Чушпаны

— Приветули, красотка, номерком не поделишься? Марат заторможенно поднимает голову, смаргивая пелену перед глазами. Ладно, это уже что-то новенькое. Мужики к нему ещё не подкатывали, только отпиздить обещали. Жёлтый подослал, что ли… Марат закусывает губу, чтобы случайно не послать подошедшего нахуй — навязчивое желание, от которого он никак не может отделаться. Такое же, как и желание запрыгнуть на рандомный столик и начать декламировать Нойза. Или разбить второе окно на сервисе, но это уже под настроение. Позитивное-позитивное настроение, отклонения от которого караются смертной казнью. В любом случае, все из перечисленного под запретом. Жёлтый может быть рядом — Жёлтый теперь всегда рядом, после вчерашней стычки со Святиком уж точно. Жёлтый теперь может прятаться под кассой, притворяться стеной, следить за ним с потолка — он уши, глаза и подносы в этом ресторане. А у Марата жесточайший недосып и бредовые мысли на почве бесконечных рассуждений о том, почему бы не послать весь мир и не спеть Лепса. Вопрос риторический, как и тот, что задает ему стоящий напротив парень. — Простите, вы хотели сделать заказ? — мило улыбается Марат, игнорируя раскосые брови и прищуренные глаза. Не надо тут на него так смотреть, у него почти что ремиссия и час сна в кармане. А ещё скрипт перед глазами и беспощадное изъятие сигарет за любое отклонение. — Попробуйте нашу новинку — сочный… Сегодня чудесный день, а Жёлтый точно подслушивает, прячась в мусорке под горой ненужных чеков. Марат параллельно поправляет чёрные тонкие перчатки, которые кажутся скорее наручниками. Ладони в них ужасно потеют и чешутся, и ему хочется поскорее вывернуть себе пальцы, чтобы от этого зуда избавиться. Хуже того — когда он опять забывается, а взгляд соскальзывает на эту чёрную резину, Марат раз за разом нехило дёргается: в первые секунды кажется, что он всё-таки не сдержался и засунул руки в тостер на сервисе. Не сдержался, и забыл вытащить обратно. Угли на костре, руки в перчатках, Жёлтый над душой — комбо. — До скольки работаешь? Перебивать плохо, но сейчас Марат только благодарен — сдалось ему всю эту поебень зачитывать. Не понять, коротит ли глаз напротив, или так задумано, но у него тоже не все в порядке с психикой, он не осуждает нервные тики, правда. А вот косые брови — осуждает. — До тех пор, пока не вырублюсь. А у тебя это с рождения? — он тычет пальцами в чужие темные глаза, и они тоже начинают косить. — Чё?.. Кашель сзади рушит появившуюся было атмосферу доверия между ним и гостем, но кашель этот точно принадлежит Жёлтому, а значит — скрипты, значит — у него все-таки нет паранойи, и Вадим точно в кофемашинке, зарытый под зёрнами, подозрительно булькающий в молоке. — Картошку с сырным соусом возьмите, говорю. — А ещё че? — Напитки может, я хз, что вам нужно… Кашель звучит настойчивее, парень напротив мерзко улыбается ему за спину, невовремя начинает гудеть в ушах, и Марат дергает ногой под бит, играющий где-то на отголосках мыслей. Дергает головой, дергает кровящими губами — улыбаться клиентам в ответ он умеет. Лишаться получаса курения не хочет. — Со мной кофеёк выпьешь после работы, м? Но он ведь имеет право отшивать тех, кто настойчиво пытается заебать пусть и несовершеннолетних, но совершенно уставших от всяких скриптов работяг? В конституции точно была отдельная статья на эту тему. Или тоже переписали, мрази? — Не пью кофе. — говорит Марат. И, чтобы не возникло недопониманий, уточняет. — С уёбками. Тебя Жёлтый специально подослал, да? Улыбается ещё приветливее, даже если от зловещей ауры и разочарованного вздоха, звучащего в двух шагах позади, это его не спасёт. От курения избавиться тоже будет неплохо, с другой стороны. Можно будет сдать лёгкие на благо науки. Примут ли его вместе с ними добавочным грузом, остаточной радиацией?.. — Я добровольно. Парень напротив мелкой галькой в ботинках смеётся, снова смотрит ему за спину и внезапно подаётся вперёд, чтобы схватить Марата горячей рукой за ворот футболки. Ткань трещит, впивается в загривок, он чувствует стойкий запах сигарет прямо перед носом. Это уже что-то привычное, и под уставшее жёлтое «блять» Марат мигом перескакивает через прилавок. Он не виноват, честно, просто зуд в руках и шум в башке становятся невозможными. Вчера утром Марат видит в толпе знакомый силуэт. Чётко-чётко, во всех деталях — русый такой, хромой, хмурый. Мелькает где-то среди сотни прохожих насмешкой над настойчивыми попытками его забыть. Проезжающий мимо грузовик чуть не сбивает Марата на пешеходном переходе, пока округлившиеся глаза прилипают к нему. И визги тормозов пугают меньше, чем тот силуэт. Выбежавший водитель трясёт его за плечи, плюёт