Qui Circumdabit Me (Те, Кто Меня Окружают)

Внимание Вани, пришедшего от машины, приковала одна деталь в пустом доме. Справа от лестницы на второй этаж, на стене, у которой был вход в ванную и дополнительный во двор, висела картина. Она была небольшая, оттого и незаметная, и квадратная, примерно полметра на полметра, слегка приплюснутая сверху и снизу. В черно-коричневой рамке она хорошо сочеталась с бежевой стеной. Свет дополнительной лампочки сверху падал на нее, захватывая некоторые участки. Висевшая в углу, но на проходе, она до этого оставалась незамеченной Ваней, почему-то сливаясь с недостаточно освещённым коридором. Иван на некоторое время остановился у нее и стал внимательно рассматривать. Четкие линии и удачно подобранные краски, жизнеподобная светотень прекрасно показывали двор дома с серым фасадом, по-видимому, расположенному где-то в западной Европе. Множество окон во дворе отражали слегка холодный сине-желтый свет, идущий откуда-то слева. Внутренние стены художник изобразил серыми, использовав сразу несколько цветов и их оттенков: были использованы и светло-серый, и тёмно-серый, и жёлтый, и местами даже фиолетовый. Нижние окна были занавешены решетками, создавая тень и темноту внизу картины. Наверху ее была изображена причудливая крыша. Из нее торчало множество сине-белых труб высотой с этаж каждая и маленьких смотровых окон с чердака, плавно выходящих из скатов, похожих на входы в норы в бетоне. На трубах и чердачных окнах отражался закат или рассвет, переливаясь розово-оранжевым. Сама крыша была изображена сине-фиолетовой; черепичная кровля местами была поржавелая. Водостоки были серыми, такого же цвета, как и стены. Также из одного из подъездов возвышалась деревянная башенка, сделанная под цвет дома. Небо в самом верху было светлое, переливающееся с облаками бело-голубым; из левого верхнего угла шел свет, помеченный автором. Двор не был богат на детали, что подчеркивал отнюдь не расписной фасад особняка. Это, по сути, была обычная брусчатая площадка. Но на ее камнях на удивление тепло отражался свет. У края был расположен фонтан, из серо-черного жерла которого тихонько выходили наружу в чашу две струйки воды. По обеим сторонам от него росли два дерева средних размеров, которые казались врощенными й . Их непослушные ветки, расходящиеся из середин шороховатых стволов, обросли зелёной, переливающейся на закатном свету листвой, образуя худощавую крону. Ваня смотрел так несколько минут на картину, не замечая ничего вокруг. Его привлекли гармонично расположенные цвета, акценты и тонкая работа художника. Шилов, незаметно подкравшийся сзади из своей лаборатории, аккуратно потрогал его за плечо. -Что, нравится? - спросил он, став справа от него. -Да, Эд, очень, - ответил ему Ваня, - очень нравится. Такая спокойная, умиротворяющая картина, как же я ее раньше не замечал? -Да я-то сам ее редко ее вижу. Можно, конечно, ее перевесить куда-нибудь наверх или на лестницу, но кто бы взялся? - сказал Эдмунд, почесавшись за спиной. -Интересно, а кто автор? -Посмотри на подпись, и будет нежданчик, - сказал Эд, показав в правый нижний угол. -Стоп, кто? - в удивлении произнес Ваня, вглядываясь в автограф снизу, - Гитлер? -Он самый, - произнес Шилов, положив руки в карманы, - кто-то говорит, что он рисовал плохо и примитивно. А мне вот эта понравилась - тоже такая спокойная картина. -Что интересно - на ней нет людей, - заметил Ваня. -А он, может, просто рисовать их не умел, - предположил Эд, - вообще - очень похоже на дом Снеггов в Ганновере. У меня там двоюродный брат, тот самый Рэй. -А на дом Малфоев? -Ну у них он, конечно, поблагороднее выглядит. Немного погодя и посмотрев с Ваней на картину, Шилов предположил: -В принципе, он мог бы быть художником. Кажется, он даже зарабатывал со своего творчества кое-какие шиши, причем очень даже нормальные. -Тогда почему он такой стал? -Думаю, злые люди во всем виноваты, Вань, злые люди. Да и у него самого хата далеко не с краю, - сказал Эдмунд, опершись боком на стенку, - мне вот, например, пятьдесят восемь, ты знаешь. Ему на момент смерти было пятьдесят шесть, то есть мы практически ровесники были