That's the way our life should be

После таких, как он, курят сигареты, Разом полпачки, жадно глотая дым. Рядом с такими рушатся все запреты, После таких, как он, не хотят к другим.

Детку он оставляет в паре кварталов от нужного ему дома. То ли чтобы растянуть время, которое так необходимо, чтобы подготовиться к этой встрече, то ли чтобы не выдать себя раньше положенного. Всё-таки рёвом мотора Детка способна всполошить всю эту утопающую в вечерней дремоте округу. Холодный ветер так и норовит забраться под одежду, вынуждая поднять воротник пальто и поглубже засунуть руки в карманы, чтобы не пробрало совсем уж до костей этим стылым воздухом. «Паршивец мелкий, — мелькает в голове шальная мысль, — не мог куда-нибудь на Юг податься, что ли? Сам же мерзляк жуткий!» Дин уже позабыть успел, что такое зима в Чикаго, сам-то привыкнуть успел за годы службы к более тёплому и мягкому климату. Последний раз он был здесь тогда, когда на лужайке перед домом зеленел идеально подстриженный газон, сейчас же при каждом шаге под ногами похрустывают прихваченные морозом листья. Когда через пару минут быстрой ходьбы впереди показывается знакомый дом, что-то ёкает в груди и становится сложно дышать. Но Дин не замедляет шаг, а лишь ускоряет его. Он так давно тут не был, что не хочется терять драгоценные минуты. Дин, перепрыгивая через одну ступеньку, взлетает буквально на крыльцо дома, едва не поскальзываясь при этом на мокрой плитке. — Проклятье, — негромкий возглас невольно срывается с губ. Замирает перед дверью, натягивает на лицо очередную маску — никто не должен знать, насколько ему сейчас паршиво. Да так и застывает с протянутой рукой, готовый вот-вот постучать, но что-то точно не даёт ему этого сделать. Это слишком тяжело оказывается. Он лишь дотрагивается ладонью до небольшого цветного стекла в витраже, который украшает дверь, и прижимается к ней лбом. Прохладное стекло отрезвляет немного, но не рассеивает полностью туман в голове. Сердце предательски громко бухает о грудную клетку. Дину бы в себя прийти немного, дух хоть чуть-чуть перевести. Что он вообще тут делает? Зачем пришёл? Отходит от двери, делает несколько шагов в сторону и замирает в углу небольшой веранды. Живая изгородь закрывает его от любопытных глаз — можно не беспокоиться, что чересчур уж бдительные соседи вызовут полицию, приняв его за вора. Конечно, удостоверение бы сразу всё решило, но светиться перед местными как-то не входило в его планы вовсе. Скользит вниз по стене дома, пока не оказывается на корточках. Устало проводит ладонями по лицу. Не самая удачная поза, если учесть, что уже через несколько минут он начинает замерзать. Не то чтобы Дин боится встретиться лицом к лицу с Сэмом, в конце концов, он именно за этим сюда и явился, но страх всё же не отпускает, держа рукой костлявой за горло. Слишком уж многое между ними случилось в тот последний раз, когда он был здесь. Дин уже и не вспомнит сейчас, почему обычная беседа о деле переросла вдруг в разговор на повышенных тонах. Сэм всегда был образцом спокойствия и благоразумия, это он всегда старался обходить острые углы и сглаживать любые конфликты на корню, но тогда в него точно дьявол вселился. Это был совсем не тот Сэм, которого Дин знал столько лет. И наговорили они в тот раз друг другу такого, что за некоторые слова до сих пор стыдно было. Но если уж Дина несло, то несло по-крупному, и остановиться было очень трудно. И пусть конфликт не перерос тогда в какую-то серьёзную ссору — опять же благодаря Сэму, — но осадок неприятный остался всё равно. — Ты эгоист, Дин, — Сэм срывается на крик, не заботясь совершенно сейчас о том, что его может услышать кто-то. Он слишком зол, чтобы эмоции собственные под контроль взять. — Ты всё решил за меня. Опять. — Так будет лучше для тебя, Сэм… Для нас двоих лучше будет, — Дин старается говорить уверенно, но сам едва ли словам своим верит. И как, чёрт его дери, ему убедить Сэма, что это единственно возможный выбор в их ситуации. — Не надо… не надо за меня решать. Я готов