That's the way our life should be

Эти следы не стереть движением руки и не замазать самым толстым слоем краски. Их хранишь на себе и не даёшь никому следовать по ним.

— Проклятье, — шипит себе под нос, когда узел на галстуке не получается ни с первого, ни даже с третьего раза. И кто только придумал эту дьявольскую часть гардероба? Ещё несколько неудачных попыток, и он точно опоздает в суд. — Твою ж мать. — Давай помогу. — Длинные пальцы ловко перехватывают концы галстука, и спустя едва ли не пару мгновений он ловит собственное отражение в зеркале. Оттуда на него взирает какой-то пижон в кипенно-белой рубашке с идеально завязанным галстуком, что идеально подходит под цвет его глаз. — Обращайтесь, детектив. На плечи опускаются чужие руки, разглаживающие сейчас несуществующие складки на ткани, и жар этих ладоней ощущается даже сквозь рубашку. И по телу мурашки дурные бегут, и скручивается всё в пружину тугую внизу живота, когда мочки уха касаются сухие губы. Из-за плеча через зеркало на него смотрят карие глаза, в которых плещется сейчас лукавство и озорство. И стоит огромных усилий не ответить на этот зов, не поддаться желанию, что пульсирует в каждой клетке тела, кажется. — Мне нельзя опаздывать на слушание. Мы наконец-то поймали этого ублюдка, — голос его не твёрд и хрипит, потому что единственное, чего ему хочется сейчас, это послать этот мир грёбаный ко всем чертям и прижать этого задаваку к первой же попавшейся поверхности: вертикальной, горизонтальной — плевать совершенно, и сцеловать усмешку с чужих губ. — А у тебя сегодня первый рабочий день, помнишь? И улавливает, как при этих словах дрожат пальцы, что ещё мгновение назад расслабленно лежали на его плечах, успевает заметить лёгкий испуг в глазах напротив. — Всё хорошо? — весь игривый настрой тут же сменяется серьёзностью и озабоченностью. Но он по-прежнему не поворачивается к собеседнику лицом, впиваясь глазами в отражение в зеркале. — Да, просто немного волнуюсь, — в чужом голосе явная дрожь и волнение слышатся. — Полгода прошло, пора выбираться из берлоги, — а теперь преувеличенная бодрость и радость, что лишь больше страх выдаёт. — У тебя всё получится, — улыбается отражению и сжимает слегка пальцы правой руки. «Я здесь. Я рядом», — точно говорит он и получает в ответ улыбку, невымученную и неестественную, как часто бывало в последнее время, но искреннюю, настоящую, потому что посыл дошёл до адресата. — Только не теряй там головы, — напутствует его тихий голос. Шёпот раздаётся возле самого уха, и каждый выдох опаляет чувствительную кожу и посылает горячую волну по телу, — иначе лейтенант тебя в порошок сотрёт, а прокурор развеет остатки по ветру. — Придурок, — отзывает он и поворачивается к тому, кто за спиной его стоит. И делает наконец то, о чём мечтал всё утро: сцеловывает эту усмешку наглую с чужих губ, чем невольный стон с них срывает. — Проклятье, — цедит сквозь зубы, когда повисшую в комнате тишину, прерываемую лишь их тяжёлым дыханием, одним на двоих, разрывает трель телефонного звонка. И даже прежде, чем ответить, он уже понимает, кто это. — Лейтенант, — и как он ни старается придать сейчас голосу своему почтительности и уважения, в нём отчётливо звучат отголоски раздражительности. — Дай мне минуту, — сбрасывает вызов и убирает телефон в карман брюк. — Он когда-нибудь проклянёт тебя за такое с собой обращение, — чужие пальцы быстро скользят по его лицу, задевая точно мимоходом губу нижнюю, по которой он моментально языком проходится. — Мы давно с тобой прокляты, — лишь улыбается в ответ на эти слова. — Я с лейтенантом. Возьми Детку, заберёшь меня после работы. И береги себя, Сэмми, — с этими словами выскакивает за дверь.

