That's the way our life should be

***

Шаг его твёрд и уверен. Он медленно идёт сквозь всю эту толпу, что заполонила сейчас университетский дворик. Его предпочитают обходить стороной и пропускают вперёд — слава шагает далеко впереди него. Даже совсем юные первокурсники, не успевшие ещё попасть в жернова его методов преподавания, предпочитают опускать глаза при встрече, а лучше вообще лишний раз не пересекаться с ним в коридорах. Глаза его блуждают по группам студентов, не задерживаясь ни на мгновение на ком-то конкретном. Скользят по головам, едва ли различая лица. — Профессор! — чей-то голос вырывает из раздумий. — Профессор! — пара секунд, и перед ним возникает запыхавшийся юнец. Губы жадно ловят прохладный декабрьский воздух, а щёки раскраснелись не то от бега, не то от смущения. — Профессор Кроули, можно вас на минутку? — паренёк несмело переминается с ноги на ногу, прижимая к себе стопку книг, но из-под длинной чёлки, что вечно лезет в глаза, на него смотрят горящие любопытством карие глаза. Кроули молчит, лишь впивается глазами в лицо этого юнца. И не может сдержать улыбку при виде того, как тот тушуется моментально под этим изучающим взглядом. — Извините, что побеспокоил, — голос его дрожит слегка. — Вы не могли бы мне объяснить кое-что… — Ты же помнишь, Вессон, — Кроули прекрасно помнил имена всех своих студентов, даже тех, что давно уже выпустились из стен университета. Были среди них уж очень запоминающиеся личности. Правда, обращаться предпочитал всё больше по фамилии, — что все учебные моменты обсуждаются только на лекциях или в моём кабинете в приёмные часы? — Да… Но, профессор, — не сдаётся тот, — это займёт всего несколько минут. Пожалуйста, — тянет он, глядя на него словно преданный щеночек, ожидающий одобрения от хозяина. Кроули любил таких, как он: настырных и упрямых, не сворачивающих с пути при первых же трудностях и неудачах. Такому только дашь небольшое послабление, так сразу накидывается на тебя с вопросами. Удивительный всё-таки пацан этот Вессон: робость и решительность сочетались в нём в каких-то непредсказуемых пропорциях. И никогда нельзя было быть уверенным, какая именно сторона возьмёт верх в этот раз. — Если потратишь моё время на очередные свои домыслы и бесполезные теории, то попрошу дражайшую матушку проклясть твой род до десятого колена, — в голосе его лишь неприкрытый сарказм и издёвка. — Вы сейчас шутите, да, профессор? — и в этих почти щенячьих глазах какая-то не то обида, не то недоумение застывает. — А что мне ещё остаётся с тобой делать? — на губах расцветает усмешка. — Не могу же я всё время тебе угрожать, Сэм, — плечом передёргивает. — Это надоедает быстро. У тебя есть минута, чтобы заинтересовать меня, — Кроули сдаётся, наконец, а внутренний голос при этом ехидно нашёптывает, что он совсем размяк и студенты вертят им как хотят. Не все, конечно, но парочка таких найдётся, оправдывается он сам перед собой. — На лекции вы говорили, — тараторит при этом мальчишка, явно польщённый, что ему выпала возможность поделиться своими наблюдениями, — что сравнительный анализ пье… И тут он замолкает, спотыкается на полуслове и смотрит куда-то Кроули за спину. Раскрасневшиеся от мороза щёки становятся едва ли не пунцовыми, а в глазах вспыхивает искра интереса. Кроули даже оборачиваться не нужно, чтобы понять, кто за спиной его сейчас стоит. На его памяти только один человек способен был производить такое впечатление на юные (ну и не только) умы. Кроули молча ждёт, пока нежданный визитёр не покажется в поле зрения. И кивает, склонив голову набок: — Дин, — выходит как-то мягко очень, — чему обязан такой чести? Кроули давно привык к тому, что Дин Винчестер никогда и ничего не делает просто так. Любое его действие зачастую имело под собой какую-то подоплёку. Вот только Кроули далеко не всегда, к стыду своему, удавалось считать скрытые мотивы Дина с первого же взгляда. Но сейчас для него интерес Дина очевиден как никогда. Но Дин точно и не слышит его — всё его внимание сосредоточено на пареньке, что так и стоит, переминаясь с ноги на ногу. Кроули подмечает, как изучающий взгляд Дина скользит по чужому лицу, как задерживается на пунцовых щеках, на родинках, и улыбку при этом сдержать не может, что тут же