Из света и тени

      

Любишь, так уж тут не до царей.

Максим Горький

22 февраля 1909 год Российская Империя, Царское Село

             Беспокоиться о Лемминкэйнене, пожалуй, не стоило. Он производил впечатление человека, который чудом, хитростью или грубой силой был способен выбраться из любого места на земле, включая тюрьму, китовое брюхо и сам Ад. Волки, в сущности, были ничтожным противником. По крайней мере, в этом пытался убедить себя Дмитрий. И все же следующее письмо от Феликса он вскрывал с определенной долей беспокойства: воображение живо рисовало картину окровавленного снега, окровавленных вычурных одежд и от крови же свалявшихся белых волос. С другой стороны, Феликс мог писать о чем-то из того, что они с Лемминкэйненом обсуждали: о Поле…или о Данииле. Что было едва ли лучше.              В конверте было всего-навсего приглашение на ужин. Впервые со времени своего возвращения в Москву, Феликс звал его в их дом в Царском селе, стало быть, впервые с сентября Дмитрий снова встретится с его семьей. Их расставание, кажется, вышло несколько скомканным, и пусть Зинаида Николаевна, если верить словам самого Феликса, в Великом князе души не чаяла, его отец все еще внушал некоторые опасения. Пожалуй, он был в чем-то похож на Сергея Александровича с той разницей, что Сергей Александрович был готов заменить Дмитрию отца и, порой неумело, но делал для этого все возможное. А Феликс Юсупов старший просто был. Сдержанный, непоколебимый, явно предъявляющий высокие требования и к себе, и к любому человеку вокруг.              Дмитрий отложил письмо и задумчиво посмотрел в окно. На самом деле, беспокоила его совсем не необходимость встречи и не то, как мучительна была сама концепция ожидания, нет, он все никак не мог перестать думать о последних словах Лемминкэйнена. «Поговорите с Феликсом, пока есть возможность». Быть может, это не более чем случайно оброненная присказка, но Дмитрий вовсе не был в этом уверен. И до тех пор он мысленно повторял жуткую фразу снова и снова, так что слова теряли смысл, превращались в ровный поток безразличных звуков. В конце концов, он начинал почти верить в то, что Лемминкэйнен был прав: им действительно стоит обсудить все, что наговорил Даниил. Даже если это совсем ничем не поможет.              К счастью, до назначенной встречи у Дмитрия было достаточно времени, чтобы принять решение. Он быстро написал ответ, стараясь, чтобы его радость и признательность не выглядели чересчур эмоциональными, затем перешел к остальной корреспонденции. С удивлением он обнаружил письмо от Анастасии: со встречи у Даниила они не прекращали общение, но по очевидным причинам обменивались письмами гораздо реже, чем прежде.              Очевидной причиной являлся новоявленный жених.              Анастасия никогда не писала о свадьбе или своей семье, только о книгах. Или о своих размышлениях относительно прочитанного, увиденного, услышанного. А еще она всегда с живостью интересовалась тем, как обстоят дела у самого Великого князя. Иногда она вспоминала Ладу, Николая, даже Поленьку — но чаще всего Феликса. И, читая такие письма, Дмитрий невольно улыбался, а после одергивал себя. Он ведь в самом деле мог составить ее счастье. Хотя бы в роли нежного аккуратного любовника, никому не заметного, но греющего сердце одним своим существованием, далеким чувством, беспрепятственно преодолевающим любые замки. И самому Дмитрию в любом браке наверняка было бы куда спокойнее от мысли, что где-то в Петербурге или Москве есть прекрасная девушка, каждая редкая встреча с которой составляет весь смысл его безбожной бесчестной, но наполненной ранимой нежностью жизни.              Однако вместо этого Дмитрий полюбил их друга. И до сих пор ни разу не испытал за это стыда. Сложно сказать, что из этого страшнее.              