Чушпаны

Если спросить Марата, в какой день всё начинается — он пожмёт плечами. Концы света не начинаются внезапно. Тупо думать, что зомби-вирус появится из ниоткуда за день, а о летящем на Землю метеорите расскажут по новостям за две секунды до столкновения. Даже восстание машин зарождается уже сегодня. Концы света не начинаются внезапно, они сияют предупреждающими знаками — «вам всем пизда». Жаль, что он эти знаки стоически игнорирует. Может быть, заметь он происходящее чуть раньше, можно было бы заиметь крошечный шанс спастись. Вколоть вакцину и запереться в бункере, залезть в последний космический корабль и из безопасного космоса смотреть, как горит родная планета, вовремя написать чату GPT «спасибо за домашку, буду должен» и не беспокоиться о порабощении. Поздно пить Боржоми, когда почки отвалились. По крайней мере, он полностью осознаёт, что что-то пошло не так уже в ноябре. Тот знаменательный день, за минуту которого он отдал бы полжизни, без сомнений становится тем самым концом его личности. Её началом. Кульминацией. Он отдал бы пол жизни, потому что вторая половина остается для Андрея, который бездумно лежит на нем, пальцами отстукивая по крошащимся от счастья рёбрам непонятный ритм (сердце его впитывает, подстраивается и стучит в унисон, кардиологи больше никогда не увидят той рваной недолесенки-предгорья на его кардиограмме. Она безнадежно разъебана в труху этим неровным стуком.) Андрей играет абсолютно нечестно, потому что не торопится отменять свои дебильные правила. Но сам — главная несправедливость вселенной — сам он начинает касаться Марата. Все незаметные для самого Андрея жесты — безобидные подзатыльники за глупые выходки во время смен, тычки в рёбра на занятиях, тормошение за плечи по утрам, в попытках заставить сделать базовую разминку — копятся, как снежный ком, и в конечном счёте выливаются в это. — Не шевелись. Марата не нужно об этом просить — он ни за что не встанет с места добровольно. Он срастется с мокрой плиткой, сгорит от тепла чужого тела заживо, иссохший труп найдут археологи будущего. Не шевелись. Если бы он мог рыдать — он бы рыдал. Не теми театральными слезами, которые можно выдавить в два шага — зажмуриться на десять секунд, распахнуть глаза и, не моргая, смотреть в одну точку. Простой фокус, чтобы давить из себя слезинки, как пасту из пустого тюбика. Замечательная штука, чтобы давить на жалость. Яся летом врубается в то, что он врет, только на вторую неделю исполнения этого трюка. Жёлтый — через две с половиной секунды. На Андрее он пробовать не хочет. Для Андрея — все только натуральное, естественное, от чистого, как ободок унитаза, сердца. Если бы он мог… Марат ведь говорил, что не может терпеть Святика?.. Своим появлением он отвоёвывает себе самый большой котёл в аду. Марат не слышит, что он там говорит, но Андрей вздрагивает, резко вскакивает на ноги. Те ноль целых ноль десятых сантиметров между ними внезапно превращаются в километры. — Я… Андрей смотрит на Марата испуганными глазами, смотрит на свои подрагивающие пальцы, остервенело проходится ими по футболке, пытаясь стряхнуть с себя что-то, шипит на смеющегося Свята, и без объяснения уматывает в раздевалку. А объяснения здесь жизненно необходимы. — Святослав Игоревич. — Марат не встаёт, снова закрывая лицо руками. Трагедия похуже Помпеи. — Ходи и оглядывайся. Ходи и оглядывайся… Андрей уходит домой один, и перед отбоем даже не пробует очередной метод для его усыпления. Марат пытается что-то спросить, но Андрей только бьёт его по протянутой руке. — Договаривались же, ну? — выдыхает раздражённо и отворачивается к стене. Марат сходит с ума. У него жесткая передозировка внезапной тактильностью Андрея, хроническая недостаточность его касаний в крови. Наутро всё становится хуже, и тот вовсе сбегает к себе в общагу. Марат истерически не врубается в происходящее. Что на этот