Qui Circumdabit Me (Те, Кто Меня Окружают)

Прошло уже несколько недель с начала учебы. Ночью, уже в середине октября, Шилов не мог спать и, чтобы не мучить себя засыпанием, решил дополнительно подготовится к урокам и навести порядок на своем столе. Придя в свой кабинет ночью, он первым делом открыл окна и, оставив помещение проветриваться, остановился ненадолго у окна, вглядываясь в опушку и некоторые буреломы, разбросанные по периметру леса в качестве засеки, и в сам лес, черный и высокий, сосны которого упирались на несколько этажей куда-то в небо. Он рассматривал холмистую чащу, уходящую на пухлые кочки уже почти под горизонтом, там, где земля почти что одним цветом слилась с небом. Шилов немного подышал свежим воздухом, и только сев за учительский стол и включив лампу понял,как ярко проникал внутрь комнаты лунный свет. Внезапно под щель в двери в кабинет Шилова пролезла какая-то детская рука. Она, как только Эдмунд, начав скрипеть ручкой, ее увидел, быстро исчезла, оставив после себя белый лист, сложенный вчетверо. "И что им там надо?" - подумал он, позднее вслушались в шаги и поняв, что они были женские. Сразу после них он подошёл к дверному проёму и, наклонившись в коленях, и тут же, не садясь за стол, пробежался глазами по ней. "Мистер Шилов," - было написано в ней, - "Довожу до Вашего сведения, что нынешний ученик первого курса Иван Шилов (факультет "Слизерин") устроил драку со мной в "Хогвартс-Экспрессе" по дороге в школу. Это произошло первого сентября, в третьем купе четвертого вагона поезда. -Что за, - произнес Шилов. Он почесал затылок, прочитав донос, и, осуждающе, как на преступника, посмотрел на него. Он обрыскал глазами листок, но не нашел инициалов осведомительницы, и решил выявить ее по почерку. "Роза Уизли," - повспоминав виды почерка учеников, подумал он, - "ее почерк ни с каким не спутаешь". Он, не остановившись у окна, сел обратно в кресло, подумав, наклонившись над богом под лампой: "Да ты посмотри - и даже не подписалась! Ну, доживём до завтра - и я тебе врежу. Он на следующее утро, проводя один из уроков у "Гриффиндора", бросал то и дело глаз на эту Розу Уизли. На нее он оглядывался всю пару, стараясь сдерживать себя и не повышать нарочно на нее голос. -Миссис Уизли, подойдите-ка сюда, - произнес он сразу после того, как урок закончился. Дождавшись у стола, когда она подойдёт, он достал из кармана пиджака написанный ей донос и поднес ей под нос, спросив: -Это не Вы написали? У Розы в тот момент подогнулись колени, и в тот же момент перед глазами померещилось на секунду ее брат Альбус. Тот так вспоминался ей в таких случаях, когда его обижали или пытались травить. Девочка пробежала испуганными глазами по листку и хладнокровие у нее сохранить не получилось. Шилов, смотревший на ее с осуждающим лицом, убрал донос от греха подальше в карман и, перед тем как уйти, отвесил Розе по лбу звонкую лычку. У той глаза вылезли на лоб, и она недоуменно сказала: -Да за что? -Доносчику - первый кнут, - объяснил тихим голосом Шилов. Он, не оглядываясь на нее, сел обратно за стол и тяжело вздохнул. Через несколько пар у него должен быть и урок с группой Вани. На своем уроке, ближе уже к концу утра, Шилов как бы между прочим становил Ваню и сказал ему: -Слушай, Вань, тут такое дело... Он повел Ивана ближе к совему столу. Уже там он достал из кармана донос Уизли и дал его почитать Ване. Тут вглядывался в него не долго, о не сказал Шилову ничего. Ему не хотелось никак объясняться перед ним, даже если бы тот стал его отчитывать. Стараясь сохранять хладнокровие, Ваня асунул одну руку в карман, а другой продолжил держать записку. Он осуждающе-презительными лазами рассматривал мелкие длинные буквы, будто желая проучить уже их, а не автора. Эдмунд в это время понимающе смотрел на него. В пустом кабинете в тот момент были только они двое, и было несколько темно. Серый свет, падавший из окон, еле попадал в класс, отражаясь на полу и на столах для учеников. Шилов опирался на учительский стол, стоя близко к ребенку, и иногда поглядывал на длинные тени в углу. Шилов и не хотел отчитывать Ваню. Пока тот, как казалось, нарочно долго изучал донос, он, стараясь не говорить напрямую, пытался дать ему понять, что можно не прятаться и что не надо его бояться. Ваня понял это далеко не сразу, и скрывался глазами долго, до того, пока Эдмуд чуть и не силой стал вырывать у него записку. -Но она, пытался было аговорить Ваня, но Шилов показал ему, что не надо ничего объяснять, и произнес сам: -Слушай, Ваня, -сказал он, - я ей уже за это врзал, так то можешь не беспокоиться. -Она за дело получила, - неожиданно для себя сказал Ваня. Неожиданно для себя он произнес это, причем, удивляясмь своей осмелости, смотря ему в глаза. Он внезапно встретился с ним прмо зрачками в