В горах дождя следы остыли,
И осень веет над землёй.
В листве сосны луна застыла,
Вода струится над скалой.
Шумят в бамбуке девушки, смеясь,
Рыбацкая лодчонка мчит волной.
Цветы увяли — с ними жизнь погасла,
Но я в тиши останусь здесь с собой.
Когда Гювин услышал о том, что в их клан прибыл великий Зодиак, он попросту не поверил, а потом избегал. Дело все было в том, что Зодиак имел свойство вставать на сторону тех людей, кто в цзянху правил, и сейчас лидирующую позицию заняли светлые силы. Гювину по нраву больше приходилась энергия инь, а, значит, шел он против Зодиака. Лишние проблемы были ни к чему.
А еще роль играло банальное упрямство. Тем не менее, пока Гювин жил спокойно и без всякой зодиакальной помощи.
В тот день он и Гонук, с которым они были неразлучны, помогали крестьянам в полях. Жаркое летнее солнце пекло, словно они позасовывали головы в костры, пот струями стекал по лбу и по спине. Он не чувствовал себя уставшим, но и о воодушевленной бодрости заявить не мог. В целом день выдался паршивый. Утром он вновь сделал ошибки в игре на флейте, за что получил нагоняй, дескать, тренироваться надо было прошлым днем, а не бегать наперегонки с Гонуком, который, между прочим, стал объектом неплохой похвалы. Что ж, Гонук был талантлив, Гювин, сын Ким Джиуна, — тоже, но в качестве недостатка Небеса послали ему абсолютную неусидчивость. Да, флейта — прекрасное оружие, когда в тебе медленно копится инь, но она не столь проста, как ведение меча. Тренировка — это повторить одну и тоже мелодию сотню раз, глядя в стену с портретом какого-то из пра-пра-пра-прадедов, и потом выйти, поняв, что ничего не получилось. Гювина это раздражало, и потому морковь он вытягивал с особым рвением.
— Хен, ты чего? Больно же! — взвыл за спиной Гонук. Гювин вынужденно обернулся и чуть не расхохотался в голос: у него из рук выскальзывало, конечно, пару морковин, но он никак не предполагал, что одна из них может угодить в голову бедному Гонуку, да еще и вместе с землей, из-за чего лиловые одеяния заклинателя были покрыты осыпавшимися с нее черными пятнами. — Не смейся.
— Я не… Да простят меня Небеса! — Гювин сдался, все-таки не удержав хохота. Вот и нашелся способ чуть расслабиться, слегка забывая о причинах угрюмости. — Тебе очень идет эта заколка, Гонук-и!
— Хен, — вздохнул Гонук, улыбаясь. Он не мог злиться, но морковку с головы все-таки снял. — Госпожа Ю надерет тебе зад, если узнает, как ты поступаешь с ее заработком.
— Ну-ну, — Гювин ребячливо показал язык. — Пусть сначала меня догонит!
Гонук бросил морковкой в Гювина, и тот уклонился, с ужасом выпучив глаза. Его милый, самый добрый в мире Гонук-и только что научился мести? Неужели? Так ведь и до скупой родительской слезы не много останется! Вот только Гювин избегал всякой лишней сентиментальности, потому что схватил морковку и бросил в друга.
Стоит ли говорить, что за каких-то пару минут задорная дружеская битва обратилась ожесточенной морковной войной?
Конечно, госпожа Ю «надрала им зад» — заставила не только морковку назад собирать по корзинкам, но и оставила без ужина, пригласив соседей вместо непутевых учеников Клана Медного Листопада. Гювин не был слишком против. Его настроение улучшилось, он был готов снова торчать с флейтой в обнимку по несколько часов, да и Гонук тоже выглядел довольным. Его, вроде как, последнее время беспокоило влияние инь на его способности, и потому он болтал меньше, чем прежде. Чего греха таить: Гювин скучал по общительности Гонука, когда они могли днями напролет не затыкаться. Винить темную энергию не хотелось, а что еще делать было Гювин не знал. Они пытались поговорить пару раз, но Гювин в итоге впадал в ступор, где не знал, что и сказать. И ладно. Пускай.
В Клане Медного Листопада им все-таки удалось перекусить. Родители Гонука подали несколько простых, но сытных блюд, за что Гювин был им бесконечно благодарен. Хороший получался день, вплоть до момента, когда в комнату, где расположились семья Пак вместе с Гювином, не вошла Гюри. Злая Гюри. Вот это уж точно не к добру.
Гювин не боялся свою младшую сестру, не подумайте! Просто в детстве она как-то случайно стукнула его по лбу тренировочным мечом и сказала, что теперь Гювину светит быть глупым до конца жизни. Маленького Гювина это знатно напугало. Сейчас он молился на то, чтобы слова сестры не были пророческими.
Гюри вежливо поприветствовала семью Пак, ярко улыбнулась Гонуку, — между ними точно что-то было, как бы не краснел и не отмалчивался на вопросы Гонук! — а потом тяжелый взгляд опустила на Гювина.
Ему конец. Нет, точнее, он не боялся Гюри! Просто глаза у нее были не как у Гювина, которого всерьез могли не воспринимать из-за огромных, черных глаз, смотрящих на всех с удивлением и восторгом; у Гюри были глаза отца. Спокойные, вдумчивые, пышущие амбициями и устойчивостью взглядов. «Надежная и пылкая» — такая уж была старшая дочь Ким Джиуна. Гювин сглотнул.
— Нам нужно поговорить, — обозначила Гюри. — Пойдем.
— Почему сейчас? Я занят, — возмутился Гювин. — Это невежливо по отношению к госпоже Пак!
— Ой, не бойся, Гювин-и, ступай, — добродушно улыбнулась мама Гонука. — Я спрячу твою порцию «на потом».