оскорбления прямо в лицо, и Марат теряет его из виду. Будто бы и не было никогда. Просто долго не спал — приходится успокаивать свой мозг, уговаривать себя — просто почудилось. Хромой силуэт становится таблеткой ментоса в коле. Весь день Марата потряхивает, взбалтывает, а вечером Святик неосторожно бросает что-то ему в лицо, и бутылка эта взрывается вместе со стеклом на сервисе (Святику жутко везет, потому что метать ножи без подготовки оказывается сложным занятием). Вечером Марат вытаскивает мелкие осколки стекла из кровящих ладоней, пока Яся чуть ли не бьётся в истерике на фоне — да, Яся, мы тоже никогда не забудем то окно, павшее смертью храбрых, вычитайте из зарплаты, сколько нужно. Хоть всю заберите и оставьте его вечным должником. Только лёгкие на благо науки отдать не забудьте, он уже пообещал. Вчера ночью Жёлтый перематывает ему руки, предварительно обработав перекисью все несильные порезы, оставшиеся после крайне неудачной попытки уборки стекла, и пытается отослать домой, потому что работать в таком состоянии — затея так себе. А домой ему пока нельзя. Не-а. Ни за что. Там привычно никого нет, но в ближайшую неделю это будет заметно. До дрожи в пальцах заметно, до искусанных в мясо губ заметно, до чудящегося в толпе знакомого силуэта заметно. Может, лучше бы этот камаз не останавливался. Размазанное по асфальту пятно — урок для нерадивых пешеходов: смотреть по сторонам нужно, но в меру. Отца дома нет: он, как хороший человек, возвращается в Казань. Памятная дата уже послезавтра, всё же. И Марат очень расстроен тем, что за два года — ебаная бесконечность — ему самому эту память не отшибает полностью. Урок для наивных мальчиков: бесконечность не предел. Вчера ночью Жёлтый говорит, что, если он ещё раз будет метать ножи в Святика, придётся его уволить. Или отобрать сигареты, что уже больше походит на настоящую угрозу. Марат клянётся вести себя хорошо. Предлагает перемыть все вытяжки на кухне, оттереть засаленные ножки у столов, переписать всю документацию от руки, раз принтер недавно сломался (Марат к этому совершенно непричастен, что бы Яся не говорила). И Жёлтый сжимает губы в тонкую полоску, со скрипом соглашаясь. Жёлтого, на самом деле, не так уж и сложно уговорить. Ни одного лишнего слова, ни одного лишнего движения и чёрные перчатки, чтобы не пугать посетителей. И никаких драк с персоналом — берут с него слово. Сегодня кулак свободно летит в чужую скулу, а парень удивлённо выдыхает, отшатываясь. С посетителями Марату драться не запрещали, да? Ну Жёлтый и лох. Женщина у киоска вскрикивает, когда кулак смазано скользит по чужой коже, а из рук дернувшегося доставщика падает пакет. Костяшки начинает щипать, когда следом они врезаются в раскосые брови. Парень по инерции отлетает в ближайший киоск, нехило приложившись головой. — С-сука. — шипит, потирая затылок. Гневно смотрит на Марата. — Я в перчатках, не бойся. Драться прямо в ресторане — дурной тон. Пока не пришедший в себя ловелас ещё не сплюнул грязную кровь на их вымытые до блеска полы (он лично натирал всю ночь, перемывал под утро), Марат хватает его за подбородок. Пару секунд придирчиво рассматривает потрепанную мордашку, а темные глаза взбешенно-удивлённо проходятся по нему в ответ. Ебучий тактильный голод смешивается со всем гудящим в башке, издевательски делая обстановку ещё хуже. Он не чувствует тепла чужой загорелой кожи в перчатках, и это кажется настолько несправедливым, что Марат сжимает прямоугольное лицо ещё крепче. Прогрессирующее одиночество в этом июле бьёт как-никогда сильно. На секунду думается — вот на что можно отвлечься. На кого. Может, судьба, и зря он так категорично с подкатами-то? Темные зрачки кажутся спасительным колодцем, на дно которого он может залечь. Прокатит — заебись, окажется избитым — заебись вдвойне. О, да он просто гений! Было холодно, сигареты с ментолом отстой, лучшая оборона это нападение — скажет Марат Жёлтому в своё оправдание. И, может, тот поймёт — загонять его в рамки идея такая себе. — Пошёл нахуй! — кричит Марат радостно в ошалевшее лицо. Прижимается губами к губам, суёт свой язык в чужой рот, пока парень застывает гипсовой статуей. Эффект неожиданности срабатывает как надо. Руки сильнее обхватывают лицо, и Марат больше не умирает от невыраженной тактильности, на эти короткие секунды всё становится терпимо. Вкус железа ему никогда не нравился, поэтому он старательно слизывает абсолютно всё. Тепло. В истерике на фоне хохотом заливается пришедший на шум Святик. Доставщик, собиравшийся помочь, неуверенно застывает в двух шагах. Марат тут же довольно отлипает, сплёвывая железный привкус на пол, вытирает рот подолом формы, и, путаясь в ногах, срывается к