был уйти, ты же знаешь. Готов был оставить Джессику и быть с тобой. — Я не могу, Сэм, — Дин подходит ближе, стараясь перехватить взгляд Сэма, но тот не смотрит ему в глаза. Руки на груди скрещивает и отворачивается к реке. Дин замечает, как играют всполохи заката в волосах Сэма, как они слегка развеваются от небольшого ветра. И ему хочется лишь прижать к себе Сэма, уткнуться носом в шею, втянуть родной запах. Но он и шага не делает. — Я словно прокажённый, Сэм, словно притягиваю все неприятности этого мира. Бобби, Эллен, Джо, Чарли… Они все погибли по моей вине. Я не могу тянуть в это дерьмо ещё и тебя. — Я слишком дорожу тобой, Сэмми, — добавляет он спустя несколько мгновений. — И слишком люблю, чтобы позволить тебе… Дин резко, точно его кто-то дёргает, выныривает из воспоминаний, когда слышит голоса за входной дверью. Ещё мгновение, и на пороге показываются двое. Он ничем не хочет выдать своего присутствия и замирает в своём убежище, переставая, кажется, даже дышать. Ноги затекли ужасно от неудобной позы, но он не хотел бы, чтобы его увидела… — Джесс, — Сэм наклоняется слегка к эффектной блондинке в коротком пальто, — береги себя. И будь осторожна. Та лишь улыбается в ответ и целует Сэма. И Дину кажется, что этот поцелуй растягивается на вечность целую. Он бы предпочёл не видеть его вообще или стереть себе память, чтобы забыть. Джессика отрывается от губ Сэма, проходится пальцами по волосам, а потом сбегает по ступенькам и идёт к подъехавшему такси. Посылает напоследок воздушный поцелуй и скрывается в салоне машины, которая почти тут же срывается с места. — Как давно ты приехал? — знакомый голос резанул по ушам. Тот самый голос, что залезал всегда под кожу, заставляя сердце биться чаще и так сильно, словно оно готово вот-вот из груди выпрыгнуть, сломав при этом парочку ребёр. Сэм не оборачивается даже в его сторону, но Дин уверен, что на губах у него расцветает улыбка. Та самая, от которой на щеках непременно ямочки появляются, а сам Сэм превращается едва ли не в Ангела Господнего. Он часто пользовался этим в Академии, сводя всех тамошних девушек с ума. Но улыбка эта предназначалась лишь Дину. Лишь ему одному всегда. Сэм поворачивается наконец лицом к гостю непрошеному и опирается спиной на ограждение на крыльце, скрещивая руки на груди. — Пару часов назад, — Дин встаёт на ноги и пожимает слегка плечами, отряхивая брюки. Он глаз сейчас от Сэма отвести не может, от его расслабленной позы, от буквально сочащегося из него спокойствия. Но Дин-то знает, твёрдо уверен в том, что всё это напускное, только бы пыль в глаза пустить. Он видит, как расширяются мгновенно зрачки этих по-рысьи раскосых карих глаз, что блуждают по его лицу сейчас. Видит, как сглатывает судорожно Сэм, как дёргается при этом его кадык. — Почему не зашёл? — голос Сэма дрожит слегка. — Шутишь? — Дин за пару шагов проходит разделяющее их расстояние и встаёт рядом, почти касаясь Сэма плечом. — В этом доме мне даже собака твоя не рада, — он шутливо тычет в него пальцем. И поражается молниеносной буквально реакции Сэма. Мгновение, и его запястье оказывается перехвачено длинными цепкими пальцами. Из лёгких моментально выбивает весь воздух — дышать становится катастрофически нечем. Там, где пальцы Сэма касаются его, кожа горит и плавится. И этот жар растекается по всему телу, оседая внизу живота. А когда Сэм медленно, продолжая смотреть Дину в глаза, подносит запястье к лицу и едва прикасается горячими губами к тонкой кожице там, где бешено стучит под кожей пульс, перед глазами всё плывёт, мысли сбиваются в нестройный хоровод, а кровь в ушах стучит так, что он не слышит даже, как рядом совсем в лае заходится собака. Дин моргает раз-другой и в реальность возвращается. Только сейчас он замечает, как возле его ног, виляя хвостом, крутится огромный золотистый ретривер и звонко лает. Дину лишь уши зажать хочется от столь громкого проявления чувств, но он только морщится невольно. — Бакстер, — треплет он псину по голове свободной рукой, вторая так и остаётся