Отчаянный взгляд Гювин подарил и Гонуку, и тогда его лучший друг его предал! Гонук пожал плечами и усмехнулся. Ох, да как только Гювин вернется, он ему столько выскажет!
Делать было нечего. Гювин негромко извинился, поблагодарил за еду и вышел на улицу вслед за Гюри, мелькающей пурпурной тенью в темнеющих коридорчиках. На улице после жаркого дня медленно растекалась вечерняя прохлада. Гювин лето не слишком любил, но вот ночи и вечера — более чем. Особенно приятен был холод, когда весь день приходилось запекаться заживо под палящим солнцем. Были, конечно, и свои минусы. Первые отряды, готовые защищать Боян от монстров, выдвинулись на разведку. Гювин захотел с ними как никогда раньше.
Гюри была всегда крошечной рядом с высоким братом, да и в целом, даже по меркам барышней, отличалась низким ростом. Потому, наверное, и было в ней столько злобы, ведь не могла себе позволить рассмотреть ситуаций с высоты! Гювин, конечно, уважал свою старшую сестру, но порой… Порой хотелось сбежать поскорее.
— Я думала, отец наказал нам всем присутствовать на уроках уважаемого Бай-Ху, — важно заявила Гюри. — Где ты пропадал?
— Я помогал госпоже Ю, сама знаешь, — нахмурился Гювин. — Могла бы и позвать меня.
— Неделю подряд? — Гюри наигранно вскинула брови. — Ким Гювин.
— Ну-у-уна, — протянул жалобно Гювин. — Мне не пять лет. Я сам могу решить, нужны мне эти занятия или нет.
— Эти занятия помогут тебе стать сильнее! Тем более, уважаемый Бай-Ху спрашивал про тебя сегодня, и мне пришлось за тебя краснеть, объясняя, что мой младший братец слишком ветренный, чтобы уметь учиться.
— Эй! — Гювин сложил руки на груди. — «Ветренный» — это другое! Я просто не хочу тонуть в книгах и терять дни молодости, как некоторое.
— А потом у тебя не будет на это времени, — шикнула Гюри. — Что, если отец захочет назначить тебя главой Медного Листопада? Тоже скажешь, что теряешь дни молодости?
— Нуна!
— Не смей! Даже не вздумай упрямиться, как будто тебе правда пять лет. Ты уже взрослый, а взрослые умеют ценить подарки судьбы, а не упускать их, ссылаясь на «потерю драгоценнейших дней молодости».
Гювин сжал зубы до боли, чтобы не огрызнуться. Его сестра невыносима! Одни думали, что между собой они не ладят из-за старого конфликта, но причина была в том, что не ладили они из-за каждого нового. Он любил Гюри как члена семьи, но как человека… Да, здесь возникала огромная сложность. И все-таки Гювин не хотел сдаваться.
Они спорили, возможно, слишком долго, прежде чем Гюри, топнув ногой, не объявила, что завтра Гювин придет на занятие и сам объяснит свои причины Бай-Ху. Ну точно помешенная! Если влюбилась в Зодиак и так хочет перед ним выделываться, то зачем примешивать к этому всему Гювина?! Женщины порой бывали невыносимы!
Есть больше не хотелось, как и находиться в засыпающем клане. Гювин побрел прочь, куда-нибудь в уютные местечки полей Бояна, чтобы отвлечься и привести расположение духа в относительное равновесие. Он чувствовал физически как струилась в нем темная энергия, как буйствовала в крови, подобно закипающей воде. Он хотел уйти далеко-далеко, но сдался в нескольких ли от дома, где заприметил невысокое, но удобно раскинувшееся деревце. Гювин ловко запрыгнул на его ветвь и прокрутил в руках сяо. Приветливо закачалась подвеска на флейте, и заклинатель тихо промычал ноты необходимой мелодии. Он знал их на слух, но вот в практике существовали проблемы. Что ж, стоило поставить все на одну карту: или его новая тренировка приведет к успеху, или он сфальшивит и сломает сяо об это самое дерево. Не плохо и не хорошо. Пускай.
Гювин приложил сяо к губам и погрузился в процесс игры. Нота за нотой, медленнее, чем не в необходимом темпе, играл он глупое «Успокоение Души» — одна из первых для всех заклинателей мелодия на флейте, из которой и строились все прочие. Некая основа для любого заклинателя, возжелавшего сделать флейту своим добрым товарищем по оружию. На удивление, в эту ночь у него получилось.
Когда Гювин, полный тихой радости и желанного спокойствия, открыл глаза, столкнулся он с молчаливой, яркой-яркой луной, взиравшей на одинокого заклинателя. Ночной ветерок гладил остывающую после дневного зноя кожу, приятно путался в одеждах, ворошил темные волосы. Звезды мерцали приветливо, подмигивая успеху. Ладно, демон с ним с Бай-Ху. Гювин мог прийти один единственный раз, высказаться и уйти — это утолит и желание Гюри, и вопросы самого Белого Тигра. Подумать только! К ним, обреченным на смерть, обратили свое внимание сами Небеса. Какую же игру вел Зодиак в этой истории, и почему решил, что именно жалкий Клан Медного Листопада достоин был такой чести?
— Неплохо, однако ты ошибся в последних двух нотах.
Гювин от внезапности подскочил, совершенно забыв, что сидел он на ветке дерева. Вот и луна ускользнула, звезды метнулись золотыми полосами, а после —
БАМ! — тело прошибла боль от падения с небольшой высоты. Гювин рывком принял сидячие положение, готовясь выругаться в лицо бестактному его гостю, но замер, столкнувшись взглядами с Бай-Ху.
