую тесноту.       – ...что-то не так? – слабо подаёт голос Ёсан, дрожащей рукой отбрасывая прилипшие ко лбу волосы.       – Переворачивайся.       Несколько секунд Ёсан растерянно хлопает глазами, но всё же Сонхва его надрессировал. Вымуштровал реагировать ещё на подлёте, ещё на самой зарнице злости в собственных глазах – не задавать вопросы, а делать, и быстро. Плохо координируя движения тела, Ёсан разворачивается на четвереньки и намеревается лечь, но Сонхва в тот же миг обеими руками подхватывает его за узкие бёдра и подтаскивает ближе к себе. Потеряв равновесие на локтях, Ёсан утыкается лицом в кровать и не успевает сообразить – Сонхва входит вновь.       Так намного лучше. Со спины легче представить, что он познакомился в баре со средней красоты худощавой блондиночкой, которая теперь готова исполнять его прихоти. Особой разницы нет.       Сонхва входит жёстче, и в тот же миг из груди Ёсана вырывается громкий болезненный стон. Это не останавливает, а лишь подстёгивает.       – Молчать, – шипит он сквозь зубы и со звоном шлёпает чужую задницу, на что Ёсан душит новые звуки.       Кан Ёсан сам себе закрывает рот ладонью. Не об этом ли Пак Сонхва мечтал с начала года? Он вцепляется сильнее, двигаясь всё более резко, и запрокидывает голову.       – Чёрт...       Давящий жар чужого тела не оставляет в покое, закручивает в спираль подбирающийся взрыв, зажимает его в тугую пружину, что вот-вот должна разогнуться. Краем сознания Сонхва замечает, как одна из рук Ёсана на диком рефлексе дёргается и исчезает из виду. Тот ласкает сам себя, сжимая покрывало всё сильнее – и в следующий миг Сонхва пробирает с головы до ног яркой вспышкой неминуемого оргазма.

* * *

      Грязь хлюпает под ногами от очередного резкого шага, и спасают только непромокаемые ботинки, взятые на базе. Чонхо впереди взбирается на холм, цепляясь за ветку вечнозелёной пихты, и протягивает руку назад. Оттянув край кожаной перчатки, чтобы села удобнее, Юнхо хватается и вылезает следом. Осенний лес красив, полон опавшей листвы и наросшего мха, но пока что поддаётся плохо.       – Сезон охоты скоро начнётся, – вещает Чонхо, плотнее застёгивая куртку под горло. – Зайцы будут мех менять, их станет лучше видно.       Юнхо поправляет ремень от ружья на плече и выпрямляется, цепляя макушкой колючие иголки. Мелкие капли влаги сыпятся сверху. Лес у охотничьей базы хоть и с редкими хищниками, однако выглядит суровым.       – А олени? – интересуется Юнхо, прищуриваясь на пробивающиеся сквозь кроны солнечные лучи.       Призадумавшись на пару секунд, Чонхо неловко отвечает:       – Весной принято их не трогать, больно агрессивные, но в принципе охотиться можно круглый год. Больше от погоды зависит, ты ж их по сугробам не догонишь. Бегают быстро.       Быстро сняв ружьё с плеча, Юнхо принимает нужную стойку и целится перед собой. К тяжести оружия он почти привык, а упор приклада в плечо, кажется, заземляет полностью. Он прищуривает правый глаз и ради тренировки выцеливает всё подряд. Чернеющее дупло, причудливо изогнутую ветку, небольшую птицу, которая тут же вспархивает, почуяв неладное.       – Я сейчас спущусь мишени прицеплю, а ты попробуй с верхотуры пострелять, – подкидывает идей Чонхо и тут же, оскальзываясь на лесном ковре и цепляясь за всё подряд, устремляется вниз.       Юнхо опускает оружие, продолжая удерживать в обеих руках, и откидывает чёлку со лба. Свежий запах хвои, листьев, сырой земли и повсеместных грибов относит прочь от шумного города и проблем академии.       Сонхва точно не одобрит это увлечение. Он питает необъятную любовь к животным и больше был бы рад, разбирай Юнхо сейчас сонату. Однако редко когда появляется возможность добраться до базы днём. Тем более, когда эти самые дни теперь становятся всё короче.       – Осторожнее там! – с улыбкой кричит Юнхо, глядя вниз, и заставляет ещё несколько птиц вспорхнуть с веток над головой.       Чонхо одобрительно машет рукой, не оборачиваясь, и крепит картонную мишень на ствол дерева. Когда он отходит, Юнхо опускается на колено, сходу прицеливаясь. Флегматичному отношению Чхве Чонхо к стрельбе рядом с собой, хоть прямо в процессе замены мишеней, можно только позавидовать. Как и невероятной меткости ситуативного наставника, но Чонхо утверждает, что набивается рука только постоянными подходами.       Юнхо не хватает огромного оптического прицела, прямо как в фильмах. С тридцати метров на столь мелкую цель навестись крайне трудно, и он удобнее подворачивает ногу в таком же непромокаемом защитном костюме. Нужная амуниция помогает быстрее наладить контакты с дикой природой. Лес сопротивляется чужакам, но Чон Юнхо в нём чувствует себя всё свободнее.       Чонхо заканчивает на отдалённом дереве и отходит в сторону. Отрабатывая технику, Юнхо глубоко вдыхает чистый воздух через рот и медленно выпускает через нос. Мишень размывается в небольшом увеличительном стекле, когда он сосредотачивается на мушке и приспускает дуло вниз. Процесс напоминает медитацию. Он вдавливает курок, и в ту же секунду осевшие птицы снова взмывают в воздух от громкого выстрела. Вибрация ружья приятно отдаёт в плечо, а ноздри трогает резкий запах жжёного пороха.       Войдя во вкус, Юнхо прицеливается подальше, повторяя заученную схему. Ему важно довести это до автоматизма, сначала медленно и вдумчиво, как с разбором нового произведения на фортепиано, а потом уже позволяя себе лишние эмоции и мысли. Он очищает голову, прекращая внутренние диалоги.       О сонате. О грядущей вечеринке. О Сонхва. Он стреляет вновь.       Важно не дать мыслям вернуться и заполонить голову обратно. Юнхо продолжает разворачиваться на колене, высматривая самую дальнюю цель. Они тренируются в лесу уже несколько часов, и мышцы всего тела побаливают, напоминая о нагрузках. Хорошо, что Чхве Сан держит его в тонусе своими тренировками.       Юнхо достаточно сильный, чтобы справляться, и всё же с момента закрытия общежития он беспрерывно сжимает в руках и сообщество академии, и самого себя.       Привычная жизнь с установленными стараниями Юнхо правилами идёт под откос уже слишком давно, лишь набирая обороты и разваливаясь на куски. В нынешней реальности Кан Ёсан проводит с его лучшим другом больше времени, чем сам Юнхо. Он не видит связи, внимательно целясь по белому листку, наполовину прикрытому еловой лапой. Он лишь держит на себе структуру, которую перестал понимать, и не смеет отпустить. Иначе потеряет всё.       На медленном выдохе Юнхо стреляет, и в следующий миг мышцы рук подводят. Он морщится, едва удерживая накренившееся оружие, и поднимается на ноги. Тело ноет, а в голове вертится волчком только мысль о поиске расслабления. Расслабления не было очень давно. Расслабления не будет.       Внизу Чонхо мерцает на закатном солнце светоотражающими элементами куртки, снимая листки с деревьев. Собрав выпавшие гильзы из рыхлой земли, Юнхо закидывает их в карман и спускается с холма следом, стремясь не ушибиться головой о нависающие ветви.       – Юнхо, у тебя девятка! – радостно восклицает Чонхо, оборачиваясь и размахивая листком с ближайшей мишени.       Так непривычно видеть его улыбающимся, что Юнхо на секунду останавливается, но в следующий миг озаряется ответной улыбкой и спешит приблизиться, чтобы схватить доказательство, поднимая на свет.       Солнечный луч пробивается сквозь дыру у самого центра, и неожиданно Юнхо начинает смеяться. Радость от прогресса такая внезапная и такая искренняя, что захватывает и разум, и тело.       – Поздравляю, – неловко улыбается Чонхо, пряча остальные мишени под мышку. – Можешь на память забрать.       – Нет, на память я заберу десятку, – торжественно провозглашает Юнхо и возвращает недотрофей в руки Чонхо.       Продираясь сквозь заросли, они наконец-то выходят на знакомую дорогу, где обычно проходят конные прогулки. Для оных уже слишком поздно и холодно, да и в охотничий сезон учеников сгоняют под крышу, заставляя отрабатывать с лошадьми конкур в круге внутри загона. Обезопашивают от внезапных побегов в лес и шальных пуль, хотя сам Юнхо с удовольствием забрался бы поглубже.       Даже в осеннем наполовину облысевшем смешанном лесу очень красиво, отчего оба стрелка идут обратно к базе в молчании, шаркая тяжёлыми ботинками по сырой земле и разглядывая ярко-зелёные верхушки пятиметровых сосен. Чонхо уже не так часто заикается в разговорах и способен выдерживать это молчание абсолютно спокойно, увлечённый созерцанием. Уж ему-то лес привычен в той же степени, как и огнестрельное оружие.       Однако совсем недавно Чхве Чонхо был не таким и смелым.       – Чонхо, – бросает Юнхо на ходу, поравнявшись с бредущим одноклассником, – Ты ведь приглашения не брал сразу, потому что под инквизицию попасть не хочешь?       Моментально Чонхо меняется, принимаясь сутулиться и засовывая руки глубоко в карманы куртки.       – А кому хочется? – уныло бормочет он, глядя под ноги.       Процедура и правда не из самых приятных. Оттого и такое название. Юнхо хмыкает, продолжая прогулку и медленно озираясь по сторонам. Если кто из охотников тоже вышел погулять, то их не видно и не слышно на километры вокруг.       – Если уж инквизиция карать грешников должна, то почему не Элефтерию? – глухо бросает Чонхо, пиная попавшуюся на пути сухую ветку.       На это Юнхо вновь разражается смехом, который неожиданным образом расслабляет уставшее тело, принося хоть какое-то облегчение. Он ловит на себе косой взгляд.       – Ты веришь в легенду о тайном обществе академии? – усмехается Юнхо, выпрямляя гудящую спину и откидывая волосы со лба.       – Хонджун как узнал, то все мозги проел, – бубнит Чонхо, вновь глядя перед собой. – Верит, что Элефтерия не только существует, но и убила Ли Минхёка, и пытается это всем доказать.       Теперь черёд Юнхо отпускать улыбку и хмуриться, устремляя задумчивый взгляд на вырисовывающиеся в конце дороги очертания конюшен и обширного ипподрома. Конечно же. Ким Хонджун.       Раздражение поднимается внутри, сковывая цепями напрашивающиеся реплики. Ким Хонджун, без роду и племени, лезущий везде и ведущий себя так, будто он – часть высшего общества.       Будто он всё знает. Да что он может знать?       – Прости, что напомнил... – грустно вздыхает Чонхо и сутулится ещё сильнее.       – А если я скажу тебе, что ты не попадёшь под инквизицию?       Остановившись, Чонхо замирает. Подойдя следом, Юнхо тоже останавливается. Дальше дорога уходит с холма вниз, петляя к раскинувшейся территории огромного комплекса конюшен и стрельбищ. Вдалеке над горами садится тусклое октябрьское солнце.       Медленно Чонхо поворачивается к нему и внимательно смотрит. В его обычно безучастных глазах застывают жуткий страх и искренняя надежда.       – Я могу посодействовать в этом, – серьёзно продолжает Юнхо, глядя сверху вниз. – Но с одним условием.       Он глубоко вздыхает, ещё раз осматривая красоты гористо-холмистой местности, и постепенно возвращает взгляд обратно.       – Ты никому не скажешь, что это я тебе пообещал, – голос Юнхо приглушается, скрадываясь насторожившимся лесом. – У меня будут большие проблемы, если об этом узнают, потому никому, Чонхо. Ни единой душе.       Ошалевший Чонхо смотрит во все глаза, кажется, позабыв, как дышать.       – Даже Ким Хонджуну.       Слегка усмехнувшись, Юнхо поднимает кулак боком и выставляет мизинец в плотной кожаной перчатке. На бледных от прохлады щеках Чонхо сам по себе выступает румянец. Он секундно покусывает поджатые губы, но затем вытягивает руку из кармана. Медленно и робко его мизинец обхватывает вытянутый палец Юнхо, и оба синхронно сжимаются.       Сонное осеннее солнце в последних лучах заливает долину багровым светом.

