That's the way our life should be

Порой, любить кого-то, — значит отпустить и позволить идти по жизни своей дорогой, не удерживать возле себя, не навязывать свой образ жизни, не тянуть на дно.

Его телефон, тот самый, номер которого знает лишь ограниченный круг лиц — этих счастливчиков можно по пальцам одной руки пересчитать — почти всегда молчит. Потому как каждый, набирающий этот номер, знает: стоит лишь ткнуть в списке контактов на нужное имя и нажать на «вызов», Дин сорвётся с места, не раздумывая ни секунды. Неважно совершенно, куда ехать придётся и в какое время дня или ночи его побеспокоил звонящий. И даже если ради этого нужно будет преодолеть расстояние в сотни миль, Дин всё равно приедет, потому как те, кто звонят на этот номер, — это семья. А семью нельзя подвести, ей нельзя отказать, от неё невозможно отвернуться и сделать вид, что тебя это не касается. А когда спустя месяцы тишины телефон начинает вибрировать в заднем кармане джинсов, а на экране высвечивается имя звонящего, Дин прерывает фразу на полуслове и, ничего не объясняя, пулей вылетает из бара в холодный сумрак осеннего вечера. Виском прижимается к прохладной кирпичной стене и на мгновение задерживает дыхание, пытаясь унять бьющую его дрожь. И принимает вызов. А потом несколько секунд, показавшихся вечностью, слушает оглушающую тишину в трубке, и его по рукам и ногам тут же страх сковывает. Не успел ответить. Опоздал. Но ужас отступает тут же, стоит ему только различить звук чужого дыхания — столь тихий, что бешено стучащее в груди сердце почти заглушает его. — Дин, — свистящим шёпотом, едва слышно, — ты нужен мне. Приезжай… пожалуйста. — Буду утром, — выдыхает он рвано в трубку, стараясь придать голосу твёрдость, чтобы скрыть волнение и страх, сжирающие изнутри. Судорожный вдох. Рваный выдох. Закрывает глаза, пусть на мгновение всего, но безумно хочется оказаться где-то далеко от этого места, от этой насквозь пропахшей чем-то кислым и едким подворотни. Рывком распахивает дверь в бар да так и застывает на пороге, оглушённый буквально чьим-то смехом, громкими разговорами и льющейся из динамиков музыкой. Протискивается к столу, стараясь никого не задеть по дороге. Ловит на себе взгляд Джо и замечает в этих карих глазах тревогу и немой вопрос. Но лишь передёргивает плечами — не хочется сейчас тратить драгоценное время на объяснения — и оставляет на её щеке невесомый почти поцелуй, пока она судорожно цепляется пальцами за его рубашку. Сжимает слегка ладонью плечо Бобби и едва склоняет голову набок, дёргая уголком рта. Благо хоть этому старику не нужно ничего говорить. Он всегда умел отлично считывать настроение Дина. На ходу набрасывает на плечи куртку, достаёт из кармана ключи и почти бежит к выходу, чувствуя, как прожигает спину чей-то взгляд. И нет нужды даже оборачиваться, чтобы понять, что это Джо. Громко хлопает дверью бара — точно точку ставит в так и не начавшемся разговоре. Хотя вряд ли кто-то из посетителей на это внимание обратил. Садится за руль, привычно скрипнув дверцей, поворачивает ключ в замке зажигания и бьёт по газам. Детка моментально отзывается каким-то практически животным рыком на такое обращение. Но Дину не до нежностей сейчас, выкручивает руль влево до упора, вписываясь едва-едва в крутой поворот на дороге. Теперь одометр будет методично отсчитывать милю за милей, асфальт тихо шуршать под колёсами Импалы, а Дин буквально минуты считать до встречи. И дело вовсе не в том, что он скучал дико или боялся, что больше никогда не дождётся звонка именно от этого человека, а потому как чувствовал, даже на таком расстоянии, что нужен. По нескольким брошенным словам понял, что Сэм в отчаянии и нуждается в его присутствии рядом. И Дин будет ехать всю ночь, выжимать из Детки всё, на что она только способна, наплевав на все скоростные режимы и правила. Он позволит себе остановиться лишь единожды, когда действие бурлящего в крови адреналина полностью на нет сойдёт, а усталость начнёт брать своё. Позволит себе лишь небольшую передышку в этой