Белый Тигр улыбался ему вежливо, сочувствующе. Он правда похож был на Небожителя, повторяющего обликом луну и звезды, тихим бессмертным, способным наблюдать за ходом истории; юн и прекрасен, как лотос в стоячей воде. Гювин проглотил недовольство — сейчас было не до него.
— Мне известно, что барышня Ким Гюри с тобой беседовала, — тихо произнес Бай-Ху. Гювин, все еще страдающий от боли и шока, плохо разбирал его черты лица, но поражен ими был достаточно сильно. Он видел улыбку, и того было достаточно. — Я пришел извиниться и сообщить тебе, Ким Гювин, что ты не обязан посещать мои занятия. Ты волен решать свою судьбу сам, не полагаясь на доводы других. Ни Клан Медного Листопада, ни Небеса, ни Зодиак не могут повлиять на желания твоего сердца.
Гювин крепко сжал глаза, с трудом понимая сказанное. Ну что за день! Сначала его ругают, потом он веселится, а потом его ругают, потом, увы и ах, ругают, а теперь… что теперь? Позволяют быть собой? Сам Зодиак предлагает ему быть собой, таким, каков он и есть, потешный Ким Гювин?
Удивительно, но это тронуло юного заклинателя. Ему редко давали пощады в тренировках, ведь готовили будущего Главу Клана Медного Листопада, редко и действия его поощряли, ведь Гювин сначала делал, а потом уже думал, и на таком опыте учился; старшие это не понимали, но понял… Серьезно, его понял Зодиак?!
— А Вы…
Но когда Гювин открыл глаза, Бай-Ху уже не было.
Он так и не смог рассмотреть черты его лица.
— — —
— Уважаемый Тянь-Гоу, главнокомандующий Ким.
Гювин раскрывает глаза, с трудом разбирая кто он и где вообще находится. Перед ним сидят сотни воинов, занятых медитацией; какая-то часть, правда, тоже уже открыла глаза, с пытливостью и нетерпением взирая на их главнокомандующего. А тот, кто его окликнул, стоит над ним, прячась за расписным веером и являя взору только смеющиеся щелочки глаз.
— Боюсь, что если мы продолжим медитацию, то ненароком пропустим ужин, пускай этот ученик и понимает всю важность процесса, — воркует Лю Янян, помахивая своим веером. Гювин от растерянности даже слов не находит, но быстро берет себя в руки, когда следом за Лю Яняном встает и Ли Юнцинь. Храните Небеса голос разума Клана Цянь…
— А-Ян, — шикает он. Лю Яняну только веселее становится, и никак на свое место он следовать не желает. Вот уж кому точно не указ никто в этом мире…
— Отлично! — восклицает Гювин, вставая с места. — Я благодарю всех вас за проделанные усилия и добровольное участие в тренировках. В течение…
— Получаса, — тихонько подсказывает Ли Юнцинь.
— …В течение получаса будет подан ужин. Все свободны! — Гювин улыбается и шепчет Ли Юнциню: — Спасибо.
— Ким-гунцзы не перестает удивлять, — смеется Лю Янян, пока к ним подходят и оставшиеся ученики «компании». Теперь с ними есть и улыбчивая, абсолютно всем довольная Цзы Лу, с такой преданностью глазеющая на Гювина, что заклинателю становится совсем неловко. А вот улыбка Юджина радует — приятно видеть этого ученика в приподнятом настроении.
— Кхм, — Гювин заставляет себя улыбнуться, добавляя виду непринужденности. — Спасибо вам обоим. Я слишком глубоко погрузился в медитацию и правда мог запамятовать про ужин…
Лю Янян хлопает веером.
— Вы уснули.
— Не-а! — в один голос восклицают Цзы Лу и Юджин. Юджин, конечно, мигом краснеет и отворачивается, пока Цзы Лу смеется и продолжает уже без своего соученика. — Мы на Вашей стороне, шифу.
— Приятно слышать, — улыбается Гювин.
В груди тяжело после странного, одновременно спокойного и тревожного сна. Давно ему ничего не снилось, и уж тем более связанного с тем, что было «до» — тогда, когда жил Медный Листопад. Во рту копится неприятный вкус горечи. Он, несомненно, скучает по тем дням, когда двигало им юношеское желание мятежа и свободы, то самое чувство неудовлетворения от переменчивости настроений и жажде к геройским подвигам. Удивительно, что Гювин вспомнил тот самый случай, когда он столь глупо смог повидаться с Бай-Ху. Он почти забыл его, ведь долгое время и предположить не мог, что Шен Гуанчжуй — Белый Тигр, а после все сложилось в единую мозаику само собой, и тогда у Гювина уже не было времени для ностальгии. Мог ли значить что-либо этот сон? Могло ли это быть знаком? Что ж, учитывая, что через час ему придется вновь пробовать разрушить непробиваемую защиту чувств Шен Гуанчжуя, сон может быть и результатом чрезмерных беспокойств.
Чтобы отвлечься, Гювин избирает способ странный: провести время с детьми. Оказывается, Чжон Ченле
тоже уснул во время медитации, и теперь все шуточки Лю Яняна переброшены с их наставника на возмущенного Чжон Ченле.
— Клан Хуа Ци избирает забавные способны тренировки духа, раз предполагают они сон, — и вновь это методичное размахивание веером.
— Клан Цянь избирает забавные методы бесед, раз состоят они из одних лишь колкостей, — угрюмо и стреляя молниями из глаз. Спор затягивается надолго.
Решение принято было верное: с детьми и дышалось легче. Они энергичны и полны воли к жизни, и даже Ли Юнцинь, примиряющий остальных, даже самые тихие слова произносит с горящими глазами и не стесняется заваливать вопросами их старшего, с которым им повезло завязать легкую беседу. Вскоре все они оказываются во дворе Храма, где гуляет прохлада и монахи занимаются уборкой перед уходом ко сну.
