Seven Deadly Sins

      Погода словно ополчилась на весь мир, в частности – на академию, весь остаток недели обрушивая на шпили и башни ливень с дождём. Потоки воды текут по стёклам, а за ними света белого не видно. Серая тёмная пелена, где лишь изредка можно узреть тяжкую судьбу облысевших ив, клонящихся к земле от ураганных порывов.       Хонджун вылетает из столовой, прихватив с собой бутылку воды. Расстёгнутый пиджак мечется в разные стороны, открывая белую рубашку, пока одинокий ученик в коридоре поправляет лямку сумки и смотрит на часы.       Вернуться обратно и забрать свой поднос с едой уже нереально. Скорее всего, его или выкинули, или разобрали на части. Хонджун вздыхает и фыркает, убирая со лба падающие волосы.       Стихия не пощадила его причёску с самого утра, и теперь пряди живут своей жизнью. Звуки шагов глушат широкие ковровые дорожки, расстеленные повсеместно, и оттого путь от столовой через само здание становится чуточку уютнее.       Академия стала для Ким Хонджуна родным домом. По крайней мере, роднее собственной квартиры. Ему привычны разговоры на переменах с Чонхо и Ёсаном, перемигивание с Уёном, который сидит в другом конце класса и постоянно мечтательно смотрит в окно. Даже Пак Сонхва, что теперь снисходит до простых смертных и появляется в открывшейся гардеробной, кажется частью некой странной большой семьи вместе со своим извечным спутником Чон Юнхо, напоминающим охрану, когда придерживает входящему президенту дверь.       И в семье этой, что говорится, не без урода.       Хонджун не успел даже попробовать свой обед. Ему этого не дал сделать Чхве Сан, с которым получилось столкнуться по пути к ближайшему столу. Достаточно было случайно задеть того плечом.       Школьники всех параллелей плотно столпились у прохода, оставив настолько мало места, что с подносом еле пролезешь, но Хонджун быстрым и уверенным шагом пошёл вперёд, не заметив, что там же, в этой толпе, стоит Сан. Спиной к нему.       Ничего не расплескалось, ничего не перевернулось, но одного злобного взгляда Хонджуну хватило, чтобы растерять весь аппетит и в спешке ретироваться с места аварии.       Общая тусовка не помогла – Сан будто озлобился ещё больше, и теперь постоянно косится на них с Минги. Хонджуну пришлось буквально сбежать, чтобы суп из тарелки не оказался на его голове и дорогущей форме.       Ведь Минги опять не достучаться в чате и не дозвониться. Может, занят. А может, курит со своими более крутыми друзьями-старшеклассниками где-нибудь на верхних этажах. Без Минги уже не получается так бодро смотреть в злые глаза Сана, но оба этих болвана так и не думают мириться.       По крайней мере, Уён утверждает, что Сан не хочет говорить о Минги. Сам же Минги отмахивается от любых упоминаний о драке и старается не трогать лишний раз заживающую переносицу. Этим двоим точно не нужно больше конфликтов, ну а Ким Хонджуну не нужно новых проблем.       Он быстрым шагом выворачивает за угол и заходит в знакомый туалет. Здесь уже блестит во включенных лампах новое зеркало, перед которым Хонджун встаёт, оперевшись руками о раковину и опустив голову. Юнхо сдержал своё слово, и к настоящему виновнику порчи имущества не было ни единого вопроса.       Интересно, что староста попросит взамен?       Страх отступает под вереницей разных дум, но на его место приходит усталость. Тягучая и дотошная. Может быть, Хонджун и ответил бы, если бы Сан не был чёртовой машиной для убийств. Он сам видел, как тот смог почти вырубить Минги. Который намного выше, и которого... не хватает.       Очередной порыв холодного ветра распахивает окно настежь, и косые крупные капли дождя валятся на отмытый пол. Спохватившись, Хонджун подскакивает и спешит вернуть створку в раму. Он проворачивает ручку, стараясь не оскальзываться на влажной плитке. И как он сразу не обратил внимание на излишне громкий шум улицы? Кто-то открыл окно специально?       Хонджун глубоко вбирает воздух в легкие, выдыхает, но резко оборачивается на ряд деревянных перегородок. Сразу заметить чьи-то ноги из-под двери дальней кабинки сложно, зато гортанные звуки услышать гораздо легче. Кого-то не слабо выворачивает, и теперь, в тишине, это слышно намного отчётливей.       Решив проверить бедолагу, Хонджун сжимает бутылку в руке и осторожной поступью подходит к нужной двери. Тянет за ручку без особых усилий, и та медленно открывается.       Над унитазом Минги. Эти красные волосы ни с кем не перепутать. Хонджун растерянно хлопает ресницами, но приходит в себя в ту же секунду. Он подбегает к стойке с бумажными полотенцами и набирает целую кучу в руки. Нашлась пропажа.       Когда он возвращается, то Минги, уже опёршись спиной о выложенную светло-голубым кафелем стену, устало глядит на ситуативного помощника. В глазах читается откровенная досада, но сил что-то сказать явно не находится. Его губы блестят, а щёки и подбородок мокрые.       – Прости... – Хонджун не знает, за что извиняется, но точно чувствует, что должен это сделать сейчас. – Я... я помогу?       Он заходит в кабинку и садится на корточки перед Минги.       – Вали отсюда... – хрипит тот, но говорить дальше не может.       Минги накрывает ещё один приступ рвоты, и он склоняется над унитазом.       Хонджун смотрит с сожалением, а затем дотрагивается осторожно до содрогающихся лопаток, заботливо поглаживая. Как будто это как-то поможет сейчас. Минги даже огрызаться начал, что на него совсем не похоже.       – Да ладно, неужто такая дрянь сегодня в столовке? – с лёгкой улыбкой пытается подбодрить Хонджун, но всё равно чувствует беспокойство. – Может, к медичке сходить? Выглядишь паршиво.       Минги откашливается и снова прижимается к стене спиной, прикрывая глаза и тяжело дыша. Хонджун облизывает губы и поджимает их, а после тянет руку с бумажным полотенцем к мокрому подбородку. В следующий миг Минги резко хватает его запястье, с силой сжимая.       – Только попробуй кому-то распиздеть об этом.       Минги хочет казаться злым, угрожающим, но севший голос не позволяет.       – Да что не так с тобой? – вскидывается Хонджун, хмурясь. – Я не собирался кому-то говорить! Хотел просто помочь.       Он резко отдёргивает руку, открывает свою бутылку воды и протягивает ту Минги. Одноклассник охотно её принимает, прижимается к горлышку губами, полощет рот, а после сплёвывает в унитаз и залпом выпивает половину. Ему явно становится легче.       – Спасибо, – наконец-то звучит благодарный сиплый голос, пока Минги вдыхает полной грудью, успокаиваясь после приступа.       – Было бы за что. Я вытру? – Хонджун старается собраться с мыслями. – Так быстрее будет. Скоро перемена кончится.       Минги кивает. Хонджун протягивает несколько бумажных полотенец, а сам остатками начинает вытирать чужую щёку, спускаясь немного к шее, пока Минги неловко повторяет то же самое с другой стороны.       В этот миг он выглядит таким уязвимым, будто был застукан за чем-то абсолютно ужасным. Ворох мыслей крутится в голове, и Хонджун молча хмурится.       – Так может, к медичке пойдёшь, всё же? Прополоскало тебя знатно, – едва слышно всё же нарушает он тишину.       – Не нужно, Бэмби, всё нормально. У меня такое бывает иногда, – голос всё ещё хрипит, будто Минги его сорвал. – Прости, что я тебя за руку схватил так...       Минги мнётся от неловкости и кусает губы. С ним точно что-то не то, и дело не в отравлении.       – Я не хотел, чтобы кто-то видел меня в таком состоянии.       Хонджун и правда впервые видит вечно смеющегося вместе с толпой Минги одиноким в своей проблеме. Это ведь точно проблема. Что-то, о чём он слышал и даже догадывался, когда одноклассник начинал капризничать на любую еду. Но Хонджун старается улыбнуться, показывая своё дружелюбие.       – Всё в порядке. Хорошо, что не ударил, как этот ваш Чхве Сан, и на том спасибо, – отшучивается он, на что Минги резко хмурится.       – Он тебя ударил?       Беззлобно хмыкая, Хонджун лишь аккуратно убирает красные пряди с чужого оба, стараясь не зацепить боевое ранение.       – Ты уже назащищался, успокойся, – хихикает он. – А у меня быстрые ноги, люлей не боятся!       – Ублюдок этот Сан... – устало выдыхает Минги, и пытается машинально потереть переносицу, но шипит, зацепив место удара.       Чудом там не образовался синяк. С трудом поднявшись на ноги, не без сторонней помощи, Минги принимается умываться. Хонджун же пытается припомнить, как называется эта штука.       Булимия?       То, чем девчонки любят загоняться, доводя себя до истощения. Булимия... у Минги?       Тот вытирает руки, полощет рот, после чего брызгает пару раз водой в лицо и уставляется на своё отражение, собирая мысли в кучу. Минги такой жизнерадостный и беззаботный, но необоснованная злоба и одномоментный страх в его глазах не дают Хонджуну покоя.       Выпрямившись, он берёт из рук Хонджуна свою школьную сумку.       – Ещё раз спасибо, только это... – Минги прижимает указательный палец к пухлым губам. – Никому, окей?       – Окей, – Хонджун кивает, закидывая на плечо лямку. – А теперь пообещай мне в ответ, что расскажешь, как будешь готов.       Он ляпает это быстрее, чем успевает сообразить, и теперь с ужасом ждёт, когда Минги вновь разозлится. Но тот лишь смотрит в ответ. Долго, задумчиво, отчего охота вслушиваться в его медленное дыхание. Хонджун медленно сглатывает и приоткрывает губы. Ему бы разрядить эту обстановку какой-нибудь шуткой, но голова пустеет.       Разве он не заслуживает доверия?       – Добро... – тихо говорит Минги и поджимает губы. – Отвратительнее вещи ты всё равно больше не увидишь в этой жизни, так что расскажу на досуге.       Медленно Хонджун хлопает глазами, пока собственное дыхание выкидывает какие-то странные фокусы, усиливаясь и сбиваясь, а сердцебиение учащается от смутной радости. Сон Минги ему верит.       Минги ему доверяет.       – Земля вызывает Бэмби! – говорит одноклассник чуть громче, и закашливается сквозь улыбку.       – А? – по-дурацки переспрашивает Хонджун.       – На матан опоздаем, говорю!       Минги так искренне улыбается на глупый вид Хонджуна, словно буквально только что его не приходилось вытирать после жуткого приступа. Но от этого даже легче. Хонджун мигом подхватывает это настроение, заводя разговор про надоедливого математика, который уже успел вынести мозг бесконечными тестами.

