Seven Deadly Sins

      Утро начинается спокойно, на удивление, и никаких шумов из коридора не слышится. Хонджун смотрит на деревянную дверь, лежа на кровати, собирается с силами встать.       Очень сложно выйти за пределы комнаты, когда за дверью ждёт демон во плоти, высасывающий все силы лишь одним взглядом. Но вставать нужно, а не то умудрится пропустить автобус, и придётся тратить деньги, чтобы добраться до академии искусств. Сегодня занятия танцами поставили на первую половину дня, отчего есть возможность поваляться подольше.       Не то, чтобы Хонджун этому сильно рад.       Он садится на кровати, спускает ноги на пол, окидывает взглядом небольшую комнату. В окно светит солнце, освещая пыль, клубящуюся в воздухе чистым золотом. Для середины осени сегодняшний день слишком теплый. Хонджун готов поспорить, что даже ветра на улице нет, и светило будет печь спину, пытаясь выжечь в нём дырку, как и несколько лет назад в этот самый день.       Без желания нарушать тишину, которая будто заставила всё вокруг замереть, Хонджун, как мышь, крадётся по коридору с полотенцем лимонного цвета на плече. Грубая ткань легко царапает голое плечо. Как только появятся свои деньги, обязательно нужно купить мягкое и чёрное.       Каждый скрип или стук заставляет всё тело напрягаться, а дыхание замедляется, практически прекращается. Слух напряжён. Сопение из комнаты родителей уверяет, что тишину и покой никто не собирается прерывать. Хонджун выдыхает с облегчением и облизывает губы.       Нужно быстро собраться и уйти из дома, чтобы не пересекаться с родителями.       Тёплые струи воды смывают с тела тревогу, приятно обволакивают, согревая и расслабляя. Уже спокойнее Хонджун возвращается в комнату, собирает учебники, тетради. Взгляд падает на небольшую чёрную коробку с рисунками веточек. Тяжёлый вздох разрезает тишину и кажется каким-то инородным, совсем не своим. Хонджун оглядывается на дверь.       Чёрт с ним. Кто знает, что может случиться в его отсутствие? Мать вполне способна снести дверь в его комнату вместе с новым замком, чтобы разломать и разрушить его вещи. Его вещи, которые он с большим трудом получал, делал, покупал.       Хонджун берёт книгу в чёрной обложке из кожи, любовно, ласково проводит ладонью по переплёту и суёт в сумку. Спокойнее носить её рядом.       Уже позже он стоит перед открытой дверцей старого узкого шкафа. Там висит небольшое зеркальце. Единственное зеркало в комнате. Раньше было во весь рост, но после диких истерик сына родители решили его демонтировать и отдать бабушке.       В руке Хонджун держит баллон с лаком для волос, постукивая шариком внутри него. У Уёна явно марка косметических штук дороже, поэтому всё так легко получается, а Хонджун вот ни разу в жизни сам себе волосы так не укладывал. Он вздыхает и заливает шевелюру лаком, смешно морщит нос и щурится.       – Как там это Уён делал...       Он тихо шипит, матерится, но нечто, относительно похожее на укладку, на голове появляется. Процесс настолько увлекает, что Хонджун не улавливает, как за дверью начинаются шаги и движение. Одетый в школьную форму, он выходит на кухню. И за столом встречает мама.       Сердце больно колет в груди. Хонджун нервно сглатывает, пробегаясь по женщине быстрым взглядом, и наливает себе воды. Есть перехотелось, но живот громко урчит, напоминая о себе.       – Джун-и, милый, ты не забыл, какой сегодня день? – ласково раздаётся сзади.       Под рёбрами противно сосёт, во рту появляется сухость, и в нос бьёт мерзкий запах молока. Хонджун закрывает лицо рукавом формы и делает глубокий вдох.       – Я помню, ма.       – Нам нужно сегодня съездить на кладбище и положить Хонджуну цветы на могилку. Сегодня годовщина его смерти.       У Хонджуна перехватывает дыхание, а грудь и плечи заметно двигаются при глубоких вдохах. Страх завязывается в узел где-то в районе желудка. Дрожащая рука неосознанно прикрывает рот.       – Что ты сказала?       Голос садится от шока, а глаза широко распахиваются и смотрят в стол.       – Что ты сказала?! – звучит уже громче, но с хрипотцой.       – Нужно отнести цветы на кладбище к Хонджуну.       Голос матери даже не дрогнул. Раздаётся мерзкое причмокивание тёплым вонючим молоком.       Хонджуна трясёт. Он чувствует, как внутри натягивается до передела струна нерва и рвётся на две части, хлёстко разлетаясь в стороны, тем самым бьёт рёбра, внутренности, лёгкие.       – Мама, я живой, – сипло произносит он, проталкивая ком в горле. – Мама, хватит.       Хонджун резко поворачивается. Страх заменяет злость. Он смотрит на родную мать полным ненависти и боли взглядом. Он хочет, чтобы в дом вернулась бабушка.       Бабушка, которую он зовёт матушкой охотнее, чем эту мерзкую женщину.       – Мама, хватит меня хоронить! Я живой, слышишь?! Я Хонджун! – кричит он, ударяя рукой по столу.       Мать вскакивает со стула. Её лицо меняется от непринятия, от диссонанса, к злости и чистой ненависти к своему чаду.       – Не сметь! Не сметь мне врать! – истерично кричит она, пока глаза бешено таращатся на сына и нездорово блестят.       – Хватит, мама! Пожалуйста! Услышь меня! – просит Хонджун, чувствуя, как горькая обида обнимает за плечи, но на это он лишь крепко сжимает кулаки, чтобы не зарыдать. – Это я Хонджун!       Мать кидается на него и влепляет хлёсткую пощёчину. В нос бьёт омерзительный запах кислого молока. Хонджун от неожиданности застывает на месте.       – Не смей издеваться над памятью своего брата, сучий сын! – она переходит практически на ультразвук.       Бьёт ещё раз, и Хонджун вздрагивает, закрывая лицо. На кухню вбегает отец, но от последнего удара не успевает уберечь. Мать бьёт с такой силой, что оставляет ногтями жгучие царапины на щеке.       Она всё ещё кричит. Звук больно бьёт по ушам, вызывает тошноту, и Ким Хонджун наконец-то бежит вон из проклятой квартиры.       Он обувается на ходу уже в подъезде, натягивает чёрную ветровку, землю под ногами не чувствует и каждое движение делает на автомате. Мысли в голове путаются, все звуки доносятся сквозь толщу вакуума.       «Я же говорил, что она тебя не любит. Она никогда тебя не любила.»       Снова настигает этот издевательский голос, от которого никак не удаётся убежать.       «Хонджун, может, с моста и в реку, а?»       Сладко продолжает щебетать он, и Хонджун, как потерянный котёнок, пытается включиться обратно.       Чудовищу в его разуме уже не нужны зеркала?       Голова не включается. Хонджун выходит на улицу и потерянно смотрит по сторонам, на каждого прохожего, кого задевает плечом. Он не видит перед собой никого и лишь тихо шепчет извинения. В глазах двоится.       К остановке подъезжает непривычный этим краям фиолетовый автобус, и Хонджун останавливается. Он стремительно собирает все силы, а затем срывается, бежит со всех ног. Лишь чудом успев, влетает внутрь, но чуть не падает, споткнувшись о ступеньку, и крепко хватается за поручень. Двери с шипением закрываются.       Хонджун выпрямляется и растерянно осматривает салон. Он ищет свободное место, медленно продвигаясь вперёд.       – Хонджун, – зовёт Чонхо, который явно замечает, что с ним что-то не так, – Иди сюда.       Позади друга на мягких сиденьях сидят Уён и Минги, которые не меньше удивлены внешним видом Хонджуна. Что-то не так? И почему эта парочка не на Акуле?       Он слегка шатается в разные стороны. Голова варит слишком плохо, разумом не отцепившись от кухни, молока и разъярённого крика. Отойдя от шока, Хонджун чувствует, как жжётся украшенный царапинами ушиб на щеке.       – Джун-и, кто тебя так раскрасил? Тебя прям издалека видно! – звучит удивлённый голос Уёна.       Пожалуй, это первый раз, когда одноклассник обратился к нему по имени. Не зайчик, не котик и не малыш.       Однако именно это имя из чужих уст окончательно возвращает Хонджуна обратно в реальность, поднимает волну новой злости, отчего пальцы крепко сжимают спинку кресла. Взгляд находит Уёна, и Хонджун смотрит ему в глаза, не моргая.       Никто. Никто больше не будет называть его чужим именем. У Хонджуна есть своё собственное. У него есть его жизнь.       – Меня зовут Хонджун. Хон-джун. Два слога. Спасибо.       Хонджун выделяет каждое слово чётко и ясно, даже холодно, будто вовсе не он говорит это в лицо растерявшемуся Уёну, а после садится у окна рядом с Чонхо, крепко сжимая ремешок сумки.       – Хонджун, – тихо и с осторожностью обращается зачастую флегматичный друг, – У тебя кровь на лице.       Глядя сквозь одноклассника, Хонджун едва фокусирует на нём взгляд и касается пальцами своей щеки. Он чувствует что-то влажное, смотрит на пальцы и видит кровавые пятна, часто моргая.       – Выходил из дома, и тут сосед со своей кошкой... – говорит Хонджун безучастно, будто ради галочки, и пытается натянуть улыбку. – Она мне лицо и поцарапала.

