Из света и тени

Я не пойму вас, но я буду вас слушать.

Виктор Гюго

9 марта 1909 год

Российская Империя, Царское Село

      Особняк Юсуповых находился в десяти минутах езды от Екатерининского дворца. Признаться, прежде, Дмитрий принимал это спрятанное за чередой насаждений строение за часть императорских парков. В нем вполне могли располагаться гостевые апартаменты или покои кого-то из Великих князей; впрочем, с тех пор как они с Марией переехали из Москвы, ухоженный дворец всегда пустовал: рядом не останавливались кареты, из дверей не выходили слуги, сад, протянувшийся полосой между забором деревьев и стенами дома, весной не оживал цветами. Точно этот дом всем мерещился, а на самом деле не существовал. Был картиной. Макетом в музее. Возможно, Юсуповы в самом деле приехали сюда впервые за пару лет, а может, Дмитрий бы уже ничему не удивился, в том была какая-то магия, вычеркивающая из памяти случайных свидетелей все, что с ними связано.              А сегодня Великий князь был в этот дом приглашен.              Погода нашептывала о весне. Температура еще держалась чуть ниже нуля, и потому выпавший ночью снег не таял, но и мороза, к счастью, не было. Сам воздух пах предвкушением тепла, цветения и новой жизни. И в груди тоже зацветало что-то незнакомое, что нужно было прикрыть отворотами пальто от ветра и сглаза.              Несколько недель назад Николаю бы исполнилось двадцать шесть лет.              Дмитрий не стал выводить лошадей из конюшни и тем более не просил заложить экипаж. Наступающий вечер заслуживал того, чтобы вдохнуть его полной грудью. Хмурилось еще утром голубое небо, с востока набегали тучи, и, может, снегопад готовился начаться с минуты на минуту, но до тех пор он точно успеет дойти.              Выйдя из Александровского, Дмитрий обернулся в последний раз на окна. Не провожали ли его взглядом те, кому он столько раз обещал быть осмотрительным, благоразумным, осторожным? Что ж, он пытался изо всех сил и до сих пор получалось вполне сносно! Но, похоже, есть вещи, от которых уберечь человека не способны ни близкие, ни он сам, ни судьба.              Дом Юсуповых был все таким же красивым и погруженным в сон, как и прежде. В воротах не было стражи, по аллеям не сновали лакеи, и только подойдя ближе можно было различить в высоких окнах желтый электрический свет. Дмитрий поднялся к дверям. Внутри было тихо. Он обернулся. Еще немного, и был готов приложить ухо, как в детстве, когда он боялся потревожить отца или дядю за работой, когда стоя в своей спальне гадал, услышит ли няня его шаги, если он захочет зайти к сестре, когда подслушивал, что говорит о нем учитель, когда… А вокруг была всё же зима. И снег всё же начал падать: мелкий, тающий на руках и ткани шарфа. Сад был похож на искусную гравюру: широкими отрывистыми штрихами выточены стволы, аккуратно прорезаны линии ветвей и искусных узоров ограды. Мир не двигался и не дышал. Снегопад сливался в мерцающие серебряные нити.              Все, о чем Дмитрий мечтал, это слушать глубокую тишину дня, как если бы в ней отражалось долгое понимающее молчание самой жизни. В такую минуту приятными казались волнение и замирающее биение сердца. Он закрывал глаза, замечая (или придумывая себе) алмазы снежинок на ресницах, и представлял, что Феликс сейчас покажется где-то в парке, как всегда, веселый и бесцеремонный, смеющийся, ищущий повод для шутливой издевки. Но он не появлялся. Вечер продолжал сгущать краски. Со вздохом Дмитрий снова повернулся к дверям и все же постучал. Как ни прискорбно признавать, ничего в жизни в эти последние дни он не боялся сильнее, чем встречи с Феликсом. Какими они друг друга увидят? Пускай между ними ничего не переменилось: он восхищался Феликсом, как и прежде, уважал его, как и прежде, безоговорочно любил его, как прежде. Знал, что и сам Феликс не изменился: непостоянный, то холодный и задумчивый, то озорной и безудержный, искренний в своем баловстве и в своей властности. И все же, каким он окажется теперь? Спадет ли маска, очарование сна, пустая фантазия? Или все же…              Двери отворились через считанные секунды. Старый лакей без лишних слов принял его пальто и собирался было проводить в гостиную, когда на лестнице послышались торопливые шаги.              