Seven Deadly Sins

      К ночи дождь окончательно перестаёт накрапывать, однако улицы центра остаются сырыми, отчего долго там не постоишь даже в куртке. Хонджун стоит всё равно, едва заметно переминаясь с ноги на ногу в переулке рядом с клубом. По ночам теперь заметно холоднее.       Но не так холодно, как в глазах Чхве Сана, когда тот невзначай бросает взгляд на трущегося подле Минги новенького. Пока Сон Минги рядом, Сан ограничивается лишь этими взглядами и пышет сигаретным дымом через ноздри, как китайский дракон. Хотя больше похож на европейского – такой же дурной и психованный.       Хонджун безмолвно ошивается, краем уха слушая пьяную болтовню про домашние задания, но встревать не рискует. Подвыпившие одноклассники уже выдали одно интересное словечко, что продолжает крутиться в кружащейся голове.       Элефтерия.       Точно было в какой-то книге, но не только. Греческое слово...       Громкий отдалённый крик Уёна заставляет Сана громко и продолжительно выругаться, прежде чем крикнуть в ответ.       – Обычно он меня так зовёт, – бросает Минги и крепко затягивается сигаретой. – Шуруй, пока я ревновать не начал!       – Пошёл в жопу, – добродушно и не шибко членораздельно отвечает Сан.       Странное дело, но Хонджуну подспудно не нравится ревность Минги к кому-либо даже в рамках шуток. Дойдя до поворота, Сан цивильно выбрасывает недокуренную сигарету в урну и ускоряет шаг, исчезнув из виду. Сан так здорово ладит с Уёном, но всё же...       Вспоминается дурной смех Минги на упоминание Уёна с Юнхо, наваливается обещание о долге от самого Юнхо, да и заявленный староста куда-то запропастился, отчего не то, чтобы сильно печально, а вот Чонхо наверняка расстроился, и ещё бы Хонджуну побольше времени проводить со своим лучшим другом, да про Ёсана бы вспомнить, с которым наконец-то есть возможность поговорить... Мыслей слишком много.       Как и алкоголя, хоть Ким Хонджун и отличается устойчивостью к нему.       Но самым ужасным в пьяном мозгу рисуется дурацкое молчание Сон Минги. Тот заткнулся ровно с тех пор, как ушёл его ситуативный братан. Стоит, молчит, курит. И даже не смотрит.       Они ведь целовались полчаса назад.       И договаривались дружить ещё на прошлой неделе. Вина пробирается через наваленные друг на друга бессвязные раздумья, пока голова всё пытается закружиться сильнее. С Минги так хорошо. В его объятиях так замечательно. Рядом с ним не страшно вообще ничего.       Поначалу кажется, что это сам Хонджун посмеивается и не замечает. Короткие смешки постепенно становятся едкими. Мерзкими. От которых мурашки бегут по спине, а волосы встают дыбом. А в груди собирается смирение пополам с сожалением.       Хонджун поднимает голову и рассеянно оглядывается, пока не натыкается на чёрную витрину. На ней нет товаров, а на стекле вывешено большое белое объявление об аренде, но неоновые огни клуба и баров по соседству отражаются в тёмной пучине.       Не отражается только Ким Хонджун. Он сглатывает, крепко сжимая зубы.       «Ну давай... – проносится в голове с откровенной усталостью собственная мысль. – Покажи свои лучшие речи, скотина».       Издевательские дразнящие смешки продолжаются, звуча будто сверху, сбоку, в закоулках немноголюдной улицы. Страх забирается под рёбра, пока Хонджун упрямо смотрит в пустое отражение. Может, он реально выпил слишком много? Или же просто сходит с ума, как и...       Отражение появляется. Стоит на месте лишь пару секунд, будто всегда там было, и исчезает снова. Дыхание перехватывает, и Хонджун успевает лишь едва слышно пискнуть, когда он сам же появляется по ту сторону стекла.       Нет, не он.       Стоит намного ближе и ухмыляется, отчего вся изломанная мимика выкручивается ещё сильнее. Исчезает. Хонджун не дышит, прилипнув взглядом к витрине. Он так боится сойти с ума.       Прямо как мать.       «Бу!»       Отражение на этот раз громогласно и злобно хохочет, появившись с прижатыми к стеклу ладонями высоко над головой и диким взглядом исподлобья. Хонджун дёргается в ту же секунду и врезается прямо в неожидавшего Минги.       – Воу, ты чё? – спохватывается тот, поднимая руки вверх.       Однако Хонджун в порыве страха едва не забирается под его свитер. Под плащ забрался точно, пока весь подрагивает и прижимается руками, грудью, головой, всем телом. Рёбра Минги вибрируют от беззвучного смеха, и его огромная ладонь взъерошивает укладку.       – Кошка... – еле бормочет Хонджун, и вновь врёт прямо на ходу: – Кошка, а я думал, крыса.       – Крыс боишься? – посмеивается Минги, обнимая его за плечи свободной от сигареты рукой. – А как тогда в нашей академии учиться собрался, их ж там полно, даже знаки отличия носят и советом называются...       Не выдерживая напряжения, Хонджун сдавленно смеётся. Смех разряжает атмосферу за секунду, и тело расслабляется во всепоглощающих объятиях. От алкоголя и от природы Минги как печка, хоть и слишком худой на субъективный взгляд Хонджуна.       Но рядом с ним спокойно. Тепло и хорошо. Хонджун медленно поднимает взгляд и понимает, что Минги смотрит на него всё это время. Как-то по-странному, с лёгкой улыбкой задумавшись о чём-то совсем невесёлом, залёгшим в глубине пьяных блестящих глаз.       – Как думаешь, что это было? – тихо спрашивает он, пока полушёпот тонет в приглушённой музыке и отдалённом шуме автострады.       – О чём ты? – посмеивается Хонджун в ответ и прикрывает глаза, окончательно расслабившись.       Алкоголь, всё же, многократно усиливает любую эмоцию. Потому если пять минут назад Ким Хонджун боялся до смерти, то теперь готов едва ли не заснуть прямо стоя.       – Этот поцелуй... наш.       От перепада из блаженства в лютую тревогу покалывание под рёбрами становится физически ощутимым.       – Я не хочу снова делать тебе больно, Бэмби...       От этих слов и от грустного тона всё же становится до неожиданного приятно. Как будто им двоим не нужно преодолевать какие-то барьеры, чтобы поговорить о своих чувствах. Хонджун ценит откровенность, и потому уж слишком добро посмеивается, когда пытается съязвить.       – А то я, знаешь, каждый раз, как мы целуемся, сразу представляю свадьбу на сто персон, количество детей, цвет скатерти на кухне...       – Узнаю школу отбивок Чон Уёна! – хохочет Минги, и невольно заражает этим.       Хонджун открывает глаза и любуется пьяным, весёлым и жмурящимся от смеха... передругом. Недопарнем. И не замечает, как закусывает нижнюю губу, но это явно не укрывается от внимания сверху.       Минги смотрит слишком внимательно, пока их двоих окутывает сигаретный дым.       – Я не хочу снова потерять с тобой общение, вот и всё, – спокойно говорит он, не отрывая глаз. – Его я ценю больше, чем поцелуи.       – Тогда хочешь, я на утро забуду обо всём? – вырывается само собой.       Хонджун прерывисто вдыхает воздух от волнения, но улыбка уже лезет на лицо. Всё шире и шире. И спустя секунду Минги мощно дотягивает сигарету до фильтра, после чего отбрасывает в сторону. Запрокидывает голову, выдыхая дым поверх головы Хонджуна, отчего под его тонким свитером отчётливо выступает кадык. Красиво.       – А чего ты хочешь?       Минги вновь смотрит на него, и сложно врать тому, в чьих руках не страшно, должно быть, вообще ничего в этом мире.       – Я хочу быть счастливым сегодня, – едва слышно выговаривает Хонджун, чувствуя, как внутри всё трепещет. – Вместе с тобой.       Сложно понять ответную реакцию, Минги лишь моргает, чуть приоткрыв рот. Но в следующий миг она становится предельно понятной, когда обе больших ладони ложатся на пояс и подтягивают ближе. Хонджун охотно тянется вперёд, обвивая руками склонённую шею, и прикрывает глаза вновь.       – Бэмби, ты лучший...       Он успевает услышать изменившийся голос, в котором будто стало больше чего-то собственнического, прежде чем знакомые губы снова целуют его. На этот раз – глубоко и долго, отчего дыхания не хватает, но Хонджун самозабвенно жмётся в ответ.       Ему просто этого хочется. Только этих поцелуев, этого внимания и нежных касаний. У него ведь и отношений никогда не было.       Ни Хонджун, ни Минги к этому не готовы. Как не готовы и выпустить друг друга. По телу разливается приятная нега, когда поцелуи Минги приходятся на шею, и в этом чувствуется уже нечто новое. Общное и уникальное только для них двоих.       – Нам идти надо... – хихикает Хонджун, продолжая обнимать его плечи, пока растрепавшиеся красные волосы щекочут щёку. – Уён заждётся, выйдет нас искать и поженит прям на месте.       – Отстой... – с улыбкой тянет Минги в ответ, но из рук не выпускает, будто стараясь продлить этот момент ещё хоть на пару драгоценных секунд.