* * *

      Сонхва искренне не переваривает педсоветы. Дело даже не в ярком верхнем свете, что давит на мозг, и не в монотонности некоторых учителей, считающих, что их личная проблема с дисциплиной некоторых учеников должна касаться именно президента. По сути – должна.       По факту всегда хочется ответить настойчивому в своих жалобах физику, что это сугубо его вина, раз учащиеся зевают на его уроках. Сонхва и сам частенько клонится в сон на очередном разборе теории волн, а уж особенно охота зевнуть сейчас. Но нельзя.       Он всё ещё сидит ровно, как статуя, и только пронзительный взгляд в ответ мешает физику насесть на президента с нотациями. Никто из учителей не рискует так делать. Все, естественно, потом жалуются Чон Юнхо, но Сонхва это уже вовсе не касается.       Лишь бы не трогали его. Возможно, Сонхва научился этому тяжёлому взгляду от отца, может, унаследовал, а может выработал сквозь долгие попытки не пропускать в свой мозг мусорную информацию. В любом случае, его холодное строгое выражение лица служит в этот момент непроницаемым щитом.       Под которым творится суматоха, неразбериха и смутная грусть. За шумоподавляющими окнами не слышно ревущую стихию, да и сам Сонхва сидит спиной к серым стёклам, однако непогода шквальным ветром будто воет в нём самом. От тоски, от одиночества. От злости.       Он не разговаривает с отцом. Мама пропадает на работе, её и так не выловить, а директор для Сонхва всё больше и больше становится зоной отчуждения. Каким-то образом родители не додумались звонить отцу Юнхо и проверять, действительно ли Сонхва остался ночевать там.       Его мать верит его лучшему другу больше, чем собственному сыну. Его отец предпочитает смотреть на секретаря президента чаще, чем на самого президента.       – Все ли вопросы мы обговорили? – слышится зычный голос директора.       Сонхва медленно переводит взгляд. Отец сидит на его месте во главе стола, в том самом конференц-классе, где проходят собрания совета.       – Не все, – поставленным звенящим голосом провозглашает Сонхва и поднимает руку, тут же кладя её на стол ближе к центру. – Я намерен в который раз поднять вопрос общежития.       – Тогда стоило внести его в повестку дня, господин президент, – чеканит отец в ответ.       Его холодные глаза буравят насквозь, но Сонхва не намерен сдаваться.       – Трёхэтажное здание на множество квадратных метров, со всеми удобствами, с массой вложенных средств, пустует, пылится и разрушается посреди территории, как заброшенный склеп. Почему?       Он говорит всё громче, отчего собравшиеся учителя заметно тушуются. Да и плевать.       – Мы на педсовете, а не на собрании спонсоров академии, Пак Сонхва, – тон отца пугает, и маленькая пищащая мысль от этого мечется на задворках сознания. – И подобные вопросы не входят в сферу влияния президента ученического...       – Мой совет, по-вашему, должен украшения развешивать? – Сонхва гордо распрямляет плечи ещё больше. – Или спонсоров развлекать по праздникам? Я, как президент, представляю интересы учащихся. Какой пример им подаёт администрация, не разбираясь со слоном в комнате?       Резким движением руки директор захлопывает папку перед собой. Его немигающий взгляд устремлён на сына. Всё громче свистящая мысль в голове Сонхва – это внутренний крик о помощи. Но он не показывает этого ни единым движением мускул на таком же непроницаемом лице.       – Отучите ваших учеников курить на территории академии и бить школьные зеркала, – бесцветно выдыхает отец. – Тогда и поговорим. Педсовет окончен, всех благодарю.       Пытаясь как можно тише отдышаться, Сонхва дожидается, пока учителя покинут помещение вслед за директором. Он старается сосредоточиться, подрагивающими руками приглаживая рукава пиджака. Наконец, оставшись наедине с секретарём, он поворачивается к привычно сидящему рядом Юнхо.       – И о чём это он? – цедит Сонхва сквозь зубы, чуть наклоняясь вперёд. – Какие такие разбитые зеркала?       Потушив экран планшета, Юнхо выпрямляется и поворачивает голову, но в раздражении последующие слова президента выскакивают быстрее, чем тот успевает раскрыть рот.       – Только попробуй, вот только попробуй сейчас улыбнуться и начать свои сладкие речи. Не смей, Чон Юнхо.       Осёкшись, Юнхо сдвигает брови, но эмоция эта настолько мимолётна, что осталась бы незамеченной. Если бы только Сонхва не смотрел в упор. Он знает, что такое – злить этого человека. Он, к сожалению, помнит.       И не отдаёт себе отчёта, почему продолжает это делать, но собственная злость намного сильнее.       – Ким Хонджун разбил зеркало, – спокойно отвечает Юнхо, не отводя сосредоточенный взгляд в ответ. – Я всё уладил.       – Почему я узнаю об этом только сейчас? Почему при всех? – шипит Сонхва, сходу наливаясь яростью. – Кто дал тебе право действовать от лица совета?!       – Ты.       Сонхва едва не давится воздухом, вдруг глядя во все глаза.       – Ты дал право, – непроницаемое лицо друга пугает, пока тот говорит всё так же сдержанно. – И я решаю твои проблемы.       Медленно Сонхва выдыхает, от подобного отпора чувствуя лишь странно подбирающееся успокоение. Что с ним творится?       – Так почему же не посвятил меня хотя бы пост-фактум? – переспрашивает он уже тише и чуть более иронично.       – Потому что уже на утро ты об этом забудешь.       Вместо ярости живот хватает цепкое и неудобное чувство чего-то колкого. Задержав дыхание, Сонхва громко фыркает и отбрасывает волосы со лба лёгким движением головы. Он делает вид, что не знает, о чём говорит Чон Юнхо.       Но он знает.       Он помнит холодное утро в отеле. Помнит поездку на такси в полном молчании. Как Юнхо пытался с ним заговорить, но Сонхва не мог даже посмотреть тому в глаза.       Ему было так стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю от накатившего позора за собственный срыв.       – Послушай, Юнхо... – уверенность беспощадно покидает голос, пока Сонхва отводит глаза в сторону. – Будь добр, забудь всё, что происходило в том отеле.       – Ты так даже меня легко забудешь, Пак Сонхва, – тихо выдыхает Юнхо в ответ.       И силы окончательно покидают уставшее от напряжения тело. Сонхва не может поднять взгляд, отворачиваясь обратно к столу. Собственные мысли устраивают саботаж, крутятся тайфуном из вспышек злости и слишком простого отчаяния.       Сонхва, кажется, готов вновь зарыдать прямо здесь, агрессивно кусая себя за щёку. Он игнорирует неторопливые сборы друга, уставившись на столешницу перед собой. В голове так много мыслей, и теперь их некуда выплеснуть.       Его личный дневник канул в небытие ровно с того вечера, и Сонхва давит в себе параноидальные настроения. Он специально не подписывался, намеренно не использовал имён и привязок к событиям. Он лишь последовательно изливал свои эмоции и всегда – всегда – носил эту вещь с собой.       Дома у Сонхва всё по полочкам, в служебной машине ничего не нашлось. Он обронил свой дневник где-то в школе. И это – его худший кошмар.       Юнхо ведь знает его почерк. Если бы дневник нашёл Юнхо, то отдал бы, верно? А если бы прочитал...       Что сказал бы Чон Юнхо, если бы прочитал абсолютно всё, что на душе у Пак Сонхва? Говорил бы он тогда настолько ужасающие вещи?       Слышится шорох стула, и помощник поднимается на ноги. Сил последовать его примеру нет абсолютно никаких – всё уходит на то, чтобы заново не шмыгнуть носом. Если бы только его лучший друг мог понять, что за хаос творится за непроницаемой маской школьного принца.       – Пойдём в библиотеку, – звучит мягкий голос Юнхо откуда-то сверху. – Нам ещё стихи учить на литературу, надо всё успеть.       Его широкая ладонь появляется в поле зрения, приглашая взяться. Предлагая помощь. Может, Юнхо и не способен понять его эмоциональное состояние, но вполне понимает физическое.       Сонхва вскидывает голову в смутной надежде, что друг сможет прочесть в его глазах хоть что-то. Ответная улыбка же в кои-то веки не бесит.

