кожура.

Аня бубнила под нос что-то невнятное, а Аверин не прекращал вслушиваться, пытаясь поспеть за этим потоком нескончаемого бреда. Позже она объяснила, что прогулки под дождём ничем хорошим не заканчивались с её иммунитетом. Промокшие куртка или кроссовки, означали лишь одно — через пару дней Аня будет валяться с насморком и температурой. Пропуск занятий в центре для неё нежелателен: нужно закрывать долги, полученные ещё на прошлом больничном. Ускорив шаг, подростки шли в обратном направлении. На землю попали первые капли, совсем мелкие. Они падали в редком порядке, оставляя тёмные пятнышки на асфальте. — Грибной. — Как показалось на первый взгляд. Ребята, не опасаясь промокнуть, перешли на спокойный темп, проходя по узкой аллее. Небо сильнее заволакивало свинцовыми тучами, не оставляя даже малейшего просвета на юге Москвы. Стало совсем темно. Дождь продолжал усиливаться с неимоверной скоростью. Крупные тяжёлые капли звонко ударялись о тротуар, кроны деревьев, железные подоконники и подъездные козырьки, создавая ровный шум, заполняющий пространство вокруг. К ним добавились топот прохожих, бесконечные всплески лужиц, отражающих свет фонарных столбов, и противный скрип покрышек авто, проезжающих мимо. Матвеева сняла светло-голубую, очень объемную джинсовку, которая была ей явно не по размеру, и осталась в футболке. Её плечи дёрнулись, по рукам ордой забегали мурашки, заскочив за шиворот. Она встряхнула куртку подняла её высоко над головами, передав противоположный конец Аверину. Ухватившись за него здоровой рукой, он завертелся, в поисках временного укрытия: до дома слишком далеко, а поблизости только детский сад, огороженный строгой чугунной калиткой, автобусная остановка и пару супермаркетов, под которыми уже собрались люди, теснясь под крышей, как сардины в узкой консерве. Илья выругался и потянул куртку на себя, вынуждая идти следом. Он быстро перебежал на другую сторону улицы и свернул во внутренний двор, так ничего и не объясняя, лишь молча двигался вперёд, то и дело оглядываясь на подъезды. В голове возник чёткий план действий, не раз используемый в схожих ситуациях. Аверин останавливался у подъездных дверей, внимательно осматривая их и стены ветхих хрущёвок: особо забывчивые часто писали коды под домофоном или где-то на дверном косяке. В детстве часто везло с этим, поэтому он испытывал удачу и в этот раз, однако она была не на стороне Ильи. Первый раз промах, второй и третий тоже. Ждать, пока кто-то откроет входную дверь не было смысла, как и сидеть под козырьком. Слишком узкий, да и от дождя с ветром он не спасёт. Потому, приказав отойти подальше, Илья приблизился и силой дёрнул дверную ручку пару раз. Та не поддавалась. Тогда в помощь он пустил ногу: уперев её в неподвижную часть, рванул сильнее. И на этот раз метод сработал, только тот отлетел и чуть не свалился на сырой тротуар. Он махнул головой, придерживая дверь для спутницы, а затем, вытерев ладонь о штанину, прошёл следом. — Здорово, — тут же отметила Аня, приподняв светлые брови. — А где… — Аверин строго шикнул, не дав договорить. Нужно убедиться, нет ли кого на лестнице, иначе их вдвоём быстренько попрут. Никто не любит чужих на своей территории. Особенно молодых. Намусорят, набедокурят, украдут ещё что-нибудь. Поэтому, предпочитая не рисковать своим комфортом и комфортом жильцов, прислушался: только барабанящий по подоконникам дождь и передача по «Первому» в одной из квартир. Ребята в тишине поднялись наверх и остановились в пролёте между четвёртым и третьим. Темнотища. В подъезде стоял труднопереносимый запах сырости: кислый и удушливый. На стенах слоились паутина и застарелая плесень. В воздухе парили мелкие частички пыли, хорошо заметные в свете лампочки, слабо мерцавшей под потолком. Матвеева повесила джинсовку на стальные перила, видимо, чтобы та успела подсохнуть, и уселась на широкий подоконник, возле приоткрытого окошка, тут же запустила пятерню в