трогает уголки губ. — Иди, — машет он рукой, обращаясь к мальчишке, — потом договорим. Тот отмирает будто и дёргает плечами, точно путы сонные с себя сбрасывает. Потом бросает быстрый взгляд на Кроули и Дина и срывающимся голосом произносит: — Да-да, конечно. Извините, профессор. — Не играй с огнём, малыш, — Дин слегка касается плеча паренька, — береги душу. Тот тушуется моментально ещё больше и, кажется, готов провалиться под землю прямо здесь и сейчас. Смущённо улыбается, демонстрируя очаровательные ямочки на щеках, и теряется в толпе студентов. Дин ещё долго провожает взглядом его долговязую фигуру, пока тот совсем не скрывается из виду. Кроули слишком хорошо Дина знал. Не сомневался даже, что тот заинтересовался этим мальцом. Об этом кричало в нём буквально всё: и глаза, в которых вспыхнул и почти мгновенно погас огонь, и дерзкая улыбка на идеально очерченных пухлых губах, что больше походила на оскал хищника, взявшего след добычи, и закушенный уголок губы, и лёгкое движение плечом, и даже мимолётное прикосновение к Сэму. Возможно, кто-то другой и внимания бы на это не обратил, но Кроули знал, куда смотреть и какие детали подмечать. Не то чтобы Дин таким уж соблазнителем и разбивателем сердец был, но мало кто мог устоять перед его чарами. Кроули и сам им поддался когда-то. Стоило только Дину переступить порог аудитории, как он тут же осознал: с этим парнем всё будет совсем не просто, он напрочь лишит его покоя и будет всячески подрывать его авторитет. И они либо поубивают один другого в итоге, либо станут друзьями. Не вышло, к счастью или сожалению, ни того, ни другого, но нервы они потрепали друг другу изрядно. Впрочем, приятелями они всё же стали, порождая о себе бесчисленное множество слухов в стенах не только факультета, но и всего университета, пожалуй. — Не порти мне лучшего студента, Дин, — Кроули первым нарушает повисшее молчание. — Лучшего? — Дин лишь хмыкает. — Обижаешь. Я думал, что лучшим был я. Колкость, готовая сорваться с его языка, Кроули уверен в этом совершенно, так и остаётся невысказанной. Но они оба прекрасно поняли, что Дин имел в виду. Он был не просто одним из лучших за всю его преподавательскую карьеру, он был самым лучшим. И, пожалуй, всё же самым любимым. И Дин этим всегда умело пользовался. Их отношения давно уже перешагнули грань преподаватель-студент, и ему Кроули позволял куда больше, чем остальным студентам, правда, и спрос с Дина был велик. Было в этом парне нечто такое, что привлекало. Обаяние, лёгкость и непринуждённость, какая-то детская непосредственность, дерзкие, порой на грани шутки, даже бесконечные, зачастую глупые подначки — всё это делало его особенным и выделяло на фоне других. Сторонние наблюдатели чаще видели в Дине клоуна, абсолютно несерьёзного и едва ли способного на какие-то глубокие чувства и эмоции. Но сквозь всю эту напускную мишуру, излишнюю браваду, дерзость и неуместное ёрничество проступал настоящий Дин: удивительно верный и преданный, готовый ради дорогих людей порой на безумные поступки, бросающийся в самую гущу событий, не взвешивающий зачастую все «за» и «против». Но этот Дин Винчестер открывался лишь тем немногим избранным, кого он пускал в свой ближний круг. Словом, была в нём та самая харизма, которая притягивала к нему всех, кто оказывался рядом с ним волею судеб. — Ты был таким же, — Кроули усмехается. — Я всё смотрел на этого пацана и пытался понять, кого же он мне так напоминает. Не знай я твоей истории, то решил бы, что вас с ним разлучили в детстве и вы братья. — Такой же очаровательный? — Дин улыбается, гася огонь в глазах ресницами длинными. — Такая же заноза в заднице, — осаждает его моментально Кроули. Но Дина это, кажется, вовсе и не расстраивает — между ними давно уже установились эти негласные правила игры. — Я всегда знал, что вы от меня без ума, профессор, — парирует Дин, но выходит как-то совсем уж беззлобно. — И как ты меня только терпел? — не то чтобы ему действительно интересно было. — Ди-и-и-н, Ди-и-и-н, Ди-и-и-н, — Кроули манерно тянет его имя, наклоняя голову набок. — На комплимент напрашиваешься, Белка? — Да пошёл ты, — уголки губ слегка растягиваются, но так и не оформляются в улыбку, напоминая скорее ухмылку, которую Кроули прекрасно помнил.

