Золотые монеты на алтарь бога

      За тонкой бамбуковой стеной слышались крики помощи, обрывки сбивчивых объяснений про нерадивого сына, изредка разбавляемые горькими рыдания матери.       — Он!.. Он нёс бочку в баню, а я же говорила этого не делать… — задыхалась мать в слезах. — А я потом крик услышала! Я туда, а там он… Воплем кричит, весь красный до шеи!       Не дослушав до конца лепет, Дантес бегло застучал сандалями по дощатому полу.       — Не идите за мной! Я сейчас выйду! — прикрикнул он на последок, исчезая в темноте дома.       Габриэль наблюдал, облокотившись об косяк, как целитель носится по дому. Разные баночки, горшочки, бинты, травы — всё было собрано и в спешке засунуто в широкие рукава цвета цин.       Уже собираясь покинуть опочивальню, Дантес обронил, не оборачиваясь:       — Прости, еда на печи, буду поздно, жди дома.       Охотник мотнул головой, желая удачи, и проводил целителя непроницаемым взглядом. В этот момент Габриэль представил себя домохозяйкой, муж которой сново умчался по очень важным делам, оставив ту в одиночестве. Но разве он мог его осуждать? Нет, он попросту не имел на это право. Габриэль был в долгу перед Дантесом, да и тем более их не связывало ничего, кроме его нахождения тут.       Вот и оставалось коротать время в гордом одиночестве, скитаясь по дому как неупокоенный дух.       Еда и вправду ждала на печи. Рисовая каша в двух деревянных мисках была еле тёплой, пресной, но вполне съедобной.       На протяжении всего его нахождения в этом доме ел он исключительно эту массу. И если первые три дня он оправдывал её благим намерением, мол тело слабое, нужна мягкая пища, то после понял, что это естественный каждодневный рацион Дантеса.       Нет, не поймите неправильно, он не жаловался. Просто еда не то, что была невкусной или неполезной, она была ни-ка-кой. Словно нужна она была только, чтоб заполнить желудок, заставляя его замолчать на пару часов.       Габриэль искренне побаивался того, что после такой своеобразной «диеты» от его мышц не останется ничего. Ведь если так продолжится, его тело скоро начнёт поедать само себя.       Как на такой похлёбке можно жить? Существовать разве что. Неужто Дантес такой костлявый именно из-за этого?       Но Дантес уже не ребёнок, чтобы оправдывать его нескладное тело, бледность кожи и впалые щёки. На вид он его ровесник, а может даже старше. Он одновременно создавал виденье юнца, не познавшего тягостей жизни, и взрослого мужчины, что несёт непомерную ношу на своих плечах из года в год.       Признаться честно, Габриэль и сам в юности был далеко не развит станом. Да и не только им, если припомнить.       Он был нетерпеливым, всегда желал получить результат прямо здесь и сейчас. Не томиться часами, а то и днями, в ожидании, когда дичь по неосторожности угодит в капкан. Не натягивать тетиву, стирая пальцы в кровь и желая попасть по мишени, пока его сверстники виртуозно обходили его даже в колке дров. Он всегда был тише, меньше и незаметнее на чужом фоне.       В моменты насмешек от ребят хотелось горестно зафыркать, показать бусины искренних слёз, ожидая в ответ понимание с подбадриванием на перевес. Но, увы, дети весьма жестоки. Поэтому, почувствовав свою важность и силу, не упускали шанса напомнить ему об этом, насмешливо зыркая и горделиво задирая подбородки. С тех пор Габриэль стал пропадать на охотах с матушкой, отказываясь возвращаться к глумливым мальчишкам.       Не любил он и читать книги. Тихо, долго и скучно. Учился жизни исключительно на охотах с матерью или отцом. Как держать лук, куда бить ножом, помогая животному испустить дух, и стягивать шкуру с подбитого зверя.       В то время, как остальные ребята ютились в деревне, Габриэлю был предоставлен весь лес с его обитателями, тихими закатами и пламенными рассветами. Суровым холодом и знойным жаром палящего солнца. Горьковатым запахом хвойной смолы и звериными тропами, по которым ещё не ступала нога человека.       Вспоминая прошлое, охотник разгуливал по дому, пока не наткнулся на аккуратную стопку сложенных вещей на полке у самого потолка. Он бы и не заметил её, так она терялась в нагромождении разномастных вещей, но уж больно ему были знакомы эти цвета.       Принеся деревянный стул, Габриэль встал на него, аккуратно беря стопку ткани, рядом с которой оказалась и большая походная сумка.       Это и вправду оказались его вещи. Серый кафтан, штаны землистого оттенка, накидка цвета еловых ветвей с меховой отделкой, поясные ремни с мешочками, перчатки, шапка, широкий шарф и даже сапоги.       Сумка порадовала не меньше: огниво, спички, походный нож, запасные наконечники для стрел, засохший хлеб из сосновой коры и другие мелочи. Одно лишь омрачало Габриэля — он не смог отыскать колчан со стрелами и лук.       Даже если он сможет выбраться из Сукхавати, как он доберётся до дома? А охота? Что он будет есть? Как поймает ледяного барса для заказчицы? На пути к дому его будет поджидать не одна опасность, и ни один походный нож не сможет обеспечить ему безопасность.       Габриэль горестно вздохнул, вспоминая ладный лёгкий лук. Сколько труда он вложил в него, и всё это было потеряно за одну ночь. Он вернул вещи обратно на полку, словно они и не принадлежали ему.       