That's the way our life should be

I desire the things

that will destroy me*

— Даже не спросишь ничего? — Дин хмыкает себе под нос и отводит взгляд. И Сэм понимает: тот не хочет смотреть ему в глаза, словно стыдится чего-то или боится увидеть в них осуждение и презрение. Если бы Дин только бросил на него взгляд, пусть даже мимолётный, то ничего этого не увидел бы. Лишь волнение, плещущееся на дне зрачков, да лёгкий огонёк любопытства. — А ты готов рассказать? — вопросом отвечает он. Не старается заглянуть Дину в лицо, точно нарочно не смотрит, будто показать хочет, насколько ему безразлично всё происходящее сейчас. Но внутри его буквально разрывает от любопытства и желания задать один единственный вопрос: “Почему?”. — Я так и думал, — молчание слишком затянулось, и Сэм плечами передёргивает, точно сбросить его пытается. — Нам туда, — бросает в сторону, указывая рукой за угол, и, даже не оборачиваясь на Дина, идёт к машине. Шаг его твёрд и размашист, будто солдат на плацу отрабатывает строевой шаг. Сэм уверен абсолютно, что Дин, сгорбив плечи и засунув руки в карманы джинсов, медленно идёт следом. Точно нашкодивший щенок, получивший взбучку от хозяина. И уголки губ невольно складываются в улыбку, которую Сэм прячет от Дина. Ничего не изменилось за прошедшие четыре года. — Сэмми… — голос в трубке звучит очень глухо, точно его обладатель устал сильно. И Сэма дрожь пронзает от этой формы имени собственного — к нему уже давно никто так не обращался, — и трёт переносицу и брови хмурит, и невольный, судорожный выдох срывается с губ.—Сэмми… я… Сэм молчит, лишь сильнее сжимает корпус телефона рукой. Горло перехватывает спазмом таким, что он едва ли способен сейчас хоть звук из себя выдавить. Пульс бешено колотится под кожей, в ушах шумит, а ноги практически не держат — Сэм опирается на стену, чтобы хоть как-то удержать себя в вертикальном положении. И хочется лишь сбросить вызов, сделать вид, что не было ничего, но он, вопреки всем доводам здравого смысла, просто слушает чужое дыхание на том конце. — Мне нужна твоя помощь, — на выдохе, почти скороговоркой произносит голос, точно тот, кому слова эти принадлежат, боится передумать сам или уверен, что Сэм бросит трубку и слушать не будет. — Пожалуйста… — и у Сэма мурашки по рукам бегут от того, как слово это сказано. Он будто кожей его ощущает, оно волной горячей проходится по телу и бьётся в мозгу. — Дин… — только и может произнести он, чувствуя, как оседает это имя на языке почти горечью, как растворяется оно в тишине комнаты. Дверь слегка скрипит — Сэм успевает заметить, как Дин едва дёргается, услышав этот скрип, — и в салоне машины воцаряется тишина. Кладёт ладони на руль, сильно сжимает пальцами кожаную оплётку руля, чувствует её гладкую, слегка тёплую поверхность, но его самого колотит дрожь при этом. В бессилии опускаются руки, Сэм откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза, с губ срывается короткий, рваный выдох. Если бы не едва слышное сопение совсем рядом, то он точно решил бы, что один в салоне. Никто из них не спешит прервать затянувшееся молчание. Каждый погружён в свои мысли. Сэм ощущает, как зарождается внутри какое-то особое, необъяснимое чувство. От него тепло разливается под кожей, зудит и словно щекочет. От него покалывает кончики пальцев точно в предвкушении чего-то. Но оно же скребёт и царапает глотку, мешая вырваться словам, что скопились там точно машины в пробке в час-пик. Сэм распахивает глаза, поворачивается к Дину и впивается буквально глазами в этот профиль точёный, в котором ему каждая чёрточка, кажется, знакома. И ловит себя на мысли, что время не властно вовсе над Дином Винчестером. Он ничуть не изменился за прошедшие годы, разве что под глазами залегли глубокие тени, а весь его облик буквально кричал об усталости. «Когда он спал в последний раз?» — тут же проносится в мозгу мысль, но Сэм так и не озвучивает её. Рассечённая губа и бровь, на которой красуется сейчас небольшой аккуратный шов, ничуть его не портят. В Дине всегда была эта манящая красота, на которую Сэм летел словно мотылёк на горящее пламя свечи. И плевать было совершенно, что сгореть мог в любой момент. Он и сгорел. И виной тому та россыпь веснушек золотистых была, что рассыпаны на щеках и носу, те глаза зелёные, что с особым превосходством и снисходительностью всегда на мир окружающий смотрели, те идеально очерченные пухлые губы, что растягивались в ехидную усмешку. И тот особый шарм, что исходил от Дина: эта нарочитая грубость, едкий сарказм, дерзость и неуместные порой упрямство и упёртость удивительным образом соседствовали в нём с чуткостью, мягкостью и той заботой, которой он Сэма окружал. — Дин… — голос дрожит и срывается, — тебе есть куда пойти? Дин по-прежнему молчит, впиваясь взглядом в приборную панель, лишь дёргает слегка уголком рта, точно сказать что-то хотел, но передумал. А потом резко вскидывает голову и смотрит на Сэма. И тот дышать перестаёт и шумно сглатывает, потому как забыл совсем, что значит смотреть в эти зелёные омуты, что засасывают в себя и не отпускают. — Можешь просто увести меня отсюда? — отмирает наконец Дин. — Терпеть не могу больницы. — Надо полагать, что некуда, — Сэм ещё пару мгновений смотрит на Дина, а потом пожимает плечами и тянется к ключу зажигания. Мотор заводится с тихим урчанием, и тишину салона буквально разрывает от музыки, что звучит из динамиков. Led Zeppelin — машинально отмечает Сэм и чувствует, как предательский румянец ползёт по щекам, выдавая его с головой. Это была одна из любимых радиостанций Дина, где крутили только классический рок. В последнее время Сэм часто выбирал эту волну, тоска по Дину давала знать о себе всё сильнее с каждым днём. Но сам Дин точно не замечает ничего. Пальцы исчезают в длинных рукавах толстовки, на голову он натягивает капюшон и сползает слегка по сиденью, точно меньше и незаметнее стать пытается. Сэм успевает лишь заметить лёгкую гримасу боли, что скользит по лицу Дина и исчезает, стоит Сэму моргнуть, — точно ему привиделось всё.