чёрному выходу, чудом цепляя отнятую у него ранее пачку сигарет с менеджерского столика по пути. — Стоять! — кидается следом кособровик. — Ни за что! Когда Жёлтый наконец появляется на крыльце, он застаёт лишь ржущего на полу Марата с вывихнутым плечом и измазанным в летней пыли и ржавой крови лицом. Рома сидит поверх и готовится выкрутить ему вторую руку, но за секунду меняется в лице и сплевывает на ладонь осколок зуба. — Идиоты… Жёлтый трёт глаза, пока Марат через слезы смеха пытается хоть как-то выбелить происходящее: — Прошу заметить, товарищ судья, я сотрудников и пальцем не тронул! Как и договаривались! Марат правда гордится тем, что некоторые обещания он держать умеет. А ещё он спас пачку сигарет и избавился от части навязчивых желаний, а значит завтра не будет никакого перфоманса с песнями Лепса во время запары. Пусть радуется. — Сотрудников не тронул, да… — Жёлтый массирует виски. — Брату моему зуб практически выбил. — Реально? — Марат сочувственно охает, опираясь на пострадавшую руку. — Вы с этим родственники? Так вот чё ты кислый такой постоянно, сочувствую… — Себе посочувствуй, еблан. — Хрипят сверху, и голова отлетает назад, врезаясь в каменистую землю. Приятно вышибает все остаточные мысли. Жёлтый ещё несколько секунд осуждающе смотрит, возвышаясь над ними на ступеньках. Марат мило хлопает ресничками. — Рома, забирай его немедленно и приводи в порядок. — Нехотя произносит Вадим. — Марат, завтра чтобы на смене живой и внешне здоровый был. — А ещё чё? — Хуй через плечо. В ребра прилетает солидный тычок. — Пасть захлопни. Жёлтый вздыхает: — Как вы меня достали. Оба. Я сдаюсь. А затем разворачивается и скрывается за дверью, напоследок посильнее ею хлопнув. Видимо, сегодня Марат ночует на вокзале. — Скатертью дорожка. — он вдыхает горячий летний воздух, рассматривая голубое небо над головой. Копошится под тяжёлым телом, как под пуховым одеялом. Лето нынче жаркое, передают утром по новостям. — Удобно? — Ща допиздишься, и шею вдобавок сверну. Марат нехотя возмущается: — Ты сам-то какого хуя с подкатами полез? Мало того, что педофил, так ещё и пидор… — Я?! — А кто — я что ли? Беспредел, конечно, куда только Жёлтый смотрит… — Нужен ты мне, блять… Шутка что такое знаешь? — Кособровик сдирает с его изгвазданной в пыли униформы бейджик и тычет им Марату в лицо. — Читай, мудила, если умеешь. Марат щурит мутные зрачки, пытаясь разобрать скачущие перед глазами буквы. «Анастасия»? — А. Ой. В следующий раз нужно будет внимательнее смотреть, чью форму он одалживает. Зато штаны по размеру. Марат нехотя выкарабкивается из-под тяжёлого долговязого тела, успевая вытащить из кармана чужих спортивных штанов пачку сигарет про запас и нагло пихнуть её себе под футболку, за пояс. Боль в затылке с каждой секундой слабеет, и мысли снова начинают заползать в голову. Семнадцатое (а за ним и двадцать пятое) число с каждым часом пугает все больше. Нужно что-то делать с перманентной тревогой, медленно эволюционирующей во что-то странное. За два года — ебаная бесконечность — Марат так и не понимает, что. — А это случайно не про тебя мне Вадик трещал? — хмурится тем временем Рома. — Это ж ты ему всю плешь выел, да? Как тебя там, Максим?.. — Марат, вообще-то… — Да похуй. Я думал, преувеличивает про припизднутость. А оно вон как… Окошко ты тоже разъебал, м? Ну, Жёлтый, ну трепло. — Допустим, я. А что? — Ну теперь уже ничего. Давай так. — Произносит парниша недовольно, вытирая скопившуюся под носом кровь. — Ты спокойно шуруешь к себе домой, отмываешься, оттираешься, и приходишь завтра полным сил и энергии. А Вадимке говоришь, что я тебе помог и всё такое, лады? — А взамен мне что? — Пиздить тебя не буду. Марат фыркает. Начинает ржать. О, кособровик пока совсем не врубается в то, что именно этого ему в данный момент и не достает. Физической разрядки, чтобы отвлечься от кипящего внутри зуда хоть на что-нибудь. На что угодно. В противном-противном случае одиночество просто разъест его изнутри. — Мне из-за тебя теперь спать негде. — Марат закидывает здоровую руку на чужое плечо, чуть приобнимая. Бедняжка с отвращением дергается. — Веди, Сусанин, к себе домой. Руку мне вправлять будешь. Рома в душе не ебёт, с какой целью в тот день он тащит придурошного к себе. Нет, правда, благородных порывов сердца он за собой никогда не замечал, а слушать приказы Вадима вышло из моды ещё лет десять назад. Что Марат делает в его квартире — загадка. Почему он все ещё жив, а не валяется где-то в мусорных баках под Свердловском, расфасованный по пакетам заботливыми людьми, — тоже. Рома готов поклясться, что таких бесячих типов он ещё не встречал. По пути Марат не затыкается ни на секунду, то и дело