* * *

      Голова кружится, отправляя в полёт белый потолок с вычурной люстрой, когда Ёсану наконец-то удаётся перевернуться на бок и перевести дыхание. Он несколько раз жмурится, пытаясь осознать произошедшее. Это не сон. Сердце колотится в груди, в горле, в ушах, пульс откликается в обессиленном теле.       Лишь несколько десятков секунд спустя приятная дрожь сменяется смутным скверно тянущим чувством. Ёсану холодно лежать абсолютно раздетым, и он с трудом ворочается, стараясь нащупать хотя бы край покрывала. Ему всё более неловко. Даже страшно обернуться на Сонхва. Кровать приминается под боком, давая понять, что тот поднялся.       Встрепенувшись, Ёсан садится и с трудом опирается на дрожащие руки. Мысли занимает даже не собственное положение – он, вопреки всякой логике, боится, что Сонхва уйдёт. Развернувшись, Ёсан с облегчением видит, как тот сидит на краю кровати.       Пожалуй, это первый раз, когда спину Пак Сонхва можно увидеть ссутулившейся. Он опирается локтями на колени, свесив руки вниз. И молчит.       Молчит настолько убийственно, что дыхание Ёсана становится рваным от подступающей тревоги. Страх борется внутри с разгоревшимся, едва ли не воинственным убеждением, что это...       Шанс для Ёсана? Возможность подобраться максимально близко, а затем отдать достаточно, чтобы там и остаться. Уён так часто дразнит Сонхва его женихом, что Ёсан удивительным образом сам в это верит. Прямо сейчас, испытав самое прекрасное и головокружительное чувство в своей жизни.       Его первый секс. Болезненный, как и ожидалось. Невероятно приятный в конце, чего Ёсан никак не мог для себя предвидеть. И всё не может поверить, что самый прекрасный человек в его жизни, полностью недосягаемый, обжигающе холодный президент проклятой академии, красивый и статный, как настоящий принц из детских сказок...       Пак Сонхва был с ним в его первый раз.       Ёсан никак не может отогнать навязчивую мысль, что сбылась его мечта. Игнорируя навалившийся стыд, он упорно сравнивает Сонхва с главным героем своих грёз. Плейбоем, миллиардером, филантропом. Обратившим внимание на нечто столь неприглядное, возможно, рассмотревшим настоящие сильные чувства в глубине страха и смущения.       – ... всё в порядке? – робко спрашивает Ёсан и касается ладонью мягкой ровной кожи на плече.       Он не может удержаться, неловко придвигаясь поближе и пытаясь заглянуть в лицо Сонхва. В принце нет изъянов. Ни в подтянутой стройной фигуре, ни в едва ли не молочной гладкой коже без родинок, рубцов и пятен. Ни единой погрешности – только безусловная ослепляющая и притягивающая красота.       – В порядке, – ровным тоном отвечает Сонхва, не шевелясь.       Тревога подбирается всё сильнее, сводя под рёбрами, и Ёсан спешно отмахивается от нервной дрожи, придвигаясь ещё ближе, кладя и вторую руку.       – Пожалуйста, скажи, что не так?       Его голос предательски дрожит, но Ёсан верит. Он смог подобраться, он смог удержаться, и между ним и Сонхва существует незримая связь, позволяющая последнему быть более откровенным. О чём тут говорить, когда оба они – полностью раздетые на одной постели.       Но что-то не так. Страх сковывает Ёсана, когда Сонхва шевелится. Тот дёргает плечом и спешно тянется рукой за спину, небрежно и с долей отвращения стряхивая с себя прижавшиеся ладони.       – Уходи, – убийственно тихо говорит Сонхва.       – ...что? – в непонимании шепчет Ёсан в ответ.       Он всё понимает. Он знал это с самого начала, но упорно отрицает смысл услышанного, игнорируя горящие кончики ушей и колотящееся сердце. Придя в движение, Сонхва резко втягивает воздух и проводит ладонью по лицу, после чего выпрямляется. Он стремительно поворачивает голову, уперев стальной взгляд через плечо.       – Я сказал, проваливай, Кан Ёсан, – чеканит Сонхва.       Каждое слово вонзается в грудь слишком быстро. Шок настигает на месте, и первое время Ёсан не понимает, что произошло. Голова становится ватной под давлением сорвавшегося пульса, и лишь потом, неминуемо и сокрушительно приходит уничтожающая боль. Невыносимая.       Ёсану настолько больно, что он секундно пугается от шальной проскочившей мысли. Он ведь сейчас умрёт?       Тело приходит в движение само собой, отпрянув, пятясь и отползая на другую сторону широкой кровати. Ёсан не может оторвать взгляд от пронзительно холодных глаз, в которых нет... ничего.       Может, Ёсан уже мёртв?       В накатившей панике он бегает глазами по комнате, пытаясь найти разбросанные вещи. Его бросает то в холод, то в невыносимый жар. Мозг онемевает и отключается, но тело упорно совершает нечто конвульсивное, выученное, привыкшее подчиняться этому голосу. Трясущимися руками Ёсан подбирает одежду с пола и замечает, как Сонхва поднимается с кровати.       Его обнажённая фигура проходит через комнату и скрывается за боковой дверью, где должна быть ванная комната. В последнюю секунду сквозь испепеляющую боль Ёсан успевает подумать, что никогда не видел кого-либо настолько красивого. Под громкий стук двери глаза застилает пелена горячих слёз.       Возможно, это какой-то жуткий кошмар. Из захлопнувшейся ванной слышится приглушённый шум воды и переключение на душ. Ёсан натягивает вещи как попало, игнорируя безмолвные слёзы, капающие с щёк.       Насколько же он лишний в этой комнате, где всё выстроено, выверено в гармоничную систему. Примерно так же он несуразен и бесполезен в жизни Пак Сонхва со своими идиотскими чувствами.       Ёсан едва справляется со шнурками на ботинках и мчится к двери. К своему сожалению, он помнит дорогу на выход слишком хорошо, прокручивая раз за разом воспоминания о вечеринке. Ёсан не разбирает дороги, но идёт верно, потерявшись лишь в обжигающих вспышках внутренней горечи.       Добравшись до роскошной круговой лестницы, он усиленно цепляется за витые перила. Свободная ладонь с таким же остервенением зажимает рот, а горячие слёзы продолжают безмолвно стекать по пальцам. Весь белоснежный стерильный особняк дышит духом Сонхва.       Разве Ёсан не старался?       Он подавляет рыдания, добравшись до огромной прихожей и заметив расплывающийся силуэт горничной в белом переднике, смахивающей пыль с картин разноцветной щёткой. Он старается проскочить мимо, ускоряя шаг. Стук ботинок по блестящему полу эхом разносится в гигантском помещении.       – С вами всё хорошо? – слышится вдогонку взволнованный женский голос.       Ёсан на ходу агрессивно кивает, отлепляя руку от лица и наспех стирая всё льющиеся слёзы. Впереди уже виднеется массивная входная дверь.       – Подождите! – кричит горничная, коротко стуча балетками за спиной. – Постойте, ваша куртка!       Обернувшись, Ёсан замирает. Невысокая круглолицая девушка протягивает ему верхнюю одежду и смотрит прямо в глаза. В её взгляде читается волнение, сочувствие и даже какое-то странное понимание. Оттого болезненный спазм придавливает грудь с новой силой. Работая в этом доме, горничная точно знакома с характером хозяев. Но даже она – ближе к миру, из которого Кан Ёсан оказался чудовищным образом вышвырнут.       – Спасибо, – с трудом выдавливает он.       Девушка говорит ещё что-то утешительное, посматривая уже со знакомым сугубо девичьим интересом, но Ёсан спешит убраться прочь. Схватив куртку в охапку, он просовывает руки в рукава, уже пересекая просторный двор. Охрана у ворот провожает его скучающим взглядом. Мужчины явно ждут конца смены, чтобы отправиться по домам, и им нет никакого дела.       Никому нет дела. Ёсан, попутно запнувшись о поребрик, выходит за пределы территории царского белоснежного особняка в конце улицы. Богатый район весь усеян роскошными домами, но Сонхва живёт в самом красивом.       Пак Сонхва и сам – самый красивый. Ёсан бредёт прочь, но преодолевает буквально несколько десятков метров, когда сердце в который раз пронзает осознание случившегося. Теперь уже – полное, заставляющее болеть каждую клеточку никчёмного тела.       Ёсан обхватывает себя руками, сгибаясь пополам, и готов рухнуть на землю. Ему хочется закричать на весь тихий район. Может, так боль станет слабее?       О том, как болит разбитое сердце, он читал только в книгах. Ёсан опускается на корточки, уткнув лицо в ладони и давясь рыданиями. Он теряется в пространстве и времени, откровенно не понимая, как жить дальше.       Эта боль теперь навсегда?       Он с трудом сглатывает, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд и выпрямляясь обратно. Обернувшись на ворота директорского дома, Ёсан замечает лишь курящего охранника, вышедшего за периметр. Возможно, Ёсан привлекает слишком много внимания.       Возможно, Сонхва ему это ещё выскажет. Невольно Ёсан пытается вернуться на привычный рабочий лад, однако новая волна рыданий подпирает рёбра.       Возможно, окончена и его карьера в совете. Ёсан громко шмыгает носом, роняя всё новые слёзы. Ничего больше не будет так, как прежде.       Он зря поверил, что эта никчёмная и бессмысленная жизнь может наладиться. Что Пак Сонхва мог действительно заинтересоваться. Ёсан всё делал зря.       И ему необходимо добраться домой. Закрыться в комнате. Не своей. И похоронить жизнь, которую он не заслужил. Ёсан смотрит на окна дома, олицетворяющего всё величие его главного обитателя.       Сонхва, должно быть, уже вышел из душа и благополучно забыл о произошедшем. Ёсан вытаскивает наспех сунутый в карман телефон и стирает с экрана очередную солёную каплю.       Ему нужно вызвать такси. Но вместо этого Ёсан проматывает список номеров, не отдавая себе отчёта. Уён, конечно же, скажет ему, что он дурной, не должен реветь и прочие гордые речи. Минги его состояние будет неинтересно, как и в принципе жизнь Ёсана, если вдруг самому Минги что-то вдруг не понадобится. Хонджун недостаточно близок, чтобы подобным делиться. Что же касается Сана...       Сану лучше и вовсе не знать. В голове громкий голос брата обретает всё более чудовищные формы, от оскорблений Сонхва переходя к уничтожающим репликам в сторону Ёсана.       Глупый. Слабый. Никчёмный.       Дрожащей рукой Ёсан впервые набирает номер, сохранённый ещё в самом начале учебного года. Когда всё было проще. Когда Пак Сонхва был просто раздражающим выскочкой, а Кан Ёсан не чувствовал себя безжалостно втоптанным в грязь вместе с отвратительно нежными чувствами и мерзкими отчаянными надеждами.       – Да? – звучит в трубке глухой голос Чхве Чонхо.       Ёсан понимает, что не может вымолвить ни слова. Он просто стоит на обочине в районе для отъявленных богатеев и с остервенением вжимает телефон в ухо.       – Ёсан? – повторяет Чонхо, оставаясь на линии. – Если что, я тебя не слышу. Давай перезвоню?       – Привет, Чонхо, – едва в силах выдавить Ёсан, но голос дрожит и ломается настолько не вовремя, что он тут же жмурится в новом потоке горячих слёз.       – Что с тобой? – голос на том конце тут же делается серьёзным. – Ты в порядке? Ты где?       – Я... – давится Ёсан, кулаками оттирая щёки. – Всё н-нормаль...       От осознания болезненной лжи этих слов он всхлипывает и безуспешно захлёбывается в накативших рыданиях.