* * *

      Щелчок настольной лампы разносится по тихому помещению читального зала, заставляя сидящего рядом Сонхва вздрогнуть и тут же тяжело выдохнуть. Мягкий свет разливается по столу с разложенными принадлежностями для учёбы, а буквы в собственной книге перестают плясать и расплываться. На улице уже чёртова темень от всё усиливающегося дождя, что не может не давить на головы всех присутствующих.       – Где там этот Ёсан? – шипит Сонхва, бесцельно поглаживая пальцем заучиваемые строки.       – Трудится.       Юнхо усмехается, в который раз перечитывая нудный сонет. Смысла в тексте нет, он весь – сплошной полёт философской мысли автора, но Юнхо не сдаётся. Если он не может найти логику, то старается придумать свою.       По такому же принципу он двадцать минут инструктировал Кан Ёсана, как правильно заваривать чай, и сейчас новобранец сдаёт экзамен, возясь в дальнем углу библиотеки. Энтузиазма новому помощнику не занимать, и записывает он всё подряд от руки в подаренный блокнот. Разве что по какой-то причине будто боится Пак Сонхва в два раза больше.       Что успело произойти за эти дни?       Юнхо давит нарастающую паранойю, силясь вникнуть в сонет хотя бы по повторяющимся словам. Даже если он будет находиться рядом с Сонхва круглыми сутками, то всё равно что-нибудь да упустит. Ему жизненно необходимо перестать охранять королевское тело от посторонних контактов, иначе Чон Юнхо сойдёт с ума быстрее, чем поймёт это.       Ему уже кажется, что что-то произошло буквально за время, когда он ночь напролёт держал Пак Сонхва в крепких объятиях. Ещё вечером это был его самый близкий и лучший друг. Уже утром школьный принц на глазах покрылся ледяной коркой безразличия, а горящие глаза его погасли, как звёзды на рассвете.       У Пак Сонхва слишком тяжёлая жизнь. Так при чём же здесь Чон Юнхо?       Текст никак не лезет в голову, и грудь прогибается на медленном выдохе. Ещё пару недель назад Юнхо мог сказать, что просто устал, но теперь он балансирует на грани между смирением и безысходностью. Вспышки гнева президента перестают его пугать, не задевая ни внезапностью, ни отсутствием вменяемого повода.       Юнхо больше не может разделять чужую боль наряду с собственной. Не когда его лучший друг отбрасывает его на задворки сферы интересов до момента, когда нужно сорваться вновь.       – Что не так? – устало спрашивает Сонхва, в изящном жесте подпирая подбородок свободной ладонью.       Выпрямившись, Юнхо поворачивается и устремляет прямой взгляд на прекрасного юношу, в которого так незаметно превратился неказистый подросток из средней школы.       Если бы Юнхо поцеловал его прямо здесь, прямо сейчас... что бы произошло?       И почему его Сонхва из раза в раз отделяет всё более толстое стекло проблем, против которых когда-то они вдвоём клялись бороться плечом к плечу?       – Ангел безмятежный, знаешь ли ты горе? Возгласы страданья, слёзы сожаленья?       Голос Юнхо звучит так тихо, что сливается с шелестом частых капель, бьющихся об оконное стекло. Сонхва внимательно смотрит в ответ, медленно отнимая руку от лица.       – Ночи бесприютной страшные виденья, ужасы паденья, думы о позоре... – с трудом говорит он, не отводя цепкого взгляда, в котором всё же брезжит нечто живое.       – Ангел безмятежный, – с лёгкой грустью шепчет Юнхо. – Знаешь ли ты горе?       У Шарля Бодлера стихи намного лучше тех, которые нужно учить теперь. Когда-то Юнхо и Сонхва знали даже французский оригинал. Когда-то они хотели попасть в настоящую академию девятнадцатого века. И первый год старшей школы дал им эту иллюзию.       Сонхва помнит эти стихи, и оттого сердце бьётся немного быстрее. Может, не всё и потеряно?       Пока они смотрят друг на друга, вновь обретя возможность понимать мысли без слов, остальное теряет важность. Порой Юнхо кажется, что их прекрасную дружбу испортил лично он.       Возжелав того, чего не следовало бы.       Кан Ёсан появляется из-за книжных стеллажей так тихо и внезапно, что Сонхва едва не вздрагивает, опуская взгляд в книгу. Неся поднос с несколькими чашками, новый помощник удивительно горд собой.       – Благодарю, – мягко отвечает Юнхо за президента и переносит свою чашку ближе.       Ёсан кивает, растягивая губы в сомкнутой улыбке. На мгновение кажется, что Юнхо смотрит в зеркало. Что это какая-то более новая модель его самого, повторяющая всё в точности по инструкции. Пугающе быстро схватывающая то, что Юнхо вырабатывал годами.       – Вы меня зовите, если понадоблюсь, – бормочет Ёсан и слегка кланяется, сложив руки перед собой. – Я здесь недалеко.       Удивительно, что президент воздерживается от язвительных комментариев, лишь молча отпивая чай. Они успели каким-то образом подружиться?       Юнхо прекрасно осознаёт, что если продолжит об этом думать, то мозг его взорвётся от нехватки переменных в образовавшемся уравнении. Он не должен охранять Сонхва вечно. У Пак Сонхва могут, и должны быть ещё друзья.       – Знаешь, мой дорогой друг, – вдруг вполголоса заговаривает президент. – Давай-ка мы с тобой покончим с этим бессмысленным занятием через полчаса и пойдём посоединяем Моцарта?       Радость вспыхивает в груди лишь на секунду, преследуемая нескончаемой змеёй списка обязательных дел. Почему именно сегодня?       – С удовольствием, мой принц, – Юнхо пытается улыбнуться, но получается слишком вымученно. – Однако я уйду пораньше.       Он прекрасно знает, что будет дальше, но разочарование в косом взгляде Сонхва бьёт каждый раз одинаково больно. Удивительно, что тот вновь не взорвался. Сонхва лишь вздыхает и откидывается на спинку своего кресла, укладывая окольцованные пальцы на подлокотники.       Юнхо опускает взгляд на строки, становящиеся абсолютно нечитаемыми.       – Я не могу отказать, у меня дела, – говорит он вполголоса. – Первую часть я разобрал, потому мы можем всё успеть.       – Кому ты отказать не можешь? – непривычно грустно выдыхает Сонхва. – А мне можешь? Бодлера прочитал и всё, достаточно?       Голова начинает болеть не то от этих слов, не то от телефона на столе, который очень вовремя начинает вибрировать входящими сообщениями. Только двое людей могут так настойчиво закидывать старосту уведомлениями, если им что-то срочно надо. И один из них сидит рядом, устремив взгляд за серое окно.       – Всё очень изменилось, Чон Юнхо... – меланхолично продолжает Сонхва, постукивая пальцами по подлокотнику. – Ответь уже, не мучай человека.       С тяжкой покорностью Юнхо изучает входящие и напряжённо стискивает зубы. Уён ищет его, и сегодня эти сообщения не поигнорируешь.       «Ты в библиотеке? Я сейчас подойду.»       Домотав до конца горы фраз и стикеров, Юнхо еле сдерживается, чтобы не приложить ладонь ко лбу. Стало быть, Сонхва его убьёт, если придётся покинуть своё место прямо сейчас. Агрессивно Юнхо набирает ответные вопросы и предупреждения, но те остаются непрочитанными. Естественно.       – Принц Сонхва... – Юнхо и сам не знает, какая фраза может спасти его положение. – Я всё делаю лишь ради тебя.       – Говоришь ты много, Чон Юнхо, – скептически подмечает Сонхва и подхватывает книгу, знаменуя конец диалога.       Ледяной купол, железный занавес падает между ними так стремительно, что, кажется, даже Юнхо не способен относиться к этому привычно. Раньше – мог. Теперь же...       – Юнхо! – слышится звонкий голос Уёна, прерываемый шиканьем внезапного Ёсана.       Обернувшись, Юнхо замечает привычно лучезарную улыбку. Уён машет ему из-за книжной полки, подзывая к себе.       – Что? – полушёпотом спрашивает староста, не намереваясь вставать, и слегка хмурится.       – Иди сюда, говорю! – шепчет тот ещё настойчивее под звяканье собственных серёжек.       В тягостном молчании Юнхо медленно переводит взгляд на президентский профиль. Сонхва смотрит в книгу, напрочь игнорируя происходящее. Внутри подбирается смутная злость, когда вырисовывается понимание ситуации. План Чон Уёна очевиден.       План прекрасен. Юнхо поднимается и старается как можно скорее выйти, на ходу подхватывая вошедшего за локоть и потащив за собой. Тот шипит и фыркает, не нарушая больше тишину, и возмущённо вскидывается уже когда оба выходят за тяжёлую дверь в шумный коридор.       – Что тебе нужно? – чеканит Юнхо каждый слог, последние силы отдавая на крохи самообладания. – Что такого нельзя сказать на месте или в чате?       – Чон Юнхо, ты предлагаешь мне везде орать, что моя мама ходит по приёмам со школьником, притворяющимся её ухажёром?!       Уён часто моргает накрашенными ресницами, рефлекторно уперев руки в бока и привычно игнорируя их существенную разницу в росте.       – И всё же, – выдыхает Юнхо чуть спокойнее. – Почему не написал и отвлекаешь?       Он понял этот план с самого начала. Чон Уён слишком плохо скрывается, когда его широкая улыбка постепенно становится всё более ядовитой.       – Потому что соскучился по тебе, – мурлычет он, прижмуриваясь и нарочито выделяя последнее слово. – Любимый.       Юнхо наблюдает мстительное торжество во вновь распахнутых глазах его негласного бойфренда. Чон Уён сумел создать ему проблем. И Чон Уён, сам того не ведая, выбрал для этого лучший момент.