Дмитрий убрал письмо девушки обратно в конверт и отложил. Тут ответ будет куда длиннее беглого восторженного «Спасибо за приглашение! Я буду!», а сейчас у него не так уж много времени. Письмо от отца. От Марии. Их Дмитрий тоже отложил сразу, хоть и задержал на некоторое время в руках, растерянно думая: «Что сказали бы вы, зная, чем и кем теперь заняты мои мысли?» Он обещал вновь приехать в Швецию в конце лета или осенью, перед началом учебы в кавалерийской школе.              «Пока есть возможность».              Иногда Дмитрию казалось, что Лемминкэйнен знает куда больше, чем положено человеку.              Что ж, тогда, если все это не очередной мираж, Дмитрий, пожалуй, поделится своими переживаниями с сестрой. И, может быть, если хватит времени, даже заедет на пару дней к отцу. Дмитрий не знал, что хотел услышать от них, не благословение же, в самом деле, но и молчать до конца дней или до конца этой, боже правый, любви ему было невозможно.              После было несколько писем от полузнакомых товарищей из Москвы и Петербурга. Часть из них Дмитрий вскрыл, часть — оставил до вечера. Особое внимание привлек тонкий конверт, подписанный пляшущим почерком Августа, почему-то подумалось, что он снова решил пригласить Великого князя на какой-нибудь в буквальном смысле сводящий с ума спектакль или концерт. В первый момент Дмитрий подумал, что охотно согласился бы, но вскоре вспомнил другое: Август был у Даниила в тот день, пусть он и не пожелал смотреть представление до конца, слышать одно слово уже достаточно… Хотелось выкинуть письмо. Просто сжечь. Избавиться, как и от всех прочих воспоминаний. С трудом Дмитрий остановил себя. Нет, он ответит, когда будет готов. Ничего страшного, если ждать придется неделю или месяц, в конце концов, они с Августом никогда не были друзьями, так что и обязанностей никаких.              Кроме порядочности, разве что. Но есть ли смысл говорить о ней свидетелю такого падения?              Последним в стопке оказался сложенный вчетверо лист бумаги. Не нужно было долго гадать, чтобы догадаться, что это. Столь жестоко с собственным творением может обходиться только сам художник: линии сгиба пересекали трогательный акварельный пейзаж подобно уродливым шрамам на нежном человеческом лице. Горизонтальный сгиб рассекал пополам фигуру скачущего по цветущему саду всадника. За его спиной виднелись руины средневековой крепости, над кронами деревьев возвышался полупрозрачный крест далекой часовни, и справа у самого горизонта в неясных очертаниях рождалась строптивая весенняя гроза. Каждая краска пахла весенней свежестью, лесом и необузданной свободой.              Автор картины был болезненно очевиден. Куда больше времени Дмитрию понадобилось, чтобы заметить аккуратную надпись в углу, там, где широкие листья раскидистого куста создавали особенно глубокие, почти черные, тени. Что ж, похоже, будущее воскресенье Дмитрию грозило сразу несколькими волнительными rendez-vous. Он откинулся на спинку стула и живо представил себе тот самый маскарад и танец с Ольгой Александровной. Ее муж служил здесь, в Царском селе, однако наружность имел столь обыкновенную и простую, что Великий князь не имел привычки замечать его во время случайных встреч в дворцах и парках. Сама же Великая княгиня ему нравилась, участливая и горячо привязанная к своей семье, она напоминала Марию, и тем была милее. Хотя Дмитрий никогда не знал ее достаточно хорошо: больше времени Ольга Александровна проводила с девочками, любила их, как своих родных дочерей или сестер, а потому, конечно…              Стоило признать, что на маскараде Дмитрий был с ней несправедливо груб. Но и извиниться случая ему до сих пор не представилось: словно избегая его, Ольга Александровна долго не заезжала во дворец, по крайней мере, в часы его присутствия, а после и вовсе отправилась в Воронеж, «чтобы немного согреться». И, кроме того, объясниться, нет, едва-едва заговорить про маскарад значило бы обмануть самого себя. Ведь их там просто не было: ни его, ни Ольги Александровны, ни Феликса — никого из всех жителей Санкт-Петербурга и России, одни лишь маски, чье рождение было отмечено ветром, врывающимся в распахнутую дверь экипажа, и чья смерть неумолимо приближалась с каждым танцем.              