* * *

      Сан отфыркивается от летящей пены и упрямо запускает руки в мягкую шерсть Лорда, продолжая намыливать спину и холку. Пёс не любит купания, но смиренно терпит, лишь иногда отряхиваясь и окатывая хозяина брызгами.       – Тоже мне, как по грязи скакать, так ты первый... – тянет Сан с насмешкой и отжимает от воды густой подшёрсток. – Ну терпи, не ной, скоро уже!       Вопреки суровому виду, Лорд скулит и срывается на одиночный отрывистый лай, отразившийся от стен ванной. Нахмурившись, Сан поливает несчастного пса из душа, старательно промывая плотную шерсть, и стремится поскорее закончить купания. Ответственность свою перед Лордом он выполнил, оббегав с ним весь район, и на сегодня планирует расслабиться.       Парни с параллели зовут в клуб, так что пёс будет тусоваться дома один.       – Может, Ёсану тебя сдать? – обращается Сан, закрыв воду и промакивая Лорда большим полотенцем.       Тот вновь позорно скулит, срываясь на лай и задирая голову с прижатыми ушами.       – Да, да, мамочка твоя... Лапу дай, – Сан старательно протирает жёсткие подушечки на массивной лапе, продолжая издевательским тоном. – И накормит, и в постель возьмёт... К Ёсану хочешь?       Лорд несколько раз отрывисто лает, внимательно глядя в ответ умными ярко-голубыми глазами, свойственными многим хаски. С такой общительностью псу действительно может стать скучно в пустой квартире, потому, может, и стоит набрать брата.       Сан вздыхает, справляясь уже с задними лапами. Пса он взял с собой в квартиру, но вместе с тем взял и обязанности. Которых не боится, и без того постоянно возясь с Лордом, тренируя и воспитывая. Даже из общаги к нему постоянно мотался под шутливые комментарии родителей, что сын к собаке приехал, а не к ним. Лорд – его лучший и самый преданный друг, что Сан невероятно ценит, отвечая заботой и вниманием.       Однако Лорд привык к общению, и это накладывает отпечатки на новую жизнь Сана. Уже взрослый и самостоятельный, Сан всё чаще променивает попойки и движ на вечерние прогулки, и порой ему кажется, что не он воспитывает Лорда – сам пёс приучает его ко всё более здоровому образу жизни.       – Свободен, – командует Сан, выпрямившись и вытирая руки.       Услышав заветную команду, Лорд в один прыжок вылетает из ванной, и Сан успевает только лишь зажмуриться. Пёс остервенело отряхивается добрых три секунды, отчего остатки воды в подшёрстке, до которого не добраться полотенцем, окатывают Сана с ног до головы.       – Ой, ну спасибо, – иронично тянет он, с расстановкой вытирая лицо, и получает такой же ироничный лай из коридора.       Несколько минут уходит на то, чтобы убрать из ванны остатки шерсти и всё повытирать. Вскоре Сан уже вразвалочку идёт через спальню на балкон, углубившись в телефон в поисках номера Ёсана, и приземляется на стул в местной курилке. Вытащив сигарету из пачки, он вслушивается в гудки и приоткрывает окно. Порыв холодного ветра пробирает полумокрого Сана, рассекающего по дому в безрукавке, и в этот же миг вызов переходит на короткие гудки, сбрасываясь.       – Ты там охуел, что ли? – бормочет Сан с незажённой сигаретой в зубах, уставившись на экран, после чего набирает повторно.       Выбравшись обратно в коридор за курткой для пробежек, он всё ещё не получает от брата ответов. Зато Лорд вьётся следом, с неизменным скулежом преграждая проход и попытавшись заломиться на балкон.       – Нельзя! – рявкает Сан. – Мокрый весь, куда!       Насупившись всем видом, Лорд гордо устремляется в сторону кровати, и вскоре помещение оглашает оскорблённый писк резиновой игрушки для кусания.       – Будешь выёбываться, ещё и зубы тебе почищу, – хмуро бросает Сан, накидывая куртку и вытаскивая сигарету из-за уха.       Наконец-то защищённый от сквозняка, он запирает балконную дверь плотнее и усаживается отдыхать. Ёсан его, стало быть, игнорирует. Что плохо, ведь Сан уже настроился взять такси и по пути закинуть Лорда в родительский дом. Возможно, так и стоит сделать, заодно выдав брату пару подзатыльников за игнор.       Он подкуривает, разглядывая вид из окна верхнего этажа. По закатному небу постепенно ползёт удручающий серо-сизый массив грозовых туч, не предвещая хорошей погоды, но это и не столь важно. Сан сегодня планирует накидаться, как следует. Давно пора.       Выдыхая дым, он вновь ковыряется в телефоне, решая проверить Инстаграм. Если там будут какие-то репосты с Железным Человеком и горой странных эмодзи, значит, Ёсан в порядке. Что правда, тот теперь постит редко, занятый своим ненаглядным Пак Сонхва. Сан ловит себя на мысли, что соскучился по обилию Марвела в сторисах, который стал просачиваться даже в рекомендации.       Загрузившееся окно демонстрирует профиль Чон Уёна, отчего Сан кривится, глубоко вздыхая и закатывая глаза. Ему стоит прекратить заседать на этой странице, в сотый раз просматривая фотки с Акулой и парад селфи с акцентом на выпяченные губы. Сан открывает одну из таких, рассматривая рот и чуть высунутый язык с провокационным томным выражением лица. Рот рабочего характера однозначно.       Сану ли не знать.       Он собирается уйти прочь, но в последний момент замечает, что что-то не так. Внимательно вглядевшись, он обнаруживает пропавшую надпись, уведомляющую, что пользователь подписан на самого Сана. Под рёбрами скручивается зреющая злость.       В ярости Сан испепеляет взглядом аватарку в обрамлении переливающейся рамки. Не долго думая, кликает, просматривая опубликованные сторисы. Которых под миллион, где Уён то громко подпевает Майли Сайрус в машине, попутно ругаясь на водителей в соседнем ряду, то снимает себя на фоне опавших листьев в каком-то парке.       С кем он в этом парке?       Сан не в силах себя контролировать, вскипая, как чайник. Он привык переходить на страницу Уёна через список своих подписчиков, и он не был подписан в ответ, опасаясь сторонних вопросов. Злости от этого меньше не становится.       Последние опубликованные сторис гласят, что Уён болтается в каком-то спа-центре, отфоткавшись на фоне вывески. В приписке он отметил аккаунт заведения и написал, что «Соль» звучит очень интригующе. В следующей публикации он уже фотографирует себя в ростовое зеркало, отставив бедро в узких джинсах и прикрыв лицо телефоном. Висящая плашка предлагает задавать ему вопросы.       У Сана их масса. Ему хочется вывалить сразу скопом, устав бродить вокруг да около в поисках ответа, однако теперь всё вылетело из головы под гнётом нарастающего гнева. Он задерживает дыхание, вперившись взглядом в экран, и быстро набирает первое, что вертится в мыслях и просится на язык.       «Каково быть такой шлюхой?»       Он отправляет, прикрыв глаза на секунду, и в следующую – гневно рассматривает небо за окном. Если бы он был верующим, то сейчас бы обозлился на сами небеса. Сан не понимает, что сделал не так.       И он не хочет верить, что Ёсан тогда сказал правду. Что от Уёна нужно бежать, сломя голову, и радоваться, что левиафан из похоти, манипуляций и ужасающей поверхностности разжал свои тиски. Уён его отпустил, но что делать Сану?       Что он сделал не так? Ошибся, что поддался, проиграл, потому что поверил? Что толкнуло Чон Уёна оборвать с ним все связи?       В Сане непрерывно борется злость, утверждающая, что ничего другого не следовало ожидать, и чувство, что его оставил некто, могущий стать его другом. И если к злости Сан привык, то во втором случае ощущает разъедающее чувство предательства.       Он увидел в Чон Уёне по-настоящему интересного человека. Уён его не боялся, Уён сам лез вперёд, там где другие предпочли бы в ужасе убегать. Перепалки с ним не приводили к проблемам и лишь заряжали энергией, да и сам он оказался чем-то большим, чем красивой куклой.       Но Уён выбрал игры. И когда Сан решил, что не будет в них играть – Уён его бросил.       Сердце пропускает удар и стремится нагнать рваной дробью, когда сверху экрана всплывает личное сообщение в инсте напрямую от желающего раздать ответы на вопросы.       «Это не анонимный опрос, Чхве Сан!»       Уён отвечает, в следующем сообщении присылая одинокий улыбающийся смайлик.       Ярость мешает думать. Она рвётся с поводка. Уёну же плевать, как его ни обзови. Уён пойдёт дальше заниматься своими делами, отвечать на идиотские вопросы подписчиков и даже не вспоминать. Ни о поцелуях, ни о встречах, ни о сексе, ни о чём, что так упорно водит хороводы в голове сходящего с ума от злости Сана. У Чон Уёна таких Санов миллион.       Никто не спросил у самого Сана, хотел ли он становиться в эти ряды. Одна подобная мысль заставляет зубы сжаться.       И он не может остановиться. Внутри бушует самая настоящая ненависть, мечущаяся от собственного бессилия, а Сан набирает и набирает всё новые сообщения.       «Ты весь ненастоящий.»       «Ты не только конченная шлюха.»       «Но и лицемерная дрянь.»       «Ненавижу.»       Он пытается отправить ещё пару ласковых, но замечает пометки о том, что сообщения не доставлены. Холодок пробегает по коже вместе с порывом ветра, захлопнувшим окно. Сан не замечает, какую сигарету по счёту выкуривает, переходя на профиль и видя... пустоту.       Уён его заблокировал.       Первым делом хочется ударить экран, потом – выкинуть телефон к чёрту. Он едва не роняет аппарат, отбрасывая на внутренний подоконник, сгибается, упираясь локтями в колени и запуская свободную руку в волосы. Сан сжимает их со всей силы, пытаясь не заорать от накатившего гнева.       Вот так всё и кончилось. Не этого ли он хотел? Остаться в покое, не забивать себе голову проблемами злостного пидорства: чужого и, что самое жуткое, собственного?       