раз он сделал не так?.. Вроде бы — молчал, ни слова про прекрасную мать Андрея и все проистекающие от неё проёбы; ручки — вот они, чуть подрагивающие, не пытавшиеся сделать ничего противозаконного; даже синяков не осталось после того прекрасного падения на кафель, хотя все чаще хочется, чтобы были. Может быть, Андрей наконец понял всю безнадёжность его положения и разумно решил свалить? Или в конце концов разобрался в происходящем, считал все намёки и решил послать его нахуй?.. Он теряется в догадках. За пару дней Андрей перекидывается с Маратом максимум тремя фразами, две из которых не содержат в себе ничего, кроме привычных оскорблений. Третья гласит: — Не лезь, я думаю. Чучело. Он не может понять, почему Андрея начинает штормить, как лодку в бесконечной буре. Когда волны чуть больше его многоэтажки, жуткий ветер, гром, гроза. Приборы заливает водой, электрика коротит, бьётся током. Восьмая трагедия света, девятый вал Айвазовского, десятый дантист, который пасту не рекомендует. По смешному стечению обстоятельств всё это летит в Марата. — Я больше не буду. — говорит он на третий день кораблекрушения. Трюмы пусты, команда в бегах, капитана сожрали крысы. Андрей сидит на его кровати, как ни в чём не бывало. — Падаю ниц, прошу прощения за все совершенные грехи. Андрей перелистывает страницу толстой тетради: — Какие грехи? О, если бы он, блять, знал… — Абсолютно все. И если Марат ждёт пощады — он её не получает. Только путается ещё сильнее. — Хорошо, — кивает Андрей. — Ты прощён. Марат хлопает глазами: — Спасибо. А теперь можно узнать, за что я прощён?.. — За все грехи, конечно. Один-один. Он обязательно повесится. — Да чего ты? — Андрей фыркает, глядя на его страдания. — Вахит просто написал вчера, что меня Евгеша потеряла. Опять выселением угрожала, мол, не появляюсь — значит и комната не нужна. Достала ужасно, но правила есть правила, видимо. — Нет таких правил. — Марат хмурит брови. У него тут личностный кризис, а всякие комендантши себе Андреев забирают. — Устроим бунт, свергнем злую тираншу. У меня есть электрошокер и лопата… Андрей закатывает глаза: — Я в тебе не сомневался… Но комната мне всё ещё нужна, сам понимаешь. Прости, что тебя не предупредил. Я просто опять разозлился на неё жутко, Святослав ещё со своими намёками непонятно на что, и меня в моменте так закоротило… Ты бы ещё в эту смесь гремучую сунулся, и пиши-пропало. Трупом одной Евгении Васильевны бы не обошлось. На самом деле, он не очень-то уж и против быть убитым Андреем. Звучит заманчиво. Звучит красиво. — Я пока что нужен тебе живым? Мило. Но лучше уж на мне срывайся, чем всю эту муть опять копить. — Никому не хочется повторения того нервного срыва, да? Он осторожно спрашивает, стараясь не выглядеть слишком подавленным. — И что теперь? Ты переезжаешь обратно?.. — Разберусь с тобой, и обязательно перееду. А пока просто захаживать иногда буду к ней. Отмечаться. Спина расслабляется, и Марат выдыхает. Он не знает, насколько сильно его бы вышиб из колеи внезапный отъезд Андрея. — И пока я вспомнил, — добавляет он устало, — Наташа ждёт нас в гости завтра. Ты приглашён, отказы не принимаются. Она что-то говорила про свою учёбу в медицинском, может посоветует хоть что-нибудь… Марат подозрительно интересуется: — Ты разве не говорил, что хотел с медицей куда-нибудь сгонять, пока выходной появился? Андрей безнадёжно бьёт себя тетрадью по голове. Вздыхает: — Хотел. Но решил, что сначала ты и твоя бессонница, а потом Ирина. Марат практически пищит. — Ну привет! — Наташа смахивает блондинистую кудряшку с лица, поправляет съезжающий передник. Шире открывает входную дверь. С кухни тянет чем-то сгоревшим. — Заходите быстрей, у меня там рыба в духовке второй раз на тот свет отправилась, наверно. — Привет. Смотри, кого я притащил. Андрей предупреждающе ему улыбается, напоминая об инструктаже. Его снова