That's the way our life should be

вновь проходят твои ушибы, вновь вокруг оживают травы. ты живи, как сам решил. ты имеешь на это право. и танцуй, утоляя жажду. стань к мечте хоть немного ближе. я узнаю тебя однажды. я приду. (с) Хедвиг

Слегка подрагивающими пальцами узел галстука ослабляет и, стягивая с себя петлю эту, тут же на стол рядом с собой бросает, что завален сейчас каким-то невероятным количеством всевозможных папок, книг и бумаг. Дрожь в руках так и не проходит — и Сэму в этом предчувствие какое-то видится. Словно случиться что-то должно. Другой бы кто чувство подобное интуицией назвал, но ему в это слабо верится. Он давно уже во всю чушь эту сверхъестественную не верит. Расстёгивает две верхних пуговицы на вороте рубашки и выдыхает протяжно. Будто ношу непосильную с себя сбрасывает. Подкатывает рукава кипенно-белой рубашки до локтей — так куда лучше и привычнее. Может позволить себе сейчас это отступление от строгого дресс-кода. Рабочий день давно закончился, офис опустел, и теперь весь этаж в его полном распоряжении. Не то чтобы ему это так нужно было — он любил лишь свой кабинет, пусть тот и не таким уж большим был, как статусу его полагалось, зато с огромным окном на всю стену. Сэм любил задерживаться в офисе, выключать свет и смотреть на город, раскинувшийся внизу. Город, который никогда не спал. Как и сам Сэм, впрочем. Доставал тяжёлую пузатую бутылку, что всегда лежала в ящике его стола. Делал глоток виски, который тут же горло обжигал, а потом нёс с собой тепло и лёгкость, что голову кружила моментально. И прижимался раскалывающимся от острой боли виском к прохладе окна. Так он сидел, пока боль не отступала немного. Не пропадала совсем, нет, на это Сэм и не надеялся уже, а просто позиции свои сдавала, чтобы вернуться потом, время спустя, витком новым. Руками волосы взъерошивает и на спинку кресла откидывается, глаза прикрывая. И чувствует, как усталость, что весь день копилась, тут же накрывает с головой. Ещё один безумный день позади. Сэм счёт им давно уже потерял. Они все слились в какой-то один сплошной день сурка, в котором всё раз за разом повторялось. Но сил вырваться из этого круга уже никаких не осталось. Домой не хотелось. Там всё опостылело уже и радости никакой не приносило больше. И с каждым днём лишь сильнее чувство внутри росло, что не туда он свернул когда-то давным-давно на жизненном пути. Да и дело это, над которым он сейчас работал, покоя никак не давало. Словно Сэм важное что-то упускал, словно сути за всей этой шелухой не видел. Ему обещали хорошего дознавателя — лучшего в своём деле, как утверждали те, кто с ним работал. И Сэм надежды свои на него возлагал, потому что собственных мыслей уже никаких не осталось. Но пока возможности познакомиться так и не представилось — все отчёты ему по электронке исключительно скидывали. И задуматься бы о подобной странности, но у Сэма своих проблем было столько, что разбираться с чужими тараканами явно в его планы не входило. Сэм сказать не смог бы, сколько просидел вот так с закрытыми глазами, но распахивает их вдруг, резко, словно на поверхность из-под толщи воды выныривает и судорожно ртом воздух хватает. И тут же взглядом натыкается на силуэт в двери кабинета собственного. Секунды, пока он смотрит на посетителя нежданного в попытке осознать реальность происходящего, на вечность, кажется, растягиваются. Сэм глаза закрывает, головой трясёт псу огромному подобно, будто морок с себя скинуть пытается. Ничего не помогает. Видение не исчезает. Дин. Он по-прежнему стоит на пороге кабинета, к дверному косяку привалившись и руки на груди скрестив. На нём клетчатая красная рубашка, рукава которой так же, как и у Сэма, до локтей подкатаны, и видавшие своё джинсы. Дин. Ничуть не изменился. Всё та же усмешка на губах, всё тот же взгляд зелёных глаз, которые Сэма насквозь всегда видели. И всё та же сочащаяся буквально из него уверенность, которая в каждом движении Дина была. Всё такой же, каким Сэм видел его в последний раз. Целую жизнь назад. — Сэмми, — тихо произносит Дин. Но в тишине кабинета голос его кажется раскату грома подобным. — Сэм, — тут же поправляет тот. Это выходит у него почти машинально. Но голос его теряет присущую ему твёрдость, и дрожь в нём чувствуется. И Сэм тут же о сказанном жалеет, потому что в устах Дина эта форма его имени звучит… так правильно и так по-родному. — Конечно, — Дин вряд ли обижен, только усмехается слегка в ответ. — Партнёр юридической фирмы не может быть Сэмми, только Сэмом. Сэм тушуется лишь и чувствует, как румянец лёгкий щёки его покрывает. — Дело не в этом совсем, — спешит оправдаться (он что, правда, делает это?) перед Дином. — Просто меня давно уже никто так не называл. Отвык, — плечами слегка пожимает. «Меня, кроме тебя, так и не звал никто никогда», — хочется ему вместо этого сказать, но Сэм сдерживает рвущиеся наружу слова. Он по-прежнему в кресле сидит, так крепко пальцами вцепившись в подлокотники, что больно становится. И встать бы с места, подойти к Дину… нет, подбежать бы к нему и обнять так сильно, чтобы воздух из лёгких тут же выбило бы. Но Сэм не может заставить себя это сделать. Между ними будто стена воздвигнута сейчас, что во