***

Лишь когда закрывается входная дверь, отрезая его от противных звуков клаксона тёмно-синего седана лейтенанта, позволяет себе выдохнуть и прикрыть глаза. Не хотелось показывать перед Дином, как ему на самом деле страшно. Хотя кого он обмануть пытается — брат его слишком хорошо знает, чтобы попасться на все эти уловки, дабы отвлечь внимание его от главного. В боку пульсирует и тянет нестерпимо. Стискивает зубы, чтобы не застонать в голос, губы почти до крови кусает. Это отвлекает немного и возвращает в реальность. Поднимает футболку и проводит дрожащими пальцами по отвратительному шраму, что пересекает живот и теряется где-то на рёбрах. Бредёт на нетвёрдых ногах в ванную, высыпает на ладонь из банки таблетку и запивает водой из-под крана, ополаскивая и лицо заодно. На какое-то время боль уйдёт, оставит его в покое, но потом вернётся витком новым. Главное, чтобы хватило до того момента, когда он снова окажется в спасительных стенах дома, которые за последние полгода стали его настоящим убежищем от внешнего мира. Ему нужно было бы пойти с Дином, быть в такой важный для него день рядом с ним, но внутри прочно засела уверенность, что это не для него. Пока. Нужно прийти в норму и взять себя в руки, прежде чем показываться в зале суда. Не хватало ещё, чтобы Дин нервничал и отвлекался на него, а то ведь будет же постоянно цепляться за него взглядом, ища отголоски волнения и страха. Поэтому он облачается в простой тёмно-серый костюм, поправляет рукава белой рубашки и затягивает потуже узел галстука. Улыбается собственному отражению в зеркале, забирает с полки возле входа ключи от Детки и, хлопнув дверью, выходит в прохладу нью-йоркского осеннего утра. — Джесс, привет, — весело произносит в трубку, когда она отзывается приятным женским голосом, — есть какое-нибудь дело для одичавшего адвоката? — и под утробный рёв мотора Детки срывается с места. Кажется, день обещает быть не таким уж и плохим.

***

Уже много позже Сэм будет сидеть в допросной и проклинать тот день, когда вообще решил, что хочет стать адвокатом. Пошёл бы вслед за Дином в полицию служить, продолжая семейную династию. Глядишь, стал бы как и отец самым молодым детективом. При воспоминании об отце резко колит в груди и пусть на мгновение всего, но перехватывает дыхание. После убийства матери — Сэм её не помнил совсем (ему тогда всего три года было), — отец точно рассудка лишился. Вся жизнь его отныне была подчинена одному: мести за смерть жены. Джон Винчестер точно позабыл о том, что у него есть сыновья, о которых заботиться нужно. Лишь желание найти убийцу жены двигало одним из лучших детективов полиции Нью-Йорка. Сэма и Дина забрал тогда к себе Бобби Сингер, заботившийся о них точно о родных сыновьях. Сэм моргает пару раз и гонит прочь воспоминания, возвращается в настоящее. В ту небольшую допросную, в которой справа от него тяжело сопит подросток, а напротив сидит детектив, который то и дело облизывает свои бледные губы и неотрывно следит за мальчишкой колючими голубыми глазами. — Расскажи, что ты видел, — голос у детектива тихий, вкрадчивый, Сэм почти ощущает, как пробирается он под кожу. Но то лишь обман, чтобы бдительность усыпить. Голос мальчишки дрожит и срывается, но он рассказывает свою историю. Историю, которая повергает в шок даже бывалых детективов и патрульных, которые нашли его сидящим в ванне в собственном доме. Всё оказалось совсем не таким, каким выглядело на первый взгляд. И возможный