мокрые волосы и, насупившись, принялась распутывать их. Илья же расположился вдоль первых ступеней: откинул туловище к сине-зелёной стене, подложив под поясницу школьный рюкзак, согнул ноги в коленях, расставляя их на разные уровни, оставляя за собой тёмные мокрые пятна, и немного приподнял голову кверху, уперевшись затылком о холодный бетон. Он посматривал по сторонам: то на Аню, то в окно за её спиной; высчитывал сколько ступеней и квартир в одном подъезде, изучал номера на дверях и оценивал коврики возле. — Уже десять, тебя не потеряли? — из вежливости поинтересовался Аверин и, получив в ответ короткое «не», замолчал. Повисла тишина. Звенящая и колючая. Она приносила неловкость и дискомфорт. Непривычно, тревожно и даже пугающе. Илья совсем не привык оставаться наедине с собой, ведь мыслей скапливалось жуткое количество, и возникало единственное желание: бежать прочь. Любой фоновый шум, будь то неутихающее радио или капающая из крана в ванной вода, сразу отвлекал его и не давал сконцентрироваться на них. Разножанровая музыка, случайная аудиокнига или увлекательный подкаст о недавней серии убийств всегда звучат в правом ухе и будоражат сознание. Предпринимает всё, чтобы не оставаться в тишине. Даже сейчас, в столь, казалось бы, умиротворённый и свободный от опасности момент, его хочется разбавить глупой шуткой или беспечной болтовнёй, не имеющей смысла. Он размыкает губы, оказываясь на грани, чтобы отпустить случайный комментарий, но вовремя замечает притихшую Аню, словившую дзен и явно идущей на путь просветления, и не осмеливается нарушать покой. Илья обречённо прикрыл глаза и стал прислушиваться к шуршанию лампы накаливания. По его ощущениям, прошло минут двадцать пять или около того. За это время только житель квартиры этажом выше, выходил на перекур. Из гнетущего безмолвия вырвал внезапный вопль, сопроводившийся грохотом. Аверин рефлекторно вскочил на ноги и завертел головой в поиске опасности, которую всё никак не мог обнаружить. Только Аня, испуганно уставившаяся на него. Илья свёл брови к переносице и подошёл к окну. Взгляд тут же упал на мерзкую паутину, свисающую с угла на стыке деревянной рамы и стены. В ней застревали кусочки штукатурки, пепел сигар и крупные ошмётки пыли. Владелец серебристых сетей, сидел неподалёку, наблюдая за новой пленницей: жирной мухой, что силилась выбраться из липких нитей. Аверин немного поморщился и отошёл, пяткой наступая на что-то. Он опустил голову: пол лестничной площадки был усеян окурками и слоем чёрной пыли; в десятке сантиметров, валялась грязная жестяная банка, куда, по-видимому, и стряхивали изгарь местные жители. Она-то и наделала такой шум, вызвав гулкое эхо. Похоже, Аня задела её, когда спрыгивала с подоконника. Илья молча опустился на корточки и стал собирать рассыпанные бычки, бросая их обратно в консерву. Аня замешкалась, но присела рядом, значительно ускоряя процесс уборки. Когда последний оказался в банке, она поставила её на место, брезгливо одёрнула руку, а после подобрала рюкзак и побежала вниз, пока Илья кроссовкой сметал пепел в уголок. На улице продолжало моросить. Воздух заполнился свежим ароматом сырой земли, смешанной с подстриженным газоном и цветастыми бензиновыми разводами на мокрой дороге. Путь до ближайшего перекрёстка они провели молча, а после разошлись в противоположные стороны. Жил Илья с тётей и её мужем в микрорайоне муниципальной застройки на Востряковском проезде, в доме 5к2 и уже подходил к подъезду. Этим вечером было совсем пусто: ни старика с третьего этажа, который утром и вечером, словно у того было расписание, сидел на скамейке или прохаживался вдоль площадок; ни мамочек с колясками; ни шумной компании, что собирается с разных домов и включает музыку на JBL-колонке, а спустя пару часов устраивает разборки и убегает, когда соседи с нижних этажей кричат предупреждения о звонке в ментуру. Илья подходит к лифту и жмёт кнопку два раза. Тот не