* * *

      Ёсан переворачивает страницу параграфа по биологии и невидящим взглядом рассматривает схему нервной системы человека. Если представить сейчас собственную, то наверняка каждая линия на теле будет гореть, светиться и звать на помощь. Частично его план удался, и дневник благополучно лежит в президентской сумке.       Осталось только дожить этот день и хоть немного привести голову в порядок. В планах домашнее перечитывание первой арки Мстителей, а пока стоит выучить чёртов параграф. И не обращать внимание на повисшую в читальном зале нервозность.       Уён сегодня должен быть на приёме с матерью, и неудивительно, что он дёргает неизменного кавалера Юнхо по любому поводу. Удивительно, что ему не лень стало приходить лично, однако на это Ёсан лишь слегка закатывает глаза.       Уён бесит своими эгоистичными замашками, которые Ёсан уже давно выучил и прекрасно знает. Вообще непонятно, как ещё донести ему масштабы нависающей угрозы, да и Ёсан не имеет такой цели. Он и сам умудрился проебаться так, что теперь просто молится всем богам.       Лишь бы пронесло.       От громкого хлопка двери вслед за вышедшими пресловутая нервная система прошибается током, но буквально через секунду слышится ещё один хлопок. Сонхва закрывает свою книгу и принимается собираться.       Осторожно подняв взгляд, Ёсан украдкой наблюдает за ровной спиной поднявшегося на ноги президента.       Красив, ужасно красив.       И абсолютно непредсказуем, потому внутренне Ёсан готов услышать новые приказы, чтобы тут же приняться выполнять. С одной стороны, хочется поскорее закончить этот день и добраться домой, с другой же...       Сонхва замирает над раскрытой сумкой на столе. Хочется зажмуриться и заползти куда-нибудь под шкаф, но только не думать о том, что это именно сейчас настал момент, когда дневник обнаружен на месте. Ёсан подбросил его обратно ещё в классе и верил в лучшее.       Хочется быть поближе к Пак Сонхва, он давно этого не отрицает. Но не таким же самоубийственным образом.       – Ёсан, – слышится тихий голос президента, и внутренности болезненно ноют от жуткого предчувствия. – Подойди сюда.       Задержав дыхание, Ёсан нервно поднимается с места и делает несколько шагов к пугающе ровной спине. Сонхва медленно оборачивается, а его прекрасное лицо, пронизанное леденящим душу холодом, заставляет сердце делать кульбиты в сдавленной груди. В руке у Сонхва чёрный блокнот в толстой обложке с железными краями. Дневник.       Ёсан сглатывает, опуская глаза в пол, и останавливается. Пожалуй, сколько бы он ни улыбался, а гнев школьного принца это всё равно не смягчает. Может, не в том секрет Чон Юнхо?       – Ты читал?       Сонхва не удостаивает ни контекстом, ни какими-либо наводящими вопросами, на что старательно выстраиваемая доказательная база Ёсана сыпется и разлетается в разные стороны, как поднятая ветром гора осенних листьев. Он не видит глаз президента, но пронзительный взгляд давит к полу стальным прессом.       Сонхва всё знает. Может, блефует. А может, Ёсан спалился на подлёте. А может у Ёсана попросту всё на лице написано, отчего он судорожно вздыхает и кусает приоткрытые губы.       – Отвечай, – цедит Сонхва сверху.       Любопытство родилось раньше Ёсана, и он уверен, что ни Уён, ни Минги, ни даже Сан не осудили бы его. Чего уж говорить о Хонджуне с Чонхо, те и вовсе выспрашивали бы подробности быта, нравов и личной жизни царской особы.       – Нет... – едва слышно и смазано шепчет он, пока пульс бьёт молотком по вискам.       Ёсан настолько боится, что даже притрагиваться к дневнику лишний раз давалось ему с крайне большим трудом. Он прочитал всего одну страницу, пока вникал, что именно попало в руки. Хочется хоть как-нибудь объяснить это Пак Сонхва, однако слова застревают, мысли путаются, а на глаза вот-вот навернутся слёзы.       Пак Сонхва никого не слушает, если уже вбил что-то себе в голову.       – Врёшь, – коротко шипит Сонхва.       И в следующий миг воздух разрезает резкий свист, а в голове оглушающим колоколом звучит отзвук сильного удара наотмашь. Ёсан в панике отшатывается в сторону, но теряет равновесие. Колени подкашиваются. В ушах звенит, а сердце в любую секунду готово проломить грудную клетку.       Он не понимает, как оказался на полу, и может лишь шумно дышать сквозь раскрытый рот.       Боль концентрируется на правой щеке, обнажая свои острые грани. Ёсан шумно сглатывает.       Сонхва его ударил. И Сонхва за это ничего не будет. Начищенные школьные ботинки президента расплываются перед глазами, туманящимися от слёз.       – В этом мире... – едва слышно шепчет Ёсан и быстро облизывает губы.       – Что ты там бормочешь?       Властный тон проникает в самое нутро, заставляя дрожать с ног до головы.       – В этом мире много вещей, которых стоит бояться... – упрямо продолжает Ёсан, – Но лишь с одной из них я не знаю, что делать.       Он цитирует ту самую страницу, врезавшуюся в память до фотографической точности.       – Больше всего на свете... я боюсь остаться в одиночестве.       Шумно сглотнув, Ёсан жмурится. Ему хочется заплакать или позвать на помощь, но и боль становится всё сильнее. Своя ли, обжигающая пострадавшую щеку? Чужая ли, обжёгшая душу?       Ёсан сжимается сильнее, услышав быстрое движение, и пытается если не отбиться, то хотя бы не попасть в цепкие руки. Но Сонхва до судорог крепко хватает его за локоть и тянет наверх, заставляя кое-как подняться. Паника подсказывает не противиться.       Не драться и бежать при первой возможности. Ёсан в ужасе распахивает глаза, метаясь в разные стороны, сдерживаемый за локти уже обеими руками. Он мимолётно встречается взглядом с Сонхва.       Тот донельзя побледневший, а значит – в бешенстве.       Теряя всякое самообладание, Ёсан скулит, как побитая собака, но в этот же миг врезается спиной в книжную полку. Давление слишком велико. У него кружится голова. А Сонхва... Сонхва целует его настолько несдержанно, что Ёсан...       Вылетает из реальности, как пробка из бутылки шампанского.       Сонхва его целует. Сжимая ладонями за локти, придавив всем телом, окутав с ног до головы своим дорогим парфюмом, который почему-то различается только на такой дистанции.       Это их первый поцелуй. Это первый поцелуй Кан Ёсана за всю его недолгую, но откровенно проклятую жизнь.       Он испуганно распахивает глаза, но те тут же закрываются сами собой. Ёсан слабеет, и сквозь мутную воду нахлынувших чувств способен различить и иные, чужие. Сонхва целует его с уверенностью, за которой скрыто страстное отчаяние, и Ёсану в моменте настолько искренне хочется каким-то образом прикоснуться к этой вспышке, что он приоткрывает рот и позволяет целовать себя ещё жарче.       Язык Сонхва стремительно проскальзывает вдоль ряда зубов, а его холодные ладони резко обхватывают пылающее от смущения лицо. От шелеста влажных звуков будто внутри самой головы та идёт кругом, набирая обороты. Ёсан теряет контроль над всем.       Особенно над телом, над выгибающейся под чужими пальцами шеей, над своим сдавленным дыханием и гулкими отзвуками пульса. Ему хорошо. Но ему страшно.       Паника подсказывает бежать со всех ног, и Ёсан жмурится, дёрнув головой. Вернувшаяся боль в щеке отрезвляет. Он пытается перевести дыхание, отскакивая и дрожащими руками сгребая все пожитки в сумку. Колени подкашиваются.       Сонхва молчит. На него страшно обернуться, даже украдкой, пока Ёсан молится, чтобы не быть вновь остановленным.       Он боится всего, а особенно – собственных чувств, облизывая горящие губы, пока со всех ног бежит прочь. Библиотека плывёт, а Ёсана шатает так, что тяжёлую дверь он открывает плечом и вываливается наружу в полном безумии.       Его только что целовал Пак Сонхва.       – ...вразнос? Или что ты предлагаешь?       – Помолчи, прошу, хоть секунду...       – Что значит «помолчи»?!       – Это значит «умолкни».       Ёсан опирается на стену и плечом, и ладонью, и щекой, пытаясь перевести дыхание и вслушиваясь в знакомые голоса за углом. Голос Уёна. Голос Юнхо. И странные, очень странные реплики. Они... ссорятся?       Должно быть, какой-то сон. Самый сюрреалистический сон Кан Ёсана, пытающегося выпрямиться и с удивлением глядящего на красные отпечатки поверх белой стены. Он прикладывает ладонь к саднящей щеке, быстро отнимает, поморщившись. На пальцах мазками остаётся алая кровь.       Чёртовы железные уголки чёртового личного дневника.