— То, что нам довелось стать друзьями с самим Тянь-Гоу — дар судьбы, — без доли лести заявляет Ли Юнцинь, серьезно морща нос и стараясь выглядеть старше. За юными наследниками глав кланов наблюдать было всегда умилительно. — Без вас мы все сидели бы по домам и могли бы лишь наблюдать, как гибнут наши люди.
— Судьба — забавная штука, — нехотя кивает и Чжон Ченле. Уж он-то точно много уроков из судьбы своей успел изъять.
— Судьба или нет, но первым человеком, чье имя мне удалось узнать в Чжанцю, было имя Лю Яняна, — хмуро произносит Гювин. Он не был рад такой мысли, но она соскользнула с языка сама и не была лишена правды. — В то время я даже не знал имени моего дражайшего друга, и его тоже услышал из уст Лю Яняна.
— Неужели этот ученик стал ключом к знакомству великих героев? — хитро щурится Лю Янян за открытым веером. — А сколько почестей!
— Не зазнавайся.
— Не зазнаюсь, шисюн!
— Как много я упустил, — задумчиво тянет Чжон Ченле. — Но не думаю, что хотел бы находиться с вами в то время…
— О, это было ужасно, — хлопок веера. — Шисюн только и делал, что убивался по Ван Исяню, пока наш лучший друг не попытался его убить, и вмешались герои, нарушив клановые правила. И знаешь, что потом? Глава Цянь решил, что герои нам враги и есть.
Про Сон Юци ученик умалчивает. Всем им тяжело вспоминать ее смерть, произошедшую в самом начале пути, от рук человека, которому когда-то безоговорочно доверяли Лю Янян и Ли Юнцинь. Гювин тоже помнит тот день и помнит, как тяжела далась эта потеря Чжанцю, пускай все, под стать менталитету, предпочитали молчать и жить дальше. То, что Лю Янян не шутит и об этом, говорит лишь о том, что забыть ему уж точно не получилось.
— Зодиак — и враги? — это уже возникает Цзы Лу. Эмоции на ее кукольном лице вспыхивают всегда ярко и выразительно. — Разве Клан Цянь — не оплод мудрости цзянху?
Гювин прерывает очередную ссору прежде, чем она успевает начаться:
— Тогда еще никто не знал, что Шен-сюн — это Бай-Ху! Что уж там говорить обо мне. Меня приняли в Зодиак совсем недавно, — Гювин пожимает плечами. — Кто знает, может, один из вас тоже не призванный вторичный Зодиак.
— Тогда Лю Янян — обезьяна, — закатывает глаза Ли Юнцинь. Гювин, как и все, кроме Лю Яняна, не успевает подавить восторженного «о-о-о-о!». Будущий Глава Клана Цянь очень редко способен был «бить в ответ», и такие моменты были по-настоящему ценны. Не для Лю Яняна, конечно, хотя расстроенным он не выглядит.
— Шисюн похож на кота, — вкрадчиво рассуждает Лю Янян. — Чжон Ченле — на змею, причем ядовитую. Хан Юнджин может разделить роль с шисюном и быть кроликом, а вот Цзы Лу… — Лю Янян щурится, не открывая веера, и Гювин наблюдает на его лице ту редкую, мудрую улыбку, обязательно означающую слабый проблеск разума, — …крыса, не иначе.
—
Крыса? — удивляется Юджин. Он молчал всю беседу, но теперь шокировано хлопает глазами, с непонимающей хмуростью глядя то на Лю Яняна, то на Цзы Лу. Гювин с ним согласен: Цзы Лу совсем не похожа на крысу! Мышь — одно дело, но крыса…
Осторожность и хитроумие, тишина и планомерная, растянутая месть; крысы — это те, кто с рождения наделен способностями в понимании других людей, как и кролики, вот только крысы ищут в этом свою пользу. Нередко крысы и становятся теми, из-за кого императорская власть теряет влияние, или информация о действиях союзника перетекает в огне войны в руки противнику. Крыс стоило бояться, но держать ближе, иметь таковых друзей, ведь в дружбе с крысой можно найти защиту. Цзы Лу, активная, милая и открытая, мало походила на кого-то… такого. Гювин сильнее только путается.
— Ай, Лю Янян! — восклицает Ли Юнцинь. — Не слушайте его, сумасшедшего. Лу-лу, мы не считаем тебя такой, этот дурень один выдумывает всякое…
— Ничего, — улыбается Цзы Лу. Обиженной она правда не выглядит. Очевидно, не впервые с Лю Яняном беседу ведет. — Я в любом случае родилась в год тигра…
— Да ну! — Чжон Ченле вскидывает брови и нелепо открывает рот. — Мы что, одногодки?
— Наверное, — Цзы Лу усмехается. — Я думала, что старше тебя…
И так, беседа льется до самого ужина, на который все они дружно опаздывают. Гювин, впрочем, совсем не жалеет о том, что не успевает ухватить желанный кусочек мяса, и заходит в помещение в приподнятом расположении духа. Разговор с младшими его порядком разморил и расслабил, и больше всего на свете хотелось прилечь поспать, чтобы на рассвете продолжить заниматься делами с новыми силами. Ему ведь и с Юджином удалось переговорить! Их ритмы жизни разнились теперь, и Гювин реже стал видеть своего дорогого и первого ученика; радостно было наблюдать и слушать, насколько сильным Юджин стал, и что их дружба с Цзы Лу складывается удачно. После войны Гювину стоит заняться их обучением с большей настойчивостью и рвением — в конце концов, они оба — ученики Зодиака, и…
Ох. Гювин вспоминает, почему ему так необходим был ему разговор с учениками, и вспоминает, какой сон посетил его во время медитаций. За главным столом пустует место второго главнокомандующего, ведь первое занимает Шен Гуанчжуй. Он медленно попивает чай, ведя беседу с Дун Сыченом и Джин Енсянем. Последний чаще спрашивает, чем рассуждает, но двое других все равно ему отвечают с пониманием и отзывчивостью. Глава Клана Джинцзы совсем юн, это понимают все, и потому без труда проявляют такому тигренку терпение. Однако Шен Гуанчжуй все-таки цепляет Гювина взглядом, всего на мгновение, прежде чем возвращается к разговору. Любой другой таким жестом выдал бы смущение, но Шен Гуанчжуй просто выказал незаинтересованность. В груди кольнуло, конечно, но Гювин стоически игнорирует и следует к своему месту, по пути прощаясь с детьми.