едет. Застрял на пятом этаже. Какой-то еблан опять ковырялся в общем щитке и отключал электричество в подъезде. Такое происходит уже второй раз за месяц. Он шумно выдыхает, уронив голову на грудь, морально готовясь топать девять этажей. Под конец спирает дыхание и Илья останавливается на пару секунд, чтобы его восстановить. Своим ключом отпирает дверь квартиры №32 и в маленькой прихожей встречает тишина. Не включая свет, он снимает рюкзак, вешает его на крючок, который находит наощупь, стаскивает намокшие кроссовки и оставляет их на нижней полке — там и высохнут, а в следующий момент жмуриться от яркой лампы, загоревшейся в коридоре. — Ты чё тут в темноте то? — спрашивает тётя Оля, кутаясь в вафельный халат. Тёмные волосы завязаны в пучок ниже затылка, он сильно растрепался за день, какие-то пряди так и наровили выпрыгнуть. Объёмная длинная чёлка заправлена за уши и едва касается шеи, на которой висит золотистый кулон, подаренный мужем на юбилей. Она складывает руки на груди и устремляет взгляд на юношу. Илья замирает, словно антилопа в свете автомобильных фар и растерянно смотрит, пожимая плечами: — Думал, вы спите. Женщина прищёлкивает языком и на миг отводит чёрные глаза. — Ты где пропадал, кстати? — Да мы прогуливались и шли в сторону дома, как ливень начался, поэтому решили переждать где-то. Телефон разрядился, написал бы, — вертит выключенный мобильный в руке, пока тётя внимательно слушает рассказ и иногда кивает. — Поняла. Так, обувку на батарею поставь, если промокла. Еда стоит на плите, боюсь, остыла уже. Как поешь, убери в холодильник, — раздавала указания тётя Оля. — В общем, знаешь. Я спать уже пойду, поэтому давай, спокойной ночи. Долго тоже не засиживайся, — напоследок дёрнула уголком губы она и скрылась за дверью спальни. Илья вымыл руки под ледяной водой, хлынувшей из крана и налил полный чайник. Достал плоскую керамическую тарелку и прошёл к плите, наложил пюре, бросил пару куриных ёжиков (у Оли они получаются самыми вкусными), и обильно полив порцию томатно-сливочным соусом, уселся за стол. Сделал первый укус и следом промычал что-то невнятное, но явно восхищённое, осознав насколько проголодался за день. Кажется, он ел в последний раз днём, в столовой центра: ничтожную плошку бульона и тарелку гречки с котлетой. Илья тщательно пережёвывает еду, прежде чем закатить глаза от восторга. Не переставая хвалебно вздыхать, он за считанные минуты уплёл порцию, закусив куском ржаного хлеба. И отмыв посуду, пошагал в свою комнату, выключая свет по пути и стягивая фиксирующую повязку. Аверин зажёг настольную лампу вместо основной, закинул повязку на кровать, переодел толстовку и завалился рядом, устремив глаза в потолок. В памяти всплыло, как в первой год адаптации, что давалась крайне тяжело, Илья лежал на том же месте, выискивая вмятины на бетонном полотне. Он всё не мог привыкнуть к тёте Оле, её правилам, к новой квартире, мебели и её расположению. Боялся даже тронуть лишний раз, чтоб не испортить. Чувствовал себя чужим, хоть и бывал здесь не раз. Даже когда все вещи были перевезены, его не покидало ощущение, что он лишь приехал погостить и должен скоро вернуться в родную однушку к отцу. Непросыхающему должнику, клавшему на всех, кроме самого себя. Они с сестрой были совершенно не похожи, прямо как два полюса, только совсем не притягивались. А только наоборот, сводили общение к минимуму, да и за родственников друг друга не считали. Казалось, у Оли с мамой Ильи куда больше общего. Их отношения складывались крепкими и надёжными, почему семьи и продолжали держать связь, готовясь оказать всякую поддержку: материальную, психологическую, бытовую. Он был уверен, если бы не их дружба, тётя прекратила общение сразу, как узнала, чем занимается брат. Отреклась бы от него, удалила все контакты и переехала подальше, только бы не быть причастной ни к его делам, ни к нему самому. Оля редко обсуждает что-то связанное с ним по сию пору и Илье