Из света и тени

      

Мы ли — пляшущие тени? Или мы бросаем тень? Снов, обманов и видений Догоревший полон день.

Александр Блок

8 февраля 1909 год Российская Империя, Санкт-Петербург

             Окно в танцевальном зале было распахнуто, и от реки, почти вскрывшейся днем и снова затянутой крепким, снегом припорошенным льдом, тянуло холодом. Обнаженные плечи девушек белели, как эти самые льдины, и вздрагивали от особенно резких порывов ветра. Сновали лакеи, приглашая всех пройти в гостиную, но гости и гостьи отказывались и даже насмехались: какая нерадивая глупая прислуга! В самом деле, кто в здравом уме согласится покинуть зал, где столько дивных чудес. Гостиные, конечно, были украшены ничуть не хуже, но танцевальный зал!              Из-под расписного потолка свисали самые настоящие звезды, за кометами шлейфом тянулись рыжие огни, серебряные отсветы дрожали в зеркалах. У каждой двери стояли стражи в иссиня-черных ливреях, высокие и темноволосые, они не произносили ни слова, не двигались, не дышали, и когда кто-то из гостей проходил слишком близко, неосторожно задевая их рукой, шарфом или полой одежд, их лицо выражало все то же отрешенное беломраморное спокойствие. На цветках в тяжелых горшках покачивались тяжелые бутоны красных и синих цветов, и подобно росе блестела на листьях то ли вода, то ли изморозь. Стоящие у окон статуэтки мавров казались почти настоящими в приглушенном свете, лампы в их руках смотрелись оружием, и каждый норовил приблизиться к ним и отпрянуть, испугавшись живости черных глаз.              А стоило слугам прикрыть окна и позволить залу отдохнуть от мороза и вновь пропитаться единодушным восхищением человека, как воздух наполнялся запахом экзотических фруктов и цветов. И снова приходили гости, и наступала душная тропическая ночь. Дирижер на балкончике, скрытый от глаз тонкой-тонкой завесой ткани, вскидывал руки, и с необычайной громкостью разливалась музыка. Птицей взлетала скрипка, и водопадом рассыпались плачи и радости клавесина.              И во всем этом стройном беспорядке нот по залу вращались, то тут, то там возникая из темноты оскалом или нежной улыбкой, разукрашенные маски.              Здесь дракон обнимал в вальсе хрупкую нимфу, лишь слегка прикрывшую лицо украшенной жемчужинами маской, там — заслонившись веерами, о чем-то шепталась стайка птиц, в гостиной медведь, обнажив уста человека, глотал шампанское и смеялся, смеялся, смеялся… Кое-где мелькали эполеты; точно выстрелы, звучали удары сапог о паркет, и в мрачных цветах мундиров растворялся весь чудесный свет. И тут же возрождался во влаге по-детски восторженных глаз.              Дмитрий мог бы быть среди них, но выбрал все поменять. Его костюм был недостижимо-бел, украшен золотой нитью, вьющейся по лацканам, как невесомые кудри, а глаза — пусты, и вряд ли кто-то различил бы в них хоть каплю радости и любви.       — Доверите мне один секрет? — прошептала дама, стоило музыке стихнуть.       — Это зависит от того, что вы попросите, — ответил Дмитрий с неизменной полуулыбкой, что будто принадлежала не ему.       — Это ведь вы устроили маскарад? — она заговорила еще тише. Светлые локоны и серебряная диадема, полупрозрачная маска, полные розовые губы. Она была так хороша! Сколько причудливых зверей, полубогов и несчастных людей засматривались на нее в этот вечер, а она обратила внимание на него, бледного призрака в маске, через которую едва виднелись глаза и рот.       — Хотел бы я ответить «да», мадмуазель.       — Вы точно не обманываете меня? — она хитро улыбнулась. Она не узнавала. Как не узнавал никто, и Дмитрию было совестно и радостно представать в этот вечер перед каждым человеком именно тем, кого хотели видеть. Может статься, к концу вечера его бы приняли за покойного деда или затворника-кузена.       — Как можно, — он отвечал на ее улыбку, сам поражаясь своей фривольной роли, которая пристала к коже вместе с фраком и маской.       — Тогда покажите мне ваше приглашение, чтобы я поверила, что вы такой же гость, — Дмитрий покачал головой: все приглашения, разумеется, были именными. В сопроводительном письме указывалось, что их не следуется передавать и в руки лакеям, дабы не раскрыть случайно своей личности. Достаточно было продемонстрировать его наличие. И свое приглашение Дмитрий был намерен беречь как зеницу ока, как единственный документ, удостоверяющий, что он Великий князь и что в этот день он будто бы кто-то другой.              