Нет, их неловкий разговор уже ничем не исправить. Пусть остается, как есть, из него можно лишь сделать выводы.              Дмитрий бросил взгляд на рисунок и снова поднес его к глазам. Быстрая летящая подпись указывала лишь время, о месте, стало быть, необходимо догадаться самостоятельно. Хитро. Хитрее, чем Дмитрий мог предположить, но зато азартное восхищение приятно бурлило в крови. Подобных пейзажей в окружающих царскую резиденцию парках Дмитрий не помнил; загадка была действительно неочевидна. Но и времени на размышления, к счастью, еще предостаточно, а до тех пор… Он задержал взгляд на лице всадника, лишенное всяких деталей, оно рисовалось лишь тонкой серой линией, отмечавшей ровный, какой-то хрестоматийный профиль, тепло усмехнулся и убрал послание в ящик стола.              Цесаревич не мог больше ждать.              Последние дни Алексей чувствовал себя как никогда хорошо. Как и прежде, родители, заботливые сестры и слуги старались не спускать с него глаз, держать на руках, окружать заботой и так далее и тому подобное, но, на счастье, кроме них, разрывавшихся между естественной тревогой о хрупком здоровье и необходимостью воспитать сильного и уверенного в себе самодержца, у мальчика были брат и молодой и энергичный учитель фехтования.              Володя Винер, простой человек, из всех наук сносно разбирающийся только в физической культуре да петербургской гастрономии, при ближайшем знакомстве оказался энергичен, идеен и вполне эрудирован. Он многого не знал, но искренне интересовался, а потому разговоры с ним всегда приносили удовольствие, охотно разделял с собеседником его тревоги и радости, но никогда не лез в душу без разрешения, отличался отменным воспитанием и прилежанием в любой порученной работе, но не отказывался и от умеренного юношеского авантюризма. Должно быть, именно авантюризм и привлек внимание Дмитрия. Что-то было в легкости и смелости, которые вечно сопутствовали Винеру, эдакое, средневековое, как у Айвенго или Роланда.              К вопросу о том, какие люди окружают Даниила Соломерского, которого ни Владимир, ни Дмитрий ни разу между собой не упоминали.              Великий князь был уже на полпути к выходу из дворца, когда его окликнул лакей: «Прошу прощения, Ваше Императорское Высочество. Вас ищет Его Императорское Величество. Если вы спешите, я могу передать, однако…» Дмитрий остановил его: не хватало, чтобы Николай прознал о тренировке, так что лучше будет, если Винер и Алексей начнут без него, чем ежели их прервут в процессе жаркого сражения. Вопрос заключался лишь в том, что потребовалось Николаю? Вдруг он уже все знает? Вдруг уже вызвал к себе и самого Винера, который вот-вот лишится столь завидной работы из-за этих чрезмерных родительских опасений?              Дмитрию стало не по себе. Он на ходу стянул пальто, передал его лакею и ускорил шаг. Если что, он соврет, скажет, что все было его идеей, что…              Задумавшись, Дмитрий даже забыл постучать прежде, чем влетел в кабинет брата. Дверь ударилась о отодвинутый к стене стул, и следом за этим грохотом застучали, разбегаясь по сукну, винного цвета бильярдные шары, два из них с разницей в пару секунд упали в лузы; раздался восторженный детский смех и беспорядочные хлесткие аплодисменты. Удерживая кий, точно шпагу, у стола стояла Татьяна, пока ее младшие сестры наблюдали за игрой со второго этажа библиотеки. Николай притворно хмурился, поглаживая бороду. Все они были столь погружены в игру, что появление Дмитрия просто не заметили, или сделали вид, что не заметили. С десяток ничем не связанных мыслей промелькнул в его голове, пока Николай, наконец, не поднял на него взгляд.              