сплевывая красноватую слюну. Жалуется на Вадимку, пересказывает недавно вышедший в кино фильм, цитирует какие-то стишки, медленно перетекающие в частушки. Трещит-трещит-трещит радиопомехами, нервно жестикулирует руками, размахивает ими во все стороны, чуть пританцовывает. Сломанный глюканутый приёмник. Долбоёб — думает Рома. Или нарик, тут как повезёт. — Пиздуй в ванну. — Приказывает он, как только Марат заходит в квартиру и тут же спотыкается о порог. — Умойся хоть, что ли… — А полотенце? — Тот вертится вокруг, рассматривая скромный интерьер. Нюхает баночки на столе, поправляет подушки на диване, врубает радио на подоконнике. Старательно выводит из себя. — Футболкой своей вытрешься. — Понял. Сам найду. И действительно уходит рыться в старом скрипучем шкафу, пачкая оставшиеся чистые вещи, которые можно пересчитать по пальцам. — Вата со спиртом там же! — хмыкает Рома, уже предвкушая, как заставит Марата все это отстирывать. Вскоре темная голова просовывается на кухню, и пока Рома шарит по карманам в поисках пропавшей пачки сиг — последние копейки на неё потратил, как-никак, — Марат протягивает ему найденный антисептик. — А можешь ты мне лицо обработать? Просто… — На вопросительный взгляд он зубами сдирает свои темные перчатки, открывая вид на ладони, усыпанные мелкими неровными порезами. — Вот. Производственная травма. Рома недовольно фыркает. — И? Я тут при чём? — Ну пожа-алуйста… Ромочка, ну что тебе стоит? — Колик. — Раздражённо исправляет он. — Рома я только для родных. Слышал бы его Вадим — облевался бы на месте. Но у него просто нет более подходящего определения. Нет, можно было, конечно, заморочиться и сказать, мол, Рома я только для полудохлой слепой бабки под Рязанью и того педантичного типа из вашего рестика, с которым нас вместе по детдомам швыряли. Но кто такой Марат, чтобы ему об этом рассказывать? Марату, в очередной раз убеждается он, и без того на всё чхать. — Я стану тебе самым-самым родным человеком, Ром! — Говорит он. — Матерью, отцом, зятем, сыном, женой — свободное местечко на посту двоюродного деда не занято, кстати?.. Кем угодно стану, только умоляю, не заставляй меня самому с этим ебаться — что, если я на руки себе пролью?! Лучше сломанные кости, чем щиплющие ладони… Тебя когда-нибудь сбивал камаз, кстати? Рома выгибает бровь. Ладно, пусть Марат и невероятно бесит, но ему уже давно не было так весело пытаться уследить за ходом чьих-то мыслей. После до пизды структурированного Вадима, с которым что не разговор, то новая наставительная беседа или нравоучение, Марата даже хочется слушать. Краем уха, белым шумом на фоне — не больше. — А с виду казалось, что нормальный пацан… — Рома подходит ближе, забирая из дерганных рук вату. — Я нормальный, просто сегодня Жёлтый слишком громко булькал в молоке. Да и Лепса я не особо люблю… — Марат морщит лоб, и Рома сильнее вглядывается в зрачки. Они в вечернем полумраке так расширились, или?.. Ну нет, не может же быть, что у Вадима настолько не хватает персонала. — И брови у тебя слишком кривые. И вообще, мне холодно было. Сейчас бы в Сызрань, Колик… Как-то всё, я не знаю. Рома молчит пару секунд, а затем спрашивает: — Давно торчишь? — А? — Марат несколько раз тупо моргает. — А, не. Не-не-не, до такого я ещё не докатился. Папа не заценит. — Значит, ты ещё и к родакам с такой рожей собираешься идти? Мать обрадуется. Рома не знает, как функционируют нормальные семьи — не приходилось толком сталкиваться (полугодовые пробники не в счёт) — но ему всё же кажется, что в таких случаях родителям свойственно беспокоиться. Марат корчит лицо в непонятной гримасе, внезапно сокращает расстояние, забрасывает руки Роме на поясницу, прижимаясь лбом к солнечному сплетению. Шумно выдыхает, долбясь башкой о грудную клетку: — Мама обрадуется… Сердце на секунду странно спотыкается, когда взгляд падает на тёмную макушку. — Эй, ты чё делаешь?.. — Пытаюсь заставить тебя сменить тему разговора. Подкинь идеи. — Тебя щас на лестничную клетку подкину, если руки не уберешь. — Но мне так холодно, ты не представляешь! — Марат просовывает ладони дальше под футболку, и Рома морщится от появившихся мурашек. Руки у него как две ледышки. А на улице плюс двадцать пять. — Давай ты мне по-дружески все конечности выкрутишь? Можешь даже об кафель швырнуть — я только за. Посильнее, удар у тебя плохо поставлен… Только не выгоняй, я тебя умоляю. Не сегодня. Рома присвистывает. — …Где тебя Вадим только откопал? — Где откопал, там меня больше нет! Ты последний экземпляр урвал по скидке. Пиздец повезло, конечно. — Срок годности истёк? Марат не прекращает тараторить, не обращая на его возмущенное лицо особого внимания, шаря ладонями по спине. — Чего ты морщишься? Не нравлюсь? Так и скажи! Зато Римме Ивановне с заправки нравлюсь! Да и вообще, не для тебя моя роза цвела… Хотя нет, лучше рот не открывай, я ж приду домой и повешусь… с горя, что тогда делать будешь?.. — Рома не отталкивает его только потому, что сосредоточенно пытается вспомнить номер дурки на соседней улице. — Тогда уж лучше тоже утоплюсь, да? Самое время, три в ряд… Ставлю сотку, что ты мой труп не узнаешь! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, скажи, что я тебе не нравлюсь… Что творится у придурка в башке?.. — Так ты чё, реально пидор? Рома стопорит бессвязный поток мыслей, хватая мальчишку за подбородок так же, как тот делал ранее. Свет из окна падает на бледное лицо, выделяя резкие линии его скул и трупную бледность. Марат на секунду затыкается, смотрит на него в ответ с лихорадочной улыбкой, с немного плывущим взглядом, ни капли не сопротивляясь. — Пф-ф. Нет, конечно. А ты? Рома приближается к нему еще на несколько сантиметров. Он видит каждую пору, каждую мелкую морщинку, каждую ссадину, оставшуюся после недавней драки, засохшие следы крови. Радужка у Марата темная, как старинный колодец, выдолбленный в земле. Насыщенного, почти черного цвета. Затхлая вода на дне, куда не проникает солнечный свет. Вопрос с наркотой остается открытым. Вопрос о вменяемости больше не стоит. — Думай, чё спрашиваешь. Нет, конечно. — Это хорошо. — Кивает Марат, и Рома замечает, как что-то мелькает в его взгляде. Но ничего не успевает сделать. — Тогда не считается. — Не считается чт… Горячие губы в этот момент снова прижимаются к его рту, проглатывая последнее слово. Рома чувствует ментоловый привкус, когда Марат языком проходится по передней кромке зубов, задевая мелкий скол на левом клыке. — Ну же, Колик, — шепчет он, прикусывая нижнюю губу, перетекая ладонями на затылок, не давая тут же отшатнуться, и Рома на пару секунд действительно застывает. Пусть Марат и безбожно напрашивается на то, чтобы его снова отпиздили, прикосновения его тягуче отзываются в каждой клеточке. — Займись благотворительностью ради спасения утопающих… И Рома… не понимает, почему ему не противно. Когда Марат чуть ослабляет хватку на затылке, он наконец отпускает чужой подбородок резким движением, словно обжигаясь. — Блять, Марат! До этого момента, Рома, может, и тот поцелуй в рестике готов был спустить с рук. Занесло парнишу, с кем не бывает? Рома слишком хорошо выглядит, вот и всё. Возможно, он сам на сотую долю был виноват. Пусть Вадим, наконец выползая из недельной молчанки, и просит заглянуть ненадолго просто поболтать, но просит он без должного уважения. Ромке подачки, как и общение с братцем, особо не нужны. Бейджик — первая попавшаяся на глаза возможность вывести того из себя. По приколу подкатить к залипающему на свои перчатки пацанёнку, пока Вадимка маячит на фоне, кажется забавной идеей. Тем более, он все ещё злится из-за Роминой неудачной интрижки с той девчонкой на кассе. Как её там, Ника? Надя? Но сейчас… Рому так раздражают эти ебанутые по своей бессмысленности провокации. Он заторможенно отступает назад, отталкивая Марата от себя со всей силы, и тот врезается в дверной проем, шипя от неожиданной боли. Рома неотрывно смотрит на тихо ржущего Марата: на то, как он откидывает голову назад, открывая вид на торчащий кадык, как на щеках появляются неуместные ямочки, делая его ещё моложе, как чуть дрожащими пальцами он проходится по своим кровящим сухим губам, стирая произошедшее за секунду. Хочется взять его за шею и… Рома трясёт головой. Делает два размашистых шага в сторону замолкшего на секунду Марата и с силой дергает чужую голову назад за черные волосы. Мальчишка вертится во все стороны, отчаянно не желая смотреть ему в глаза, прячась в бессильной попытке увернуться. — Въебать бы тебе за такое еще разок… — рычит Рома. И Марат вместо прежнего сопротивления начинает медленно сползать по стенке, враз теряя всю живость. Сонно говорит: — Давай. Анекдот хочешь, кстати?.. Всё его поведение — сплошной рандомайзер, не поддающийся никакой логике. Рома не удивится, если он в качестве этого самого анекдота сейчас пойдет и бросится из окна. Чисто чтобы удержать планочку. — Ты нарываешься? — Спасибо, что заметил. Сделай уже что-нибудь, я щас с ума сойду… — выдыхает Марат, и в его голосе звучит тотальная безысходность. Рома чувствует, как внутри него бурлит непонятная смесь злости, раздражения и какой-то странной… жалости. Какой. Нахуй. Жалости. К вот этому? Номерок соседней дурки становится жизненно необходим. — Чем ты, блять, занимаешься? — Рома лишь сильнее сжимает виновника происходящего за волосы. — Чего ты нахуй добиваешься? И Марат, отбито растягивая рот