Он обменивается приветствиями со всей «верхушкой» из армии, и лишь после расправляет лиловый ханьфу, усаживаясь рядом с Шен Гуанчжуем. В нос ударяет привычный запах сандала, полевых растений Бояна, и совсем непривычный холода; мороз и первый снег всегда пахнут иначе, и именно так пахнет сейчас Шен Гуанчжуй. Гювин даже блюда рассматривает, но только убеждается, что запах только от героя исходить и может. С горем пополам он приступает к трапезе, негромко переговариваясь о чем-то, чего он и не запоминает, с генералом Цай и парочкой других заклинателей.
Гювин все-таки съедает миску риса с какими-то хитро приготовленным грибами, удерживая себя от того, чтобы лишний раз не перебить беседу друга и не напомнить, что Зодиаку, вообще-то, тоже нужно питаться, и что одного чая Шен Гуанчжую может быть недостаточно. У него просто не выходит обратиться к герою: «нет» осело в памяти слишком крепко, да и еще и дурной сон!.. Что уж и говорить. Он берет себя в руки только тогда, когда Шен Гуанчжуй поднимается, чтобы уйти из-за стола.
— Шен-сюн, — встает следом Гювин. — Мы…
— Я ненадолго зайду в лекарский дом Клана Хуа Ци, — перебивает его Шен Гуанчжуй. — Это не займет много времени. Жди меня в нашей комнате, бродяжка.
Разве Гювин может ослушаться? Уж точно не в таком смущенно-растерянном состоянии.
И зачем только Шен Гуанчжую, бессмертному Зодиаку, нужен лекарственный дом? Кто-то в их войсках приболел? От чего же тогда этот кто-то лично к целителям не явится?
— Без разницы, — недовольно бубнит Гювин, закрывая за собой бумажную дверь.
Им в чем-то повезло: на обширной территории Храма Даймяо не так уж и много домиков, рассчитанных на двоих, но Зодиаку, как главнокомандующим, повезло таковой и иметь. Без соседей проще, тем более, Гювину порой казалось, что жил он один, так редко Шен Гуанчжуй давал знать о своем присутствии. Гювин скучает не без причины, в конце концов. Более того, он жутко беспокоится.
Насколько глубока может быть утайка человека, который умеет молчать лучше, чем стоячая вода или непоколебимая ветром трава; лучше, чем подстреленный журавль? Для Шен Гуанчжуя зачастую правда нет выгоды говорить, но ведь порой для признаний и причины быть не должно. Гювин, например, горазд: он почти уверен, что Шен Гуанчжуй о нем все знает, и даже если Гювин признается, что как-то подглядывал в окошко приглянувшейся ему барышни, — то была даже не любовь! Подростковая забава, — то и ответом его дорогого друга станет «я знаю» или «и что с того?», подкрепленное всякими нравоучениями о благочестивости. А вот если Шен Гуанчжуй нечто подобно расскажет, его хватит обморок. Или два обморока.
Короче говоря, Гювин переживает вплоть до момента, когда слышит, как открывается входная дверь.
Он поправляет осанку и глубоко вздыхает. Даже если разговор не увенчается успехом, они все еще будут близки… Будут же? Если Шен Гуанчжуй скажет, что Гювин ему отныне противен и ему нет до него дела, то Гювин свихнется. Нет, такого и предполагать не стоит. У Шен Гуанчжуя есть удивительная терпеливость и способность прощать даже кого-то порой поступающего столь опрометчиво, как Ким Гювин.
— Шен-сюн, — улыбается Гювин, когда дверь в их комнату отворяется. — Как там люди Клана Хуа Ци?
— Сейчас все напряжены, — расплывчато отвечает герой. Он присаживается у чайного столика, за которым сидит и Гювин. — Впрочем, вода пробивает камень не силой, а постоянством. Время и терпение помогут преодолеть трудности, с которыми сталкиваются войска сейчас.
Гювин кивает, глубоко в душе возмущаясь. Они ведь не об этом должны поговорить, но теперь, когда тема всплывает вовсе иная, ему даже сложно начать. Не говорить же в лоб: «я тебя люблю, решай дальше сам»! Или же все-таки…
— Насчёт сказанного тобою утром, — голос Шен Гуанчжуя звучит ровно, но в нём проскальзывает легкая тень сомнения. Гювин выпрямляется, внимательно глядя на героя. Он старается собраться с духом и для того, что должен сказать, и для того, что может услышать. — Ты сказал, что я для тебя человек близкий. Верно?
— Самый близкий, — тихо, но твёрдо отвечает Гювин. — И потому…
— Подожди, — Шен Гуанчжуй чуть поднимает ладонь, останавливая рвущийся поток слов, который даже Гювин никогда контролировать в силах не был. — Ты говорил о братской любви?
— Да, Шен-сюн, — кивает Гювин и прочищает неловко горло. — В том числе… Ты мне не хуже семьи.