На глаза наворачиваются слёзы, и Сан быстро втягивает воздух, отчаянно моргая и с рыком приземляя кулак на колено. Он быстро тушит сигарету и запускает в волосы уже обе руки, чувствуя себя...       Выброшенным. Теперь уже окончательно. С собственной подачи. Где-то там Чон Уён наверняка ехидно усмехнулся и сделал очередное селфи. Голова болит от натиска, а Сан хотел бы удариться ею о что-нибудь, чтобы выбить оттуда этого... эту...       Он делает глубокий вдох, на пару секунд уставившись перед собой. В следующий момент он уже подскакивает с места и устремляется в спальню.       Задремавший около кровати Лорд, распушившийся после мойки, поднимает голову и с интересом наблюдает, как хозяин рывком распахивает шкаф и выкидывает оттуда вещи в поисках нужных штанов для езды на байке. Сана трясёт с ног до головы в горячечном бреду. Он должен что-то сделать.       Перед глазами мелькает название места, куда пожаловала королева всех блядских шлюх, пока Сан наспех застёгивается, переодеваясь из домашнего. Нельзя в таком состоянии за руль. Ему плевать.       Отыскав на карте ту самую «Соль», он прокладывает маршрут, устремляясь в коридор. Оживившийся Лорд бежит следом, виляя хвостом. Стало быть, думает, что снова пойдёт гулять. Сан едва справляется со шнуровкой на тяжёлых ботинках, рискуя те разорвать, и выпрямляется, в спешке натягивая висящую на крючке кожаную куртку. На секунду он замечает себя в отражении коридорного зеркала и замирает.       Бешеный. С исказившимся лицом, с сумасшедшими глазами. И пиздецом на голове.       Сан сжимает и разжимает кулаки, мысленно уговаривая себя хоть капельку успокоиться, а затем аккуратно берёт расчёску на тумбочке и нарочито медленно зачёсывает растрепавшиеся волосы. Лорд вновь скулит и возмущённо лает, видимо, начав что-то подозревать.       – Прости, братишка, – сквозь зубы цедит Сан, приглаживая волосы ладонью. – Надо срочно показать одной шлюхе её место.       Схватив с верхней полки чёрный шлем и звякая ключами, он вываливается на лестничную площадку и с трудом закрывает дверь дрожащими пальцами. Уже сбегая по лестнице, он слышит звонок. Если это проснулся Ёсан, то весьма не вовремя.       – Да, – рявкает Сан на бегу, без разбора приняв вызов и прижав телефон к уху.       – Братишка, ты там что, как, когда ждать? – слышится весёлый голос в трубке.       Первое время Сан не соображает, что происходит. Точно. Он же, сука, собирался в клуб.       – Я это... – дыхалка сбивается в самый неподходящий момент на очередном повороте спуска пешком. – Давайте без меня. В смысле, я подъеду потом... Короче, всё, отвали, я наберу!

* * *

      День сегодня длинный, нудный, и от начала до конца – полная херня. Минги каждую минуту чувствует, что делает что-то не так. Криво сказанное слово или необдуманное предложение – и всё сыпется карточным домиком. Казалось, что пригласить Хонджуна на прогулку с сестрой было отличной идеей. И совершенно непродуманной, потому что вся встреча катится кубарем с фразы «твоя сестра красивая».       Слова эхом разносятся в голове Минги. Перед глазами стоит Хонджун, который смотрит на сестру как-то неоднозначно, и в груди вскипает отталкивающая неприязнь. Хочется резко и грубо убрать его руки от неё, чтобы не видеть осторожных касаний и не ощущать их всем телом, покрываясь мурашками. Он не понимает, почему. Или не хочет понимать.       Раздражает, что они идут впереди. Вулкан внутри с каждой минутой поднимает лаву из злости и раздражения всё выше и выше, растекаясь по груди к горлу. Когда же вулкан Минги взрывается, то он не понимает, жалеет ли об этом. Удивлённый взгляд Хонджуна ставит всё на свои места. Оленьи растерянные глаза хлопают ресницами, и сердце неприятно сдавливает.       Неужели он снова всё испортил? Испортил своим длинным языком, который контролировать рядом с Хонджуном удаётся с трудом. Он постоянно излучает такую ауру, что язык сам собой начинает выдавать... Выдавать что? Истинные чувства? Свои секреты и тайны? Передёргивает всего, и плечи заметно вздрагивают.       Последние несколько часов крутятся в голове Минги, пока он достаёт фотоаппарат и ставит нужные настройки. Удивительно, что Хонджун не обиделся и смиренно крутится рядом с ним. Тихо сидит на железной трубе, прячет маленькие ладони в рукавах чёрной толстовки, кусает губы и выглядит совсем по-детски. Минги улыбается, направляет объектив камеры на Хонджуна, приближает зум к рукам, и раздаётся щелчок. Хонджун удивлённо поднимает голову и мило краснеет, прикрывая улыбку. Минги тихо смеётся.       — Ты сестру фоткай, а не меня! – застенчиво бубнит Хонджун.       – Я фотоаппарат проверяю, давно с ним не работал. Зато руки помнят! – Минги улыбается, поднимая камеру в знак доказательства.       – А это твой, что ли? – с интересом спрашивает Хонджун и в ответ получает пожатие плечами.       – Мой фотоаппарат, да, – кивает Минги и поднимает голову, высматривая сестру.       – Ого, у тебя даже фотоаппарат есть! Свой, личный! — удивлённо восклицает Хонджун и таращится на камеру в руках фотографа.       Минги улыбается, неуклюже поднимает руку и пальцем чешет за ухом.       – Да, предки много чего понакупили в своё время, – тепло отзывается он и вздыхает.       – Это же так круто, когда ты можешь позволить себе всё, что угодно... – Хонджун мечтательно улыбается.       Реакция ясна, как белый день, но он не представляет тех минусов, которые приносят богатые родители.       – Да, круто, но у медали две стороны, помнишь? – Минги закидывает чёрный ремешок от фотоаппарата на шею и устремляет взгляд вдаль. – Наши родители – неплохие люди. Заботятся о нас, как умеют, но из-за работы... Из-за работы их постоянно нет рядом, чтобы спросить совета.       Хонджун быстро меняется в лице и уже выражает сочувствие, даже будто понимание, о чём говорит Минги. Понимание — это одна из его черт, которая привлекает. Нельзя не быть благодарным его молчаливому участию, которое спасает Минги и избавляет от лишних объяснений, в которых он не разбирается от слова совсем.       – Например, о чём? – Хонджун спрашивает осторожно, будто подкрадывается, как кошка на мягких лапах.       – Например... – Минги улыбается, кидая беглый взгляд. – Например, что такое первая любовь, и как с ней быть. Вон, у Мунбёль скоро появится, а что с этим делать, я в душе не чаю. Старший брат всё-таки.       Они оба смеются и поднимают голову, чтобы смотреть на начинающий подступать закат.       – Родители дают нам всё, чего мы захотим, но когда они рядом, то это важнее денег, – задумчиво тянет Минги.       – Знаешь, мои родители не богатые, но их тоже никогда нет рядом со мной, – грустно отвечает Хонджун. – Я сам зарабатываю. Сам решаю свои проблемы, и это очень тяжело. Деньги бы поправили кучу вещей.       Минги облизывает губы. Хонджун не прав. Не прав, что деньги решают. Деньги в его жизни приносят только клубок проблем, которые решить не выходит.       – Счастье за деньги не купишь, Хонджун, – он не находит других способов выразить недовольство.       Хонджун смотрит, как родители, когда он пытается с ними поговорить. Как на ребёнка, который ещё не вырос. Раздражение сжимает плечи цепкой хваткой. Тревога нарастает и бьёт колоколом, подсказывает, что он дурак и ничего не понимает. На языке появляется горечь, и Минги морщится, доставая сигареты.       – Согласен. За деньги не купишь друзей, нормальную семью, родственников, таланты... – Хонджун тяжело вздыхает, запуская руку в волосы.       Отторжение клокочет в груди, заставляет нервничать сильнее, и раздражение, как назойливая муха, жужжит в висках, но глаза натыкаются на профиль Хонджуна, и весь негатив тушится, будто из брандспойта.       Тёмный зверь злости отступает назад. Минги не хочет его слушать. Не хочет соглашаться с высказываниями отца и матери, которые бросили когда-то давно и не подумали о том, что это разрушит мир их детей. Всё его существо вопит, долбится о рёбра, но никак не может достучаться.       – Но смотри, ты ведь стоишь сейчас не в массмаркете, а в Баленсиаге, и с хорошей камерой в руках, – улыбка Бэмби теперь кажется издевательской, и скулы сводит в неприязни.       – Мне её сестра подарила на день рождения, а фотоаппарат...       Хонджун перебивает.       – Я знаю, подарили родители, но вспомни, что ты испытывал от этого! – он лукаво склоняет голову на бок и проводит ладонью по ремню камеры на шее Минги.       И он, черт возьми, прав. Фотоаппарат – первая вещь, которую Минги очень сильно захотел, чтобы фотографировать небо, животных, природу, и все вещи, что его восхищали. Тогда он проснулся рано и поругался с бабушкой, плакал весь день, и вечером его поздравили родители, торжественно вручив коробку с дорогой техникой. А потом в гости пришёл сияющий Уён. Вся плёнка была в его фотографиях... От воспоминаний на лице проступает улыбка.       – Да, по идее, это вещь, которая связана с одним днём и людьми. Но если бы у твоих родителей не было денег, то и не было бы этой вещи, – Хонджун любовно проводит рукой по ремешку, приглаживая его к толстовке. – Вспомни, чего у тебя не было бы без денег.       Бэмби выпрямляется, опирается поясницей о забор, скрестив руки на груди, а Минги задумчиво опускает голову на фотоаппарат.       Мысль Хонджуна постепенно доходит, доказывает правоту его слов. И чувство это неприятное, коробит до дрожи. У него бы не было Уёна, не было бы сестры, потому что родители решились на второго ребёнка из-за тех же проклятых денег. Два важнейших человека в его жизни появились... из-за денег.       