* * *

      Лакированные ботинки становятся слишком неудобными, когда Сонхва пытается одновременно переступить порог, смотреть под ноги и ни в кого попутно не врезаться. Последнее не получается, и его плечо встречается с чьим-то ещё.       – С дороги! – бросает Сонхва и взмахивает рукой, но её тут же перехватывает другая.       – Тише, тише... – слышится голос Юнхо, пока асфальт перед глазами расплывается под силой головокружения, и дальнейшие его слова куда-то в сторону звучат, как сквозь толстую стену. – Прошу прощения!       – А ты вообще...       Сонхва не в силах договорить, тело само собой вздрагивает, а лёгкие в спазме тянут побольше воздуха. Поднявшаяся волна ярости разбивается так же быстро, как и появилась. Опять Юнхо перед всеми расшаркивается. Ну и пусть расшаркивается.       Каждый шаг даётся с трудом, ведь ноги едва гнутся и совсем ватные, а оживлённая вечерняя улица превращается в размытый калейдоскоп из-за вновь слезящихся глаз. Страшно представить, как Сонхва выглядит со стороны, но он и сам в ужасе продолжает отрицать любую перспективу посмотреться в зеркало.       Он, стало быть, не вынесет. Проще отрицать собственные красные глаза, опухшее лицо и факт, что весь его нервный срыв наблюдал Юнхо. Сонхва дёргает плечом, когда чужая рука пытается его обнять, но ладонь только крепче хватает сквозь плотное пальто.       – Пак Сонхва, не перечь, иначе сейчас понесу на себе, – слышится едва ли не строгий голос Юнхо, но сдающийся под прорезающейся улыбкой. – Как когда мы первый раз в жизни накидались...       – Заткнись... – впрочем, и сам Сонхва фыркает, не сдерживая тихий смех и опуская голову, но тут же вскидывает её, и возмущённо смотрит куда-то в сторону предполагаемого друга. – Раскомандовался тут!       Взгляд фокусируется на улыбающемся профиле Юнхо. Тот неведомым образом умудряется и держать его, и смотреть в телефон, и по сторонам, выискивая такси.       Стоит быть ему благодарным хотя бы за это, ведь на подобные манипуляции пьяный мозг Сонхва реагирует только упорным отрицанием.       Он и реальность отрицал бы, если бы та так сильно не тянула к земле вместе с гравитацией. Сонхва жмурится от усталости, но стараниями друга идёт относительно ровно. Иногда Юнхо заботится о его имидже даже больше, чем он сам.       – Мы к тебе едем? – бросает Сонхва, стараясь говорит членораздельнее.       – Нет, – бодро отвечает Юнхо и устремляется вперёд.       Он подходит к серебристому такси и приглашающе раскрывает заднюю дверцу, попутно нырнув головой внутрь и здороваясь с водителем. Эта вежливость начинает конкретно бесить, но Сонхва лишь фыркает, пошатываясь на негнущихся ногах.       – Я не поеду домой, – с нажимом выговаривает он.       Дома одни проблемы. Дома его, должно быть, ищут, и несколько пропущенных от мамы тому подтверждение.       – Мы не едем к тебе, – уверяет Юнхо, пытаясь свободной рукой ухватить его за рукав.       Сонхва делает резкий шаг в сторону, и землю нехило кренит под силой беспощадной гравитации. Ладонь Юнхо хватает воздух, но Сонхва всё ещё стоит на ногах.       – Чон Юнхо, я могу тебе доверять? – предельно серьёзно спрашивает Сонхва и хмурится.       – Можешь, Пак Сонхва, полезай уже.       В быстрой речи друга угадывается заметное раздражение, которое колет грудь больше, чем того хотелось бы. Сонхва обиженно сопит и забирается в салон, сразу же пытаясь задвинуться как можно дальше к окну. Это ощущение знакомо, хоть и давно стёрлось из привычки.       Пожалуй, стёрлось в тот самый момент, когда Пак Сонхва решил, что слишком взрослый для такого ребячества.       Юнхо с тех пор хоть и стал раза в два больше, вымахав до размеров башни за несколько лет, но всё так же невозмутимо усаживается рядом. На него практически невозможно обижаться, потому что тот попросту не даёт. Но Сонхва пытается, отрешённо отвернувшись к окну, пока друг перекидывается с водителем уточнениями по координатам.       Называемый район незнаком, как и незнакомо ощущение отчуждения в сторону лучшего друга. Тот пришёл на помощь исключительно по своему придуманному долгу, и это очевидно. Как и то, что Юнхо не прочь вернуться к уже своим друзьям, а Сонхва для него – не более, чем невменяемая пьяная обуза.       Слёзы вновь наворачиваются на глаза, но Сонхва старается их сморгнуть. По крайней мере, вскоре он хоть где-то ляжет спать и забудется от всех опустошающих мыслей.       Свет в салоне тухнет, и автомобиль приходит в движение. Не успевает Сонхва подумать ещё от стартового толчка, что так его вскоре укачает, как знакомая рука вновь ложится на плечо. Сопротивляться попросту нет сил.       Юнхо молча притягивает его ближе к себе, одной рукой обнимая за плечи, а второй крепко обхватывая за пояс. При всём желании не выкрутишься в тесном салоне, но и не хочется. Сонхва не сдерживает тяжёлый вздох с отголосками недавней истерики, когда щека Юнхо ложится на его склонившуюся макушку.       Становится немного легче. На Юнхо невозможно злиться, и вся его фигура будто стремится спрятать за собой.       – Ты когда таким огромным стал? – едва слышно шепчет Сонхва, прикрывая глаза.       – Это всё та пицца с ГМО в столовке, – так же спокойно отвечает Юнхо, на что от неожиданности вылетает громкий смешок.       – Я не виноват, что тогда везде трындели про это! – сквозь улыбку возмущается Сонхва. – Вдруг от неё реально хвост вырастал?       – Так не хотел хвост, что два месяца обедать не ходил в принципе...       Юнхо посмеивается, но руки его будто крепче сжимаются на теле.       – Зато уж ты там любую хрень бы съел и добавки попросил! – продолжает возмущаться Сонхва.       – Мой отец столько за питание отстёгивал в средней школе, что я бы и домой забирал, если б давали!       Пытаясь сдержать смех, Сонхва чувствует, как тот прорывается сквозь сомкнутые губы. В Юнхо узнаётся странноватый, но уверенный в себе подросток с жутко нескладным телосложением. Когда-то пропасть между ними была всего лишь в трёх сантиметрах разницы в росте.       Теперь пропасть между ними сложно заметить, пока не оступишься и не рухнешь в небытие.       – Всё равно огромный, – бурчит Сонхва, понимая, что пригревается.       – Я же сказал, что вырасту большим и сильным, чтобы защищать Вас, мой принц.       В голосе Юнхо слышна улыбка, от которой охота наконец-то притихнуть.       Дурацкую шутку про рыцаря, которым Юнхо дразнили за рвение впрягаться во все разборки с Сонхва, тот превратил в долгоиграющее правило. Которое вскоре стало парадигмой.       Сонхва вслушивается в музыку по радио и расплывается в расслабленной пьяной улыбке.       – Юнхо... – тянет он нарочито громко. – Давай оценку водителю за музыкальное сопровождение поставим.       – Мне потише сделать или погромче? – с неловкой улыбкой откликается водитель.       – Погромче! – смеётся Сонхва, и неожиданно для себя откидывается затылком на чужое плечо.       Музыка окутывает его вместе с расслаблением, вместе с крепкими объятиями и мыслями, что крутятся в пьяной голове. – It's happening again... well, I don't give a fuck about your frie-ends, I'm right he-ere... – подпевает Сонхва припеву, едва шевеля губами.       Один из любимых исполнителей нашёл его в рандомном такси в один из самых тяжёлых моментов. Улыбка плавно сползает с лица, и Сонхва машинально переводит взгляд за окно. Такси пересекает мост, огни города отражает гладь реки, и фонари сверху сливаются в одну линию вдоль дороги. Менее отчётливо Сонхва видит собственное отражение.       Его лицо наполовину скрыто за рукавом Юнхо, отчего видны лишь несчастные блестящие глаза. Веки под давлением тепла и спокойствия закрываются сами собой, пока Chase Atlantic продолжает затягивать:       «Oh, baby, take a look around, I'm the only one that hasn't walked out, I'm right here...»       Юнхо будит его, по ощущениям, через секунду, однако уверяет, что ехали они добрых полчаса. Потирая глаза и ёжась на холодном ветру из открытой двери, Сонхва хмурится и плохо соображает.       Он кладёт руку в протянутую ладонь Юнхо скорее машинально, пытаясь сообразить, что происходит, но собственные пальцы тонут в огромной ладони, и его без труда извлекают на свет и ставят на ноги.       Прищурившись, Сонхва давит зевок и осматривается. Голова кружится так, будто он только слез с американских горок, а алкоголь даже не собирается выветриваться.       – Куда ты меня завёз? – хрипит Сонхва спросонья, сосредотачиваясь на парадном торце многоэтажного здания в тёплых жёлтых огнях.       – Отдыхать, Ваше Высочество.       Тон Юнхо удивительно не терпит возражений, хоть и остаётся мягким. Приходится тащиться за ним, пока кисть едва ли не полностью помещается в чужой руке, и вскоре Сонхва обнаруживает себя привалившимся к стойке ресепшена. Хорошо, что Юнхо трезвый. Долетают обрывки разговора и вежливые уточнения про возраст заезжающих.       – А ваш менеджер на работе? – добродушно спрашивает Юнхо. – Нет-нет, я не про жалобы, я к тому, что сложно же Вам отсиживать ночные посты, пока он отдыхает. Вы устали, я же вижу, вот и цифры плывут...       Скосив взгляд, Сонхва замечает, как верный помощник чуть ли не из рукавов пиджака вытаскивает дополнительные купюры и вкладывает в свой паспорт. И продолжает стелить так гладко и без пауз, что Сонхва и сам готов поверить, что давным давно является студентом вышки.       – Фокусник... – едва слышно шепчет он, и цокает языком сквозь усмешку, пока уболтанный администратор барабанит по клавиатуре.       Отель довольно богатый, потому и пустует. Сонхва едва успевает на силу сменить позу, чтобы рассмотреть картины в холле, как Юнхо хватает его под руку и уверенно ведёт к лифту.       – Ты сюда девчонок, что ли, таскаешь? – невнятно огрызается Сонхва, пока дверцы лифта бесшумно раздвигаются.       – В первый раз здесь, – усмехается Юнхо в ответ и вновь.       Вновь напоминает себя в средней школе. Паренька, что однажды сломал дверь в класс, не сообразив, что та открывается в другую сторону. У Сонхва нет сил на него злиться.       Юнхо ведь единственный, кто не ушёл.       Оценить красоту снятого номера не получается – приходится пять минут бороться с пальто, обувью и вешалкой, пока всё из вышеперечисленного норовит свалиться на пол. Юнхо ходит по просторному помещению, включая свет, и привычно исследует местность.       За этим забавно наблюдать из раза в раз. Приловчившись не ломать вещи с разбегу, Юнхо теперь осторожничает с любыми незнакомыми механизмами и как раз разбирается со шторами, когда Сонхва подтаскивается к кровати.       Двуспальная. Особых мыслей в голове нет, и он разворачивается, садясь на край. Через секунду падает на спину, раскинув руки, и пустым взглядом смотрит в потолок. Усталость сковывает тело, но спать не хочется даже под усыпляющее шуршание шагов Юнхо.       Сонхва не хочет засыпать, ведь на утро придётся бороться не только с головной болью, но и со всеми чёртовыми проблемами его слишком сложной жизни.       – А тут есть бар? – спрашивает он во всеуслышание.       – Нет, – отвечает Юнхо откуда-то справа, звякнув каким-то стеклом. – Хватит с тебя алкоголя.       – Ну хоть воды дай... – хмурится Сонхва, как в этот же миг яркая лампа зажигается прямо над ним. – И выключи!       Слепящий свет потухает почти весь, оставляя лишь несколько светильников по углам номера. Деятельность Юнхо отодвигается ещё куда-то вглубь номера, и Сонхва лишь тяжело вздыхает. Полумрак так располагает ко сну.       Так хочется спать, но как же не хочется просыпаться.       Вдалеке слышится звук вибрации и привычно вежливый ответ Юнхо. Интересно, кому приспичило звонить ему так поздно?       – Да, – Юнхо улыбается. – Добрый вечер, госпожа Хван.       Тревога прошибает Сонхва так резко, что он даже поднимается и вновь садится на кровати, силясь не скрючиться. Мама добралась и до его друзей. До его единственного друга, и теперь Юнхо вынужден на ходу что-то выдумывать, отдуваясь за весь позор своего принца.       Мерзкое чувство скручивает живот, отчего начинает подташнивать. Как же Сонхва опозорился. Как же ему это будут припоминать.       – Конечно, его мой отец пригласил поужинать и остаться... – весело болтает Юнхо, приближаясь с наполненным стаканом воды.       Сонхва протягивает руку, но забирать не спешит, наблюдая за лицом друга, что сосредоточенно смотрит куда-то в сторону.       – Он спит уже, хоть пушками пали, не встанет! – смеётся Юнхо.       И на его лице отчётливо виднеется одна и та же смена эмоций. Ответ с улыбкой – и та моментально исчезает, когда говорить не нужно, сменяясь сосредоточенным лицом. Когда он так научился?       Или всегда умел?       Сонхва забирает воду и поднимается на ноги, делая пару глотков. Шторы плохо слушаются, но свободная рука всё же отдёргивает их, открывая вид на оживлённую магистраль. Жизнь в городе беспощадно продолжается и днём, и ночью.       – Госпожа Хван, это очень прискорбно, – Юнхо за спиной, видимо, не нашёл, куда себя деть, и уселся на кровать. – Уверен, он просто устал, не расстраивайтесь.       Стакан в руке подрагивает так явно, что Сонхва торопится поставить его на прикроватную тумбочку. Получается громко и слишком неловко, но Сонхва еле видит от вновь навернувшихся слёз. Ему обидно.       До боли обидно слышать это. Снисходительный тон, будто принижающий глупого Сонхва и заискивающий перед женщиной, что не была ни на едином выступлении своего единственного сына. Глаза бездумно смотрят в окно, пока Сонхва всхлипывает и резко обнимает себя обеими руками. Качнувшись чуть вперёд, пытается отдышаться, но слёзы неустанно принимаются бежать по щекам.       – Ну что опять? – слышится ласковый голос поднявшегося Юнхо за плечом.       Сонхва шарахается в сторону и быстро мотает головой, пока внутри кипит. Кипит злость, которой всё не хватает сил разгореться. Которая тушится слезами от ощущения собственной беспомощности и никчёмности. Он слишком устал. – «Не расстраивайтесь», значит? – вместо яростного собственный голос получается настолько плаксивым, что Сонхва передёргивает. – Может, пусть они тогда тебя усыновят, а от меня отцепятся?       – Сонхва... – устало выдыхает Юнхо и тянет руку.       – Только и слышу от них, какой Чон Юнхо замечательный, как мне пример бы брать, как это я затянул серьёзного тебя в свою музыкальную бла...жь... – икота нападает слишком не вовремя, и Сонхва с надрывом втягивает воздух. – Да не трогай ты меня!       Он дёргается вновь, но руки Юнхо уже захватывают его в крепкие объятия. Не находя в себе сил, Сонхва в исступлении вцепляется пальцами в его пиджак и сжимает.       – Я говорю лишь то, что они хотят слышать, – в убийственном спокойствии звучит голос Юнхо над ухом.       – Потому что плевать тебе... – Сонхва задыхается, срываясь на шёпот: – Ты и мне говоришь то, что я хочу слышать. И на меня тебе тоже плевать, Юнхо!       В ответ тот сжимает объятия ещё крепче. Всё же, он вырос сильным, как и обещал. Не чувствуя ни единой возможности пошевелиться, Сонхва срывается на рыдания в ту же секунду.       – Почему так, Юнхо? – руки обессиленно цепляются за чужой пиджак. – Почему всё так?       Уставший мозг переполнен тревожными мыслями под завязку, и Сонхва обессиленно укладывает голову на плечо Юнхо, на что тот даже не думает ослабить хватку.       – Я всё это делаю ради тебя, Сонхва, – от его низкого голоса над ухом мурашки бегут по всему сжатому телу. – Я никогда не дам тебя в обиду.       – Замолчи... – жалобно выдавливает Сонхва, пока слёзы катятся градом, заливая дорогую ткань костюма.       – И всегда буду защищать.       Медленно и натужно Сонхва сглатывает, после чего обессиленно выдыхает.       – Они лишат меня всего... – от собственного едва ли не ноющего голоса так противно, но как же всё равно. – Лишат свободы, посадят в клетку, запретят...       Последний раз Сонхва так откровенно рыдал ужасающе давно.       – Они запретят мне играть...       Объятия размыкаются так внезапно, что обмякший Сонхва едва ли не падает на пол, но обе ладони Юнхо находят его лицо. Обхватывают, зарываясь пальцами в волосы, и задирают голову наверх. Сонхва продолжает прерывисто дышать, всматриваясь в лицо в полумраке.       – Никто не заберёт у тебя скрипку, Сонхва, – на выдохе едва проговаривает Юнхо, но упрямо стискивает зубы. – Даже твой всесильный отец.       Во все глаза Сонхва смотрит в ответ, пока его единственный лучший друг, первый помощник, правая рука во всех делах... Его рыцарь Чон Юнхо большими пальцами стирает слёзы с его щёк. Во взгляде его читается непривычная, но отчётливая боль.       И он не выпускает. Так близко, что они могут вот-вот зацепиться кончиками носа друг о друга, но не выпускает.       Сонхва хотел бы выбраться сам, но вновь чувствует лишь внезапный, знакомый, но затолканный подальше, забитый и забытый страх.

