Seven Deadly Sins

      Обрушив на город, кажется, всю сезонную норму осадков, погода смилостивилась и подарила ученикам академии возможность насладиться ещё одним почти что летним тёплым днём. Полуденное солнце за первую половину учебного времени успело благополучно высушить всё, что нещадно тонуло ещё вчера, и теперь сытые и довольные школьники разбрелись по территории в попытках скоротать время до начала послеобеденных занятий.       Хонджун всё же исполнил мечту, что возникла в голове ещё при первом посещении своего нового места учёбы. Он уединился под самой приникшей к берегу ивой у кромки озера, держа в руках книгу обитую черной кожей. Пожелтевшие хрупкие страницы шуршат при каждом переворачивании. Хонджун так увлечён чтением, что и не замечает, как чья-то высокая тень закрывает его от желанных лучей солнца.       Он поднимает голову, вздрогнув от неожиданности. Воображение намеревалось увидеть рядом Чонхо с его ленивым видом и словами, что ему скучно дожидаться автобус.       – Привет, – тихо произносит Сон Минги, и с удивительной проворностью усаживается напротив, сложив ноги в позе лотоса, пока у самого Хонджуна от неожиданности вот-вот должен случиться сердечный приступ. – Я думал, что один такой сегодня неприкаянный!       – Ах неприкаянный?! – стремительно находится Хонджун, возмущаясь, но улыбаясь во все зубы; книгу он, всё же, мигом закрывает, прижав к груди. – Ну конечно, у меня же нет круглосуточного доступа к салону красоты Чон Уёна! Такое мне вчера устроил, ещё запомнить бы, как оно делается...       Минги тяжело вздыхает и грустно улыбается, после чего неловко взъерошивает ярко-красную шевелюру.       – Поди излови его, Уёна этого. Бегает везде, Ёсана своего ищет, надоел... – с усмешкой Минги ставит одну ногу, согнув в колене, и свешивает с него руку, трогая пока ещё зелёную траву под собой другой ладонью. – Что читаешь?       Хонджун замечает, что сжимает книгу с такой силой, что костяшки белеют, и спохватившись, в спешке начинает засовывать её обратно в сумку.       – Да так, ерунда всякая, – отмахивается он, и улыбается настолько неловко, будто его застали за чем-то глупым и нелепым.       – Ерунду в таких обложках не продают. Она же в коже дорогой. Давай колись, что это, – вновь звучит Минги тише обычного, но от того вокруг словно постепенно образовывается атмосфера временного спокойствия.       Солнечный день украшает чистое небо. Ветки ивы покачиваются на лёгком ветру и закрывают своей тенью двоих беглецов от людей. И нет больше никакого постороннего шума, кроме тихих голосов двух одноклассников, которые всё пытаются разрядить неловкость, что закономерно отступает.       – Я купил её на распродаже за бесценок практически. Люди часто не знают истинную цену вещей, от которых хотят избавиться... Грех таким не пользоваться. – улыбается Хонджун, уже легко и доброжелательно, на что Минги с нежностью повторяет то же самое.       – Прикольно. Нужно будет тоже как-нибудь на такие сгонять. Слышал про них, но не думал, что можно выцепить что-то стоящее.       Высоченный одноклассник всё не может усидеть на месте, и, похоже, ему требуется часто менять позы, чтобы ноги не затекали. Он поднимает вторую ногу, согнув также в колене, как и первую, устраивает на коленях руки и сцепляет пальцы в замок.       – Так что ты читал? – вновь заинтересованно бросает Минги.       – Что я читал?.. – Хонджун вздыхает, опираясь спиной о ствол, и поднимает голову вверх, разглядывая квадратные кусочки синего неба сквозь ветки начинающей желтеть ивы. – Я читал про грехи по божьим заповедям.       Минги зарывается одной рукой в волосы, пропуская их сквозь пальцы, и внимательно смотрит, спрашивая с удивлением:       – Ты верующий, что ли?       – Мать верующая, вроде как. Я по старой памяти иногда перечитываю.       Хонджун смотрит на одноклассника и не может перестать улыбаться. Тот похож на милого маленького щеночка, который только из мамы выпал и на улицу вышел. Потерянный, с торчащими в разные стороны волосами и чуть спущенным галстуком, расстёгнутой пуговицей на воротнике и выпущенной из штанов рубашке... Хочется спросить, что же у Минги такого случилось, но Хонджун вовремя кусает себя за губу, чтобы не ляпнуть лишнего. Вдруг это что-то личное.       Сам же Минги аккуратно придвигается ближе и тоже упирается спиной в ствол ивы, касаясь плечом плеча Хонджуна, но не замечая этого. Он вздыхает так глубоко и тяжело, что у Хонджуна едва тянет плечи от тяжести этого вздоха. Они молчат несколько минут. Наконец Хонджун прерывает тишину:       – По Библии в каждом человеке есть добро и зло. Верующие часто вытесняют плохое и оставляют истинное добро, осуждая всех грешников, но сами они и грешат своим осуждением. Это, между прочим, гордыня.       Поморщившись, Минги, судя по всему, запускает шестерёнки в голове, чтобы поймать мысль Хонджуна.       – Хочешь сказать, что «правильные» верующие являются грешниками? Они типа в ад попадут?       Он задумчиво смотрит на Хонджуна.       – Получается, что так. – Хонджун пожимает плечами, разглядывая гладь водоёма. – Не осуди греха ближнего своего, а укажи ему путь истинный к исцелению тела его, и души его, и не возгордись верой своею. Вот так вот.       – Нихера ты загоняешь! – басом отвечает Минги, хохотнув на это. – У меня сейчас башка взорвётся от твоих проповедей, святой отец, блин.       Со смехом он слабо толкает плечо Хонджуна кулаком.       – Ты хочешь покаяться, сын мой? – голос Хонджуна становится более глубоким, передразнивающим и отдающим фальшивой серьёзностью.       – О да, святой отец. Я хочу покаяться, что согрешил вчера с одной красоткой в раздевалке вышки, – смеётся Минги, вытирая губы тыльной стороной руки.       – Ты дурак, что ли, мы сегодня в вышку едем! – заливается смехом Хонджун, выпадая из образа, но тут же к нему возвращаясь: – Да и какой же это грех, сын мой? Это помощь ближнему своему. Помог девочке раздеться, а это как бабушку через дорогу перевести.       Минги не выдерживает, начав смеяться в голос, и ударяет хлёстко ладонью по бедру Хонджуна, который тоже постепенно начинает хихикать над своей шуткой. Может, проще общаться так? Без неловких воспоминаний о смущающих прикосновениях.       – Вот это ты жжёшь, конечно. – Минги уже успокаивается, вдыхая свежий воздух полной грудью. – Давно так не смеялся.       – Обращайся, я профессиональный клоун с корочкой по клоунизму!       Хонджун приставляет два пальца к виску и поднимает вверх, делая жест капитана. Постепенно они успокаиваются и смотрят куда-то вдаль, разглядывая аллею. Солнце припекает, но не так сильно, как в самом начале сентября, а прохладный ветер напоминает о себе и уже пробирает сквозь форму, отчего хочется срочно укутаться во что-то потеплее.       – Я точно знаю, что буду гореть в аду за чревоугодие.       Минги усмехается и устало прикрывает глаза. Неожиданная фраза отзывается лёгкой тревогой в груди Хонджуна.       – Тогда мы будем гореть вместе. – Он поднимает голову, вновь разглядывая чистое небо.       – А у тебя какой грех?       Открыв глаза, Минги прямо смотрит на Хонджуна в ожидании ответа, отчего сердце начинает биться быстро-быстро, а в голове проносится сразу тысяча мыслей.       – Ты видел сколько я ем? Дай мне целый грузовик токкпокки, и я его съем! Мне кажется, что у меня там бездна, а не желудок, – стремительно и ярко улыбается Хонджун. – Буду гореть вместе с тобой за чревоугодие, так что не бойся. Составлю тебе компанию, и со мной даже в аду не будет скучно.       Минги вновь смеётся, прикрывая рот рукой.       – Будешь вместе со мной чертей на трезубец сажать и пенделей им раздавать, – продолжает Хонджун и делает характерное движение, будто вилкой накалывает мясо.       – Конечно буду. Только найди нам хороший котёл, чтобы тепло было, – охотно поддерживает Минги, и хоть изначально серьёзный разговор теперь перерастает в абсолютный бред, но от этого будто становится немного легче.       – Да там твою задницу и без того подпалят. Жарко станет, а не тепло!       Они заливаются тихим смехом, утыкаясь в плечи друг другу. Почему-то картина в голове, где Минги бегает с горящим задом, смешит обоих от души. Когда же они снова затихают, Минги немного отсаживается от Хонджуна, будто желая получше видеть его лицо.       – Ты напоминаешь мне оленёнка, – задумчиво протягивает он, на что Хонджун замирает, широко раскрыв глаза от удивления. – Твои глаза постоянно широко раскрыты, и ресницы такие длинные...       Хонджун ощущает, как внезапное смущение заполняет его грудь, приливая к щекам кровь, а уши мигом загораются. Хочется спрятать лицо в ладони, но сумка на коленях мешает, потому что пальцы сжаты на ней. Ему становится слишком приятно, но под землю провалиться всё равно хочется до безумия.       – Я в детстве ездил с родителями в зоопарк и видел там оленёнка. Ты очень похож на него, – Минги хихикает, явно наслаждаясь столь бурной реакцией. – Не хотел тебя обидеть, Бэмби.       Новое слово для Хонджуна оказывается последней каплей, и руки наконец-то отрываются от сумки. Он утыкается лицом в ладони. Под новый хохот чужие руки незамедлительно берутся за его запястья и тянут в стороны.       – Дурак! Никакой я не Бэмби! – в смущении выпаливает Хонджун, но не сопротивляется, несмело показывая своё красное лицо.       – Теперь это твоё новое прозвище. Привыкай, Бэмби, – звучит Минги уверенно, но в тоже время мягко и совсем беззлобно.       Хонджун недовольно глядит на одноклассника, пока тот довольно улыбается своей небольшой выходке. Какое-то время взгляд продолжает быть осуждающим, но всё же Хонджун улыбается, когда в голове ещё раз прокручивает мягкое «Бэмби», которое обещает преследовать его очень долго.

