Il gambetto (Гамбит)

      Как-то осенним утром, заблаговременно день тому разобравшись с делами по хозяйству и письмами из Флоренции, Беатриче вновь гостила у своей подруги Патриции Фальеро. В маленькой комнатушке, нежно освещаемой лучами из большого окна, вокруг стола сидела чуть меньше десяти девушек на выданье. С иголкой в руках они петелька за петелькой вышивали приданное для Патриции. В этой небольшой компании из сверстниц подруги синьорина была самой старшей.       Совсем рядом, возле небольшого столика и полок, заполненных куклами, сиживала с псалмами в руках воспитательница. Её орлиные глаза внимательно следили, чтобы девушки не смели болтать о пустом и сплетничать, а, чтобы и звуку они не подали, она с выразительностью читала книжицу. Если же ей казалось, что кто-то пытается пошептаться, то она цыкала и пристально поглядывала на виновницу, пока не продолжала чтение.       Патриция, хоть и старалась сосредоточиться и затянуть нитку в иголку, не могла не думать о своей хитрости. На губах появлялась лёгкая улыбка от воспоминаний, как она уговорила служанку увлечь старую каракатицу разговорами и хлопотами, чтобы та до утра не легла. Но, судя по неподвижной фигуре последней, план провалился.       Комната, наполненная светом и тишиной, продолжала жить своим размеренным ритмом. Девушки, погружённые в шитье приданного, старались не отвлекаться, хотя мысли их витали далеко.       К счастью, голос воспитательницы затухал, а в предложениях появлялись паузы для зевоты. Девушки начали переглядываться, молчаливо обмениваясь надеждами и опасениями. Патриция также все чаще поглядывала исподлобья, будто студент на лектора. Может, её план всё же сработает?       Двери в худую комнатушку с грохотом распахнулись. Воспитательница встала по стойке, девушки пристыженно уставились лицом в вышивку, что только их макушки сияли, а стушевавшаяся Патриция с удивлением посмотрела на своего отца. В этот раз он выглядел особенно серьёзным, и от его присутствия в комнате будто бы стало холоднее, хотя тепло от вечернего розжига камина еще витало.       Мессер Фальеро едва слышно переговаривался с главным коршуном дома. Пытливые по своей натуре до судеб знакомых, немного осмелевшие подружки приподняли головы. Только мессер говорил так невнятно и непонятно, будто на другом языке.       Чуть переговорившись, женщина все же кивнула и посмотрела на тот час опустивших голову синьор.       — Синьора Филато, надеюсь на ваше благоразумие, — сказала воспитательница перед уходом.       В ту же минуту, лишь дверям стоило стукнуть, подружки широко разулыбались, а Патриция откинула пяльцы и с проворством из-под корсажа вытянула несколько писем. Пару девушек заикнулось, что лучше не следует доставать: если внезапно ворвется воспитательница, то она все заметит, отберет и сожжет, а вдобавок никому не поздоровиться. Несмотря на это нетерпеливую девчушку это не могло остановить.       Подружки потянулись передавать листы Беатриче, как единственной среди них, кто умел читать.       Уже год это было обыденным делом для столь малого кружка. Воспитательница удалялась либо её неправдой уговаривали уйти, и кошки пускались в пляс. В эти моменты комната наполнялась тихим смехом и шёпотом, а иногда даже смелыми разговорами о своем суженом из сказок про драконов и принцесс.       — Ну же, ну же. Что там? — подгоняла Патриция.       — Сейчас-сейчас.       Беатриче аккуратно развернула первое письмо. На чуть пожелтевшем от времени пергаменте четким почерком были выведены строки.       — «О, луноликая красавица моя, покорительница сердца моего, В тот вечер у Ка’Дандоло всего мне на счастья миг довелось увидеть ваш лунный лик. Улыбка ваша, как тот месяц в небе ночном, а глаза — точно волны в мире морском. О Господь, за что такое наказанье, не пойму. Ради такой красоты не грех пойти на войну!»       