Император давно не проводил время наедине с дочерьми, и они выглядели невероятно счастливыми просто от того, что отец сейчас принадлежит не России и не Царскому селу, а им. А Дмитрий был счастлив их счастьем, однако… Где же Ольга? Ее не было ни среди зрителей, ни среди игроков, но, право, должно приключиться что-то страшное, чтобы она отказалась от милого семейного времени. Она неважно себя чувствует? Она больна? Нет-нет, это вряд ли: за завтраком Оля выглядела не хуже, чем обычно.              Но хуже, чем еще пару месяцев назад.              Дмитрий поджал губы, но быстро принял надлежащий вид. Разговор с Николаем и без того не обещал быть легким, так что нечего давать ему лишних поводов для допроса.              — Дмитрий! Не думал, что ты будешь так быстро. Проходи, пожалуйста, — Николай указал на диван, стоящий в углу кабинета. Расшитый сказочными узорами веер, шляпка с лентой, крошечная деревянная флейта — девочки застучали каблучками по лестнице, чтобы забрать свои вещи, но вместо этого бросились к Дмитрию.              — Ты сейчас к Алексею?       — Ты видел, как Таня бьёт? Она почти papa победила!       — Он так рассказывал о ваших занятиях!       — Он специально тебя вызвал, что не проигрывать и не расстраиваться!              — Девочки, — Николай одернул их и покачал головой. С мягкостью, которой не смог спрятать. — Вы сможете рассказать обо всем Дмитрию потом, хорошо? А сейчас нам нужно поговорить наедине.       Анастасия нахмурилась, потом приподнялась на цыпочках и громко зашептала:       — Если тебе станет слишком скучно, зови нас на помощь, ладно?       Дмитрий рассмеялся. Насколько это было возможно, учитывая, что он все меньше понимал, зачем понадобился Николаю. Проще было предугадывать причину его дурного настроения, но столь благостное расположение духа… Оно едва ли сочеталось с этим тревожащим «наедине». Дмитрий наклонился, весело потрепал ее по голове, улыбаясь в ответ на наигранно хмурый взгляд, и пообещал:       — Обязательно. Что бы я без вас делал, м?       — Тосковал, — совершенно серьезно ответила Анастасия и решительно мотнула головой, чтобы волосы легли привычным образом.       — Или давно бы стал большим министром, сидел в огромном дворце и подписывал документы, — сказала Мария и быстро оглянулась на отца: не спешит ли он прервать их шутливый разговор? Но Николай пока что терпеливо ждал. Ждала и Татьяна. От ее взгляда, внимательного и очень взрослого, Дмитрию стало не по себе. И улыбаться он больше не мог. Только коснулся на прощание плеч девочек и прошел дальше в кабинет. Лица всех пятерых детей смотрели с него с маленькой фотографии на круглом столике.              Наконец, девочки ушли. В коридоре их уже ждала одна из очаровательных дочерей гнезда Адлербергов. И, стоило вдали стихнуть шагам, как все стало на свои места. Николай помрачнел, растворилась спокойная веселость, спряталась улыбка, но в глазах, на самой глубине, еще осталось что-то неуловимо светлое, чистое и преисполненное такой любви, что Дмитрию стало в определенной степени неловко. Есть что-то ужасно личное в таких чувствах, что-то, что просто невежливо замечать. И стоит, может быть, обмануться и поверить, что привидевшийся ему образ был лишь игрой серого февральского света.              — Не стой, присаживайся, — Николай кивнул в сторону стола, к которому Дмитрий боялся и приблизиться, а сам приводил в исходное состояние бильярд. Однако, стоило ему вернуть на стол все шары, как вдруг в голову пришла совершенно иная идея. — А впрочем, ты не сыграешь со мной? Если не торопишься, конечно.       