***

Кроули замирает на ступеньках колоннады. Кажется, даже дышать забывает. И хочется в этот момент хоть душу Дьяволу заложить, заключив самую глупую сделку в жизни, только бы чуть ближе быть. Взгляд его прикован к тем двоим, что стоят сейчас посреди университетского дворика и о чём-то увлеченно разговаривают. И чувство вдруг возникает такое, что рухни в этот миг хоть весь мир, эти двое и не заметят разверзшейся у них под ногами Преисподнии. И Кроули взгляд от него оторвать не может — какой же он всё-таки: увлечённый и увлекающийся, умеющий очаровывать и покорять, знающий, как найти подход к каждому практически. И красивый. Настолько прекрасный, что меркнет весь мир в сравнении с ним. И Дин не скрывается за бронёй непробиваемой, не рушит мосты с миром, не отгораживается от него стенами. Сейчас он открыт и уязвим как никогда. И эти эмоции, это открытое проявление чувств напоминают о том, каким он может быть, когда не прячется от мира, но являет себя ему. Кроули давно его уже таким не видел. И понимает вдруг, как сильно ему его не хватало именно такого Дина. В последнее время в чужих глаза он лишь боль и отчаяние видел. Они пожирали Дина изнутри, ломали его и словно лишали всяческой опоры и надежды. Слишком многих Дин потерял в той мясорубке, что жизнью зовётся. И все эти потери не проходили бесследно, накладывая свой неизгладимый отпечаток на характер Дина. Он закрывался в себе, язвил больше обычного, срывался, открыто грубил и делал больно тем немногим, кому небезразличен был. Но сейчас его точно подменили. Дин буквально лучится от счастья. И это красит его так, как не может вся та забота, всё то внимание, все те эмоции, что он старается дарить ему. Он, Кроули, не может вернуть ему этот блеск в глазах, эту жажду жизни, это желание горы свернуть. А вот этот мальчишка, нескладный и неловкий точно щеночек, может. Рядом с ним Дин весь преображается будто, светится словно рождественская ёлка, увешанная сотнями огоньков. И Кроули делает шаг назад, отступает в густую тень колоннады. Он не хочет быть замеченным, не хочет давать Дину лишнего повода для его глупых шуток. Он просто уйдёт, сделает вид, что ничего не видел. И никак не выдаст себя при следующей встрече. Будет ждать, пока Дин сам всё не расскажет. А тот обязательно расскажет — появится однажды, без приглашения даже, на пороге его небольшой холостяцкой квартиры с бутылкой шотландского виски. И разговор непременно затянется до утра, перетекая с темы на тему, пока не коснётся того единственно важного, ради чего всё и затевалось.

***

— И послушай, Вессон, — слова летят Сэму в спину, когда тот, собрав свои вещи, покидает аудиторию после лекции. И от внимания Кроули не ускользает, как он замирает на мгновение-другое, потом медленно оборачивается, а в карих глазах застывает непонимание. — Дин очень любит пироги. Яблочный его любимый. Хотя он и от вишнёвого никогда не откажется, — и щёки Сэма тут же румянцем алым заливаются. И Кроули понимает, что попал в цель. И мальчишка этот тоже попал и пропал. — Вы сейчас шутите, профессор? — Сэм приходит в себя наконец, стараясь голосу собственному беззаботности и лёгкости придать. — Я лишь помочь пытаюсь, Сэм, — голос Кроули едва ли не мёдом сейчас сочится, но Сэм весь подбирается от этих слов, точно улавливая скрытый смысл и считывая подтекст истинный между строк. — И готовься продать душу Дьяволу, мальчик, — добавляет уже тогда, когда парень скрывается в шумном коридоре.