Синьорина на секунду смолкла и заприметила полное мечт лицо Патриции. Столь кривоватый стих, который в сравнении с сонетами Лоренцо только курам на смех годился, не мог не тронуть девчушку своей чистотой. Подруги вокруг нее зашептались, пытаясь угадать, кто же этот таинственный поклонник и нет ли его среди знакомых их семей. Ну а те, кому вышивка была дороже, продолжали нагибать головы, хоть край уха цеплялся за сладкие слова.       — Не останавливайся!       Прочистив горло, она за милую душу продолжила:       — «Я изнеможен утратою покоя. Все мои мысли и мечты и лишь о вас. Пронзенный вашей красотою, брожу я, как путник среди зноя, проклятый судьбою тысячами раз. Каждый день проведенный вдали подобен тысячам лет затмения, лишь воспоминания об улыбке вашей нежной в тоске моей безбрежной приносят утешения. Я живу и в ожидании томлюсь, когда вновь смею видеть Вас. Ну а пока столь скромный дар для Вас наполнит радостью взгляд ваших несравненных глаз.       Искренне Ваш, Т.»       — Давай дальше, — подгоняла Патриция.       — Постой, а что за подарок? — опустила пяльцы Ливия, что была ближе всего к ней.       Девчушка чуть стыдясь, будто её застукали с голыми щиколотками, из кармана передника вынула засохшую среди страниц книги розу. Этот милый символ влюбленности приходил с каждым письмом. Изредка это могли быть зарисовки зданий или лица Патриции. Она верно их хранила в маленькой шкатулке под тумбой.       Покусываемая завистью, Беатриче взяла второе письмо. Оно было запечатано восковой печатью без герба, будто отправитель желал оставаться неузнанным       — «Моя возлюбленная голубка,       После тяжкого разговора с отцом, когда сердце мое было обременено грузом невысказанных слов, я проезжал мимо вашего дома. Похожая на ангела, вы тогда сидели на альтане со своей дуэньей. Поглощенные своей игрушкой, вы вряд ли могли заметить меня, да и вряд ли осмелились. Но то, как ваши волосы точно огонь в камине позолотой переливались, лишило меня дыханья. Представить вам даже тяжко насколько ваш чарующий облик вскружил мне голову и вернул меня из царства тьмы. Это было похоже на солнечный луч среди грозового неба. Настолько трудно было спустить с вас глаз, что еще немного и шея бы свернулась. Но не смея печалить вас моей скорой кончиной, я вернул прежнее положение. Ваша красота и доброта пленили мое сердце, и я не могу представить свою жизнь без Вашего сияющего присутствия. Каждую ночь я молюсь, чтобы Ваши сны были наполнены покоем и радостью, как и мои мысли, когда я думаю о Вас. Пусть звезды хранят Вас до нашей следующей встречи.       Всегда Ваш, Т.»       — Патриция, как он посмел тебя увидеть? — вспылила та, что под каждое слово хмыкала и не выпускала из рук иглу. — Тебя же такой распутной могли увидеть и другие.       — Не пускай беспричинные искры, Джулия, — встала на защиту подруги синьорина. — Синьора Фальеро еще девочка. Она может позволить себе. К тому же воспитательница была рядом.       — Патриция, ты такая счастливая! — мечтательно оперлась о кулак Ливия. — К тому же немного завидно. Человек влюбленный в тебя по уши! Какое это счастье! Наверное, будь ты его женой, то на руках тебя носил.       — Счастье, конечно… — буркнула под нос Беатриче.       В последнее время несчастный римский посол и взгляда с нее не спускал, будто пастушеская собака с овец! Все надеялся вернуть прежнюю благосклонность. Только Беатриче держала себя, как учила её дуэнья: ровное лицо с редкой легкой улыбкой и несколько сухие односложные ответы, а на любые комплименты лишь любезный кивок. Более того незаметные подарки синьорина с затаенной болью перестала принимать, а ту записку, не читая, вечером же сожгла.       