* * *

      Хоть Сан и старается выгнать из головы подобные мысли, однако не может более отрицать очевидное – он замечательным образом повернулся на Чон Уёне. Он ищет этого внимания. Он бродит по школе, огрызаясь на всех подряд, и не радуется ни спорту, ни болтовне в курилках, ни даже удачной возможности пристроить байк на ближайший крытый паркинг.       В сезон дождей, а уж зимой и подавно, гонять на том станет всё сложнее.       Но Сану и не хочется. Вспышки агрессии не находят выхода, и потому приходится самостоятельно... искать внимания.       Уён занят всем, чем угодно, отвечая невпопад, а то и оставляя сообщения непрочитанными. На уроках же он то бесконечно листает ленту, сидя через пару парт впереди, то кому-то старательно написывает. Кому-то, кто не Сан.       Порой кажется, что он готов убить на почве ревности любого, кто даже мельком взглянет на неизбежно привлекающую к себе внимание грандиозную персону Чон Уёна.       Чем он, Сан, хуже других? Что он сделал не так, и почему Уён не спешит об этом сказать напрямую? Или после всего Чон Уён продолжает свои идиотские игры?       После всего... Сан ненавидит себя. В моменты осознания, что произошло в том переулке, он разрывается на две части. Одна хочет истребить всех пидорасов на планете Земля, вторая же неизбежно признаётся, что это был лучший отсос в его жизни. И это сделал парень.       Парень, что его теперь едва ли не игнорирует. И Сану было бы плевать в ответ. Будь это действительно шлюха любого пола, он бы игнорировал в ответ. Да только Чон Уён до кучи стал его до удивления прекрасным другом.       Все, кто умудряется до истерики не бояться Чхве Сана с его сумасшедшим характером, неизбежно становятся его друзьями. Раньше это был только Чон Юнхо.       И теперь даже с Юнхо он не может поделиться внутренними терзаниями. Понимает ли Юнхо, чувствует ли то же самое, когда видит эту улыбку? Когда слышит звонкий смех, когда тянет так сильно, что ноги сами собой несутся на поиски, и даже в тишине, порой, мерещится звон украшений и приторно-сладкий запах?       Не мерещится.       Сан спускается по главной лестнице в холл, намереваясь покинуть академию после занятий, и в этот же миг рядом проносится вихрь. Который не остановить, если не схватишь, отчего Сан едва успевает вцепиться в лямку чужой сумки с громким окликом.       Уёна заносит полукругом, насилу отрывающего перепуганный взгляд от экрана телефона. Тот моментально вспыхивает улыбкой. Какой-то нервной из-за подрагивающих уголков губ.       – Чхве Сан, что тебе нужно? – звучит его приторный, как и знакомые духи, голос.       – На свидание спешишь?       Слова вылетают раньше, чем Сан соображает сказанное, однако нарастающая агрессия догоняет выплеснувшийся поток и добавляет смысла. Злость мечется внутри, ударяясь то о мысли о Юнхо, то о собственное уничижение.       Позволил парню себе отсосать. Теперь ещё и истерики закатывает.       Уён хмурится, будто готовый к ответному прыжку, но в моменте заламывает брови и слегка мотает головой, позвякивая длинными серьгами.       – Нет, просто спешу, – тихо бормочет он и опускает голову, отворачиваясь.       – Что случилось?       Эмоция скачет моментально, сменяясь хмурой озабоченностью. Часто моргая накрашенными ресницами, Уён мягко высвобождает свою сумку и продолжает путь вниз. Странно видеть его таким несчастным.       И бесит не понимать, от чего именно. Сан чувствует себя полным идиотом. Они с Уёном ведь даже не встречаются.       Он вздыхает, потирая переносицу, после чего поднимает голову, чтобы взглянуть за большое окно на широкой лестничной клетке. Ничего нового там не будет – всё та же мокрая серость, поглотившая солнце, лето и беззаботность Чхве Сана, до сих пор не забивавшего себе голову вопросами без ответов.       Кажется, он теряет себя всё больше, отступаясь от собственных принципов.       Окно неожиданно заслоняет белобрысая шевелюра Ёсана, сбегающего по верхнему пролёту. Тот мчится вниз, но тормозит на площадке, как пойманный в ловушку зверёк. Вспыхивают его огромные глаза, и невольно Сан крепче сжимает челюсть.       У брата что-то с лицом.       – А ну иди сюда... – отстранённо бросает Сан, и сам взбегает по лестнице вверх.       В ответ Ёсан нервно мотает головой, бросаясь наутёк. Таким образом они рысцой поднимаются ещё на один пролёт, пока брат не спотыкается о ступеньку. Сан выбрасывает руку, ловя того за плечо, и тут же разворачивает лицом к себе, прижав к косым перилам. Ёсан таращится, открывает и закрывает рот, как рыба на берегу.       И вся его правая щека покраснела и опухла, пересечённая размашистой свежей царапиной от чего-то острого. Гнев вскипает в груди в ту же секунду, и Сан злобно щурится, быстро переводя взгляд то на побои, то на перепуганные глаза.       – Кто? – коротко спрашивает он сквозь зубы.       Такой терпила этот Ёсан. Всегда таким был, однако правило младшего брата нерушимо. Это Сан может пинать его, как душе угодно, и был уверен, что после плановых раздач пиздюлей паре невменяемых компашек вся академия уяснила, что брата Чхве Сана не смеет трогать никто.       Никто, кроме...       – Это он сделал? – рычит Сан, глухо понижая голос и яростно оскаливая зубы. – Президент твой ненаглядный?       В точку. Братишка не умеет врать, лишь перепуганно выпячивает заблестевшие от слёз глаза и силится что-то сказать.       – Н-не трогай его, п-пож... – начинает лепетать Ёсан и охает, едва не оскальзываясь на ступеньке.       Сан моментально выпускает его из рук и мчится наверх. Не нужно лишних слов, чтобы понять и характер Пак Сонхва, и мотивацию, и куда шло, к чему шло всё это идиотское назначение. Гнев полыхает, охватывает тело, заставляет кулаки сжиматься, взрывается частым пульсом в висках.       Сан не имеет права возражать на гейские пристрастия этой парочки, пока сам исполняет не меньшую дичь с лучшей подружкой своего брата. В этом понятии он запутался.       Но будь Пак Сонхва хоть парнем, хоть девушкой, хоть президентом вселенной – никто не смеет поднимать руку на Ёсана.       Вылетая в тёмный коридор третьего этажа, Сан прислушивается. Приглушённые звуки скрипки доносятся из большого музыкального зала, и ноги несут к тяжёлым двустворчатым дверям быстрее мыслей.       В какой-то мере Ёсан сам постоянно нарывается. Несёт хрень, влипает в проблемы, воротит всевозможную дичь и потом умеет только покорно поднимать лапки. Сан предупреждал его не связываться, не переходить дорогу Пак Сонхва ни при каких обстоятельствах.       Но готов сделать это сам в эту же секунду.       – Сан! – слышится запыхавшийся крик брата, и тот моментально едва ли не ложится поверх двери, широко расставив руки. – Не надо, не делай эт...       – Пошёл с дороги, – в ярости рычит Сан, пресекая все возражения.       Он хватает Ёсана за грудки и дёргает на себя, после чего буквально отшвыривает в сторону и с силой пинает дверь с ноги. От несдержанного удара створка распахивается внутрь и, громыхая, бьётся о стену. Сан влетает в помещение за секунду.       Сузившийся до тоннельного взгляд выцепляет ровную фигуру президента, стоящего на помостках рядом с роялем. Остатки благоразумия подсказывают, что игру клавишных Сан тоже слышал, и что Юнхо сидит здесь же, за роялем.       Но ноги несут вперёд. Кулаки сжимаются, а взгляд прожигает ненавистью нахмурившегося Сонхва, который опускает руки с зажатыми в них скрипкой и смычком. Тот смотрит так же надменно.       Но Сан может поклясться, что когда, не сбавляя скорости, запрыгивает на сцену, он видит в глазах школьного принца промелькнувший страх.       Прежде чем того закрывает выросшая на пути фигура старосты. Юнхо резко отталкивает Сана обратно, отчего тот едва не валится, оступившись с края выступа, и на секунду теряет координацию. До слуха долетает лишь собственное имя.       – Ты с ума сошёл? – выдыхает Юнхо в убийственном спокойствии.       Пока Сан спускается обратно на паркет, пытаясь с размаху не упасть на задницу, чёртов Юнхо не даёт ему прохода, отталкивая всё дальше. Отличного воспитал спарринг-партнёра. Отдышаться не даёт, да только Сану плевать.       – Я тебя, сука, щас грохну нахуй! – орёт он на весь зал из-за плеча старосты, не позволяя уцепить себя в захват.       – Сан.       На фоне собственного крика голос Юнхо звучит тихо, но оттого внушает не меньше. Сан бросает короткий взгляд на этого защитника, но не останавливается. Не оставляет попыток. Гнев клокочет в нём так сильно, что размываются и рамки, и границы, и сверкающие неиллюзорной злостью глаза Юнхо. Даже Пак Сонхва в отдалении превращается в размытое пятно.       В цель. Мир перед глазами постепенно окрашивается сплошным красным цветом.       Сан замахивается, ударяет. Промахивается, но бьёт ещё, не разбирая, куда именно. Юнхо его тоже бесит. Как же его, чёрт возьми, бесит его лучший друг Чон Юнхо, что теперь кидается на защиту президента, как верный пёс.       Пак Сонхва ему больший друг, чем Сан? Всё верно.       Да только Чон Уён ему меньший бойфренд, чем Сану.       Мир, увы, несправедлив. И Сан готов снести что угодно до основания, лишь бы выплеснуть свой гнев, потому накидывается уже на ближайшего противника с намерением выбить из того весь чёртов дух.       – Убью нахрен тебя, Чон Юнхо! – рявкает Сан, ничего уже не разбирая в красном тумане. – Тебя, а потом и эту падаль!       Единомоментно в голове звенит, да так сильно, что теряются последние ориентиры в виде неба и земли. Челюсть пронзает острая боль, Сан отшатывается и спотыкается о пятки, силясь удержаться на ногах. Пропустил.       Пропустил один меткий удар, отчего в ушах гудит, а пространство вокруг в момент проясняется. Тяжело дыша, Сан держится за щеку и пошатывается, улавливая в фокус слегка двоящегося Юнхо.       Хороший удар. Всё же, Чхве Сан сам его поставил. И гнев отходит, сменяясь чувством саднящей боли и странного справедливого смирения.       Сонхва заслужил удар по лицу, но и Сан заслужил не меньше. Особенно от Юнхо. Тот молчит пугающе долго, испепеляя противника злым взглядом. Юнхо будто готов в случае чего ударить снова.       На секунду Сану кажется, будто тот всё знает. Про Уёна, про встречи, про поцелуи и измены за своей спиной. И Сану хочется поскорее убраться, забиться, исчезнуть, но не мучиться этой до жути болезненной совестью.       Он отшатывается и дальше, пятится и отдаляется, разворачиваясь к двери. Напоследок Сан бросает короткий злой взгляд на Пак Сонхва, так и стоящего на сцене с повисшим в руках инструментом.       У того до странного растерянный вид, а распахнутые глаза не могут оторваться от повернувшегося к нему Юнхо.