бы с ним. Ну и что, что злые люди? Они же и у меня тоже были, но я-то стал нормальный, в отличие от него! -Это значит, что все дело было в нем самом? -Так и есть, Вань. Это означает только одно - сам Гитлер был та ещё сволочь. Как и любой диктатор, как Саддам Хусейн или даже Ленин, он был просто жадным до власти. Может, ты знаешь, например, что в Советском Союзе были некие сказки про "дедушку Ленина", который якобы разбил вазу, признался родителям и ему ничего за это не было? Никогда этому в детстве не верил. И про Гитлера, наверное, сочиняли нечто аналогичное, но это только или утонуло в хранилищах запрещённой литературы, либо вообще не сохранилось до наших дней. А мама ещё рассказывала, что когда она ещё училась в обычной школе, то за нечаянно снесённый бюст Ленина было вообще - голова с плеч. За окном на лестничной клетке прошло несколько облаков. Они, как и всегда, на время заботливо затеняли дом и деревню. Эдмунд и Иван все еще стояли у этой картины. На этот раз она уже была освещенной. -Все-таки я до конца не понимаю тех, кто так дёшево оценивает жизни людей, - сказал Эд, - а сейчас пошел ещё и этот бред про то, государство нам, типо, ничего не должно. А этот Зайцев? На вопрос учителя, почему им так мало платят, отвечает, цитирую: "От добра добра не ищут". Что бы ты с ним сделал за такие слова? -Выгнал бы вон, - ответил Ваня. -Вообще - да, логично. Очень плохо, когда жизнь человека ценится меньше, чем смерть, особенно на государственном уровне. Скажем так: у собаки смысл жизни - это служить своему хозяину. Например, за косточку или под страхом пенделя. Так я что, собака? У меня язык торчит изо рта? Я живой и разумный, и поэтому моя жизнь ценна. Стало чуть более темно на улице. Эдмунд зажёг в пустом доме маленький свет, и все внутри озарилось теплым желто-оранжевым огоньком. Картина, освещаемая более тусклой лампочкой, чуть посветлела. Шилов-старший немного застеснялся. Иван спросил его: -А кстати, где наши? -А наши пошли договор писать с охраной, я их отправил, - сказал Эдмунд. Он немного помолчал, глядя в глаза Ване. Стеснение, овладевшее им на короткий момент, бесследно исчезло после того, как он сказал: -Кстати, я тут тебе хотел кое-что сказать. Конечно, извини, что учу тебя жизни, но всё-таки с тобой я понял, что любовь не ограничивается одним только стойким влечением к объекту своей привязанности, как это говорят психиатры. Шилов, взяв небольшую паузу, сказал после этого, чуть пригнувшись и глядя в глаза Ване: -Тут все не так просто. Я вот вообще был очень зловредный, когда в "Хогвартсе" в первый раз работал. Надеюсь, очень надеюсь, что в следующий раз я не буду таким. -Наверное, ты изменился сильно, с того-то времени. У тебя прогресс, это заметно. -Спасибо, что такое говоришь, - ответил ему Ваня, тоже глядя в глаза. -Так как же это произошло? -Вообще, про меня и сейчас говорят, что я ушлый, циничный и ярый нигилист. Да, скажу честно, я, может, и сейчас циник и нигилист. А в "Ротфронте" меня вообще сравнивают с ребенком, который с детства политически не вырос. Хорошо, что ты видишь во мне хорошее. Эдмунд откинулся на стенку сзади и посмотрел в коридор вперёд. Он продолжил, некоторое время смотря в пустоту: -Людишки так ещё подстраиваются друг под друга, боясь одиночества. Я никогда не боялся одиночества, не приемлил этих социальных условностей. Но я и был более двуличным, ждал от людей все время подляны, контролировал всех на заговоры и сговоры. Вот все до этого и дошло - у меня в Англии стало слишком много врагов. Я и боялся до недавнего времени, что у этих врагов длинные руки. В принципе, все и так шло к моей инсценировке смерти. Что уж говорить - так жить было нельзя, и я это понял, исходя из всех тех событий. Шилов отодвинулся от стены и сцеиил руки, продолжив: -Так жить было нельзя. На самом деле я, такое чувство, изменился мало, просто перестал на всех срываться. -Нет, много, на самом деле, - ответил ему Ваня, - вспомни себя в апреле, ты тогда был совсем другим. -Так и я про то же, - ответил ему Эдмунд, приблизившись практически вплотную и пригнувшись на полторы головы, - когда ты появился, у меня пошел прогресс. Помнишь, я