Тем не менее Беатриче хотелось быть обожаемой, обласканной, любимой кем-то, кроме незадачливого синьора Колонна. С каждой неделей она погружалась, будто в сосуд, капля за каплей наполняющийся водой, в мысли о тайном поклоннике или — о ужас! — любовнике. Нередко она задумывалась, что бы делала, будь у нее другой поклонник. Какой-нибудь знатный господин… Точно не слуга. Вот только где Беатриче его искать? На приемах, кроме Пьетро, никто знаков внимания не оказывал, а на улице искать все равно что признать себя шлюхой.       А если бы это был Эцио, посетила её другая мысль. «Этот совершенно невоспитанный… Несносный…» — тут же возмутилась она, разозлившись на эти идеи. Да как он мог так бесцеремонно поцеловать её! «Мерзавец!»       Аудиторе ничем не лучше синьора Колонна. «Оба самоуверенные, напыщенные павлины». Только один до тошноты навязчивый, второй — страшно нахальный. Однако если от Эцио такая выходка была ожидаема, то от Пьетро — никогда.       Гнев Беатриче заполыхал, и она едва беспокойно не разорвала чужое письмо.       Больше всего синьорина злилась на себя. Как она могла хотя бы на мгновение подумать о том, чтобы завести поклонника! Что за низость! Это было против её принципов… и против всего, чему её учили. Мысли о тайной связи казались теперь мерзкими и недостойными. Беатриче чувствовала себя преданной собственными желаниями. «Да простит мне покойный муж эту недопустимую волю!»       — Патриция, а ты его знаешь?       В ответ девчушка игриво улыбнулась.       — Как жалко, что я выдана за другого, — её понурый голос вернул Беатриче в действительность.       — Кого? — удивилась Ливия.       — Не знаю. К отцу прибыл какой-то мессер из Тосканы — Беатриче, ты же оттуда — возможно он.       — Какое бесстыдство! Как ты смеешь читать письма поклонника, если уже есть жених?! — пристыдила Джулия. — Если мессер Фальеро узнает, то твое доброе имя будет попрано. Кто тебя такую замуж возьмет?       — Ты должна немедленно прекратить переписку! — добавила Антонина, сердито сверкая глазами.       — Замолчи, Джулия! Никто ничего еще не узнал и не узнает.       — Слышала, что донну Дзане выдали за старика из Падуи. Так говорят, что в первую ночь он на лестнице ногу подвернул и теперь второй месяц как сидит.       — Не сплетничай, Ливия. Где твоя добродетель?       — Любовь — это такое сложное чувство. Что может быть прекраснее, чем два сердца, нашедшие друг друга вопреки всем преградам? — мечтательно забормотала Франческа.       — Это не имеет значения. Общество диктует свои правила, и мы должны их соблюдать. Патриция должна понимать последствия своих действий.       — Джулия, хватит, — вмешалась Лукреция. — Сама на выданье сидишь, а поучаешь, будто старая бабка с кружка по целомудрию.       — Я-то хоть верна, да простит вас Дева Мария!       — Беатриче, а что в третьем? — вернулась к старому девчушка.       Немного остывшая Беатриче взяла третье письмо. Оно было менее аккуратно сложено, но от него исходил приятный аромат лаванды, а буквы были выведены до крючков на концах.       — «Моя ненаглядная Патриция,       На днях до меня дошли радостные вести, солнечным лучом пробудившие меня от тоски и печали. Оказывается ваша старая помолвка была расторгнута неделю тому. Узнав столь благую весть, насколько она может быть благодатной для ослепленного амуром, я тот час помчался к отцу сообщить о своих намерениях. Голубка луноликая моя, разговор был не самым простым, и казалось что гнев небес достиг меня в ту минуту, однако, радость всей моей жизни, он дал свое позволение. Вчера мы ходили свататься к мессеру Фальеро, вашему несмеримо строгому отцу. Да дарует Господь прощение за подобную самоуверенность, но, как мне показалось, мессер Фальеро готов был дать добро. Я мечтаю о том скором дне, когда смогу держать вашу нежную руку в своей, шептать вам слова любви под покровом ночи, когда луна будет благословлять нас своим светом. Ваша красота не имеет себе равных, и я готов пройти любые испытания, чтобы заслужить ваше расположение.       