Хонджун без всякой неловкости продолжает говорить после минутной паузы. Минги замечает, как во взгляде его что-то поменялось. В его глазах уже не искрится непосредственность. Он смотрит внимательно, и по телу Минги идут мурашки то ли от тошнотворной серьёзности, то ли от красоты глаз Хонджуна. Как у того самого оленёнка.       – Всё дело вот в этом, – Хонджун указательным пальцем постукивает по виску. – У нас черепушка работает по-разному. Бедным нужно из кожи вон лезть, чтобы заработать денег, а у вас они уже есть, и вы не понимаете, как этим пользоваться.       Минги хмурится, поджимает губы и облизывает, глазами ищет сестру, чтобы избежать неприятного диалога.       – Бэмби, это всё херня. Это не так работает. Ты не понимаешь, о чём говоришь, как философ диванный, – раздраженно бросает он.       Хонджун хитро улыбается и прищуривается. Ощущение, будто он сканирует Минги до самых костей.       – Страдать в Майбахе гораздо лучше, чем рыдать в помойной яме, – Хонджун вздыхает и смотрит в сторону. – Я говорю не с упрёком, Минги, а с целью. Чтобы ты вовремя увидел свои возможности и с умом ими воспользовался, а не спустил всё нахер в унитаз. Ты очень умный.       Минги сглатывает, поднимает наконец-то взгляд и внимательно смотрит. Вся ирония падает по щелчку после нежного «Минги». Щеки начинают гореть. Приятно знать, что, несмотря на все нравоучения, его считают не глупым ребёнком.       – Ты умный и хороший человек. Этого правда не купить за деньги. Ты можешь достичь гораздо большего, если захочешь, а деньги использовать, как инструмент. Деньги — это комфорт, хорошая еда, нормальная одежда, техника и квартира. – Хонджун грустно улыбается и смотрит, не отводя глаз. – Ты не представляешь, что такое жить на пятьдесят тысяч вон в неделю. Ты не знаешь, что по средам, за двадцать минут до закрытия супермаркета, можно купить продукты по скидке. И похер, что это колбаса тире паштет.       Минги морщится при слове «колбаса-паштет» и хватается за пачку сигарет, после чего нервно закуривает.       — Что за хрень колбаса-паштет? Звучит херово, — он усмехается и медленно окидывает собеседника подозрительным взглядом.       Неудивительно, что Хонджун имеет худое тело с таким ебанутым рационом. Еда не привлекает Минги от слова совсем, но здесь даже ему плохо становится, и желудок сводит в приступе фантомной тошноты.       – Это когда ты берёшь палку колбасы, на этикетках везде написано «колбаса», и в чеке «колбаса», а нарезаешь её – и намазываешь на хлеб. По вкусу тоже херня та ещё. Я очень надеюсь, что ты никогда не узнаешь этот вкус и вкус супа с бобами.       Они вместе смеются, но по Бэмби видно, что ему не столько смешно, сколько грустно от сложившейся жизненной ситуации.       Бунтарство в Сон Минги понемногу начинает угасать. А ведь действительно, он никогда не задумывался о том, что у него есть сейчас. Он привык к удобствам. Если этого всего не станет в один миг? Что тогда с ним будет?       – Бедность – это самый страшный зверь, который сжирает человека целиком за считанные месяцы. Это можно сравнивать с раком, отвечаю, – Хонджун нервно перебирает пальцы и смотрит себе под ноги. – Я же раньше таким нищеёбом не был. Раньше у нас и деньги были нормальные, и квартира в хорошем районе. Пока мать не заболела. Страшно потерять всё по щелчку пальцев, а потом барахтаться во всём этом дерьме.       На горизонте маячит сестра, и Минги уже не знает, хорошо, что она наконец-то возвращается, или лучше дать выговориться Хонджуну. Но тот сам уже замечает хрупкую девушку.       – Я видел страшные вещи, которые хотел бы с удовольствием забыть, поэтому, Сон Минги, тебе несказанно повезло иметь деньги, – Хонджун смотрит невообразимо устало, и Минги уже не хочется пререкаться с ним.       Ни он, ни сестра никогда не сталкивались с трудностями, чтобы позволить что-то себе купить, а из самого страшного в его жизни была и есть только бабушка. Которую он не выносит. Что мог увидеть Ким Хонджун, раз за секунды из подростка он стал видавшим жизнь мужчиной? Думать об этом не хочется.       – Прости, что загрузил тебя. День сегодня с утра долбаный. Я устал от этого, и поделиться особо не с кем было, – Хонджун тихо смеётся и легонько тычет в бок локтем, натягивая на лицо улыбку. – Всё хорошо?       – Да, с кем не бывает, – пожимает плечами Минги и с улыбкой обнимает подошедшую сестру.       Наконец-то он может закончить дело, которое, кажется, длится не несколько часов, а несколько бесконечных дней. За процессом съемки неприятные эмоции отступили, и Минги полностью посвящает себя процессу, подбирает ракурсы, позы, локации на небольшой территории.       Не передать словами, каково это – творить своё искусство и лепить из глины кадров нечто прекрасное, показывая это миру. Когда Минги поглощает творчество, то ему кажется, что он становится сильным.       В перерыве он просматривает сделанные фотографии, пока Мунбёль кружится и играет с подолом платья. Улыбается легко. Он редко проводит время с сестрой, но когда она улыбается, и причина этой улыбки – именно Минги, то становится немного легче от мысли, что не такой уж он и плохой брат.       Да, жаль, что обещания, которые даются сестре, выполняются через раз, но он старается. Часто кажется, что старается недостаточно, чтобы осчастливить этого наивного ангелочка. Он не может защитить её, не может уберечь от боли, но Минги старается быть рядом с ней. Он старается.       Он глубоко затягивается сигаретой, смотря на мелькающих прохожих в парке, и взгляд плавно переходит на Бэмби, который сидит на корточках у чёрной кошки и гладит её. На лице невольно появляется улыбка, потому что Хонджун сам похож на кошку со своими размерами. Руки сами берутся за фотоаппарат и приближают зум к лицу Хонджуна.       Его ресницы настолько длинные, что задевают чёлку. Его глаза глубокие, как водоём. Тепло его рук ощущается даже через объектив камеры.       Минги делает снимки профиля, приближает глаза, губы, руки. Делает фото в полный рост. Сердце останавливается, когда глубокие карие глаза смотрят чётко в объектив камеры. Прямо ему в душу. Глаза Ким Хонджуна такие большие, когда он удивляется. Палец сам собой соскальзывает на затвор. Ещё одна фотография, от которой дыхание перехватывает.       Его улыбка. Смущённая, напополам с тихим смехом, и Минги ощущает, как в груди распускается цветок нежной теплоты.       – Я же сказал, иди сестру фоткай! Я не получаюсь на фотографиях! – возмущается Хонджун, поднимаясь на ноги вместе с кошкой в руках.       Минги щёлкает затвором, делая снимок кошки в небольших ладонях, затем приближает немного зум, и в объективе уже появляется половина тела Хонджуна. Его худой силуэт можно различить даже в большой толстовке. Джинсы обтягивают красивые бёдра, и Минги старается не фокусироваться на них, сглатывая.       – Тебя просто мастер фотографии не щёлкал, – смеётся он и получает слабый толчок в плечо. – Фотографии реально классные получились. Я сегодня тебе скину, и сам увидишь.       – А если они мне не понравятся? – Хонджун смотрит хитро, прищуриваясь от закатного солнца, и улыбается уж слишком игриво.       – Тогда я отработаю, Бэмби, — в шутку бросает Минги, посмеивается и переводит взгляд на играющую с чьей-то собакой сестру.       – Натурой отработаешь?       Звучит неожиданно серьёзно, и у Минги воздух из лёгких выбивает напрочь. Он начинает кашлять, но в ту же секунду смех Хонджуна становится громким и звонким. Бэмби красиво запрокидывает голову назад, заливаясь.       Это всего лишь шутка. Глупая шутка Хонджуна, от которой чуть сердце не остановилось. Минги выдыхает облегчённо и тоже начинает смеяться.       – Бля, Бэмби, я запрещаю тебе общаться с Уёном. – Руки сами вновь тянутся к пачке сигарет. – Вот откинул бы я сейчас коньки, и на твоей совести было бы.       – А ты уже задумался? – продолжает хихикать Хонджун, сверкая глазами и одновременно притягивая своим видом.       Бэмби похож на ведьму. Будто сегодня он особенно сильно излучает притягательную ауру, которая тянет Минги с такой силой, что даже противиться не хочется.       Минги смущённо улыбается, прикрывая глаза отросшей чёлкой.       – Не задумывался я ни о чём, – бурчит он в ответ, зависая с сигаретой в руках. – Неожиданно было, ясно? – Пальцы крутят сигарету, а после быстро закладывают за ухо.       Хонджун только кивает на такое оправдание с загадочной улыбкой, и Минги недовольно вздыхает. Губы всё ещё помнят Бэмби, как и тело. Был уговор, что это ничего не значит. Но почему тогда от каждого напоминания о близости с ним тело бросает в дрожь, а мысли сбиваются в один большой ком?       Из размышлений выводит задорный крик сестры с просьбой посмотреть фотографии. Минги окружили с двух сторон. Ему приятно, что рядом его друг и сестра, с которой этот друг смог найти общий язык. Они в шутку толкаются и топчутся около возвышающегося Минги. Мунбёль смешно хмурится и вытягивает губы трубочкой, а Хонджун передразнивает её.       Хорошо на душе, когда они рядом. Становится наконец-то спокойно.       – Какая ты красивая, Мунбёль! Тебе же нужно в модели идти с такой внешностью! Или в актрисы! – восхищается Хонджун.       – Бабушка другого мнения. Она постоянно говорит про диеты, – со вздохом бубнит сестра, и лишь потом осекается, замечая взгляд Минги.       Мунбёль тихо ойкает.       Минги не хотел говорить об этом сейчас и как-либо затрагивать тему их бабушки, сделавшей жизнь бесконечным испытанием.       – Взрослые – очень глупые, и если они старше, то это не значит, что они умнее и знают больше нашего. Никогда не слушай взрослых, кроме тех, кто говорит о тебе что-то хорошее! – Хонджун говорит это с широкой треугольной улыбкой и сияет, как звёздочка, когда берёт Мунбёль за руку. – Тебе так идёт это платье! Ты очень красивая. Посмотри на себя! Минги, правда же?       Минги не замечает, как очаровывается картиной, которая заглушает неприятные эмоции. Он с нежностью смотрит на счастливую и смущённую Мунбёль.       – Конечно. Моя сестрёнка – самая красивая.       Сон Минги подходит к хрупкой девушке и наклоняется, чтобы крепко обнять и поддержать.       Сердце трепещет сильнее оттого, как сестра прижимается ближе. Хочется защищать её. Хочется укрыть от всего плохого. Он счастлив, когда видит её улыбку и сверкающие глаза в лучах закатного солнца. Когда её руки крепко сжимаются в замок на пояснице в попытке сжать в объятиях, но сил не хватает, и получается неуклюже. Большая ладонь зарывается в мягкие волосы, взъерошивает, и в ответ слышится недовольное бурчание. Минги смеётся, отпуская её, и замечает взгляд Хонджуна.       Хонджун смотрит с сожалением, но легко улыбается, будто каким-то своим мыслям. Минги подходит к нему и осторожно приобнимает за плечи. Он кажется крошечным, как котёнок. Ладонь сжимается немного крепче на чужом плече.       – Что такое, Бэмби? Выглядишь грустным.       – У вас проблемы с бабушкой? – неожиданно отвечает вопросом на вопрос Хонджун, и Минги чувствует как пальцы начинают подрагивать.       Опять эта стрёмная проницательность. Он отстраняется, поджимая губы, облизывает их и присаживается на корточки, пока неловко собирает камеру.       – А у кого в семье скелетов нет? – горько усмехается Минги и нервно дёргает головой, убирая чёлку с глаз. – Есть траблы, но это окей. Ничего серьёзного.       Тема семьи для Минги – не самая приятная, и сразу начинает грузить тяжёлыми мыслями, от которых хочется бежать. Бежать без оглядки. Бэмби будто чувствует это и осторожно проводит тёплыми пальцами по его щеке. Минги неосознанно поднимает голову вслед за движением.       – Прости, что я так в лоб спрашиваю, – Хонджун убирает руку, и Минги успевает осторожно её перехватить.       Глаза в глаза и звенящая неловкость. А что дальше делать? В голове только стук собственного сердца. Минги сглатывает и медленно отпускает его ладонь.       – Всё норм. У нас у половины школы херовые отношения с предками. По пальцам пересчитать можно, у кого всё нормально. Юнхо там, Сан с Ёсаном, Пак Сонхва... В остальном, богатенькие детишки предоставлены сами себе, – Минги застёгивает рюкзак и встаёт на ноги, оглядываясь в поисках сестры. – Делают, что хотят, и ничего им за это не будет. Предки только деньги под ноги кидают, а что там с детьми – хер знает, и не волнует никого, – он поправляет лямку рюкзака на плече и смотрит на Хонджуна сверху вниз, – А у тебя какие отношения с родителями? Явно лучше, чем у всей нашей школы.       – У меня? С родителями? – Хонджун удивлённо смотрит на друга, а потом усмехается.       – Всё так плохо? – Минги видит, как тот что-то сдерживает. Его оленьи глазки выдают владельца с потрохами.       – Могу сказать только, что я оказался у вас в школе чисто своими усилиями, – Хонджун кончиком языка проводит по нижней губе, и на лице его отражается уже знакомая взрослая усталость. – Я сам нашёл ваш конкурс и вышел на приёмную комиссию, сам готовился к экзаменам днями и ночами, с большим трудом уговорил отца подать документы. Он не хотел переводить меня в другую школу. Мол, это лишние траты, которые не имеют смысла... Но эта академия – мой единственный шанс вырваться.       Бэмби будто на глазах становится сильнее. Минги молча хлопает глазами от осознания, что этот хаотичный паренёк действительно мог сам это провернуть. Вроде, даже балл по учёбе хороший держит. Удивительный малый.       – Откуда вырваться? – Минги закуривает и выдыхает дым в сторону.       – Вот ты хочешь вырваться из золотой клетки, а я хочу ворваться в неё и сделать на месте цветущий сад, – Хонджун грустно улыбается и хлопает длинными ресницами. – Это мой шанс получить хорошее образование и хорошую работу, чтобы я мог позволить себе жить. Я жить хочу, понимаешь? – Он моргает часто-часто и тихо смеётся, указательным пальцем проводя под глазами. – Я жить хочу, а не существовать.       Минги больно видеть Хонджуна таким. Невозможно выносить слезы тех, кто тебе дорог. Он не выдерживает и тянет того к себе, обнимает, слыша тихий смех. Смех, от которого под рёбрами каждый раз разлетаются в стороны мотыльки.       – Я верю, что ты сможешь, Бэмби. Ты очень сильный, раз к нам поступил, – хрипло смеётся Минги, взъерошивая чужие волосы.       – Спасибо, Сон Минги. Спасибо, что ты рядом, – Хонджун слабо обнимает в ответ и быстро отстраняется, после чего хитро смотрит и легко толкает в бок. – Пойдём уже сестру твою искать. Сейчас ещё украдут, потом хер найдём.       Минги хохочет и идёт следом за другом. Он не умеет так быстро переключаться в настроении. Удивляет способность Бэмби просто брать и не унывать. Минги умеет только убегать от проблем. Постоянно убегать, бежать марш-бросок. И каждый раз проигрывает.       По пути домой Минги забегает в магазин, пока сестра с Хонджуном ждут на улице, наслаждаясь вечерним холодным воздухом. В руках оказывается газировка, пирожные и палка колбасы. Газировку он делит с сестрой, пирожные отдаёт тоже ей, а колбасу торжественно протягивает растерянному Хонджуну.       – Это что? – тот хлопает ресницами, озадаченно переводя взгляд с презента на дарителя.       – Колбаса на этикетке, колбаса в чеке и колбаса по факту. Держи. Я сам не ел, но родители постоянно её покупают, – пожимает плечами Минги.       Хонджун берёт наконец-то в руки колбасу, продолжая неотрывно на неё смотреть. По телу проходятся мурашки от осознания, что в современном мире до сих пор есть люди, которые на такие простые вещи реагируют с удивлением. Бэмби неожиданно начинает смеяться, и его улыбка становится невероятно счастливой, а взгляд становится восхищённым. Кровь приливает к его щекам, и те начинают заметно гореть.       – Минги, да ты прям как рыцарь на белом коне! Только вместо меча – палка колбасы.       Минги смеётся вместе с Хонджуном и смотрит вдаль с чувством умиротворяющего спокойствия.

* * *

      – Как вам наши процедуры? – вежливо спрашивает девушка откуда-то сверху, умело касаясь пальцами шеи и нажатием оттягивая кожу в сторону ушей.       – Блаженство... – мурлычет Уён, прикрыв глаза и откинувшись на массажном кресле. – Я не знаю, чем у вас тут так вкусно пахнет, но я точно этим пропитался на неделю вперёд! И я счастлив!       Он хихикает вслед за массажисткой и потягивается всеми конечностями, стараясь сильно не дёргать головой. Финальный массаж лица и шеи – это явно то, чего ему особенно не хватало. Девушка продолжает нахваливать состояние его кожи, отчего Уёна неиллюзорно берёт гордость, заставляя сиять и искриться. Он-то не скупился на домашний уход и регулярные процедуры никогда в жизни.       – Не у каждой девушки такие красивые поры! – приговаривает массажистка, наглаживая щёки, и осекается со смущённым хихиканьем.       – Это уж точно профессиональный комплимент! – смеётся Уён. – Вот пришёл бы по абонементу та ленивая жопа, кому я его подарил, то вы б ужаснулись!       Девушка давится смехом и не может остановиться, всё же со знанием дела растирая лоб подушечками пальцев.       – Я как его на чистку к себе загоняю, то не знаю, что там лучше брать, кофейный скраб или сразу наждачку...       Болтовня отвлекает и развлекает, даря Уёну чувство уюта и спокойной защищённости. Ничего не изменилось оттого, что Чхве Сан решил сорваться с цепи и устроить в директе цирк похлеще, чем самые злостные бывшие. Однако в этот раз Уёну даже не захотелось в лучших традициях провести пару часов в массажах, масках и задорных километровых срачах по переписке. Не в его традициях с полпинка кидать в блок.       Слова Сана так его задели? Уёну сложно сказать, когда он уже достаточно насмотрелся на исходящих на говно парней, в бессильной злобе строчащих ему гневные послания после торжественной отметки напротив их имени в заветном блокнотике.       Смутная тревога всё пытается разыграться, особенно когда массажистка отпускает его с миром, собрав свои полотенца с баночками и откланиваясь. Уён рассыпается в благодарностях, обещая оставить спа-центру лучшие отзывы, и наслаждается довольным видом девушки. Сто процентов расскажет коллегам, какой замечательный у неё был клиент.       Однако всё хорошее быстро кончается. Он остаётся один в светлом вычищенном кабинете, пропахшем маслами, травами, сладостями и прочими атрибутами бьюти-индустрии. Неохота покидать это место, напоминающее рай на земле.       Уён нехотя подходит к зеркалу, собирая разложенные перед ним украшения. Цепляет обратно звенящие серёжки, откидывая с лица падающую волну отросших жемчужных волос. Они с Ёсаном и правда теперь как братья по причёскам, лишь с разными оттенками блонда, и до исполнения мечты идиота остаётся один лишь шаг. Когда-то, когда Ёсан ещё тёрся рядом двадцать четыре на семь, Уён хотел провернуть эту шутку, чтобы стать с ним ещё ближе. Да только где теперь Ёсан, и кому это нужно?       Он приглаживает волосы, поправляя укладку, и бросает взгляд на оставшийся лежать браслет. Необязательно было надевать его в выходной день, когда в академию не нужно, однако Уён сделал это по привычке. На этот раз – как символ чего-то стабильного. Юнхо, каким бы он ни был, держит своё слово. В нём есть стержень, на который можно опираться. А внутри Уёна есть черта, которую не стоит переходить.       