— А что насчёт
иной любви? — вопрос звучит мягко, но под ним скрывается острое напряжение. Оно ощутимо физически: словно искры пламени, взрывающиеся вокруг кожи, едва задевающие ее покалыванием.
Гювин замолкает. Сердце бьётся быстрее. Он сглатывает, чувствуя, как быстро сгущается атмосфера.
— Шен-сюн… Что, если я скажу, что она есть? Станет ли этом концом?
Хочется зажмуриться и не видеть, забыть, выбросить из головы глупую идею «поделиться». Шен Гуанчжуй чуть наклоняет голову, но уж точно не выглядит удивленным или смущенным. Он знал ответ, как давно — Гювин сказать не может, ведь и сам свои чувства едва успел чем-то понятным окрестить. Как давно Гювин мог любить? С первой ли встречи? После одной из многочисленных битв? С момента первой разлуки?
— Это… не плохо, но я не могу назвать это хорошим, — негромко рассуждает Шен Гуанчжуй. У Гювина вновь сердце сжимается. — Сердце знает дорогу лучше разума. Не мое дело сомневаться в твоей честности, и даже если я способен с тобою чувства разделить, мы не можем дать им распуститься.
«Разделить»?
— Погоди, стой, перед тем как «распускаться»… Ты способен со мной разделить мои чувства к тебе? То есть ко мне… ты… я…
—
Я люблю тебя, Гювин. Мне нет смысла отрицать этого. Однако…
Гювин вскакивает на ноги так резко, что даже устойчивый к любым событиям мира сего Шен Гуанчжуй обрывается на полуслове. У заклинателя дыхание становится быстрым-быстрым, и сам он своей реакции не понимает и не осознает. Гювин чувствует, как щеки наливаются жаром, а мысли спутываются между собой, как разбросанные несносным котом нити. Шен Гуанчжуй его любит — то есть, в самом деле? Как любят друг друга влюбленные? Каким же причудливым образом должно была извернуться судьба, чтобы это происходило взаправду? Все тело охватывает жар.
Гювин судорожно хватает воздух, не в силах унять бурю внутри. Любовь… Что это за чувство само по себе? Он знал её однажды — впервые, и, как ему тогда казалось, в последний раз. Та любовь была холодной, как замёрзшее озеро, прекрасной и недостижимой; умершей слишком рано, едва распустившись. Она принесла с собой столько боли, что Гювин и решил: это не для него. Любить — значит терять. Ведь и Юджина он любил все сердцем, пускай любовью другой, и одна лишь мысль о потере приводила в ужас. Он ведь и места себе найти не мог, когда Орден Инин похитил ученика!..
И вот теперь, когда слова Шен Гуанчжуя звучат так, будто само небо их подсказало, он чувствует, что любовь может быть другой — тёплой, как утренний солнечный свет; с легкой-легкой прохладой нотаций и строгости. Но может ли Гювин довериться этой теплоте, если однажды она уже оставила его с обмороженной душой? С Шен Гуанчжуем — да. Даже если будет больно, даже если Гювина это ранит, и пути их неминуемо разойдутся — Гювин готов на все, чтобы любить этого причудливого, удивительного человека.
— Почему? — тихо спрашивает Гювин. — Зачем же ты отказываешь мне?
Герой, понимая, что вести беседу «по диагонали» им предстоит еще долго, плавно поднимается с места. Он оправляет белые рукава и слабо улыбается, и, что пугает Гювина — искренне. Как редко Шен Гуанчжуй позволял себе такие улыбки? Или улыбался он так всегда, и только сейчас, в глухом свете свечей, Гювин смог это разглядеть?
— Такова судьба. После битвы в Цветущей Пустоши все не будет как прежде, даже если ты или я возжелаем этого всем сердцем. Переменится движение ветров, и тогда чувства станут лишними.
— Неужели из-за Зодиака? Шен-сюн… Гуанчжуй, это ведь не проблема, — Гювин чувствует обиду. Разве может Зодиак решать, кому и кого любить? Ну уж нет, при всем уважении к великой Цин-Лун! — Я клянусь, что бы ни произошло, я готов всегда любить тебя и ждать, сколько потребуется, если будем мы порознь. Не важно, что там будет в будущем, прямо сейчас я уверен в своих словах, тем более, что и ты тоже… признался… Гуанчжуй, прошу. Мы не можем потерять то, что стоит так дорого.
Шен Гуанчжуй отрицательно качает головой. Золотые глаза скользят вдоль пола, более не касаясь Гювина взглядом, прощупывая землю, на которой им приходится стоять. Гювину хочется сорваться с места, обнять, прикоснуться — хоть что-то, чтобы сиюсекундно герой не растворился призрачным видением, чтобы все это не оказалось глупым сном. Сократить расстояние до минимума, чтобы и самому себе доказать, что все это — чистая правда. Гювина любит тот, кого ненавидел когда-то весь мир; да и Гювин сам горазд. Они оба — Зодиак; те, кто готов был пойти на собственную смерть, когда весь мир потерял в них веру.
Они любят, как любят те, кому ничего кроме любви и не осталось. Ею могла быть ненависть, если бы Шен Гуанчжуй не оказался рядом вовремя; Гювин мог умереть, так и не решив бороться. Благодарность, которую он испытывает, не имеет границ.
— В жизни не может складываться все так, как угодно сердцу.
— Что же в твоей жизни складывалось таким образом хоть единожды? — достаточно резко бросает Гювин, но одергивает себя. Даже если он переживает, сейчас не время для раздражения. — Шен-сюн, ты был счастлив хоть когда-то? Я не пытаюсь унизить Зодиак, или мир цзянху, или что-либо другое, но рассуди сам: пока ты действовал лишь в угоду другим. Почему сейчас не можешь пойти по зову
своего сердца?