* * *

      Дни сливаются в один для Сонхва, плывущего в бурном течении привычных расписаний и ставших привычными дождей. Сегодня день на редкость хороший, потому что тёплое солнце решило почтить своим присутствием в какой-то из последних разов. Да и танцы в первой половине дня всегда расслабляют, отчего позже сложнее сосредоточиться на занятиях в академии.       Господин Чон, что правда, мастерски умеет удерживать внимание класса. Он даёт тезисы и опрашивает публику, оставляет ученикам возможность рассуждать и щедро раздаёт оценки пусть и за технически неверные, но обоснованные ответы. По правую сторону через проход руку для ответа тянет даже незаинтересованный в отметках Чхве Сан.       – С чем вы, молодые люди, можете сравнить термин «холодная война»? – живо бегает взглядом учитель, искрясь знакомой улыбкой. – Да, Сан?       Тот поднимается из-за парты и расправляет плечи.       – С боксом! – выпаливает он под редкие смешки и зыркает по сторонам в поисках их источников.       Сонхва чувствует на себе его короткий злой взгляд и легонько покусывает щеку изнутри. Даже если и затаил злобу, то пусть не пытается соваться снова.       – Как интересно, почему же? – интересуется господин Чон. – Бокс ведь достаточно... контактный вид боевых искусств, а мы знаем, что как таковых открытых противостояний между военными блоками не было.       – А в боксе техника – то половина дела! – возражает Сан, явно вцепившись в редкую умную мысль, посетившую его отбитую голову. – Там ещё очень важно психологическое давление, например, прямой взгляд. Вот такой!       Он испепеляет пронзительным взглядом сидящего спереди Ким Хонджуна, который невольно оборачивается, но тут же утыкается носом в конспект под всеобщий хохот.       – Не стоило демонстрировать, юноша! – возражает учитель, но, кажется, этот мужчина ни разу не бывал строгим и злым все годы, что его знает Сонхва. – Мысль интересная, и что же?       – Так вот и испытывает США ядерную бомбу в нейтральных водах, не поражает противника физически, но психологически это тот же давящий уверенный взгляд... – продолжает воодушевлённо доказывать Сан, – Мол, смотри, СССР, как могу! И двоечку раз-раз!       Он буквально демонстрирует приём по воздуху, отчего смеётся даже севший вполоборота Юнхо за партой спереди. За его развернувшимися плечами гнётся к земле светлая макушка Ёсана. Сонхва едва закатывает глаза.       Эпицентр напряжения между всеми четырьмя скоро сдетонирует не хуже Царь-бомбы. Сонхва устал об этом думать, привычно сделав вид, что ничего не произошло. Подобное поведение настолько прочно укоренилось в нём, что дружно отрицание следом подхватывают не только Юнхо с Ёсаном, но и Сан.       Который получает свои заслуженные баллы и усаживается, преисполненный энтузиазма от обнаружения у себя интеллекта. Сонхва раздражает как и осадок от идиотской попытки драться, так и собственная... вина?       Он привык душить это чувство в зародыше. Однако имел несчастье размахнуться прямо по лицу своего нового помощника, и теперь пластырь на щеке Ёсана напоминает об инциденте изо дня в день. Сам Ёсан молчит и отводит взгляд, боясь лишний раз даже пискнуть.       Поделом. Для воров Сонхва оставляет за собой право не извиняться. Однако и договориться сам с собой не может, вращаясь вокруг злосчастного поцелуя, ходя вокруг да около и мучаясь самыми страшными мыслями.       Он медленно моргает, сильнее выпрямляя спину, и едва слышно выдыхает через нос. Поцелуи с парнями в его жизни обретают тенденцию. Которую необходимо искоренять.       Выжигать, бороться, выбрасывать прочь, игнорировать воспоминания о собственной вечеринке, где чёртов Кан Ёсан...       Учитель осекается на полуслове, привлекая к себе внимание. Его занесённая с кусочком мела рука падает вниз безвольной тряпкой, а высокая фигура шатается. На весь класс слышится громкий хрип, от которого мурашки заползают прямо под кожу, а тело Сонхва сковывает парализующий страх. В следующую секунду господин Чон заваливается назад и едва успевает опереться на учительский стол.       Слышится хруст мела под согнутыми пальцами. Юнхо вскакивает через мгновение, в несколько стремительных шагов преодолевает проход и подхватывает отца за плечи под взволнованный гул перепуганных учеников. Следом на ногах уже и Сан, Уён, Минги, Ким Хонджун...       – Назад! – рявкает Юнхо вполоборота, усаживая тяжело дышащего учителя на стул.       Непривычный приказной тон старосты выбивает из колеи замершие первые ряды, но задние толпятся, высовывая головы через чужие плечи. Сердце колотится в груди Сонхва так сильно, что лоб покрывается холодной испариной. Он с трудом сглатывает, но всё же заставляет себя подняться из-за парты. Взять себя в руки.       – Вам что непонятно? – провозглашает президент, заполняя ровным властным голосом всё помещение и заставляя уже задних в толпе испуганно оборачиваться. – Вышли все в коридор, здесь не на что смотреть. Живо, я сказал!       Ослушаться никто не смеет. Некоторые ученики спешно сгребают вещи, цинично чуя возможность смотаться с урока пораньше, и общая масса растерянно вываливается за дверь. Разнообразные взгляды скользят по Юнхо, присевшему рядом с отцом на корточки. Испуганные, любопытные, растерянные, сочувствующие и непонимающие.       Сонхва и сам не может сообразить, что чувствует, кроме сердцебиения, гремящего в ушах. Что случилось с господином Чоном? Разве с ним, таким живым и энергичным, вообще может что-то случиться?       Под гулкий стук каблуков сменных туфель Сонхва подходит ближе, нервозно потирая кончики пальцев друг о друга. Лицо учителя бледное, а голова всё норовит завалиться назад, придерживаемая ладонью сына.       – ...три, четыре, вдох, два, три, четыре, выдох, два, три... – слышится тихий голос Юнхо, держащего отца за запястье второй рукой.       – Что с ним? – едва может выдавить Сонхва, с трудом проталкивая слова сквозь осипшее горло.       – Уйди отсюда.       Юнхо бросает это, не оборачиваясь, и злость охватывает Сонхва с головы до ног единомоментно. Он стискивает зубы до скрежета, прищуриваясь.       – Ты меня выгоняешь, Чон Юнхо? – цедит он на выдохе.       В следующий миг учитель на секунду болезненно жмурится и встряхивает головой, отчего из уложенных волос на лоб выпадают седые пряди. Его сын – почти что точная копия внешне, с таким же необычно родовитым каштановым цветом волос, и на секунду Сонхва кажется, что это его друг сидит на стуле полуживой.       Его единственный лучший друг, его Юнхо.       Сонхва срывается с места к тумбочке у дверей и хватается за графин с водой, сразу же отмеренным движением наливая почти полный стакан. Противоречия разрывают его изнутри, и хочется выпить всё самому, но Сонхва так же чётко относит стакан к столу и ставит около ладони учителя.       Он никогда не видел отца Юнхо таким слабым. Он вообще понятия не имел, что тот умеет хоть когда-нибудь не улыбаться.       – Благодарю... – сипло выдыхает господин Чон и берётся за стакан, свободной рукой пошире отстёгивая пуговицы на рубашке.       – Ты опять забыл про таблетки? – слышится неподалёку голос Юнхо, который роется в отцовском дипломате.       Сонхва чувствует себя лишним. Ему всё кажется, что он стал свидетелем чего-то, не предназначенного для лишних глаз, оказался посреди чего-то сугубо семейного. Он и от Юнхо никогда не слышал настолько нервозно-надрывного тона. Происходящее обретает всё больше сюрреалистических оттенков.       – Я их принял, сынок, – сокрушённо вздыхает учитель и прикладывается к стакану.       За его спиной неподалёку Юнхо замирает с поднятой таблетницей, изучая пластиковые деления пристальным взглядом. Похоже, возразить ему нечего.       – Почему я не знал? – в разы твёрже спрашивает Сонхва, вновь сдвигая брови и буравя друга злым взором.       Юнхо медленно отводит глаза от таблетницы и глядит в ответ. Он стоит у окна против яркого солнца, превратившись в чёрную тень, и хоть радужки его глаз остаются тёплого карего оттенка, но в них воет холодный арктический ветер.       – У тебя слишком много дел, Пак Сонхва.       Хочется что-то разбить. Или бросить чем-то в своего главного помощника, но Сонхва держится. У него уже давно нет сил всеми способами показывать проклятому Чон Юнхо, что ему нужен назад его лучший друг. Но у Пак Сонхва всегда есть выправка и железная воля.       – Юноши... – тихо встревает господин Чон. – Вы слышите это?       Быстро моргнув, Сонхва вслушивается в окружение. Ученики за дверью благополучно рассосались, а тишину класса нарушает лишь громкое тиканье настенных часов над исписанной доской.       – Как быстро проходит секунда, – добавляет учитель, постукивая пальцем по столу в такт часам. – А во всей нашей с вами жизни таких секунд всего три миллиарда. На всю жизнь, целиком.       Юнхо за его спиной опускает глаза в пол. Сонхва же, парализованный, вслушивается теперь уже в собственное сердцебиение. Он не хочет и не стремится думать о таких вещах, ведь сразу погружается в нервозную пучину страхов ничего не достичь. Так и остаться никем.       – Вам стоит тратить драгоценные секунды на объятия, а не ссоры, молодые люди, – покачивает головой господин Чон.       Он, похоже, имеет ввиду что-то своё. Нечто холодное, тянущее из глубин черноты костлявые руки, отчего Сонхва пробирает дрожь, а пульс учащается, опережая даже безжалостно утекающие секунды.       Сонхва вскидывает голову и утыкается в прямой взгляд своего друга. На мгновение кажется, что тот вновь покрылся толстой ледяной коркой, но во взгляде Юнхо бьётся штормом целый океан абсолютно незнакомых эмоций. Непонятных самому Сонхва, но от которых хочется бежать.       И он так и не может понять, бежать прочь или только вперёд.