бросают в яму под названием «первые два правила». Марат кивает. Слава богам, касаться родственников Андрея ему не запрещено. — Мадам. — он припадает с поцелуем к руке, делает небольшой реверанс. Красота у них семейное, а выпендриваться ему никто не запрещал (возмущённый выдох сзади, видимо, говорит о том, что это подразумевалось между строк. Как жаль, что он не умеет читать). Двоюродная сестра и её парень — это ведь почти знакомство с родителями? Он произведёт настолько пиздатое впечатление, что все будущие Андреевы невесты ещё локти кусать будут. Наташа тут же забивает на горящую в духовке рыбину. Будущие невесты-Марат — ноль-один. — Знаменитый Марат собственной персоной! Ну наконец-то воочию вижу, Андрей столько рассказывал. — Правда? — он переводит взгляд на Андрея, но тот отмахивается. — Не обольщайся, всего раза два упомянул мимоходом… — Каждый раз про тебя говорит. — предательски перебивает его Наташа, и Марат теперь любит её ещё сильнее. — Только плохое. — скрещенные руки выдают Андреево недовольство, и он мечет возмущенные взгляды с Марата на сестру. Не помогает. — Даже фотки твои показывал. — гадко добавляет она. — У тебя есть мои фотки?.. — У меня больше нет сестры. — Я готов быть вашим братом! — выступает он добровольцем. — Раз уж в первый раз не выгорело… Наташа хлопает себя по лбу. — Точно! Рыба! Вы двое — мыть руки, и за стол! Пусть квартирка и съемная, но Марат погружается в её уют с первых секунд. Комнаты у него в квартире всегда казались слишком тревожными. Пустота преследовала его в каждом городе, куда бы они с отцом не перебегали. Бардак, который он устраивал, не помогал прогнать это противное чувство брошенности. Скользкая звенящая тревога так и оставалась с ним. Он любил присутствие Андрея рядом за то, что с ним всегда становилось чуть легче. Да что уж там, даже Колика он за это любил. Квартира Наташи хоть и небольшая, но удивительно комфортная. Светлые стены, окрашенные в нежно-кремовый цвет, мягкий теплый свет, разбросанный по углам, деревянный пол, тихо скрипящий под ногами, растения в горшках разных форм и размеров, расставленные то тут, то там. Даже пахнет у неё чем-то до смерти знакомым. Домашним. На кухонном подоконнике тоже зеленеют пряные травы в горшочках, и Марат теребит их за листья: — Квартира чудесная, прямо как вы! Ещё и садоводством занимаетесь? Наташа все ещё воюет с карасём, и не сразу понимает, о чём он говорит. — Ты про заросли эти? Не, не мои — Вова решил в огородники податься. Вот, развлекается. Пусть имя и режет слух, но Марат старается не подавать вид. Нельзя же всю жизнь от него шарахаться, честное слово. — А где, кстати, ваш многоуважаемый возлюбленный? Мне так не терпелось и с ним познакомиться, по Андреевым рассказам — великой доброты человек. Жаль, фоток нет. — Ага, сама не в восторге. — Она откидывает ошмётки фольги. — Не фотогеничный, говорит, а мне страдать без совместных снимков. Даже на холодильник повесить нечего. — Безобразие. Если бы было позволено, я бы с вами каждый день фотографировался! Кстати говоря… Но Андрей мигом прерывает его попытку достать телефон, хлопая по рукам: — Кстати говоря, реально, а Вова-то где? Дымящаяся тарелка с многострадальной рыбиной опускается на стол. Наташа устало откидывает рукавицы, снимает передник. Накладывает им горячую запеченную картошку, наливает чай. Наконец, садится, и вздыхает: — Угадайте с трёх раз. Кто не угадает, тот моет посуду. Андрей перестаёт сдирать чешую: — В больнице опять, что ли? Марат не слишком вникал в травмы этого Вовы. Что-то с ногой у него там, да? Или с головой… — Не опять, а снова. — кивает Наташа. — Но просил не говорить — государственная тайна. Позорник. — Опять хуже стало? Вилка из её рук раздражённо ложится на стол. — Да дурак он. Решил, что разберется с этими гопниками сам, он же у нас эффективнее полиции в десять раз работает. Операция в