Навеки Ваш, Т.»       Комната наполнилась взволнованными шепотами и мечтательными вздохами. С улыбкой Патриция, прижав письма к груди, ощутила, как её сердце наполняется теплом и надеждой, будто внутри распускаются луговые цветы. От радости по её щеке пробежала слезинка.       — Мои поздравления! — первой сказала Ливия. — Чтобы он тебя на прогулки к нам пускал, а ты была верной и послушной женой и родила крепких детишек!       За ней оживились остальные, передавая свои поздравления и пожелания счастливой жизни. Даже Беатриче, слабо верившая в любовный брак, пожелала написанному исполниться. А подруги, настаивавшие на непристойности писем Патриции, молчали проглотив языки.       Пока подружки («Словно дети малые», — пронеслось в голове у Беатриче) строили воздушные замки и собирали лук с морского песка, синьорина вновь замкнулась. Как бы она ни отпиралась, ни пыталась и в мыслях оставаться благочестивой, все чаще где-то в груди тлело нечто иное — порочное. С последним полным нежности письмом от поклонника Патриции в ней еще ярче разгорелось желание точно так же быть любимой, узнать про тихие любовные перешептывания, то наслаждение, про те «тысячи поцелуев», про «покусывания», про «величайшую сладость женщины». Ведь с поклонником и его любовь нередко приходит и другое… «Ах, как же это, наверное, приятно!»       От подобных мыслей ей должно быть стыдно смотреть в глаза честным людям. Но память о тянущем тепле в животе от поцелуя Эцио не давала покоя. Беатриче хотелось еще; хотелось вновь потерять голову от чувств и забыться, словно грешнице на исповеди. Она уже представляла себя чужих объятьях и внимании, точно росток в лучах весеннего солнца.       Но как от этого должно быть стыдно, если человек был создан наподобие Бога и все самое постыдное — часть его природы, естество, от которой душа неотделима?       Даже если так, то кому ей доверить свою благосклонность и женскую суть?       Мысли Беатриче вновь возвращались к Эцио. Он не Пьетро, которому нужен брак. Впрочем, и возможность пасть до распутного убийцы не прельщала её, хоть и оставалась пока единственным выбором.       — Синьора Филато, вы красны как роза. Вы не больны? — заметила Джулия.       — Нет, ничего дурного, — Беатриче быстро похлопала себя по щекам. — Просто солнце немного напекло.       Быстрый взгляд на сияющую Патрицию помог вернуть ясный ум. Застигнутая врасплох в похотливых мыслях, Беатриче решила не спешить. Лучше дать себе время: или встретится милый сердцу и надежный мужчина, в чем синьорина сомневалась, или её страсть утихнет.       Вряд ли бы Патриция захотела видеться с блудницей. И если разумом синьорина понимала и желала второе, то внутренний дьявол, который давно поселился, науськивал первое.       Двери распахнулись, и в комнату вошли воспитательница и слуги с корзиной и сундучками в руках. Дуэнья зорко обежала всех взглядом и, остановившись на Патриции, обвестила:       — Синьора Фальеро, спешу вам сообщить, что ваш отец недавно договорился о вашей помолвки с мессером, и в честь этого жених решил проявить щедрость и преподнести подарки своей суженной. Даже не знаю, откуда у мессера столько денег на вашу свадьбу нашлось, — под конец добавила она.       