* * *

      Отец открывает дверь в коридор и встречает оставшихся прилежных учеников неизменной улыбкой. Среди тех виднеется Чонхо, присевший на подоконник, но тут же встрепенувшийся на доброжелательный голос учителя. Оживившиеся глаза смотрят прямо на выходящего следом Юнхо, который тут же отворачивается, чтобы придержать дверь для Сонхва. Выйдя в коридор, школьный принц слушает успокаивающую речь учителя вполуха, сосредоточенно глядя в пространство перед собой и скрестив руки на груди.       Юнхо остаётся стоять у двери, оперевшись о неё спиной. У него дурацкая привычка лезть в телефон, и уведомления пролистываются без особого внимания.       – ...прошу, чтобы это осталось между нами. И остальным передайте, ни к чему лишние разговоры.       В голосе отца звучит улыбка, а брови Юнхо сдвигаются всё сильнее. Неприятное зудящее чувство тревоги чешется наждачкой в середине живота, однако покорно глушится лишь одной волевой мыслью. Нет смысла паниковать.       Давно уже нет смысла. Юнхо делает всё возможное, чтобы помочь своему отцу, и думать дальше этого манифеста сознательно отказывается. А отцу теперь становится плохо даже с таблетками.       Особо не раздумывая, Юнхо набирает сообщение лечащему врачу и быстро прячет телефон в карман. Этот чат он не любит. Мерзкая тревога откусывает от Юнхо по кусочку и издевательски медленно пережёвывает.       Он бросает мимолётный взгляд на хмурого Сонхва, ястребиным взором глядящего на учителя. Тот кивает, когда отец отпускает остатки учащихся и поворачивается к ним.       – А вы, молодые люди, помните, – говорит отец более серьёзным тоном, – Что именно в этом возрасте вы приобретаете друзей на всю жизнь.       Он не утруждает себя дальнейшими пояснениями и лишь похлопывает сына по плечу, после чего удаляется. Как ни в чём ни бывало. Порой Юнхо кажется, что именно в этом отец крайне жесток с ним. Не слушает никаких доводов и заставляет чувствовать себя ну слишком по-дурацки. Отец говорит много мудрых слов, однако не все Юнхо способен понять сразу.       Теперь столь ценная для него дружба тонет, как Титаник, развалившись о льды непонимания, скрытности и затаённой злости. Юнхо чувствует на себе прожигающий взгляд и через мгновение встречается глазами с Сонхва. Тот будто видит насквозь, чего всегда боятся члены совета, и в моменте Юнхо хочется, чтобы Сонхва понял.       Понял, что его лучший друг в нём нуждается.       – Юнхо... – слышится робкий голос снизу.       Подошедший Чонхо тут же замирает, встречаясь перепуганным взглядом с повернувшим голову президентом. Сонхва привычно вскипает прямо на глазах.       – Сонхва, я... – в следующую секунду звучит за спиной президента.       Тот делает шаг в сторону и оборачивается на хлопающего большими глазами Ёсана. Новый помощник спешно спохватывается.       – Господин президент, я... Вот.       В обеих руках Ёсан сжимает футляр со скрипкой и кланяется, вытягивая его вперёд. Выучил расписание, подгадал, не растерялся, сориентировался, принёс. Вскипает уже Юнхо, плохо контролируя нарастающее раздражение. Научил. Заложил ещё один ледяной кирпич в стену между собой и Пак Сонхва, которую всё никак не может разрушить.       Ёсан вскидывает голову и вновь выпрямляется, опасливо таращась на всех по очереди, как маленький запуганный зверёк. Молчание повисает между всеми четверыми. Юнхо может сгладить его, но не хочет. Его злит эта ситуация, злит лабиринт, из которого нет выхода, и злит собственный телефон, вибрирующий в кармане входящим вызовом.       Кому вообще придёт в голову ему звонить, когда можно написать? Жужжащий звук всё настойчивее, разряжая атмосферу сам по себе. Сонхва смеряет вжавшего голову в плечи Чонхо тяжёлым взглядом с головы до ног.       – Пойдём, – бросает президент личному ассистенту и поворачивается спиной, медленно удаляясь.       Пожар внутренней злости пылает внутри Юнхо, провожающего парочку пристальным взором, будто не возник в одну секунду, а лишь в этот момент стал ощутимым. Сонхва успел отказаться от приказных замашек, Ёсан фамильярно обращается к нему при всех, и эти двое...       Эти двое сдружились. Телефон сбрасывает вызов самостоятельно, но тот возобновляется через секунду.       – Юнхо, слушай...       – Не сейчас, Чонхо, – отрезает Юнхо, раздражённо вытаскивая телефон обратно, и на мгновение прикрывает глаза.       Этот абонент не звонил ему никогда в жизни, и лучше бы не начинал.       – Слушаю, – устало выдыхает Юнхо.       – Юнхо, не выследить тебя, не выловить! – звучит в трубке низкий насмешливый голос. – Пришёл в вашу библиотеку, а тут пусто, представляешь?       – Что тебе нужно?       Конечно же, Юнхо не сомневался, что этот разговор ещё предстоит, но сегодняшний день выжимает его досуха чередой сумасшедших событий.       – Не телефонный разговор, дружище, – моментально делается серьёзным собеседник. – Ты где сейчас?       Пару секунд Юнхо напряжённо смотрит за оконное стекло, где тёмное небо рассекает яркая вспышка молнии.       – Ты ещё в библиотеке? Там и стой, я сейчас приду.       Тяжёлые отзвуки грома доходят даже сквозь закрытое окно, когда Юнхо сбрасывает вызов и скользит пустым взглядом по мнущемуся Чонхо, после чего добавляет:       – Потом поговорим.       Этот день не может стать ещё хуже. Широким шагом Юнхо направляется к лестнице, понятия не имея, чего ждать от этой встречи. Раздражение копится, не находя выхода. Перед глазами всё ещё стоит удаляющаяся спина Сонхва и плетущийся за ним Ёсан.       Вот это нужно школьному принцу? С этим как-то плохо справлялся Чон Юнхо?       Библиотека встречает ещё большим полумраком и дребезгом капель об оконные стёкла. Тьма успевает скрыть дёрнувшееся лицо, когда Юнхо замечает массивную фигуру в президентском кресле. Ву Ифань, негласный лидер старшей параллели, скучающе рассматривает ногти, закинув лодыжку на колено.       – Юнхо! – издевательски радостно восклицает он, поднимаясь на ноги, и тут же понижает голос под довлеющими правилами читального зала: – А как давно мы не виделись, не помнишь?       – Что тебе нужно?       У Юнхо совсем нет желания изображать из себя доброжелательного секретаря. Сегодняшний день вытряс из него остатки благоразумия, и теперь собственная улыбка кажется не необходимостью, а чем-то чужеродным, отпавшим за ненадобностью.       – А что случилось? – поднимает брови Ифань. – Президент наш совсем загонял? Что это за мальчик, кстати, возле него крутится, не знаешь?       С сожалением для самого себя Юнхо понимает, что слова у него кончились. И терпеть бред, который Ву Ифань любит нести без остановки, он не намерен.       – Говори, что нужно, или я ухожу, у меня много дел, – отрезает Юнхо, на что старшеклассник улыбается только шире и примирительно поднимает руки.       – Брось, Юнхо, я же не с пустыми руками!       Ифань подхватывает из стопки со стола чёрный конверт и показательно крутит между пальцами.       – Традиции нарушать нельзя, потому наша Хэллоуинская пати пройдёт на выезде, – безмятежно звучит его низкий голос. – И я принёс приглашения. Вам с Сонхва, любимые мои, ведь наша параллель о вас не забывает. Ну и так, по мелочи, сам заполнишь и раздашь своей... разящей рукой.       Пропустив мимо ушей подсечку, Юнхо делает медленный вдох. А он так верил в то, что оскорбившийся на отсутствие на президентской вечеринке Ифань наконец-то отвяжется.       – Это всё? – бесцеремонно интересуется Юнхо, подходя ближе и окидывая взглядом скромную стопку конвертов.       – Всё, – миролюбиво подтверждает Ифань, бросая последнее приглашение обратно на стол, и в этот же миг склоняется ближе, переходя на полушёпот: – Зря ты это придумал, Чон Юнхо, некрасиво было нас не звать. О, и не делай такое лицо, я знаю, что это была не идея Пак Сонхва!       Он разражается сдавленным смехом, скаля ровные зубы, когда Юнхо моментально косит взгляд.       – Охраняешь красавчика-президента, как верная псина. Только, гляжу, не видать тебя рядом с ним, да? – издевательски продолжает Ифань. – Обтупил свои острые зубы? Или ему не понравилось как трахаешь?       В следующий миг Юнхо не шевелится, оцепенев, но рука крепко хватает старшеклассника за рубашку и дёргает на себя. Тот недовольно кривится. Они одинакового роста, однако в хитрых глазах Ифаня пробегает заметная тревога. Он, стало быть, привык к другому обращению, и потому тут же шарахается назад, вырываясь из захвата.       – Ещё одно слово, Ву Ифань, и я тебя предупреждаю, – чеканит Юнхо, испепеляя нахмурившегося старшеклассника давящим взглядом, – У тебя будут проблемы.       – Какие такие? – неуверенно огрызается тот, одёргивая пиджак.       – Ты знаешь, о чём я.       Наливаясь злостью, Ифань стискивает зубы, но молчит. Наконец, не выдержав пристального взора, он фыркает и поднимает руку в примирительном жесте, стремясь поскорее убраться прочь. Руки Юнхо едва заметно подрагивают от злости, а внутри гремит и мечет не слабее, чем бушующая погода за окном. Он запрокидывает голову, глубоко вдыхая, и старается успокоиться.       Ву Ифань и год назад был полным придурком, мнящим себя хищником и охотником на «красивеньких мальчиков». Его удалось перехватить на подлёте, крадущимся по коридору первого этажа. Тогда его удалось убедить отвязаться, но теперь...       От усталости Юнхо не замечает, что двигает президентское кресло и опускается в него, закидывая ногу на ногу. Пару секунд он прижимает пальцы к переносице, отсчитывая собственный пульс в силу очередной дурацкой привычки. Но ему жизненно необходимо быть спокойным и собранным.       Он не должен терять контроль. Не когда осмелевшая и набравшая силу похотливая тварь бродит по коридорам академии.       Порывшись в брошенной сумке, Юнхо достаёт из пенала чёрную ручку и безучастно перебирает конверты один за другим. Их с Сонхва имена уже вписаны, к ним добавляется Сан, Уён...       Мысли изгоняются из головы тишиной библиотеки и усыпляющим раздражение шумом ветра за стеклом. До прихода Сонхва и домашних заданий ещё уйма времени, которое можно потратить с пользой и подняться в соседний музыкальный класс, чтобы поучить свою часть. А может, уговорить учителя Сонхва позаниматься с ними двумя?       Воображение рисует удивлённого школьного принца, который тут же улыбается на такую инициативу, и на душе заметно теплеет. Хотелось бы.       От мыслей отвлекает тихий стук, и Юнхо мельком оборачивается, заметив вновь появившегося Чхве Чонхо. Тот не придумал ничего лучше, кроме как вежливо постучать о деревянный стеллаж вместо отсутствующей двери.       – Да, Чонхо... – устало выдыхает Юнхо, пряча украшенное тиснением приглашение обратно в бархатный конверт. – Что ты хотел?       – Юнхо... – в который раз за день неловко повторяет одноклассник, а затем слышатся его тихие шаги, – Я... Как ты вообще? Твой отец, это наверное... Страшно, да?       Медленно Юнхо моргает, пока руки машинально распаковывают новый конверт с пустующим приглашением.       – Я в порядке, – говорит он чуть мягче, нехотя подтаскивая обратно любимый доброжелательный тон. – Спасибо, не стоит переживать. И буду очень благодарен, если болтать не будешь, хотя это бесполезно уже...       Он задумчиво постукивает ручкой по столешнице около очередного незаполненного приглашения. Чёрный картон щедро украшен викторианской вязью, а тематика предполагает вампирские мотивы в костюмах. Юнхо чувствует усталость от этих мероприятий, но в следующий миг чужая ладонь ложится на его плечо.       – Ты просто знай, что... – тихо говорит Чонхо и шумно сглатывает. – Что я рядом, да.       С тяжёлым вздохом Юнхо уверенными росчерками заполняет поле с именем и прячет, тут же распаковывая новый. Проникновенные слова его вовсе не трогают, но в голове появляется идея.       – Погоди немного... – бормочет Юнхо, дописывая второе имя, после чего ловко фасует два конверта и разворачивается, протягивая их оторопевшему Чонхо. – На, возьми. Один тебе, второй передай Ким Хонджуну.       – А что это? – в недоумении спрашивает одноклассник, убирая ладонь с плеча.       – Это приглашения на Хэллоуинскую пати.       От одних этих слов Чхве Чонхо заметно меняется в лице. Обычно спокойный, он на глазах впадает в смутную панику и отрицательно мотает головой.       – Что такое?       Юнхо не замечает, как привычная улыбка вновь сползает с лица. Чонхо таращится на него во все глаза, то и дело с опаской поглядывая на конверты.       – Что не так, Чонхо?       Нахмурившись, Юнхо чувствует подступающую головную боль. У него нет времени на уговоры, а Чонхо тем временем уже бледнеет от страха, заметив перемены на лице старосты.       – Я... помню прошлогоднюю, – с трудом выдавливает он, и Юнхо подмечает, как испуганные глаза блестят от едва заметных слёз.       И у Чон Юнхо совсем нет желания что-то с этим делать. Он не хочет улыбаться, обещать, что всё будет в порядке, и старательно приглаживать чужую паранойю. Вместо этого он поднимается с места и решительно берёт Чонхо за руку. Тот, кажется, и вовсе забывает, как дышать.       – Будь сильным, – твёрдо говорит Юнхо, вкладывая конверты в чужую трясущуюся ладонь. – Сам знаешь, что в эту ночь делают со слабаками.

