Qui Circumdabit Me (Те, Кто Меня Окружают)

Неумолимо петляла серая лента шоссе. Холмы, казавшиеся со стороны игрушечными, разными оттенками, от желтого до жухлого зеленого переливались и извивались по сторонам. Их склоны были точно снятые из авангардной картины: то резко выдавались вперед, то резко сминались почти что до отвесной стены. Каменные отвалы по их краям и по краям отвала неподалеку были точно марсианскими; солнце на них также что есть мочи бросало свои лучи: щедро, целыми пригоршнями. Домишки поселков, расположенных на этих возвышенностях, были занесены песчаной пылью и красно-желтым песком сирийской пустыни. Вдалеке такой же, казавшейся песочно-желтой лентой петлял Тигр. Машина, в которой на пусть и хорошо уложенной, но достаточно много петляющей дороге дребежжало как в ведре с болтами, пусть и только что сваренном из железа третьего сорта, проскочила как лыжник склон серпантин и, миновав два, походящих на отвалы песка на громной стройке, кургана, въехала на окраину Багдада. По обеим сторонам начавшегося широкого шоссе, со множеством дыр и старых заплаток, некогда напоминавшем о былом величии страны, виднелись стоящие косыми рядками домишки. Их так же занесло пылью, и в их дворах было пустынно и жарко, как и в самой степи за городом. Проскочив несколько из них, шофер затормозил, упершись в перекресток с узкой дорогой, по которой тек нескончаемый поток похожих на старые консервные банки ржавых машин. -Долго еще ехать, интересно? - спросил Эдмунд Шилов, сидевший на заднем ряде кресел. Мужчина средних лет, черный и стриженый под фрица, сидел на задних креслах у левого окна и пытался прийти в себя, глядя в одну точку. Он был высокого роста и худой, а потому неоднократно ударялся о крышу машины и подскакивал с ней на ямах. Уперевшись острыми коленями в переднее сиденье, он уже который час отчаянно смотрел вперед - его сильно укачало даже при езде по автобану. Говорил он со специфическим акцентом, в котором смешались всяческие языки Европы: от немецкого гортанного до русского. Шилов упирался одной рукой в подлокотник и ей же при потребности раскручивал ручку для открывания окна, а другой держался, как за ценный груз, за рюкзак. В нем он вез кинжал, который ему накануне подарил только что назначенный мэр Мосула - города на севере Багдада, который армия освободила буквально недели две с половиной тому назад. В районе левого кармана у Эдмунда была на немецкий манер прилажена кобура с пистолетом Макарова, а в правой - волшебная палочка. "Приду в себя немного," - подумал Эдмунд тогда, когда машина, пропустив огромный поток из-за неработающего светофора, наконец вновь тронулась. Шилов сидел в ней уже седьмой час, держа свой путь из Мосула, и невыносимо страдал от качки. Решив отпустить этого и взять другого шофера где-то в районе зеленой зоны, он проклинал и машину, и этого водителя. Проехав трущобы, машина добралась до выезда на лучшую дорогу, и Шилов наконец заметил въездной знак. Бетонные буквы на нем давно уже покосились, причем скорее от ветхости, чем от боевых действий; знак, казалось, помнил еще Саддама Хусейна. "Вот и собственно Багдад," - подумал иронично Эдмунд и, расстегнув рукава и ворот на белой рубашке, до упора открыл окно. Впрочем, он тут же об этом пожалел6 в машину обильно полетела пыль. Она неслась уже по построенной временным правительством Аль-Габдулли дороге, но по ее сторонам забыли поставить заграждения; и пыль неслась на автобан от соседних кварталов, которые уже начали ремонтировать. По обочинам мелкие насаждения были серыми из-за песочно-бетонного налета, осевшего буквально везде. Стояло множество и многоквартирных, и частных домов; но все они выглядели однотипно, главным образом из-за типвого проекта. Белые стены заглушили многоголосный цветовой шум; окна, часто выложенные в этих новых домах лентами, зеркалили и слепили глаза. Шилов заметил несколько особняков, где жили специалисты из России и других стран, помогавших обновленному после очередного ввода войск Ираку. Вдалеке, через несколько улиц, виднелась мечеть, минарет которой открывал, как казалось, панораму на добрую малоэтажную часть Багдада. По стенам и недостроенным этажам сновали многочисленные рабочие; был самый разгар трудового