* * *

      Минги подтягивается на скользящих руках, отфыркиваясь от секущего дождя. В такую непогоду никто и не заметит здоровенного лба, ломящегося в общагу с весьма просматриваемой стороны, так что можно и погромыхать рамой, залезая внутрь. Он ерошит волосы, стряхивая капли воды, когда оказывается в комнате Чхве Чонхо, и похлопывает себя по карманам. Сигареты не намокли – повод порадоваться.       Спешно подкуривая, Минги оставляет окно приоткрытым и игнорирует рвущийся в общежитие ветер. Сам он не шибко стремится возвращаться в эти стены, но раз Бэмби позвал, то грех отказываться.       Хонджун сегодня и так насмотрелся, потому странно, что он будто бы проникся мерзкой тайной Сон Минги и ищет встречи. Даже если просто зовёт поделать домашку вместе с собой и Чонхо. Всё равно странно, ведь тот же Уён старается игнорировать эти состояния своего друга.       Минги бы и сам игнорировал. Но спустя годы его организм, кажется, отторгает пищу по своему усмотрению. Достаточно лишь очередного скандала дома.       Сестра сегодня ушла в школу в слезах, так и не доев завтрак. Минги ушёл следом под угрожающие крики и возмущения бабушки, завтрак и вовсе проигнорировав, а с обедом... не справился.       Стало быть, организм его теперь питается сигаретным дымом и алкоголем. Вот что Минги способен поглощать в огромных количествах.       Он выбрасывает окурок за окно и с облегчением плотно захлопывает створку. В чужой комнате становится тихо и на порядок уютнее, когда стихия приглушается и остаётся за толстыми стенами. Минги с десяток секунд просто осматривается.       Общага ведь была живой не так давно. Чистой, светлой, тёплой. Ещё в прошлом году в это же время на лестнице постоянно стоял шум от топающих ног, а комендант строгим голосом приказывал вытирать обувь на входе.       Он выходит в коридор и упирается взглядом в знакомую дверь. Комната Уёна с Ёсаном для Минги, что дом родной. Она у самого выхода на лестницу, и кажется, что вот-вот оттуда высунется сам Уён с неизменно голым плечом и в какой-нибудь косметической маске на лице, чтобы цапануть любого спускающегося к выходу парня и уговорить принести газировки на обратном пути. Уж насколько общительный Минги, но этот неугомонный, кажется, познакомился таким образом со всей общагой ещё в первый день.       Пыльный ковёр на полу глушит шаги, оставляя только приглушённую барабанную дробь дождя в окно в конце коридора. Минги медленно поворачивается и видит... ту ночь, как наяву.       В прошлый раз с ним был Хонджун, и дальше комнаты Чхве Чонхо они не ушли. Теперь же коридор наполняется красками, музыкой, громким пьяным смехом. Доносятся «звуки Уёна», как обзывает Минги пронзительное хихиканье лучшего друга. Четыре двери открыты настежь, ещё несколько приоткрыты, и через коридор бесконечно снуют первогодки со стаканами наперевес. В одном помещении играют в карты, в другом болтают об учёбе и интересах, в третьем вообще затеяли караоке с помощью одного ютуба. Главный бар – естественно, в комнате президента ровно посередине длинного коридора.       Минги медленно шагает по ковровой дорожке, переносясь в воспоминания всё больше. Он вышел из туалета, но всё ещё шатался, цепляясь за стенку одной рукой. Хотел выпить снова, но окислившийся желудок требовал приглушить всё сигаретами. Шаг за шагом, минуя Чхве Сана, громко болтающего с кем-то по телефону, он добирался до комнаты и...       Дальняя дверь со стуком распахивается, и в этот же миг гробовую тишину разрезает громкий звук. Минги неиллюзорно вздрагивает всем телом, силясь не пошатнуться на ватных ногах, а сердце выпрыгивает из груди. Ему страшно до дрожи. Это его комната. Его и Минхёка.       И оттуда выскакивает Хонджун с прижатым к уху телефоном. Звонкие трели вызова оглашают коридор, а собственный телефон вибрирует в кармане.       – Минги! – восклицает Бэмби и спешно сбрасывает. – Я тебя обыскался уже!       – Блять...       Вместе с тяжёлым выдохом из Минги, кажется, выходит весь дух, вся смелость и желание стоять ровно. Он приваливается к стене, проводя ладонью по лицу и стараясь успокоиться. Если бы из этой комнаты вышел сам Хёк в образе мстительного призрака, то Сон Минги принял бы свою кару безо всяких сомнений. Он хочет забыть ту ночь, но помнит даже лучше, чем дату рождения любимой сестры.       – Ты чего? – тихо спрашивает подоспевший Хонджун, и кладёт ладонь на его согнутый локоть.       – Это ты чего? – огрызается Минги, вдруг отнимая руку от головы и агрессивно глядя на оторопевшего Хонджуна. – Тебе нахрен именно эта комната, а?!       Вытянувшись в лице, Хонджун оторопело моргает, но тут же выражение лица его сменяется на жалость. Какое-то отвратительное сожаление, от которого Минги ощущает себя то ли ущербным, то ли слишком чувствительным. Второй раз за один день этот паренёк видит его не в лучшей кондиции.       И снова Минги пытается сорваться.       – Я думаю, что эта комната нужна больше тебе, чем мне... – вновь заговаривает Хонджун, глядя настолько прямо, что вновь пугает.       В ином ключе. Порой, прекращая бесконечно веселиться и улыбаться, Ким Хонджун смотрит прямо в душу, а его милые оленьи глазки очерчиваются жёсткими линиями. В такие моменты звучат фразы, выворачивающие нутро наизнанку. Потому что Хонджун прав.       Минги мог бы огрызнуться вновь, и он хочет поплеваться и свалить к чертям подальше от общаги, нестираемых воспоминаний и пронизывающего взгляда. Но миниатюрная ладошка Хонджуна лежит на его локте, и оттолкнуть его вновь, после всего, не представляется возможным.       – Нахрена ты меня на самом деле позвал? – выдыхает Минги чуть спокойнее и устало морщится, насилу переводя дух. – Домашка? Чонхо? Он вообще здесь?       Из дверного проёма открытой комнаты высовывается безучастное лицо.       – Я ему говорил, что это не очень хорошая идея, – ровным тоном подмечает Чонхо, цепляясь за косяк.       – Ой, отстань! – отмахивается Хонджун, оживляясь и вновь становясь резвым Бэмби. – Я серьёзно звал на домашку, но блин, я перечитал блокнот Минхёка, и там...       Минги вновь морщится, внутренне отмахиваясь от накатывающего белого шума в ушах.       – ...про Элефтерию есть, я серьёзно!       В озадаченности Минги уставляется на него. И когда успел рассказать? Мозг услужливо подкидывает и освежает в памяти дурацкие пьяные истории под ледяным компрессом. Машинально взгляд устремляется на Чонхо и перехватывает прямой ответный.       – А вот зачем ты ему про Элефтерию рассказал, я вообще не понимаю, – со сдержанной претензией добавляет тот.       – Да прекратите! – моментально вспыхивает Хонджун, сдвигая брови. – Хватит путать следствие, вы хоть понимаете, что там?! Преследование, дилер с ножом, угрозы и запугивания!       Тяжело выдыхая, Минги продолжает смотреть на Чонхо и в ответ встречает такое же сдержанное понимание.       – Там блокнот с рифмами, – бесцветно добавляет тот.       – Хёк мнил себя не ебаться гэнгстой, Бэмби... – устало тянет Минги, чувствуя боль от растревоженной переносицы. – Конечно у него тексты все про стволы, жизнь в гетто...       – У меня жизнь в гетто! А в блокноте не какие-то там понты молодого рэперка с богатыми родителями!       Хонджун откровенно взрывается, сжимая кулаки, отчего вновь нависает густая неловкая тишина. Минги опускает взгляд и смутно понимает, что, стало быть, накипело. Что из Бэмби вырывается не только праведный гнев на ситуацию, но и обида, с которой сам Минги не в силах помочь. Хонджун покусывает губы, неловко тушуясь и переминаясь с носков на пятки.       – Я покажу... – бормочет он, опуская взгляд. – Ничего я не придумываю, Ли Минхёк завуалированно пишет про наркомафию и преследование. Здесь, в этих стенах. И это нихрена не шутки.       Минги хмурится, но тут же бросает эту затею, вновь чувствуя каждый миллиметр заживающей раны. Он тяжело вздыхает и выпрямляется, вновь сосредоточенно поворачивается лицом к концу коридора. Может, Бэмби и нафантазировал историю трагически погибшего ученика, но в чём-то всё равно прав.       Кошмары снятся Минги с упорной периодичностью. От них он хочет забыться, как и от бесконечных претензий бабушки, сестринских слёз и привычного отвращения к себе. Именно это всё он щедро поливает алкоголем, а после не помнит ничего из прошедшего вечера. Алкоголь провоцирует в нём паранойю, а паранойя портит отношения с Чон Юнхо, который ни в чём не виноват и просто был вежлив. Это алкоголь провоцирует в нём агрессию, заставляя заведомо проигрышно драться с Саном там, где можно было просто забить.       Алкоголя слишком много в жизни Сон Минги. И одна из ниточек первопричин кончается в комнате, к которой он упрямо преодолевает шаг за шагом, пока не сворачивает в полутёмное помещение.       Пришторенное окно глушит свет от батареечного фонарика на полу. Там же разложены подушки и книги, тетради, ручки и карандаши. Чуть подальше, на тумбочке, сложены бутерброды и покоится большая бутылка газировки. В комнате Сон Минги и Ли Минхёка вполне уютно, и в какой-то момент её могильный холод сменяется более спокойными воспоминаниями.       Как они с Хёком угощали друг друга протащенным пивом, как коллективно и солидарно разводили срач до исчезновения пола под ногами, а потом все выходные наводили порядки. Эта комната была приятной. И вполне таковой остаётся.       Минги плавно переводит взгляд на приваленную к стене дверцу шкафа, накрытую гербовым покрывалом, и несдержанно хмыкает.       – Что? – спохватывается Хонджун за плечом.       – Так я её сломал, дверь эту! – с лёгкой ноткой истерики в голосе посмеивается Минги и ерошит волосы на затылке. – Но не думал, что в итоге отвалится насовсем...