Дама, разочарованная тем, как быстро была разгадана ее уловка, несколько смутилась и сделала вид, что очень спешит: другие знакомые, другие беседы, другие танцы, — Дмитрий был вовсе не прочь избавиться от ее компании. Он никого не искал, никого не ждал, он был здесь по той лишь причине, что его пригласили и не стоило нарушать кем-то расписанный церемониал. Хотелось бы только знать, кто же все это придумал и создал посреди темноты. Казалось, стоило только вспомнить имя владельцев особняка, но, увы, в нем уже много лет никто не жил, он стоял заброшенным, и последние из владельцев, кажется, Ждановы или Богдановы, давно искали ему покупателя. Стоило полагать, нашелся. Но Дмитрий бросил попытки разгадать его (или ее, кто знает) имя, потому что все мысли отчаянно сводились к одной, всего одной.              Дмитрий мало танцевал, мало пил и мало ел. Он переходил из гостиной в гостиную, рассматривая костюмы и стараясь не заглядывать под маски. Один раз он пригласил на танец очаровательную незнакомку в строгом синем платье и вдруг узнал в ней Великую княжну. Быть может, и она поняла, что за прячущий взгляд юноша перед ней, но промолчала и вернулась к своему мужу, и больше Дмитрий их не видел. Может, просто совсем перестал искать. Он надеялся, что не встретит больше никого, но тогда, когда он погрузился в музыку, устроившись в полудреме на софе, его неожиданно пригласили сыграть в карты: шумной паре из красного лиса и черно-белого домино не хватало партнеров для настоящей азартной партии. Ему очень редко везло и отсутствие хитрости не позволяло обратить неудачу в преимущество, но Дмитрий согласился: к чему терять время на скуку и эту жалкую роль наблюдателя, если можно хоть бы и в такой мелочи, но помочь?              Через партию-другую к игре присоединились еще двое. Дмитрию показались смутно знакомыми кольца, которые сняла Голубая Маска, потому что цеплялась за них краями карт, так что вскоре треть колоды оказалась меченой. Он отвернулся, стараясь не смотреть на девушку, ее колье и серьги, округлые щеки, резко очерченный рот и широко распахнутые глаза. Она играла не превосходно, но на порядок лучше Великого князя, и потому ее появление оживило игру, вновь сделало непредсказуемой и быстрой: не раздумывая долго, очаровательная незнакомка клала карты на стол и скромно улыбалась, сколь бы удачен ни был ход. Впрочем, по-настоящему ее красоту и сдержанную непринужденность можно было рассмотреть лишь со стороны.              — Напрасно. Вы замечательно играете, — произнесла Маска, когда Дмитрий, поклонившись, решился покинуть стол. Вовсе нет, дело было не в череде поражений, он и не ждал от себя другого, но в чувстве смутной тревоги, возникшей, стоило ей сесть рядом. Дмитрию отчаянно не хотелось смотреть и узнавать: по камням, по золоту и серебру, по манерам — слишком много всего, и нужно было либо выколоть себе глаза, либо бежать, чтобы не видеть ее.       А теперь она еще и заговорила, и впервые за всю игру достаточно отчетливо, чтобы уловить все переливы интонаций и грустную нежность.       — Благодарю, — Дмитрий поклонился, — однако вечер столь ярок, хозяева, должно быть, расстроятся, узнав, что кто-то из гостей просидел весь вечер за картами и не увидел всего остального.       Девушка улыбнулась и обернулась к своему спутнику, на миг переменившись в лице. Дмитрию стоило бы скорее уйти, но он дождался конца этого безмолвного диалога и сам себя за это проклял. Разве исход не был очевиден? Еще один игрок покинул стол, и они удалились вдвоем. Дмитрий пригласил Маску на вальс, надеясь напрасно, что она не затеет разговор во время танца.              — Дмитрий, — ее шепот прозвучал одновременно с первыми нотами и мог бы утонуть в них, но зазвучал ужасно, ужасно громко.       — Как вы меня узнали? — он вздохнул и посмотрел в сторону. Так легко разрушить тайну! Еще час назад ему и в голову не приходило, что Дмитрий, Великий князь Дмитрий Павлович — это он. Нет! Вы все ошиблись: Дмитрий, как ему и положено, занимается в своих апартаментах, а на балу белоснежной скромностью костюма гостей развлекает кто-то другой: может, даже самый настоящий призрак, чем еще, как не смертью, объяснить эти вороньи головы на крупных запонках?       