* * *

      Устало выдохнув, Сонхва в задумчивости смотрит за широкое окно кафе. Там, несоответственно мрачным мыслям, ярко светит солнце и прохаживаются довольные люди. Не сказать, что Сонхва совсем погряз в тоске, и потому понемногу его расшевеливает происходящее. Заодно, в прямом смысле, расшевеливают и чужие руки, что вдруг мягко ложатся на плечи.       – Вечно ты зажатый доверху, не дело это, принц Сонхва, – слышится сверху мирный голос Юнхо, пока тот в привычной манере разминает его плечи пальцами.       Сонхва прикрывает глаза от удовольствия, не сдержав лёгкой усмешки. Его сверхпараноидальная бдительность усыпляется и этими движениями, и фактом, что именно Юнхо уговорил его приехать к высшей академии искусств намного раньше положенного. Расслабления и правда не хватает, даже пусть события прошедших дней кое-как укладываются в голове. Он вынужден контролировать всё больше и больше. И всего лишь хочет радоваться тому, что утром неизменно Юнхо скинул ему расписание, дублируя с вечера, и пожелал хорошего дня. Что бы ни происходило между ними – его Юнхо делает свою работу хорошо.       – Ну и зачем мы здесь на два часа раньше? – почти беззлобно приподнимает бровь Сонхва, отодвигая тарелку с доеденным ланчем.       Юнхо присаживается напротив, деловито расправляя расстёгнутый пиджак.       – Знаешь ли, даже в библиотеке может быть много лишних ушей, – отвечает он, но прерывается, чтобы кивнуть официантке, забирающей их тарелки.       От подобного тона сродни важным тайным переговорам, Сонхва ничего не остаётся, кроме как напрячься вновь. Следом приходит и агрессия, отчего он лишь сжимает пальцы на столешнице и плотно поджимает губы. Его начинает нешуточно раздражать то, во что превращается контроль и безопасность в стенах академии. Юнхо слегка склоняется вперёд, понижая голос:       – Я опросил всех, кто способен не болтать лишнего дальше. Учёл пожелания.       Он слегка улыбается, отчего злость внутри едва ли не подскакивает вверх за внезапную подколку, но Сонхва лишь закатывает глаза и возвращает сосредоточенный взгляд. Чон Юнхо не умеет сдерживать свои комментарии, но зато умеет сделать такой невозмутимый вид, что беситься на них получается с трудом.       – Жаль у вас камеры только снаружи стоят, было бы проще, – продолжает Юнхо, привычно постукивая пальцем по столу. – Все плюс минус тусили компаниями, друг у друга на виду, все с алиби. И несколько человек мне подтвердили, что видели, как Кан Ёсан шатался в одиночестве по второму этажу.       – Да что ты, Юнхо! – иронично подмечает Сонхва в ответ. – Примерно это же я выяснил ещё вчера за десять минут.       – Ты говорил с Ёсаном?       От внимания не укрывается, как Юнхо едва заметно сдвигает брови, прекратив свои постукивания.       – Всё приходится делать самому, – шипит Сонхва, чуть вытянув подбородок и позволяя себе ровно одну сцеженную каплю яда, но тут же возвращается в исходное положение. – Он уверяет, что ничего не помнит. Скорее всего, врёт. Но это уже его проблемы...       Хмыкнув, Юнхо затихает и переводит задумчивый взгляд за окно. Смутное раздражение внутри лишь нарастает, однако Сонхва так и не решил, злит или радует его очередное неповиновение со стороны главного помощника. Тот выглядит слишком привычно. Возможно, стоит повторно закрыть глаза на воспоминания, что не дают Сонхва покоя. Юнхо, всё же, никуда не делся.       – А Уён твой что говорит? – бросает Сонхва в повисшую тишину, на секунду дёрнув краем рта.       – Уён будет до последнего впрягаться за лучшего друга, его допрашивать бесполезно, уж поверь, – спокойно отвечает Юнхо, не отрывая взгляд от окна.       Едва не цокнув языком вслух, Сонхва прикусывает его кончик и уставляется за стекло следом. Внутреннее раздражение перекидывается теперь уже на Чон Уёна, о котором Юнхо смеет отзываться так, будто очень давно его знает. Слишком хорошо. В достаточной мере близко. Почти что как самого Сонхва.       За окном продолжают прогуливаться прохожие, что иногда разбавляются велосипедистами и самокатчиками. Стараясь унять внутреннюю злость, Сонхва вдруг тяжело выдыхает. Под всеми уже дежурными ухаживаниями от привычно доброжелательного Юнхо ему очень хочется рассказать о своей усталости. И Сонхва совсем неожиданно для себя не может вспомнить, когда делал это в последний раз.       – Всё указывает на Кан Ёсана, – тихо произносит Юнхо, не отрываясь от окна. – В нём было много обиды и алкоголя, он не отдавал себе отчёт. Вот только как вернуть деньги? Мы же не нагрянем в дом семьи Чхве с обысками, это будет скандал. Вспомни, как они Сана выгораживали за прошлый год...       Спокойный голос Юнхо, однако, не успокаивает вовсе. Сонхва стискивает зубы, стараясь не думать, насколько Кан Ёсан умеет не отдавать себе отчёт на самом деле. Уж тем более не стоит приплетать его брата, который видел слишком много и наверняка молчит об этом лишь за ответное молчание. Все пропавшие деньги отец снял с его счёта, но даже такая внушительная цифра волнует Сонхва гораздо меньше, чем позор. Унижение, которое он не может простить никому, и в первую очередь – себе.       – Хватит, Юнхо. – Сонхва разжимает ладонь и приподнимает над столом, прерывая воспоминания о последней крупной драке Чхве Сана в стенах школы. – Я решу эту проблему.       Он поднимает руку выше, махнув официантке.       – Как?       Юнхо вновь смотрит на него, и мельком в его взгляде просматривается нечто знакомое. Почти зеркальное раздражение и злость, от которых дёргает внутри, но тут же тушится приливом грусти. Сонхва искренне хочет спросить, в чём дело. Но и этого не может себе позволить.       – Увидишь, – усмехается Сонхва, и тут же резко добавляет: – Сидеть.       Он замечает, как в руке Юнхо мелькает карта, с которой тот моментально замирает, так и не дотянувшись до принесённого терминала.       – Это же я тебя сюда привёл, – чуть хмурясь, возражает он.       Неспешно Сонхва вытаскивает свою карту из внутреннего кармана пиджака. Ему всё ещё хочется сказать что-то нормальное. Поблагодарить, а может даже выразить, как ему приятно такое обращение. Но Пак Сонхва, сын директора и президент ученического совета, не может позволить себе такой роскоши.       – Смотри, как щедр твой обедневший принц, – иронично протягивает он, и прикладывает карту под громкое пиканье. – Пойдём в академию, дорогой друг.       Поднявшись, Сонхва бросает на озадаченного Юнхо взгляд сверху вниз и принимается аккуратно застёгивать пиджак на все пуговицы.       – Зачем так рано?       Похоже, помощник собрался с мыслями и теперь привычно улыбается, поднимаясь следом.       – У меня тоже есть новости для тебя, Чон Юнхо, – загадочно произносит Сонхва, и едва заметно улыбается краями губ в ответ.