* * *

      До болезненного сжимая зубы, Юнхо смотрит в заплаканные глаза, что ждут поддержки ровно в эту секунду. В который раз ему кажется, что постоянный поиск виноватых – не самое лучшее занятие, но праведный гнев на директора Пака застилает сознание.       Сонхва ведь старается. В музыкальном направлении он вкладывается даже поболее Юнхо, которому фортепиано даётся в разы легче. Это для Юнхо игра на клавишах считается отдушиной и хобби, для Сонхва же скрипка – тяжкий и упорный труд. Это Сонхва заставляет их обоих раз за разом повторять один и тот же момент, пока собственная часть его не устроит, это Сонхва порой ест обезболивающие, чтобы шея наконец-то разгибалась, это Сонхва никак не может расслабить спину после длительных занятий.       Это Сонхва не ныл ни разу в своей жизни, что скрипка – слишком сложно.       Как смеет его родной отец так поступать?       Юнхо ничего не остаётся, как признаться самому себе, пока глядит в блестящие от слёз глаза человека, который стал для него самым настоящим вдохновением. Ему приходится признаться, что игра по правилам директора зашла слишком далеко. Когда Юнхо соглашался вытащить на себе львиную долю президентских обязанностей, то делал это лишь для того, чтобы у Сонхва было больше времени, возможностей и, чёрт возьми, чтобы у Сонхва было снисходительное разрешение иметь чёртово хобби, ради которого тот стремится положить всё своё здоровье, а то и всю жизнь.       Но одной своей волей директор способен перечеркнуть кропотливые общие труды. Если раньше Юнхо ненавидел свою «работу», то теперь искренне ненавидит отца Сонхва.       За эти отчаянно потерянные глаза. Которые смотрят прямо на него. И Юнхо силится сделать хоть что-то, чтобы вернуть в них счастье. Но он не может сделать ровным счётом ничего. Только злиться.       Злиться и плеваться манифестами, гарантировать выполнение которых тоже не может.       – Юнхо...       Сонхва медленно сглатывает, и сбитое истерикой дыхание его постепенно выравнивается. По красивому лицу медленно проползает полоса света от фар проезжающей машины за окном. Юнхо смотрит на приоткрывшиеся губы, в истерзанных чувствах наотрез отказываясь прятать взгляд.       Юнхо ведь знает, как правильно. Но что правильно для него, не обязательно таковым будет для остальных. Он даже не отрицает, что в этот миг больше всего на свете вновь хочет поцеловать своего лучшего друга. Но осознаёт, что если вновь увидит в этих глазах страх и неверие, то это его убьёт.       Собственные руки своевольно тянут Сонхва ближе, но губы лишь мягко прижимаются ко лбу у линии роста волос. Юнхо прикрывает глаза, чувствуя мягкость и тепло чужой кожи. Пальцы так и норовят зарыться в гладкие волосы, но Юнхо лишь с силой жмурится и опускает голову. Теперь их лбы соприкасаются.       Хочется продлить хотя бы этот момент.       Юнхо и не заметил, каким красивым стал Сонхва. И точно так же не заметил, как стал чувствовать не то, что должны испытывать друг к другу лучшие друзья.       – Прости... – тихо выдыхает Юнхо, всё отказываясь открывать глаза. – Прости, что всё так.       Он вновь плавно обнимает Сонхва за плечи и прижимает к себе, укладывая его голову на свою грудь и накрывая волосы ладонью. В молчании больше не чувствуется напряжения. Наконец-то Сонхва успокаивается и расслабляется в его руках. Юнхо прижимается щекой к его макушке, пока глаза сами собой невидяще устремляются за окно.       Директор Пак силён. Но и Чон Юнхо не привык сдаваться.       С глубоким вздохом Сонхва вновь шевелится, до непривычности мягко высвобождаясь из объятий. Юнхо размыкает руки, и тот через несколько неуверенных шагов обессиленно усаживается на кровать, свесив голову так, что лица не видно за упавшими волосами.       Этот день дался Сонхва слишком тяжело. Похоже, только Юнхо способен увидеть его таким. Он приседает на корточки перед согнувшейся фигурой и аккуратно берёт сложенные на коленях ладони в свои.       – Что тебе принести? – мягко спрашивает Юнхо. – Воды, чаю?       Медленно Сонхва мотает головой в разные стороны.       – Браслеты дружбы наши всратые помнишь? – сипло спрашивает он и против воли прерывисто вздыхает.       Юнхо фыркает, усмехаясь и внезапным речевым оборотам, и тому, какая очаровательная мелочь вертится в этой буйной голове.       – Помню, – почти шепчет он в ответ сквозь улыбку.       – Жаль, что прое... – Сонхва с силой выпускает воздух, и его пальцы подрагивают в ладонях Юнхо. – Потерялись.       Едва слышно посмеиваясь, Юнхо не может перестать улыбаться. Пусть улыбка и выходит слегка болезненной, но ладони Сонхва он сжимает всё крепче. Два воистину всратых браслета, с нанизанными бусинами с буквами из имён друг друга, они купили в ультрадешёвом магазинчике, когда решили, что отличной идеей будет прогулять литературу и поехать в город. Поначалу носили неиронично каждый день, вскоре – с показательной иронией, но тоже ежедневно. А потом две цветастых нитки с бусинами так и оставались лежать на подоконнике в общежитии.       Пока не исчезли в неизвестном направлении.       Сонхва дёргает головой, выпрямляя спину, и уставшим взглядом смотрит в пустоту. Кое-как он вновь высвобождается от рук Юнхо, отчего в мысли неумолимо закрадываются грусть и тоска. Однако Сонхва лишь несколько раз подряд пытается задрать на себе водолазку и беспомощно опускает руки.       – Чего смотришь, помоги.       В слабом голосе Сонхва угадываются отголоски президента, но на этот раз Юнхо усмехается. Невероятную тенденцию уматывать себя до невозможности раздеться он наблюдал не раз, особенно после напряжённых дней выборов в конце прошлого года, когда помимо стресса от закрытия общежития и подготовки к выпускным экзаменам Сонхва приходилось проводить выступления, дебаты и прочие активности для электората. Юнхо поднимается на ноги, пока измученный Сонхва находит в себе силы только поднять руки вверх.       Пальцы цепляются за мягкую ткань и тянут наверх. И всё же, это неправильно. Неправильно – ощущать себя... так. Раздевая уставшего и пьяного лучшего друга, неправильно ощущать себя так взволнованно.       Выбравшись из одежды, Сонхва откидывает со лба взъерошенные волосы и чуть хмурится, запрокинув голову.       – Что не так? – спрашивает он.       Абсолютно всё – не так. Начиная с Юнхо, который видел его полураздетым сотню раз, но теперь старательно смотрит в угол комнаты.       – Всё в порядке, мой принц, – примирительно улыбается Юнхо и отходит в сторону.       Пока он аккуратно складывает бадлон на кресле, за спиной слышится звяканье пряжки ремня, долгое шуршание и, наконец, звук металла о дерево. Сонхва заваливается на кровать, теперь, видимо, пытаясь из последних сил забраться под одеяло.       Юнхо и самому не хочется ложиться спать в костюме, но и перспектива раздеваться теперь кажется нереальной. Он будто не хочет, чтобы что-то пошло не так. Он будто бы боится, снимая пиджак и вывешивая на спинку кресла.       Боится, что вся их дружба останется на дне неизвестно чего посреди неизвестно где, как и потёртые именные браслеты.       Юнхо расстёгивает манжеты и слегка подкатывает рукава белой рубашки. Попавший в поле зрения телефон на журнальном столике мигает и зажигается уведомлениями из чата ученического совета. Время за полночь, а завтра правящей верхушке необходимо быть в школе.       Со вздохом Юнхо оборачивается к кровати, где образовавшийся холм под одеялом не подаёт никаких признаков жизни. Похоже, вырубился. Не так Юнхо планировал закончить этот вечер, но и собраться домой не может.       Как минимум, потому что на утро президент не встанет. Отключив телефон от мобильной сети, Юнхо тушит оставшийся свет и старается как можно аккуратнее улечься сам. Усталость догоняет тело, как только то касается мягкого матраса, однако скачущие мысли не торопятся ко сну.       Юнхо ведь так всё испортит. Отпугнёт, отодвинет, как обычно развалит к чертям, как только появилась хотя бы призрачная надежда на возвращение их с Сонхва близкой дружбы. Он не знает, с каких пор появилось это напряжение, что заставляет его стискивать зубы, улыбаться и молчать.       Но он не может запретить себе чувствовать.       Юнхо прекрасно знает, как правильно, но его «правильно» – слишком эгоистично и безжалостно к тому, кого и так сложно достать из-под защитной скорлупы.       Неожиданно Сонхва, отвернувшийся на бок, начинает шевелиться. Его рука тянется назад и вслепую пытается нащупать что-то на простыни, пока не вцепляется в ладонь Юнхо. Попытавшись дёрнуть её на себя, Сонхва с тяжким вздохом придвигается сам. Его пальцы продолжают сжиматься, пока вся рука Юнхо невольно обнимает его со спины.       Дышать всё труднее. Юнхо замирает, чувствуя, как тыльная сторона его сжатой ладони вдавилась по центру голой груди. Похоже, это был последний рывок сил Сонхва, ибо тот в момент ослабевает и шумно выдыхает. От этого по всему телу самым неожиданным образом расстилается невиданное спокойствие. Глаза слипаются сами собой.       Юнхо устраивается удобнее, покрепче прижимая обмякшего Сонхва к себе. В глубине души, перед тем, как провалиться в короткий сон без сновидений, он отчаянно верит, что хоть что-то в их отношениях сумел исправить.