* * *

      Стук каблуков по лестнице приглушается ковровым покрытием, на которое поднимается сначала президент, а после и его личный помощник. Задержавшиеся после занятий ученики почтительно расступаются на пути Пак Сонхва, но почтительно склоняют головы и перед Ёсаном, что ёжится в ответ. Носить скрипку он привык, и футляр уже не кажется таким тяжёлым, а вот булавка на нагрудном кармане попросту не может иметь такое значение.       Ёсану кажется, что он её не заслужил, как и всё это внимание. В этой злополучной академии никто его больше не трогает, но так было и раньше, до момента, как Пак Сонхва решил избрать Ёсана целью для насмешек. Теперь же в глазах учениках уважение.       А за ровной спиной Сонхва он не чувствует страха и не ждёт подвоха, не испытывает привычной жуткой тревоги. Школьный принц талантлив в умении сделать вид, будто ничего не произошло, надеть маску гордого безразличия. Но Ёсан чует всем нутром, что угроза исчезла.       Вместе с тем поцелуем, о котором они больше не говорят. Самому не хватит духу поднять тему, однако Ёсан вспоминает о произошедшем с замиранием сердца. В силу своей должности, он находится рядом с президентом, порой, даже больше, чем Юнхо. Знает расписание факультативов, помогает к ним подготовиться. Видит Сонхва ежедневно, стараясь не задерживать взгляд на его губах слишком долго.       Мягкие и страстные. Ёсан подавляет тяжёлый выдох и быстро пробегается языком по приоткрытым своим, бросая беглый взор на ровно поднятую макушку. Выработал ли Пак Сонхва эту королевскую величавую походку, перед которой невольно отходят с дороги даже учителя? Или же родился с ней?       Свободной ладонью Ёсан машинально потирает пластырь на побитой щеке. Почти не болит. Периодически заметно, как Сонхва то и дело задерживает на царапине взгляд и тут же отводит глаза в сторону. Если б мог, Ёсан бы стёр эту рану, желательно, вместе с лицом. Он прекрасно осознаёт, что влез, куда не просили.       Одной прочитанной строчки из дневника хватило, чтобы получить по заслугам, и бесполезно объяснять – не поверит. Мог бы уже и выгнать, наконец-то, из этой чёртовой школы. Но Сонхва просто... ведёт себя, как и прежде. Даже лучше, ведь Ёсан практически забыл, когда в последний раз слышал от него насмешки или издевательский тон.       Может, Сонхва так заглаживает вину? А он вообще способен подобное испытывать?       Свернув в коридор, они проходят мимо двустворчатой двери в большой музыкальный класс, и по спине Ёсана пробегают мурашки. С братом он показательно не разговаривает, да и сам Сан не распространяется, от кого получил по зубам и опрометью выскочил оттуда. Хочется верить, что от Сонхва.       Ёсан давит дурацкую улыбку и тут же силится согнать её с лица, по привычке опасливо проверяя, не смотрит ли Сонхва. Тот уж слишком молчалив и задумчив, отчего вся его статная фигура будто впитывает в себя невесёлый полумрак длинного коридора.       Он такой с тех пор, как...       – Сонхва, – ломающимся голосом начинает Ёсан, ускорив шаг и поравнявшись с президентом, – Ты как вообще? – Он заново уверен, что несёт какую-то хрень, но остановиться уже не может, чувствуя, как от волнения кровь приливает к ушам. – Жутко это, с историком... Ты знаешь, чем он болеет?       Вести светские беседы с Пак Сонхва оказывается за гранью разумного понимания, отчего голова на ходу начинает кружиться. Тот продолжает смотреть прямо перед собой, сохраняя непроницаемый профиль. Только длинные чёрные ресницы взлетают вверх и вниз, подобно росчеркам кисти для каллиграфии. Хорошо, что коридор пустует, иначе Ёсан обязательно собрал бы собой всех встречных, не в силах оторваться от разглядывания прекрасного лица.       Сонхва медленно выпускает воздух через нос, на секунду дёрнув уголками рта в скептической гримасе.       – Справляться о моём самочувствии не входит в твои обязанности, Кан Ёсан, – едва ли не бесцветно говорит он, но сквозь чеканную фразу едва заметно прослушивается нервозность. – Не утруждайся.       Поджав губы, Ёсан смиренно утыкает взгляд в пол и отстаёт на положенный шаг. Лучше бы Сонхва разразился очередной охапкой издевательств и унижений. Но тот будто вообще не здесь, погружённый в молчаливые размышления, даже когда открывает дверь в музыкальный класс.       Росчерк молнии за окном скрывается за куском крыши общежития, пока Сонхва проходит вглубь и привычно переставляет тонкую ножку пюпитра ближе к дневному свету. Бесполезность этого действия осознаёт позже, замерев на секунду и обернувшись на приглушённый раскат грома. На улице темнота из-за свинцовых туч, и Ёсан тихим щелчком зажигает свет, тут же укладывая футляр поверх закрытой крышки пианино.       Вспоминается, как в этом же классе он пытался спасти своих друзей-идиотов, вылезших на общагу средь бела дня прямо под президентский обзор. Мог ли Ёсан знать тогда, что через месяц с лишним будет со знанием дела отщёлкивать замки на футляре с отполированной скрипкой и думать только о руках, ежедневно берущихся за этот инструмент?       Он косит взгляд на Сонхва, снявшего пиджак и теперь аккуратными движениями расправляющего отвороты на рукавах. Ёсан бы целый день смотрел. Пусть Пак Сонхва делает что угодно – всё равно каждый его жест похож на искусство.       – ...и да, Ёсан, – безучастно добавляет президент, изящно согнув руку в локте и поправляя пуговицы на белоснежных манжетах. – На сегодня ты свободен.       – Я могу задержаться, – вылетает само собой, на что Сонхва замирает и приподнимает тонкую бровь.       Ёсан весь разворачивается, и разве что по стойке смирно не вытягивается. Он не собирается выслуживаться. Просто хочет побыть рядом с тем, кто так отчаянно боится одиночества. Сонхва непонимающе моргает, и в секунду его красивое лицо становится привычно надменным, а корпус выпрямляется, разводя ровные плечи.       – Иди домой, пока я не передумал, – скептически бросает президент.       – Передумай.       Голос Ёсана уж очень похож на писк, а щёки краснеют так отчаянно, что он позорно жмурится и вжимает голову в плечи. Стыд скручивает внутренности под холодным пробирающим взглядом, и в который раз Кан Ёсану охота закопаться живьём из-за собственного идиотизма.       Если Сонхва больше не подпускает к себе, то к чему эти поблажки?       Слышится тихий стук обуви о дерево, когда президент подходит ближе. Зажмурившись и опустив голову, Ёсан против воли и здравого смысла с жадностью наполняет лёгкие знакомым парфюмом. Это не Уён с километровой аурой. Здесь надо реально подобраться слишком близко, чтобы учуять древесные ноты сандала и ещё чего-то терпкого.       – Кан Ёсан, – вкрадчивый тон не сулит ничего хорошего, – Ты исправно выполняешь обязанности, однако оставь свою...       Сонхва не успевает договорить – Ёсан вскидывает голову, взметнув светлой чёлкой, и хватает его за лицо обеими ладонями. Привстаёт на цыпочки – и стремительно целует, прервав злобную тираду прикосновением к мягким приоткрытым губам. В груди горячим источником разливается бурлящее тепло, заполняя умиротворением все трещины и застилая ноющие раны. Оторопев, Сонхва замирает и наверняка в недоумении смотрит на дурацки покрасневшего ущербного Ёсана, который решил в очередной раз попытаться покинуть этот мир самым изощрённым способом.       Одна только мысль, что Пак Сонхва может стать противно, заставляет оторваться и шарахнуться назад. Ёсан во все глаза смотрит на школьного принца. Тот в растерянности, но уже хмурится, а это значит лишь одно – пора бежать. И Ёсан срывается с места, чертыхается у порога, попутно давя на ручку, выкатывается через заплетающиеся ноги и внутренне съёживается от осознания, как громко хлопнул дверью. Но быстрые ноги мчат его прочь по коридору, подальше от осознания возможных последствий такой наглости.