гонке — пара-тройка минут буквально, — чтобы притормозить возле небольшой заправки и сделать несколько глотков дрянного, прокатившегося горячей волной по горлу кофе, осевшего тут же горечью на губах. Он со счёта собьётся, сколько раз сбросит вызовы Джо, — нет ни малейшего желания оправдываться и что-либо объяснять. Когда-нибудь, возможно, когда эта буря чуть поутихнет, он найдёт в себе силы набрать её номер, чтобы расставить все точки над i. И весь длинный путь до Чикаго, все эти сотни миль, в мозгу набатом будет биться одна лишь мысль: только бы успеть. Дин не включит даже приёмник, не будет отстукивать по оплётке руля ритм или тихо напевать под нос любимые мелодии — так отчаянно хочется побыть в тишине. Он максимально сосредотачивается на дороге, впивается глазами в чёрную ленту дороги, сжимает руль с силой такой, что белеют костяшки, а кожа на пальцах до предела натягивается. Усталость постепенно берёт своё, веки тяжелеют, а глаза болят так, будто в них песка насыпали. Но Дин лишь сильнее педаль газа в пол вдавливает, не позволяя себе расслабиться ни на мгновение. И колотящая всё тело дрожь отступает лишь тогда, когда Импала останавливается возле нужного дома. Где-то в глубинах бардачка находится ключ от квартиры Сэма. А потом Дин, перепрыгивая через ступеньку, быстро взбегает на пятый этаж и замирает на мгновение перед дверью. Переводит сбившееся дыхание и далеко не с первой попытки попадает ключом в замочную скважину. — Сэм! — Дин хрипит после долгого молчания. — Сэмми! — голос, в который подмешиваются нотки отчаяния и страха, разносится в тишине квартиры, звучит слишком громко, почти оглушает. Сэм обнаруживается в спальне, лежащим на кровати и подмявшим под себя подушку. Одеяло сбилось, обнажая широкий разворот плеч. По размеренному дыханию становится ясно, что Сэм спит. И Дин выдыхает. Долго, рвано, отпуская все свои страхи. Сползает вниз по стенке, не сводя глаз с Сэма. Замечает ссадины небольшие и какие-то жуткие синяки и кровоподтёки на лице и руках. Он обязательно узнает, в чём дело, когда Сэм проснётся. Что-то подсказывало Дину, что тот всю ночь глаз не сомкнул и заснул лишь недавно. О том, чтобы самому провалиться в сон, он и не помышляет даже. Сейчас это не важно совершенно. Сколько же времени прошло с их последней встречи? Два года или три? И пусть созванивались они всего два-три раза в год, а виделись и того реже, у Дина не было никого и ничего в целом мире, кто был бы важнее, чем Сэм. Самый живой образ, отпечатавшийся в мозгу, выжженный на сетчатке и на обратной стороне век, самые яркие воспоминания. Дин помнил его ещё совсем мальчишкой, что жил на соседней улице. Вечно содранные локти и сбитые коленки. Отросшая, постоянно лезущая в глаза чёлка, очаровательные ямочки на щеках, стоило Сэму только улыбнуться, и заливистый смех, от которого моментально теплело внутри. Всё это Сэм был. Сэм — всё, чего Дин когда-либо хотел. Тот единственный, кто важен всегда был, сколько бы миль их не разделяло в настоящий момент. Единственный, вызывающий живые эмоции, зажигающий огонь внутри, заставляющий кровь едва ли не вскипать в жилах. Он тот, от кого темнело в глазах и мигом перехватывало дыхание, а пульс подскакивал до бешеных отметок. Завораживающий, манящий, пьянящий одним только своим присутствием рядом. Кажется, Дин всё же позволяет лёгкой дрёме затянуть себя в свои коварные сети. Но выныривает из неё моментально, стоит только услышать стон. Тут же на ноги вскакивает — мир на секунду-другую плывет перед глазами чёрными кругами, — а потом ловит расфокусированным взглядом Сэма. Тот приподнимается на кровати, опираясь на локти и слегка головой встряхивает, точно пытаясь сбросить с себя остатки сна. И замирает, не веря глазам своим. Нет, Сэм ждал, конечно, знал, что Дин приедет, но поверить в то, что это реальность, а не сон получается далеко не сразу. И лишь прогнувшийся под тяжестью чужого тела матрас убеждает его, что всё наяву происходит, а не плод воображения. Силуэт перед глазами рассыпается на сотню осколков вдребезги