* * *

      За счёт своего расположения прямо у высокого окна солнечной стороны, рояль успел нагреться как снаружи, так и под крышкой. Гладкие тёплые клавиши поддаются особенно легко и приятно, когда Юнхо медленно выводит вычурное мажорное арпеджио. Косые лучи разыгравшегося солнца падают теперь уже и на него, пытаясь ослепить, но Юнхо и не нужно смотреть на клавиши, чтобы помнить это произведение.       Двадцатый ноктюрн Шопена, как и весь Шопен, умеет удивлять своими неожиданными переходами из минора в мажор и обратно. Юнхо нравится анализировать, насколько незаметно это происходит. Он усматривает в подобных ходах гениальность автора, и для собственного репертуара старается подбирать нечто в том же духе. Бетховен, Штраус, Шуберт... последний в этом попросту лучший.       Юнхо убирает руки, оставив прижатой педаль легато и позволяя разбитому аккорду эхом повиснуть в тишине зала. Убирает и ногу, отпустив педаль и окончательно прервав звук. Но тут же вдавливает обратно, плавно заиграв последнюю часть, переходя из якобы мажорного финала обратно в меланхоличный минор. Отмерший было Сонхва вновь кладёт руку около поднятой крышки. Он стоит рядом всё это время, привалившись к деревянному боку инструмента, и внимательно слушает. Настолько, что прикрывает глаза на переливчатом вибрато основной партии и едва заметно дёргает плечом на осыпающемся каскаде минорных нот.       Сложно вспомнить, когда он проявлял столько внимания к исполнению Юнхо. Равно как и нереально представить, что он сам попросит что-то сыграть. Выбор пал под настроение. Хочется думать, что сходящие на нет переливы нот успокоят никак не утихающее напряжение между друзьями, что всячески пытаются ими оставаться. Юнхо ловит себя на мысли, что всё ещё хочет отмотать время назад и остановить себя. Тогда бы он мог хоть как-то понимать Пак Сонхва, чьи мотивы теперь становятся всё туманнее, а поведение – всё более молчаливым и замкнутым. Юнхо не очень улавливает, что именно от него требуется. Но выполняет, ориентируясь по ситуации, и с удивлением наблюдает за другом, который теперь слегка покачивает головой в удовлетворении от вновь неожиданного мажора. Ноктюрн кончается на оптимистичной тёплой ноте, что согревает не хуже льющихся солнечных лучей.       Медленно убрав руки с клавиш и ногу с педали, он аккуратно поворачивается на широком табурете и внимательно смотрит на открывшего глаза Сонхва. Тот не торопится переводить взгляд, глубоко задумавшись о чём-то.       – Хороший ты пианист, Чон Юнхо, – произносит он на медленном выдохе. – В аккомпанементе этого и не расслышать.       Озадаченный, Юнхо несколько раз моргает, переведя взгляд на ровный ряд клавиш. Понимание подобного хода мыслей даётся ему всё сложнее. У Сонхва нет нужды хвалить его. Равно как и нет мотива. Юнхо ищет подвох, силясь предугадать дальнейшие действия. Может, даже очередные приказы, о которых он понятия не имеет.       – Что ж, спасибо, принц Сонхва, – привычно улыбается Юнхо, вновь поднимая взгляд, и на этот раз встречаясь с внимательными, но всё ещё задумчивыми глазами. – Новость в том, что теперь я получил президентский знак качества?       Он улыбается шире, ожидая реакции, но сбить чужую задумчивость так и не выходит.       – Вот и неправда, – хмыкает Сонхва, лезя в карман пиджака за телефоном. – Вернее, он и так есть. А я спешу тебе сообщить, что наша преподавательница по танцам ещё в прошлый раз озадачила меня одной просьбой.       Мысленно Юнхо выдыхает с толикой усталости и массой облегчения. Просьба. Конечно же, где-то обязательно должно скрываться очередное указание, что ляжет на его плечи. Однако Юнхо отдаёт себе отчёт в том, что готов выполнить хоть дюжину. Лишь бы Пак Сонхва был доволен. Лишь бы всё вернулось назад.       – Мы с тобой, мой дорогой, выступим на Зимнем балу, – продолжает Сонхва, сосредоточенно набирая что-то в телефоне. – И в честь этого я решил обновить наш репертуар.       – Что же это будет? – сдержанно интересуется Юнхо, собираясь с мыслями.       В перспективе уже маячит новая масса совместных репетиций со сборкой композиции воедино. Хорошо, что за столько лет Юнхо научился едва ли не затылком улавливать ритм, что выберет президент, и подстраивать аккомпанемент под него.       – А вот послушай, – произносит Сонхва с неожиданной долей лукавства, и блокирует телефон, положив его на нагретое дерево рояля.       Не успевает Юнхо внутренне отметить, что неизвестно когда в последний раз видел своего друга в таком настроении, как из телефона слышится музыка. Первые добрых восемь тактов занимает одно лишь пианино, заливаясь трелями в стиле барокко и знаменуя какую-то зубодробительную классику. Вскоре к нему подключается и скрипка, повторяя основную мелодию. Юнхо продолжает внимательно слушать, опустив взгляд на чёрно-белые клавиши. Скрипка и фортепиано то расходятся в мелодиях, соблюдая одну тональность, то принимаются вторить друг другу в различных вариациях.       – Но это же не аккомпанемент, – тихо произносит Юнхо, стараясь не перекрыть голосом льющиеся ноты, и поднимает глаза.       – Верно, – так же тихо подмечает Сонхва, вдруг становясь крайне серьёзным. – Это Моцарт. Соната номер триста четыре.       Скрипка то и дело утихает, давая фортепиано набрать громкость и темп, но подключается обратно, внося свои штрихи и коррективы.       – Это дуэт, Сонхва, – Юнхо продолжает слушать, погружаясь в музыку и всё ещё глядя в чужие глаза. – На фортепиано и темп держится, и мелодия...       – Да, это дуэт, Юнхо, – подтверждает Сонхва, внимательно глядя в ответ.       Медленно вдохнув, Юнхо переводит взгляд на телефон. Инструменты тем временем уже чуть ли не ведут диалог, то будто ссорясь, то сливаясь в единый поток. Он всё ещё не может поверить, что Пак Сонхва намеревается сделать это. Намеревается уступить ему дорогу, не выходя на первый план.       – Что ж... – Юнхо усмехается. – Я буду долго разбирать эту партию.       На этот раз он смотрит на Сонхва с плохо скрываемой радостью. Тому не нужно говорить что-либо ещё, чтобы оказаться понятым. Он предлагает Юнхо встать рядом, и теперь сцепляет руки в замок, наблюдая за реакцией. Юнхо улыбается ещё шире.       – Я ценю это, – едва слышно говорит он.       – Попробовал бы ты не ценить, – язвительно отвечает Сонхва, но и сам стремительно отводит глаза в сторону.