* * *

      Сан заканчивает ставить размашистую роспись в журнале приёма и выдачи вещей, уже переобутый и получивший куртку обратно. Гардеробщик привычно морщит нос на ненадлежащий вид обуви, но тактично молчит. Как вдруг оборачивается на грохот со стороны дверей вместе с недоумевающим Саном.       Растрёпанный и красный до ушей, Ёсан вбегает в длинную гардеробную, как тайфун, держа перед собой на вытянутой руке металлический номерок. Оскальзываясь по начищенному полу, он приземляет ладонь на стойку и под недовольным взором опирается на деревянную поверхность, пытаясь отдышаться.       – Куда гонишь, брат? – иронично хмыкает Сан, привалившись на локоть и разглядывая дурного, но родного.       Ёсан вскидывается, отбрасывая светлые волосы со лба. Он краснеет ещё больше, не зная, куда девать глаза. Сан цокает языком, в привычной манере сжимая кулаки и поигрывая мускулами. Не трудно догадаться, что голубая любовь с президентом цветёт бурным цветом в этот тоскливый осенний день, и Ёсана нисколько не смущает дурацкий пластырь на щеке.       Тревога внутри Сана мешается со злостью и смутной завистью. Последнее чувство он прицельно пинает под дых, прогоняя прочь. Он готов вышвырнуть всё, что напоминает о романтике, потому что незамедлительно за нею тянется и обида. Дебильная жалость к себе, тонущая в океане всё той же нарастающей злости.       Похоже, на лице Сана и так всё написано, потому что Ёсан заламывает брови и поджимает губы, неловко пятясь.       – Думаешь, опять пойду твоему хахалю морду бить? – Сан пытается сымитировать плевок под ноги, но останавливается под строгим взглядом подошедшего гардеробщика. – Обойдётся. Сами решайте свои гейские драмы.       Теперь колоссальные нравственные страдания написаны уже на лице брата, стыдливо ёжащегося под скользнувшим ироничным взглядом развесившего уши работника, отходящего обратно вглубь вешалок. Нет, тише Сан не мог сказать.       – На правду не обижаются, – бросает он чуть погодя, пока Ёсан спешно залезает в рукава толстой куртки.       – Что, больно по лицу получил? Со своей драмой разберись! – обиженно фыркает копошащийся брат, до смешного напоминающий нечто большеглазое и пушное из мира животных. – Дай-ка угадаю, не звонит тебе Уён, не пишет?       От внезапного упоминания этого имени в груди болезненно колет, а злость подкатывает под самое горло. Предусмотрительно Ёсан успевает отойти на доброе количество шагов, перепрыгивая теперь из школьных ботинок в тёплые кроссовки. От его возни одновременно и смешно, и дёргает в неудержимое раздражение. Потому что Ёсан истерически посмеивается чему-то своему.       – Хуйню несёшь, – выплёвывает Сан, ощущая срочные позывы достать пачку и закурить.       Брат стремительно выпрямляется, упихав сменку в сумку и закинув ту на плечо. Его растрёпанный розовощёкий вид в дутой расстёгнутой куртке особенно комичен, но глаза сверкают чем-то осознанным.       – Беги, Сан, – тихо произносит Ёсан и нервно облизывает губы. – Пока он тебя отпускает, лучше беги.       От серьёзности тона перехватывает дыхание. Сан озадаченно моргает, а Ёсан стремительно сглатывает и разворачивается вокруг своей оси, тут же вылетая прочь из помещения, как пробка из шампанского. Он сказал нечто за гранью обычных подъёбок. Пожалуй, это было откровение Ёсана как его родного человека, вопреки Ёсану – лучшему другу Чон Уёна.       Грудь сдавливает от грузящей истины этой информации. Хочется в сердцах выплюнуть нечто вроде «сам всё знаю», но из слушателей только пустые ряды вешалок. Сан плотнее запахивает куртку и быстрым шагом идёт прочь, минуя дверь за дверью.       Улица встречает его мощным порывом ветра и стеной холодных капель в лицо. Под завывающими потоками промозглого воздуха голые ветви ив горизонтально тянутся вдалеке, а серое озеро кипит от крупного ливня. Набрасывая капюшон, Сан спускается по лестнице и сразу шагает на газон, целеустремлённый в своих намерениях.       Он направляется к зданию спортзала, обеими руками держа слетающую куртку и глядя строго под ноги. Если чему Сана и научил спорт, так это дисциплине. Огромными трудами и ценой ноющих костяшек пальцев он кое-как умеет сдерживать эмоции. Может, получится и теперь.       Слова Ёсана терзают душу не хуже ветра, треплющего промокший капюшон. Постепенно Уён исчез с радаров, отвечая всё реже и реже, короче и короче. Его громкий смех и журчащий голос до сих пор можно услышать в классе, звон его серёжек раздражает, а запах духов душит. И всё это приносит одну лишь боль.       Даже злость не может вспыхнуть как следует, утопая в этой боли, как вся территория академии – в потоках ледяной воды. Уён поигрался и отпустил. Может, и правда стоит бежать, радуясь, что выжил.       Сан дёргает на себя тяжёлую дверь спортзала, как вдруг слышит за спиной быстрый топот и плеск лужиц под тяжёлыми ботинками. Сообразить не успевает – Юнхо, придерживая капюшон своей куртки, нагоняет его и подталкивает вперёд, в полутёмный коридор, сам протискиваясь следом. Дверь со скрипом гулко хлопает, приглушая грохот ливня и оставляя только их шумные попытки перевести дух.       Вжавшись в стену, Сан ощетинивается, готовый к выпаду. Они с Юнхо не разговаривали с тех пор, как...       – Не думал, что наши тренировки ещё в силе, – цедит Сан сквозь зубы, наблюдая, как староста откидывает капюшон и убирает со лба намокшие прилипшие пряди каштановых волос.       – Я тоже, – Юнхо слегка улыбается. – Но вот мы здесь.       Он приваливается спиной к стене напротив и скрещивает руки на груди, изучающе разглядывая напрягшегося Сана. Который даже злиться нормально не может, пытаясь скинуть с себя озверевшую совесть, что воспользовалась моментом и диким зверем с разбегу вонзила в него стальные когти.       – Я не буду извиняться, – добавляет Юнхо чуть тише и бросает попытки улыбнуться шире, уступая тяжёлому после бега дыханию.       – Чё примчался тогда? – бурчит Сан, недовольно отводя взгляд в сторону.       Он знает, что заслужил. И верит, что Юнхо купится на этот спектакль, не заметив в глазах напротив мучительный страх.       – Потому что ссориться с тобой я тоже не собираюсь, Чхве Сан, – ровным тоном отвечает Юнхо. – Ты ведь мой друг.       Это проклятое слово превращается в длинный нож, чьё лезвие чётким росчерком входит под рёбра. Сан хмурится сильнее, срываясь на гневное сопение. Ему не хватает воздуха. Единомоментно он весь начинает состоять из красных углей пульсирующей боли, стыда, страха, ярости и обиды.       «Ты такой классный пацан, Юнхо, тебе-то нахер этот Уён?!» – хочет в сердцах воскликнуть Сан.       – Блять, подвинься! – раздражённо бросает он вместо этого и теснится обратно к двери, приоткрывая её и подпирая высунутой ногой.       Шум дождя вновь становится громче, а Сан нервно щёлкает зажигалкой перед чудом не отсыревшей сигаретой и с остервенением затягивает дым в голодные лёгкие. Юнхо тихо посмеивается, не возражая.       – И чё, тренироваться заявился? – спрашивает Сан чуть спокойнее, стряхивая пепел за порог.       Всё равно никому в голову не придёт по такой погоде проверять территорию на предмет злостных курильщиков.       – Сегодня уже нет, Сонхва скоро освободится, – задумчиво тянет Юнхо и чем-то шуршит. – Но я принёс кое-что.       Озадаченно Сан оборачивается и первую секунду смотрит на лицо друга. Тусклый свет из щели приоткрытой двери поделил его пополам. Юнхо протягивает ему небольшой чёрный конверт из бархатистой бумаги.       – Скоро у нас будет повод забыть все обиды, – примирительно улыбается его лучший друг.       От тяжести груза собственной вины ответная улыбка получается кривоватой, но Сан благодарен. Во тьме из глушащих сознание болезненных эмоций он, как за спасательный круг, цепляется за доброту Чон Юнхо, которого, скорее всего, предал. Но сейчас это не так уж и важно.