конце декабря — а ему по боку! Нога-не нога — начхать! Мы идём вершить справедливость. — кудри возмущенно отбрасываются за спину. — Толика своего пытался найти, а вместо этого на шпану напоролся, и опять двадцать пять. Спасибо, что живой. Не говори, что я говорила, но как он вернётся — я ему вторую ногу тоже сломаю. Будет дома сидеть, идиота кусок. Марат заочно ему сочувствует. Рест ин пис, Вова. Андрей грустнеет: — Так он снова колено повредил? — Не то чтобы повредил, — уже спокойнее отвечает она, — но я решила его всё-таки впихнуть в больничку. Пусть отлежится, над поведением подумает. Иногда только насильственными методами и приходится действовать… Ладно, больше никакого Вовы на сегодня, даже из больницы настроение мне портит! У вас как дела-то, друзья мои? Сто лет не виделись! Когда Андрей зевает в шестой раз и почти сшибает локтем свою кружку — очная ставка с комендой и несколько закрытий подряд не проходят бесследно, Наташа отправляет его подальше с кухни. Марат вызывается добровольцем по уборке — наловчился за прошедшие недели, мытьё посуды уже не кажется адски скучным занятием. Только если совсем немного. Его всё ещё бесит ощущение жира на руках, а запах ацетона он любит больше, чем все эти отдушки в средствах для мытья. Эстетика клинкор точно не для него. — Жалко, конечно, что ты с Вовой не познакомился. — говорит за спиной Наташа. Марат кивает. — А мне-то как жаль. Скучные люди на гопников не охотятся и по больницам не лежат. Вы не интересовались, может ли он размахивать своей тростью, как боевым шестом?.. Она фыркает, забирая у него из рук вымытые тарелки и складывая их в шкаф. — Я могу уточнить. И перестань выкать. Я тебя всего лет на пять старше. — Слушаю и повинуюсь. — он вытирает руки цветастым кухонным полотенцем, и взгляд цепляется за ногти. Опять краска облезла… Наташа — святая женщина — это замечает и предлагает: — У меня есть красивый черный лак. Держится хорошо, проверено подростковыми годами. Хочешь перекрашу, пока время свободное есть? Всё лучше, чем самому мучаться. — Да не, спасибо. — Марат падает на стул, складывая костлявые ноги под себя. Жутко хочется немного похвастаться. — Мне Андрей потом переделает. Не то чтобы ему настолько нравится ходить с чёрными ногтями. Ещё в сентябре стереть собирался. Но ему нравится, что так у него есть легальная причина держать Андрея за руки. Даже если для Андрея это ничего не значит. — Ты не представляешь, насколько я рада, что у него наконец появился нормальный друг. Наташа садится рядом, несильно толкая его в плечо. Марат неловко приподнимает уголки рта. — Рад ли Андрюша — вот в чём вопрос?.. — Рад, конечно. Не обращай внимания на то, что он грубит иногда. — поддерживающе говорит она, и Марат переводит взгляд на подоконник, заставленный цветами. — Ему бы привыкнуть — раньше-то всегда сам по себе таскался… — Гордый волк одиночка? Наташа улыбается: — Скорее, уличная дворняжка. Его бы приручить — домой занести, за ухом почесать, понимаешь? — Разве тут приручишь, если он только и делает, что кусается в ответ?.. Или это я просто не знаю, что делать. Пусть Марат почти смирился, иногда всё равно бывает тоскливо. Может быть, просто он не тот человек, рядом с которым Андрей мог бы расслабиться. — Понять и простить? Проблема не в тебе. — она грустно пожимает плечами, пододвигая ближе миску со сладостями. Марат выбирает самый цветастый фантик. — Не то, чтобы у Андрея было радужное детство — совсем нет, если на чистоту. Не удивляйся, что он такой закрытый и резкий местами. Просто попробуй не слишком давить, хорошо? Я, конечно, понимаю, что он тебе нравится и всё такое… Марат давится шоколадкой. — Я- я не… он не… — Нравится, как друг, конечно. Очень-очень хороший друг. — Наташа, улыбаясь, со всей силы лупит по лопаткам, пока он смущенно кашляет. — Эх, Марат… Держи, воды выпей. Мне трупы в квартире не нужны. — Как