* * *

      Любые караоке-клубы никогда не могут быть готовыми к появлению Ёсана с Уёном, и нынешний не стал исключением. Если в общаге они не рисковали сильно шуметь, находясь в опасной близости от комнаты правящей верхушки, которые бардак до утра разрешали только на своих вечеринках, то в местных караоке отрывались, как положено.       Клуб, похоже, открылся недавно, и персонал в культурном шоке. Но Ёсану плевать, ведь это, пожалуй, лучший его день рождения за все бездарно прожитые годы.       Снова они с Чон Уёном вместе, хотя порой кажется, что вместе они были и в прошлой жизни, настолько быстро сошлись. Или же дело в характере соседа по комнате, ведь тот способен заболтать, обаять и вскружить голову кому угодно. В любом случае, Ёсан рад, что Уён празднует с ним.       Даже Минги, что таким местам предпочитает более танцевальные, пришёл. Пришёл даже Сан, его чёртов сводный брат, который, спустя столько лет, не может больше испортить этот праздник. Оба тусуются у бара, и пока Уёна унесло в сторону уборной, пользуются моментом, чтобы устроить файер-шоу с самбуками.       Сам же Ёсан наблюдает это со сцены, плотно окружённый двумя своими не такими давними, но всё же друзьями. И если с Хонджуна спроса нет – его Ёсан знает едва больше месяца – то не брать с собой на забеги по караоке Чхве Чонхо было большим упущением.       – It's a new dawn, it's a new day, it's a new li-ife fo-or me-e... – затягивает Чонхо, чисто выводя ноты по правую сторону.       – And I'm feeling go-ood! – завывает с другой стороны Хонджун, который эту песню и заказал.       Сам Ёсан стесняется петь что-то настолько сложное, потому лишь с важным видом сжимает микрофон, но друзьям, похоже, и не нужна поддержка. В их общем состоянии радостного пьяного веселья, где двое будто умудрились надышать ещё и на Чонхо, вообще не важно, как петь, что и где. Хонджун вот вообще поёт, как душа положит, на что хороший музыкальный слух Ёсана пытается скончаться преждевременно.       Однако раскачиваться под красивую балладу в объятиях двух друзей ему нравится настолько, что можно простить всё. Как только Хонджун смекнул, что голосистый Чонхо может помочь ему спеть все хиты, ставшие классикой, то со сцены они и не слезают.       Возможно, заслуга тому и на брате лежит, ведь с тех пор, как тот предметно поговорил с администрацией, их не только усадили за центральный столик, но и наливают так щедро, что в своей куба либре Ёсан наконец-то почувствовал терпкий вкус рома.       Ему настолько хорошо, что ноги едва держат, и опорой служит только крепкое плечо трезво стоящего на ногах Чонхо. Остальные немногочисленные посетители хлопают, в основном, единственному нормально поющему. Ёсан пьяно улыбается, разглядывая яркие лампы, как вдруг спохватывается на начальном ритме новой песни и ищет глазами экран с текстом.       – Кто это заказал? – сквозь смех кричит Хонджун ему на ухо.       – Я заказал! – Ёсан случайно говорит это прямо в микрофон, но времени нет, ведь на экране мелькает отсчёт до старта, и он натужно запевает: – I ain't got time for you, baby...       Темп этой песни слишком быстрый для пьяного мозга, да и сам Ёсан привык, что солирует в ней Уён. Который так вовремя куда-то запропастился, и теперь единственный исполнитель стремительно впадает в ступор, не поспевая за текстом и неумолимо нервничая. Хонджун под боком, похоже, тоже смутно знает и текст, и мотив, потому панические настроения ширятся по сцене... Пока на помощь не приходит сильный поставленный голос.       – A little party never kill nobody! – вступает в припев Чонхо, сохраняя своё самое невозмутимое лицо.       Не выдержав, Ёсан цепляется за его плечо обеими руками вместе с микрофоном, пока одновременно и смеётся от души, и благодарит, и в удивлении таращится. Неизвестно, откуда этот трек знает чёртов Чхве Чонхо, но поёт он абсолютно прекрасно.       Устав шататься под натиском активных благодарностей, Чонхо крепко обхватывает Ёсана за плечи и взглядом указывает смотреть на экран. Петь сквозь дикий смех крайне сложно, но Ёсан старается. Вместе у них получается очень даже неплохо, когда яркий, а главное чистый голос служит ориентиром.       – Ёсан, давай! – слышится сквозь музыку подбадривающий рёв Минги со стороны бара. – Бэмби, ты тоже не стой!       Спохватившийся Хонджун пытается попасть в ритм, и кое-как вся троица умудряется дотянуть до мощного танцевального проигрыша. На котором Ёсан всегда пускается в пляс. Сегодняшний вечер не исключение, ведь весёлый диджей включает активное освещение на танцполе, подзывая туда всех гостей.       – Глянь, глянь, Ёсан! – вновь смеётся в ухо Хонджун и показывает куда-то пальцем.       Перед пьяным взором вновь появляется барная стойка, где со стаканом наперевес активно вытанцовывает Минги. Рядом с ним в лучших традициях дёргается Сан, и оба не могут перестать хохотать от алкоголя, от песни и от великих танцев друг друга. И всё же такая поддержка приятна, особенно когда у двоих всё же получается синхронизироваться.       Потому к последнему припеву Ёсан уже и сам заставляет двух соседей прыгать вместе с ним в такт биту. Даже на танцполе собрались неравнодушные посетители, развлекаясь яркими огнями и громкими басами.       Ёсан счастлив. Настолько, что каким-то образом пропускает начало следующего заказа, опомнившись лишь когда видит красные волосы Минги прямо под сценой. Тот улыбается Хонджуну и протягивает руку, энергично требуя микрофон.       – Oh shit! – громко вступает в проигрыш нового трека Минги и зазывает в микрофон погромче: – Уён, выходи!       – Сука, это моя песня! – слышится звонкий голос даже сквозь навалившийся бит. – Разошлись, это моя песня!       Сквозь разбирающий смех Ёсан имеет честь наблюдать, как Чон Уён за пять секунд успевает промчаться от уборной мимо бара, попутно глотнув у охреневшего Сана половину ром-колы прямо из рук, и подскочить к сцене. Он в отчаянии требует микрофон прямо у Ёсана, и тот быстро отдаёт.       – When I come at the club, step aside...       – Oh shit!       Этот трек легендарен для их пьяной троицы, где Минги всегда имеет возможность построить из себя крутого рэпера на подпевках, а Уён с первых строк объявляет жару, молодецки вылезая на сцену. Ему даже текст не нужен, настолько это его песня.       Отодвинутый Ёсан упирается плечом в Чонхо, а тот пусть и в лёгкой растерянности, но с улыбкой отдаёт свой микрофон.       – How come every time you come around my London London Bridge wanna go down like... – с артистизмом дикой львицы зачитывает Уён, покачивая бёдрами.       – ...London, London, London! – подхватывает Ёсан и давится смехом прямо в колонках.       Он способен исполнять эту песню только при наличии настолько огромного количества алкоголя в себе. Уёна же попросту не остановить. Всё внимание он оттягивает на себя, отрепетировав и номер, и танец, напоминающий выкрутасы стриптизёрш по размаху агрессивных движений бёдрами и попыток припасть к земле.       Великий артист пропадает. Хонджун, похоже, полностью согласен, ибо продолжает танцевать на сцене и восторженно хлопать. Он глаз не может оторвать от лихих разворотов главной алкозвезды, но и нагретая публика всем довольна.       В какой-то момент взгляд Ёсана вновь возвращается к бару. Сан остался стоять там, допивая свой бокал, и вот уж кто заценил выступление слишком близко к сердцу. Взгляд брата упёрся в Уёна неотрывно, а с виду расслабленное тело напряжено так, будто тот уже час сидит в засаде на добычу.       Будь Ёсан трезвым, посчитал бы это полной жестью. Но Ёсан настолько невменяем, что может только тащиться по тексту за разошедшимся Уёном, пока трек не заканчивается.       Устало переводя дух, главный перформер остаётся сидеть на коленях, даже когда диджей объявляет танцевальный перерыв. Сквозь смех Ёсан тянет к нему руку, чтобы поднять, но сам едва удерживает равновесие и упирается в разгорячённое плечо.       Уён вскидывает голову, фокусируя взгляд на его лице, но тут же жмурится и заливается смехом.       – Твоему макияжу пиздец! – хохочет он, пока длинные трясущиеся серьги блестят в софитах.       – Твоему тоже! – пытается повреднее ответить Ёсан, но ему искренне весело.       Искренне хорошо, даже будучи в полностью невменяемом состоянии от духоты, алкоголя и адреналина публичных выступлений. Поднявшись, Уён хватает его за руку и уверенно тащит в сторону двери, из которой только недавно вышел сам.       – Порассказывай мне тут, я не для того носик пудрил полвека! – его весёлый голос звучит гулко и громко в прохладном помещении, пока музыка приглушается дверью. – А, блять... Вот вам и водостойкая тушь!       Отдельным пунктом Ёсану весело оттого, как друг перестаёт фильтровать речь. Обычно сей признак знаменует пересечение черты, после которой эта машина начинает клеить всё, что движется, без всякого зазрения совести.       – Так, сядь! – командует Уён и прислоняет Ёсана к раковинам, после чего принимается агрессивно доставать бумажные полотенца из холдера.       И Ёсан честно пытается сесть. Не задумываясь, что это невозможно, после чего обнаруживает себя сидящим уже на полу под очередное крепкое словцо сквозь громкий смех.       – Похер уже, сиди так!       Уён наклоняется, задирая его лицо, и принимается подтирать макияж под глазами. С координацией у того уже не очень, но сосредоточенный взгляд выдаёт профессионала. Не контролируя себя, Ёсан лишь пьяно улыбается и хихикает.       – Иди к другим приставай, чё ко мне пристал... – язвительно, но добродушно цедит он.       – Ага, ты моего видел вообще? – фыркает Уён, пока пытается промокнуть однозначно поплывшие тени. – К кому приставать? Свалил, понимаешь, к твоему, и ни ответа, ни привета!       Ёсан закатывает глаза. Он не хочет думать о Пак Сонхва в этот прекрасный момент, и усиленно гонит мысли прочь. Гнев школьного принца будет ужасным, и Уён даже не догадывается, насколько его подопечный успел опозориться в любовных играх.       Да что уж опозориться. Проебаться.       – Сраные мужики, и зачем бог дал им члены, я их потому ненавидеть не могу, а иногда ведь хочется! – сокрушается Уён, и выпрямляется, прицеливаясь скомканным полотенцем в мусорку.       – Отойди... – Ёсан несильно пихает его в ногу, когда чужая ширинка оказывается на уровне лица. – У меня вьетнамские флешбэки от этой позы.       Он осознаёт, что сморозил, многим позже. Примерно через двадцать раз повторённое «чего-чего?» во всех интонациях, пока Уён в энтузиазме роняет полотенце и садится на корточки, хватая его за плечи.       – Вот ты и попался, зайчик! – он коварно ухмыляется, пожирая Ёсана взглядом в ожидании подробностей. – И как? Президенту понравилось?!       Ёсан жмурится от ужаса и от непрошеных воспоминаний, мотая головой.       – Откуда мне знать, отстань!       Щёки стремительно краснеют, но алкоголь снисходительно притупляет страх. Ёсан проболтался. Снова.       Сонхва его убьёт. Точно убьёт. Сразу же после того, как убьёт за украденный дневник.       – Кошмар, ты ведь меня не опозорил? – в искреннем беспокойстве спохватывается Уён. – Я ведь даже не рассказал тебе ничего, не подготовил, на игрушках не потренировал...       – Умоляю, заткнись! – едва ли не воет Ёсан, сгорая от стыда. – Вот только школу минетов я ещё не заканчивал!       – Между прочим, сосать – это талант! – вскидывается Уён, и буквально каждым своим словом делает ситуацию всё хуже. – И, знаешь ли, у мужчин проще понять, понравилось ли им, там результат... на лицо!       Он заливается дразнящим смехом, пока Ёсан отчётливо решает, что с него хватит, и с попеременным успехом пытается подняться на ноги.       – Или всё же результат в рот, а, Кан Ёсан? – продолжает сквозь смех издеваться Уён.       – Ты ничего не слышал! – только и может воскликнуть в ответ Ёсан, шатаясь, но из последних сил убегая к двери.       Щёки пылают, уши горят, а пульс стучит так громко, что перекрывает навалившуюся музыку.       – Жду у себя дома, будем учиться горло расслаблять! – сквозь издевательскую улыбку кричит Уён вдогонку, пока дверь не захлопывается, спасая Ёсана от гибели вследствие передоза смущением.       Он за свой длинный язык когда-нибудь обязательно поплатится, но пока лишь бежит навстречу спасительной музыке.