это понятно. У самого желания особо не возникает. Ведь по большей части, пиздец происходил именно из-за отца: мамин уход, многочисленные травмы, ебучие бои без правил. Находиться дома не нравилось. Это было не уютное гнёздышко, где он чувствовал себя в безопасности, а место, откуда хочется скорее уйти и долго не возвращаться. Постоянные крики, упрёки без повода, тяжёлые шаги, звон пряжки ремня, разбитые носы, бутылки и нескончаемые пакеты мусора — стали вечными постояльцами квартиры Авериных. И Илья настолько свыкся с ними, что тишина в доме тёти Оли, казалась странной и нереальной, до сих пор непривычной. Вздохнув, он завалился на бок. Взгляд тут же упал на полку со спортивными наградами, последовательность которых замечательно помнит. У стены аккуратно разложены грамоты и благодарственные письма за участие, спереди стоят кубки разных форм и размеров, каждый подписан кому и за что выдан, снизу подвешены медали, отбрасывающие яркие отблески на светло-серую стену. Вот награда по карате, первая, и кажется, последняя — позанимался полгода и, в связи с увольнением единственного мастера, Илью перевели в другую секцию — на тхэквондо. Благодаря имеющейся базе, трудностей с освоением не возникло. Годы тренировок, шесть золотых трофеев, четверо медалей, синий пояс и вновь уход. Тренеры сменялись слишком часто. Казалось, только начнёшь привыкать к одному, как тот объявляет об увольнении. То декрет, то переезд, то более перспективные центры и лучшие условия для развития. Группе выдавали других преподавателей, иногда заменяя стажёрами, один из которых надолго задержался в центре спорта и вызвал всеобщую ненависть. Мужчина унижал, в открытую насмехался над учениками, гонял и ставил непосильные задачи, с которыми даже опытные ребята не справлялись. Эффективность тренировок ухудшилась в разы, как и посещаемость. Мысли о том, что его место скоро кто-то займёт, засели в голове и успокаивали, даже тогда, когда тот совершал совсем мерзкие вещи по отношению к ученикам: совсем юным, только пришедшим и неопытным ребятам, а также девочкам из старшей группы. Нелепые комплименты, «случайные» прикосновения во время растяжки, пошлые шуточки, которые тот позволял отпускать — были ужасны и каждый раз тянуло блевать. Нагрузка была невыносимой, мотивация утратилась, пропуски начали учащаться. В школе надолго не задержишься: продлёнка и уроки к тому времени заканчиваются. Дома оставаться нельзя, ведь там отец, от которого Илья и бегал на тренировки. Перевестись или выпросить немного выходных тоже не получится, ведь предку не объяснишь, что в центре за тренер — ему плевать — он оплачивает, а значит ходить обязан. Потому Аверин пропадал во дворах: сворачивал, не доходя до спортивного зала, и ждал окончания занятий там. Через некоторое время родителям поступил звонок от администрации, и, когда Аверин возвращался с одной из очередных «тренировок», тот его ждал уже с ремнём. В тот вечер Илье хорошо досталось. Никакие обещания о том, что тот возобновит регулярные походы, не сработали и высылать деньги отец наотрез отказался. Через пару недель центр спорта закрылся на неопределённый срок: у управляющих возник конфликт с одним из родителей, который намеревался судиться. Подробности Илье неизвестны, однако судя по тому, что тот так и не возобновил работу, дело проиграли. Этот период совпал с передачей опеки и перевозкой вещей, что свалились так внезапно. Вынужденный перерыв посеял сомнения, вернётся ли Илья в спорт после нагрянувших трудностей. Жизнь без него тяжело представить, однако разговор завести не отважится. Мысли по типу: «как Оля отнесётся к тренировкам, согласиться ли оплачивать их? Стоит ли вообще затевать разговор или вовсе о них можно забыть?», — въелись в голову, однако тётя сама предложила идею. В спортивном зале неподалёку от нового места жительства работал её хороший знакомый — Славка (вернее, Вячеслав Анатольевич), и вёл секцию по боксу, поэтому