дня. Наконец машина, миновав многополосный перекресток с еще одним обновленным шоссе из одного конца города в другой, въехала в ту его часть, где большая доля зданий была уже отремонтирована. О прошедших бурных событиях истории Ирака напоминали лишь только блокпосты, встречающиеся на основных путях сообщения. На этом перекрестке автоинспекция остановила машину, заметив в салоне европейца. "Русские," - подумал Шилов, открывая похожую на картонную дверь и выходя вон, вновь на жару. -Ребята, привет! - произнес он с четко выраженным выговором, подняв руку для приветствия военных. -Здравствуйте, Эдмунд Теобальдович! - сказал один из них в ответ - старшина. Когда только Шилов развернулся, он продолжил ковыряться в прикладе автомата, то высовывая, то засовывая из него пенал. Он и водитель проезжали через район, расположенный ближе к центру, но все еще на некотором удалении от так называемой "зеленой зоны". Чернорабочие и строители то там, то здесь копошились и здесь. Работа кипела: восстановили и построили уже многие дома, все такие же белые. Шилов проехал новую школу, из которой уже выходили последние дети. Миновали новые панельные офисные здания, на фасадах которых были набиты белые буквы различных фирм. Проехали по новой, без единой ямы дороге еще несколько перекрестков и добрались до бригады, сооружавшей троллейбусной пути. Среди строителей, несколько тормозивших трафик, подбиравшийся к часу пик, слышались постоянные скрежетания, сваривания и окрики, иногда уж слишком похожие на местный мат. Сразу после этого перекрестка Шилов заметил высаженные и уже пусть и по-своему, основываясь на местных условиях, но зеленевшие деревья по обеим сторонам дороги. "Как же мне, все-таки, нравится здесь бывать," - подумал он, улыбнувшись, казалось, впервые за много часов дороги. Вдруг впереди показался мост, принадлежавший этому проспекту и проложенный через похожую на грязную голубо-серую ленту Тигр. Наконец началась зеленая зона: по обеим сторонам широкой улицы стояли высокие, с изысканным современным дизайном дома. Они, пусть и были также недавно побелены, казались старыми и обстрелянными в ходе одного из штурмов города, хоть и были отстроены по проектам европейских архитекторов. "Наконец-то зеленая зона," - подумал Шилов и, неожиданно для шофера оживившись, показал на парковочный карман у тротуара, сказав: -Вот здесь остановите. На него Шилов был страшно зол не только за трясущуюся дорогу и неуместно наглый стиль вождения, но и за, как как казалось, неудачно выбранный маршрут внутри города; из-за этого Шилов даже в последний момент решил не давать шоферу чаевые, которые уже нагнали сумму в районе нескольких сот евро, или десятков тысяч динариев. Эдмунд, кряхтя как старый дед, выбрался вон из машины и пошел далее уже своим ходом. Перейдя через дорогу и добравшись до следующего крупного перекрестка, примерно метров через сто, Шилов дошел до многоэтажного здания, построенного с явной оглядкой на брутализм и из-за узости явно походящего на невесть откуда взявшийся небоскреб. Он любил бывать в этом месте; оно ему напоминало Европейские города, где он в последний раз бывал в районе месяца назад. Поначалу укрывшись в тени козырька под вывеской этой высотки, он сверился с картой. Приходилось носить с собой бумажную: в городе в некоторые часы отключали электричество и телефон тогда заряжать было негде. Шилов достаточно часто, и особенно будучи здесь, в Ираке, вспоминал европейские города. И особенно сейчас, когда, несмотря даже несмотря на самый разгар марта, все окрестности Багдада полила нещадная, если смотреть по критериям центральных широт, жара, когда теплынь разливалась своими щедрыми потоками по новым беленым улицам города, эти воспоминания были особенно злободневны и полезны. От этого катаклизма теплоты погоды Эдмунду, много лет прожившему в сырой и туманной Англии и в пусть и более сухом, но все же по местным меркам относительно влажном центре России, эти воспоминания приносили некотрую ностальгию; пожалуй, одну из тех немногих, что чувствовалась им в его жизни. Стоя под козырьком курдской чайной, перед тем, как в нее наконец войти, Шилов в недрах своей памяти увидел города запада Европы, тех мест, с которыми он был связан всю свою самостоятельную