* * *

      Под ритмичные хлопки в ладоши Ёсан вышагивает фигуру за фигурой. Вальс он, по своему собственному наблюдению, освоил ещё давно, но преподавательница иного мнения. Та остаётся недовольна пробным кругом и выключает музыку, теперь стоя в середине зала. Ритм отрабатывают сначала медленно, но постепенно ускоряются. Повсюду слышится лишь шуршание платьев девушек и громкий счёт.       – Раз-два-три, раз-два-три, по-во-рот! – Команды разносятся под высокий потолок. – Раз-два-три, в дру-гу-ю сто-ро-ну, раз-два-три...       Ёсан послушно разворачивает партнёршу и ловко уворачивается от спины вальсирующего рядом Ким Хонджуна. Тот полон энтузиазма, вышагивая фигуры по паркету и широко улыбаясь миниатюрной партнёрше Чон Уёна. Ещё в начале занятия учительница озадачилась новеньким, посетовав, как же тот собирается нагонять программу, но в целом больше переживала, что забыла подобрать ему пару. Каждому из учеников выбирают девушек по росту, следя за эстетикой в лучших традициях высшей академии искусств, и потому Чон Уён пал жертвой и теперь отсиживается на лавке под завистливые взгляды остальных. Или же завидует только Ёсан, что устал наматывать круги и слушать периодические замечания об осанке. Вот и теперь преподавательница проходится по их стороне, наотмашь хлопая избранных жертв между лопаток. Достаётся и Ёсану, что морщится, но расправляет плечи.       – Вы же мужчины, а не обезьяньи самцы! – возмущается преподавательница, твёрдым шагом проходя дальше. – Выпрямите спины! Посмотрите на Пак Сонхва и берите пример!       При имени, от которого мурашки бегут по всему телу, Ёсан невольно съёживается, но косит глаза в сторону. Пак Сонхва вальсирует через две пары по другой бок от Хонджуна, чеканя каждый шаг и благосклонно глядя на свою высокую, тонкую и надменную партнёршу. Хоть та всецело под стать вальяжному президенту, но при очередном повороте Ёсан замечает на её лице удовлетворённую улыбку. И это бесит.       Всё, что касается Пак Сонхва, бесит и вселяет трепетный ужас, пока внутренне Ёсан готов сойти с ума в ожидании неизвестности. Загадки, которыми говорил президент, остаются нерешёнными. Время идёт.       – Ай! – вдруг вскликивает его партнёрша, сморщившись. – Осторожней, болван!       Под волну смешков отовсюду Ёсан обнаруживает, что случайно отдавил ей ногу. Обиженно вскинувшись, он встряхивает волной кудрей, но тут же опускает взгляд.       – Прости, – бросает Ёсан, стараясь не залиться краской от стыда.       Даже сейчас мало кто стесняется насмехаться над ним. Что же может быть, дай школьный принц волю этой своре диких собак?       – Я извиняюсь, а можно спасти положение? – слышится знакомый звонкий голос.       Ёсан вновь поднимает голову и видит, как Уён прогулочным шагом идёт рядом с их вальсирующей парой и лучезарно улыбается.       – Дайте леди отдохнуть, я её подменю! – продолжает он, вытягивая голову и обращаясь к преподавательнице.       – Ты издеваешься, Чон Уён? – громко бросает та в ответ и отворачивается, продолжая выхлопывать ритм.       – Ни в коем случае! – не унимается Уён под всё более громкие смешки ближайших пар. – На девушке лица нет, этот самец её затопчет!       По залу прокатывается уже несдержанный смех, на что учительница лишь возводит глаза к потолку и делает плавный поворот вокруг собственной оси.       – Делай, что хочешь, Чон Уён, только не мешай! – бросает она и тут же повышает тон: – Ну-ка не отвлекаемся, раз-два-три!       Возрадовавшись, партнёрша стремительно скидывает руки Ёсана с себя и взмахивает полами платья. Она бубнит довольному Уёну раздражённое «спасибо», пока тот чинно кланяется и из этого же положения прокручивается на одном носке, в секунду оказываясь подле хмурого Ёсана.       – Ну что, возьми меня за талию, солнышко, – с улыбкой шепчет Уён, вызывая ещё большее бешенство.       – Возьми его за талию, Ёсан! – слышится выкрик из противоположного ряда, утонувший в новой волне хохота.       Незамедлительно следует злобный голос Сана из другого конца зала:       – Кто там такой дохера остроумный?!       – Тишина!       Под гневное рявканье преподавательницы умолкают все разом. Ёсан же, для верности, послушно хватается за талию друга левой рукой, беря правую в свою ладонь и поднимая выше.       – Ого, какой мужчина, – хихикает Уён, тут же понижая голос: – На меня смотри. Никого не слушай, ни о чём не думай, смотри только на меня.       Покрасневший от обиды и стыда Ёсан сопит, но поднимает голову. Лучезарная улыбка Уёна никуда не исчезает, а глаза по-доброму прижмуриваются, пока он сам едва ощущается в руках, имея невиданную пластику и подстраиваясь под каждое движение. В груди неизбежно щемит от осознания, что Ёсану не хватает ни их объятий, ни душевных разговоров. Уён и правда успокаивает одним своим видом.       Хочется рассказать ему обо всём, что случилось за эти дни. Если в чатах Ёсан мог избегать своего лучшего друга или же отстреливаться стикерами, то теперь смотрит в его глаза и чувствует беспомощность, тоску и страх. Он не может, не смеет сказать ни слова про Пак Сонхва. Он ужасно боится. И ужасно, нестерпимо скучает по своему лучшему другу.       – Что с тобой происходит, радость моя? – проникновенно спрашивает Уён, чуть склоняя голову. – Ты на меня обиделся?       Ёсан мотает головой, зажмурившись. Его одолевает желание снова оказаться в привычных тёплых объятиях и говорить, говорить, говорить. Он не знает, как ему поступать. Он чувствует себя слишком одиноким под грузом собственного вынужденного молчания.       – ...важное мероприятие, что ни в какое сравнение не идёт с прошлогодним! – вещает за спиной преподавательница, наблюдая за парами. – Лондонский оркестр в полном составе! Масса важных гостей из Европы, спонсоров наших двух заведений! Вы, неучи, покажете мне высший пилотаж, иначе не выпустится никто!       – Ты слышал? Это она про Зимний бал! – оживляется Уён, светясь не хуже солнца в окне, против которого как раз встаёт. – Да там не оркестр, а целая рота, это же с ума сойти, какой звук!       Поморщившись, Ёсан искренне желает радоваться подобным вещам. Согревающий голос друга он слышит будто сквозь плотную толщу воды, в которой задыхается от безысходности.       – Уён... – наконец еле выдыхает он, неотрывно глядя на улыбающегося партнёра по заметно исправленному вальсу. – Извини, что я такая задница, а не друг.       В ответ Уён хмыкает, и покачав головой, беззлобно смеётся. Он придирчиво осматривает Ёсана с ног до головы, цокнув языком.       – Давно я тебе пилинг не делал, – подытоживает он и хихикает, но тут же важно продолжает: – Тебе нужен пилинг, пять больших порций мороженого и все фильмы про человека-утюга в пятьдесят четвёртый раз!       Прыснув от неожиданности, Ёсан тут же ощущает благодарное облегчение, разлившееся по всему телу.       – Не утюг, а Железный Человек! – вредно шикает он.       – Какая разница, если Капитан Америка всё равно сексуальнее, – не менее вредно отвечает Уён и высовывает язык под нарастающее возмущённое пыхтение.