сто крат прочнее и выше Китайской будет. Между ними будто пропасть, через которую моста нет. Слишком много боли. Слишком много обид и недосказанности. Слишком много всего… И Дин шаг первый делает, глаз от Сэма не отводя. Как раз за разом, когда они ссорились, делал. Потому что важным это считал, потому что дорожил всегда куда больше, чем Сэм. Потому что жизни своей без него не представлял. И это движение последних остатков самоконтроля и выдержки Сэма лишает. Он с места тут же вскакивает и к Дину бросается. Носом в волосы зарывается, втягивая запах родной, бьющий моментально по натянутым струнам нервов. И ему голову кружит от этого запаха жаркого летнего дня, когда всё таким зыбким и неверным кажется. Он не может сдержать слёз, влагой солёной в уголках глаз сейчас накапливающихся. Пальцами судорожно за рубашку Дина цепляется. Сэм чувствует эту волну жаркую, что где-то внутри него зарождается. Она катится, органы сминает, сжигает всё на пути своём, кости ломает, вдохнуть не даёт. Он и не думал никогда, что настолько скучал, что настолько сильно Дина ему не хватало. Все эти долгие годы, что они порознь провели. Сколько времени прошло с их последней встречи? Сэм мог едва ли не до минуты назвать этот срок, каждый день которого он мысленно в календаре отмечал. Не галочки отнюдь ставя, а кресты одни только, потому как календарь тот кладбищем личным ему казался. И каждый день, вдали от Дина проведённый, становился могилой на погосте том, что разросся уже до масштабов невероятных. — Сэмми, — Дин в шею ему выдыхает, жаром дыхания опаляя, губами сухими прижимаясь к жилке на шее, считывая бешено бьющийся под кожей пульс. Сэм не поправляет его больше, в звуках имени собственного растворяется. Он вздрагивает слегка от прикосновения губ Дина, ощущая, как прокатывается по коже волна наслаждения, как покалывает от предвкушения кончики пальцев. И мир за окнами этого офиса существовать перестаёт. Есть только здесь и сейчас. Остальное пусть катится ко всем чертям, настолько неважным теперь кажется. Между ними сейчас лишь тонкий радужный туман, мираж, обманка. Помешательство, которое само исчезнет. Сэм обязательно справится с ним. Потом. Возможно. А пока пусть будет. Пока так хорошо рядом с Дином. И думать о том, что будет, не хочется совсем. Он сам ушёл много лет назад, оставив Дина вместе с отцом, который лишь о мести за смерть Мэри думать мог. Но для Сэма она была лишь тенью, призраком, лицом с фотографии, которую отец всегда с собой носил. Она не была ему матерью, как Дину. Она никем для него была. И он с лёгкостью бросил отца, который не понимал его никогда. Не сожалел об этом никогда даже. Не мог Сэм только глаза Дина забыть в тот момент, когда объявил им с отцом, что уезжает. В тех глазах тогда столько боли было, столько отчаяния, что Сэм едва не остался, наплевав на всё. Он помнил, как дёрнулся тогда Дин, словно его наотмашь ударили. Помнил, как погас огонёк в этой зелени, как сжались губы в линию тонкую. И ему слова свои захотелось тут же назад забрать, хотелось всё в шутку обернуть. Но отец ясно понять дал, что назад дороги нет, и Сэм может убираться ко всем чертям — удерживать его никто не станет. — Дин, — голос Сэма едва ли не в шёпот скатывается сейчас. — Прости меня, Дин. Я не должен был… Дин договорить ему не даёт, лицо его в ладони свои заключает и лбом ко лбу Сэма прижимается. Сэм дыхание его горячее на губах своих ощущает. И податься бы вперёд немного, сделать то, о чём так давно мечталось, но он медлит, по губам лишь быстро языком проходится. И Дин пальцы свои с пальцами Сэма переплетает. А тому лишь руку отдёрнуть хочется, потому что тонкая полоска золота на безымянном пальце вдруг жжёт, чем-то неправильным кажется. Но Дин словно не замечает этого, будто это совсем значения не имеет. — Я знаю, Сэмми. Я всегда рядом был. Сэм глаза на Дина наконец поднимает и встречается с этой зеленью, которая слёз сейчас полна. И понимает, что готов смотреть в эти глаза вечно, будто в зеркало. В этих омутах зелёных утонуть можно, к ним приклеиться навечно хочется, но Сэма это отнюдь не пугает. И собственное отражение в этих бездонных глазах почему-то кажется красивее, чем есть на самом деле. И от него тоже оторваться невозможно. — Не пропадай, Дин, — выдыхает Сэм ему в лицо. — Я не могу так больше. Это всё не моя жизнь. Она не нужна мне. Только не такая. — Всё хорошо, Сэмми… Всё хорошо, — шепчет ему на ухо Дин, как всегда в детстве делал, когда Сэму кошмары снились. — Я не брошу тебя, — обещанием с губ его срывается. И Сэм позволяет мечте себя увлечь, позволяет себе поверить, что всё между ними может быть так, как раньше. Словно и не было этих лет в разлуке, будто это не он сам стену между ними уходом своим возвёл. Дин всегда прощал, всегда назад его принимал, что Сэм не творил бы, как бы больно ему не делал. И Сэму хочется сказать Дину о том, что он рядом быть с ним не достоин вовсе, что не заслуживает совсем такого отношения к персоне собственной. Но он проглатывает слова, наружу рвущиеся, — Дину они ни к чему, он лишь отмахнётся от них, будто от мухи назойливой. — Прости, Дин… Прости, — только и способен сейчас произнести он, губами искусанными к виску Дина прижимаясь.