Когда седая луна взошла над деревней, прячась за чёрными как смоль облаками, Габриэль забескоился. Близится час крысы, а Дантес так и не вернулся.       Желудок в очередной раз болезненно скрутило, и охотник стал поглядывать в сторону оставшейся миски с кашей. Он хочет есть. А дома разве что крупа, вода, и остатки рисовой похлёбки.       Лечь спать голодным и не тронуть чужую порцию? А почему чужую? Может он специально оставил мне две? А если нет? Вот он вернётся ночью после работы, голодный, холодный и уставший. А я съел его единственную еду. Не по-людски это.       А кто сказал что я человек?       Приняв решение стойко игнорировать тяжкие спазмы в животе, Габриэль стал рыться на полках возле старой, белобокой печки.       В горшках, льняных мешках и мисочках нашлись лишь крупы и засушенные растения. Кухня была мягко говоря скудной, но делать было нечего, и, выбрав крупу манной каши, он принялся за готовку.       В глиняный горшок хлынула ледяная вода, а следом и зёрна. Пока крупа набухала, нужно было растопить печь. И как быть? Дым из хаты привлечёт внимание. Дантес за пределами дома, и те, кто знают об этом, могут подумать, что тут пожар, или постучать в гости, увидев дым из трубы, мол печь горит, значит хозяин в хате. Нет, так рисковать нельзя. Нужно ждать прихода хозяина, и тогда готовить.       С этими мыслями он вернулся к своей циновке, готовый в любой момент впасть в сладкую дрёму.       На крыльце послышалась мягкая поступь шагов, разрывая густую тишину ночи. Габриэль вздрогнул от неожиданности, приходя в сознание.       Острый слух уловил тяжелое дыхание, и дверь с мягким скрипом отворилась. В дом ззавалился измотанный Дантес, что казался бледнее трупа в блеклом свете луны. Габриэль тихо вышел в сени, изучая его.       Дантес, слегка пошатываясь, держал в руках деревянные сандали и, небрежно кинув их в сторону двери, босиком направился к рабочему месту и по совместительству спальне. Его ноги были грязными от земли, и тот не стесняясь прошёл по чистому полу, марая его.       Габриэль и слова не сказал про это, лишь сочувственно вздохнул, направляясь следом, готовый при первой же возможности подхватить бедолагу подруки или выполнить просьбу.       — Дантес, ты не голоден? Там твоя каша осталась. Если дашь разрешение, я разожгу печь и смогу её разогреть, — Габриэль старался говорить тихо и ненавязчиво. Он видел усталость, что легла тенью на светлый лик целителя. Тот сгорбился, осунулся и больше походил на оживший труп, чем на молодого учёного мужа.       — Нет, спасибо, мой милый друг, но я сейчас не голоден, — Дантес выдавил из себя кривую улыбку, принимаясь раскладывать вещи по местам из длинных рукавов. Закончив, мужчина сел за деревянный стол и стал что-то перемалывать в ступке.       В полумраке комнаты было тихо. За окном замолчали цикады, а темнота словно давила, строила стену между ними и не давала прервать эту атмосферу отчуждённости.       Габриэль обвёл взглядом комнату. Как же Дантес будет работать в темноте, если даже он, своим орлиным зрением не мог толком разглядеть ничего дальше вытянутой руки?       Увидев на одной из массивных полок глиняный подсвечник, Габриэль схватил его, унося в свою спальню.       Вынес он уже горящую свечу, которую поставил на стол перед врачом.       — Ох, спасибо, мой друг, я даже не вспомнил про свет, — озарился улыбкой Дантес, уперев взмокший лоб в ладонь.       — Пустяк, — небрежно махнул он. — Уже полночь, ты ещё долго планируешь тут сидеть? Может лучше лечь спать, а утром продолжить? Утро вечера мудренее, — пытался надавить Габриэль, облокотившись о край стола.       Дантес мягко улыбнулся, заторможенно моргая.       — Габриэль, всё хорошо, мне не впервой. Я всё сделаю и с чистой душой лягу спать. Лучше о себе побеспокойся, твои ноги и руки всё ещё болят, — напомнил Дантес, обведя охотника мутным взглядом.       Рука лекаря легла поверх ладони Габриэля, как бы успокаивая.       Длань Дантеса была преисполнена мягкостью, но в тоже время холодной, то ли от ночной прохлады, то ли она была такой всегда.       — Ложись спать первым, я и сам скоро отправлюсь.       Габриэль тяжко вздохнул и неуверенно направился в сторону своей спальни.       Луна серебряным диском освещала землю и мягкими лучами обволакивала всё, до чего хватало сил дотянуться. В эту до странности безветренную и тихую ночь время словно остановилось.       Охотник не любил тишину, она давила, залезала в голову сводя с ума, и предвещала беду.       Ведь лес всегда первым чувствовал угрозу и гнал всё зверьё за свои пределы, спасая. От того всё и стихало, ведь не было там жизни больше. Там была лишь безмолвная роща, готовая перенять на себя весь ужас, оберегая что-то по-настоящему важное.       Жизнь.       Ведь, когда ты с малых лет видишь смерти и убиваешь сам, учишься реально ценить её. Так так она — единственное, что у нас осталось, и, забирая жизнь, ты понимаешь, насколько она хрупка и быстротечна.       Габриэль так и заснул на циновке, смотря на луну через маленькое оконце, которое в последнее время стало его отдушеной и единственной связью с реальностью.