* * *

      Сан морщится и сопит, перешнуровывая форменную обувь. Хоть танцевальные туфли делаются на заказ из натуральных материалов, не стесняя стопу, но Сан охотнее наяривал бы круги в кедах. Натренированные ноги пытаются ныть, благо от этого ощущения приходит только удовлетворение. Приятно, что тело работает. Неприятно, что в полуметре откровенно страдает хернёй блядский Чон Уён, который домой точно не торопится. Переобувшись, тот поочерёдно вытягивает ноги и задирает руки вверх. Потягивается, будто смертельно устал, пока половину занятия сидел в сторонке, и издаёт звуки, от которых шерсть дыбом.       Шнурки выскальзывают из пальцев, на что Сан сдерживается, чтобы не ругнуться. Он в принципе зарёкся впредь смотреть на Чон Уёна и говорить ему хоть одно лишнее слово. Зубы скрипят против воли, а злость не глушится с тех пор, как он предал самого себя. Наломал столько дров и залез в такую ловушку, что не помогают ни избиения груши дома, ни убийственные тренировки. Тело на самом деле начало ныть ещё до танцев, возмущаясь на такие нагрузки, но Сану плевать.       Он хочет стать прежним. Он не может позволить этой шлюхе залететь в свою голову и поселиться там. Уён шумно втягивает воздух, прогибаясь в спине, после чего едва ли не стонет, издавая сдавленные звуки, а затем с облегчением выдыхает, опуская локти. С Сана хватит.       Он подхватывает брошенную обувь для танцев и пихает в мешок, после чего рывком засовывает в сумку и резко застёгивает молнию. Чон Уён ведёт себя как чёртова шлюха. Как королева чёртовых шлюх, и Чхве Сан эту породу знает от и до. Знает, чего ждут от него, и не собирается отдавать даже лишнего взгляда. Который день он пытается отмыться от всего, как физически, так и морально. Гораздо проще сделать это сейчас и не думать о том, что мягких губ Уёна слишком приятно касаться. Что кожа его нежная и тёплая, отчего ладони будто сами стремятся скользить по ней всё больше. Сан думает о том, насколько проще станет смотреть в глаза Юнхо. Юнхо, которого он избегает не меньше. Тот уже сам спрашивает про тренировки, а это вообще на него не похоже. Радует, что проникся. Не радует, что приходится отмахиваться и обещать сказать попозже. Злость никуда не уходит. Сан без понятия, в каких отношениях Юнхо и Уён, но напрямую спросить не может ни у кого из них. Зачем ему эта информация?       Он стискивает зубы ещё сильнее и встаёт с места, закидывая сумку на плечо. По танцевальному залу таскаются редкие задержавшиеся одноклассники, кто болтая с партнёршами, кто залипая в телефоне, пригретый косыми солнечными лучами. Сану охота такую же безмятежность, но внутри него лишь война. Проносясь мимо Уёна, он смотрит строго на дверь.       – Чхве Са-ан... – слышится вдогонку тихий мягкий голос, от которого волосы на короткостриженном затылке вздымаются сами собой.       Сан рывком открывает дверь и выскакивает в коридор с громким хлопком за спиной. Переводит дыхание и идёт чуть спокойнее, стараясь собраться с мыслями. Если не сам Уён, то обида на него благополучно живёт в голове вот уже практически сутки. Тот, кто показался Сану неожиданно нормальным и интересным парнем, теперь ведёт себя, как шелудивая девка. Играет с Саном в какие-то игры. И Сан в этой игре неизменно проигрывает.       Особенно когда напрягается всем телом, слыша скрип двери за спиной и стремительные шаги. Он это звяканье побрякушек ни с чем не перепутает. И сладкий запах, проникший до мозга костей, не мерещится. Уён идёт за ним, и слышатся лишь приглушённые сигналы входящих сообщений с чужого телефона. Им вторит цокот набираемых ответов. Кому он пишет? С кем общается? И что это за дурацкое хихиканье на очередное уведомление?       Впереди открывается дверь в женскую раздевалку. План зреет в голове Чхве Сана даже раньше, чем он видит знакомые длинные волосы своей партнёрши, собранные в высокий конский хвост. Та выходит в коридор, поправляя рюкзак на плече, и не замечает его, тоже прилипнув к телефону. Сан же привычным образом рассматривает её бедра, обтянутые короткими шортами поверх тёплых колгот. И несётся вперёд, едва ли не сбивая с ног. Девушка испуганно вскидывает руки, но тут же громко смеётся, увидев его хитрое лицо. Сану некогда тащить её в сторону – он хочет устроить представление, и потому впервые без стеснения прижимает партнёршу к стене прямо посреди проходного коридора.       – Чхве Сан! – голос её, кажется, сам по себе даже грубее, чем у блядского Уёна, но полон насмешливой радости. – Ой, ну прекрати!..       Она нехотя всё пытается спихнуть его руки свободной от телефона ладонью, но улыбается всё шире и несдержанно выдыхает, когда Сан обхватывает её талию. Он безо всяких расшаркиваний лезет в личное пространство, с вальяжной улыбкой приближаясь так сильно, что может почувствовать фруктовый запах её жвачки.       – Дуешься на меня? – вполголоса мурлычет он, пока девушка хищно смотрит в ответ и улыбается всё шире.       – Отстань, Чхве Сан, у меня теперь есть парень, – скаля белые зубы, тянет она и нарочито громко пережёвывает свою жвачку.       – А бельё на тебе есть? – невозмутимо понижает голос Сан, спуская одну руку с талии на округлое бедро.       В голове непрошено вертится факт, что у Чон Уёна задница получше. От подобной мысли охота сдохнуть, но ещё более любопытно, видит ли эту сцену сам Уён. Сан не может позволить себе повернуть голову хоть на один лишний миллиметр.       – Хочешь проверить? – хмыкает девушка, но в её неотрывном взгляде уже зарождается интерес напополам с откровенной похотью.       Проверять Сан готов неизменно, тут же хватаясь за бедро покрепче, но продолжает с ужасом думать о точно такой же ситуации пару днями ранее. Сдавленные стоны блядского Уёна рвутся в уши, а под руками словно вновь ощущение горячего тела – не такого округлого и правильного, как у этой девушки. Сан тяжело выдыхает. От внезапного возбуждения его не менее внезапно дёргает в какую-то совсем иную сторону.       – Чхве Сан... – Ладонь партнёрши мягко ложится на его щёку, пока та приближается почти вплотную. – Ты или трахай меня... – едва слышно шепчет она с полуулыбкой, – ...или не морочь голову.       Лёгким грациозным движением она выворачивается, подныривая под его руку, и привычным жестом отбрасывает длинный хвост в сторону, устремляясь прочь балетной походкой и не оборачиваясь. Привалившись ладонью к стене, Сан на пару секунд опускает голову.       Сердце в груди стучит не то от злости, не то от страха. Он не хочет, чтобы Чон Уён поселился в его голове. Никогда не хотел, но теперь желает уж слишком неистово, пока медленно поворачивает голову и осторожно смотрит через плечо в другую сторону. Уёна там нет.