ты?.. — Ой, даже не знаю… Попробуй для начала иногда взгляд отрывать от него, хоть какая-то маскировка. — Марат позорно опускает голову на стол. Наташа понимающе гладит его по спине. — Я пережила — и ты переживёшь. Нет, вот реально грустно, что Вовы нет… — Оставайся на ночь тоже? — предлагает она переду уходом. Марат старается не слишком шуметь, чтобы Андрей, спящий в зале, не подскочил. Пусть отдохнёт наконец нормально в знакомой обстановке. — У нас раскладушка запасная есть, пижаму тебе выделим из Вовиного гардероба… — Благодарю от всего сердца за предложение, но вынужден отказаться. — он отвешивает прощальный поклон. Как бы не было комфортно, Марату не хочется засорять собой пространство. Он прекрасно знает, что иногда его бывает слишком много. — Спасибо этому дому, пойдём к другому! Владимиру огромный привет и скорейшего выздоровления. Тебе спокойной ночи, счастья, здоровья, любви, удачи, чуть поменьше прозорливости, но это уже личное пожелание… Наташа крепко его обнимает. — Ну и дурилки же вы все. Сердце предательски щемит. По крайней мере, теперь он вне конкуренции, да?.. До квартиры он, конечно, не доходит — нет настроения туда возвращаться. Андрей находит его в парке неподалёку. — Клянусь, я установлю тебе приложение для отслеживания местоположения. — Марат медленно моргает. — Ты почему не дома? Сначала он думает, что снова начались галлюцинации на почве недосыпа. Природа не терпит пустоты, и бессонница процветает пуще прежнего. Организм творит что-то невъебически отвратительное — действительно начинает брать из поступающей в организм еды энергию, и настойчиво существовать-существовать-существовать. А о том, что Марату категорически нужны передышки от этого существования, организм вспоминать не хочет. Аварийные рычаги не срабатывают — никакого экстренного торможения, никакой перезагрузки системы. Марат думает, что снова начались галлюцинации, и поэтому не спешит ничего отвечать. Тут как с диким медведем (с белым-белым медведем, у которого безумно красивые глаза-проруби и красные от ночного холода скулы) — прикинься мёртвым, и он отстанет. Притворись спящим, и он съедет обратно в общагу, потому что успешно завершил жёлтое-жёлтое задание по его нейтрализации. Подожги машину, и сгори в ней. Выполни своё предназначение, чтобы белый-белый медведь мог спокойно идти дальше и жить своей жизнью. Он посильнее кутается в куртку, прикрывая глаза. Дыхание вырывается клубами, быстро растворяясь в холодном ночном воздухе. — Эй, я сам с собой разговариваю? Ты меня слушаешь вообще? Как жаль, что так невовремя разрядились наушники. Интересно, сильно ли обидится Колик, если он решить сгореть именно в его зеленой развалюхе?.. Когда Марат оказывается сброшенным со скамейки в сугроб, он решает, что сильно. — Земля вызывает Марата! — горсть снега оказывается брошенной в лицо, и он, шипя, скорее стряхивает её заледеневшими руками. — Приём! — Не-а. — Говорит он и тянет Андрея за темный рукав куртки к себе. Не галлюцинация. Куртка под руками шершавая, холодная — настоящая. — Это Марат вызывает Землю. Оп-па! И Андрей валится следом, лицом ныряя в сугроб. Он возмущенно мычит, а затем принимается забрасывать Марата снегом в ответ. — Холодно! — кричит он, безуспешно пытаясь защищаться. Снег попадает за шиворот, быстро тает, стекает вниз по спине. Пальцы дубеют с каждой секундой, но это неважно. Андрей смеётся вместе с ним. — Всё-всё, я сдаюсь, слышишь?! Люди добрые, убивают! В парке никого нет, и Марат это знает. И Андрей знает тоже, но всё равно шипит: — Тс-с! Дурак что ли? — Ты первый начал! А если я теперь заболею? Пневмония, ангина, катаракта, геморрой… — Гайморит. — поправляет его Андрей, вставая на ноги, отряхивая тёмную куртку от снега. — И он тоже. Ты что, совсем меня не… — он снова спотыкается в словах. Белые медведи-дворовые щенки иногда так жестоки… — Тебе меня совсем