Qui Circumdabit Me (Те, Кто Меня Окружают)

Неумолимо, чем-то похоже на гигантскую бетонную мясорубку, пропускающую через себя железные тонкие машины, гремел автобан. Он не щадил никого, и поток несся по нему как по черной замёрзшей реке, с сумасшедшей скоростью. Все слилось в нем; и никто не следил по сторонам, смотря только вперёд, в спину соседа; такой же белой машины или микроавтобуса. "Типовые машины а-ля "Приора и "Газель", типовые дома..." - думал Эдмунд в это время, - "И так всегда - все тарахтит, гудит как не в себя, несётся..." Водитель тоже молчал долгое время. После своих рассказов о жизни и самых важных выборах в ней он, свернув по развязке на другое шоссе, чёрное, построенное на скорую руку, без всякой разметки, без отбойников и с обочинами, щебёнка на которых давно каталась в грунт, встроился в этот поток, который точно ветром сдувало. -Значит, ты был учёным, - полунасмешливо спросил шофер. -Почему? Я и сейчас учёный, - проиронизировал ещё раз Шилов. -А, ну это видно. Ты всегда пытаешь докопаться до какой-то сути, которой часто вообще нет, и строишь замки в облаках. Постоянно я вожу тебя по всяким разным стройкам и все время это вижу. -Но я верю в то, что делаю, - возразил Эдмунд, - и этим живу. И мои исследования и похождения тут - все часть моей жизни и, стало быть, меня. Засмотревшись на стекло спереди, где неслись все такие же машины, он, усмехнувшись, добавил: -Хотя, надо сказать, в чем-то ты и прав. В этой жизни ведь как: все равно потом кто-то скажет что ты был неправ. Как говорится, век живи, век учись - а все равно дураком помрёшь. Он ужаснулся. В его глазах все, точно в стоп-кадре, резко замедлилось. На дороге вдалеке, на краю полосы лежала сбитая собака. Возможно, ее сбило одной из этих машин; но произошло это точно совершенно внезапно. Несчастная дворняга с окровавленно-пыльной мордой и сбитыми лапами, которые ещё не успели напиться кровью из летального ранения, бессильно лежала на раскалённом бетоне и отчаянно то ли от боли, то ли предчувствуя конец своей жизни, пронзительно вижжала. Это было очень громко, хоть она и переходила временами на хрипы. Эта животинка была самая что ни на есть заурядная, одна из многих бродячих. Такие же собаки, как и эта, рыскали целыми днями по всему Багдаду в огромных количествах. Она, серо-рыжая и беспородная, по-видимому, всего-то пятнадцать минут назад рыскала так же по городу и неудачливо попала под колеса при попытке пересечь автобан. Она хрипела в перерывах между криками, так, будто захлебнулась,спытаясь переплыть эту огромную реку дороги, и пошла на дно только по воле случая. Шилову, самому прошедшему испытания в своей жизни, которые могли закончиться его собственной смертью, стало жалко ее. Он ощупал в нервном порыве толстый грубый белый рубец на шее, оставшийся после нападения змеи Волан-де-Морта, и сказал шофёру, не медля ни секунды: -Остановись, пожалуйста, там собака сбитая. -Сбитая? - отвлекясь в потоке от руля, переспросил тот, - я, конечно, тебя понимаю, но сейчас ей однозначно хана. Можешь даже не пытаться. На Шилова, оттого, что он остался непонятым, нахлынула волна ярости. Вздохнув как можно сильнее, как паровоз, он с небывалой мощью расстегнул белый воротник рубашки, чуть не разорвав ее, и потребовал от водителя, показал шрам, продвинувшись как можно ближе: -Вот! Посмотри! Это мне заехали в яремную вену в поножовщине, и я остался жив! Собака ещё может быть живой! -Понимаю, - ответил шофер, - самого в Иране в печень навылет, из снайперки. Он сбавил скорость и, съехав на край трассы, остановился. Когда Шилов вышел и стремглав с рюкзаком понёсся к собаке, он, раскрутив снова окно, подумал: "Ну, валяй, раз уж ты такой волшебник, что залечил ранение, от которого отказались бы все врачи". Шилов несся поперек потока, не помня себя и с небывалым рвением. Он, с непривычки от общей неспортивной формы, сильно задыхаляи хватался за колющийся бок, но не останавливался несмотря ни на что. Пробежать ему следовало достаточно много: уж слишком много пропустила машина после собаки. Что дальше будет, он и не смел думать. Что будет после с этой псиной: возьмёт ли он ее , никогда не имевший домашних питомцев, себе или выпустит на волю, как только залнчит ранения, он и не смел предполагать. Зов, вызванный неизвестно чем: может, своего собственного опыта в прошлом или состраданием, которое