За бильярдным столом Дмитрий был еще менее ловок, чем в картах. По крайней мере, так ему помнилось, потому что последний раз он держал в руках кий очень и очень давно. Но между неуклюжей партией и десятком прищуренных от удовольствия глаз, внушающих ему чувство вины, выбор был довольно очевиден. Кроме того, предложение игры означало, что тема разговора все же будет довольно безобидна, а потому энтузиазм Дмитрия, когда он первый раз примерился для удара был совершенным искренним.              Чуть меньше четверти часа они играли, обмениваясь короткими смешками и ничего не значащими фразами, Великий князь выигрывал с весомым перевесом. Он беспокоился о том, что разочаровал Алексея и Винера, но справедливо надеялся, что они все поймут, а азарт, усиливаемый предвкушением победы, сводил его переживания к нулю. Дмитрий не знал, даже не мог предположить, чем вызвано подобное настроение Государя. Решил ли он позволить себе первый за долгое время полноценный выходной? Или собирается объявить какую-то ужасную новость и потому ищет сближения с семьей в поисках поддержки и в надежде сгладить их недовольство? Или что-то еще, болезненное и страшное, происходит в его душе?              Нет, Дмитрий не знал, но испытывал, кажется, то же, что и прежде девочки. Он удивлялся, но удивление это было бесконечно приятным. Раньше, когда они жили в Ильинском и изредка приезжали в Царское село, чтобы погостить (и в тысячный раз вспомнить, к чьей семье они принадлежат), Дмитрий не был особо близок с Николаем: как и Мария, он проводил время с Ольгой и Татьяной, а потом, улучив момент, сбегал из-под надзора сотен нянек в конюшни. И понабились годы, чтобы осознать: все прекрасно видели, куда он с излишней осторожностью уходит, смешно пригибая голову и оглядываясь на каждом шагу. И все же Николай был для него своего рода кумиром. Загадочный, печальный отец и строгий и педантичный Сергей Александрович — Дмитрий любил и уважал их всем сердцем, восхищение же Николаем было совершенно иного толка. В их редкие встречи император всегда был улыбчив, заботлив и щедр. Он баловал родных детей и юных гостей, за десертом всегда охотно рассказывал о своих путешествиях, но временами становился серьезен и подробно рассказывал Дмитрию о совершенно «взрослых» вещах: конференциях в Гааге, русско-японской войне, выступлениях крестьян. Великий князь поначалу понимал его плохо: дома учителя обсуждали с ним политику, экономику, военное дело в общих терминах, словно все это было лишь выдумкой десятка скучающих ученых, и только Николай начал предавать этим выдумкам ясные, порой довольно жуткие формы.              Ни в детстве, ни сейчас Дмитрий не смел вообразить, сколько Николай делает, к сколькому стремится. И вместе с тем все еще сохраняет человеческий вид. Именно это сочетание ума с непосредственностью его восхищало, это влекло. Он не хотел становиться таким, как брат, нет, но наблюдать за ним, но проводить вместе часы и дни…              Увы, при ближайшем знакомстве Николай оказался точно таким же, как прежде: далеким и почти сказочным.              А потом далеким для семьи стал сам Дмитрий. И пути назад он больше не видел. Возможно, потому что не искал.              И вот теперь они стояли за бильярдным столом, словно не пролетело несколько пестрых лет, несколько раз перевернувших Россию с ног на голову. Разве что Дмитрию больше не приходилось вставать на табурет, чтобы оценить расположение шаров и дотянуться кием до нужного, да и удары его стали не в пример ловчее, а в остальном все было, как прежде. Сосредоточенный, чуть улыбающийся сквозь бороду и усы Николай, дышащий чужой жизнью дворец, теплый запах дерева, Дмитрий, переполненный признательностью и любовью.              — Что думаешь, — проронил Николай, обходя стол по кругу; тон его был по-прежнему непринужденным, так что Дмитрий не спешил отвлекаться от игры и продолжал думать над следующим ходом, нежели над словами Государя, — этот… Владимир сможет научить Алексея прилично держать в руках мушкет или обратимся к другому мастеру?       