Еще утром Дмитрий полагал себя счастливым. Не зная, что может испытывать чувство куда сильнее.              — Данис, спасибо за заботу о нашем госте. Можешь быть свободен, — Феликс вежливо улыбнулся лакею: он исчез в тот же миг, оставив их наедине в небольшом зале, где пахло теплом и черным кофе, а еще цветами — живыми цветами, и горшками был заставлен весь убегающий к северу коридор.              Дмитрий сделал несколько шагов к лестнице и остановился. Боже правый, Феликс же такой дьявольски догадливый и хитрый. Дмитрий точно ослеп и больше не видел прежних границ, точно оглох и больше не мог запомнить правил. Где уместно пожать руку? Где уместно признаться в невыносимом ожидании встречи? Где уместно говорить? Забыл все, чему его учили сотни людей на протяжении долгих лет. И не знал, какое это блаженство, — бояться.              Слуга еще раз поклонился и исчез. Дмитрий проводил его взглядом, а когда повернулся к лестнице, Феликс уже стоял на последней ступени, широко улыбаясь и протягивая для рукопожатия ладонь.       — Прошу прощения, что мы не пригласили вас раньше! Родители тут давно, но мне нужно было снова уехать. Я бы ужасно обиделся, если бы матушка показала вам свою чудную дачу без меня! — он осмотрел Дмитрия. — Вы не с пустыми руками? Что это? Хотите отомстить и взорвать наш дом? Молю! Он так хорош, а матушка так давно сюда не выбиралась, выберите какой-нибудь другой: скажем, особняк на Литейном. Запишете адрес?       — Бог с вами, Феликс, — выдохнул Дмитрий, почти удивленный тем, что ему наконец-то позволили заговорить. Ладонь еще жглась теплом, и он крепче обхватил небольшой сверток, который до этого едва удерживал. — Это подарок. Мы же с вами так и не встретились на Рождество.       Феликс удивленно приподнял брови и тут же заулыбался шире.       — Идемте, — он легко подтолкнул Дмитрия в плечо. — Вы пришли рано. Знаете, насколько это неприлично? Отец не закончил работать, а матушка все еще гоняет слуг в столовой. Идемте, спрячу вас, пока никто не увидел.       Дмитрий облегченно рассмеялся. Феликс превосходил самого себя.              Вопреки своей обыкновенной причуде Феликс не стал прятаться в лабиринте служебных лестниц и переходов, путь по которым, может, был и короче, но неуютнее и страннее. Он провел Дмитрия через череду гостиных, с профессиональной жестокостью отрывая от картин и скульптур, и вскоре они оказались в неожиданно скромной спальне. Вероятно, если Феликс и останавливался здесь прежде, то в далеком детстве. Все казалось каким-то безжизненным: ничего лишнего на столе, нетронутые подушки на софе и кресле, ровный ряд книг за прозрачным стеклом невысокого шкафа. Если бы не сбитое покрывало на кровати и не графин с водой, стоило бы думать, что спальня гостевая и никому сейчас не принадлежит.              — Надеюсь, вы еще не слишком голодны, я мало что могу предложить, — признался Феликс. Он схватил со стола бонбоньерку и скептически осмотрел ее: божественно красивая, но чертовски пустая.       — Не голоден, благодарю, — Дмитрий, до этого бесстыдно рассматривающий покои, обернулся. Было что-то изломанное в том, чтобы говорить теперь о такой ерунде. Он вздохнул и положил на стол свой подарок. — С Рождеством, Феликс.              Еще утром его речь была полнее и искреннее, но Феликс был так весел, а Дмитрий слишком смущен, ни к чему приумножать лишнюю лирику.              Больше скрывать свое любопытство Феликс не стал. Он отодвинул мешающийся стул, проворно вцепился в тесемку, но тут же замер. В его лице проявилось что-то лисье, хитрое и вместе с тем настороженное. Уже через мгновение Феликс накинул на себя чинную серьезность, словно в мире не было ничего загадочнее и важнее ленты, которую он крутил между пальцев.              — Вы знаете, Великий князь, я всегда полагал, что quart de politesse подразумевает все же пятнадцать минут, а не пятнадцать недель или хотя бы дней. Хотя допускаю, что я мог категорически отстать от нынешних нравов. Все же, я уже не молод…       — Феликс! — Дмитрий со смехом закатил глаза. От предвкушения, а в том, что подарок удачный, он сомневался меньше, чем в собственном имени и времени года, сводило живот, и сердце билось у самого горла. —Что с вами сегодня?!       — Ничего, — ответил он совершенно спокойно. — Просто мы с вами не виделись почти полгода, вот вы, похоже, и позабыли, как ведут себя в моем обществе. Пристрастились к этой probité à l'Alexandra.       Дмитрий в ответ лишь покачал головой. Сжалившись, Феликс вернулся к подарку, но, когда оставалось всего-то стянуть бумагу, снова замер, постукивая пальцами.       — Давным-давно одна сведущая особа сказала, что я совершенно не гожусь для гаданий, что во мне слишком много…лишнего. Начать с того, что я мужчина, — он искоса взглянул на Дмитрия и разве что не подмигнул. — А потом, что страшнее всего, я привязан к людям. А это еще хуже, чем родиться человеком, — привязаться к человечеству. Если бы не это, из меня вышел бы недурной предсказатель, — он качнулся вперед, чтобы прошептать следующие слова. — Судьба меня любит. Хотя порой любовь её весьма специфична.       Он широко улыбнулся и отстранился, приподнимая сверток. Дмитрий не имел ни малейшего представления о том, как относиться к только что услышанной истории. И меньше всего хотел думать об этом сейчас. Больше всего — он ждал, что Феликс сорвет наконец упаковку и улыбнется. По-настоящему. Искренне. Не ради веселья, а потому что не сможет сдержаться.              Феликс словно взвесил подарок в руке и безапелляционно провозгласил:       — Полагаю, это шкатулка. Но, принимая во внимание личность дарителя, предположу, что основная часть подарка внутри нее. Возможно, запонки или брошь. Я прав, друг мой?       Сил Дмитрия хватило на то, чтобы пожать плечами.       — Я не знаю, Феликс. Позвольте судьбе разрешить ваши сомнения.       Шутливое злорадство лопалось подобно шампанскому.              В первый момент Феликс был озадачен или вовсе разочарован. Внутри свертка оказалась одна-единственная книга, не представляющая собой ничего особенного. На однотонной обложке не было ни узоров, ни тиснений, издатель даже поленился отпечатать на ней имя автора, оставив только одинокое и бессмысленное «Собрание сочинений. Том I». Дмитрий ждал следующей шутки, но Феликсу от удивления было совсем не до того. Он раскрыл книгу на середине, пробежался взглядом по странице.              Прошла еще минута прежде, чем удивление сменилось узнаванием. Дмитрий закусил губу и сильнее сжал за спиной руки. Глаза Феликса расширились. Он вернулся в начало. Убедился, что не ошибся. Снова открыл в середине. Несколько страниц вперед. Потом назад. Феликс выхватывал куски, не дочитывав до конца, листал дальше, снова возвращался к началу и вновь перечитывал знакомое. Он бежал по книге так, словно кто-то мог ее отобрать, словно кто-то хотел ее сжечь, а ему было так необходимо увидеть как можно больше. На ощупь отыскав кресло, он упал в него. И лишь тогда, будто случайно, вспомнил про Дмитрия.              Похоже, весь запас слов Феликс истратил на шутки, так долго он молчал. А после, будь они хуже знакомы Дмитрий бы подумал, что он едва может совладать с голосом.       — Некоторые из них я и сам вижу впервые. Где вы их нашли?       — Это был долгий путь, — сказал Дмитрий. — Сначала я посоветовался с Анастасией, она направила меня к Лемминкэйнену, а он… Если я правильно понял, он копался в вашем кабинете, ну, и спрашивал по знакомым. Передавал, что Лада очень помогла. Если честно, не знаю, что бы я без него делал.       — Лемминкэйнен! — воскликнул Феликс. — Вот уж не думал! Сдружились за моей спиной, значит?!       