в улыбке, отвечает: — А тебя ебёт? Вопрос, как ни странно, помогает прийти в себя. Рома стопорится. Фыркает. Действительно, какого черта? Отбитость Марата и его мотивы — не его, Ромы, проблема. А неправильная реакция его собственного организма — ну разве могут у него быть неправильные реакции? Не-а, Рома образец идеального человека. Просто Марат, сука такая, действительно красивый. Даром, что пацан. Бывает. Просто никто не должен знать — никто и не узнает. Если Марат станет об этом пиздеть, Рома найдёт способ его заткнуть. А пока — плевать. Моральные терзания никогда не беспокоили Рому больше пары минут. Он наклоняется, отбрасывая в сторону всякие сомнения. — Да похуй. — выдыхает прямо в губы, и это «похуй» звучит долгожданным разрешением. Целует глубоко-глубоко, с жадностью, забирая ведущую роль себе. Похуй. Главное на данный момент то, что ему нравится чувствовать, как холодные шершавые руки безостановочно шарят по его горячей коже. Главное, что Марата, распадающегося на кусочки под его руками, хнычущего прямо в рот, хочется целовать. Он не отказывает себе в таком удовольствии. Один раз, как говорится… — Людмила Валерьевна умерла. — говорит Вадим, откидываясь на спинку скрипящего стула, едва заметно постукивая пальцами по столу. Говорит как бы между прочим, чуть склонив голову. В голосе ни капли сочувствия, только равнодушная констатация факта, будто речь идёт о поломке принтера. Они оба знают — о втором Вадим волнуется чуть больше. — Бывает. Скатертью дорожка. Вадим приподнимает бровь с укором — может, ждёт чего-то более эмоционального. Знаете, не каждый день биологические матери помирают. Бесит, что братец всё ещё пытается отыскать в нём зачатки эмпатии. Рома ухмыляется — напомнить ли ему о том, что это и его родная тётка, так-то? Похуизм у них семейное. Сигарета за ухом торчит специально на случай косых взглядов в его квартире, и он неторопливо её достаёт. Зажигает, затягивается. Не чувствует ничего, кроме мелкого злорадства. — Когда? — спрашивает чисто ради приличия, выдыхая тонкую струйку дыма. — Вчера днем, соседка позвонила. — Спилась, наконец? — Спилась. Он кивает, стряхивая пепел. Солнце лижет Вадиму волосы, непривычно растрепанные во все стороны. А Рома ведь ещё гадал, с какой стати братец решил притащиться… Хорошо, что Марата он успел выпроводить за пару часов до этого. — Так а чё вчера же не сказал? — Я хотел. Ради этого тебя и звал, честно говоря… — Ох, как благородно с вашей стороны! — Рома отвешивает ему небольшой поклон головой, и Вадим щурится. — Спасибо, милостивый государь, что не стали травмировать меня по смс, как же я такое горе да в одиночку бы перенёс, да? — Мне показалось, что так будет правильнее. — Ну конечно… У Вадима только правильно и бывает. Даже о таком непутёвом братце продолжает заботиться, вы только посмотрите… — Но потом вы с Маратом устроили цирк, и я вспомнил, что количество клоунов на квадратный метр рядом со мной выше среднего, а вас двоих одновременно я не вынесу. Как он, кстати? — Мне откуда знать? — Рома максимально беззаботно пожимает плечами, поправляя заодно сползающую льняную рубашку. Вадим, к несчастью, с детства слишком смышлёный. Увидит оставшиеся засосы, сложит два и два, и охуеет. Пусть сначала от прошлой Роминой кассирши отойдёт, да? — Я его благородно отмыл и домой отправил. Дальше только твои проблемы. — Пусть только попробует не появиться на вечерней смене… Ладно, чёрт с ним. Похороны завтра. — Говорит Вадим. — Все расходы на мне, если что. — Поздравляю?.. — Он сам и копейки на это тратить не планирует. Вадимкин принтер Рома тоже любил больше. Печатать бумажки веселее, чем хоронить левых людей. Пока из открытого настежь балконного окна слышится скрип прогнившей пожарной лестницы, по которой шляются разжиревшие подъездные коты, Рома интересуется. — Ещё новости будут? Вадим делает глубокий вдох — сдаётся. Понимает, наверно, что начинать читать нотации бессмысленно. Чтобы детки скидывались тебе на могилку, нужно, по крайней мере, не скидывать их в детдом. — Нет. — Славно. — Тебя завтра ждать? — спрашивает Вадим, поднимаясь из-за стола, и Роме не остаётся ничего, кроме как закатить глаза. — Обязательно заскочу, чтобы плюнуть на гроб. — Ром. — Ну а чё мне еще там делать? Посмотреть на рожи дальних родственничков, которым всю жизнь на Людмилку поебать было? Глянуть, как эти пидрилы будут тебе жопу лизать или мне о родственной взаимопомощи втирать? Помнишь, как дедок тот ко мне в автосалон по-братски бесплатно пытался закатить на УАЗ-ике своём? Еблан. Бесплатно только колёса им могу попрокалывать, уж извиняйте. — Даже вспоминать про тошно, и он кривит лицо. — Или предлагаешь с любимой сумасшедшей бабкой