* * *

      Допивая очередной коктейль, Сан уже не очень соображает, где в клубе пол, а где потолок. Слившиеся огни и яркие жёлтые вспышки всё пытаются отвлечь, но образ танцующего блядского Уёна засел в голове, выжегся на сетчатке глаз, отпечатался в мозгу и въелся в память.       Сан в курсе, что не шибко способен себя контролировать. Обычно это касается пацанов с параллели, которые любят понарываться на пару метких пиздюлей. Он никак не думал, что потеряет контроль от... Уёна.       Замечательно. Челюсть немеет оттого, как он сжимает зубы и старается побыстрее закинуться порцией рома. Или виски. Он уже не сильно смотрит, что пьёт, и как наливают.       У Уёна такие ноги. У Уёна такая задница. А улыбка у Уёна какая, это же можно с ума сойти.       Сана окатывает с ног до головы приливающим вожделением, за которым по пятам гонится нарастающая злость. Перчёный получается коктейль, таких никакой бармен не сделает. Такое только Чон Уён и умеет, который ещё и из виду пропал в неизвестном направлении.       Услужливо фантазия рисует, как со своим блядушным громким смехом Уён утаскивается в какой-нибудь тёмный угол и удовлетворённо выдыхает, оказавшись прижатым к стене. Он же блядь, ему же плевать.       И в то же время собственные руки прекрасно помнят ощущение мягкой кожи под тонким шёлковым слоем рубашки, и невыносимый сладкий запах духов, и как Уён имеет привычку напоследок проводить по его нижней губе кончиком языка и хитро улыбаться.       Сан уже и привычки запомнил, знаток хренов. Хочется хлопнуть себя по лбу, а то и с размаху вдарить по щеке.       Желание давит, а злость и невнятная ревность – попросту душат. Уёна нигде нет.       Сан не собирается искать. Ему вообще парни не нравятся. Он же не сраный педик.       С каждым разом это утверждение звучит в голове всё слабее, а злость увеличивается в необъятных масштабах.       – Бармен, текилу давай! – орёт сквозь музыку подваливший к бару Минги и со смехом требовательно стучит по стойке ладонью.       Развернувшись, Сан приваливается к опоре боком и с громким стуком ставит свой стакан, где лёд даже не успел нормально подтаять, как охлаждать стало уже нечего. Всё ещё невероятно весёлый Минги хлопает его по плечу и пытается убрать отросшие красные волосы за ухо, но те продолжают вываливаться на лицо.       – И другу моему налей! – бросает он подоспевшему бармену, что ловко выставляет стопки.       – Сколько? – участливо интересуется тот, подкидывая в воздухе бутылку с дозатором.       Пристально Минги смотрит на Сана, который заинтересованно поигрывает бровями, после чего с усилием показывает бармену пятерню и большой палец. Оба взрываются хохотом и в который раз за вечер дают друг другу пять.       Сон Минги ещё с прошлого года умудряется становиться лучшим другом Сана, как только в общем поле зрения появляется алкоголь. Пить оба любят масштабно и со спецэффектами, творить херню впоследствии – тоже мастера. Жаль, что на этом их общение ограничивается.       – Слабо три подряд? – выкрикивает Сан, когда бармен заканчивает разливать текилу и пододвигает к ним солонку.       – А давай!       Приняв вызов, Минги щедро посыпает тыльную сторону руки солью, пока Сан торопится повторить. Под громкий счёт дружелюбного бармена, у которого уже явно касса вышла в плюс раз десять, они слизывают соль и быстро чокаются маленькими стаканчиками.       Раз.       Сан почти ничего не чувствует.       Два.       Азарт нарастает.       Три.       Музыка врывается не только в уши, но будто пронизывает тело насквозь, когда он вгрызается в дольку лимона. Тело становится настолько лёгким, что Сан готов оторваться от земли, когда поворачивается обратно к танцполу. Хохочущий Минги вновь хлопает его по плечу, а злость будто утихает.       – Ёсан, жги! – во весь голос кричит Минги, сложив руки на манер рупора.       Усмехнувшись, Сан замечает вновь появившегося в зале брата, который уже словно готов вытанцевать из себя всех демонов под мигающими софитами. Всё же, здорово видеть его таким свободным и невозмутимым. Портит вид только крутящийся рядом новенький, которого Ёсан выволок в середину танцпола вместе с собой.       Сан мрачнеет за секунду. Странным образом за какой-то месяц мелкий отброс, который неизвестно как попал в их школу, ещё и вместо Минхёка... всех очаровал.       – Слышь, Минги... – закинув руку через его шею, придирчиво восклицает Сан тому в ухо: – А нахера ты с ним общаешься?       – С кем, с Бэмби? – сквозь смех откликается Минги и тут же исправляется: – Ну, в смысле, с Хонджуном?       Кривясь, Сан передёргивается. До мерзости милое прозвище вызывает лишь ассоциацию с очередными гейскими замашками. Ещё и от кого...       Хотя, Сон Минги – лучший друг Чон Уёна. Каждый раз, когда Сан об этом вспоминает, он заодно и освежает в памяти, почему они так мало общаются.       – Серьёзно, Минги, нахуя?       Пытаясь фокусировать взгляд, он поворачивается вновь и продолжает жёстче.       – Ты ж нормальный пацан! Я тебе сколько говорил: завязывай водиться с отбросами. Ладно Уён, он хотя бы статусом, как мы, но...       – Сан... – Минги вяло отмахивается и пытается скинуть его руку со своей шеи. – Отстань.       На это Сан лишь сильнее сгибает локоть, заставляя высоченного одноклассника пригнуться.       – Нет, ну ты послушай! – продолжает он громче, не замечая, как в голосе появляются агрессивные нотки. – Есть в этой жизни понятия, а я ведь о тебе забочусь. Ты думаешь вообще, с кем водишься, а? Чё пацаны скажут? Ржать с тебя бу...       Не дав ему договорить, Минги настойчивее выпутывается из захвата и выпрямляется, глядя сверху вниз.       – Ты свой рот прикрой лучше, лады? – бросает он, непривычно хмурясь.       – Чё?.. – кривится Сан в ответ и сжимает кулаки скорее на рефлексах, чем осознанно.       С тяжким вздохом Минги потирает лоб ладонью и невнятно просит забить.       – Нет, погоди, ты чё щас сказал? – рычит Сан агрессивнее, раздвигая плечи пошире. – Это мне рот закрыть?!       Минги отмахивается, пытаясь уйти, но быстро возвращается на место толчком ладонью в плечо.       – Может, выйдем пойдём?! – почти орёт Сан, привлекая внимание бармена, но и сам Минги хмурится всё сильнее.       – Выйти хочешь? – бросает он сквозь зубы, и вздёргивает подбородок, отчего слегка пошатывается.       И отчего охота прописать ему прямо здесь.       – Давай, пошёл! – командным тоном рычит Сан и хватает того под локоть, но противник вырывается.       Всё же, драться у бара не хочется даже в таком состоянии. Особенно когда на горизонте мелькает белая фигура Уёна. Может, показалось. Сан не соображает – в голове кипит лишь злость, пока ноги несут к выходу.       Похоже, Минги тоже не хочет привлекать внимание охраны, потому выходят они относительно мирно.       Пока Сан не толкает его в плечо со всей силы, налетая едва ли не на крыльце.       – Чё, проблемы у тебя? – орёт он, уже не сдерживаясь и эхом разносясь по ночному району. – Не нравится, как пояснил, что хуёво быть говноедом?!       – Завали уже, псина бешеная! – огрызается Минги.       И неожиданно Сан сам отлетает на пару шагов, когда рослый одноклассник пихает его в ответ. Злость сменяется яростью. Думать больше не получается. Выходит только с разбегу налететь на противника выше ростом и попытаться сбить с ног. На тренировках с таким же огромным Юнхо Сан поднатаскался валить на подножки, но и Минги явно не первый раз в уличных драках.       Он весьма резво для своего состояния передвигается и меняет ноги, отчего пьяный мозг не может уловить тактику. Упираясь ладонью в макушку Сана, Минги раз за разом отпихивает его назад.       – Угомонись, пока не врезал! – звучит его угрожающий низкий голос.       – Нахуй пошёл! – рявкает Сан в ответ.       И всё же он врезается в блок. Ещё пара ударов приходится в подставленные локти, но колено в бок таки прошибает дохленькие мышцы противника, и тот теряет координацию. Минги ушатывается в сторону добивающими ударами по плечу, но Сану мало.       Руки чешутся. Ярость кипит, гнев потоками лавы застилает сознание, и он накидывается с новой атакой. Минги отбивается кое-как, всё пытаясь удержать равновесие, однако последний удар пропускает. В который Сан вкладывает столько силы, что попади ровно – был бы нокаут.       Он метил в нос, но попадает наискось промеж глаз, и Минги нескладно валится на землю. Он успевает упереться об асфальт одной рукой, пока вторая машинально закрывает лицо.       Но Сану мало. Он хочет выбить из противника всю дурь, и размахивается ногой для пинка, как вдруг слышит громкий крик:       – Стойте! Остановитесь!       Тяжело дыша, Сан медленно поворачивает голову. Бегущий от входа Ким Хонджун замирает, будто врезался в невидимое препятствие, когда встречается с ним взглядом.       – Бэмби, свалил отсюда! – глухо, но угрожающе орёт Минги за спиной.       – Ты... – тихо шипит Сан.       И стремительно идёт навстречу оторопевшей и неловко пятящейся новой цели.