тебе в Вологде еще все жаловался на старость? -Ну да, - ответил Ваня. -Пусть я вообще относительно всей страны шикарно живу, я понимал, что иду в никуда, - сказал Эд, - а с тобой я сейчас не иду в никуда. На мое счастье, появился ты. Пусть на дворе был август, из-за тучи на некоторое время потемнело. Лампочка над картиной Гитлера бросала свет на нее саму и на пол. -Лето холодное, - сказал ни с того ни с сего Ваня. -Тут оно в принципе не бывает жарким, - ответил Эдмунд. Тот, стоявший у стола в холле и глядевший в окно, точно закончив обдумывать свою следующую реплику, внезапно оттолкнулся от своей опоры и тремя шагами подошёл к Ване, встав вплотную. -Я понял, что ты для меня - свет в окошке. Ты и избавляешь меня от этой старости, да и просто - ты для меня - отдушина. Вот что я понял, и спасибо за это тебе - сказал Эд почти шепотом. До этого Иван периодически слышал, как он, говоря очень тихо, привлекал к себе внимание и заставлял всех себя слушать. Шепча, он был в состоянии запугать и заставить молчать кого угодно. На этот раз такие слова, произнесенные так тихо, будто шелест листьев, прозвучали очень тепло и нежно, пробив Ваню до мурашек. "Ты для меня - свет в окошке", - все крутилось его в мыслях эта негромкая, но пронизывающая фраза. "Спасибо за это тебе,'" - таким же эхом отзывались у него другие слова Шилова. Его шепот прочно въелся Ване в голову. Иван, несколько секунд стоявший, потупив голову, медленно и плавно поднял глаза. Шилов почти вплотную навис над ним, невольно заставляя смотреть на него и, казалось, чуть не взяв за волосы. Ваня перед ним почти впечатался в стену, пораженный таким теплым взглядом, но его напряжение отражало с каждой секундой. Эд перед ним смотрел глубокими, но тёплыми глазами, такими же, как и несколькими днями магии, когда разучивал с ним заклинания. Туча за окном чуть-чуть подвинулась, обнажая кусочек голубого неба снаружи. Прямо под этим кусочком стоял темно-зеленой лес, издали оказавшийся черным. Затем все мгновенно стало более холодным и пасмурным; лишь свет от лампочки и светильников наполнял теплом холл дома. Все внутри него стало выглядеть более холодным. Сначала Ваня не ответил ему вообще никак. Спустя две минуты молчания он произнес: -Спасибо, Эд. Шилов опустил на него глаза, но в ответ не произнес ничего. -Спасибо тебе за все. Ты... даже не знаю, ты, наверное, мое все. Он первый бросился обнимать Эдмунда. Тот почувствовал на себе костлявые руки и лицо, упершиеся в грудь. Ване в тот момент он показался излучающим уже знакомое, но до сих пор столь необычное тепло. Оно выражалось каждым из них по-разному, но искалось ими обоими. Он, почувствовав костлявое тело Ивана, прижал его к себе, опусти в него голову и закрыв глаза. -Какой ты теплый, - сам того не ожидая, проговорил Ваня. -А Арсеньтьев говорит, что меня за шкирку взять невозможно, - ответил ему Эдмунд, разглаживая его черные волосы, зализанные вбок, одной рукой. Очень скоро, тогда, когда вернулись Василий и Елена, все Шиловы вместе выехали. Закрывшаяся железная воротина позволила Ване в последний раз посмотреть на дом. Тот, попав под неожиданно показавшееся солнце, сверкнул своими стеклами и показался более тёплыми красками, чем обычно. "Как же хорошо" - подумал Иван, сидевший спереди и оглядываются через плечо. Черно-зеленый хвойный лес сзади участка в последний раз блеснул своей чернотой, как бы подмигнув на прощание. Нежно-голубое небо над ним показало луну. Все во дворе, постепенно скрывающимся за задвигающимися серо-белыми воротами, напоследок сверкало самыми теплыми красками и подмигивает, удаляясь все дальше и дальше. Вскоре не только дом, но и ворота оказались всего лишь еле уловимой точкой. Спустя несколько минут езды по бетонной дороге лес, окружающий ее и деревню, поглотил в себя все. За поворотом почти перестали быть видны река, за которой он же переливался, и мост, за которым за серо-белым забором, как за каменной крепостью, стоял дом. Когда машина выехала на трассу с просёлочной дороги, туча окончательно разошлась и двинулась куда-то на запад, обнажая неистовому свету травяные, а кое-где покошенные и засеянные поля.