* * *

      Минги проверяет время на телефоне и задумчиво постукивает пальцем по бортику, после чего кладёт его на стол. Напротив грустит Бэмби – сегодня молчаливый и нелюдимый, как никогда. Хонджун ковыряет вилкой творожный десерт, второй рукой подперев заклеенную щёку. В его маленькой ручке металлический прибор кажется огромным, отчего на секунду Минги улыбается и хмыкает, привлекая внимание. Подняв взгляд, Хонджун слегка выпячивает нижнюю губу.       – Мы тут разве не в чёрном списке после прошлого раза? – грустно спрашивает он и косится по сторонам, задерживая большие глаза на знакомом абстрактном портрете.       – Да тут таких голубых за день тысяча проходит! – хихикает Минги в ответ. – Ну, в смысле, я про форму!       Он сдерживается, чтобы не уронить лицо в ладонь от стыда, но Бэмби слабо улыбается и опускает длинные ресницы. Минги явно приврал, ведь кафе в таком отдалении, что ученики академии добредают сюда редко, а самому ему по непогоде пришлось заказывать такси и с боями пихать туда упирающегося Хонджуна. Пожалуй, жестоко было приводить его в то же место, где Минги уже демонстрировал навыки красноречия, породив кучу проблем.       Но теперь-то всё иначе.       – В полку нашем прибыло, да? – продолжает клоуничать Минги, кивая на щёку Хонджуна и пытаясь свести глаза к собственной переносице.       Эффект заметен, и Хонджун хихикает, едва не роняя вилку и звеня ею о блюдце.       – Болван! – давится смехом Бэмби, пока Минги продолжает кривляться с самым серьёзным видом. – Я сейчас из-за тебя опять что-то переверну!       Вернув глаза на место, Минги широко и открыто улыбается в ответ, добавляя:       – Ты раз улыбаться можешь, то значит не сильно и ранен, а я вот с раной своей хмуриться не могу. Так что вместо моих разборок с обидчиками смотри цирк!       Улыбка не сходит с лица Хонджуна, отпивающего из самой большой кружки с чаем, которая в его руках кажется совсем гигантской. Вдалеке звенит музыка ветра, и очередной побитый стихией и насквозь промокший посетитель отряхивает зонтик. По дороге за окном позади Хонджуна отчётливо проходится косая волна усилившегося ливня, и в тёплом помещении, наполненном ароматом сладкой выпечки, уютнее вдвойне.       – Сам ешь давай... – смущённо мямлит Хонджун, опуская взгляд.       – Только после тебя! – продолжает дурачиться Минги, занося вилку над своим пирожным. – Ну-ка!       Они посмеиваются, кидая друг на друга короткие взгляды и подхватывая правила игры. Минги кусок в горло не лезет, как и всегда, а кремовая начинка кажется слишком жирной и сладкой, но Хонджун внимательно следит за ним и не съедает ни кусочка, пока не убедится, что Минги всё прожевал. Радостно видеть, как тот постепенно приходит в норму, начинает смеяться, улыбаться, шутить. Утренняя сцена в автобусе не выходит из головы, но приходится потерпеть.       Хонджун похож на младшую сестру Минги: обычно весёлый, но если что случилось, то вынимать эту занозу приходится долго, нежно и крайне аккуратно. По крайней мере, Минги так привык, и видит в оленьих глазках знакомый благодарный отклик.       – Предлагаю поднять ставки, – провозглашает он, на что Хонджун уже с игривой улыбкой вскидывает бровь. – Мою битву ты сам видел, что на счёт тебя?       – Меня? – Бэмби хлопает красивыми ресницами, очаровательно прихватив губами крем на пальце и так и замерев с поднятой рукой.       – Где побился, и почему с утра такой злой был? – внезапно серьёзнеет Минги.       – Где ты заработал свою булимию? – не менее серьёзно спрашивает в ответ Хонджун.       И они смотрят друг на друга. Бесконечно долго, но в глазах напротив Минги читает вызов. Он лезет во что-то крайне личное, и в ответ Ким Хонджун хочет равноценный обмен, как всегда в самый неожиданный момент бросая в лицо самые прямые реплики. Такой подход пугает Минги, но одновременно и завораживает.       Его Бэмби – это больше, чем красота. Это прозорливость, это удивительная мудрость и открытость, и это чёткое ощущение безопасности. Огромный Минги и его чувства будут в полном порядке, если попадут в эти миниатюрные руки. Он тяжело вздыхает, на секунду отводя взгляд, а затем кладёт локти на стол.       В долю секунды он отбирает ладони Хонджуна от чашек и вилок, сжимая в своих. Тот широко распахивает глаза, и Минги может почувствовать секундную дрожь во всём теле Хонджуна.       – Давай на счёт «три», – тихо и внимательно говорит Минги, неотрывно глядя на замершего Бэмби.       Он уверен, что знает не только свой ответ, но и чужой. Что это абсолютно идентичные ответы. Медленно и молчаливо Хонджун кивает, сжав губы в линию.       – Раз... – начинает Минги, почти не моргая, – два, три. Семья.       Они сказали это вместе. Охота улыбнуться параллельным мыслям, да только оба не торопятся, копируя мимику друг друга. Грустно заламывая брови и позабыв, что вокруг достаточно много людей. Минги кажется, что боль маленького Бэмби он может прочувствовать так же хорошо, как и свою. И потому сжимает тёплые ладони всё сильнее, а Хонджун делает то же самое, вцепившись в ответ.       Минги откликается на чужую боль, но будто и сам тянется. Будто на этот короткий момент он вдруг на глубинном уровне перестал быть одиноким.       – У меня бабушка... – выдыхает он через пересохшие губы. – Мы на воспитании у неё, я и Бёль. Мунбёль, сестра моя, – Минги сбивается и проталкивает слова одно за другим, неповоротливые, поднятые с глубин и обросшие вязким илом. – Родители нас бросили, они всегда работают. А мы... Я... – говорить становится сложнее и сложнее, – Она нам запрещает. Потом разрешает. Потом заставляет. Потом говорит, что мы...       Крайне сложно описать одним словом все речи, что крутятся в голове, ядовитые, надменные, проникающие под кожу, доброжелательные, но размазывающие тонким слоем.       – Меня она донимала, но отстала, как вырос и вытянулся, – говорит Минги совсем тихо и опускает взгляд, чувствуя, как маленькие пальчики сжимают его руки в ответ. – А сестре жизни не даёт. Она такая красавица у меня...       Он вообще не на это рассчитывал. Он просто хотел затащить приунывшего Бэмби в кафе, развеселить и разговорить, но теперь дрожит с головы до пят, говоря Хонджуну то, чем не делился даже с Уёном. Интерьер превращается в декорации, рискуя развалиться на глазах в ту же секунду. И только чужие руки держат Минги на связи с ускользающей реальностью.       – У меня всё проще, – едва слышно говорит Хонджун. – Мою маму недавно выписали из дурки.       Он произносит это настолько будничным тоном, что Минги спешно поднимает голову назад, ожидая увидеть шутливую улыбку на милом лице. Но Хонджун не улыбается. Только смотрит в ответ своими невероятно красивыми, но бесконечно грустными оленьими глазами в обрамлении густых ресниц, на что Минги больно вдвойне.       Он не представляет, что это такое, когда самый родной человек способен поднять на своего ребёнка руку. Царапать с такой злостью. В голове не укладывается.       – Не верится, правда? – грустно спрашивает Хонджун.       Ответом ему служит оглушительный звук, заставивший вздрогнуть всех посетителей и обернуться в сторону звенящей колокольчиками двери. Утирая нос платком, Уён в удивлении замирает, но тут же показательно громко извиняется и очаровательно улыбается. Так эпично чихать умеет только он.       Минги требуется несколько долгих секунд, чтобы сообразить, что Чон Уён здесь забыл, и почему приветственно машет им двоим, огибая столики и расстёгивая белоснежное полупальто. Лишь позже нагоняет осознание, что это сам же Минги позвал его на сеанс утешения Бэмби. Однако этот самый сеанс однозначно вышел из-под контроля.