***

Туман в голове постепенно рассеивается. Дин пробует приоткрыть веки — нет больше той противной рези и ощущения, что в глаза песка насыпали от души. Они слегка слезятся, пока он взглядом расфокусированным пытается поймать хоть какой-то ориентир, что подскажет ему, где он. Мягкий тёплый свет, вероятно, от фонаря или лампы не бьёт по глазам, но Дин всё равно приоткрывает их лишь немного. Любое движение даётся с трудом огромным: мышцы затекли от долгого нахождения в неудобном положении. Дин поводит плечами и чувствует, как в нос моментально ударяет какой-то приторный запах. Кажется, что-то тропическое и невероятно сладкое. От этого запаха тошнота подкатывает к горлу, и Дин сглатывает шумно, борясь с этим спазмом внезапным. Распахивает глаза и понимает, что сидит на пассажирском сиденье в чьей-то машине, накрытый клетчатым пледом, от которого и исходит этот запах, что лишь боль головную у него вызывает и очередной приступ тошноты. — Прости… в машине просто больше ничего не нашлось, — чей-то обеспокоенный голос с мягкими интонациями раздаётся совсем рядом… Точно… Сэм. Он же зачем-то позвонил ему и попросил забрать из этой треклятой больницы. Хочется проклясть себя самого за этот внезапный порыв. Дин едва морщится — плед тут же исчезает где-то на заднем сидении. — Спасибо, — с губ срывается облегчённый выдох, — этот запах… — Дин поворачивается к Сэму, и цепкий взгляд скользит по чужому лицу, медленно спускаясь на шею, одежду, руки. Дин точно понять пытается, как от Сэма может пахнуть всей этой жуткой какофонией запахов. — Это… а впрочем, не важно совсем, — Сэм лишь плечом пожимает. — Ты как? В чужом голосе Дин улавливает явные нотки беспокойства и тревоги. И только теперь замечает, что на город опустились мягкие весенние сумерки. Сколько же времени прошло? Когда они уезжали из больницы, было ещё достаточно светло. — Ты заснул, — Сэм видит замешательство в зелёных глазах и спешит пояснить, — пока мы ехали домой. И так крепко спал, что я не стал тебя будить. Решил, что тебе нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Дину бы снова поблагодарить Сэма, но он лишь выдавливает из себя смущённую улыбку и прячет руки в карманах толстовки. — И долго я спал? — Час, может, полтора. Не знаю, — Сэм делает неопределённый жест рукой, будто сидеть в машине и караулить чужой сон — привычное дело. — Пойдём. Ты явно голоден и тебе нужно выспаться… И не вздумай даже спорить, Дин, — Сэм почти с нажимом произносит его имя, и Дину ничего другого не остаётся, как вылезти в тёплоту майского вечера из машины, в которой, кажется, дышать уже нечем стало.