Дмитрий бросил на него несколько удивленный взгляд, но ответить, что-нибудь вполне невинное вроде «почему ты спрашиваешь?» или «стоит ли решать это сейчас?», не успел.       — Не удивляйся, мне все рассказали. О том, как вы учите его обращаться с разным оружием, как фехтуете, как он одолел тебя в честной дуэли, — император усмехнулся, Дмитрий, холодея от ужаса, тоже. Вышло неважно.       — Я…       — Я должен поблагодарить тебя за то, что решился взять на себя ответственность за его обучение, — о, последнее, о чем Дмитрий и Винер успели подумать, когда обсуждали свою дерзкую затею, — это ответственность. Они знали лишь то, что будущему Государю необходимо уметь управляться с любым оружием. Пусть за его спиной всегда будет верная свита или целый отряд, нет ничего вернее собственных руки и глаза. Лишь они никогда не предадут и не оставят. Впрочем, поспорить, конечно, можно. — Ты знаешь, если бы на это осмелился я, то Аликс узнала бы на следующий же день… Строго говоря, я не должен радоваться и тому, что ты подвергаешь моего сына опасности.       — Ваше…       — Нет-нет, — Николай нанес решительный удар: он показался сперва слишком резким, грубым, безнадежным, но, как ни странно, сразу два шара оказались в лузах. Третий был критически близок. Похоже, Николай и сам немало удивился, а потому запнулся, прежде чем продолжить говорить. — Я знаю, что с вами Алексей в надежных руках. Кроме того, мне верится, что болезнь действительно иногда отступает, хоть окончательно избавиться от нее и невозможно.       Дмитрий сочувственно улыбнулся.       — Из него вырастет достойный наследник, — продолжал Николай, присматриваясь к столу. — Мы все сможем им гордиться. Ты знаешь, что до его рождения я искал способ посадить на престол Ольгу? — кий соскользнул: еще немного, и Дмитрий бы вовсе ударил прямо в воздух, биток чудом задел пару шаров на своем пути, слабо ударился о борт да там и остался. — Ее никто специально не учил истории, финансам больше необходимого, но она сама так живо все схватывала из случайно услышанных разговоров, забытых на столе газет, найденных в библиотеке книг. В восемь она была смышленее многих моих нынешних депутатов.       Дмитрий сдержанно улыбнулся шутке. Остроумной она ему не казалась. Потому ли, что заигрывания с Государственной Думой не приходились ему по душе, или потому, что разговор их все же свернул в столь печальное русло, решить он не смог бы. Впрочем, Дмитрий был наслышан о том, сколько Николай бился ради брака с девушкой, которую действительно любил, это обнадеживало: не станет же человек, так много отдавший за свое семейное счастье, лишать счастья своих родных.              И все же какого-то ответа на свои слова Государь ждал.              — Оля говорила мне об этом. Она очень ценит своих учителей, но считает, что никто не может учить лучше, чем ты.       Николай гордо кивнул.       — Они всегда готовы слушать меня, потому что… Ты и сам представляешь, что это значит: никому незнакомый, пусть и именитый профессор или родной отец. Я бы с удовольствием до сих пор учил их всех, но больше не могу тратить на это время. Не сейчас.       — Никто и не ждет этого от Государя. Ты и так делаешь…       — Недостаточно, — резко перебил его Николай. На мгновение лицо его, в особенности глаза, загорелось неожиданным внутренним огнем, каким-то злым или обиженным, но тут же приняло прежний вид. У Дмитрия в груди засвербело. Нет, их разговоры с Николаем не были такими уж редкими, но подобных у них, кажется, не было никогда. По крайней мере, вспомнить не удавалось. Никогда еще столько не сочеталось в Николае одновременно: расслабленность спокойной игры, задумчивость, а позади всего этого — подавляемая ярость. Дмитрий не знал, как себя вести. Он продолжал бить наугад. Игра превратилась в хаос.              — Нам всем будет тебя не хватать, когда ты уедешь.       — Я никогда не оставлю девочек, — не сдержавшись, возразил Дмитрий.       