договорившись с ним о пробном занятии, отправила туда Илью. Аверин скептично отнёсся данной затее, всё-таки непонятно, что он — бывший тхэквондист, забыл у боксёрский груши. Однако после пары занятий изменил мнение кардинально: тренер смог расположить к себе и теперь, даже за уши, его было не вытащить. С того дня и началась новая глава: длинная и очень насыщенная. Говорить о ней можно без умолку. Куча турниров, достижений, коими забита не одна полка, множество знакомств и обзаведение полезными связями. Каждая из историй увлекательна, переполняет эмоциями и заставляет биться сердце чаще. Он перебирает отрывки из них, губы неосознанно расплываются в улыбке. Держать глаза открытыми уже нет сил. Илья поджимает ноги и накрывает их краем тонкого пледа, уложенного на кровати, свешивает руку и погружается в глубокий сон. Проснулся Аверин от настойчивого голоса над ним: — Илья, поднимайся быстро, уже одиннадцатый час! — тормошил за лодыжку дядя Саша. Аверин яростно сопротивлялся, мотал головой и бормотал что-то под нос, а услышав сколько времени тут же вскочил, начав бегать по комнате. Сегодня пятница, и мало того, что основные занятия проходят на час раньше, так ещё Ковалёв договорился о дополнительных часах с утра, чтобы успеть подготовиться к предстоящему турниру. — А чего меня раньше не разбудили? — сбив дыхание, возмущённо лепетал Аверин. — Так мы пытались, — разведя руки проговорил дядя и присел на кровать, наблюдая за торопливыми сборами. Илья метался из одного угла в другой: от кровати до гардероба, от гардероба до письменного стола и обратно. Здесь тетрадку подберёт, там носок упавший. — Телефон разряжен, — обречённо хмыкнул Илья, поняв почему не услышал будильник. — Да ладно, — махнул рукой Саша и вздохнул, тронув седоватую щетину. — У тебя ещё полчаса до выхода — время есть, — уставившись в створку шкафа, произнёс он. — Вот именно, у меня полча… — протараторил Илья и резко оборвал фразу, — что? — замер он, обернувшись на дядю. Тот сидел с невозмутимым лицом, скрепив руки в замок и даже не смотрел в его сторону. Не дождавшись ответа, он поспешил на кухню: на стене висели здоровые круглые часы, которые показывали точное время — 10:05. Илья выдохнул тяжело и неровно, и вернулся в спальню, плюхаясь рядом. — Смешно, — саркастично подвёл итог он и стал собираться в спокойном темпе, выделяя время на водные процедуры и небольшой перекус. Утро хмурое: за окном пасмурная погода, дождь продолжал моросить, а внезапные порывы ветра, так и силились унести прохожих в Атланту. Выглядывать на улицу даже не хотелось, что уж говорить о походах куда-либо. Только лежать в нагретой постели, кутаясь в громадное одеяло — единственное желание Ильи, да и всех остальных нормальных людей. Данные условия совсем не располагали к футбольной тренировке, потому физкультуру перенесли в спортивный (бывший актовый) зал. Он больше походил на камеру хранения, где складировали ненужный хлам: туда свозили сломанный, устаревший и уже списанный инвентарь. Разбитые конусы, полусдутые мячи, порванные (а после связанные или заклеенные изолентой) скакалки и даже теннисный стол без сетки и с покоцанными ракетками — присутствовали здесь. Ребята постепенно прибывали, на уставших лицах каждого из них, читалось одно и то же: «что я здесь забыл/а?» и «хочу домой». Лишь Хомякова Женька была на позитиве, не поддавалась общему настроению и продолжала хохотать; и только что вошедшие Платон с Аней, видно, обсуждавшие общие приколы. Последняя свернула к теннису, приветсвуя рядом сидящую Женю, которая уже протягивала ей свой телефон, и уселась на стол, складывая ноги по-турецки. Егор же поравнялся с подоконником, на котором расположился Аверин, и с хлопком пожал ему ладонь. — Прикинь, заначку кто-то спиздил! — удивлённо хмыкнул Платон, мотая головой в недоумении, — сволочи… Усевшись рядом, Платонов в красках пересказывает историю про бабулю, маму с Витьком и стволы, которые лежали в сумке, по