* * *

      Смех Уёна звучит громче всех остальных друзей, когда он в который раз мелодично заливается, срываясь на попискивание, и едва не роняет с края стола высокий стакан с молочным коктейлем.       – ...и на прошлом Зимнем балу этот дурак наступил на подол платья партнёрши своей! – Уён хихикает в кулак, звякая браслетом с камнями. – Как оно не порвалось!       – Да уж, так даже Ёсан не отжигал! – подхватывает Минги, пересевший к Хонджуну и закинувший руку через его плечо.       В который раз Уён видит эту картину и всячески старается изгнать из груди давящую зависть. Он рад за Минги, прекрасно видит, как тому комфортно с приютившимся под боком и повеселевшим Хонджуном. Мелкий уже и забыл, как с утра огрызался, да и сам Уён не привык держать зла – Ёсан если не с той ноги вставал весь первый год, то рычал и похлеще, устраивая бои без правил по поводу открытого окна.       Не видно теперь и Ёсана, пропадающего на побегушках у Пак Сонхва и однозначно нашедшего там и смысл, и любовь. Все друзья Уёна словно сговорились, перекучковавшись по парочкам, пока сам Уён давно оставил надежды дождаться от Юнхо чего-нибудь, похожего на свидание. Тот занимается неизвестно чем по жизни, уткнувшись в телефон.       Свой же телефон Уён старается лишний раз не трогать, неизбежно натыкаясь там на Чхве Сана. Тот, стало быть, понял и молчит, оставив попытки достучаться. И Уёну хотелось бы, чтобы Сан продолжил, что-то изменил, разрушил эти дурацкие правила, которые сам же Уён придумал, оцепив себя ими, как кандалами.       – А где вообще проходит Зимний бал? – спрашивает Хонджун, уже потихоньку подъедая недобитый десерт откинувшегося на спинку дивана Минги.       – О, тоже в вышке! – оживляется Уён и восторженно распахивает глаза. – Мы по учебке ходим обычно, а у них ещё есть парадный зал, он огромный! Там так красиво, и верхние ложи есть, и балконы на улицу! Вечно там дорамы снимают, вот бы для разнообразия кто из айдолов клип сделал... – тон сам собой переходит на мечтательный: – Я б в массовке снялся с удовольствием...       Минги издевательски, но по-доброму хихикает и отпивает чай из сиротской пол-литровой чашки Хонджуна. Сладкое зрелище начинает утомлять, потихоньку раздражая. Удерживая на лице открытую улыбку, Уён продолжает болтовню, особо не следя за собственной мыслью. Может, ему станет легче со временем.       Конечно же станет. Никто не застрахован от рисков, и даже такой мастер над сердечными делами, как Чон Уён, мог оступиться на любой из своих целей, втрескавшись по уши. Погоня за сексом стала его спортом, но всем бабочкам в животе он лично поотрывает каждое крылышко по очереди.       Окрашенные в цвета трепета, радости и психоделичных переливов любви, бабочки заполоняют Чон Уёна доверху, делая все его попытки безуспешными. Он хочет точно так же спокойно сидеть в компании под боком хрипло смеющегося Чхве Сана, который ну явно обнимет за шею так, что вот-вот переломает своей каменной бицухой, и наверняка в покое не оставит, попутно облапав и за талию, и за бёдра, и за колени...       Уён сосредоточенно отпивает из трубочки, распинывая бурные фантазии по углам сознания. Ему это не надо.       Не нужны чувства. От Сана необходимо отказаться, как от достигнутой цели, и вернуться к привычной жизни. Сан, которого он знал, уже сломал бы ему за это пару рёбер. Сан, которого он видит каждый день, молчит, хмурится и даже не смотрит в его сторону.       Уён хочет, чтобы Сан сделал хоть что-то, чтобы прекратить эти мучения. Нахамил, оскорбил в своих лучших традициях, но от Чхве Сана разит безысходностью. Через его гордый профиль сквозит ощущение испытанного предательства. Кажется, Сан нешуточно привязался.       Уён ненавидит сам себя.       – Вот блин, Бёль там застряла в школе... – выругивается Минги, что-то агрессивно набирая в телефоне. – Козлы ебучие, дождь идёт, так ни один таксист ехать не хочет!       – Ну в пробках все наверняка! – встревает Уён, морщась от ругани, напоминающей знатные обороты всё того же покорившего разум хулигана. – Акула сегодня уж точно поплавает.       – Пробки, не пробки, а забрать Бёль надо, – сквозь зубы отвечает Минги и шипит на рану на переносице, забывшись и попытавшись нахмуриться.       – Ты такой хороший брат, – улыбается Хонджун и задирает голову, чтобы глянуть на сосредоточенного Минги, а заодно демонстрируя пластырь на щеке.       – Господи, все побитые ходите, что за флешмоб у вас! – хихикает Уён и уже позже понимает, что пошутил неудачно.       Стремительно Хонджун утыкает поникший взгляд в стол. Минги же продолжает сосредоточенно тыкать большим пальцем в экран.       – О, за оверпрайс один согласился сюда подъехать! – взбешённо оживляется он и вскидывается, размахивая рукой для официанта. – Можно счёт?       – Сколько я должен? – невнятно бормочет Хонджун, на что увлечённый маршрутом водителя Минги только отмахивается и ерошит волосы на поникшей макушке.       С тяжёлым вздохом Уён отодвигает пустой стакан с разводами от взбитых сливок и через секунду со щелчком распахивает раскладное зеркальце, обмазывая губы бальзамом. Сегодня из него даже друг – совсем никудышный, ведь Минги просил помочь, поддержать своего оленёнка. Уёну же самому не помешала бы поддержка, да только поделиться своей драмой ему не суждено ни с кем.       В лёгкой суматохе все трое одеваются, а Минги уже висит на телефоне, прижатом плечом к уху, воркуя с младшей сестрёнкой. Он отвлекается только на то, чтоб приложить карту к терминалу и беспечно спрятать обратно в карман. Рядом с ним, поглощённым разговором, приунывший Хонджун выглядит особенно маленьким и потерянным, на что Уён аккуратно придвигается и одаривает того ободряющей улыбкой.       Спохватившись, Хонджун улыбается в ответ. Очень хорошо у него получается надеть нужную эмоцию в любом состоянии, да только Уёна не проведёшь. Он молча кладёт ладонь на чужое плечо и слабо сжимает.       Небольшая внешняя терраса кафе промокла насквозь, но спасает от дождя хоть немного благодаря навесу, с которого льют мощные струи холодной воды. Отойдя с прохода, Уён высматривает припаркованную белоснежную Акулу и прикидывает маршрут своего забега, оставив зонтик дома. Мокрый бок машины загораживает подползающее такси, и в ту же секунду Минги принимается бурно прощаться.       Получив свои крепкие объятия перед Хонджуном, Уён звонко желает удачи вдогонку скрывшемуся под дождём герою этого дня для попавшей в беду Сон Мунбёль. Бушующие небеса разражаются очередным громом где-то вдалеке.       – У тебя есть зонтик с собой? – нарочито энергично интересуется Уён, застёгивая пуговицы на полупальто. – Или, хочешь, подброшу до остановки? В гетто твоё не поеду, уж извини, мне б до себя доплыть...       В ответ раздаётся одно лишь молчание и шум падающей воды. Закончив с одеждой, Уён поворачивает голову и замечает, как по профилю замершего Хонджуна, глядящего перед собой пустым взглядом, стекают прозрачные слёзы.       – Ты чего плачешь? – вскидывает брови Уён, повернувшись уже полностью.       – Я не плачу, это дождь, – пытается улыбнуться Хонджун в ответ, но всё новые капли горошинами катятся по его покрасневшим щекам.       – Ты под навесом стоишь, болван, какой дождь! – смеётся Уён, но прерывается в тот же миг.       Резким движением Хонджун разворачивается и рывком кидается к нему. Тонкие руки цепко обхватывают спину, всё тело жмётся, а лицо утыкается в плечо. Уён успевает только отшатнуться и слегка развести руки, оторопев и распахнув глаза ещё шире. Пару секунд Хонджун молчит, но вскоре надрывно втягивает воздух и давится беззвучными рыданиями, ещё крепче заключая Уёна в объятия.       Прежде, чем среагировать, как надо, Уёну охота зарыдать следом. Он понятия не имеет, что так тревожит Хонджуна, но зато едва сдерживает собственную боль. Он так устал, так невообразимо запутался в собственных чувствах. Так измучился одиночеством, которое всегда приходит под конец очередного забега на чей-нибудь член, без раздумий, без права выбора, но с давящей совестью под финал выступления.       – Ну что ты, в самом деле... – пытается шутить Уён и на секунду вскидывает голову высоко вверх, часто моргая и сдерживая подступившие слёзы. – Хорошо, хорошо, давай в гетто поедем, не убивайся так!       В ответ Хонджун разражается истеричным смехом сквозь слёзы и активно мотает головой. Мягко посмеиваясь, Уён обнимает его хрупкие плечи и поглаживает, легонько прижимая к себе поближе.       – Ты прости, если я имя не так сказал утром, – сочувственно говорит он, проводя ладонью уже по волосам на дрожащей макушке. – Я исправлюсь, Ким Хонджун.       – Уён, а ты мне сделаешь новое лицо? – приглушённо перебивает Хонджун, вдруг замерев.       – Операцию тебе оплатить, что ли? – продолжает смеяться Уён. – Так мы оба несовершеннолетние, я тоже хочу!       Мотая головой, как фарфоровый болванчик, Хонджун неловко отстраняется и оттирает нос ладонью, поднимая заплаканные глаза со слипшимися длинными ресницами.       – Н-нет, я про макияж... – бодрится он, всё пытаясь улыбаться, но проигрывая дрожащим щекам. – У тебя так здорово получается, а мне бы замазать витрину свою битую. Научишь?       От этого вопроса нечто в груди неизбежно теплеет. С протяжными звуками умиления Уён разглаживает куртку на его плечах и мягко щипает за щёки, вынуждая улыбнуться уже по-настоящему.       – Конечно научу! – сияет Уён и аккуратно поправляет сбившуюся чёлку на чужом лбу.       Похоже, ещё один гадкий утёнок стремится под его крыло в желании стать красивее. И для Чон Уёна нет ничего лучше, чем признание его талантов в этой стезе, на фоне чего даже внутренний раскол понемногу сглаживается.