не жалко? — Это новый метод заставить тебя спать. — Вечным сном? Очередная порция снега летит ему в лицо. — Про метод бомжа никогда не слышал? Сейчас замёрзнешь, потом в тепло тебя вернём, и вырубишься, как миленький. Давай, подъём. — он протягивает руку. Марат зависает — почему-то не может её взять. Но и оказывается не в состоянии оттолкнуть. Он шмыгает носом, нерешительно трёт ладони друг о друга. Тусклый свет фонаря над ними холодит щёки. Он спрашивает: — Почему ты шарахаешься моих касаний?.. — Я не шарахаюсь. — Я вроде не заразный даже. — продолжает он, рассматривая бледное недовольное вопросом лицо Андрея. — Педиатр ничего не нашёл, по крайней мере. Хочешь, справку покажу? — Пошли, Марат. — Наташа сказала, что я слишком на тебя наседаю. Почему ты не у неё, кстати? — сообщает он, падая спиной в снег. Устраивается поудобнее, собираясь здесь ночевать. Зимовать. Строить берлогу, искать горящую машину. — Я слишком на тебя наседаю? Андрей садится рядом, дует на руки, пытаясь согреться. — Нет. Наверно, нет. Я просто не понимаю, зачем ты это делаешь. Марат чуть привстаёт на локтях, удивлённо приподнимает брови: — Серьёзно? Тебе разве не становится спокойнее, когда ты физически чувствуешь рядом кого-то ещё? Когда можешь зафиксировать его присутствие, проконтактировать с ним? — Андрей моргает заледеневшими ресничками. Не врубается. — Бля, да даже в семье у вас разве не принято обнимать друг друга?.. Проявление привязанности, забота, туда-сюда. Разве плохо? До всей хуйни лично у него так и было. — Я…я не знаю. Нет, правда, у нас только если на прощание перед какой-нибудь дальней поездкой обнимают. Или если не виделись пару месяцев. Забота ведь не всегда должна быть чем-то настолько показательным? Мама — она ведь заботилась — заботится — обо мне. — неуверенно произносит Андрей, подбирая к себе ноги. — Я обут, одет, не голодаю… Марат не чувствует ног. С соседней ёлки падает сугроб, нарушая тишину парка. Он всё ещё старается контролировать то, что говорит. Он нарочно не позволяет себе сдвинуться с места. — Почему сразу показательное? Ты вот мне дорог, и если я хочу тебя обнять — разве это плохо? Если я хочу лично тебе сказать, что ты самый замечательный мальчик, мой ангел-хранитель-спаситель и далее по списку — разве это плохо? — Это… — Андрей сводит брови вместе чуть сильнее, а затем и вовсе роняет лицо в ладони. Негромко говорит. — Я не знаю, это… странно? Я не привык к такому. — Иногда полезно выворачивать всё наружу и выставлять напоказ. Знаешь, пока не поздно. — Марат пожимает застывшими плечами, поднимает голову. Звезды сегодня ярче, чем обычно. Андрей молчит. Молчит долго — спутник в небе успевает пролететь с одного края неба на другой, задевая по пути свет фонаря, прошивая ветви елей. — Пообещай, — наконец произносит он, прокашливаясь, — что в твоих бесконечных касаниях нет никакого подтекста. Концы света не наступают внезапно. Но они обязательно наступают. Марат поворачивает голову набок, и шейные позвонки отзываются скрипом дверных петель. — Так ты над этим думал последние дни? — Да Святослав начал что-то. Опять. И меня заклинило, я же говорил… — Андрей трёт глаза, зевает. — Я пытался разобраться, но тысячи слоёв твоей постиронии меня убивают. Марат почти что смеётся. Тысячи слоёв постиронии — единственное его спасение. Подтекст, конечно, есть — жирный и грязный, как масло во фритюрах под вечер, но он ничего не собирается с этим делать. Сдался он Андрею со своей влюбленностью долбоёбской, да?.. — Никакого подтекста, Андрюш. Расслабленный выдох только подкрепляет его предположения. — Слава богу. Не то чтобы я сомневался, просто иногда ты пугаешь… — Да забей, просто я тактильный человек. Полу-ложь, с другой стороны, та же полуправда. Стакан наполовину полон, стакан наполовину пуст. — Верю. — стакан разбит об голову, и осколки он собирается оставить себе. Наверное, смешнее