***

Обхватывает себя руками и почти падает на диван в этой небольшой гостиной, что пропахла насквозь этим приторным парфюмом. Изнутри колотит озноб, но дело не в холоде вовсе, а в той нервной дрожи, что не покидает его с того момента, как он набрал номер Сэма. И отмотать бы время назад, и забыть бы номер Сэма, и не нырять в эту бездну снова, но ничего этого Дин сделать не в силах. Что сделано, то сделано. Обратно не повернёшь. Вслушивается в звуки, что доносятся из ванной: Сэм отправился принимать душ, самое время встать и уйти. Но Дин отчего-то не может заставить себя даже пошевелиться, не то что с дивана подняться. Кутается в толстовку и ложится на диван, что предательски скрипит при каждом его движении. Кажется, он опять проваливается в лёгкую дремоту — усталость всё-таки берёт своё. Выныривает из этого липкого забытья лишь тогда, когда затихает шум воды в душе. Спустя пару минут раздаются осторожные шаги — Сэм замирает на пороге комнаты. Дин лежит к двери спиной, но всё равно чувствует внимательно изучающий его взгляд, что скользит по нему. Вряд ли Сэм поверил в его спектакль со сном, слишком уж часто и рвано Дин дышит, но решает не трогать его. И Дин благодарен ему за это, за его умение отойти в сторону тогда, когда действительно нужно. Сэм молчит, о его присутствии напоминает лишь тяжёлое дыхание да едва уловимый уху шорох, когда он переминается с ноги на ногу, точно решаясь на что-то. Но потом и эти звуки исчезают, в комнате повисает оглушающая тишина. Распахивает глаза резко, точно его выдёргивает из сна что-то. В ушах шумит, во рту пересохло так, что невозможно слюну вязкую в горло протолкнуть. Осторожно поднимается и садится, морщась от противного скрипа дивана, что в ночной тишине кажется слишком резким и громким. Мир плывёт кругами цветными перед глазами, пульс бешено колотится под кожей. В гостиную сквозь плотно задёрнутые шторы едва-едва проникает свет уличного фонаря, но его достаточно вполне, чтобы дойти до небольшой кухонной зоны и налить стакан воды. Дин пьёт жадно, большими глотками. Холодные капли стекают по подбородку, шее и теряются в вырезе футболки. Но он словно не замечает этого. На мгновение прикрывает глаза и только сейчас понимает, как нестерпимо хочется закурить. Прямо тут, в этой комнате, чтобы заглушить приторный запах чужого парфюма, от которого кружится голова. По спине ползёт приятная прохлада, когда он садится на подоконник и откидывается на окно. Позволяет себе застыть в этой позе на несколько мгновений, не двигаться, не думать и не анализировать. Просто отключиться от реальности, оказаться где-то далеко за пределами этой квартиры. Там, где когда-то был счастлив, где был смысл вставать по утрам и жить… Просто жить. Тихий щелчок зажигалки, лёгкий треск разгоревшийся бумаги и глубокий вдох, что наполняет лёгкие терпким дымом. И разрастается спокойствие в груди, и уходит дрожь, что колотила изнутри, и даже дышать становится легче. Дин прикрывает глаза и делает ещё одну затяжку, задерживая дым в лёгких настолько, насколько это возможно. И выдыхает медленно, провожая взглядом витиеватые сизые завитки, что поднимаются к потолку. Сейчас бы встать и уйти, пока Сэм спит, но эта мысль, казавшаяся здравой ещё какой-то час назад, теперь жжёт железом раскалённым изнутри. И Дин лишь губу закусывает нижнюю, сжимает крепче пальцами сигарету и выдыхает рвано. Неосторожное движение корпусом — с губ срывается стон. Рёбра точно обручем стальным сжимаются, и дышать на мгновение становится больно. Дин морщится и тянется рукой под футболку. Прохладные пальцы касаются разгорячённой кожи. И Дин плечами невольно передёргивает от толпы дурных мурашек, что бегут по шее и рукам. — Тебе больно? — тихий голос врывается в сознание, и Дин вздрагивает невольно. Проклятье. Он совсем забыл про Сэма. Поднимает глаза и напарывается тут же на тёплый карий, в котором плещется сейчас любопытство пополам с беспокойством. И теряется в этом тепле, и чувствует, как ослабляет хватку лапа когтистая, что давно сжимает сердце, и судорожный выдох срывается с его губ, по которым кончик языка движением быстрым проходится.