в плену пальцев Сэма. Пёс только сильнее хвостом вилять начинает и подпрыгивает слегка на месте, точно подставляясь под эту ласку грубую. — Ты ему нравишься, — тихим шёпотом возле самого уха, опаляя жаром дыхания скулу. — Просто он скучает… очень… Как и я… — выдыхает Сэм и касается губами виска. — Сэмми, — скулежом срывается с губ Дина. Это всё, что он способен из себя сейчас выдавить, язык не слушается совсем. — Не пригласишь войти? — вечность спустя он всё же приходит в себя. Ему нужно хоть что-то говорить, иначе всё это кончится тем, что он прижмёт Сэма к стене этого треклятого дома, и плевать будет на соседей и местных копов. — Здесь жуткая холодина, старик, — словно в подтверждение своих слов он ёжится и передёргивает плечами в жалкой попытке хоть немного согреться. Как только за ними закрывается дверь и они оказываются в спасительном тепле, Дин тут же прижимает Сэма спиной к двери. Тот так близко теперь, что Дин ощущает, как оседает горячее дыхание на щеках, которые начинает слегка покалывать после морозного воздуха. Пульс Сэма бешено колотится под рукой, а в глазах его горит такой огонь, что Дину жарко моментально становится. Он тонет в этой бездне, в которую превратился зрачок, почти полностью вытеснив тёплый карий к границе радужки. — Какого чёрта ты творишь, Сэмми? — Дин выдыхает тому в лицо, в искусанные губы почти. Его собственный голос срывается и дрожит. Дина ведёт безбожно от этой близости Сэма, от его покорности и готовности отдавать. — Это ты мне объясни, — шипит в ответ тигром разъярённым Сэм. — Зачем ты приехал? Он высвобождается из плена рук Дина и проходит вглубь комнаты, падает на диван точно сломанная кукла, лишённая помощи искусного кукловода. Роняет голову на колени и запускает ладони в волосы. Дин скидывает пальто — как-то резко становится чертовски жарко. Или то всё близость Сэма виновата? Делает несколько неуверенных шагов, замирает возле дивана, а потом аккуратно опускается рядом с Сэмом. Они оба молчат, погружённый каждый в свои мысли. Между ними слишком много всего. Слишком много невысказанных слов. Им есть, что сказать друг другу, но они не нарушают повисшую в комнате тишину, что на плечи сейчас давит и съёживаться заставляет. Они оба одно и то же чувствуют — страх. Страх, который сковывает их похлеще всех оков мира, не позволяя сделать то, о чём так давно мечталось. Просто прикоснуться. Легко. Невесомо. Только кончиками пальцев. Но оба знают, что это будет началом конца, они вряд ли остановиться смогут. Потому что каждый раз это точно провал в бездну, неконтролируемое падение куда-то в недра земли. И каждый раз словно первый, сколько бы их ни было до этого. До дурных мурашек, бегущих по разгорячённой коже, до бабочек в животе, до искр перед глазами. До подгибающихся коленей и срывающегося в галоп сердца, до безумного восторга в груди. Так и не смогли забыть и отпустить. Не смогли перечеркнуть годы, связывающие их. Не смогли всё за бортом оставить и жить так, как хотели: нормальной жизнью. Её не получилось — она просто не могла случиться. Только не с ними. Потому как невозможно жить, когда часть тебя, самая важная часть тебя, живёт в другом. Самом родном, самом близком. В том, кто давно всем миром стал. Без которого не клеится ничего. Без которого ты лишь жалкое существование день за днём вынужден влачить, улыбаясь тогда, когда на сердце кровоточащая, незаживающая рана, причиняющая боль такую, что только выть хочется на Луну волку подобно. — Почему? — первым нарушает молчание Дин. Голос его хрипит, а язык практически не слушается после продолжительного молчания, растянувшегося, кажется, едва ли не на часы. Хочется лишь прокашляться или сглотнуть, но горло изнутри так царапает и дерёт, что любая мысль об этом тут же задвигается куда-то на задворки сознания. Сэм вздрагивает от этого хриплого шёпота, словно в пустоту обращённого, и моргает несколько раз, в действительность возвращаясь. В эту небольшую гостиную, насквозь, кажется, пропахшую приторно-сладким запахом чужих духов. Но