разбившегося зеркала. Под веками тут же печёт непривычно. И Сэм вжимается в Дина, выдыхает судорожно, пытаясь унять охватившую тело крупную дрожь. Цепляется пальцами за родные широкие плечи, обтянутые такой привычной рубашкой в клетку. Прижимается губами к жилке на шее, считывая бьющийся под кожей пульс. К краешку рта. Выдыхает рвано, чувствуя, как отпускает постепенно весь охвативший его ужас. Дин. Рядом. Здесь и сейчас. Так, как и должно было быть всегда. — Сэмми, — Дин выдыхает горячо в шею, ещё крепче к себе прижимает. — Сэмми… И в голосе Дина сейчас столько тревоги, перемешавшейся с болью и отчаянием, но через всё это сквозит невысказанная нежность и забота, любовь, которая всегда их связывала. Сэм чувствует его горячие пальцы, которые заправляют за ухо непослушную прядь. Он вздрагивает от этого мимолётного прикосновения и чувствует, как бегут по коже дурные мурашки, как зарождается внутри что-то тёплое и такое светлое, что ему невольно зажмуриться хочется и потянуться вслед за пальцами Дина. И разочарованный вздох срывается с его губ, когда Дин отстраняется слегка. Зелёные глаза лихорадочно бегают по лицу, изучают каждую ссадину, каждый синяк. Дин впивается буквально взглядом в губы Сэма, по которым тот быстро языком проходится. Он помнит их вкус: терпкий апельсин с лёгкой мятной ноткой — когда-то это была любимая газировка Сэма, тот мог целыми днями её пить. Помнит этот вкус так, точно целовал Сэма только что, а не целую жизнь назад. Порой Дину кажется, что тот единственный, случившийся между ними поцелуй ему лишь приснился, словно его и не было никогда. Но то был момент, который не сотрётся никогда, останется в памяти навечно. И Дин наклоняется чуть ближе, прижимается своим лбом ко лбу Сэма, втягивает его запах: морская свежесть — и слегка облизывает губы, почти ощущая на языке лёгкий солёный привкус. Точно стоит сейчас на берегу моря и чувствует его дыхание на своём лице. — Что случилось, Сэм? — берёт пальцами за подбородок и вынуждает посмотреть себе в глаза. — Почему я здесь? Сэм долго молчит, кажется, выпадает даже совсем из этой реальности. Дин не подгоняет, терпеливо ждёт. Им некуда спешить. Всё время мира принадлежит им двоим теперь. — Мама… — от тона его голоса, от сквозящих в нём интонаций стынет кровь в жилах, и дышать моментально становится нечем, — был страшный пожар. Я не успел… Дин… не смог помочь. — Ты ни в чём не виноват, — совсем тихо, дрожащим голосом. — Я готов остаться на столько, на сколько нужно будет, — слегка сжимая чужие пальцы, словно подтверждая жестом этим слова свои. — «Нужно» может оказаться слишком долгим, — тянет Сэм и отводит глаза. — Я не могу просить тебя о таком. У тебя своя жизнь… там. — Меня там не держит ничего. Я для тебя всё сделаю, ты же знаешь. Сэм лишь губу нижнюю закусывает и молча кивает, смаргивая собравшиеся в уголках глаз слёзы, которые Дин подушечками пальцев по щекам растирает. А мгновение спустя что-то меняется: уголки рта ползут вверх, и Сэм точно преображается весь моментально. И, увидев эту улыбку на губах Сэма, эти появившиеся на щеках ямочки, Дин понимает, что пропал. Не выбраться ему никогда из ловушки этой, что только что захлопнулась с оглушительным треском у него за спиной. Как мальчишка просто попался! А в этих карих с зелёными искорками глазах и усмешка, и смущение, и дерзость сейчас. И горят они огнём, который не спрятать. И всё моментально катится под откос, размеренная, едва ли не расписанная по минутам жизнь разваливается на части и летит в тартарары, прихватив с собой рассудок и способность здраво рассуждать и принимать взвешенные решения, когда его губы мягко накрывают чужие. Апельсин и мята. Тот самый вкус. И Дин поддаётся, уступает их напору, позволяет утянуть себя в поцелуй. Но мгновение, а может, вечность целую спустя он выныривает из поглотившего его густого тумана, сбрасывает с себя сковавшее его оцепенение. — Что ты творишь, Сэмми? — жарко выдыхает в губы, не в силах отстраниться даже. — Завтра ты будешь жалеть об этом. — Никогда, Дин…