свидетель убийства превратился волею судеб в… — Она повернулась ко мне спиной, когда я увидел нож, — дрожь в голосе сменяется каким-то не то смирением, не то принятием случившегося. — Он лежал на столе… Длинный такой нож, знаете, — показывает руками примерный размер ножа. — Ты можешь ничего не говорить, Макс, — обращается к нему Сэм, понимая, что ситуация начинает выходить из-под контроля, а его подзащитный роет себе сейчас глубокую яму. — Можешь, — тут же вторит ему детектив, не сводя с него прозрачно-голубых глаз, — но тебе же хочется. — Он подначивает, будто вперёд подталкивает словами своими. Мальчишка вновь открывает рот, делится подробностями жуткими. А дальше всё как в тумане. Все слова последующие словно сквозь толщу воды до Сэма долетают. В ушах шумит, сердце бешено о клетку грудную стучит, под тонкой кожей на виске сильно бьётся жилка синяя. Резко дышать нечем становится, и весь мир окружающий точно чёткость теряет, размывается перед глазами, пока их разъедает от едкого пота, что каплями крупными по лбу стекают. — Я ударил её в спину, — чужой голос противно режет по ушам, отзывается болью тупой в висках. Крик… Кричит женщина, голос высокий с нотками паники. Он успевает лишь обернуться к источнику звука, как слышит резкий треск ткани. И почему-то бок мгновенно прошивает болью. И на языке вдруг появляется этот противный металлический привкус, точно он язык прикусил. И ткань рубашки пропитывается чем-то красным, и становится всё тяжелее стоять на ногах. И лишь тихое «Сэм» прорывается сквозь шум в ушах, и мелькает перед глазами чьё-то перекошенное от ужаса лицо. Перед глазами мелькают картинки, сменяющие одна другую, которые вынуждают лишь сильнее переносицу сжимать и прикусывать щёку изнутри, дабы не потерять совсем контроль над ситуацией. Дрожащими пальцами ослабляет узел галстука, что душит сейчас удавке подобно. Расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки. Ничего не помогает. Ему нужно выйти отсюда. Глотнуть воздуха, выпить воды, увидеть Дина… Точно. Дин. Он должен был вернуться уже из суда и стоять, скрестив на груди руки, за толстым стеклом, наблюдая за тем, что происходит в допросной. «Дин. Дин. Дин, — мысленно повторяет про себя Сэм точно мантру. — Я не справился. Подвёл тебя…» И с этими мыслями он выскакивает из допросной, не заботясь о том совершенно, что о нём подумают окружающие. Ему лишь Дин сейчас необходим, он один. Как глоток чистого воздуха. «Тише, Сэмми, тише, — в сознание врывается голос, в котором сейчас лишь паника и ужас. — Просто дыши. Вместе со мной, вот так». Тонкой ткани рубашки, там, где заполошно под рёбрами бьётся сердце, касается чужая ладонь. Она несёт с собой успокоение, возвращает возможность дышать. От резкого вдоха лёгкие точно огнём обжигает, и Сэм заходится в приступе кашля. Спустя несколько мгновений кашель проходит, пелена перед глазами спадает, и он тут же натыкается на полный беспокойства взгляд зелёных глаз. Пожалуй, такой ужас он видел лишь единожды в этих омутах: в тот день, когда беглый заключённый полоснул его ножницами, надолго отправив на границу между двумя мирами. Дин лбом своим ко лбу его прижимается, наплевав на сослуживцев своих, ставших свидетелями невольными этой сцены. Дрожащими пальцами обхватывает его лицо и выдыхает прямо в губы: — Всё хорошо, Сэмми. Я рядом. — Я не справился, Ди, — шепчет в ответ, позабыв о том, что Дин терпеть не мог это прозвище детское. — Слишком рано ещё.