— Гювин, — голос героя чуть вздрагивает. Тем не менее, продолжает он ровно, плавно, как льются тихие песни в праздники. — Ты ведь пожалеешь об этом. Я не пытаюсь вынудить тебя меня не любить, но сейчас еще не поздно отступить. После битвы может стать слишком больно расставаться.
Гювин сжимает кулаки от досадливой печали. Что-то не так! Неужели правда так тяжело будет им любить друг друга, когда поднимутся они в Звездные Вершины? Но ведь нигде не сказано, что любовь — обязательно про физическую близость? Они могут любить друг друга взглядами, словами, да даже взаимной тоской — и все будет любовь! Луна ведь тоже любила Солнце, и любит до сих пор, пускай видятся они столь редко, почти не когда, цепляя лик другого одним лишь мгновением, и мир существует в равновесии. Гювин глубоко вздыхает, глядя в полные честного блеска золотые глаза. Шен Гуанчжуй перед ним сейчас такой, какой он и есть. Не Бай-Ху, не потерянный сын Яньло-Вана, и даже не главнокомандующим войсками в Храме Даймяо. Он просто Шен Гуанчжуй — заклинатель, человек, такой же человечный, как и сам Гювин.
Заклинатель глубоко вздыхает.
— Давай попробуем иначе, — предлагает он с трудом. — Позволим себе любить сейчас, вплоть до того дня, когда придет битва. Как только мы одержим победу, я не буду тебя беспокоить любовью. Разлюбить никогда не смогу, но сделать вид, что мы лишь товарищи по оружию — вполне. У нас осталось совсем немного времени…
— Мы многое потеряли, — соглашается герой. Он долго и пронзительно смотрит в глаза Гювину, по-кошачьи не моргая, ожидая, что Гювин от своих слов сможет отказаться; этого не происходит. — Пускай… Обещай мне лишь одно, и тогда я соглашусь с тобой.
— Что угодно, Шен-сюн, — выходит жалостливо. Гювин в самом деле не планировал лить слезы, но у них и бесед столь долгих давно не бывало, тем более о вещах откровенных, о том, о чем Гювин молил Шен Гуанчжуя так долго.
— Не пожалей об этом, Ким Гювин, — тихо просит Шен Гуанчжуй. Не указывает, не распоряжается, а
просит, осторожно и приглушенно. — Что бы ни случилось «после», ты не должен жалеть о своем выборе.
— Не пожалею, — Гювин делает короткий шаг навстречу. — Никогда.
— Поклянись, — настаивает Шен Гуанчжуй, пока Гювин медленно, как бы испуганно приближается к нему.
Они оба так юны — если брать в расчет не Зодиак, их возраст и четверти века едва достигает. Пора, когда сердца должны трепетать, щеки — гореть, а руки — дрожать в преддверии встречи. Шен Гуанчжуй никогда не сможет проявить всего этого так явно, как Гювин, но заклинателю достаточно и того, что герой не отходит, когда между ним остается меньше чи.
— Я клянусь тебе, Шен Гуанчжуй, что всегда буду тебя любить, — улыбается Гювин, протягивая герою руку. — И что о любви своей я никогда не пожалею. И пусть свидетелями моих слов будут Небо и Земля, и все, что «над» и «под».
Шен Гуанчжуй вкладывает ладонь в ладонь Гювина, и на контрасте температур их тел кожа кажется ледяной. Близятся холода — тигры прячутся в норы. Гювин сжимает руку крепче, не удерживаясь от улыбки. Эта клятва — священнее и ценнее любых других, которые он давал, будь то месть, будь то победа или что-либо другое; это клятва в вечной верности, разделенная на них двоих. Громкая, но тихая; звучащая незначительно, но решающая судьбу.
Мгновение, два — Гювин чуть наклоняется, позволяя чувствам взять верх, и мягко касается своими губами чужих. Губы Шен Гуанчжуя сначала остаются неподвижными, словно он застыл в растерянности, на которую не способен. Но затем, медленно, привычно себе расчетливо, он отвечает на поцелуй. Гювин ощущает в этом отклике не холод, а скрытое чувство — сдерживаемое тепло, которое пробивается наружу; он слишком хорошо знает Шен Гуанчжуя, чтобы излишняя осторожность могла быть списана на непринятие. Капля за каплей, мгновение за мгновением, и сердце взрывается фейерверком.
Это ведь происходит взаправду? Он ведь точно не сошел с ума? Может, он все-таки обезумел в тот день, в Клане Хуа Ци, может, яд, которым его отравили, убил его, и все это — лишь сладкие-сладкие грезы, на вкус напоминающие лекарственные травы, на запах отдающие морозом и сандалом?
Шен Гуанчжуй отстраняется на мгновение, и этого достаточно, чтобы их взгляды встретились. В светлых глазах, обычно непроницаемых, сейчас читается что-то уязвимое и необычайно трепетное. Гювин знает, что Шен Гуанчжуй — сильный, сильный верховный Зодиак, тот, в чьих руках судьбы тысяч, а то и миллионов людских душ; и все-таки хрупкость золотых глаз оставляет на сердце глубокий отпечаток.
— Ты действительно никогда не пожалеешь? — тихо спрашивает он; голос чуть охрипший, будто герой с трудом находит силы выговорить эти слова. И это слишком на него не похоже; Шен Гуанчжую не свойственны ни учащенное сердцебиение, ни этот тихий, совсем бесшумный страх. Гювин крепче сжимает руку в своей руке.
— Никогда, — отвечает Гювин без колебаний. — Я люблю тебя таким, каким ты есть, и всегда буду рядом. Даже если пути наши разойдутся, или если мы поссоримся, страшно разругаемся от моей глупости, в моем сердце все равно не будет больше никого, кроме тебя. Я, конечно, дурак, но… Я не лгу, это ты знаешь точно.