* * *

      Боль притупляется вместе с шумом в голове, пока Минги соображает, что произошло. На порядок трезвее, но в сотню раз испуганнее он становится, когда слышит голос Бэмби. Хонджуна, который – ну конечно же! – решился влезть в драку.       Минги по лицу получать не боится, но вот за мелкого не иллюзорно страшно. Даже больше, чем за Уёна, который при случае не хило уворачиваться может, и не раз доказал, что быстрые ноги люлей не получат.       По лицу стекает вязкая жидкость, но Минги всё равно поднимается, пытаясь проморгаться. Голова болит и кружится, а взгляд всё никак не сфокусируется, пока тело пошатывает.       – Сан! – кричит Минги, выбрав сторону наугад. – Отвали от него!       Он отнимает руку от лица и наконец-то может рассмотреть красно-бурые разводы на ладони. Сам напросился. Нахера полез?..       Минги вскидывает голову на ещё один знакомый голос и наконец-то может рассмотреть всю картину, более менее её осознавая. Хонджун вдалеке короткими перебежками всё пытается обойти препятствие в виде Сана, пока тот... намеревается отпихнуть от себя невесть откуда взявшегося Уёна.       – Такой ты большой, такой злой, у меня аж коленки дрожат... – слышится его восхищённое мурлыканье, пока Уён попросту закрывает путь своей грудью.       – Да отъебись! – гневно рычит Сан и предпринимает ещё одну попытку оттащить от себя за плечи назойливое тело.       – Я такого ещё не слышал никогда, вот это зверь, опасный, как дикий волк! – с широкой улыбкой не прекращает Уён, тут же обнимая Сана за торс.       Когда его подбородок оказывается на плече гневно фыркающего, но замедлившегося Сана, то губы его смыкаются моментально, а глаза округляются. С помощью одной только мимики и движений глаз Уён активно даёт понять, чтоб Минги сваливал, и назойливого Хонджуна утаскивал за собой.       Минги впервые видит такой способ решения конфликтов. Он медленно кивает, делая осторожный шаг в сторону.       – Ты ведь курить шёл, да? – мурлыкает Уён и дальше, поглаживая Сана по спине и мягко перекладывая ладони на плечи, чтобы погладить и их. – Пойдём покурим!       – Так ты ж не... – в недоумении бурчит Сан за спиной, пока Минги крадётся к замершему Хонджуну.       – Кто тебе сказал? – взрывается энтузиазмом и весельем Уён. – Идём-идём, вперёд!       Голова болит нещадно. Минги добредает до безмолвного Хонджуна, пока тот не хватает его руку своими до умиления маленькими ладонями.       – У тебя кровь, жесть, лицо тебе разбил, тебе, наверное, в больницу надо, сотрясение ведь... – тот тараторит едва слышно, но без умолку, пока его ладошки сжимаются всё крепче.       И глаза у него такие взволнованные, но такие красивые. Блестят в огнях клубных вывесок, как у перепуганного оленёнка. Минги усмехается и на пробу трогает переносицу, тут же шипя и морщась. Хоть и дёрнул головой в последний момент, но у Чхве Сана даже по-пьяни скорость удара космическая. Подрассёк, долго заживать будет.       – Мне б ещё пару стопариков лучше! – усмехается Минги, отчего боль в голове прошибает новой пульсацией, заставляя скривиться.       – Так, фигня это всё, нам нужен лёд! – вскидывается Хонджун, видимо, взяв себя в руки.       – Лёд и виски-и... – пьяно тянет Минги, но тут же хихикает заново.       При всей их разнице в росте и габаритах, Хонджун всё же умудряется закинуть его руку на свои плечи и будто бы потащить на себе обратно ко входу. Улыбка лезет даже сквозь боль, особенно когда мелкий гневно отфыркивается и открывает дверь.       Охрана им, конечно же, не рада. Двое рослых мужиков хмурятся и пытаются преградить дорогу, начиная что-то про «нельзя в таком виде», однако...       Однако Ким Хонджун демонстрирует небывалую словесную прыть, за которой пьяный мозг едва поспевает.       – А вы забыли уже, кто у вас за ВИП-столом сидит? Или кто вам кассу сделал? – налетает он то на одного, то на другого, ощетинившись ну в точности, как мелкая собачонка. – Или хотите дело с полицией иметь? Может, с налоговой, с санэпидемкой? С мэрией? Давайте, выбирайте, тут сыновей уважаемых людей хватает!       Неловко тушуясь, мужчины косятся друг на друга, пока не подбегает администратор.       – Какой кошмар! – восклицает девушка в деловом костюме, бросая взгляды на Минги.       – Вот именно! – не унимается Хонджун, всё больше повышая тон: – Вы знаете, чем ваша охрана занимается?!       Его голос, до смешного похожий на беспрерывный лай чихуахуа, сливается с причитаниями администратора и периодическими рыками охранников, но суть теряется в нарастающей головной боли. Та сдавливает виски тугим обручем, пока украшенные подсветкой стены плывут и размываются. Скандал набирает обороты, но выигрывает из спорщиков определённо самый громкий и выдающий по пять слов за секунду.       У Бэмби масса талантов. Потому Минги сдаётся и покорно тащится с ним куда-то вверх по лестнице, по указке крепко держась за перила. Они оказываются на открытом балконе-террасе, уставленном мягкими диванами и столиками с пепельницами. Хонджун всё пытается уговорить Минги пройти подальше, но тот норовит упасть на ближайшую мягкую мебель.       Наконец-то можно расслабиться. Развалившись на диване, он устраивает затылок на высокой спинке. Хоть где-то рост пригодился, и всё же пословица права – высоким шкафам падать на землю больнее обычного. Теперь саднит ещё и плечо, верой и правдой принимавшее большинство прямых ударов.       Синяк будет. Минги шумно выдыхает, прикрыв глаза. Но тут же айкает и жмурится, шумно втягивая воздух через нос.       Из ниоткуда взявшийся Хонджун, уже вооружившийся мокрым полотенцем, активно стирает кровь с его лица.       – А ну терпи! – цедит он, однако через лезущую ухмылку. – Нахрена драться полез?       – Чхве Сан имеет редкий талант бесить... – кряхтит Минги, пока мокрый ворс аккуратно промакивает свежую рану.       Не стоит говорить, что своими узкими взглядами и непрошибаемой тупостью Сан способен довести кого угодно. Особенно, когда речь касается... Бэмби, который понимающе кивает, забираясь на диван коленями для большего удобства.       – Я от него ещё в первый день так выхватил, что шарахаюсь теперь! – и всё равно этот неунывающий сгусток энергии смеётся. – Вот же мудила!       Минги смеётся следом, даже сквозь всё догоняющую боль во всём теле. Такая забота ему нравится больше, чем кудахтанье и грустные вздохи. Он вообще хотел веселиться, а не махаться с пьяным быдлом за его же пацанские понятия.       Однако, пришлось.       – Он меня ещё в прошлом году заёбывал, честное слово! – под властью усталости откровенничает Минги и слабо взмахивает руками. – Однажды чуть дверь в комнату не выломал, потому что ему, видите ли, надо, на него, видите ли, Хёк неправильно посмотрел...       – Ли Минхёк? – осторожно переспрашивает Хонджун, пока вслед за мокрым полотенцем прикладывает другое, в которое завёрнуты кубики льда.       Минги тяжело вздыхает. Хоть от холода голова и проясняется, но язык его – по-прежнему враг номер один.       – Да... – бурчит Минги едва слышно и хмурится. – Ну ты если в общаге бываешь, то и сам видел. Сосед мой.       К горлу неминуемо подкатывает тугой ком. Худой молчаливый одноклассник никогда не был его другом, но всё равно сложно...       Сложно смириться с тем, что человек, с которым он прожил почти год, делил быт, а иногда даже слушал музыку... исчез.       – Вы были близки? – слышится тихий голос, пока рука с мокрым полотенцем осторожно обтирает шею.       Минги фыркает. Вопрос можно истрактовать как угодно, учитывая, чем он с Бэмби занимался сам не так уж и давно. Он помнит Ли Минхёка и просто угарным рэп-задротом, который любил раскачиваться на кровати в ритм музыки в наушниках, и по-настоящему забитой тенью с мешками под глазами и затравленным взглядом.       – Хёк ни с кем особо не общался, даже со мной, – выдыхает Минги. – Я шлялся постоянно, у Ёсана с Уёном тусил, а он в ноуте сидел или писал рэп свой. Ты только... – он вдруг хмурится, – Если тебе кто станет затирать, что Минхёк с Элефтерией связался, то не верь. Эти чмошники у нас как отдельная каста, раз уж спрашивал. Придурки, что наркоту покупают для своих и чужих вечеринок.       Под боком слышится прерывистый вздох, а рука с полотенцем замирает.       – Наркотики? – шепчет Хонджун. – В такой академии?       – Ага, – бросает Минги и старается не сплюнуть на пол, пока от напряжения голова отзывается новой болезненной пульсацией. – Схема такая, что тебя туда так просто не берут. Сначала проверяют долго, потом хер знает зачем пуговицу гербовую срезают... А потом эти невменяемые тела творят всякую дичь или девчонкам подсыпают. Я подобных наркоманов насмотрелся, Минхёк точно не из них.       – Вот почему пуговицы... – слышится ответное бормотание.       – Да, щемят не слабо. Только толку, скандалы администрации не нужны, с мамками-папками ругаться не хотят, а дерьмо это и без общаги, уверен, процветает.       Хмуря брови, Минги вскидывает руку и отбирает самодельный компресс, намереваясь держать его самостоятельно. С какой же уверенностью он продолжает говорить о соседе так, будто тот ещё жив. Раздражение сменяется жутким холодком по коже, а на балконе будто становится заметно прохладнее, отчего даже Бэмби ёжится и лезет обнимать его свободную руку.       Хочется закурить, но сил нет абсолютно. Свой подарок от Сана Минги уже получил. Интересно, где там Ёсан, и как проходит его день рождения? Уж явно получше.       Ладонь Хонджуна ласково гладит его по груди, отчего даже больно чуточку меньше.       – Сложно было его... увидеть? – робко спрашивает тот и мелко вздрагивает. – В тот вечер?       – Что, Чонхо тебе разболтал уже? – устало тянет Минги. – Или Ёсан?       – Просили не говорить с тобой об этом, но...       Грустная улыбка вновь лезет на лицо. Конечно же этот мелкий будет любопытным настолько, что выведает любую информацию у кого угодно. Голова продолжает ныть, но воспоминания живы в ней так чётко, будто это было вчера.       Как в дрова пьяный Минги завалился в комнату, решив устроить перекур, не отходя от кассы. Как с трудом открыл окно, высовываясь наружу сразу на полтуловища, чтобы не натянуло внутрь.       Он помнит как опустил взгляд вниз. Помнит неестественно вывернутую за спину руку, жутким образом искривлённую шею. Полуоткрытый рот и так и не закрывшиеся глаза, пустым взглядом глядящие прямо ему в душу.       Любимый ночной кошмар.       Минги выпрямляется, откладывая лёд и высвобождаясь от объятий. Молча шарится по карманам джинсов, пока не находит заветную пачку со стрельнутой у Сана сигареткой. Вот вам и дружба.       – Пиздец, – коротко резюмирует Минги и подкуривает, выпуская облачко дыма. – Это пиздец был, Бэмби.       Он горбится, опираясь локтями на широко расставленные колени, и склоняет голову, пока ноет уже всё побитое тело. Лучше праздника не придумаешь. Однако Хонджун продолжает молча и участливо прижиматься к его боку, привычно игнорируя сигаретный дым.       – Понимаешь, он тогда с этим пранком тупым с пуговицей совсем загнался, ночами не спал, – выдыхает Минги и морщится. – А у нас вечеринка была, президентская, ну я оттуда и бокальчик уволок. Принёс ему, говорю, мол, выпей, полегчает... – тяжёлый вздох вырывается сам собой, пока глаза часто моргают, – И он взял, спасибо сказал, а когда я снова вернулся, то... И последний раз я его видел тогда... нахера я ему выпить дал... Может, это я виноват?       Он активно потирает лоб свободной ладонью и взъерошивает волосы. Вопрос остаётся без ответа вот уже полгода как. А Ли Минхёка больше нет в живых, чтобы ответить.       Зато рядом есть маленький и ласковый Ким Хонджун, который вновь, максимально осторожно, приобнимает его и кладёт голову поверх дрогнувшего плеча.       – Мне очень жаль, – тихо шепчет он вполголоса и крепче сжимает пальцы.       Сквозь блуждающую головную боль Минги на какой-то миг становится хоть немного легче.       – Спасибо... – шепчет он в ответ, и пытается не давиться необычайно горьким дымом.