Девушки переглянулись, а синьора Фальеро, едва сдерживая эмоции, чтобы дуэнья не отругала на глазах подруг, скромно подошла к слуге с корзиной. О, ей не верилось, что поклонник так скоро получит разрешение и сделает столь великодушный жест! Она благодарила Господа, что услышал её молитвы и позволил им объединить судьбы.       У первого слуги на подносе драгоценными камнями блестели мармеладные кубики, янтарем переливались груши и орехи в меду, посыпанные кунжутном, и финники, распускались марципановые розетки. Тот час девушки потянули руки за сластями, беря побольше и поразнообразнее, пачкая пальцы и облизывая их, и прятали свое сокровище в недавно чистых передниках. В кармашке Беатриче затаились финики и медовые груши.       На всё старая каракатица цокала, шипела и качала головой.       У второго — под платком оказалось пушистое, как облако, рыжее хвостатое существо с желтыми, словно лимон, напуганными глазами и будто вдавленным в голову носом. Мордочка этого существа чем-то напоминала пучеглазого филина.       — Это персидский кот, — объяснила воспитательница. — Его привезли с востока.       — Какой красивый!       Не прошло и пяти минут, как кот, обнюхав новую хозяйку, выпрыгнул из корзины, покрутился возле её ног, обошел все углы и стал охотиться за свалившимся на пол клубком.       Девушки, ранее не видевшие подобного существа, посмеивались за его игрой. Все их внимание поглотил кот, что они, в особенности Патриция, позабыли о других подарках, не говоря о шитье. Вдруг ей пришла в голову взять другую ниточку, и кот сразу же ухватился за приманку. Подруги чуть не завизжали от радости, удивления и нескрываемого любопытства.       Девчушка с надеждой посмотрела на воспитательницу, и та, чуть не закатив глаза от раздражения, в честь радостной новости дала дозволение повеселиться. Теперь-то девушки точно завизжали. Одна за другой брали ниточки и пытались привлечь внимание, пока котик, стоя на задних, вытягивал когтистые лапы, ворочался из стороны в сторону и крутил головой.       Не помня себя Беатриче заливисто смеялась, когда он не мог ухватиться за её ниточку. Теперь и она не отличалась от дитя, повторяя за котом «мяу» и пытаясь выдернуть у него из зубов нитку.       Чопорная, но не менее смышленая Джулия ухватила со стола какой-то лоскут и привязала бантиком. Кот незамедлительно стал бегать за бантиком. Патриция повторила за подругой и понеслась по комнатам, за ней — держа хвост трубой, помчался кот, а за ним — шурша юбками семенили подружки, пока где-то вдали мессер Фальеро принимал двух купцов.       В секунду синьора Фальеро остановилась и скомандовала подругам разбежаться вдоль стен. Она также хотела позвать отца посмотреть за зверушкой, но боялась вызвать гнев, что отвлекала от важного.       Переполненные любопытством девушки то по одной, то по двое встали возле дверей и мебели, наблюдая за охотой кота. Беатриче скрылась за колонной рядом с дверью. Из-за нее было отлично видно, как рыжий чертенок глаз не сводил с банта, радостно прихлопывая хвостом.       Тем временем из-за двери чужой разговор касался края её уха.       — …задержалось. Это поможет… войну в Тоскане.       — …стал слишком влиятельным… необходимо…       — Мы пытались. Все испортил… теперь под нашим вниманием.       Пока Патриция искусно размахивала бантиком по сторонам, кот лужицей прижался к полу в выжидании, а синьорина невольно попыталась разобрать слова мужчин.       — …недоволен. Не успел он порадоваться утраты папской благосклонности у дубоголового, как этот флорентийский выскочка уже щекочет уши Иннокентию.       — Скоро не будет… отправится экспедиция…       — …преследования. Я договорился с мессером Тревизано на последний разрешенный корабль в этом году. Вместе… — отвлек девичий визг, когда котик почесался за ушком и вылизал лапку.— …отправятся на восток.       