Шен Гуанчжуй едва заметно качает головой, но его ладонь, все еще вложенная в руку Гювина, остается на месте. Вместо слов он снова приближается, и этот поцелуй уже выходит другой — более осознанный, чуть настойчивый, с ноткой смелости, схожей с храбростью Белого Тигра. Улетучиваются сомнение, верх берут ощущения и желанность. Гювин никогда не думал, что кто-то будет столь рад тому, что может с ним находиться; никогда не думал, что поцелуй может вызывать столь яркие, жгучие чувства.
Гювин ощущает, как его собственное сердце бьется все сильнее, но в этом моменте нет места ни спешке, ни сомнениям. Есть только они двое — один, открытый миру, как порыв ветра, и другой, словно тихая, но непоколебимая гора. Это соединение противоположностей создаёт нечто новое, их общее, чего до этого никогда не было ни у одного из них. Гювин готов задохнуться. Он позволяет себе опустить руки на спину Шен Гуанчжуя, не встречая сопротивления, ведет ими вдоль. Поцелуи распыляют жар внутри, медленно превращают его в бурю. Нечто новое, неизведанное, драгоценное просыпается в нем, бурлит и шипит, и Гювин понимает — он не сможет отпустить; ни сейчас, ни когда-либо в иные времена. Даже если их перерыв будет вынужден, даже если долгие годы не смогут они вновь коснуться друг друга вот так — он не отпустит.
Холодная ладонь оглаживает шею, и Гювин вздрагивает под одновременно нежным и ужасно интимным прикосновением. Он на секунду отпрянывает, но далеко уйти не получается физически, будто стоит ему сделать неловкий шаг — и все рассыпится. Он возвращается к поцелуям, на этот раз промахиваясь мимо губ, целуя в уголок, в щеку, медленно подбираясь к уху и линии челюсти. И в момент, когда губы касаются шеи, а Шен Гуанчжуй в его руках прерывисто выдыхает, пути назад больше не остается.
Это похоже на бурю. Гювин опускает руки ниже, ловит тонкую талию, прижимает к себе ближе. Так он слышит сердцебиение. Оно тихое, но быстрое, и Гювин сам знает, что ни чем не лучше. Шен Гуанчжуй ластится под движения рук, подобно коту, не возражает, не останавливает, даже когда действия становятся интимнее, бесстыднее — может потому и Гювин, оступившись, заваливается случайно вперед, тем самым подталкивая их обоих на широкую, пускай и одноместную кровать. Он рефлекторно прикрывает затылок Шен Гуанчжуя, будто он мог удариться о мягкий футон, и нависает сверху, с трудом переводя дыхание. Герой под ним — притворно-спокойный, с часто вздымающейся грудью, с тем самым необычным, до ужаса притягательным блеском в глазах.
Как же поздно порой доходит чувство осознания и страха. Гювин наверняка желал слишком многое — он не имел права обладать тем, что находится так далеко, так призрачно близко. Он с трудом заставляет себя застыть и не дать рукам волю. Он ведь не животное, чтобы… С Шен Гуанчжуем… Он ведь даже…
— Гювин, — хрипло отзывается на мысли голос героя. Гювин вздрагивает и чувствует, как алеют щеки и уши, да и весь он сам — как закипевшая вода в чайнике.
— Прости… я не… Я увлекся…
Слова застревают в горле, удушающе норовя провалиться еще глубже. Все тело каменеет, налитое жаром и стыдом. Гювин в жизни не думал, что будет стыдиться близости, и все-таки…
— Все в порядке, — перебивает поток мыслей спокойный голос Шен Гуанчжуя. Гювин вздрагивает, когда к его лицу протягивается чужая ладонь, которой герой с нежностью оглаживает горящие щеки. Голос — спокойный, взгляд — тоже, эмоции — тоже, но жесты мягки настолько, что Гювин готов так и разрыдаться. Что уж говорить о словах. — В порядке. Я доверяю тебе, Гювин.
— Я никогда не… никогда… — Гювин прочищает горло. Ему срочно нужно взять себя в руки. Волю находит и честность. — Это у меня впервые. Я не хочу сделать тебе больно.
— Не сделаешь, — заверяет Шен Гуанчжуй. — Просто будь аккуратен и помни, что сегодня ты не обязан спешить.
— Мы не обязаны спешить, — улыбается Гювин дрожащими губами.
Гювин долго смотрит в блестящие честностью и желанием глаза, слушает ровный тон и думает, что никогда не сможет полюбить никого сильнее. Шен Гуанчжуй — сдержанный, мудрый и сильный, в его руках — трепетно-мягкий, живой, никуда более не пытающийся убежать. Шен Гуанчжуй никогда ведь от него не бежал. Это Гювин был тем, кто спешил скрыться, избегая и себя, и других. Но только не сегодня ночью.
Он нежно огораживает плечи героя и осторожно припадает лбом к его. Запредельно близко, до единого дыхания между ними двумя, до той степени доверия, когда Гювин был был не прочь умереть в объятиях Шен Гуанчжуя. Дрожит самое сердце, колеблющиеся под натиском чувств.
— Я люблю тебя. Ты даже не представляешь, как сильно я люблю тебя, Шен-сюн.
Герой делает вид, что ему все равно, но Гювин видит, как доверчиво щурятся золотые глаза. Слегка, едва заметно, и все-таки честно — без улыбки на губах, но с крошечной россыпью солнечных лучиков на уголках глаз. Гювин повторяет улыбку и припадает к губам вновь. Он может доверять так же, как доверяют ему самому.
Холод окружающего мира отступает перед их теплом, и даже шепчущий зимний ветер, кажется, замирает, чтобы не нарушить этот миг. Рука к руке — сердце к сердцу.