ему чудится, что пахнет тут отчаянием, безысходностью и обречённостью. Потому как выхода нет. Это тупик. — Прости меня, Сэмми, — Дин на колени перед ним опускается. В горле комок, размером с планету, кажется. И его едва ли протолкнуть получается — Дин глотает судорожно. Сэм глаза на него поднимает, и Дин видит в этом тёплом карем, подёрнутом дымкой непролитых слёз, любовь лишь, смешанную с толикой непонимания. Он видит в них искру. Искру, дарующую надежду на то, что всё возможно, что они найдут выход. Вместе. Как всегда делали. — Я бы не прав. Не прав во всём, Сэмми… Ты — моё слабое место. Всегда был и будешь, — Дин замолкает и утыкается лицом в колени Сэма. Это слишком больно, слишком тяжело для него. — Я так и не смог… — едва слышным шёпотом, одними губами практически. Но Сэм слышит. Дин чувствует, как вздрагивает от этих слов Сэм, как напрягается всё его тело. Потому что он тоже не смог… — Знаю, — отзывается Сэм и опускается рядом с Дином, берёт его за руку и переплетает пальцы. И волоски на шее Дина встают дыбом от раздавшегося возле самого уха вкрадчивого шёпота. — Только сегодня, Дин, — шепчет Сэм куда-то в шею, а потом глаза на Дина поднимает. И Дин в них лишь желание видит. Желание обладать, желание ещё раз почувствовать себя живым. — Только эта ночь, — лихорадочный блеск в глазах и срывающееся в хрип дыхание. — Пусть она будет нашей. А завтра мы расстанемся, если ты этого хочешь. И каждый пойдёт своей дорогой. — Я… — Дин запинается и не знает, что сказать. Он смотрит на Сэма, ловит его судорожное дыхание и думает лишь о том, как ему безумно хочется сейчас прикоснуться к этим губам, провести носом на коже, наслаждаясь родным запахом, что бьёт по натянутым струнам нервов. — Сэмми… — последняя, жалкая совсем попытка сопротивляться. И Дин, даже не договорив, понимает, что проиграл. Не смог устоять, не смог искушению не поддаться. Но с Сэмом никогда иначе и не получалось — тот все его устои крушил, все возводимые вокруг стены одним махом сносил, все принципы Дина попирал. И он видит, как расцветает на губах Сэма улыбка. Кому другому она бы оскал хищника скорее напомнила, заполучившего добычу ценную, но для Дина нет ничего прекраснее. И он вперёд подаётся, вплетает пальцы в шелковистые пряди и Сэма к себе тянет. И целует. Осторожно, робко, почти целомудренно, касаясь сначала верхней губы, а потом и нижней. Лёгкий стон срывается с губ Сэма, когда Дин отстраняется и прихватывает слегка мочку уха. И Сэм дрожь сдержать не может, которая волной горячей по всему телу прокатывается. Сэм поцелуй ему возвращает. Уже далеко не такой невинный. В нём столько страсти, столько необузданного желания, что Дин рычит почти от нахлынувших ощущений. Он чувствует, как длинные пальцы Сэма ловко расправляются со слоями одежды и касаются разгорячённой кожи. — Как подростки, — хмыкает Дин Сэму в губы. И сцеловывает улыбку на его губах. Прикосновение к чужой обнажённой коже кончиками пальцев, которые покалывает от возбуждения. Дрожь вдоль спины и впивающиеся до отметин ногти в плечи. Жалящие поцелуи-укусы и невесомые касания. Разливающееся между ними нетерпение. Стон. Его? Сэма? Дыхание, разрываемое на судорожные вздохи. Яркие вспышки под веками. И снова хриплый стон. Его? Сэма? Один на двоих? Волна, внезапно прокатившаяся по телу и вызвавшая фейерверк эмоций и чувств, накрывших с головой. — Проклятье, Сэмми, — шепчет Дин ему в шею, стараясь хоть немного привести дыхание в норму. — Чтобы ты знал, Дин, — Сэм приходит в себя куда быстрее, натягивая на широкие плечи рубашку, — я ни о чём не жалею. И готов брать на себя ответственность за собственные поступки. Мы всё решим завтра же, когда вернётся Джесс. Дин сглатывает шумно и поднимает глаза на Сэма. И видит лишь непоколебимую решительность и готовность стоять на своём до конца. Что ж, он попытался хотя бы… Он не вправе совершенно решать за Сэма, как ему жить. — А пока… — и Дина ведёт моментально от этого голоса, от проскочивших в нём ноток, — у нас есть целая ночь… Только для нас двоих.