***

Видит, как вздрагивает Дин то ли от голоса его, то ли от боли. Лёгкая судорога пробегает по чужому лицу, за которым Сэм так пристально наблюдает сейчас. От него не ускользает, как Дин закусывает губу нижнюю, как шумно втягивает носом воздух и почти шипит, стоит ему едва пошевелиться. Делает несколько шагов и замирает перед подоконником, на котором сидит Дин. Соблазн и разврат в чистом виде: в глубине зрачка горит поистине дьявольский огонёк, пухлые губы расползаются в улыбке — той самой, что всегда лишь Сэму одному предназначалась, — в длинных пальцах зажата сигарета, от которой по комнате плывёт терпкий табачный дым. Не даёт себе времени опомниться, просто опускается перед Дином на корточки, большими пальцами цепляет низ толстовки вместе с футболкой и тянет вверх. — Какого чёрта! — невольно срывается с губ, когда Сэм видит сине-лиловые синяки и гематомы на рёбрах Дина, что расцвели на коже подобно причудливым цветам. Касается пальцами кожи, чувствуя, как вздрагивает Дин от этого прикосновения. И вдруг ловит себя на том, что до одури просто хочется пройтись языком по всем этим синякам в касании невесомом, ловя губами мурашки и прошивающую Дина дрожь. Но Сэм лишь сглатывает шумно и поднимает глаза, прекрасно понимая, как выглядит сейчас: искусанные губы, шальной взгляд, предательский румянец на щеках и подрагивающие кончики ресниц. — Как тебя в таком состоянии из больницы только выпустили. Постой… — неожиданная догадка пронзает словно током: — Ты сам ушёл, да? Твою ж мать, Дин! — вспыхивает Сэм точно спичка. — Ты хоть понимаешь, что у тебя могут быть сломаны рёбра. — Это просто синяки, Сэм, — голос Дина скатывается в шёпот, язык скользит по губе нижней, а длинные ресницы гасят пляшущее в зелени пламя. — Через пару-тройку дней всё пройдёт. Терпеть не могу больницы, — бурчит тихо себе под нос, но Сэм всё равно слышит и не может улыбку невольную сдержать. Уж ему как никому другому известна особая «любовь» Дина к больницам. — Чего ты скалишься? — Дин ведёт плечами, вынуждая Сэма опустить толстовку. — Даже не вздумай, Сэмми, — выставляет вперёд руку с сигаретой и стреляет в Сэма глазами. — Прости, Дин, — невольно фыркает Сэм и почти давится от раздирающего изнутри смеха, что так и рвётся наружу, — но эта картина так и стоит перед глазами. — Вылезающий через окно Дин в больничном халате никак не выходит у него из головы. Сэм так ясно видит всё это, кажется, даже чувствует противный запах антисептика, что пропитал собой всю палату, точно не прошло с того момента долгих пять лет. — Ненавижу уколы, — Дин глубоко затягивается и выдыхает дым Сэму в лицо. Пусть знает, как шутить и с кем. Сэм даже не морщится и не моргает, лишь ловит каждое движение Дина. Но потом отмирает точно по щелчку пальцев. — Джесс будет в ярости, — поднимается на ноги, демонстративно машет перед лицом рукой и тянется к окну. В комнату тут же врывается ночная прохлада, что обдаёт их двоих свежестью. — Джесс будет в ярости, — передразнивает Дин, вкладывая в эти слова весь сарказм, на который только способен, и едва сдерживается, чтобы не закатить глаза. Но Сэм улавливает в этой колкости нечто иное. Проскочившие, пусть и на мгновение всего, досаду, раздражение и… ревность. И что-то ёкает невольно в груди, и разливается внутри тепло, и зарождается робкая надежда на то, что не всё ещё потеряно. — Придумаешь что-нибудь для своей подружки, — Дин почти выплёвывает последнее слово, словно оно обжигает. — Она мне… — Сэм сам себя обрывает на половине фразы и отводит глаза. Его раздирают двойственные желания: хочется всё объяснить Дину, рассказать ему о том, что Джесс всего лишь его подруга и соседка, не девушка вовсе, но Сэм сдерживает себя — в конце концов он ничего не должен Дину. — Ты вправе злиться, Сэм, — Дин рвано выдыхает и словно сдувается весь, будто проколотый воздушный шарик. — И ты не должен ничего мне объяснять… Я рад за тебя. Сэм чувствует, что эти слова Дину с трудом огромным даются. Он никогда не