всего то, что Андрей и правда верит. Смешнее всего то, что Андрей правда не понимает, что творит, когда поднимается на ноги и тянет руку во второй раз. Он давит из себя улыбку. — Пойдём домой уже. Последней каплей оказывается следующий вечер. Марат, почти смирившийся со своим плачевным положением, отправляется в аут. Дорогая Наташа — о, он её проклинает. Благодарит от всего сердца. Проклинает снова. До пятого колена, чтобы все её внуки и правнуки были счастливы. Умерли в один день. — Снимай футболку. Андрей складывает руки на груди. Ожидающе смотрит. Марат сглатывает, в голове рассчитывая траекторию прыжка со своего этажа. Выживет ли? Хорошо, если нет. — А может не надо?.. Я клянусь сегодня нормально поспать. — Как будто я для себя стараюсь. — Андрей закатывает глаза, и подходит ближе. Марат отползает в угол кровати. — Наташа сказала, что всё из-за мышечного напряжения. А она медик, на секундочку. — Но она поступала на патологоанатома, и ушла через полтора года… — Марат. Я же не капельницу предлагаю поставить или пять км перед сном босиком пробежать, ну? Просто мышцы тебе разомну, давай без твоих сценок. — А может я в футболке же останусь?.. Попытки остановить происходящее не приводят к успеху. — Ага, а эту штуку от Наташи я просто так тащил. — Андрей вертит перед его носом зеленым бутылёчком, воняющим всеми известными травами. «Сибирский бальзам»? Серьёзно? — Ты или не ты там тактильность любил? Он молчит. Андрей бросает уговоры: — Ну, как хочешь, я сейчас сам сниму… — Нет!!! — Такого он точно не выдержит. — Ладно, ладно, стой! Никаких резких движений! Марат снова в глубочайших сомнениях трёт руки. Сложно ли будет вывихнуть запястье, чтобы не пришлось ничего снимать?.. — Только не шугайся. — Решается он наконец. Теребит в руках край хлопковой ткани, шмыгает носом. — Я в прошлом художник, моё тело — лучший холст, тыры-пыры, в жопе дыры… Марат рывком снимает футболку. Неуютно передёргивает плечами, комкая её в руках. — Ой-ёй… — тянет Андрей. Не сильно обнадёживает. Поэтому он и не хотел ничего показывать. — Я думал, ты просто худой кошмарно, поэтому без верхней одежды не показывался… — Я дрыщ — и я этим горжусь. — говорит Марат, не решаясь открыть глаза. — Ты сам себя так? — Типа. Ну и немного Колик — всё то, что косое. И на спине. Андрей ничего не говорит. Разглядывает. Пара десятков секунд молчания — медленное погружение в воду. Наверно, теперь у него клаустрофобия. — Можно? — Можно что?.. Марат вздрагивает от неожиданного касания — твёрдые подушечки пальцев проходятся по коже, и он распахивает веки. Андрей, сосредоточенно сжав губы, осторожно ведёт рукой под ребром — там, где красуется самая свежая из татуировок. Та, что упорно не хотела заживать. Марат нервно сглатывает. Холод лижет поясницу, как всегда горячие пальцы Андрея контрастом вышибают из него все адекватные мысли. — Одиннадцать — одиннадцать? — спрашивает он, обводя по контуру черные числа. — Какой-то тайный смысл? Памятная дата? Символ удачи? — Распродажа на Алиэкспресс… — шепчет Марат, делая шаткий вдох. Кожа головы немеет. Андрей громко фыркает: — Давай серьёзно. — Серьезнее некуда. — кивает он. Руки сжимают покрывало. Пальцы перетекают чуть ниже, живот нервно поджимается — Андрей тычет в скучный смайлик: — А это? Почему перевернутый? — Это Альбина. — хрипло говорит Марат, пока кровь всё отчетливее начинает стучать в ушах. — Мне было скучно. И я решил, что будет с кем поговорить ночами. Повернул её к себе, чтобы глаза в глаза. Она знает все песни Стрыкало наизусть. — Но не по своей воле? — Не, ещё как по своей. Ты бы слышал, как она рыдала, когда узнала, что группа распалась. — мысли крутятся только вокруг Андреевых пальцев на коже, и он несёт абсолютную ахинею. Имеет право. — Мы все ещё деремся за то, чьим мужем будет Каплан. Его бы голос да мне по венам… Андрей подсаживается ещё