* * *

      До сих пор Уён не особо способен чувствовать собственное тело, хоть и держится хорошо. Насколько позволяет весь выпитый алкоголь, что притупляет и мысли, и осознание, что он буквально только что самозабвенно кинулся под поезд. С Чхве Саном будто иначе и не бывает.       Уён свыкается с мыслью, что сердце рядом с ним бьётся быстро-быстро. От адреналина? Или от чувств, которые вызывает ощетинившаяся фигура в кожаной куртке?       Сан курит молча и быстро, то и дело шипя на плохо сгибающиеся пальцы. Особых вопросов не задаёт, только хмурится, поглядывая на собственную теперь уже охрану. Уён взял на себя эту обязанность неосознанно, пока трётся за углом от клуба и просто надеется, что с Минги всё в порядке.       У того кровь шла. Неизвестно, зачем эти двое сцепились, но на Сон Минги это не похоже. Остаётся только Сан, за которым не заржавеет – только дай повод. Тот будто и сам не рад, продолжая молча хмуриться и фыркать.       Придирчивый взгляд отмечает, что агрессивности вроде как поубавилось. Уён тихо хмыкает и складывает руки на груди.       – Ну и зачем? – предельно ласково спрашивает он и слегка растягивает уголки губ.       – Что «зачем»? – моментально рычит Сан в ответ, и гневно глянув, с силой затягивается, тут же выдыхая густой клуб дыма.       – ...зачем подрались-то?       Голос Уёна звучит так мягко, как только способно сгенерировать трясущееся от схлынувшего стресса сознание. Он старается уладить конфликт, а может и вернуть этого агрессора в клуб. Заказать этим двоим альфам выпить, чтоб угомонились и побратались обратно. Уёну не нужны проблемы.       Он просто хочет хорошо провести время, но Сан в очередной раз, напившись, затевает драки на ровном месте. И в очередной раз он слишком горяч в своей злости, не находящей выхода.       Сан стискивает зубы, безмолвно шипя, после чего сплёвывает под ноги и размахивается, отбрасывая сигарету в сторону. Брови Уёна на это действие уже по привычке сдвигаются, но тут же летят вверх на моменте, когда цепкая рука Сана тянется к нему.       И хватает за белый платок на шее, в секунду наматывая на кулак и дёргая на себя. Уён не успевает даже вскрикнуть, глядя во все испуганно распахнутые глаза, как врезается в жёсткую стену спиной. Кладка царапает сквозь тонкий шёлковый слой рубашки, пока Уён вскидывает ладони вверх. Он показывает собственную беспомощность в надежде остановить, но размахнувшаяся свободная рука Сана... тычет воздух пальцем, указывая на лицо Уёна.       – Ты, – чеканит Сан сквозь зубы, злобно щурясь. – Ты – ёбаная причина всех моих проблем.       Тяжело дыша, Уён чуть приоткрывает рот и несколько раз молча моргает. Злющий Чхве Сан ужасно плохо скрывает за гневом измотанность и отчаяние. Широкая улыбка сама лезет на лицо в ответ.       – О чём ты, Чхве Сан?       А ведь сейчас совсем не время. Никак не время бесить его ещё больше, упиваясь странно преисполняющим чувством власти. Уёну ужасно нравится эта новая энергия, исходящая от привычно бешеной цели. Он не может удержаться и слегка прикусывает нижнюю губу изнутри, пока продолжает растягивать ангельскую улыбку.       – Закрой свой поганый рот, шлюха, – низким голосом рычит Сан, и кулак его сжимает ткань, что придушивает шею. – Я тебя ненавижу. За всю твою блядскую суть, а особенно...       Он выдыхает так зло и прерывисто, что слышно, как скрипят его зубы.        – Особенно ненавижу за то, что ты не мой.       Сердце в ту же секунду пускается в бег, пляс, норовит выскочить, пробивая всё тело мелкой дрожью. Уёну страшно. Страшно и до одури хорошо, когда накатившая эйфория обостряет каждую нервную клетку в теле.       Чхве Сан наконец-то признаётся в своих желаниях, но к тому же... Он признаётся в своих чувствах, и это не скрыть ни за гневом, ни за агрессивным оскалом.       Оттолкнув к стене вновь, Сан выпускает его и резко делает шаг назад. Уён едва не теряет равновесие, оступаясь, но тяжёлый немигающий взгляд пригвождает его к поверхности. Сан молчит. Лишь широкие плечи поднимаются и опускаются от тяжёлого дыхания. Такой красивый. Такой опасный.       Через пару секунд тишины Уён наконец-то едва слышно хмыкает. Улыбка сползает с его лица, и от собственных чувств тесно в груди. Тяжело, одиноко и холодно быть оставленным с ними наедине. Уён делает шаг вперёд.       Не шевелясь, Сан всё ещё яростно смотрит в ответ, однако пальцы Уёна мягко ложатся на его напрягшуюся шею, а губы тянутся. Уже к чему-то привычному и родному, и плевать на то, что весь Чхве Сан – как неотёсанный камень. Что кожа его грубая, как горная порода, что на вкус его жёсткие губы всегда горчат, и что даже поцелуи его будто стремятся убить. Его ужасающий монстр целуется лучше всех на свете, а Уён теряет голову от этого натиска.       Сан перехватывает инициативу за доли секунды, сжимая его в объятиях и оттесняя обратно к стене. Голова кружится так сильно, что, закрыв глаза, Уён едва чувствует землю под ногами. Собственное тело плавно извивается и льнёт навстречу, пока одно лишь ощущение вытесняет все мысли.       Уён прекрасно это ощущает. Как и тогда, в бесконечных коридорах президентской резиденции, он прекрасно ощущает, как даже сквозь толстую ткань джинсов член Сана стоит, как камень. И собственное тело на это осознание, похоже, решает выключить мозг окончательно.       Дёргаясь, Уён упирается ладонями в широкие плечи. Так просто эту машину не сдвинуть, но он вертит головой, разрывая поцелуй, выворачивается в сильных руках, что так и норовят в ответ схватить покрепче. Уён и не замечает, как сам почти рычит, но накатившее ощущение чего-то звериного захватывает и подстёгивает.       Они, кажется, почти дерутся в тёмном переулке, всё цепляясь губами и смешивая вразнобой звучащее дыхание, пока Уён не распахивает глаза. Смотрит в ответ, когда собственная рука хватается за ощутимый стояк в чужих джинсах. Сан замирает, глядя с откровенной яростью, но прокатившаяся по его телу дрожь достойна личного зала славы реакций абсолютно всех парней Уёна.       Чхве Сан достоин пьедестала только за то, насколько он откровенно поехавший в собственной похоти.       – Дай мне сделать это... – сквозь вылезшую самую блядскую свою улыбку шепчет Уён, пока от давления чужой твердой груди не получается даже толком вдохнуть. – Я всё сделаю. Только дай. Мне. Это.       Он еле живой от дурного желания, но сквозь чужие джинсы чувствует и как нагревается сама ладонь, и едва ощутимую пульсацию. Руки Сана разжимаются в ту же секунду, пока Уён моментально выпутывается и разворачивает того за плечи спиной к стене. Так торопится, будто бежит стометровку, но в голове теперь только одно желание.       Уён лихо приседает на корточки и размашистыми движениями расстёгивает ремень, пока глаза бегло пожирают картину выступившего под тканью органа. Чужой член с такого расстояния кажется огромным, и на секунду Уён не сдерживается. Забивает и на месяцы ухода за кожей, и на чистоту чужой одежды, он жмётся к выступу щекой и продолжает расстёгивать ширинку.       Ему срочно нужно это увидеть. Пальцы бегло стягивают ниже и джинсы, и плотные трусы-боксёры, а затем ладонь нащупывает... его. На что Сан вновь едва заметно вздрагивает и угрожающе шипит, пока Уён во все глаза смотрит на долгожданный член в своей руке.       Он в полном восторге. Дурная эйфория толкает его провести языком по горячей коже, и даже на вкус Сан прекрасен, пока едва слышно рычит где-то сверху. Хочется увидеть его реакцию, но глаз не оторвать – Уён зацикливается, старательно водя головой в разные стороны и облизывая ствол со всех сторон.       Ужасный, грубый, злой, отвратительно гомофобный Сан хочет его аж настолько. И Уён теряется в собственных ощущениях, когда добирается до раскрывшейся головки и направляет её в рот.       Он едва верит своим ушам, когда слышит неуловимый в шуме чужого дыхания стон, но оттого лишь прячет зубы за втянутыми щеками и проталкивает горячую плоть глубже. Чужая рука властно хватает за затылок, отчего уже сам Уён не сдерживает более явные стоны. Сан всё ещё грубый, когда двигает бёдрами сам и толкается глубже. Равновесие почти потеряно, и Уён пошатывается, но горло расслабляет так, что пульсирующая головка растягивает глотку.       В голове пульс стучит ужасным образом, пока он цепляется руками за чужие бёдра и наконец сжимает одну из них на такой же твёрдой заднице, впиваясь ногтями. На это рука, что сжимает его волосы, только усиливает давление. Чхве Сан самостоятельно и абсолютно беззастенчиво трахает его в рот. И Уён едва успевает вдыхать, когда член выходит до ощущения головки на опухших губах, и рвано стонет, прерываясь, когда пульсирующая плоть перекрывает кислород.       Власть и контроль отбивают у него всё желание сопротивляться, и пока в уголках глаз от напряжения скапливаются слёзы, он может только послушно расслаблять горло, становясь всё безвольнее. Рука Сана рука уже сама направляет его, вцепившись в волосы до боли и заставляя до упора насаживаться на член, пока кончик носа едва ли не цепляет отросшую щетину. Уён плавится от звуков, запахов и ощущений, теряясь во времени и пространстве. Он превращается в жалобно стонущий от похоти податливый объект, полностью для чужой воли и чужих утех.       У Уёна отказывает мозг, и в который раз он ничего не может сделать с силой, толкающей его на это.       Наконец, Сан задирает его голову слишком высоко, отчего член выскальзывает из приоткрытого рта, после чего несдержанно хватает себя и с глубокими вздохами активно надрачивает. Перед глазами всё плывёт, но Уён раскрывает рот пошире и высовывает язык, пытаясь пьяно улыбнуться снизу вверх. Он смотрит прямо на лицо, сосредоточенное на своём удовольствии. Смотрит прямо в почерневшие от похоти глаза.       Пожалуй, Уён влюблён по уши в этот самый момент.       Он успевает зажмуриться, и выплеснувшаяся горячая жидкость попадает на губы и нос, медленно стекает по щеке, а всё ещё горячая натянутая головка плавно скользит по губам. Он открывает глаза и встречается с пристальным взглядом в ответ.       Сердце колотится в груди от смеси эмоций в этих глазах. Поутихшая злость, очень явный восторг, до одури властное удовлетворение и...       Медленно Уён облизывает головку члена и точно так же плавно слизывает остывающую сперму с губ. Кажется, Сан не дышит. А Уён продолжает, стирая пальцами остатки со щеки и облизывая их нарочито медленно, оттягивая момент, когда плотно сомкнутые губы достигнут кончиков ногтей.       Плавно Уён сглатывает и широко улыбается, в глубине души понимая, что ему ничего больше и не нужно. Ничего, кроме осознания, так явно и так красиво проступающего на лице Сана.