Образовавшийся крест давит на плечи не хуже тяжести тонкого браслета, ложащегося на запястье. Возможно, когда-нибудь Уёна распнут на этом кресте. Но не сегодня.       Он покидает свой рай, прощаясь с улыбчивыми девушками за широкой стойкой ресепшена. Те зазывают приходить снова, и Уён не сомневается, что вернётся. Переобувшись в лакированные ботинки на подъёме, он завязывает пояс на белоснежном полупальто. Без особой цели, ведь нужно лишь дойти до Акулы и направиться домой. Уён вообще плохо понимает, с какой целью просыпается изо дня в день.       На данный период главным стимулом является только заветное утро, когда он откроет глаза, и первой мыслью в голове не будет воспоминание о Сане. Когда первым осознанием дня не будет чувство стыда, вины и горечи. Когда расплодившиеся бабочки в животе обречённо сложат крылья в последний раз и попадают на холодный пол мёртвыми фантиками.       Уён мечтает стать прежним.       Вечерняя улица встречает его жёлтым светом фонарей и промозглым ветром, перекатывающим листья по широкой площадке перед спа-центром. Делая шаг вперёд, Уён цокает набойками на ботинках по квадратной плитке. Ветер приносит из мглы облезающих деревьев терпкий запах мокрых опавших листьев.       А ещё ветер приносит громкий звук.       – Эй, ты! – доносится знакомый голос, окрашенный непривычной хрипотцой, отчего живот сводит жуткой судорогой. – Сюда иди, слышь!       Резко повернув голову, Уён воочию убеждается – не ошибся. Чёрный железный конь Чхве Сана припаркован под навесом деревьев, а тёмный силуэт, оперевшийся бёдрами на сиденье и маячащий красной точкой сигареты – это Сан. Мелкая дрожь становится всё более ощутимой, заставляя мышцы всего тела деревенеть, наплевав на старания массажистов.       Уёну страшно. Сан точно один. Но один и сам Уён, не считая машин, с шумом проносящихся по дороге впереди. До Акулы идти добрых сто метров. Не долго думая, Уён срывается на быстрый шаг и мчится к своей цели – к машине. Подальше от Сана, которому страшно посмотреть в глаза.       Уши разрезает громкий свист и пара ёмких ругательств, а в голове звонким молоточком стучится одинокая мысль. Ёсан предупреждал. Ёсан говорил, что его брат опасен, говорил, что Сана лучше никогда не выводить из себя. Сглатывая, Уён прикусывает нижнюю губу и запускает руку в карман джинсов, нащупывая брелок ключей. Позади слышится бег, переходящий в грузные шаги. Сан разбил лицо Минги и глазом не моргнув. Уёну тоже разобьёт?       – Да стой! – рявкает Сан, кажется, прямо за спиной. – Стоять, сука!       – Отвали, Чхве Сан! – громко и язвительно, но с высокими истеричными нотками, бросает Уён через плечо.       – Ах вот как мы заговорили! – взрывается показным издевательским хохотом Сан, отчего болезненно сводит уже под рёбрами.       – Орёшь на всю улицу, имей совесть, ради бога!       Уён картинно взмахивает рукой с надетым на палец кольцом от брелока и вздёргивает голову выше. Не оборачивается. До жути боится обернуться.       – Совесть! – передразнивает Сан, кажется, ещё громче прежнего. – Он говорит мне о совести, мистер «ни за одним парнем так не бегал», какая фифа теперь идёт!       С ужасом Уён обнаруживает на собственном лице из ниоткуда выпрыгнувшую улыбку. Сан запомнил его слова. Сан так очаровательно бесится. Внутри плещется ядовитый шипучий и искрящийся коктейль из страха и трепета, паники и радости, грусти и... инфернальным чудовищем поднявшей голову похоти. Вся мимика будто разом испытывает перегрузку, выходит из-под контроля. Судорога проходит по бровям, щекам, по рту. Уён продолжает ускорять шаг и почти бежит к виднеющейся морде Акулы.       – Теперь мне за тобой побегать, да? – не унимается Сан, чёртов спортсмен, он, кажется, не отстаёт ни на шаг, как бы быстро Уён не пытался сбежать. – Этого ты хочешь?! Шлюха!       Выбросив руку вперёд, Уён отключает сигнализацию, и Акула задорно подмигивает фарами, щёлкая замками дверей. Мерзкое слово разъедает ядовитыми тисками. Уён замирает перед дверью с колотящимся сердцем, заламывая брови от боли и обиды. Он привык это слышать. Но почему так больно?       – Что, не нравится? – рычит Сан сквозь зубы. – Так не нравится тебе правда, да?       – Да иди ты к чёрту!       Уён говорит это ещё на развороте, выплёвывает из себя, придавая силы и ускорения собственной злости. Он хочет, чтобы Сан замолчал. Он хочет, чтобы Сан исчез, а заодно забрал с собой порхающий рой, поднимающий внутри целую бурю из радости и восторга.       Наконец-то Уён видит своего гневного преследователя, и вся скопившаяся ярость отваливается огромными кусками, лишая поддержки. Сан похож на взбеленившегося демона из преисподней, растрёпанный, раздвинувший и без того широкие плечи, сверкающий полными бешенства глазами. Хочется с ума сойти от его красоты. Уён замирает, глядя во все глаза. Он может поклясться, что ещё несколько секунд созерцания брутальной кожаной куртки и проступающих под ней каменных мышц – и у него позорно встанет.       – ...посылаешь меня, значит, – усмехается Сан, отгибаясь назад и расправляя плечи, отчего уже попросту и без обиняков охота взять и взвыть. – А знаешь, я пойду. Только сначала ты меня послушаешь, сучка.       От нового слова и тона, в котором сквозят злость и пренебрежение, по спине ползут мурашки, а сердце сбивается в ритме. Уён в восторге. Примерно в таком же, как от созерцания последнего дня Помпеи.       – Есть у меня правило... – Сан начинает всё с той же издевательской улыбкой, которая тут же исчезает, когда он вонзает полный злости взгляд прямо в Уёна. – Не верить шлюхам. Я им не верю, я их только трахаю.       Кажется, Уён забывает, как дышать.       – Но тебе, Уён, я поверил, – Сан рычит сквозь зубы, отчего его лицо напоминает звериный оскал. – Я поверил, что ты лучше, чем они. Больше, чем они!       Он откровенно орёт на последней фразе, вытрясая из Уёна все вменяемые мысли. Глушатся даже страх и паника, а неуютное чувство неминуемо надвигающейся беды оплетает трепыхающееся сердце холодными щупальцами.       – А ты... – Сан хмыкает, и лицо его едва заметно дёргается, выдавая внутреннюю истерику. – А ты такой же.       Однако на последней фразе Уёну становится откровенно страшно. Не от переживаний за свою сохранность перед лицом сгорающего от гнева монстра. Он в ужасе перед внезапной твердостью этого голоса, что с неумолимым скрежетом заковывает в вечные льды всё вокруг. Сан коротко хмыкает и отворачивается.       Он уходит. Срывается с крючка, который Уён сам же и вытащил в надежде прокатить и эту цель по старой схеме. Сан собирается уйти, и сердце пронзает давящая боль, оглушая, перерастая в физическую, от которой хочется схватиться за грудь. Хочется вырвать это из себя из растоптать. Уён помнит, что такое – влюбиться. Он точно так же слишком хорошо помнит, что такое – потерять эту любовь.       Остаться наедине с помирающим в муках чувством, не в силах ни есть, ни спать. Не жить. Существовать, теряя краски, в судорогах биться оземь и взывать, не получая ответов из высасывающей всё живое бесконечной, пронизывающей насквозь пустоты.       Уён открывает и закрывает рот, не дыша, не шевелясь. Сжатый в руке ключ впивается в палец острым краем. Лёгкие с хрипом втягивают воздух.       – Сан!       Его голос неузнаваем, переломанный и перекошенный, как груда битого стекла. Но Сан останавливается. Он не успел отойти и на пару шагов, лишь отвернувшись широкой спиной.       – Это... это что... всё?       Уён выходит из роли. Ему кажется, что всё вокруг вдруг становится картоном, декорациями, невесомыми ширмами. Что где-то была допущена фатальная ошибка, что их общая игра пошла не по правилам, и теперь в любую секунду посреди холодной ночной улицы раскроется чёрная дыра, затягивающая в себя всё. Схлопывая этот мир в безжалостных гигантских ладонях.       И Уён пытается докричаться, сорвав с себя глупую актёрскую маску перед лицом уничтожающего страха.       – Ты что, ничего не сделаешь? – непонятно, больше ли в голосе паники или же нарастающей злости. – Ты сдаёшься?!       Он на секунду зажмуривается, тут же распахивая глаза обратно, когда Сан рывком разворачивается. Его руки с силой хватают Уёна за плечи, дёргая на себя, а губы впиваются в поцелуе, полном ответной злости. И это то, что действительно было нужно Уёну, которого трясёт с ног до головы. Который тянется в ответ, моментально обвивая руками сильную шею и открывая рот шире. Сан сгребает его в объятия, заставляя пятки приподняться над землёй, и сжимает с такой силой, что воздух сам собой выдавливается из лёгких. В его резких движениях языком, рваном дыхании через нос и пальцах, впивающихся в спину, ощущается рвение и отчаяние.       Уён чувствует, как весь становится невесомым. Поднявшийся внутри рой цветастых бабочек превращается в торнадо, заполняя собой до краёв вместе с высшей точкой блаженства.       Это не оргазм. Это – любовь.       В следующий миг Сан толкает их двоих вперёд, заставляя Уёна врезаться спиной в белый бок Акулы. Однако, вопреки ожиданиям, Сан отрывается от поцелуя и выпускает из объятий. Распахнув ошалелые глаза, Уён пытается справиться с головокружением, но в чувство приводит громкий стук ладони о крышу машины.       И вторая рука, держащая Уёна за горло. Чёткость картинки налаживается моментально, а всё тело замирает. И внутренне рвётся обратно, ближе к теплу, к твёрдым мышцам чужого пресса, к объятиям, без которых целый мир теряет свой смысл.       Сан смотрит на него всё ещё зло. Но внимательно.       – Запомни, Уён, – в его голосе сталь, способная перерубить пополам целый монолит, – Никогда. Никогда не смей больше со мной играть.