мнению всех троих, и отвлекается на раздосадованного Никиту, маячевшего перед глазами. — Да Некит, успокойся уже. Найдётся он, — никто не знал имя парня, устроившего массовую потасовку, потому его называли просто «ублюдок», «конченный», «хуесос» «он». — Конечно, обидно. Ковалёв — гандон, из-за него такой шанс просрали! — цокнул языком Егор и сщурил глаза. — Объявится ещё, — добавил он и подмигнул приятелю. В тот же момент, в зал явился Вадимыч. Услышал ли он то нелестное высказывание — непонятно, но комментировать ничего не стал, только рявкнул, добиваясь тишины. — У меня для вас хорошие новости! — улыбаясь во все тридцать два, тренер выпячивает грудь и разводит руками. Откуда-то сбоку слышится насмешливый голос: — Опять?! Да вы нас балуете, Антон Вадимович, — весело комментирует Матвеева. — В этот раз походу в регби заявимся, — предполагает Илья, повернувшись к другу. — А может на танцевальный турнир? — также выдвигает свою догадку Платон, легонько хлопнув по подоконнику. Ковалёв натянуто улыбается и передразнивает всех троих. — Вообще-то у вас пополнение! Это Даня и теперь он будет учится с вами, — тренер отходит на несколько шагов, с гордостью представляя новенького. — Данечка, значит… — с наигранным восхищением охает Матвеева, поднеся руку к лицу. За Вадимовичем медленно, так горделиво, не заходит, а заплывает, точно лебедь, высокий светлый парень. Он крутит своей тонкой шеей в разные стороны и осматривает новых одноклассников сверху-вниз. Пафосом веет за несколько километров, производит неприятное впечатление. Илья дёргает уголком губ, глядя на его напыщенность — выглядит просто смешно. Блондин приближается и в нос тут же ударяет какой-то приторно-конфетный запах с цитрусовыми нотами, кажется, Данечка, слегка переборщил с парфюмом. Аверин морщится, касается носа и продолжает изучать новенького. — Ахуеть… — в повисшей тишине, слова Ани прозвучали значительно громче, чем ей могло бы показаться, и отозвались небольшим эхом. Герман Алексеевич тут же цыкнул, а Илья из любопытства повернул голову в её сторону. Матвеева с приоткрытым ртом пялилась куда-то в пол, он проследил за её взглядом и наткнулся на пёстрые ядовито-зелёные кроссовки, от цвета которых зарябило в глазах. Аверин моргнул несколько раз и осознание тут же накрыло. Он ткнул локтём Платона и указал на обувь новенького. Остальные тоже заметили. — Забираю слова обратно, — спрыгнув с подоконника, медленно проговорил Платонов и снял докерку. Илья уронил голову на грудь, зная напёред, что произойдёт. И самое ж обидное: поделать ничего не сможет. — Ковалёв — красавчик! — закончил Платон и развернулся, броском передав головной убор Матвеевой. Обменявшись взглядами с Никитой и Максом, он помчался в сторону нового одноклассника. Ребята навалились на новенького, опрокидывая его на паркет. Они хватались за брендовые шмотки, какими был облеплен Данечка, те сильно растягивались, трещали по швам. Умудрились даже оторвать лямку рюкзака. Хаотично нанесли пару слабых ударов, разбили губу новенькому и ещё кому-то из своих. Молодцы, что тут скажешь. Самым активным участником потасовки, как ни странно, оказался Геннадий — видимо, решил отыграться за прошлый раз, воспользовавшись слабостью Дани. Он без разбора махал руками, попадая то по голове Платону или Максу, то по шее или рукам новенького. Илья с ужасом наблюдал за ребятами в эти секунды, он завертел головой, в попытке найти одного из преподавателей, но их и след простыл. Герман Алексеевич с Вадимычем куда-то запропастились, потому Аверин обречённо подорвался к ним, пока те не успели покалечить друг друга. Лежащего сверху Дрочера, Илья здоровой рукой смог оттащить за капюшон. Остальных, без помощи, разнять бы не получилось, но и этого не потребовалось: подоспели Герман Алексеевич и просроченный огнетушитель из тренерской. Аверин вовремя не заметил и попал под раздачу, чувствуя в глазах лёгкое жжение, а на языке горьковатый