* * *

      Высокие тяжёлые входные двери академии искусств выпускают из себя бесконечный поток разнообразных девушек, а Минги уже минут пять стоит и вежливо держит одну из створок, пока сам никак не может зайти. Некоторые из выходящих благодарят, некоторые лукаво улыбаются, отмечая его огромный рост и форму элитной академии. Парни в этих серо-голубых одеяниях здесь нарасхват, и поговаривают, что на потоках девчонки дерутся за право участвовать в их факультативах.       Минги же всё заглядывает в телефон. Отправляет ржущий стикер на фото в чате с Хонджуном, где тот делает себе усы из пластиковой трубочки и выпячивает губы. Губы у него и так красивые, но краше – широкая улыбка, похожая на треугольник. В чате с Уёном всё не так хорошо. Тот висит онлайн, но отвечает редко, в основном призывая подойти к нему в кафетерий. Отсутствие смайликов напрягает. Похоже, с Ёсаном они так и не договорились до конца, и теперь Сон Минги после дежурного перекура чешет не домой, а обратно в вышку. Наконец поток иссякает, и у него получается просочиться внутрь. Закатное солнце напоследок метко бьёт в глаз, но Минги уже в раздумьях о планах на вечер. Где-нибудь нажраться было бы не лишним.       Он ловит себя на мысли, что не хочет что-то решать по поводу места встречи с Ким Хонджуном и разговора предметнее обмена мемами. Проще завалиться в бар, но компания всё не находится.       Будто притянувшись на мысли о себе, Хонджун возникает в холле на пути к выходу. Его красивая улыбка светит издали, как прожектор, пока он энергично машет рукой. Рядом плетётся Чхве Чонхо, и эту парочку вместе видно всё чаще. Удивительно, как Чонхо, славный своей заторможенностью, сумел проявить интерес хоть к чему-то.       – Минги, пойдём с нами на автобус! – восклицает Хонджун, подойдя ближе. – И не говори, что ты на них тоже не катаешься, я намерен показать Чхве Чонхо, как это здорово и экономно!       Смех рвётся из груди сам собой, пока Минги уже, кажется, привычно свысока взъерошивает макушку мелкого. Учить экономии учеников их академии способен только он.       – Я не домой, меня Уён ждёт, – бросает Минги с усмешкой.       Погрустнев, Хонджун отводит взгляд, но неожиданно распахивает объятия и заключает в них Минги, прижавшись щекой где-то в районе рёбер.       – Ну тогда спишемся, – расстроенно бормочет он.       Неуютное чувство селится в животе, растекаясь холодной водой. Минги сложно понять, что он чувствует, и сомнения капля за каплей подтачивают возникшее чувство вины. Кажется, Хонджун ему верит. Естественно, если сам Минги лез к нему ещё днём, а теперь сожалеет лишь о том, что никто в вышке не опрокинет в его кофе стаканчик виски.       Смутное понятие серьёзных отношений маячит на горизонте неотвратимым и непроглядным пятном тумана. Минги же от этого надвигающегося тайфуна охота лишь бежать прочь.       Выпустив его, Хонджун возвращается к Чонхо и спешит к выходу, пока Минги плетётся на запах кофе и выпечки в другую сторону. За стеклянной стеной кафетерия он примечает макушку Уёна, что забился в угол мягкого диванчика. Тот закинул ногу на ногу и улёгся поверх собственного колена, мотая что-то пальцем в телефоне на столе. Минги раскрывает такую же стеклянную дверь и заходит внутрь, окунаясь во вкусные ароматы с головой. Место пользуется огромной популярностью в счёт самого лучшего кофе и разнообразия десертов, но к вечеру здесь уже не такой аншлаг, а лишь несколько компаний студентов обсуждают конспекты по истории музыки. Подойдя к столу Уёна, он отмечает пару блюдец с кусочками торта, где большая часть уже съедены. Уён ковыряет десертной вилочкой последний. Похоже, дело плохо.       – Ну и что стряслось?       Минги опускается рядом, пока друг лишь молча сдвигает задницу подальше и продолжает смотреть на экран. В его инстаграмной ленте прекрасно уживаются айдолы, вещевые барахолки и реклама приблуд жутких форм из секс-шопа. Ни на одной из публикаций Уён не задерживается дольше секунды. Его свободная рука машинально отламывает от малинового чизкейка кусочек и поднимает вилку в воздух.       – Будешь? – бесцветно спрашивает Уён, пока длинная серьга в его ухе покачивается в такт едва заметному дёрганью коленом.       – Хм, а что это? – решает подыграть Минги и тянет нос ближе. – Фу, безалкогольное!       Ответной реакции так и нет. Уён лишь меланхолично отправляет вилку в свой рот и будто начинает трястись ещё сильнее. Его брови всё норовят сдвинуться, а в пустом взгляде отражается бесконечная вереница публикаций из предложенного. Минги тяжело вздыхает и садится полубоком, закинув длинную руку на спинку дивана.       – Я знаю, что с тобой, – подытоживает он. – Тебя когда тот пацан старшеклассник из средней школы продинамил, то ты две шоколадки за пять минут вточил! Как бобр на плотине!       Минги продолжает дурачиться, изображая звуки бензопилы и разгрызая невидимую шоколадку в свободной руке, пока Уён цокает языком и обиженно бьёт его в грудь тыльной стороной ладони. Он наконец отлипает от телефона, чтобы вонзить в друга разъярённый взгляд.       – Я что для него, шутка какая-то?! – Щёки Уёна мило краснеют от злости даже сквозь макияж, пока он резко скрещивает руки на груди и откидывается на спинку дивана.       Посмеиваясь, Минги несколько раз ласково хлопает его по плечу. Абсолютно неважно, какой из очередных жертв этого обаяшки решил артачиться. Главное ведь не произошло чего похуже, что в случае Чон Уёна может варьироваться от сломанного ногтя до драки стенка на стенку после полуночи, в которую того первым пригласят получать люлей.       – Хочешь, в клуб пойдём? – закидывает удочку Минги, пока длинные ресницы друга моргают часто и быстро. – Коктейльчики, музычка...       – Какой клуб, ты... – вскидывается Уён и словно злится ещё больше. – Нет, ты погоди, я не договорил! Он что, думает, я это так оставлю? Схаваю?!       – Кто этот умелец, что тебя так выбесил? – искренне приподнимает брови Минги, пока пытается потыкать надувшиеся щёки пальцем и из раза в раз получает по рукам.       Уён старается выровнять дыхание и гневно сопит, видимо, ведя пылкие внутренние диалоги. Наконец, он резко оборачивается к своей сумке и быстро выуживает оттуда раскладное зеркальце. Минги же не устаёт беззвучно смеяться, очень живо представляя, как Чон Уён драматично наносит помадой на скулы боевой армейский раскрас.       – Хватит ржать! – восклицает друг в его сторону и тут же возвращается к разглядыванию макияжа на глазах.       – Ты меня сам позвал! – сквозь хохот отвечает Минги, чувствуя извечное дежавю.       Пока Уён стремительно мажет губы стиком и делает характерные движения губами, то всё больше напоминает себя обычного. С которым до невозможного хочется поделиться своими сомнениями, получив в ответ безраздельное внимание и массу ценных советов. Однако у Уёна всегда всё намного проще. Наверняка об этом несчастном, что решил играть с огнём, он забудет уже послезавтра.       – Так, всё, двигайся! – суетится Уён, бросая все пожитки в сумку и ёрзая на месте. – Ну быстрее, Сон Минги!       Вставать лень, потому Минги лишь выдвигает ноги из-под стола в проход, пока друг с приглушёнными ругательствами протискивается мимо и попутно несильно, но гневно стучит по его затылку ладонью. С низкого старта Уён летит к выходу. Минги же присматривается к его нетронутому стаканчику с кофе. Наверняка там столько ванильного топинга, что пить невозможно. А выпить охота.       – Никаких клубов, Сон Минги! – назидательно кричит Уён у выхода и со звяканьем серёжек вылетает за дверь, вызывая смешки среди компании за соседним столом.       – Хорошо, мам! – быстро находится Минги и смеётся в голос уже вместе со всеми.       Клуб и правда подождёт, равно как и любые другие попытки уйти от проблем. Минги всё ещё без понятия, что чувствует к Ким Хонджуну, и куда дальше пойдёт их общение, но намерен прояснить это в самые ближайшие дни.