в нем много лет ждало своего часа, заставлял его бежать и бежать, даже несмотря на опасность самому попасть под колеса или, задохнувшись, упасть на дорогу. "Быстрее, быстрее!" - яростно, чуть ли не матом поторапливал Шилов сам себя. Он беспорядочно перебирал ногами из-за того, что не умел бегать и был совершенно неспортивен, как в припадке дышал ртом и глотал горячий пыльный воздух. Все время его подстёгивало то, что он может не успеть, так, будто не хватит всего секунду-полторы. Из канавы между двумя полосами шоссе выползла вдруг другая собака. Она была большая, с мощным курдюком и мышцами, белая и вся румяная. Шкура у нее лоснилась, хотя у всех остальных собак вокруг она была плешивая или облезлая по какой ещё причине. Сверкнув желтыми разжиристыми глазищами и показав Шилову в зевке белые зубы, щёлкнув мощными челюстями в черной пасти, направилась к дохнущей на дороге сестре по разуму. "Дело пахнет керосином," - пулей пронеслось в голове у Шилова. Он, обладавший необычайно острым обонянием для людей, почуял запах гнили и свежей крови из пасти этой собаки. "Это же каннибал!" - в ужасе подумал Эдмунд, но не успел что-то предпринять. Белая собака, похожая на медведя, когтями вцепилась в бок несчастной подбитой и начала рвать ее живьём, так, что Шилов, заметив, как в мясо ещё живой собаки впиваются мощные челюсти. От ужаса он закрыл глаза. Картина была ужасающая. Вокруг, навстречу Шилову, неслись машины на шоссе, черной реке, похожей на поток на скотобойне. "Вы никогда не сжалитесь ни над кем! " - заорал внутри себя Шилов с закрытыми глазами и все еще несся. -Сволочь! - не помня себя, заорал Шилов по-английски не своим голосом, вдруг остервенело открыв глаза. Он, открыв, сверкнул своими черно-коричневыми глазами; хотя он всегда в основное время не проявлял ярких эмоций и держался спокойно. Чуть не спотыкнувшись и-за нескоорднированного шага, он на бегу выхватил из кобуры, привешенной над левым арманом, пистолет. Едва найдя одним пальцем в старом подсумке, успевшем явно повоевать в бандитских разборках у предыдущего хозяина, патрон, который, казалось, завязялся здесь чисто случайно и все ждал своего часа, не осознавая того, кое-как запихал его в магазин. Эдмунд, остановившись так, что чуть не оставил на асфальте след от черной подошвы, который оставляет резина при резком торможении машины, едва прицелившись, подогнувшись назад так, будто держит в одной руке пулемет, выстрелил. Из шеи собаки-каннибала взрывом брызнул кроваво-красный фонтан. Чудовище, еще недавно хищное и по-циничному смелое, пало навзничь, и Эдмунд лихим пенделем отправил ее в кювет автобана. -Подожди, сейчас бинты найду... погоди немного, - бормотал Шилов неразборчиво по-нглийски, спешно возясь в сумке над умирающей собакой. Ей оставалось совсем немного. Глаища дворняги, еще недавно смотрящие с отчаянием, закатывались с каждой секундой все больше. Дыхание все больше и больше ослабевало; мышцы дергались все меньше и меньше. Хрипы стихали. Сама собака, как мого показаться, сама осознавала что доживает последние свои минуты. Между тем все мрачнее и мрачнее становилось небо, заволакиваясь песчаными пыльными облаками. От свежести вечера, пусть и относительного, не оставалось и следа. Вдалеке мрачно-терракотовой лентой тек Тигр. Близилась песчаная буря, готовая сдавить все живое. -Вот так, - бубнил себе под нос Шилов. Он успел воткнуть в поврежденный каннибалом бок собаки гигантский санитарный тампон. Так он остановил протяжное кровотечение. После этого он остал бинты и "искуственную кровь", - часто используемое магическое снадобье, открытое самим Шиловым и способное восполнять кровопотери и "затыкать" даже самые тяжелые ранения. Его Эдмунд спешно влил собаке в пасть. -Вот совсем чуть-чуть осталось... - произнес он, убрав бутылку и достав бинты. Только он прикоснулся краем первого бинта ранения на шкуре, уже отчасти пропитанной кровью, собака, совсем обессилев, испустила последний хрип. Сердце ее остановилось, костлявая грудь больше не произвела ни одного вздоха. -Shit, - по-английски выругался Шилов. Он наложил самый первый бинт, зафиксировав его уже на мертвой собаке, и на том остановился, подумав: "Это конец". "Ничего не поделаешь," - подумал Шилов, отложил дохлую собаку в сторону. Светлый город, который он среди своих товарищей восстанавливал после затяжных войн, вмиг