* * *

      Ледяные капли падают на макушку одна за другой, впитываясь в волосы. Чонхо наблюдает за ручейками воды, текущей по плитке поребрика, рассматривает, как прозрачная мини-речка безуспешно штурмует борт его ботинка. Понадобилась целая вечность, чтобы переобуться в гардеробе, ещё больше времени ушло, чтобы преодолеть бесконечную главную аллею и выйти за ворота академии.       Чхве Чонхо сделал главное – вынес себя за пределы территории. Отойдя подальше от охраны, он стоит на месте и не считает минуты, равно как и капли дождя, падающие на голову. На этом его полномочия и возможности кончились. Чонхо чувствует себя пустым телом, не понимающим, какие дальше будут указания. Фоном вертится мысль, что таблетки не действуют. Мысль эта такая же безучастная, как и вода, что просто огибает препятствие и струится дальше по небольшому склону.       В глубине сумки лежит два чёрных конверта. Две чёрные метки, два проклятья. И неизвестность душит Чонхо, заставляя даже страх тупеть и неприкаянно скитаться на задворках сознания. Может, всё же и действуют таблетки, заглушая паническую атаку вместе с остальными эмоциями. В голове настолько пусто, что можно услышать, как эхом разносится яростный в своей громкости смех.       Привет из далёкого октября прошлого года. Чонхо моргает, чувствуя, как промокшая одежда прилипает к телу. Поднявшийся ветер приносит за собой ворох крупных капель с листьев деревьев, окатывая с ног до головы и пробирая холодом. Чонхо хочет, но не может двинуться с места.       В этом нет смысла. Смех усиливается, множится, превращается в многоголосый вой многоликого чудища, затаившегося в темноте. Доктор говорил, что надо считать до четырёх, а потом выдыхать. Потом снова вдыхать. Среди смеющихся голосов можно узнать некоторые. Чхве Сан, например, имеет уникальный тембр, и хорошо, что у них со сводным братом нет ничего общего, иначе...       – Чонхо! – доносится запыхавшийся голос вместе с чавкающими звуками быстрого бега по лужам.       Отозвавшись на имя, Чонхо поднимает голову, поворачивая, отчего с промокшей чёлки срываются мелкие капли. Вдоль поребрика к нему мчится Ёсан и тормозит напротив, едва переводя дыхание.       – Ты с ума сошёл? Чего стоишь мокнешь?! – Ёсан смотрит во все глаза, и из-под накинутого капюшона пробиваются слипшиеся светлые прядки.       Он ещё несколько раз выругивается, после чего обеими руками хватается за края капюшона на куртке Чонхо и резким движением накидывает на голову. Тепло окутывает затылок и уши, а шум дождя приглушается, отчего вмиг становится уютнее. Исчезает и серая улица, и грозовое небо. Остаётся только взволнованное лицо Кан Ёсана, который замирает, невольно согревая дыханием замёрзший кончик носа Чонхо.       Взгляд Ёсана напряжён и сосредоточен. Он даже что-то говорит, повторяет одно и то же слово в разных вариациях. Чонхо озадаченно смотрит в ответ, со скрипом пытаясь сообразить, что от него хотят. Ёсан кажется таким живым среди безучастного потопа. Как пятнышко радуги, которое случайно выскочило из-за туч раньше положенного.       – Чонхо! – имя вновь возвращает в реальность. – Ты пил свои таблетки?       – Да, – сквозь толщу воды в уши проникает собственный бесцветный голос. – Я в порядке, правда.       – В порядке он, ага... – бормочет Ёсан, нервно покусывая губу и юрко бегая глазами по сторонам. – Блять, машина служебная, пойдём отсюда!       Он спохватывается и за секунду вцепляется в ладонь Чонхо своею, тонкой и горячей, утаскивая прочь с невиданной силой. Сопротивляться нет никакого желания. Есть лишь вопрос. Почему Ёсан порозовел до корней волос, на ходу спешно оборачиваясь через плечо в сторону ворот?       Служебная машина. Пак Сонхва. Плывущий мозг едва может увязать всё в одну картинку, но в то же время подкидывает гениальные пространные ответы. Чонхо знал, что Юнхо и Уён встречаются, когда об этом по академии даже речи не шло. Вот и теперь понимает прекрасно, что происходит.       Только что тогда у Ёсана со щекой?       – Вот, садись! – командует Ёсан, и сам же приземляет Чонхо на скамейку.       Стеклянная прозрачная остановка пустует в ожидании редких автобусов, но под крышей хотя бы относительно сухо. Сухо и во рту у Чонхо, но он вновь залипает. Смотрит через дорогу на глухую ограду чьего-то частного владения. Парк, или санаторий, или просто дом с большим садом. Кто там живёт?       Мысли плавают в мороке бессознательного. Посуетившись без цели, Ёсан приземляется рядом и утыкается в экран телефона.       – Нихрена не могу такси вызвать уже битый час! – сокрушается он, не переставая ёрзать и мониторить водителей в округе. – Такими темпами с братом на его байке поеду, только вот хрен там. Я его тоже не пущу по такой погоде, сам убьётся, и меня убьёт...       Раздражённый голос переходит в неразборчивый бубнёж. Ёсан переживает о Чхве Сане с яркой эмоцией волнения под бронёй иронии и сарказма, а Чонхо понятия не имеет, за что Сана можно так любить. Его хриплый издевательский смех отравляет сознание не хуже конвертов, что тяжким грузом прибивают к земле. Чонхо помнит этот смех.       – Чонхо, кончай прикалываться, я сейчас скорую вызову, а она тоже хер приедет!       Теперь точно такое же волнение в ломающемся голосе Ёсана направлено в сторону потерявшегося в пространстве Чонхо. Имеет смысл считать до четырёх. Ещё раз, и ещё раз...       Левую руку приятно согревает тепло чужих ладоней – Ёсан спрятал телефон и вцепился сразу двумя, не сводя пристального взгляда.       – Просто получил приглашение на Хэллоуин... – еле выдыхает Чонхо и медленно сглатывает.       Юнхо сказал ему быть сильным. Такая простая фраза кажется невыполнимой миссией против давящего, душащего, гадкого чувства безысходности.       – ...так круто же! – оживляется Ёсан и трясёт его ладонь в своих. – А мне чего не прислали? А кто тебе дал? Круто, повеселишься там!       – Ага, как в прошлый раз... – скорбно выдавливает из себя Чонхо, в шумном выдохе прикрывая глаза и откидываясь на стеклянную стенку за спиной.       Быть сильным. Кто этому научит?       Чонхо не видит Ёсана, но чувствует, как тот машинально поглаживает большими пальцами тыльную сторону его сжатой ладони. Ёсан молчит слишком долго, но его тонкие пальцы своей дрожью выдают нарастающее волнение.       – Ты про эту традицию дебильную, верно? – спрашивает он так тихо, что почти сливается с шумом дождя. – Может, не будет её в этом году? Там же общага была, идиотов полно, а тут явно ж выезд...       – И потому позвали меня и Хонджуна, – грустно растягивает губы в улыбке Чонхо, вновь открывая глаза.       Громкий смех, пинки, тычки, плевки... Сложно быть сильным, когда однажды уже стал избранным для той самой «дебильной традиции». Сердце бьётся спокойно и размеренно, убаюканное препаратами, которые после того случая пришлось заменить на более сильные. Чонхо сглатывает, понимая, что под прицелом не только он.       Но и Ким Хонджун. И даже Кан Ёсан, что увернулся в прошлый раз, но теперь тоже может получить ужасный конверт. Притихший Ёсан всё так же держит его за руку. Тепло ладоней помогает оставаться в реальности.       Чонхо должен быть сильным, ведь сегодня едва не увидел в глазах Юнхо не усталость, а самое настоящее разочарование. Потому он вяло, но целенаправленно достаёт свой телефон свободной рукой.       – Давай отвезу тебя, – бесцветным тоном говорит Чонхо, набирая сообщение в чат охранной службы. – Если хочешь, можем и Сана взять.       – Чего? – в недоумении вскидывается Ёсан и хмурится. – Вертолёт вызывать собрался?       – Я несовершеннолетний, – бубнит Чонхо, утвердительно отвечая на уточняющие вопросы о количестве человек. – А охрана моего дома может отгонять машины жильцов на паркинг. В моём случае ещё и забрать могут на служебной.       Ёсан глубоко задумывается на несколько секунд, продолжая неосознанно, но приятно теребить согретую ладонь. Наконец, он выпускает руку и принимается агрессивно набирать сообщение, явно для брата, а затем и вовсе стартует прямой звонок. Чонхо хочется добраться домой и поскорее лечь спать. Он и сам не понимает, зачем делает такую услугу для Чхве Сана, но если от этого успокоится Ёсан – успокоится окончательно и уставший быть сильным Чонхо.