вкус. — Встать в линейку, кому сказал! — ругался директор, подгоняя, оставшихся на полу, ребят и строго вглядываясь в лицо каждому. — Вы что творите, совсем страх потеряли!? — продолжал он, размахивая красным баллоном. — В следующий жалеть не стану: личные дела — в милицию, а вас — на зону, домовые про зеков вести. Понятно? — повысил голос он и получив чёткий утвердительный ответ, всучил огнетушитель Ковалёву, буркнув что-то ему напоследок и удалился прочь. Макс с Дрочером опять куда-то пропали, видимо, покинули зал самыми первыми, Ленка ушла сразу за Филом, Яна и Женька — следом. Поспешили также ретироваться Никита, Платон и Илья. Тройка направилась в общую уборную: там обычно тихо и никого нет, так как находиться дальше всех. Не самая приятная обстановка для разговоров, зато спокойно. Ребята толпяться возле единственной раковины, заглядывая в небольшое прямоугольное зеркало. Оно местами грязное, в сколах и небольших трещинах, покрытое жёлтоватым налётом и, кажется, искажающее изображение, но на это плевать. Они рассматривают лица на наличие повреждений и Илья отходит в сторону, не задерживаясь и на долю секунды. Он опирается плечом о прохладную кафельную стенку и продолжает наблюдать за друзьями: брови Бойко сведены к переносице, ноздри широко раздуваются от злости, а губы поджаты, на его щеке проявляется здоровый синяк — совсем скоро из розоватого он перерастёт в пурпурный. Никита явно недоволен полученной ссадиной, он вертит головой, в попытке лучше рассмотреть повреждение, а его пальцы крепко сжимают керамическую раковину. Рядом стоит невозмутимый Платон, его выражение лица полностью противоположно Никитиному. Единственное, что выдаёт его удивление или растерянность (Илья не понял, как именно это интерпретировать) — его распахнутые глаза, с интересом изучающие изображение напротив. Он осторожно касается распухшей губы, промывает проточной ледяной водой, потом ощупывает подбородок, где желтеет синяк и иногда смешно морщит нос. Дверь туалета отзывается протяжным скрипом, но никто не придаёт значения, списывая всё на сквозняк, который был нередким явлением в исправительном центре. — Эй! — громко гаркает кто-то, обращая на себя внимание. Аверин подскакивает от неожиданности и поворачивается на звук, все трое устремляют взгляды в дверной проём: прислонившись к деревянному косяку, стоит посмеивающаяся Аня, скрестив руки на груди. — Лови, — адресовывает она слова лучшему другу и бросает серую шапочку, забытую Платоном в спортзале. Поймав докерку, он довольно улыбается и натягивает её на затылок, покосившись в зеркало. Матвеева хмыкает, показывает большой палец и проходит внутрь, закрывая поплотнее дверь. Она приближается к Платонову, тот уже вытягивает шею, демонстрируя синяк, хмуро осматривает лицо и произносит: — Будто пчёлы покусали, — указывает Матвеева на раздутую губу и отвернувшись, становится рядом, ловя плечом длинную руку Платонов. Комментировать внешний вид Никиты, она даже не берётся, только тяжело вздыхает и воротит подбородком. — Пидор, — вновь бормочет Бойко, — из-за него всё. — Из-за чего конфликт произошёл? Просто такая неприязнь лютая, аж интересно. Платон мне так ничего и не рассказал, — тыча Егору в бок, неожиданно интересуется Матвеева. И это замечательно, потому что Илья сам не понимает, что и к чему. Ему успели объяснить лишь в двух словах. Бойко опускает голову, сжимает зубы, какое-то время барабанит пальцами по раковине и не оборачиваясь, начинает говорить: — Да мать он мою оскорбил, — вдруг заявил он спустя минуту молчания, а дальше пояснил, припоминая недавнюю историю, — не помню, как конфликт развернулся, но мы что-то не поделили, начали собачиться, и когда уже уходить стали, он про мою мать спизданул своему дружку. Думал, я не услышу, видимо. А у меня сгорело в тот момент, предупредил его. Так нет, он начал разгонять тему. Так мы и подрались, а он это ещё в ТикТок запилил, — с досадой пробухтел он. — Серьёзно? — удивилась