Кот подпрыгнул от неожиданности, навострил уши и осмотрелся в поисках звука. Право, картина была самая неповторимая, особенно, когда он в завершение решил почтить их непонятным стрекотанием.       — …переправим. Я связался с… внимания…       Девчушка шикнула и еще раз подбросила бантик. Вновь поглощенный охотой, пушистый зверек нашатырился, распушил усы и уселся рыжей кочкой, резво потопывая задними лапами. Минутная тишина.       — …Кипре …главной целью, не забудьте. Мы должны успеть подготовить всё необходимое.       В миг, когда бантик оказался в пределах досягаемости, котик молниеносно прыгнул и схватил его. Девушки в который раз от радости завизжали. Хватка зубов была настолько сильна, что в испуге он вырвал второй конец у Патриции и борзо помчался дальше вниз, и теперь за ним — девчушка, а за ней — подруги.       — Чем скорее вы вернетесь, тем быстрее явится пророк.       — Да на…       Подбирая полы, Беатриче задорно пустилась в бег за ними.       Кот сломя голову летел в первые открытые двери — девушки едва поспевали за ним. Когда все выбежали во внутренний садик, синьора Фальеро наконец смогла его ухватить и выдрать из зубов бантик. Крепко держа в рука, словно собственного ребенка, она гладила мохнастую головку кота и целовала в мордочку, на что тот отворачивался. Наконец кот довольно заурчал. Никто раньше подобного не слышал. Девушки одна за одной подходили и гладили кота по головке, пока он обнюхивал их руки.       Спустя время к кучке девушек, вытянувших к коту руки будто попрошайки, в бодром настроении спустился мессер Фальеро. Его внезапное появление вызвало лёгкое оживление среди присутствующих.       — Вижу, этот подарок тебе тоже по душе пришелся, — с улыбкой заметил он, подойдя к дочери.       — Oh, papà, che meraviglia! — в широкой улыбке Патриции собрались все щедрые и благодарственные слова, а в сияющих глазах — все безграничное счастье мира, точно она стала свидетельницей поклонения волхвов. Девчушка крепко прижимала к себе котика. — Жду не дождусь, когда увижусь с суженным.       — Да, мессер Никколо Барбариго не поскупился.       В мгновение ока улыбка Патриции пропала. Она выпустила кота с рук, подошла к отцу и с небывалой серьезностью осмелилась посмотреть прямо в глаза.       — Кто?       — Мессер Никколо Барбариго — сын покойного Марко и племянник Агостино.       — А как же Теодор Морозини?       Теодор Морозини — это имя крутилось где-то на подсознании Констанцо, вот только он не мог припомнить этого патриция. Не мог ли это быть тот юнец с престарелым дедом, который пару недель назад сватался, напевая лестные стихи о будущем Патриции, и ради этого влез в новое платье из дамаска? Однако как бы петух не пытался распушить хвост с павлином ему не поравняться. Ветвь этого юнца уже как пару десятков лет обеднела, хоть все ещё причисляла себя к высшей аристократии. Для будущего члена Сената мессера Фальеро это не подходило по статусу, хотя он сам совсем недавно донашивал последние сапоги, если бы не представившийся случай — случай ли?       Вернув в памяти то сватовство, Констанцо махнул рукой, будто отгоняя надоедливую муху.       — Отец, — голос девчушки дрогнул, а руки затряслись, — он же любит меня.       Мессер Фальеро нахмурился ещё сильнее. В его глазах вспыхнул гнев. Но Патриция ни шагу не отступила. Больше она испугается гнева, хотя должна быть послушной, больше не получит украшение или игрушку взамен на невыслушанную просьбу или каприз, как говорила дуэнья.       Ей жизненно необходимо было объясниться в своих чувствах к Теодору. В её глазах отражались образы из прочитанных для неё книг, где влюбленные всегда сталкивались с трудностями, разбойниками и запретами родителей, а в словах звучали пылкие строки их любовных признаний. Вместе с тем мысленные мольбы девчушки взлетали к небесам, дабы Господь услышал и отец сменил свое решение.       