показался ему не светлым и счастливым, а невероятно мрачным и безнадежным местом. Стало постепенно темнеть: на дворе был март. Становилось все труднее дышать из-за большего количества пыли в воздухе. Машины, несмотря ни на что: ни на приближающуюся бурю, ни на его самого, стоящего в крайне опасном месте, продолжали нестись как и прежде. "Всё-таки жесток этот мир," - подумал Эдмунд, оглянувшись, - "Жесток был, и не изменяется несмотря ни на что". Кровавая собака, ещё теплая, валялась у него под ногами, и откинуть ее в сторону, как и каннибала, которая пыталась ее сожрать, у него не поднималась рука. Он раз за разом, еле сдерживая скупые слезы, смотрел на несчастное животное, погибшее у него на руках; ему не хватило буквально минуты-двух чтобы спастись. "Я опоздал," - с горечью думал Эдмунд, глядя на кровавую шкуру и на затычки и перевязи, которые он с такой заботой и сочувствием наложил. А машины все ехали мимо, и из них, казалось, глядели на Шилова как на местного дурачка, только мешающегосч здесь. "Всего лишь собака," - думали некоторые из них, - "Всего-то одной блохастой дрянью меньше. Мадо ли таких собак?" А Эдмунд видел в этой животинке, погибшей по чистой случайности, не болезнетворую бациллу, а некое подобие самого себя в некоторые моменты жизни. "Такое уже было со мной," - думал он, - "Не довольно ли меня одного? Я-то выжил и знаю, насколько это тяжело. Не достаточно ли меня одного?" Клубы пыли неслись в его сторону, и он уже порядком испачкался, стоя на пыльной обочине, гравийная отсылка которой уже закаталась в землю. Внезапно у этого места остановилась машина, на которой Шилов и приехал сюда. Тот же самый шофер сказал ему в открытое окно, уже более сочувственным тоном: -Что, не успел? -Не успел, - с горечью произнес Эдмунд, - мне не хватило всего-то минуты. Шофер, похлопав по левой двери сзади себя, сказал: -Давай, садись. Поехали уже: там буря будет - все сейчас засыпает. Шилов, тяжело открыв дверь, сел внутрь машины. Ещё долго он оглядывался в заднее стекло, смотря на собаку, столь аккуратно и заботливо перевязанную им и теперь на произвол судьбы или каких других падальщиков и каннибалов, являющуюся на обочине дороги. -Я, пока ты там возился, намотал ещё один круг и развернулся. Видел, как эту собаку пыталась другая собака сожрать и как эту ты добил. -Я не добивал, - возразил Шилов. -Лучше бы добил, - произнес водитель, - всех не спасёшь - все равно они будут. Я, конечно, очень тебя понимаю, но все же… "Но мне стало легче," - подумал Шилов, успокаиваясь, - "Много ли ещё таких собак? Не довольно ли одной только этой?" Почему все, как ему показалось, должны страдать, он не понимал и внутренне бунтовал против этого; считал, что способен сделать его лучше, по крайней мере, до этого. "Всех не вылечишь," - тяжело подумал он и вздохнул. А за окном тянулся все тот же гигантский полунищий район. До развязки, ведущий на дорогу до русского штаба, было где-то в районе двух километров. Весь запыхавшийся, Эдмунд сидел полулёжа на тканевых креслах заднего ряда машины и уныло, думая об этом мире, казавшимся ему жестоким и несправедливым, вперёд. "Много ли ещё таких собак?" - думал он, глядя на желто-серые, все заносимые песком как бураном дома, - "Даже больше: много ли ещё таких жестоких судеб и смертей? Много ли ещё убийц?" Но ему одновременно и казалось, что он, пусть и не сможет спасти весь мир сразу, может делать добро, подобное тому, что он проявил, когда увидел эту собаку, просто для себя, и тем самым улучшать свою жизнь. Много лет до этого он хотел найти себе подопытного. Это, в его понимании, должен был быть ребенок, не слишком маленький, не дошкольник, но и не старшеклассник. Хотел он этого даже скорее не для опыта, а для самого себя, чтобы как-то разнообразить свою жизнь: она давно замкнулась в одних и тех же мыслях и кругах. Эдмунд хотел также, как и эту собаку, кого-то спасти и помочь кому-то. Среди Шилова, когда тот ещё работал в школе "Хогвартс", было всегда много учеников, в чью психологию и проблемы также надо было вникать; было двое детей: Теодор Нотт и Драко Малфой, которых он, по сути, лично воспитал: у одного погибли родители, а у другого занимались финансами и личными делами, а никак ни его воспитанием. "Что же - наверное, мне пора измениться," - подумал Шилов, вернувшись в свою квартиру. У него зазвонил телефон.