***

— Винчестер, — раздаётся совсем рядом тихий, вкрадчивый голос, от которого Дин вздрагивает слегка и едва слышно чертыхается себе под нос, — в мой кабинет. Живо, — в голос подмешиваются елейные нотки, явно не несущие с собой ничего хорошего. Когда лейтенант становился таким преувеличенно вежливым, это говорило о высшей степени его раздражительности и бешенства. И в участке об этом знали все, поэтому провожали Дина сочувствующими взглядами. Но он плевать на всех них хотел. В мозгу набатом билась лишь тревога за Сэма. Он отправил его домой, одного совершенно. И теперь страх за брата сковывал по рукам и ногам, лапой когтистой сердце сжимал и мешал мыслить здраво. Он готов был уже послать лейтенанта и рвануть вслед за Сэмом, но лишний раз искушать судьбу явно не стоило. Лейтенант и так ему очень многое спускал с рук. — Закрой дверь, Дин, если не хочешь, чтобы об этом не только весь участок завтра судачил, но и, чего доброго, вся полиция города. Голос с головой выдаёт всю усталость говорящего. Таких ноток Дин давно уже не слышал — лейтенант обычно работал на износ и не позволял расслабляться ни сотрудникам, ни себе самому, но при этом был всегда преувеличенно бодр и весел. И, закрывая за собой дверь, Дин вдруг ясно понимает, что его пригласили сюда не на публичную казнь, а для того, чтобы просто поговорить. Он опускается в кресло напротив стола, сжимает пальцами переносицу и устало прикрывает глаза. Кабинет погружается в тишину, слышна лишь непрекращающаяся ни на секунду суета участка за этими стенами: кто-то куда-то вечно торопится, звучат разные голоса, постоянно трезвонят телефоны и трещат рации. — Если хочешь что-то сказать, — Дин прерывает затянувшееся молчание, — то не томи уже. Мне надо к Сэму. И ловит на себе взгляд лейтенанта, в глубине карих глаз вспыхивает и тут же гаснет огонёк. — Я не судья, Белка, — тяжело вздыхает Кроули. — Ни тебе, ни Сэму. Плевать я хотел, что происходит за закрытыми дверями вашего дома, — делает большой глоток кофе. Тот остыл уже давно и теперь лишь горечью отдаёт. — Но будь добр, освободи меня от лицезрения ваших нежностей в моём участке. Ты не настолько хорош, как мнишь о себе, детектив. Обходит небольшой диван, возле которого стоял всё время, и присаживается на край стола, рядом с Дином. — Я готов простить тебе многое, — наклоняется к Дину так близко, что тот чувствует горячее дыхание на своём лице и терпкий аромат чужой туалетной воды, — и ты прекрасно это знаешь. Но, Дин, терпение моё не безгранично. Помни об этом, — с этими словами на плечо опускается тяжёлая рука, слегка сдавливая, точно поддержку с собой несёт. — Я помню, Кроули, — Дин впивается взглядом в лицо лейтенанта и пристально вглядывается в его глаза. — И никогда не забуду. Спасибо. Я пойду? Минута морали на этом закончена? — Иди уже с глаз моих, — Кроули преувеличенно тяжело вздыхает, но Дин замечает улыбку, что трогает чужие губы. — И не оставляй своего Лося одного надолго. Дин козыряет двумя пальцами и выходит из кабинета, напрочь игнорируя обращённые к нему взгляды сослуживцев. В конце концов, он не обязан никому и ничего объяснять. Хватит и того, что чёртов Кроули в курсе. — Привет, мальчуки. — Тихий голос за спиной заставляет вздрогнуть и отпрянуть от Сэма, точно тот прокажённый. И сковывает моментально липкий ужас, что проникает, кажется, в каждую клетку. И хочется лишь грязно выругаться, потому что ничего хорошего этот визит точно не предвещает. — Кроули, — поворачивается нарочито медленно, дабы с эмоциями собственными совладать, и цедит сквозь зубы, не скрывая раздражения. Сейчас ему плевать совершенно на звания и субординацию — Дин видит лишь угрозу перед собой. Угрозу для себя и для Сэма. И набатом в голове бьётся мысль: если Кроули хоть что-то скажет, даже хотя бы намекнёт кому-нибудь, их с Сэмом репутации конец. Никто не захочет иметь дело с тем, кто спит с братом собственным. Даже если в это никто не поверит, даже если примут всё за грязные слухи и байки, он не может так рисковать и ставить их под удар. Особенно Сэма. — Не горячись, Белка, — Кроули невозмутим, впрочем, как и всегда. И Дин вдруг осознаёт, что не видит в чужих глазах ни презрения, ни отвращения, лишь обычный живой интерес горит в чёрной бездне зрачков. — Я пришёл по делу. Спровадь своего Лося в дом, — кивает в сторону Сэма, который с момента появления Кроули и слова не проронил, только стрелял глазами и молнии метал в адрес визитёра, что свалился точно снег на голову. — Сэмми, пожалуйста, — опускает руку на плечо Сэма и улавливает лёгкую дрожь, — иди в дом. Я справлюсь. — Меня сейчас стошнит, — Кроули демонстративно фыркает и кривится, когда за Сэмом закрывается дверь. — Оставь свои замечания при себе, — огрызается в ответ Дин. — Что ты хочешь? — Не понял? — в глазах Кроули отражается явное замешательство. — За своё молчание о том, что ты видел. — Дин подходит слишком близко, чтобы ощутить терпкий запах чужого парфюма. — Дииин, Дииин, Дииин, — манерно и медленно тянет Кроули. — Весь мозг на юг утёк? Я пришёл сюда не затем, чтобы вешать ярлыки и кого-то судить. Но хочу тебя предупредить как твой непосредственный начальник и, смею надеяться, друг: будь аккуратен и запомни, что в своём участке я ничего подобного не хочу видеть. — Вот так просто? И всё? — Дин бровь вскидывает, явно не веря в то, что Кроули готов шанс такой упустить. Ему тут точно подвох какой-то видится. — И всё, — вторит ему Кроули, делая шаг вперёд. Теперь их с Дином разделяют ничтожные дюймы, и чужое дыхание оседает на лице волной обжигающей. — Возможно, когда-нибудь я приду к тебе за услугой… А может быть, и нет. Кто знает… Будь осторожен, Дин, — протягивает руку и сжимает слегка плечо. — Я не хотел бы потерять такого ценного сотрудника, как ты. — И да, чуть не забыл, — Дин лишь ухмыляется на эти слова. Этот позёр чёртов никогда ведь ничего не забывает. Только комедию ломает. — Позвони по этому номеру, — Кроули протягивает визитку. — Твоего подозреваемого, возможно, видели копы с соседнего участка. Лосю привет, и пусть не дуется, — Кроули подмигивает Дину и, бренча ключами, идёт к машине.