Подруги, сжимая кулаки от волнения, поддерживали Патрицию в этой судьбоносной минуте и верили в силу её чувств. Даже высокий моралист не устоял бы перед столь проникновенной и отчаянной речью.       И вот, когда выражение отца начало смягчаться под влиянием искренних слов дочери, на мгновение и Беатриче показалось, что в его глазах меркнуло понимание и возможность примирения с Патрицией. Она знала, что подобное просто невозможно, но до последнего верила в подругу.       — Всё это пустые фантазии, Патриция. Ты выйдешь замуж за Никколо Барбариго, как было решено, — голос Констанцо был твёрд и непреклонен.       — Но, отец…       — Ты посмеешь перечить мне? — голос отца был холоден как лед. — Свадьбы с мессером Барбариго во благо тебе и нашей семье. Этот вопрос закрыт.       Патриция опустила голову, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. Действительность слишком сильно ударила по кокону её мечт, что мерзлый ветер пробивался среди трещин.       — Да, отец… — не то вздохнула, не то всхлипнула она и опустила плечи.       Быстро смекнув, мессер Фальеро велел слугам провести потерянных в переживаниях дам. Девушки поглядывали на подругу и пробовали к ней подойти утешить, вот только она уворачивалась, не позволяла и пальцем себя тронуть.       — Via! Via!— сдерживая слезы, с надрывом прочеканила — чуть не прокричала — Патриция. — Беатриче, ты тоже!       Девушки поплелись неловким шагом до гондолы.       Поглядывая сквозь занавески гондолы на улочки, синьорина сдерживала непрошенные слезы. Она знала, не сомневалась, но все же ответ был ошеломляющим. «Бедная моя, несчастная подруга! В браке мало бывает любви. Только бы ей повезло», — ее мысли неслись потоком и возвращались к теме собственного желания любви.       Синьорина хотела все хорошенько обдумать, вот только дома ей не было когда.       С порога ключница налетела, хватаясь за голову, что прачка слегла с горячкой и самая младшая просто не справляется, ведь в каждой комнате скопилось по куче одежды в стирку. При этом ключница не переставая приговаривала, что еще две служанки выкрали по два золотых и сбежали и следует навестить их родных. Проверка запасов и расходов, закупка новых принадлежностей и мазей для обжегшегося о сургуч помощника — за столь недолгий час работы по дому навалилось быстрее, чем бобов в бочку. Когда дело дошло до платьев с клопами и вшами Беатриче не раздумывая воспользовалась советом старших донн и велела все плотно сложить в узкий сундук без капли воздуха.       Но лишь началась проверка запасов, как Асканио запросил книгу расходов и от ее вида явно потерял несколько волосин. К его ужасу траты оказались королевскими, хотя список покупок ни капли не изменился. Тот час он, только успел запомнить список и вымолить прощение за брань, двое помощников с синьориной впридачу и тремя слугами отправились на Риальто. Ему еще предстояло найти замену сбежавшим служанкам, только в этот раз на хитрых венецианок он не решался полагаться.       Ползком полдень наступал.       Кипела гордость венециан. Сюда на Риальто придёт и жмот, и плут, и патрициат; сюда любой торговец заплывёт, перекупить чужой товар. И, право, трудно было бы найти другой такой чудной квартал! Тут монеты прыгали по рукам, тушки рыб взлетали к небесам, по лодкам и складам хлопали мешки, барабанили жилистые кузнецы, горой катились цитрусы и коврами стелились ткани. О Риальто, скольким лицам ты дал причал! За поворотам ждал пустой карман, на кампо вещали семинар, под навесом дремали плоды, а за мостом в укромном углу кланялись для любви, в нотариатах путались языки и драли глотку глашатаи; что ни весть, то брак иль закон, что ни спина, то шёлк, шматьё или лён. Здесь исполнит вашу прихоть любой торгаш и облапошить будет рад, подберет лучшие сыры, найдет яркие самоцветы, из-под пола вытянет мясные куски и глазом косым заглянет в чужие кошельки.       