Девушка улыбнулась нежно и будто бы с сочувствием, а потом ее губы собрались в тонкую черту, в глазах блеснуло что-то недоброе — Дмитрий понимал, что так будет, но все равно испытал смутное разочарование: ведь была еще надежда, что ей в самом деле не нужны никакие разговоры и печальные ответы.       — Я приехала сюда ради вас, — решительно обозначила Маска и тут же испугалась своих слов: — Извините меня за дерзость, Дмитрий! — он едва уловимо кивнул, девушка продолжила по-прежнему смущено и торопливо: — Точнее, ради девочек. И ради Ольги.       Ради Ольги? Дмитрий беззвучно усмехнулся, этого следовало ожидать, и понадеялся, что маска не выдаст его секрет. Хорошему Дмитрию, правильному Дмитрию нужно бы было удивиться, ведь он совсем не понимает, что не так с его милыми подругами, и ему так странно слышать, что что-то в его поведении причиняет им боль.              Но что еще Дмитрий, настоящий Дмитрий, мог для них сделать? И для нее? Сразу предложить Николаю обсудить помолвку? Пообещать брак? Но ведь она влюблена! И он не смог бы с ней так поступить: одно дело жениться на дорогом сердцу друге, и совсем иное — обрекать на дружбу ту, что любит. Да и потом, девочка еще совсем юна: договориться о свадьбе сейчас значило бы отнять выбор у той девушки и женщины, которой ей суждено стать.              Нет, ему нечего предложить Оле, кроме проклятой надежды, которая совсем ничего не значила. И сам себе предлагал то же самое: все решится однажды, она забудет его, как глупую детскую влюбленность, такую же несуразную, как у иных юных сердец бывает к неуклюжим, но до боли милым лакеям или вовсе романтичным героям из книг и пьес. Либо он все же полюбит ее, хотя бы немного, хотя бы чуть сильнее, чем сейчас. Это бы так их спасло.              Но изменить Дмитрий не мог ничего. И он кружил Маску по залу, ждал ее ответа и ждал конца музыки, чтобы скрыться среди гостей. Ему бы хоть немного забыться, но мысль о лишнем бокале шампанского вызывает тошноту.              — Прошу, мы на маскараде. Я не знаю вас, как вы не знаете меня, — молчание было слишком долгим. Настолько долгим, что Дмитрий вновь почувствовал непроницаемое забрало маски и осмелился подумать, что бы сказали те, кто по-прежнему ему дорог? Стали бы они выжидать или отдались на волю вечера? — Все сказанное здесь потеряет смысл уже через несколько часов, так что говорите прямо. Не бойтесь меня задеть.       Было видно, как девушка нахмурилась. Представления Дмитрия о маскараде ей определенно были близки, что там, она и без его подсказок знала, что такое желание скрыться, укутаться в платье, в плащ, во что угодно, лишь бы обмануть саму себя. И настоящая причина была в этом.              — Конечно, Оля мне ничего не говорила. Она и с Таней, кажется, ничем не делилась, что в высшей степени нас пугает. Оля держится превосходно, но все равно заметно, как ей обидно и больно. Дмитрий…       — Отчего вы решили, что причина ее страданий во мне? — Дмитрий произнес эти слова через силу, чтобы просто их произнести и не ждать ответа. Боже правый, отчего! Как бесчувственным был этот вопрос! Бесчувственным и глупым; очевидного ответа не заметил бы разве что слепой и глухой. Ольга получила блестящее воспитание, даже шалости ее были вполне пристойны, но как можно заставить глаза не блестеть, а рот — не улыбаться? Как можно удержаться от прикосновения, прежде обыденного, а теперь сокровенного и трепетного? От желания встать рядом? Сесть? Доверить секрет или ничтожную глупость?       Дмитрий сжал губы, чтобы самому не застонать от муки.              — Мне очень жаль, — он зашептал. Его никто не услышал.       — Никто не просит от вас любви, но вы ведь совершенно забыли о ней! Никуда не приглашаете, не гуляете вместе, не обращаете внимания…       — Я не готов жениться на ней, а наша близость может произвести неверное впечатление и…сказаться на ее репутации, — Дмитрий посмотрел на девушку строго и решительно. Его вердикт рассыпался железным звоном под аккомпанемент веселых скрипок. Взвизгнув в последний раз, они стихли, и все звуки снизошли до шагов, шороха одежды и голосов. Танец был окончен, разговор тоже. Дмитрий кланялся и целовал ладонь холодными устами маски, а сам кусал губы не в силах противостоять печальной фантазии. Он думал об Ольге и проклинал себя за неспособность почувствовать хоть что-то, кроме унизительной жалости.              