Он много думал о том, что однажды это настигнет и их: брак, далекий дом, быт, дети. Царское Село всегда будет открыто для них, как и для всех Романовых, но их сердца и думы уже будут отданы иным местам. И все же расстаться с ними так просто, Дмитрий себе не позволит. Он будет искать встречи, незваным гостем являться на порог, любить их детей (если ему все же не будет суждено иметь своих).              — Я знаю, — Николай снисходительно улыбнулся. — Но сейчас я прошу тебя не оставлять Алексея. Мы все очень заботимся о нем и в то же время хотим, чтобы он не чувствовал себя неправильным, понимаешь? Но пока, похоже, это в полной мере удалось только тебе. И Винеру. Он будет продолжать заниматься со своими учителями, — ответил он на удивленный взгляд Дмитрия, — но я хочу, чтобы ты стал для него тем самым учителем: тем, кто поверит, выучит не истории Речи Посполитой, а тому, зачем она нужна. Понимаешь?       Дмитрий отошел от стола и положил кий. Его игра был проиграна. Николай один за другим получал очки, а он весь был поглощен его словами. Стать учителем Алексею? Нет, это было больше похоже на просьбу стать другом. Возможно, тем самым, которого так не хватает запертому родительской заботой мальчишке. Стать учителем души будущего самодержца. Все это, конечно, было лестно, но будто бы сводило самого Алексея до роли этого самого кия или бильярдного шара, который просто нужно правильно отточить.              Дмитрий вскинул голову, внимательно всматриваясь в лицо Государя и брата. Он не хотел ему перечить. Не хотел спорить. Не хотел рушить отношения, которые и так до этого момента казались ему непрочными, испорченными десятком тайн и своевольностей. И все же унижать Алексея подобным отношением ему хотелось меньше, еще меньше — в очередной раз душить свои мысли, соглашаясь с ролью послушного ребенка.              — Я сделаю, что в моих силах, я буду рядом с ним, но ничего не могу обещать. Только он может решить, кого хочет слушать и уважать, кому верить и к кому обращаться с вопросами.       Николай замер, тоже не спеша продолжить игру. Дмитрий ожидал, что он ожесточится, в конце концов, тон, с которым Великий князь посмел ответить на его вежливую просьбу, был несколько вызывающим. Категоричным. Дмитрий сам себя не узнавал в этих словах. Государь отложил кий, поднял руку, чтобы потереть подбородок в ставшем привычным жесте, но передумал. Сел на диван. Отвернулся. С каждой секундой, проведенной в этой метрономом отсчитанной тишине, Дмитрий все больше и больше жалел о том, что вовсе посмел заговорить. Волнение билось в грудной клетке подстреленной птицей. Смешная, безбожная мысль должна была успокоить, но раздражала лишь сильнее.              «Феликс гордился бы таким ответом».              Наконец, Николай снова посмотрел на Дмитрия и похлопал по дивану рядом с собой, приглашая сесть. Он должен был согласиться, но механически покачал головой, сам ужаснувшись собственному безвольному отказу. Но пути назад уже не было. Николай усмехнулся.              — Не узнаю тебя, Митя. Где ты бываешь? Кто тебя подменил?       Где он бывает? О-о, выгоняйте его из дома или сразу из страны, он ни за что не расскажет. Нет, он и сам порядком устал от секретов, но раскрыть их означало бы предать людей, которые стали ему болезненно дороги. И молчание — самое меньшее из того, что он может сделать в знак благодарности.              К счастью, ответа Николай и не ждал. То ли понимал его прекрасно, то ли не придавал ему значения. Важным был результат. Великий князь больше не был тем примерным мальчишкой, гордостью семьи, надежной опорой дома и лично Государя, и вряд ли это поправимо. Не стремился Дмитрий и оправдываться. Глупо раскаиваться, если нет никакого желания что-либо менять.              — Когда ты приехал, все были просто очарованы, — он откинулся на спинку и полуприкрыл глаза. — Такой кроткий чуткий юноша, талантливый, хорошо образованный: все в Александровском были уверены, что ты быстро оставишь военную карьеру, якобы она тебе совершенно не идет, и станешь одним из первых самых верных помощников государства, — Дмитрий опустил голову и грустно улыбнулся: от военной службы он отказываться не стремился, но в общих чертах тоже думал про себя что-то подобное, все, о чем он мечтал тогда — это служить своему Отечеству и своему дому. — Ваша тетя и вовсе просила меня заранее подумать, куда тебя пристроить, но, если честно, мы беспокоились.       Дмитрий вскинул голову. Беспокоиться следовало сейчас, сегодня, а не пару лет назад, когда он хорошим сыном, племянником и братом. Не идеальным, пожалуй, но все дети бывают капризны и порой позволяют себе шалости — иначе они бы не были детьми. В общих чертах Дмитрий почти гордился своим детством: спокойным, рассудительным, честным. В годы их ранней юности своенравной и свободолюбивой была Мария, это она вступала в споры с тетей Эллой, она уходила из-за стола, хлопнув дверью, и она потом в слезах просила прощения, проклиная свой пылкий нрав. И когда они успели поменяться местами?              — Ты был слишком тихим ребенком, — виновато пояснил Николай. — В таком возрасте мальчишки ведут себя иначе: шумят, влюбляются, загоняют лошадей, врываются на все балы, а ты…       «А я жил в отдельном мире», — подумал Дмитрий без горечи или тоски. Они с Марией часто обсуждали это, пока не начали отдаляться друг от друга. Нельзя сказать, отличалась ли их участь от судьбы прочих детей Романовых из более или менее близких к правящей ветви семей, но их детство походило на странную сказку. Их любили, тщательно оберегали и воспитывали как достойных детей своей страны, пока мир за окнами дворцов и за стенами крепостей ненавидел, вскипал и менялся из года в год.              С тяжелым вздохом Николай поднялся на ноги и пересек кабинет.       — Аликс считает, что знакомство с Феликсом Юсуповым дурно на тебя повлияло. Если честно, я согласен с ее опасениями, с другой стороны, его мать поручилась, что он оставил свои детские глупости и тем более не будет вовлекать в них тебя.       — О каких глупостях идет речь? — как можно более искренне поинтересовался Дмитрий. Он делал вдох, и воздух застревал где-то в горле. Как будто внутри, под тонким слоем кожи, не осталось ни крови, ни органов — одна сосущая пустота, вбирающая в себя все на свете.       — Хорошо, если ты не знаешь, — Николай бросил на него быстрый взгляд и повернулся к окну. — Я же… Я не знаю, его это влияние или нет, но сейчас я за тебя почти спокоен. Вечно свои дела, заботы, споры, в которые ты влезаешь… Ты становишься тем мужчиной, которым я могу гордиться, Дмитрий.       Будто где-то раздался хлопок, не выстрел, но… Точно, это воздух, наконец, прорвался в легкие Дмитрия. Он раскрыл рот, снова закрыл его, не подобрав слов, сделал шаг вперед, но остался на месте. Он не знал, как себя вести. Хотелось смеяться. Или падать в ноги и раскаиваться. В один миг пустоту головы и тела заполонили вопросы: что именно делает его мужчиной? кем, в глазах брата, он был раньше? чем Николай гордится? Дмитрий понимал, что не задаст ни одного из них.              Николай повернулся. Рассеянная улыбка бродила по его губам то исчезая, то появляясь вновь, неловкая, как у провинившегося ребенка. Он и сам хотел бы сказать, спросить или просто сделать что-то еще, но не хватало решительности. Государь вздохнул, потер подбородок и кивнул.              — Ну, вот и все, что я хотел тебе сказать. Беги: мой сын и ваш Винер уже, наверное, тебя ищут. Только…сохраняй благоразумие, договорились?       Дмитрий выпрямился, словно собирался отдать присягу, и произнес, едва не прикладывая руку к виску.       — Да, Ваше Императорское Величество, — и потом, намного мягче, с заботой и благодарностью во все еще неуверенном голосе. — Я буду рад присматривать за Алексеем, пока ему самому не надоест мое общество.