видел его таким: подавленным, сбитым с толку и словно потерявшимся в этой жизни. Дин отворачивается к окну, привалившись плечом к стене и уперевшись одной рукой в подоконник. Длинные пальцы впиваются в дерево, цепляются за него, точно оно единственное способно его на плаву удерживать. Сэм прислоняется бедром к подоконнику и ловит взгляд Дина. В этой затягивающей в себя зелени сейчас только растерянность, к которой примешиваются отголоски боли и отчаяния. Ему столь многое хочется сказать Дину, но нужные слова так и не находятся. Невозможно просто облечь в слова всё то, что он чувствовал, когда Дин исчез. Невозможно выразить всю ту боль, что он испытал в тот момент, и передать агонию, что терзала его последние четыре года: словно в горло всадили моток колючей проволоки и постепенно проталкивали его всё глубже и глубже, ворочая и вращая внутри — под рёбрами, в животе, раскручивая с каждым мигом всё яростнее, — и в конце концов пустили по этой проволоке электричество, пульсирующее и рвущее тело на части. Сэм непременно сломался бы, позволив боли полностью поглотить себе и утянуть в бездну, если бы не Джессика — его счастливый билет, который ему повезло вытащить. Она не заменила Дина, не вытеснила его образ, не пыталась занять его место в сердце Сэма, просто была рядом всё время, не требуя ничего взамен. — Джесс сейчас на смене в больнице, вернётся утром. Так что, ты можешь остаться. Тебе нужно отдохнуть, Дин, — Сэм поднимает руку, словно предупреждая любые возражения, — ты едва на ногах держишься. А утром я познакомлю тебя с Джесс. Она тебе понравится. — Сэмми… — начинает было Дин, но осекается. Он помнил прекрасно о том, что если Сэм что-то вбил себе в голову, то отговорить его от этой затеи было невозможно. — Так уж и быть, посмотрю на твою подружку, — не может не уколоть Сэма. — Дин, — Сэм шипит в ответ тигром разъярённым, — она мне вовсе не подружка. Мы просто живём в одной квартире. Соседи, — Сэм чувствует себя глупо, будто пытается объяснить ребёнку элементарные вещи. Дин выуживает из пачки ещё одну сигарету — ему так необходимо сейчас хоть чем-то себя занять, только бы унять эту предательскую дрожь в руках. Он прячет улыбку в уголках губ и старается не смотреть Сэму в глаза, боясь выдать себя. Крутит в руках сигарету, но так и не решается закурить, не за чем давать повод для злости этой не-подружке Сэма. — Значит, ты не спишь с ней? — скороговоркой вырывается у него. И, даже не глядя на Сэма, Дин чувствует, как тот сжимает кулаки и стискивает челюсти, а тёплый карий заволакивает раздражение. — Да брось ты, — фыркает Дин, — я пошутил. Переводит взгляд со своих рук на Сэма и успевает заметить мелькнувший блик в чужих глазах и лёгкий румянец на скулах. — Да иди ты… Придурок, — Сэм не может сдержать улыбку. — Выпить хочешь? — вопросительно вскидывает брови и лучезарно улыбается, отчего на щеках ямочки появляются. Дин молчит, лишь пристально смотрит Сэму в глаза, пытаясь понять, что вообще сейчас между ними происходит. Но он слишком устал и вымотан, чтобы анализировать чужие поступки и вникать в перипетии судьбы, что вновь свела их. И нужно, наверное, поблагодарить эту аварию, в которую попал по собственной глупости и неосмотрительности, но он не верит совсем в эти знаки свыше. — Старик, ты меня пугаешь. У тебя точно всё в порядке? — Сэм дотрагивается до его пальцев, слегка сжимая. От этого прикосновения Дина точно током прошибает, он едва сдерживается, дабы вперёд не податься и не прижать Сэма к этой стене. И будь что будет — он слишком истосковался по его теплу и нежности. Но лишь губу нижнюю закусывает. — Ты предлагал выпить, — непослушными губами, едва слышно. Сэм довольно кивает и сияет словно рождественская ёлка с десятками-сотнями огоньков. И свет этот заполняет собой всё пространство вокруг, и несёт ощущение тепла и уюта. И Дин жмурится от удовольствия, и мурчит как кот довольный. — За неисповедимые тропы судьбы… — И тихий звон стаканов как обещание чего-то нового.