про рассаду потрещать, пока её дочурку землей закидывать будут, м? Пиздуй уже, Вадик, и больше ко мне с такими предложениями не подходи… И как только за Вадимом закрывается дверь, а Рома бездумно возвращается на кухню, внезапно увлёкшийся детской идеей с проколотыми шинами, скрежет металла за окном становится слишком громким. Он вытягивает голову, чтобы прогнать распоясавшихся котов — не хочется, чтобы они снова пролезли на балкон и снесли ему старый фикус. Но вместо кошачьих лап на балконный парапет встаёт чья-то нога в обшарпанных кедах. А за ней и вторая. — Что за… — Бля-я-я! — слышится звонкий голос, после того как Марат просовывает голову внутрь, теряет равновесие и следом падает мордой в пол, задевая горшок ногой и разбивая его следом. Рома так и застывает с приоткрытым ртом, силясь выдавить из себя хоть что-то. — Ты… — Колик, какая встреча! Скучал? Ох, спина… — Говорит этот обдолбыш, резво вскакивая на ноги. — Ну наконец-то Жёлтый свалил! Я думал, весь день под солнцем на лесенке вашей проторчу, все лицо обгорело, глянь! От соседки сверху привет, если что — я твой племянник, плюс у тебя рожает собака, ничего не знаю. — Марат перепрыгивает осколки несчастной вазы, путаясь в ногах. — Ой, и от Насти тоже пламенный салют! Она просила прям поджечь и запихать его тебе во все имеющиеся щели. Или мне, постойте-ка… Рома издаёт непонятный звук — что-то между смехом и нервным срывом. Марат, видимо, сгонял обратно в ресторан, чтобы сменить одежду, и сразу же припёрся обратно. Рома закатывает рукава — грустно будет испачкать кровью последнюю чистую вещь — и произносит: — Что, блять, непонятного в предложении — больше ко мне не суйся? — Твои глаза вчера шептали мне другое… — с придыханием произносит Марат, опуская руки ему на плечи, неровно проходится по ключицам. Смотрит Роме в лицо. Выдает. — Сбрей брови, по-братски, а? Смотреть больно… Марат в июле — моторное масло. Грязное, липкое, черное месиво. Въедается в одежду похуже мазута. Рома раздражённо скидывает с себя руки, но они возвращаются обратно уже через секунду. — Ну так вали отсюда нахуй. — Не могу. — Марат проходится пальцами по щекам, и Рома перехватывает их, сжимая до чужого шипения. — Да бля! Ты мне… — он кривит лицо, недовольно выдаёт, — ты мне нужен. Рома смеётся. Серьёзно? — А ты мне нет. Марат довольно вскидывает голову: — Знаю! Поэтому я пришёл тебя шантажировать. Выбирай: либо ты разрешаешь мне перекантоваться у тебя — чисто эту недельку, клянусь! Либо я прямо сейчас разворачиваюсь и сигаю из окна, а Жёлтый наконец понимает смысл отосланного ему завещания с просьбой винить во всем тебя! Как тебе? — Предсказуемо. — Вздыхает Рома. Вадима на секунду даже становится жаль. — Давай ещё раз, Маратик. Ты вчера ни с чего въебал мне в рестике, отколов прекрасный белый клык и почти сломав нос… — Сорян, но подкаты у тебя отстой. —… потом припёрся сюда и попросил тебя выебать… — И жертва в этой ситуации конечно же ты… — …сегодня снёс мне горшок и опозорил в глазах соседки, а теперь ещё и шантажируешь своей смертью? Марат гордо кивает: — Ну да. Проблемы? — Во-первых — хоть сто раз сдохни под моими окнами — мне кристаллически поебать. Усёк? Во-вторых — на чём ты сидишь? Нет, вот правда. — уточняет Рома, чтобы потом точно знать, что сообщать работникам больничек. Если он не рассчитает и сломает пареньку пару рёбер, можно будет расписать это как несчастный случай. Ну да, ёбнулся из окна. Не поймите неправильно, с ним такое часто бывает. Соседка сверху подтвердит. — Да ни на чём! Тебе от нарколога справку притащить, может? Хотя я бы на твоем месте больше о всяких ЗППП волновался, знаешь… — Марат склоняет голову вбок, закусывая губу. — Бедняжка Жёлтый, единственный брат — и тот пидор. Теперь ещё и спидозник. В этот раз Рома бьёт его первым. В челюсть, чтобы у обдолбыша пропала способность открывать рот. Но Марат так и не затыкается, решая параллельно комментировать происходящее: — Мимо! Ранен! Ох, а вот это хорошо… Мелкий и шустрый, он пытается уворачиваться от несильных ударов, но в узком пространстве кухни пару раз ему всё же прилетает. Рома старается больше не целиться в лицо — жалко красивую мордашку. Когда Марат наконец падает на пол, сжимаясь от удара коленом по животу, он, тяжело дыша, стирает выступивший на лбу пот рукавом рубашки: — Успокоился? — подпинывает в бок, чтобы перевернуть того на спину. — Убит. Вместо того чтобы злиться очевидному проигрышу, Марат лыбится. Его лицо в крови, из разбитой губы течёт алая струйка, но при этом он выглядит чертовски довольным. — Какого хуя ты… такой? — Рома обводит его взглядом с головы до пят, пытаясь донести свою мысль. Но Марат понимает и без этого. Пожимает