* * *

      И всё же чуйка его не подводит. Уён пусть и слегка нервно, но удовлетворённо улыбается, отыскав позади высшей академии искусств припаркованный знакомый байк. Руки чешутся достать ключ от Акулы и что-нибудь вытворить. Из серии нацарапывания на баке счастливых пожеланий или же пробития колёс, но и ключ свой жаль, и шикарную железную лошадку, да и идиотизма с Чон Уёна на сегодня хватит. Он злится, но в первую очередь – на себя. Чхве Сан, всё же, спортсмен, и мячи на сторону противника он закидывает с разбегу и с размаху. Уёна трясёт.       Он способен объяснить себе всё, что увидел, ссылаясь вплоть на слова самого Сана про типаж. Шлюхи. Уёна передёргивает, да так, что не помогают ни дыхательные упражнения, ни внутренние прискорбные сочувствия этой девушке. Хочется посочувствовать всем девушкам Сана в принципе за такие отзывы, но больше всего охота... Почти явственный и обречённый тихий стон вырывается из груди, когда перед глазами встаёт воспоминание из школьной излюбленной курилки. Увы, но шлюха теперь и сам Уён, ведь именно его раздражение с радостью устремляется от груди к животу и ниже, отчего на холодном ветре в тени закатного солнца становится нестерпимо жарко. Чхве Сан, мать его, хорош.       И Чхве Сан срывается с крючка. И Уёну нужно срочно делать с этим что-то, а не устраивать дурацкие истерики с порчей имущества.       Он делает шаг ближе к байку и аккуратно проводит ладонью по тугому кожаному сиденью. Если и портить, то сейчас. А если нет, то... Позади слышится шарканье шагов с пинанием мелких камешков по уличной плитке. Вздрогнув, Уён едва ли не подпрыгивает и оборачивается всем телом. Он замирает от страха, видя фигуру Сана в каких-то паре метров от себя. И ещё более удивительным кажется то, что Сан его будто не видит вовсе. Новая порция раздражения сменяется пониманием, когда до Уёна даже с такого расстояния доносится приглушённая музыка, а в чужом ухе он замечает белый вкладыш наушника. Сан стоит боком несколько секунд, после чего поворачивается спиной и выпрямляется, затягиваясь сигаретой.       Замерший Уён боится пошевелиться. Он будто в клетке со зверем, который вот-вот очнётся от своего агрессивного плейлиста и не менее агрессивно оскалится. Но пока что Сан слегка покачивает головой и выпускает клубы дыма, после чего делает щедрый глоток из бутылки с водой кислотно-оранжевого цвета. Понемногу Уёна разбирает беззвучный смех, отчего заметно попускает и сжавшееся в страхе тело. Курить сигарету и запивать изотоником – в этом весь Чхве Сан. И зачем Уёну нужно было повышать ставки? Кто его за язык тянул? В голове вертится смутное сожаление, что столь спокойного и расслабленного Сана он больше не увидит. А с раздраконенным и злым общаться попросту невозможно, особенно после траты стольких сил на сближение и преодоление этого барьера. Однако Чон Уён учится жить с последствиями. К тому же, он прекрасно знает цену всем своим вложениям. Сердечко розового цвета с гордостью вклеено в любимом блокноте подле имени Чхве Сана, и это – лишь начало.       Усмехнувшись, Уён понимает, что всё же смог окончательно расслабиться. Пока ничего не подозревающий Сан осушает бутылку и сильным взмахом руки выкидывает в мусорку, Уён осторожно усаживается на железного коня боком и устраивает пятку на подножке. Отводит колено в сторону – достаточно по-шлюшьи, по его скромному мнению – и упирается руками в сиденье. Ждёт. Наконец, Сан докуривает и забрасывает окурок вслед за бутылкой. Внутри вновь сбивается в кучу едва рассеявшийся страх, особенно когда его плечистая фигура поворачивается. От неожиданности Сан дёргается и отшатывается, но тут же стремительно несётся вперёд. Настолько, что всё внутри орёт от ужаса, и Уёну на мгновение кажется, что сейчас сжавшиеся в кулаки руки скинут его прямо на асфальт. Он прирастает к месту, пока лицо в довольной ухмылке напрочь каменеет. И Сан останавливается прямо перед ним со злым взглядом и играющими желваками на скулах. Уён улыбается чуть шире, теперь почти невинно, и слегка покачивает согнутым коленом. Молчание затягивается настолько долго, что вскоре становится понятным – Чхве Сан вознамерился не разговаривать с ним вовсе и и решил просто ждать, пока он свалит.       Так Уёну не подходит. Он плавно вытягивает руку и аккуратно вынимает один наушник из чужого уха. Смотрит прямо в прищуренные от злости глаза, гадая, как эта же рука до сих пор не сломана, и не менее аккуратно вкладывает наушник уже в своё ухо. Сквозь громкие риффы электрогитар он узнаёт знакомый мотив и в удивлении приподнимает брови.       – Ой, я знаю эту песню! – заливисто смеётся Уён. – Это же «House of the Rising Sun»!       Судя по не менее знакомому вокалу, играет кавер от любимой группы Чхве Сана. Тот лишь сильнее сдвигает брови и, кажется, достаточно лишь одного неловкого слова или движения, чтобы спровоцировать взрыв. Уён ходит по минному полю, и собственные невзначай раздвинутые ноги не способствуют его инстинкту самосохранения.       – Чхве Сан... – тянет он, смакуя уже привычное слуху имя. – Давай мириться!       – Нет.       Тот отвечает так быстро, что игривое настроение будто бы сдувает заново поднявшийся ветер. Уён прищуривается в ответ. Кажется, он не замечает, как снова злится. И уж тем более не замечает, как собственный рот остаётся приоткрытым, а не сошедшие с губ новые приторные комментарии медленно слизывает кончик языка. Зато это видит Сан, который буквально впивается в его губы прямым немигающим взглядом. Тяжёлые ударные в наушнике сопровождаются насыщенным рычащим пением, от которого пробирает насквозь.       – Что, Чхве Сан... – ядовито проговаривает Уён, – ...не дала тебе твоя шлюха?       И он задыхается. Поначалу кажется, будто Сан его ударил, но тот лишь с чрезвычайной силой прижимает его к себе, в какую-то долю секунды оказавшись слишком близко. Воздуха не хватает всё больше, пока Уён чувствует и жёсткую руку на тыльной стороне шеи, и губы на своих губах, и – что самое ужасное – как крепкие бёдра вновь вжимаются между его ног. Слишком скоро он либо упадёт в обморок, либо... Собственное тело выходит из-под контроля. Зачем Уёну нужно постоянно в это лезть? Сан его вот-вот раздавит в своих крепких руках, и от такого натиска Уён может лишь внутренне плавиться и не соображать, что уже стонет слишком громко. Им нужно остановиться. Уён не понимает, где в этой ситуации педаль тормоза и кнопка «назад».       Пока с ужасом не обнаруживает, что Сан буквально стаскивает его с байка и выпускает только лишь для того, чтобы самому впрыгнуть на сиденье. Воздух врывается в лёгкие и жжёт зацелованные губы, пока Уён поверженно сгибается и опирается ладонями о дрожащие колени. У него нет сил ни кричать что-то вслед отъезжающему Сану, ни даже смотреть в его сторону. Уён слабо улыбается, сдувая со взмокшего лба растрепавшуюся чёлку. Почти проваленная охота теперь продолжается дальше.