* * *

      Чонхо шмыгает носом, выходя на периметр жилого комплекса и поглядывая на телефон в руке. Всё равно почувствует вибрацию, если будет входящее сообщение, но машинально жмёт кнопку включения и отключения экрана. Такая последовательность действий хоть немного успокаивает волнение в груди. Ёсан написал, что добрался и ждёт снаружи. Охрана его не пустит без пропуска, и потому приходится выбраться в куртке поверх домашнего и кроссовках с заправленными внутрь шнурками, которые лень было завязывать.       – Добрый вечер, господин Чхве, – кивает охранник снаружи стеклянной будки КПП.       К учтивому обращению Чонхо так и не привык. Охрана осведомлена о всех жильцах, а уж семья точно настрополила сторожить несовершеннолетнего отпрыска, ясно дав понять, чей это ребёнок. Он останавливается, неловко переминаясь с ноги на ногу, после чего поднимает голову на рослого мужчину.       – Скажите, ко мне приходил кто-то? – осторожно спрашивает Чонхо.       – Никак нет, господин Чхве, – рапортует охранник, выпрямившись и выдавая армейского в гражданской униформе.       Неудивительно, учитывая, сколько политиков и военных чинов имеют недвижимость в этом здании. Чонхо легко различил подставную охрану, ещё как только заехал. И этот мужчина, видно, из новеньких, раз так легко себя сдал.       Молча показав пропуск, Чонхо выходит за ворота и оглядывается по сторонам. За освещённой кромкой въезда на контрасте сгустились ползущие тени, вызывая лёгкую тревогу. Чонхо берётся за телефон, набирая Ёсана напрямую.       Он так и не получил внятных ответов из прошлого звонка, слыша только... боль, от которой до сих пор тесно в груди, и мурашки ползут по коже под курткой. Чонхо сложно представить, что такого могло случиться, чтобы довести Ёсана до столь явного отчаяния. Даже на другом конце трубки Чонхо поначалу хотелось отпрянуть едва ли не физически, однако пересилила не жалость.       Он вспоминает таблицу эмоций и ощущений, которые показывала психолог, и каким чувствам они соответствуют. Чонхо сожалеет. Пытается разделить чудовищную боль, о причине которой даже не имеет понятия.       Прислушавшись, он слышит неподалёку жужжащий звук вибрации и осторожно ступает за кромку фонарного света, шурша гравием под толстыми подошвами кроссовок. Звук становится всё громче. Тень, которую Чонхо поначалу принял за куст, оказывается скрюченной спиной Ёсана.       Тот сидит на высокой каменной ограде клумбы перед въездом, подогнув к груди одну из ног и положив голову щекой на колено. В руке у него светится экран телефона с входящим вызовом.       Чонхо пытается найти хоть какие-то слова, аккуратно подходя ближе. Всё, что приходит в голову, звучит ужасно. Банально, нелепо. Что-то ведь точно случилось. Что-то очень страшное.       Сан? Поссорился с братом? Может, с родителями?       Вызов прерывается сам собой, исчерпав лимит ожидания, и телефон в руке Ёсана коротко вибрирует уведомлением об одном пропущенном. Тот продолжает смотреть на экран.       – Ёсан... – тихо зовёт Чонхо, делая шаг ещё ближе.       Они ведь дружат с Уёном. Почему он позвонил Чонхо, а не лучшему другу? Может, виной тому Уён? Неудивительно, если так.       Телефон Ёсана тухнет, погружая их двоих в полумрак ночной улицы.       – Ёсан, ты чего... – вновь осторожно заговаривает Чонхо и тянет руку вперёд, будто подбирается к лесному зверьку, стараясь не спугнуть.       Он кладёт ладонь на чужое плечо, и в следующий миг Ёсан вскакивает. Пролетает шальная мысль, что сейчас он убежит. Однако Ёсан крепко обхватывает его шею руками и утыкается в неё лицом. Он коротко всхлипывает, да так безнадёжно, что этот звук тонкой иглой проходит прямо сквозь сердце. Чонхо обнимает в ответ почти машинально, морщась от смутного понимания.       Ёсан настолько тощий, что при желании его можно обхватить в два оборота и дотянуться пальцами до собственных боков, и он весь мелко трясётся, прерывисто вздыхая и прижимаясь к шее Чонхо горячей и насквозь мокрой щекой.       – Пойдём домой, – говорит Чонхо почти бесцветно, злясь на самого себя, что при всём стремлении так и не может выразиться нормально. – Останешься на ночь, поздно уже.       – Я... – сипло выдыхает Ёсан и шумно сглатывает, – грязный... Мне в-в... душ н-надо...       Каждое слово будто даётся ему с превеликим трудом. В душе Чонхо складывается два и два, собирается картина. От сказанного веет выворачивающим наизнанку холодом осознания, тут же уступающего место жуткой горечи. Он крепче сжимает Ёсана, понимая абсолютно всё, но не решаясь, боясь сказать это вслух.       Пак Сонхва.       – Сходишь, – почти шепчет Чонхо. – И переоденешься, у меня есть ещё пижама. Пойдём.       Он чувствует себя роботом, выговаривая эти фразы. Недостаточно, чтобы хоть на каплю утешить замершего в напряжённых и стремительных объятиях Ёсана. Но достаточно, чтобы тот отстранился и медленно кивнул.       На обратном пути Чонхо старается выходить вперёд везде, где попадаются люди. Он убеждает охрану, что этот гость с ним, а в просторном фойе прячет бредущего Ёсана за собственной фигурой от стойки администратора.       Он провёл Кан Ёсана в самое защищённое не из административных гражданское место города. Да только защищать того уже поздно. Всё нарастающая горечь мучает Чонхо всю дорогу.       Он чувствует себя ужасно глупо, продолжая молчать и в лифте. Оттирая нос, Ёсан сглатывает и что-то набирает, ссутулившись над телефоном. При ярком свете можно разглядеть, как спутались его длинные светлые волосы, занавешивая лицо.       Лишь оказавшись в квартире, где всё замерло в ожидании возвращения хозяина, Чонхо может немного выдохнуть.       – Я с прошлого раза плохо помню, – глухо бормочет Ёсан, вылезая из ботинок и широкой куртки. – Где у тебя тут ванная?       Хоть на нём и красивый оверсайзный свитер, но сердце всё равно сжимается от осознания, какой Ёсан худой без верхней одежды и нескольких слоёв зимней школьной формы.       – Погоди пока с ванной, – находит в себе силы Чонхо, чтобы ответить в достаточной степени твёрдо и отобрать у гостя куртку. – Сначала чаю выпьешь.       – Умыться хотя бы... – тоскливо бормочет Ёсан, всё ещё сутулясь и глядя в пол.       Он вновь не сдерживает судорожный тяжёлый вздох и шмыгает носом, потирая глаза. Чонхо вторит, неосознанно вздыхая так же глубоко. Ему не хватает злости на Пак Сонхва, да и в принципе это чувство сильно притупляют лекарства. Однако сопереживание ширится внутри буйным цветом. Ему жалко Ёсана.       Не потому что тот жалок. Наверное, потому что не заслужил таких страданий.       – Ладно, идём.       Ёсан плетётся следом по широкому коридору, где стараниями домработницы живут даже тропические рыбки в большом светящемся аквариуме. Чонхо зажигает свет в ванной и оборачивается, замечая, как разноцветные обитатели заинтересовали остановившегося Ёсана.       – Можешь потом их поснимать, если хочешь, – изо всех сил бодрится Чонхо. – Я на них иногда часами залипаю, очень успокаивают. Можно хоть вместо телека смотреть.       Спохватившись, Ёсан кивает и проходит в ванную, сразу включая воду. Чонхо тянется за чистым полотенцем и оборачивается как раз в тот момент, когда гость выпрямляется перед зеркалом. На него ужасно больно смотреть. Лицо опухло и покраснело, как и глаза, но вот в них Чонхо видит то, отчего весь позвоночник пробирает током смутной тревоги.       В этих глазах усталость и апатия. Пустота. Нечто, слишком знакомое самому Чонхо. Оттого и такое пугающее.       Несколько раз Ёсан моргает, стряхивая с ресниц собравшиеся капли. Затем молча принимает полотенце, разматывая влажные волосы по сторонам от лица и знаменуя финальное разрушение укладки.       – Я тут чай с чабрецом купил, – пытается вести разговор Чонхо, когда сопровождает Ёсана на кухню. – Походу, купил, чтобы вспомнить, почему не люблю чай с чабрецом. Но, может, тебе понравится. Или с мятой лучше?       Неопределённо махнув рукой, Ёсан мешком приземляется на стул с краю обеденного стола.       – Ладно, без экспериментов над людьми тогда, сделаю с мятой, – продолжает Чонхо, доливая в чайник воду из фильтра и включая под нарастающее шипение. – Голодный, может? Поесть надо в любом случае. У меня курица оставалась с ужина, могу погреть...       Он насыпает чай в чашки и отходит к холодильнику, после чего открывает дверцу, оглянувшись на притихшего Ёсана. Тот выглядит абсолютно несчастным, вновь повесив голову и оперевшись локтем на стол. Его изящная кисть свисает с края, а взгляд устремился куда-то в пол.       Чонхо с каждой секундой всё чётче намерен скормить ему хотя бы бутерброд, потому уверенно извлекает на свет ломоть сыра. И плитку шоколада. Любая капля серотонина может сыграть свою роль.       Он никогда в жизни столько не говорил, но продолжает, пересиливая себя и отгоняя неловкость.       – Ты как мыться пойдёшь, бери там всё, шкафчики открывай... – Чонхо со стуком ставит на тумбочку тарелку и хлопает дверцей ниши для посуды. – Не стесняйся, у меня там много всего, пользоваться надо. Маски всякие, гели...       Выложив на тарелку ломтик уже нарезанного хлеба, он разворачивает сыр и рассеянно оглядывает поверхность для готовки. Где-то ведь была стойка с ножами. Где-то здесь.       Короткий шуршащий звук лезвия проходится, кажется, по всем нервным окончаниям спины. Чонхо в секунду прошибает холодный пот от вязкого предчувствия чего-то неминуемо катастрофического. Он оборачивается.       Стойка для ножей. На обеденном столе. Нож. Нож в руке Ёсана. Нож, плотно прижатый ко второй руке с закатанным рукавом свитера. Чонхо плохо. Он стремительно теряет связь с реальностью, а паника бьётся сквозь толстое стекло седативного эффекта, погружая весь мир в какую-то симуляцию.       Тело же срабатывает быстрее. Чонхо кидается вперёд, хватается за рукоять и резким движением вырывает, откидывая в сторону. Нож отлетает прочь, со звоном падая на пол в другом конце кухни.       Успел.       Однако безнадёжная паника нарастает всё сильнее, пробиваясь наружу, когда на тонкой руке проступают и расцветают красные капли, образуя линии. Разной длины, где-то крест-накрест, а где и вовсе прочерченные вдоль предплечья. Всё предплечье Ёсана усеяно ними, а кровь скапливается, тонкими струйками стекая вниз. Чонхо хватается за чужую ладонь и крепко сжимает.       Сколько ненависти к себе нужно, чтобы нанести столько порезов?       Боль разрывает внутренности колючим терновником, а мечущаяся паника подсказывает действовать. Звонить, вызывать. Чонхо смотрит на раны опытным взглядом охотника и готов задохнуться от облегчения. Они неглубокие. Ёсану не хватило сил и времени.       Медленно он поднимает взгляд и встречается с широко распахнутыми глазами, полными слёз и откровенного страха.       – Больно... – шепчет Ёсан одними губами и горько жмурится, отчего новые мокрые дорожки стекают по исказившемуся лицу.