ближе, чтобы в тусклом свете от забытого работающего компа рассмотреть очередное произведение искусства. Марат чувствует, как взглядом он прикипает к трём буковкам напротив сердца. — Самая пиздатая. — неловко улыбается он, вспоминая, как отвоёвывал у Ромы право набить именно её. Тот настаивал, что первой татухой должно быть что-то вдумчивое. Осознанное. Символичное. Марат в гробу эту вдумчивость видел. Спустя час уговоров Рома с самым кислым лицом своими лапищами без всяких трафаретов, наконец, вывел заветное «бля». И впихнул ему тату-машинку, сказав, что больше таким кощунством заниматься не собирается. Сказал зря, потому что уже на следующий день они играли в крестики-нолики на позвоночнике. Колик нещадно мухлевал. — Тебе подходит. — согласно тянет Андрей, но несколько раз проводит рукой туда-сюда, будто бы пытаясь её оттереть. Щекотно. Босые пальцы ног поджимаются. Марат, наконец, перехватывает его руку. Но не чтобы оттолкнуть, нет — аттракцион такой щедрости он теперь не упустит. Он выжмет из происходящего всё. Импровизированная экскурсия продолжается под его надзором. — Это, — пальцы Андрея послушно следуют за его рукой, перемещаясь вниз по рёбрам, — попугай Кеша. Как символ борьбы с капитализмом и обществом потребления. Это, — он ведет на другую сторону грудной клетки, — черный квадрат Малевича. Андрей снова смеётся, гладит неровно закрашенную кожу: — Почему он больше на ромб похож?.. Потому что выводить квадрат лёжа верх ногами — не лучшая идея. Но весело, по крайней мере. — Переосмысление устоявшихся канонов. — он поучительно поднимает указательный палец. Мурашки вслед за тёплым касанием спускаются ниже, пробирают до костей. Он продолжает рассказывать, стараясь не циклиться на том, как внимательно Андрей рассматривает его изрисованную кожу. — Это амогус, это время с микроволновки, тут традиционный волк — Колик сказал, что в тюрьме пригодится. Внизу должна была быть цитата, но я не смог выбрать одну любимую. Ну и зомби с газетой. — И почему ты не хотел мне это показывать? Они… забавные. — Ой, вот не надо тут. — Марат закусывает губу, отводя глаза. — Я знал, что они тебе не понравятся — если уж ты от моих ногтей весь сентябрь шарахался… Ну и потому что все синяки зажили меньше двух недель назад. Не хотелось пугать, с его-то реакцией. — Ничего я не шарахался… Ну-ка, повернись. Он послушно отворачивается лицом к стене. Тёплые руки перемещаются на спину, неспеша проходятся по лопаткам, медленно скользят по позвоночнику. Марат боится сделать лишний вдох. — Чего замолк? — тихо спрашивает Андрей, и будто бы нарочно начинает выводить такие необязательные круги на коже. Следы НЛО на полях кукурузы — Марат похищен и больше никогда не вернётся на Землю. Гипнотическая спираль в руках фокусника — Марат никогда не придёт в себя. А что говорить-то? Пиздец. Андрей чуть сильнее давит на область поясницы, подсаживается ближе. Марат чувствует, как матрас рядом с ним прогибается. Он чувствует, как теплое дыхание касается его шеи. — Кто, говоришь, тебе это набил?.. — ногтем Андрей царапает один из рисунков. Марат не уверен, что в нём остались силы на ответ. Моральных нет точно. — Колик. Помнишь, кособровый такой? На работу приходил, ключи мне отдал. А что?.. — Просто интересно. — щёлкает крышечка бальзама. — Как вы с ним вообще познакомились, м? Андрей определённо умеет выбирать темы для разговоров. Марат облизывает пересохшие губы. — Длинная скучная история, ещё и со Святиком на фоне. Влажные руки, от которых пахнет тем самым «Сибирским корнем», сжимают лопатки. — Мы разве куда-то торопимся?.. Нет. Конечно, нет, никуда они не торопятся. Это уже конечная. Поезд дальше не идет, просьба покинуть вагоны. Рекомендация выйти прямо на железнодорожные пути. — Тогда сказка на ночь номер… какая там по счёту, я запутался. Третья? Шестая? А, да неважно, да? Однажды Жёлтый в край охуел…