зрачки, и сцепился так, продолжая, при том не говоря ни сова, стоять на своем. Такой храбрости перед Шиловым ему до этого не приходилось проявлять никогда, возможно из-за предсказуемости их отношений и того, что Эдмунд всегда понимал его, не требуя слов. Он вздонул и, оживившись неемного больше в лице, произнес, отодвинувшись на две ноги от стола: -Ваня, ты молодец, ты все делаешь правильно. -Что, правда? - переспросил Иван. От нахлынувшего на него прилива смеости ему вдруг стало тяжело. Ване не хватило сил и дерзости чтобы стоять столбом перед Шилвым дальше, и выраение его лиа стло постепенно на все более теряющее контроль и все более и более приближающееся к слезам. -Послушай, - произнес Шилов, подойдя ближе и прижавк себе уже тяжео вздыхающего Ваню, - у тебя было право ее прибить, ну ты ее и прибил; тем боле, что за такие-то слова. Да более тго - это был, наверное, самый эффективный способ. -Эффективный? - переспросил Ваня. -Вообще, да - объяснил Шилов, - да вообще я тебя ни в чем не обвиняю. Конечно, за Скорпиуса ты так вечно вступаться не сможешь, но ты всегда сможешь защищать то, что тебе дорого. Процентов у девяноста людей на это будет просто кишка тонка. Он обнимал Ваню, тяжело выдыхавшего и тоже вжавшегося ему в грудь. Одной рукой он поддерживал его под спину, а другой - под голову, и чувствовал, как тепло он дышит. Понимая, что он сейчас беспокоится, шилов попросил его: -Считай до десяти. -Раз, два... - начал Ваня. -Теперь на русском, - попросил Шилов. -Четыре, пять, шесть, - уже на другом языке произнес ребенок. Когда н наконец произнес: "десять", Эдмунд пододвинул ближе к нму два стула, сказав потом, за секунду до того, как отпустить Ваню: -Теперь садись. Ваня присел напротив Шилова, и тот, сначала бросив взгляд в серое изображение окна, всмотелся на него и снова зщаговорил. -Послушай, если ты его защищаешь - это, конечо, хорошо. Но все же послушай... Он задумался, глядя на Ваню. Тот сидел перед ним как мишень, готовящийся к выговору, хотя Эдмунд и не планирповал его ни за что отчитывать. Ему стало стыдно, и его намерение прочитать нотацию резко упало. Иван сидел, простодушо всмотревшись в него, сложив худые руки на коленках и чувствуя, как сердце, как ржавый мотор, начинает колотиться. "Кончено, прости меня, но мне придется," - подумал Шилов и, тяжело вздохнув, будто выдавив слова из себя, заговорил: -Ты все-таки послушай меня,- сказал он,- это хорошо,но все же помни, в какой стране ты живешь. Внезапно что-либо говорить дальше у него не хватило силы. Голос его в ту секунду оборвался, будто Шилов его сорвал, так, будто орал на Ваню. Эдмунд, так и не взяв себя в руки, очень тихо, будто он и впрямь охрип, дополнил сам себя. Но он сделал это так, будто забился в угол; так, что Ваня почти его не слышал: -Понимаешь, здесь считается нормальным писать доносы. Стукачество, не стукачество... Это знает только Скорпиус; просто его так воспитали; ну или мы в силу менталитета. А ты будь осторожнее в следующий раз. Шилов, говор это очень сухо, остановился так, будто заглох. Ваня, стоя у двери,видел его так, будто тот забился в угол и опустил взгляд. Эдмунд действительно задумался и стал смотреть в пол, так, будто ему в самом деле было стыдно. Шилов ничего больше не мог сказать Ване. Он смотрел на ребенка так. Будто, вообще не скрывая. Росил прощения за то, что сейчас сказал.В коридоре еще громыхало много детей, и предстояло еще несколько пар. Много народу появилось в коридоре, и эдмунд, не пускавший к себе во время разговора с Ваней никого, напоследок, тяжело вздохнув, сказал: -Все, Вань, можешь идти. Это все. Встретив его взгляд, показавшийся ему тогда притупленным и ушедшим в себя, таким, будто ребенок обиделся и очень переживал, Шилов,распереживавшийся не меньше него, сказал Ване, уже уходящему по своим делам: -Погод, да я не ругаюсь на тебя. Ты не думай... Его слова Иван уловил уже почти что у выхда. Он, услышав их, мигом развернулся и подошел Эдмунду обратно, всмотревшись в него. -Ну,ты ведь все правильно сделал, - сказал ему Шилов еще раз, - так что... пожалуйста, не разгоняй... не раздувай ситуацию до таких зловещих масштабов. Ваня недолго думал над его словами. Опередив Эдмунда, желающего еще что-то к этому добавить, он односложно сказал: -Ладно. -Так что успокойся, - под конец, пусть сначала и натяжно улыбувшись, произнес Шилов. Он посмотрел время и, поняв, что до урока остается где-то в районе минуты, похлопал Ваню по плечу и, не ожидая ответа, спросил: -Так что мир? -Мир, - улыбнувшись, ответил Ваня. Иван ушел из темного кабинета довольно поздно; звонок колокола он заслышал уже в коридоре. На следующую пару, бывшую для его группы последней в тот день, он опоздал; и только сидя на ней он понял, что они с Эдмундом все это время говорили на английском.