плечами. — Вот честно. — А если я не хочу честно? Рома ещё раз внимательно рассматривает такие правильные черты лица и настолько же неправильный, догорающий огонёк в глазах, и разумно решает просто плыть по течению. Роме, на самом деле, так лень копаться в чужих мозгах. Похуй. — Тогда заткнись. Рома неспеша опускается на колени, смахивая с чужого лица черные волосы, лезущие в глаза. Марат светлеет, нервно облизывая губы: — Так ты меня больше не выгоняешь? — С тебя десятка за сколотый зуб и разбитый фикус. И не дай бог кто-нибудь узнает… — По рукам! — перебивает его Марат, даже не пытаясь поспорить с условиями. — Только у меня на карте два с половиной рубля. Рома зеркалит косую улыбку. — Отработаешь. — А если и поймают, его будет не жалко. — Как часто погромом чужого имущества занимаешься? Марат в июле бессвязный, бессмысленный, бредовый, как сон во время горячки — ни начала, ни конца, ни ясного сюжета. Выбросить да забыть поскорее. Но Рома решает все-таки немного на него посмотреть. Побаловаться. Прикольно же, ну. Попытки в позитивное мышление оканчиваются так — он, Колик, и три часа на электричке. Ещё столько же на автобусе. Посёлок городского типа где-то в ебенях, название которого Марат даже не пытается запомнить. И семнадцатое число на календаре. Они пешочком бредут по полупустой улице. Усилившаяся после поездки тошнота, еловые веточки, встречающиеся под ногами, небольшой гомон где-то внизу, внутри начинающегося подлеска — ничего из перечисленного Марату не нравится, и ноги наполняются ватой с каждым шагом. — А мы куда?.. — спрашивает он, по-детски желая схватить Рому за руку. Спрашивает, хотя уже замечает железные погнутые ворота с ржавым крестом над ними. — На кудыкину гору. — Ага. Ебучий Колик тащит его на похороны. Хотел отвлечься? Получай. До этого момента Марат (целых два дня!) считает Рому почти что подарком судьбы. Эдаким лотерейным билетиком с выигрышем в жалкие сто рублей. Пусть и потратил на него столько же, но суть-то в позитивных эмоциях — вау, окупилось (вчера он смог поспать нормальные пять часов, это ли не чудо?). Но Колик, конечно, ни разу не билет. Колик — налог в сто тысяч процентов с выигрыша. Вселенная заботливо напоминает о том, какой же Марат долбоёб. Второй год не в состоянии хотя бы ради банального уважения сходить ни к родной матери, ни к ней, потому что не хочешь чувствовать вину? Вписываешься в сомнительные авантюры прямо накануне очередной годовщины, лишь бы лишний раз не вспоминать о ней же? Умница, так держать, лови ответочку. — Да там, телка с нашей улицы добухалась наконец. — отмахивается Колик на вопрос, а к кому они вообще идут, подталкивая окоченевшего Марата ближе к забору, за которым в ряд выстроились чужие могилки. — Мы ненадолго — чисто на рожу глянуть в последний раз. Че встал? Захочется пенсионера левого засосать — валяй, только бабку в гробу не трогай, будь умницей… Марат почти смеётся. Почти — лицо растягивает натянутая полосочка рта, но губы предательски клинит на полпути. Может, он до конца дня так и замирает с этой ебланской недо-улыбкой на одну сторону. Марат хочет сказать, что у него три из пяти признаков инсульта, но тогда Колик украдёт шутку про то, что его можно будет закопать тут же. — А проколотые колёса?.. — спрашивает он вместо этого, так и не двигаясь с места. — У меня пиздатее идейка появилась. Оставим на десерт, когда они обмывать в «Дорожное» уйдут, пока обстановочку оценим. — Рома останавливается напротив припаркованного перед кладбищем старого УАЗика. Оглядывает территорию вокруг, несильно стучит по грязному окошку. — Ну и развалюха… Светит солнце. Слышится чей-то надрывный плачь изнутри кладбища. Рома снова переводит взгляд на Марата: — Долго там ещё торчать планируешь? — Я… — появляется неспособность связно разговаривать, и вот у него четыре из пяти пунктов. Немеет левая часть тела, за которую нетерпеливо хватается подошедший Колик — пять. Он пережимает себе разболевшееся запястье - немеет правая, и вот план перевыполнен. — Пошли уже, додик. Надо успеть, пока Людмилку закапывать не начали. Марат ничего не уточняет у Ромы, потому что Рома за эти дни ничего не уточняет про него. Просто кивает, решаясь: — Пошли. И все эти подмосковные ебеня, косые брови Колика, засевшие в голове и вновь всплывшие на поверхность картинки их Казанского кладбища, жгущее запястье просто смешиваются в один отвратительный комок тошноты. И всё, что он помнит из оставшегося дня — охуевшее лицо Вадима («Это ещё что такое…»), который вылезает из-под горы чеков на кассе, чтобы терроризировать Марата даже здесь, и небольшой рассказ об устройстве замочных скважин у старых машин от ебучего Колика. Чудесный день. Чудесный.