***

Сэм едва ли помнит, как до дома добрался. Чудо — не иначе. Или не чудо, а лишь бьющаяся где-то на задворках сознания мысль о том, что Дин прибьёт его, если с Деткой что-то случится. Невесело усмехается сам себе: интересно, кого Дин любит больше — его или всё же Детку свою? Пожалуй, это единственное светлое воспоминание, которое осталось об отце. Может, поэтому Дин так берёг её. Отмахивается от этих мыслей точно от мухи назойливой. Боль в боку становится невыносимой просто, Сэма то в жар, то в холод бросает, глаза застит пеленой, и он моргать вынужден часто-часто, чтобы избавиться от неё. Успокаивается он лишь тогда, когда на ладони оказывается две таблетки. Только запивает он их не водой в этот раз, а виски. Пьёт долго и жадно, приложившись к горлышку бутылки, пока в голове не остаётся ни единой мысли, лишь пустота одна и затягивающая в себя чернота. И падает тут же на небольшой диван в гостиной, моментально забываясь сном.

***

— Вот же сучонок мелкий, — шипит под нос себе Дин, обрывая телефон Сэма. Тот пропустил уже такое количество звонков и голосовых сообщений, что ему точно не поздоровится, когда Дин до него доберётся наконец-то. Едва служебный автомобиль тормозит возле дома, как он выбегает из машины и бросается к двери. И лишь машет рукой в знак благодарности, не обернувшись даже. С Касом он потом как-нибудь разберётся — сейчас не до него вовсе. Дина дрожью такой колотит, что далеко не с первого раза получается попасть ключом в замочную скважину и открыть дверь. — Сэм! — тишину дома оглашает его громкий крик. — Сэмми! — в голос закрадывается паника, когда ответом ему служит лишь оглушающая тишина. — Сэмми! И сердце удар пропускает, потом ещё один, когда Дин замечает на диване в гостиной Сэма. Тот лежит лицом в подушки, рука свесилась вниз и как-то неестественно вывернута. Глаза цепляются за бутылку виски на столике и за банку с обезболивающими, что прописал Сэму врач при выписке. — Проклятье, — слетает с губ свистящим шёпотом. — Сэмми, — падает перед диваном на колени и трясёт Сэма. — Сэмми, пожалуйста, — срывается на крик, от которого саднит в горле. — Сэмми… пожалуйста, — и снова едва слышный шёпот возле самого уха. — Пожалуйста, очнись. И, кажется, даже не дышит, пока Сэм не начинает ворочаться. Тому требуется время, чтобы поймать чужое лицо расфокусированным взглядом. — Какого чёрта, Дин? — Сэм хрипит так, что слова его почти не разобрать. — Алкоголь и обезболивающее, Сэм, — выдыхает Дин ему в лицо, — ты серьёзно? Твою ж мать… Тебе жить надоело?! — Я не знаю, Ди. — Ответ Сэма настолько обескураживает, что Дин не находится даже, что ответить на это. Лишь молча сгребает Сэма в охапку и к себе прижимает. Прижимает так сильно, точно потерять боится, будто стоит ему лишь ослабить хватку рук на широких плечах, как Сэм тут же исчезнет, словно его и не было никогда. И уже ночью, лежа рядом с Сэмом, чувствуя его размеренное дыхание на своей шее, Дин будет задаваться вопросом: почему так произошло? Где он ошибку допустил? Где недоглядел? И как ему сделать так, чтобы глаза Сэма снова горели этой неуёмной жаждой жизни? Чтобы вернулся к нему этот вкус к жизни? Как заставить его забыть весь тот ужас, что ему пережить пришлось? — Дин, — голос Сэма слегка хрипит со сна. Он подтягивается так, чтобы видеть глаза Дина, — всё хорошо? — Будет, Сэмми, обязательно будет, — выдыхает Сэму в висок. — Мы со всем справимся. Вместе.