С видом короля Франции Асканио прочесывал ряды, толкаясь в узких проходах со слишком длинными очередьми.       За цитрусовой улицей Наранцария, откуда донёсся не то скрип, не то призыв, что какая-то дама забыла свои лимоны, пёстрым ковром расцветала набережная Эрбария. Хоть все потеряло первую свежеть — а где-то и третью — но торговцы не теряли возможность продать и так: контроль в лице гончих Эмилио пропал.       Была середина осени, но кампо не ломилось торговых прилавков и палаток ферм, а цены взлетели до небес. Все до одного торговцы жаловались на засушливое лето и неурожай. Впервые заморское стало дешевле местного.       Обойти все прилавки нелегко — с прилавков голосили торговцы. Встал — прямо в руки и рот с призывами попробовать всучат что ни попадя.       Вот только будь ты немец, француз, миланец, скидки венецианцы только своим дадут. Они в мгновенье ока по всем прилавкам пронесли, что на Риальто забрели флорентийцы. И так от стены и столба с мысленными проклятиями посол шел к другому прилавку. Ему приглянулся лишь овощной рядок бородатого торговца с подвядшими плодами, но низкими ценами.       До улицы специй посол не пожелал идти, ведь совсем рядом с лодок продавали мешками. Прямо у лодки он коряво опросил сколько стоит пуд пряности, и торговцы, потирая ладони, назвали цену и, если бы не старший слуга, втюхали мешок смешанный с мукой и кирпичной крошкой втридорога. У бакалейщика, где уже старший слуга — венецианец — выторговал масло и пуд миндаля на два сольдо дешевле, хотя без угроз и сладостных увещеваний не обошлось; на улице Казариа у молочника — сыры всего на сольдо ниже. Их разговоры и торг больше походили на пантомиму на турецком рынке, понятные только им одним, либо дурашливые игры пьяниц, которые приняли лишний кубок.       Посол кланялся каждому прилавку либо растянутой по земле блошиной скатёрке с расспросами о цене и записью места и торговца. Однако самым важным товаром для Асканио был слуга. Вдруг кто-то обмолвиться о новом корабле с маврами или славянами. Но чаще бегал слушок о потопленных пиратами кораблях.       Едва ли не на самой площади совершенно склочная женщина, которая не скупилась на поношения мужа. Прохожие диву давались от нее и ждали, когда муж всыпет ей по самое не балуй, но тот не появлялся. Её нещадные изречения поясняли почему.       На улице Беккариа возле старого Ка’Кверини с гущей горожан у мясных прилавков и треском костей вместо музыки, чёрными и серыми стаями падальщиков вместо гостей, секирами, ножами и тушами скота вместо гирлянд, именно там на секунду Беатриче показалось что среди лиц пробежала знакомая прическа ежа. Её подозрения укрепились, когда на рыбном рынке один из помощников недосчитался кошелька.       Подавая кулёк и одновременно подмигивая приятной незнакомке в дальнем углу, один из мясников подметил, что последний год воров на Риальто развелось, как блох у собаки.       «Просить вора вернуть украденное только курам на смех!» — думала Беатриче.       Но если Роза тут, то и Эцио должен быть неподалеку. На Риальто они часто дуэтом бегали (к тому же и Ка’Сета через канал). Однако последний так и не появился, хотя показалось, что мужчина разговаривавший с той склочной женщиной — Аудиторе.       На кампо близ рыночной церкви уже глашатай успел смениться лектором из Падуи, пару прилавков уже закрылись, а намёка на возвращение в каса ничто не сулило.