Дмитрию вновь оставалось лишь развести руками, мол, а как иначе? Он подумал об их прощании на вокзале в Севастополе. Теперь и вспомнить смешно, что много ночей назад, в их первую встречу, Лемминкэйнен внушал ему опасений больше, чем кто бы то ни было. Хотя нельзя сказать, что они развеялись без следа, но уже начали уступать место благодарности, уверенно превращающейся в привязанность.               — И все равно там многого нет. Лемминкэйнен сказал, что многое хранится у вас и у ваших родителей в личных бумагах. Но я уже договорился в типографии о втором томе. Как только вы всё соберете, сразу…       — Там многого и не будет, — Феликс неожиданно помрачнел, перебивая его. Он посмотрел поверх плеч Дмитрия в темный сад и неуловимым движением погладил кончиками пальцев шершавый срез страниц. — Да, мы с матушкой старались все собирать. Я спасал черновики из каминов, вскрывал неотправленные письма к возлюбленным, записывал по памяти то, что он наговаривал во время прогулок. Но особенно много его стихов у Поленьки. Он доверял ей то, что не рассказал бы ни мне, ни маме, ни своим женщинам. Лишь ей разрешалось судить его неудачи, сомнения, разрешалось критиковать, править… Вы же знаете, как самолюбивы и ранимы поэты. Быть может, без нее, никто бы так и не услышал о Рокове.       Феликс прервался на полуслове и мотнул головой. В следующее мгновение на его лицо легла привычная полуулыбка, и Дмитрию очень хотелось верить, что она настоящая, что Феликс не стал бы прятаться от него, не теперь. Но уж слишком легко он избавился от своей печали, как от прозрачного дыма, от легкой вуали. Узнать наверняка не представлялось возможным.              — Вы не перестаете меня удивлять, мой друг, — Дмитрий испугался, что при звуке голоса, которым это было сказано, упадет немедленно. — Я уверен, матушка будет в не меньшем восторге, чем я. Может, мне стоит начать беспокоиться: всегда боялся, что ее любовь ко мне затмит очередной младший братишка, и вдруг…       — Поверьте, я совершенно не претендую.       — О, ее вряд ли будет интересовать ваше мнение!       Они рассмеялись после некоторой паузы, но почти одновременно. Господи, как Дмитрий скучал, одному богу известно, как сильно он скучал по этой неверной улыбке, по возмутительным шуткам, по смеху, который бы иные сочли деланным и вульгарным, по самой невозможности, которая точно стала синонимом имени Феликса Юсупова. Он мог бы броситься к креслу и во всем признаться, задать все вопросы, что мучали его последние дни и недели, но выбирал молчать. И всей душой вдыхать этот вечер: скрип деревьев, ход часов, сладость фруктов.              Когда пришло время спускаться к ужину, Феликс заглянул в покои матери и оставил книгу там. На обратном пути он позволил Дмитрию неспеша прогуляться по гостиным, бегло рассказал об основных гордостях коллекции, хранящейся во дворце, а затем вдруг рассмеялся:       — Знаете, говорят, моя прабабка, Зинаида Ивановна, заказала строительство этой дачи, чтобы быть поближе к влюбленному в нее императору Николаю Павловичу.       — А на самом деле?       Феликс весело пожал плечами.       — Черт ее знает. Все возможно. И вот теперь, — он провел рукой по блестящим от лака перилам, — мы задумали заняться очередной реконструкцией: провести электричество, кое-где обновить интерьеры. Будто от этого мы станем тут чаще бывать!       — Вам так не нравится этот дом? Или соседство Царского Села? Мне кажется, тут чудесно, и потом…       — Нам так нравится дом на Мойке, — усмехнулся Феликс. — Он удобнее. Во многих отношениях. Но вы правы, дача прекрасна. Я был бы рад проводить здесь больше времени, но увы.       В ответ Дмитрий сочувственно вздохнул. Отчасти он был счастлив уже от того, что Юсуповы здесь этой весной, что он в их доме и что, надо думать, это не последний раз. Но другая его часть решительно не хотела довольствоваться малым.              