* * *

      Чонхо не помнит, чтобы когда-нибудь столько улыбался. Даже когда Хонджун болтает без умолку, перемежёвывая всё шутками и отсылками к мемам, которыми закидывает его чат, хочется лишь усмехнуться. Но в этот вечер он доволен так, будто наконец-то в жизни появился хоть какой-то смысл.       Например, можно просто наслаждаться музыкой и ритмом, что пробирает всё тело и выгоняет из головы лишние мысли. Он и сам не знал, что танцевать так легко. До встречи на танцполе с Кан Ёсаном, в котором чем больше алкоголя, тем сильнее уверенность в способностях всех вокруг.       Одноклассник танцует с нескончаемой энергией, запрокидывая голову и поднимая руки вверх. Так и объяснил – нужно просто слушать ритм. Чонхо улыбается, потеряв всякую неловкость, ведь никто уже не обращает на них внимание. Никто не обращает внимание даже на поющих, ведь время позднее, а загулявшие посетители уже напились так, что живут свою лучшую жизнь.       Чонхо вытягивает руку, чтобы удержать Ёсана, которого начинает привычным образом сносить в сторону, но тот спотыкается о собственную ногу и валится на его плечо.       – Ой... – озадаченно звучит голос над самым ухом, пока Чонхо придерживает его за спину.       На экране телефона третий час, а завтра им всем хорошо бы быть в школе.       – Ёсан, домой пора, – старается перекрыть музыку Чонхо, склонившись к повисшей голове.       Он аккуратно отводит пьяное и уставшее тело в сторону их стола, как вдруг информация догоняет чужой мозг, и Ёсан резко вскидывает голову.       – Где мой брат? – нечленораздельно проговаривает он, мотнув светлыми прядями так, что они цепляют щёку Чонхо.       Действительно. Вся их компания куда-то подевалась. Чонхо не сдерживает сильный зевок, закрыв рот тыльной стороной руки с зажатым телефоном, и жмурится.       – Давай я тебя на такси домой завезу? – говорит он прямо в чужое ухо.       Слишком лень всех искать. У Чонхо есть лишь номер Хонджуна, который не отвечает на вызовы, светясь исходящим звонком на экране.       – Какое домой? – возмущается Ёсан, и мысленно уже хочется готовиться к баталиям о важности сна, но он неожиданно добавляет: – Я у Сана ночевать договаривался, родители вообще не знают, что я... пьющий...       Удивительным образом чужая голова сползает обратно на плечо, но тут же вскидывается обратно. Кан Ёсан засыпает на ходу. Чонхо кажется, что если сейчас они сядут, то заснут вместе прямо посреди клуба.       В голове зреет план, но сперва необходимо сделать главный подарок. Эта идея пришла в голову к Чонхо буквально с мыслью, что впервые за долгое время он может... радоваться.       Не от факта, что препараты в очередной раз успешно приглушили тревогу. А потому что рядом люди, с которыми просто весело.       Чонхо машет их официанту и просит счёт, пока голос тонет в музыке, но будоражит неугомонного Ёсана, что уже висит на его плече, уцепившись обеими ладонями.       – Я оплачу... – нечленораздельно тянет он. – Ну куда, ну!       Под слабые возмущения именинника Чонхо прикладывает свою карту к принесённому терминалу.       – Ты дурак, да?.. – смазанный голос Ёсана полон грусти. – Мой же день рождения, я всё и...       – С днём рождения! – Чонхо посмеивается, широко улыбаясь. – Спасибо за такой чудесный праздник.       Всё ещё слабо фокусируя взгляд, Ёсан поднимает голову и расцветает в ответной улыбке.       – Правда? – с удивительно наивной радостью тянет он. – Тебе понравилось, Чонхо? Я оч-чень рад...       Чужая ладонь бессвязно оказывается плашмя на лице Чонхо, пока именинник с усердием подтаскивает его ближе к себе. Мокрые губы от души прижимаются к виску. Чонхо смеётся, прижмуриваясь от удовольствия.       Сегодняшний Ёсан слишком очаровательный, когда окружён всеобщим вниманием и заботой. Укрепляясь в собственных планах, Чонхо вызывает такси и торжественно объявляет шатающемуся телу, что они уходят.       К счастью, Ёсан больше не сопротивляется и даже щедр на комплименты охране и уставшему администратору, когда прощается на входе. Сложно не улыбаться, наблюдая, как человек искренне наслаждается своим праздником.       И хорошо, что не особо волнуется за разбежавшихся друзей.       Ночной воздух заметно бодрит, позволяя собраться с мыслями. Чонхо прокладывает на карте кратчайший маршрут к шоссе, где таксист так и не разобрался, как подъехать ближе к клубу. Прогулка полезна и для едва идущего Ёсана, что так и не отлипает от его плеча.       – Ты как медведь большой плюшевый... – мурлычет тот, невероятным образом умудряясь идти с закрытыми глазами. – Мягкий такой, тё-ёплый...       Чонхо собирается ответить, как вдруг замирает на месте. В переулке, куда он намеревался свернуть, что-то происходит. Что-то, что заставляет тут же продолжить шаг, пропуская этот поворот. Сердце колотится в груди, в ушах, даже в пятках, подстёгивая идти быстрее.       Но увиденного не развидеть. Чонхо сглатывает, осмысляя картину. Чон Уён на корточках перед Чхве Саном. Рука, зарывшаяся в светлые волосы.       Неужели Уён... изменщик?       Гул шоссе, где движение не останавливается даже ночью, чуть отрезвляет загруженный мозг, но шок так и не думает проходить.       А как же... Юнхо?       Хочется верить, что хотя бы Ёсан этого не видел. Столь откровенная картина держит Чонхо в напряжении и крайне смешанных чувствах. Он в своей жизни и порно-то ни разу не смотрел, сразу выключая.       Открыв такси, Чонхо уже на чистом автомате залезает первым и затягивает груз за собой. Ворчащий Ёсан всё никак не может разобраться с ногами, заваливаясь на бок, пока всё же весь не оказывается в салоне. Перегнувшись через его спину, Чонхо захлопывает дверь, но одноклассник успешно оказывается верхней частью тела на его коленях.       – Ёсан... – тихо тянет Чонхо, на пробу тряся того за плечо, но получает лишь сопротивление с нечленораздельными звуками, пока пьяное тело охотно устраивается поудобнее и обнимает его ноги.       – Этот Уён дилетант... – вдруг предельно чётко и с расстановкой выговаривает Ёсан на весь салон. – Я сосу намного лучше.       От накатившего стыда и смущения хочется провалиться сквозь землю.       Тактично промолчав, водитель стартует с места. Дрожащими руками Чонхо достаёт телефон и набирает сообщение Хонджуну, в надежде хоть как-то проигнорировать неловкую тишину. Ехать-то не близко.       «Я забрал Ёсана. Не переживайте, спасибо за вечер.»       На всякий случай Чонхо оглядывает лежащую фигуру, пытаясь припомнить, что у того было при себе. Чужой телефон беспечно торчит из заднего кармана и мигает пропущенными уведомлениями в полутьме салона. Должно быть, обыскались.       Хотя, Уёну явно не до того.       Весь путь проходит в молчании и попытках сообразить, где и как Чонхо собирается укладывать не подающего признаки сознания одноклассника. Ему приходится держать Ёсана за плечо, чтобы тот не скатился на пол, и такой длительный тактильный контакт даёт хоть немного успокоения.       Чон Уён – изменщик. Он умудряется выбирать кого-то ещё, когда у него есть Чон Юнхо. У него, чёрт возьми, есть, а у Чонхо – нет.       И, похоже, много кто об этом в курсе. Даже Ёсан, чьи реплики про «не светит он тебе» обретают ещё больше негативной окраски.       Зачем Ёсан так жесток? Он ведь знает, что у этой парочки проблемы. Он ведь лучший друг Уёна. А как давно знает?       А как давно у Юнхо и Уёна проблемы?       Масса вопросов продолжают терзать уставший мозг, даже когда Чонхо благополучно проходит КПП и проносит полуспящий груз за собой. В элитном комплексе, как и всегда, светло, тепло и чрезвычайно пусто. И музыка в лифте усыпляет буквально с первых нот, и ехать им двоим аж на двадцатый этаж.       Должно быть, странно они будут выглядеть, если заснут прямо так, но спасительный звонок прибытия заставляет встрепенуться сразу двоих.       Ёсан зевает и трёт глаза, выходя в широкий коридор, уставленный декоративными растениями в горшках.       – Ого... – бормочет он, умудряясь даже идти на своих двоих, пока Чонхо достаёт ключи. – Ты в оранжерее живёшь, что ли, Чхве Чонхо?       – Ага, – хмыкает Чонхо в ответ и вставляет ключ в замок, проворачивая несколько раз.       Собственная двухкомнатная квартира встречает привычным теплом, автоматически зажёгшимся светом и шипением увлажнителя воздуха. Умный дом живёт своей жизнью. Здесь привычно побывал и клининг, и нанятая родителями домохозяйка, что приготовила еду и отнесла грязные вещи в химчистку.       Чонхо же сам, как тепличный цветок. Лишняя часть в этой биосистеме, но привыкшая к такому порядку вещей.       – Охренеть... – Ёсан оглядывается, уцепившись за стену и наступая на пятки, нещадно снимая обувь. – Охренеть.       В целом, он не сильно многословен и очень устал, потому в дальнейшем лишь смиренно ждёт, пока Чонхо расстелит диван в гостиной. Однако стоит тому лишь расправить простынь, как одноклассник с удовлетворённым вздохом приземляется поверх.       – Погоди ты... – бормочет Чонхо, взбивая подушку, на которую уже надета наволочка.       Он даже рад шансу поделать что-то по дому самостоятельно, но не может не обращать внимание на деятельного Ёсана. Тот, похоже, внимания не обращает ни на кого, уверенно расстёгивая рубашку и наскоро выбираясь из неё.       Это странно. Странно, что Чонхо чувствует знакомый ступор, который едва отпустил после сцены в переулке.       Он давно прекрасно знает, что ему нравятся парни, и воспринимает это просто как должное. Дополнительный груз ко всем скопившимся проблемам в психике. Однако от Ёсана он не может оторваться настолько долго, что уже попросту глазеет.       Хорошо, что тому, кажется, плевать. Решив раздеться вплоть до нижнего белья, он забирается на диван с ногами и обнимает подушку, пока наблюдает за манипуляциями опомнившегося Чонхо с пододеяльником.       – Одного понять не могу... – сквозь шумный вдох тянет Ёсан. – Как ты овладел этой магией?       – Меня давно брат научил, – посмеивается Чонхо, расправляя одеяло и застёгивая молнию на пододеяльнике. – Хоть повод есть показать умения.       Неуверенно поведя рукой в воздухе, Ёсан роняет её обратно на подушку и в следующую секунду оказывается укрытым до подбородка. Он сладко зевает и переворачивается на спину, высовывая локти поверх одеяла.       – Чонхо, я думал, что ты в пещере живёшь и с людьми не общаешься, а ты такой уютный... – едва слышно фыркает Ёсан и вновь потирает глаза.       Но как только Чонхо собирается ответить, как констатирует факт – Ёсан снова вырубился с поразительным талантом делать это за секунду. А ещё Кан Ёсан начисто размазал по лицу весь макияж, превратившись в спящую красавицу-панду. Чонхо улыбается, прокручивая в голове возможный ремейк этой сказки, и уже через пару минут возвращается с пачкой ватных дисков и бутылкой мицеллярной воды.       Хонджун вечно достаёт его, мол, всё может, но не хочет, и Чонхо полностью согласен. В его ванной огромная масса купленной косметики, но ему лень этим заниматься.       Но не лень аккуратно стирать чужой макияж, стараясь не разбудить.       Конечно же, родители и братья хотят, как лучше. Три года назад врачи поставили Чонхо диагноз, когда тот попросту перестал вставать с кровати, и с тех пор вся семья старается максимально облегчить его жизнь. Дать ему всё самое лучшее, избавить от лишних проблем и нагрузок. Однако Чонхо не видит смысла в этих усилиях, чувствуя себя ещё более никчёмным, хоть и понимает, что без таких вложений долго не протянул бы.       Потому когда он заканчивает протирать лицо Ёсана, то благодарен ему не только за праздник, но и за возможность почувствовать себя хоть немного полезным.