Матвеева. — На заборах ведь тоже дохуя чё пишут, — пожала плечами Аня, — теперь из-за этого всем стрелки забивать? — А ты бы что сделала на моём месте? Что предложила бы делать мне? Подскажи, раз такая умная! — взорвался Никита, стукнув руками по мойке. — Я не прав, по-твоему? — крикнул он, взмахнув руками, — если тебе похуй, что могут говорить про родителей, то мне нет. Я не терпила. — Некит! — тут же напрягся Платонов. Он выпрямил спину, отвёл плечи назад, и видя реакцию одногруппника и её потенциальную опасность, отодвинул подругу назад. — Хочешь услышать моё мнение? Вы оба — идиоты, — не выдержав, прошипела она. — Если ты будешь реагировать так остро на каждое слово, ты просто ёбнешься. Не стоит принимать на свой счёт всё, что говорят какие-то полудурки с улицы. Тем более, лезть в драку. Вдруг, где нож будет припрятан. Думаешь, оно того стоит? Подумай о той же маме, которую так любишь. Каково ей будет, когда сообщат что сына зарезали какие-то выблядки с района и нашли в канаве его труп? — продолжала наседать Матвеева и становилось не по себе. Голос вызвал мурашки. Илья передёрнул плечами и отшатнулся. Бойко продолжал слушать одногруппницу, иногда так и порываясь перебить, но Аня выставляла указательный палец вперёд, останавливая на полуслове. Илья должен признать, что ему понравилось наблюдать за разговором — он выглядел пиздецки эпично в тот момент, хоть и навеивал опасений. — Я хоть и могу попытаться понять, но осуждать продолжу. Силы то неравные, пятеро на одного — даже звучит не очень, — смерив Никиту и Платона суровым взглядом, подводила итог Аня и медленно пододвигалась к выходу. — А что надо было делать? — всплеснул руками Бойко, тем самым, продолжая развивать конфликт, — если я правильно помню, кто-то вообще в стороне стоял, — обиженно выдал Никита. — Ой, бля, — впервые подал голос Илья, хлопая ладонью по лбу, — Бойко, ты уже даже меня заёбывать начинаешь. Хватит стрелки переводить. Мне надо было шестым запрыгнуть или ей может? Что ещё ты предлагаешь? — мотнул подбородком он и вновь перевёл глаза на Никиту. — А ты? — А я: не бросаться в драку на глазах у директора. Да и вообще не лезть, особенно, впятером. Тебе уже двое пытаются донести одно. Вы бы сломали бы его, покалечили, убили, не знаю. И какой толк? Мало тогда получили? — припомнил события прошедшего дня Аверин. — Со связями мажорчика, а я уверен, их достаточно, под суд отправят быстренько. Головой хоть думай иногда. — Хочешь сказать, я тупой? — Почему «хочу»? Я говорю, — пожал плечами Аверин. — Тебя это тоже касается. — Илья растерянно обернулся на прозвучавший женский голос, который, как оказалось, обращался к Платону, что не прекращал кивать, словно китайский болванчик, во время текущих речей. — Тоже умник нашёлся, — прищёлкнула Аня, и сложив руки на груди, покинула уборную, не желая больше выяснять отношения. После ухода Матвеевой, казалось, все трое ощутили в воздухе гнетущее чувство пристыженности. Отчитала, как детей малых, хоть и по справедливости. Стало некомфортно из-за повисшей атмосферы и ранее сказанных слов, но Илья соврёт, если скажет, что не согласен. Толпой идти на одного — не по понятиям, Аверину казалось, что Никита, как никто другой, должен об этом знать. Кроме всяких «понятий» — это был беспредел, как и разборки на глазах у Германа. Он хоть и добрый мужик, но репутация центра (и так, натянутая до предела) и состояние ребят были куда важнее: допускать, а тем более поощрять подобное поведение он не станет. — М-да… — протянул Платонов, почёсывая затылок. — Надрали нам задницы с тобой, братан, — выдохнул он и хлопнул по плечам Никиту, ободрительно сжимая. Бойко тут же нахмурился, сбросив ладони Егора. — Только подпёздывать и умеете, — простоя посреди уборной ещё пару секунд, бросил короткий враждебный взгляд на Аверина и умчался прочь. На его слова Платон лишь махнул рукой и закурил папиросу, взятую из внутреннего кармана олимпийки.