* * *

      Пальцы ловко подворачивают ленту галстука, укладывая в нужное положение. Уён сосредоточенно затягивает ткань и расправляет до идеально ровной атласной глади. Стоя перед ним, Юнхо застёгивает пиджак ровно на то количество пуговиц, какое положено. Таким образом он часто выглядит излишне официальным на вполне вольных светских приёмах, отчего Уён придирчиво прищуривается и слегка отшатывается, чтобы оценить картину целиком.       Пойдёт. Он стряхивает невидимые пылинки с широких плеч, до которых приходится конкретно так тянуться, и с тихим вздохом поднимает взгляд наверх.       Юнхо дуется. В его понимании это так не выглядит однозначно, но Уён именно в такое состояние вписывает излишнюю отстранённость своего... кого?       – Мама звонила, в пробке стоят, – оживляется Уён, отыгрывая нужный деловитый тон. – Можешь чаю себе налить. Вниз только не иди, тебе там дождём всю красоту разнесёт.       – Спасибо, – вежливо отвечает Юнхо.       Вежливо и невпопад. Чуть закатив глаза, Уён не обращает внимание и устремляется обратно к своему столику с зеркалом. Главное, что красота на чужой голове наведена, а уж порядок внутри этой головы – дело самого Чон Юнхо.       Не сказать, что он получил много проблем от выходки, устроенной Уёном. Больше волнует факт, что сам Уён позлорадствовал ровно три секунды, прежде чем погрузиться в бездну меланхолии не хуже задумчивого и молчаливого... так кого же?       Усевшись на мягкий крутящийся стул, он щелчком бокового выключателя зажигает лампочки по периметру зеркала и старательно расчёсывает брови жёсткой кисточкой, тушуя слои нанесённого карандаша. Уён уверен, что Юнхо получил нагоняй. Не тот человек Пак Сонхва, чтобы молча терпеть такое наглое отвлечение от дел. Хорошо, что самому Уёну получилось сбежать раньше.       Может, забудет. А, может, и будут проблемы, от которых зачастую Юнхо и прикрывал. Фигура Чон Юнхо занимает достаточно масштабную роль в экзистенциальном положении Чон Уёна, и хорошо, что тот лишь дуется.       Просто замечательно, что Юнхо слишком занят делами совета и не вникает в творящееся за его спиной.       Уён косится в зеркало на высокую фигуру, усевшуюся в кресло. Юнхо закидывает ногу на ногу, внимательно глядя на экран телефона. Вечно занят.       Подчесав уголки бровей, Уён с тихим стуком бросает кисточку и берётся за бальзам для губ. В квартире-студии царит полумрак и тишина вместо привычного музыкального хаоса сборов.       – Знаешь, а Хэллоуин ж скоро, – бросает Уён невзначай, всё пытаясь, упорно пытаясь убрать неловкость из атмосферы помещения. – Будет выездная пати, скоро приглашения разошлют. Придумал наряд себе?       – Я в этой пати не организатор, как и Сонхва, – подчёркнуто ровным тоном отвечает Юнхо. – Пойду, если он настоит, но не горю желанием.       – Сонхва, ну конечно... – бормочет Уён под нос, и слегка хмурится, уставившись на собственное отражение.       Когда-то он пытался добраться до Пак Сонхва, но весьма успешно врезался в непреодолимый волнорез по имени Чон Юнхо. Того, кто банально не пропустил дальше, занимая собой всё пространство и перекрывая любые пути. Уёну казалось, что этот вечно занятой староста обратил на него внимание.       Что Юнхо заинтересован, сбивая его с толку, приглашая на свидания, предлагая поддержку – существенную. Ведь с тех пор ни одна живая душа в стенах академии не смела и пальцем коснуться того самого разукрашенного первогодки, который одним своим видом провоцировал на тычки, насмешки и грубости.       Уён и сам способен был заткнуть любого даже тогда, но его извечный защитник Минги – и тот заметил, что всё изменилось. Агрессия сменилась редкими шепотками по углам, старшегодки стали просто его игнорировать, и ещё тогда Уёну очень понравилась эта задумка, идея, ощущение невидимого силового купола, накрывшего его персону с ног до головы.       У Юнхо огромный авторитет. Порой кажется, что у Юнхо в этой школе даже больше власти, чем у школьного принца.       Но Юнхо постоянно, извечно, изо дня в день чем-то занят.       Взгляд плавно ложится на подаренный браслет. Уён теребит его кончиком пальца, чувствуя странную грусть. Он пытается проанализировать свои эмоции. И без того наворотил бед, закатывая сцены, пока сам за спиной цепляет всех подряд. В том числе, лучшего друга Юнхо, который и сам не рад такой участи.       Мысли о Сане и вовсе заставляют поёжиться и поджать губы. Уён получил своё. Он может смело приклеить напротив этого имени красное сердечко и вычеркнуть прочь, равно как и может придумывать себе отмазки, что орально не есть аморально и надо бы заставить Чхве Сана провести с собой всю ночь. Раздумия путаются под гнётом чувства, к которому Чон Уён оказался не готов.       Он влюбился. Он это прекрасно понимает, и осознание не дарит тех самых бабочек в животе, а лишь ужас и тревогу. Сан это прекрасно чувствует, таскаясь за ним, ища внимания и повисая непрочитанными сообщениями в чате. Сан может злиться, беситься, как и все до него, но ничего не сделает.       Ничего не сделает, пока рядом Юнхо. Который больше не улыбается, снисходительно поглаживая по голове, не целует руки и не говорит нежных слов.       Уён не настроен на вечер, полный светских разговоров, фальшивых улыбок и подпольных интриг. В его голове сущий хаос и полная каша из смутных рвений похоти, щемящих вспышек страсти и эгоистичной злости.       Он не сможет наладить всё, как было, не в силах вернуть жизнь в общажные времена, когда всё было дружно, тесно и просто. Цепь событий спутана в неразборчивый клубок, перепутав и чувства, и желания, и планы на будущее.       Уён так долго смотрит на себя, не шевелясь, что это подмечает даже сидящий за спиной Юнхо. Тот опустил телефон, наблюдая за ровной спиной. Их взгляды пересекаются в отражении, и если раньше в благосклонном взоре Уён видел опору, то теперь там лишь пелена неизвестного толка.       Так кто же ему Чон Юнхо теперь?       – Красивый, не переживай, – говорит Юнхо, не утруждая себя даже попытками в доброжелательный тон.       Как робот, что мыслями не здесь, он просто говорит дежурные фразы, не придавая им смысла и значения. Уён оборачивается через плечо, перекинув локоть через спинку стула, и старается заглянуть поглубже.       Юнхо устал? Обиделся? Погряз в бездне неотложных дел? Или у него какие-то проблемы, с которыми Уён не в силах помочь?       Даже если они никогда не любили друг друга, то разве не были близки?       – Как думаешь, кто мы друг для друга? – тихо спрашивает Уён, не скрывая грусти в голосе.       Он иное хочет спросить. Как добиться того внимания, которым Юнхо щедро одаривает только одного человека во всей огромной академии?       – Пока ты носишь это, – Юнхо кивает на запястье на спинке стула, – Ты всё ещё мой парень. Я делаю всё, что обещал, и не отступаю от своих слов.       Сквозь вязкое болото грусти всё норовит прорваться раздражение, чтобы припомнить все разы игнорирования, выплеснуть все претензии, накинуться и вытрясти из безучастного старосты хоть какие-то эмоции. Не тёплые, но хоть какие...       – И если тебя не устраивает количество моего внимания, то ты можешь отказаться, я это пойму, – добавляет Юнхо, вновь устремляя взгляд в завибрировавший телефон.       Уёну очень хочется в ответ задать лишь один вопрос. Нужен ли Чон Юнхо такой парень? Который сам делает буквально всё, чтобы нарваться, который сам лезет в такие интриги, из которых не выпутаться, и мучается неразрешёнными вопросами сквозь дикую, бездонную, похожую на пропасть неуёмную похоть.       Но если Уён услышит на этот вопрос отрицательный ответ... То дальше мысли обрываются.       Он опускает взгляд, рассматривая дорогой подарок, который исправно носит каждый день. Как оберег от зла, как амулет, распугивающий нечисть и дающий право делать всё, что душе угодно.       Уён боится потерять благосклонность Юнхо. А тот, похоже, вовсе не переживает о подобных вопросах, и вот чего стоит опасаться по-настоящему.