Уже у дверей столовой Феликс придержал Дмитрия за локоть и шепнул:       — Не говорите пока о своем подарке. Не уверен, что отец… — он тяжело вздохнул. — Вы понимаете, какой он человек.              Из всех светильников в столовой горело не более трети, так что стены были погружены в приятный полумрак. Оттого на картинах особенно блестели белые платья и мягкие полуобнаженные тела. Поскрипывал граммофон. Сквозь окна лилось прозрачное серебро звезд. Лишь вокруг стола свечи горели так ярко, будто обязывали приглядеться, посчитать полосы на лакированном дереве и нитки расшитых салфеток.              Родители Феликса, конечно, уже их ждали. Не было ни Лемминкэйнена, ни иных гостей, зато у противоположной двери в тенях прятались слуги, ожидающие следующего распоряжения. На шаг впереди стоял мужчина, которого стоило определить, как метрдотеля: причем он так пристально и сурово вглядывался в лицо гостя, точно боялся, что тот непременно начнет бить посуду. Приветствие же с хозяевами дома вышло сдержанным, на вкус Дмитрия, чересчур официальным. Он мог бы поклясться, что в Кореизе их отношения были…проще, однако Кореиз был так давно! Едва ли не в прошлой жизни, хоть и совершенно прекрасной.              Как водится, первую четверть часа разговор шел ни о чем: Дмитрий нахваливал (и не зря) поваров и рассказывал об их собственном укладе в Александровском. После Зинаида Николаевна интересовалась здоровьем Алексея (и раздраженно отмахивалась от любых упоминаний Распутина), Феликс Феликсович расспрашивал о мелочах быта: библиотеке, которую Николай пополнял с завидной частотой, очередных ремонтных работах, затеянных в парке, и прочем, о чем Дмитрий, признаться, имел слабое представление. Ужин протекал спокойно и немного лениво. Пока, наконец, Дмитрию не случилось обмолвиться об уроках фехтования, которые он затеял для Цесаревича, и о том, как понемногу учил его держаться в седле.              — Судя по всему, из вас выйдет прекрасный кавалерист, Ваше Высочество. Не думали об этом? — сказал Феликс Феликсович.       Внутри Дмитрия точно что-то зажглось. Он смутился. Тут же невольно выпрямился. Вспыхнул и снова потух, дабы не дразнить строгий взгляд. Но как же было приятно слышать подобное от человека, столь скупого на похвалу и даже отеческую гордость! И пусть он знал о всех умениях Дмитрия лишь со слов, этого вдруг оказалось достаточно, чтобы просто предположить.       — Я буду, Ваше Сиятельство, — не скрывая удовольствия, ответил Дмитрий. — С осени я зачислен в Кавалерийскую школу. Я уже имел честь быть представленным некоторым из моих будущих преподавателей, и некоторые из них так же, как и вы, высоко оценивают мои шансы на успех.       На губах князя показалась едва заметная, но вполне довольная улыбка.              — Кавалерийская школа? — вдруг переспросил Феликс. — Ты ничего не говорил об этом.       Дмитрий обернулся на него, чувствуя одновременно укол вины и некоторую растерянность. Было ли у него время, чтобы все рассказать? Была ли эта информация так уж важна? Была ли она важна Феликсу? Дмитрий собирался извиниться. Но не успел. Взгляд Феликса Феликсовича снова стал холодным и оценивающим. Он обратился к сыну, пощипывая себя за кончик усов:       — Феликс, меня удивляет твоя реакция. Если тебе так претит мысль оставлять своего друга, — он на секунду отвлекся, чтобы кивнуть Дмитрию, «Ваше Высочество», — одного, то самое время присоединиться. Уверен, вдвоем тебе будет и интереснее, и…       — Отец, вы знаете, что дело не в этом, — Феликс медленно покачал головой, но Дмитрий кожей почувствовал, что за этим сдержанным жестом прячется желание немедленно закончить разговор. Хватило того, что Феликс перебил отца. Свидетелем подобного Дмитрий прежде не становился, и потому ему становилось вдвойне не по себе.       Да и от выговора Феликса, похоже, спасло одно только присутствие гостя.       — Если ты переживаешь за Оксфорд, то они согласятся взять тебя и после службы.       Оксфорд? Дмитрий перевел непонимающий взгляд на Феликса: как раз вовремя, чтобы заметить мелькнувшую на его лице злую усмешку.       — После пары лет учебы и службы, отец, мне нужно будет, наконец, подумать и о доме. Выбрать достойную жену, сыграть свадьбу, наладить быт — вы же знаете, как много времени занимают все эти обряды. И после иное образование будет совсем некстати.       — Стучите и отворят вам.       — Прошу вас! — голос Зинаиды Николаевны раздался так неожиданно и был так непривычно высок, что Дмитрий вздрогнул. — Уверена, Дмитрий Павлович заглянул к нам не для того, чтобы обсуждать ваши туманные планы о будущем Феликса или собственное образование.       — Почему же? — казалось, возмущение супруги немного сбило с князя спесь, однако его не хватило, чтобы окончательно прервать спор. — Ва…       — В таком случае, — Зинаида Николаевна поднялась и повернулась к сыну. — Феликс, ты ведь еще не успел провести нашему гостю экскурсию по дому?       — Я показал коллекции на втором этаже.       — Ох, дорогой! — она коротко и мягко рассмеялась. — Представляю, что ты мог там рассказать. Дмитрий Павлович, скоро подадут десерт, а до тех пор разрешите составить вам компанию на маленькой домашней прогулке?       Дмитрий не успел и ответить, как уже держал княгиню под локоть, и перед ними расступалась спящая роскошь дворца. Посланные вперед слуги поспешно зажигали свет в невостребованных до сих пор коридорах и гостиных, в одних комнатах раздвигали гардины, в других — закрывали окна. Феликс, разочарованный и будто растерянный, оставался в столовой наедине с отцом, и музыка, до этого не казавшаяся такой уж громкой, совершенно заглушала их голоса.              Рассказчик из Зинаиды Николаевны вышел в самом деле великолепный. Она знала в доме каждый уголок и обо всем умела рассказать. Скульптуры, картины, вазы, карточные столики и часы — всё и всех княгиня без труда превращала в историю, в предмет гордости и восхищения. С неменьшей точностью она определяла то, что больше всего привлекало взгляд Дмитрия, и останавливалась, ненавязчиво углубляя рассказ. Слушая ее, Дмитрий, к своему стыду, почти забывал о сцене, которую они оставили за спиной. А вспоминая, уже не слышал бесплотные мифы о греческих музах и римских императорах.              — Вы действительно не говорили Феликсу, что поступаете в кавалерию?       Вопрос раздался без малейшего предупреждения. Хотя Дмитрий, в очередной раз отвлекшийся на мысли, и не мог знать, о чем Зинаида Николаевна говорила прежде. Но скрывать ответ или стесняться его он не считал необходимым. На самом деле, Дмитрию и не приходило в голову, что может быть иначе. Он сын своего отца, с малых лет в седле и с шашкой в руках, гордость семьи, будущий офицер. Никто и не пытался привить ему интерес к иным наукам, указать ему иное место.       — Действительно.       Зинаида Николаевна понимающе улыбнулась. Дмитрию нравилось, что рядом с ней, как рядом с Феликсом, можно было обходиться без лишних формальностей и без притворства. И если глядя на князя, Дмитрий угадывал, откуда в Феликсе его властность и решительность, то от матери он взял самое главное: естественность и саму жизнь.              — А Феликс, стало быть, едет в Оксфорд?       — Он вам тоже не рассказал? — удивилась Зинаида Николаевна. К счастью, этот факт ее скорее позабавил, чем расстроил. — Да, он на днях вернулся оттуда: хотел лично посмотреть, как все устроено. Оксфорд — его давняя мечта, и я не думаю, что что-то могло бы изменить его мнение.       — Если честно, его так трудно представить студентом где-нибудь у нас… — Дмитрий улыбнулся.       — Николай закончил юридический факультет.       Дмитрий так и не понял, хотела княгиня тем самым подтвердить его слова или опровергнуть. Или, может, ей всего-навсего пришла в голову мысль, которую она не смогла сдержать. Мысль о сыне, который так никогда и не станет почетным судьей или грамотным землевладельцем, не увидит Оксфорд и брата в смешной академической мантии, не напишет об этом стихов.              — Зинаида Николаевна, я сделал Феликсу подарок на Рождество. Но, полагаю, он так же предназначается и вам. Феликс уже отнес его в ваши покои. Это… Я собрал все сочинения Николая, что смог найти, и напечатал книгу.       Княгиня повернула голову, точно не была уверена, что слух не обманул ее. Дмитрий и сам не знал, чего ожидал, рассказывая об этом теперь. В отличии от единственного сына Зинаида Николаевна была сдержана на эмоции, и, кто знает, не становились ли бурные переживания еще более болезненным для нее? Или, может, Феликс хотел сделать сюрприз?       Но Зинаида Николаевна счастливо улыбнулась и крепко сжала руку Дмитрия в своей холодной ладони.       — Вы правы, Дмитрий Павлович, это чудесный подарок для всех нас. Его Сиятельство, конечно, производит впечатление человека, которого интересуют иные ценности, но и вы, и Феликс должны знать, что он очень гордится обоими сыновьями. Он тоже будет рад ее прочесть.       Почему-то Дмитрий в этом сомневался. Однако даже если бы у него было желание обсуждать подробности, времени уже не оставалось. Зинаида Николаевна, все еще радостная и растроганная, посмотрела на часы и с чинной торопливостью поманила гостя в обратный путь.              — Вы сами, Дмитрий Павлович, никогда не пробовали писать стихи?       — Я, — а кто не пробовал? — нет, никогда.       — Напрасно. Мне видится, в душе в вас есть многое от наших лучших поэтов. Уверена, у вас бы прекрасно получилось.       — Спасибо, Зинаида Николаевна. Я…просто, мне кажется, я иначе сложен, вот и все. Литература — это не совсем мое.       Княгиня осуждающе покачала головой.       — Мое-не мое, это не всегда верный подход. Вопрос лишь в том, сколько у нас есть времени и упорства. Впрочем, вы правы, у вас и без того насыщенная жизнь, Дмитрий Павлович. И не мне решать, как вам тратить оставшееся время.       Дмитрий благодарно улыбнулся. В последние время разговоры о стихах неизменно угнетали его. Всякий юноша сочиняет, когда влюблен. Вот только печалить свое чувство неудачами, Дмитрий не хотел: словно плохие строки опошлили бы свет, теплящийся в его груди.              В столовой было тихо и холодно. Феликс Феликсович стоял у окна и курил, слуги уносили посуду и разливали чай, Феликс полулежал на диване у стены и крайне демонстративно скучал, а стоило Дмитрию и княгине пересечь порог, как он подобрался, вспрыгнул, как разбуженный кот, и звонко сообщил:       — Матушка, мы боялись, что вы решили сопроводить Его Высочество до самого Александровского дворца! Я был готов отправляться на поиски.       Он, точно после долгой разлуки, поцеловал матери руку и отодвинул стул, приглашая ее вернуться к столу. На Дмитрия при этом Феликс едва взглянул. Возобновившийся разговор поначалу казался искусственным, зато больше не касался острых для князя тем. А если Зинаиде Николаевне все же что-то не нравилось, она с настойчивостью меняла русло беседы. Среди прочего княгиня рассказала об уничтоженной морозами коллекции цветов из Нового Света, о долгом крымском лете и об Англии, которая, конечно, «не всякому подходит, но однозначно стоит внимания». Дмитрий мог бы слушать ее вечно. Если бы не по-прежнему напряженный Феликс рядом и не отстраненная хмурость отца семейства.              И все же время текло слишком быстро. И уходил Дмитрий уже глубоко за полночь, уставший после долгого дня, измотанный равно счастьем и беспокойством и наполненный каким-то невесомым спокойствием от осознания того, что этот день в его жизни был.              Накинув пальто, Феликс вышел проводить гостя хотя бы до ворот дачи. Хотя Дмитрий не терял надежды, что путь их окажется длиннее.       — Простите, не знал, что на отца сегодня найдет… Как видите, он мастер привносить в разговор крайне специфичные ноты, — буркнул Феликс, стоило им оказаться на улице. Его слова потонули в морозной тишине. Плохо скрываемое раздражение сменилось настоящей злостью. Дмитрий даже несколько испугался: настолько давно он не видел друга в подобном состоянии.       — В этом нет вашей вины, Феликс. Скорее, это мне нужно извиниться, что я был неосторожен, что испортил…       — Дмитрий Павлович! — он расхохотался. Потом стих. И продолжил чуть спокойнее, но куда более мрачно: — Так вы будете кавалеристом?       — Через два с половиной года.       — Почему вы не говорили раньше?       Дмитрий растерянно пожал плечами. И не менее растерянно спросил:       — А вы, про Оксфорд?       Феликс хмыкнул. Похоже, аргумент был принят, потому что вяло тлеющий спор он продолжать не стал. Они в молчании хрустели по свежевыпавшему снегу. На месте блаженного покоя зрело ядовитое ощущение неправильности. Такое горькое, что Дмитрий разве что не плакал от досады. Он был так счастлив в это утро, в этот день и в этот вечер со всеми его неприятностями. А теперь его занимала только боль и обида. За Феликса, за его недовольство, за его проблемы. За молчание, за которое они оба расплачивались.              — Ваш отец хотел бы…       — Чтобы я окончил, как он, Пажеский корпус или ту же Кавалерийскую школу или еще что. Вот только я для всего этого, — он ухмыльнулся, — стар, слава Богу. А он никак не смирится.       — А юридический? Как у Николая.       — А, тогда он тоже не слишком обрадовался. Но это был компромисс: Николай не сидит без дела, вроде даже занимается, чем ему интересно, а отец закрывает глаза на его творчество. Однако мне и это не подходит. Все эти бумажки, правила, тюрьмы, — Феликс показательно скривился. Хотя разговор, похоже, немного развеселил его. По крайней мере, он больше не спешил прятать нос в воротник и не несся вперед с такой чудовищной скоростью.       Дмитрий позволил себе улыбнуться.       — Что вы будете делать в Оксфорде?       — Не знаю, — просто ответил Феликс. — Думаете, я правда так уж жаждал надышаться пылью английских библиотек? Господи помилуй. Это же Оксфорд, Дмитрий Павлович! Альма-матер Уайлда, Стивенсона, Шелли: только представьте, какой там должно быть дух, какая история!       Восхищение его было столь заразительно, что Дмитрий на мгновение и сам захотел там оказаться. А после особенно сильно пожалел, что никогда не разделит с Феликсом этого опыта. Они уже дошли до ворот. Остановились, вглядываясь в ночь. Точно за невидимой чертой владений простирался другой мир, в который никто из них не торопился ступать. Или не хотел ступать вовсе.              — Когда мы встретимся в следующий раз? — спросил Дмитрий. Даром, что живо беспокоил его на самом деле, вопрос вышел ненастоящим, бессмысленным.       Феликс пожал плечами.       — Эту весну матушка планирует провести здесь, да и у меня других срочных дел у меня в ближайший месяц не намечается, так что… Мы все, включая отца, всегда будем рады вам: заходите без спроса, я предупрежу слуг.       Дмитрий обратил внимание, что щеки у него от мороза полыхают.       — Для меня это большая честь. И мне жаль, что я не могу предложить вам того же, Феликс.       Он отмахнулся.       — Поверьте, я и сам тревожить спокойствие Александры Федоровны пока не решусь, — а потом понизил голос и расплылся в улыбке. — Будет нужно — я найду способ.       Дмитрий вспомнил о визите Лемминкэйнена и с некоторым беспокойством кивнул. Представлять, как императорская охрана ловит в глубине парка Феликса Юсупова, еще абсурднее, и все же сомневаться не приходилось: если ему что-то понадобится, Феликс найдет способ заполучить свой билет куда угодно.              — Вы уверены, что дойдете сами: не хотите взять экипаж или хотя бы лошадь? — спросил Феликс еще через некоторое время.       — Уверен. Говорят, прогулки перед сном полезны для здоровья.       — Ах, конечно! А Его Величеству нужны самые крепкие кавалеристы.       Они засмеялись. Феликс потянулся, зябко повел плечами, а затем протянул Дмитрию раскрытую ладонь. И стоило Дмитрию ответить на рукопожатие, как его вдруг притянули в долгие объятия.       — Еще раз спасибо за подарок, Великий князь, вы и представить не можете, как много сделали для нас.