Воздуха бы. Так много цветов и духов! Дмитрий проводил взглядом лакея с подносом шампанского и отошел к окну, туда, где столько раз за вечер замирал. Позади в гробовой тишине ворочалась ночь, а вокруг был вечный день и вечный праздник. Искусственные звезды заменяли солнце, гул разговоров — шепот морских волн, и вместо песка был выстлан наборный паркет из светлого дерева. Ницца, Италия, Крым — в этом краю не было печалей и страхов, здесь любовь всегда взаимна, грусть — наигранна, а любая ссора разрешается тут же за бокалом вина.              Раствориться бы тут навечно. Ни кусочка себя не оставить ночи.              Но нельзя. Этому миру осталось недолго, два или три танца, и он сам будет отдан на растерзание Петербургу, зиме и ветру. Ничего не останется, возможно, воспоминаний тоже.              А потому Дмитрий немного ему завидовал: хотел бы и он не оставлять после себя ни в чьей душе ни воспоминаний, ни следов, ни своего образа. Будто и не было никогда такого человека на белом свете.              Должно быть, Дмитрий простоял слишком долго, переводя взгляд с черноты набережной (черный дом, черная лестница, черная стена, один лед слегка-слегка белеет, припорошенный серостью, как пеплом) на стену перед собой (чинные пары и оживленные компании, слуги, одинокие гости в поисках случайного знакомства, веселья и наступления утра); был объявлен еще один вальс. Пожалуй, Великому князю пора ехать. Он вряд ли еще раз сядет за карточный стол, заведет разговор или пригласит на танец даму, так к чему смущать взоры своей неподвижной фигурой? А впрочем, кому из них, счастливых жителей края грез, он интересен? Кто в этом мире обратит внимание на еще одно мраморное изваяние? И все же ему, выдворенному за ворота, пора ехать и не травить себе душу. Дмитрий направился к выходу из зала, пока все шли навстречу, и он видел первые робкие касания рук, глаза, блестящие ожиданием, улыбки, азартные, как перед игрой, не перед танцем. Прочь! Прочь! Прочь от них, отравляющих душу! Прочь от тех, кого травит он сам!              — Прошу прощения! — прочь, это последние минуты жизни маски, а потому прилично отказать в разговоре любому, на смертном одре не исполняют приказов. — Прошу…!       Уже за порогом Дмитрий все же остановился, сжав зубы от злости. Кому он понадобился? И для чего? Сердце стучало в груди, как у загнанного в угол зверя. Не оборачиваться. Все неважно, все совсем скоро исчезнет. Станет сном. Станет прошлым.       — Извините, вы не пригласите мадмуазель на танец?       В первую минуту Дмитрий подумал, что ослышался. А потом едва не задохнулся от возмущения, вдохнув полной грудью душный воздух, сжатый между его лицом и маской. Желание посмотреть пусть не в лицо, но в глаза дерзкой девчонке было так сильно, что он все же обернулся…              Воздух вместе со всяким недовольством застрял в его горле. То была не девчонка, и, боже, она была прекрасна! Почему Дмитрий не разглядел ее раньше среди гостей? Высокая, будто бы немного выше его самого, грациозная, стройная, но без лишней нерешительности, без хрупкости. Гордо развернутые плечи, тонкие руки, и облачать их в перчатки — преступление, ключицы между вырезом платья и легким шарфом, жемчуга, черные вьющиеся волосы. Крупные камни на ткани неуловимого нежного оттенка: лилового, сиреневого или вовсе гиацинтового. Родинка над локтем. Едва виднеющиеся серьги с алмазами. Кружево на рукавах. Дмитрий был готов подмечать каждую деталь. Все они были так просты, так понятны, так обычны. Но этот голос, эта осанка, эти руки.              И взглянув на ее лицо, Дмитрий похолодел от ужаса. На него смотрел демон, и демон этот был ему знаком: по ночным кошмарам, по навязчивым мыслям и силуэтам в темноте, по глади каждого зеркала Александровского дворца.              А в следующий миг и чудовищные рога, и раскрытый, точно взрывом развороченный, оскал, и запекшаяся на виске капля крови потеряли всякое значение. Демон улыбнулся, и за эту улыбку Дмитрий без колебаний продал бы душу.