* * *

      Пасмурная погода усыпляет Чонхо весь день. В голове вертится нечто про «тучи сгущаются», однако думать об этом дольше пяти секунд не выходит. Глаза слипаются от шума дождя по стеклу, полного желудка и разговоров двух неугомонных, сидящих на полу и обсуждающих найденный блокнот.       На кровать Минхёка укладываться страшно, и таким готов заниматься только Хонджун, однако Минги любезно разрешил вздремнуть на своей. За окном темнеет, отчего в общежитии могло бы быть весьма страшно.       Одноклассники обсуждают погибшего ученика, наркотики и тайные общества при свете фонарика, а Чхве Чонхо уютно. Какой странный этот мир.       Хонджуну определённо нечем заняться, раз он пытается найти в лирических потугах какой-то смысл, но забавнее наблюдать за Сон Минги. Тот прошёл стадии от отрицания до упорного выяснения с литературным разбором касательно причин, почему автор написал именно так, как написал. Минхёк наверняка был бы рад подобной славе.       А Минги, похоже, давно хотел об этом поговорить.       В текстах фигурирует «свобода», которую лирический герой «боится», и за это Ким Хонджун уцепился, как и за конкретные упоминания ножа в руках «повелителя свободы». Может это и правда странно, что подобные дельцы не носят пистолеты в мире криминальных разборок юного рэпера. Так бы смотрелось и выгоднее, и опаснее, и эффективнее, но и здесь Хонджун всё пытается притянуть легенду, что Элефтерия именно срезает пуговицы с новых участников.       – Он торчем не был, Бэмби! Кем угодно, хоть психом, хоть фанатиком, но не это!       – А если его «прозрение» – не приход? А вдруг он что-то увидел?       Чонхо не сильно вникает в школьные сплетни. О таком побольше рассказал бы Ёсан, которого звали в общагу вновь, и который лишь спустя час уже из дома сослался на плохое самочувствие. Занятой.       – ...и не может же быть, что никто ничего не видел! – голос Хонджуна становится громче, когда тот поворачивается в сторону дремлющего друга и начинает настойчиво тормошить за плечо. – Чонхо, не спи! Мы идём ставить следственный эксперимент.       – Ага... – с закрытыми глазами зевает Чонхо в кулак и сворачивается калачиком. – Расскажете потом.       – Ты тоже в деле, вставай!       Подъём кажется особенно сложным, когда мягкая постель только-только начала затягивать в сладкие объятия сна. Чонхо морщится и потягивается, после чего долго шнуруется под звуки суеты из коридора, где Хонджун выясняет у Минги, какие комнаты были открытыми. Сопротивляться этому горе-детективу всё равно бесполезно. Будь его воля, он бы и Минхёка из-под земли поднял, чтобы допросить.       Вспоминается глаз в треугольнике, болтающийся на щуплой шее Ким Хонджуна, и Чонхо заметно передёргивает. Кто его знает, насколько друг шутит про свои магические способности.       – ...ну и президентская, конечно же.       Выйдя в коридор, Чонхо прислушивается к топчущемуся Минги, и в этот же миг Хонджун медленно поворачивает ручку на центральной двери. Мягко толкает и заходит внутрь с приглушённым «ого».       – Что, хоромы ждал? – посмеивается Минги из коридора. – Царские палаты?       – Хотя бы трон! – слышится задорный смех в ответ.       – Как в «Игре Престолов»?       Они перекидываются шуточками и дальше, когда Чонхо подходит к раскрытой комнате и лениво приваливается к косяку. Кабинет правящей верхушки мало чем отличается от остальных. Разве что мебель стоит ровнее. Однако вот где точно нет лишних и забытых вещей: всё прибрано, заправлено, снято, упаковано и вынесено. Чувствуется рука аккуратиста Чон Юнхо, который даже на стрельбище старательно собирает за собой пустые гильзы.       Хонджун и Минги подружились достаточно быстро, прежде чем между ними вспыхнула романтика. Подружились ли Чонхо с Юнхо?       – Ты у нас будешь за Сонхва! – восклицает Хонджун, подскакивая ближе.       – А?       Чонхо спохватывается, утаскиваемый внутрь.       – Где он обычно сидел?       – Да на кровати своей, возле тумбочки прям, – откликается Минги из-за двери.       Повинуясь цепким рукам, Чонхо неуклюже переставляет ноги и под гнётом приземляется на нужное место. Он складывает руки на коленях, поднимая растерянный взгляд на упёршего кулаки в бока Хонджуна.       – Ну изобрази, что ли, президента! – улыбается тот.       Всё так же скованно Чонхо закидывает ногу на ногу и опирается локтем на тумбочку. В довершение картины он старательно растопыривает пальцы, имитируя изящные жесты Пак Сонхва, на что одноклассники взрываются смехом.       – Очень натурально получилось! – еле выдавливает Хонджун и вновь переключается на деловой тон: – Так, а ты, Минги, будешь тогда Юнхо.       – А чего Юнхо, он как ни зайду, так на разливе, – посмеивается Минги. – Спиной стоит, как сейчас помню, и вся та тумбочка в бутылках. Ещё иногда подкидывал какую-то и ловил в ту же руку, понторез, тоже мне!       – Ладно, тогда тебя в другую...       Выйдя из помещения, Хонджун оставляет Чонхо наедине с комнатой, в которой тому не доводилось бывать ни разу за весь первый год. Вечеринки обходили стороной таких, как он, а крепкий сон помогал миновать и разборок с комендантом, и прочих проблем.       Странно ощущать себя на месте президента. Чонхо молча осматривает кровать напротив, представляя, как каждый вечер Чон Юнхо раздевался прямо здесь. Укладывался, наверняка ещё долго листая что-то в телефоне. А желали ли они с Сонхва друг другу спокойной ночи? Уже и не узнать.       – И как? – слышится звонкий голос из коридора. – Видно меня было?       Вздрогнув, Чонхо спохватывается и смущённо поджимает губы. В личине Пак Сонхва неудобно даже ради эксперимента. Он таким никогда не станет, и дело вовсе не в статусе. Просто школьный принц на порядок лучше абсолютно во всём...       – Чонхо! – доносится нарастающий топот шагов. – Ты там, что ли, опять спать лё...       Договорить Хонджун не успевает. Попытавшись ворваться обратно в комнату, он на полном ходу спотыкается о порог и с грохотом приземляется на пол под громкий смех подоспевшего Минги. Чонхо и сам посмеивается, поражаясь неуёмной энергии друга, порой выходящей из-под контроля.       Однако сам Хонджун, потирая ушибленное бедро, недолго шутит про мягкое место и с интересом подтягивается к расшатанной дощечке на пороге.       – Она отходит, потому что там застряло что-то, – с энтузиазмом тянет он, отковыривая деревяшку.       Увлечённый дурачеством, Минги садится на корточки, помогая справиться с хлипкими гвоздями. Наконец, порог скрипит и поддаётся, а одноклассники затихают, склонив головы. Чонхо сползает с кровати и медленно подходит, заглядывая через макушки. Хонджун оттирает от пыли два сцепленных браслета.       – Ох и мастера же... – залихватски начинает он, но прерывается на судорожный вздох Минги.       Тот вытаскивает из клочков пыли нечто блестящее, отчего в страхе быстрее бьётся сердце уже у самого Чонхо. Он не перепутает ни с чем их серебряные гербовые пуговицы. Одна из таких лежит на ладони Сон Минги, как предупреждение, как символ.       Как знак.       – Похоже, суеверные несчастья коснулись и этой комнаты... – задумчиво тянет Минги, хмуря брови.       – Думаешь? – придирчиво откликается Хонджун, машинально теребя найденные браслеты в пальцах. – А кто из вас знает, какое отношение к Элефтерии имеет сам Пак Сонхва?       Медленно Чонхо выдыхает. Он никогда не задавался подобными вопросами, считая, что рядом с порядочным Чон Юнхо не могут твориться плохие вещи. Однако чем ближе он узнаёт президента через общение с секретарём, тем больше в этом сомневается.