жизнь. Это были и города Великобритании, и ее сельские местности. Вспомнился и сам Лондон, который, по мнению Эдмунда, утратил свое величие и давно уже отцвел, став уже как сухое дерево; и город Солсбери, расположенный на южной оконечности страны. В тех картинах, представляемых ему памятью, рисовались и светящиеся в сыром солнце Англии частные дома, построенных в кварталах длинными серо-коричневыми линиями, и старые рыже-ржавые крыши центра города, из-под которых, пусти и отстроенных очень давно и отремонтированных, судя по всему, тоже, то и дело прявлялись яркие краски самых разных расцвеок, а то и вовсе неошкуренные фрески, и старый отический собор, массивный и с по-военному мощными нефами и контрфорсами, шпиль которого острой иглой протыкал голубые, с благородным сероватым оттенком бездонные небеса, и это место казалось почти что курортом. Под Солсбери, в родовом поместье семьи Малфой, Эдмунд прожил солидную часть своей жизни. Он любил бывать там и, всякий раз когда попадал в Англию, под любым, даже донельзя раздутым предлогом стремился туда попасть. Это место, ставшее почти что родными пенатами, он еще помнил с самой ранней молодости. В этом месте он провел самые разные периоды своей жизни: от двенадцати, когда оно еще освещалось свечами и крайне плохо отапливалось, минуя тридцать-сорок лет, когда оно служило чем-то вроде застенка, до последних лет, когда оно кардинально преобразилось в процессе реконструкции. Таким образом, это поместье, с которым он успел в некоторой степени природниться, прошло с ним всю его жизнь. По-готически вычурные и одновременно богобоязненные фасады, мощные стены в сочетании со множеством стен и башенок, казались Эдмунду уже частью той жизни, что повлияла на его мировоззрение в первую очередь. Сам он застал уже несколько поколений его хозяев: от старика-викторианца Абракаса до пересмотревшего все прежние авторитеты Драко и его сына Скорпиуса. За последним Эдмунд следил с самого детства того и, по сути, воспринимал его как собственного внука и был истинным его дедом. Шилов, думая так на жаре, в которой в удивительно для последних дней лазурном синем небе перед глазами плавали мушки, наконец зашел в чайную. Заняв стол ближе к окну, он, заказав себе местную экзотику, котрую пил здесь изо дня в день, снова задумался. Пусть и по-восточному медленно и неспешно, вечерело. В чайной, в своем углу подалее ото всех и ближе всего к прохладе и редкой тени, сидело несколько курдов и иракцев. Новое временное правительство Аль-Габдулли изо всех сил старалось примирить две народности, которых предшественники нарочно науськивали друг на друга и ставили в условия конфронтации. "Курды - самый большой в мире народ без своего государства," - вспомнил занимательный факт Шилов. Сам он в Ираке за этот месяц работы познакомился со множеством и иракцев, и курдов; и, несмотря на совершенно отличный культурный код, быстро с ними подружился. Шилов, заказав себе чай, который тут делали достаточно крепкий, всмотрелся в смуглого и несколько квадратного местного хозяина, возивщегося всегда со множеством чашек и заварок. В местах, подобных этому, подавали только чай, и потому Эдмунд достал из бездонного протертого рюкзака печенье собственного изготовления. Столь же угловатым, мускулистым и смуглым ему казался его двоюродный брат Раймонд, или просто Рэй, как его называл сам Шилов. У того была фамильная пекарня в Ганновере в Германии, и Эдмунд всегда останавливался у кузена, как только его заносило в те места. Сам Ганновер казался ему старым немецким городом чем-то сродни Солсбери. Там, пусть и в полуразрушенном в войну, все ещё оставался провинциальный неспешный апломб. Эдмунд даже, со свойственной ему иронией, называл этот город и его окрестности "Колхозным царством Германии". Там так же, как и в Солсбери, всегда легко дышалось, туда так же тянуло и тянуло. Но Шилов, к своему сожалению, бывал у Снеггов гораздо реже, чем у Малфоев. Подали чай. Шилов, неспешно попивая его и хрустя принесенными с собой печенюшками, снова задумался о своем прошлом и о том периоде, когда он ещё жил под фамилией Снегг в Англии: почти всегда напряжённом и сложном, но, в понимании Эдмунда, благословенном времени, оказавшем влияние на всю его жизнь.