* * *

      Ким Хонджун, словно радио, не умолкает ни на секунду, и они ну точно слишком комично смотрятся вместе – ёрзающий и размахивающий руками против сидящего смирно. Чонхо достаточно было всего лишь спросить, что происходит у его друга с Сон Минги. Теперь он слушает поэму в шести актах и выразительно моргает, пытаясь осознать все действующие лица и хронологию. Хонджун тараторит. Похоже, нервничает, хоть и не подаёт виду. К вечеру на улице всё больше людей – кто спешит с учёбы, кто устало тащится домой с работы. Они сгрудились на остановке, где Хонджун всё не теряет надежду, что скоро придёт транспорт с пустыми местами. Толпа, впрочем, не иссякает.       Чонхо лень вставать со скамейки, лень стоять в автобусе до своего дома, а перспектива вклиниться в кучу незнакомых людей вызывает лишь ужас. Потому он рад не только беседе, где нет надобности в его репликах, но и неиссякаемому оптимизму Хонджуна, который тоже никуда не торопится.       – ...ну и я ему говорю, значит: целуй! – смеётся тот и невольно вздыхает, улыбаясь ещё шире. – А он мне такой, мол, Ким Хонджун, ты как солнце на небесах...       Сложно представить такой уровень красноречия Сон Минги, который у доски обычно не может и двух слов связать, но Чонхо допускает. Потому даже слегка хмыкает на рассказы о страстных поцелуях под луной. В голову смутным фоном лезет унылая мысль о том, что эффективное сближение с Чон Юнхо на этой самой вечеринке он сам себе придумал. Глупо надеяться, что вечно занятой староста выделяет его из толпы таких же в своей массе аморфных школьников. В точности, как новая пачка людей, что залезает в подоспевший автобус. Ни лиц, ни имён. Таких, как Чонхо, у Юнхо тысячи. На посту секретаря президента он следит не только за своим классом, но и за всей академией.       – ...ну а ты, красавчик? – выдёргивает из мрачных раздумий хитрый голос друга. – Чего там с Юнхо-то делал под фейерверками? – Хонджун хихикает и пихает его локтем в бок. – Выхожу, смотрю: стоят! Так я и обалдел, ну какие ж милашки! Признавался тебе там в любви или как, а?       Чонхо морщится на столь безумные фантазии, однако пульс его учащается сам собой из-за слишком свежих воспоминаний. От красоты Чон Юнхо в отблесках разноцветных огней можно было сойти с ума. Если бы только знать, почему староста так переменился в тот вечер. Расскажи Юнхо о своих переживаниях, как делает тот же Хонджун, так Чонхо свернул бы горы за его улыбку.       – Ну чего такое, опять дуется! – откровенно ржёт Хонджун и вертит головой. – О, глянь, идут! Сладкая парочка...       Слегка повернув голову, Чонхо безучастно наблюдает сквозь стекло остановки за просторной территорией академии искусств. Туда уже подъехала чёрная служебная машина, но Пак Сонхва ещё предстоит пройти добрых сто метров пешеходной зоны. Юнхо идёт рядом, и даже с такого расстояния можно увидеть, что староста улыбается и смеётся, что-то увлечённо рассказывая. На извечно надменном лице президента сложно прочитать какие-то эмоции, но он то и дело прикрывает рукой неожиданно выскакивающую улыбку и бросает на Юнхо укоризненные взгляды. Похоже, помирились.       – Чонхо! – возмущённо шепчет Хонджун и продолжает тыкать его локтем. – У тебя лицо хоть сразу на похороны. Так что у вас там было, с Юнхо-то?       Дурацкий вопрос вонзается сильнее и глубже, чем хотелось бы. Чонхо ведь ненароком подумал, что что-то между ним с Чон Юнхо всё же случилось. Поднявшееся из глубин уныния расстройство подстёгивает зашевелиться и встать на ноги.       – Опа... – продолжает комментировать Хонджун, скаля зубы в дразнящей улыбке, но тут же спохватывается: – Эй, ты куда?!       Чонхо и сам не знает, что он делает. Ноги несут сами, прочь от остановки и, что самое удивительное, – в сторону академии искусств. Может, Чон Юнхо действительно не понимает, что находится в рабстве? Чонхо ускоряет шаг, наблюдая, как староста первым подходит к машине и открывает дверь, дожидаясь, пока Сонхва сядет внутрь. В мыслях Чонхо нет злости или ревности, даже обиды нет – только желание не упустить свой шанс. Ким Хонджун со своими шутливыми рассуждениями, кажется, сумел внушить ему надежду, что недосягаемый Юнхо всё же может быть его парнем. Уж слишком хорошо звучат эти сладкие клишированные фантазии.       – Юнхо! – кричит Чонхо издали и поднимает руку, размахивая над головой.       Закончив усаживать президента в машину, Юнхо оборачивается на своё имя. Улыбается и машет в ответ, после чего заглядывает в салон на пару секунд и... Чонхо едва ли не съёживается от волнения, когда староста широким шагом идёт навстречу. На ходу Юнхо вытаскивает телефон из кармана брюк и деловито начинает говорить сам ещё до того, как останавливается перед силящимся не растеряться Чонхо.       – Да-да, я помню про стрельбу, – влетает в разговор Юнхо, что-то активно ища в поднятом экране. – Погоди секунду, так, репетиция, тут тоже репетиция...       С новым приливом уныния Чонхо отмечает энтузиазм в деловитом тоне старосты, который продолжает улыбаться краешками губ. Что-то его явно уж очень обрадовало. Что-то, что Чонхо совсем не касается.       – А чем занят в четверг вечером? – бросает он, уже спустя секунду понимая, как именно прозвучал.       Будто зовёт на свидание. Кровь стучит в ушах так стремительно, что Чонхо почти глохнет от собственного смущения. Юнхо на него даже не смотрит, только миролюбиво хмыкает, пока быстро проматывает пальцем свои наверняка тысячи три пунктов в планере.       – ...а знаешь, можно, – с удивлением подмечает он, – До одиннадцати ведь база открыта... – Юнхо вдруг сосредотачивается и переводит взгляд на вконец онемевшего Чонхо. – Не поздно тебе будет?       Однако в этот же миг едва воспрянувшая радость от наконец-то первой удачной попытки устремляется в какие-то жуткие пучины безысходности вместе с ужасающе проникновенным голосом.       – Что «не поздно»?       Из-за высокой спины Юнхо плавно выходит Пак Сонхва. Под его пронизывающим взглядом хочется провалиться сквозь землю. Чонхо не помнит, когда в последний раз нарывался на выговор от президента, но чует уже сейчас – выговор будет. Глаза Сонхва мечут молнии, хоть красивое лицо и остаётся полностью беспристрастным.       – Чхве Чонхо, тебе не кажется, что ты уж слишком часто отвлекаешь нашего старосту? – продолжает шипеть Сонхва, пока до самого Чонхо с диким запозданием доходят масштабы происходящего.       Он вынудил президента аж выйти из машины. Ему крышка. За плечом Сонхва Юнхо пытается открыть рот, но президент вздёргивает ладонь, и его верный помощник замолкает настолько внезапно, что даже немного обидно. Самую малость. Чонхо вздыхает, опуская взгляд.       – Прошу прощения, – бормочет он и кладёт ладони одна на другую, пригибаясь в поклоне.       Сонхва молчит несколько секунд. Страшно поднять взгляд обратно, и Чонхо видит лишь, как тот скрещивает руки на груди.       – Я не потерплю, если каждый второй будет отвлекать моего помощника от дел, – едва слышно цедит президент. – Особенно от моих дел, Чхве Чонхо.       Важность собственных поручений Сонхва подчёркивает так явно, что в голове у Чонхо начинается полная неразбериха. Он даже с трудом понимает, к кому именно из двоих обращается Пак Сонхва. Голова побаливает от перенапряжения, и Чонхо на всякий случай делает уважительный поклон ещё раз. Надо же было так нарваться.       – Что ж... – продолжает президент более будничным тоном. – Вы закончили?       Похоже, он обращается уже к Юнхо. Голову поднять всё так же страшно, а эти двое явно опять общаются взглядами. Чонхо довольно часто наблюдает эту картину. Говорят, что президент и его помощник дружат с самого детства. Наверное, каждому хотелось бы такого друга. Пак Сонхва попросту не понимает своего счастья. Чонхо же слышит удаляющиеся шаги двух пар ног и торопится побыстрее убраться подальше с места позора, каким-то чудом избежав публичной казни. Ему хочется верить, что в телефоне Чон Юнхо всё же появился ещё один пункт необходимых дел.