Из света и тени

      

Я думал… не помню, что думал; Я слушал таинственный хор, И звезды тихонько дрожали, И звезды люблю я с тех пор.

Афанасий Фет

Сентябрь 1908 год Российская Империя, Крым

             Свое обещание Дмитрий сдержал. Вообще создавалось впечатление, что его пребывание в Дюльбере было необходимо лишь императрице: она похвалила его, благословила и перестала писать. Зато отсюда, не опасаясь последствий, можно было отправлять письма и заграницу, и по всем адресам Петербурга, чем Дмитрий и занялся в первую ночь. Утром же, сразу после завтрака, он отправлялся на конюшню и ехал, никем не остановленный, в Кореиз. Жители Дюльбера разбредались по своим делам, и он порой задавался вопросом, заметят ли они, если он уедет вовсе, ни с кем не попрощавшись. Возвращался вечером, пропуская иногда ужин, шел в библиотеку, чтобы хоть час или полтора уделить общению с хозяевами и после поднимался в спальню.              Если задуматься, во всем этом было несколько неоспоримых плюсов. Во-первых, не могли не радовать ежедневные конные прогулки. Дмитрий любовался природой, грацией скакуна, чистым воздухом и далеким прибоем. Сама жизнь раскрывалась по-особенному в эти минуты, она билась в каждой его жиле, звенела в висках, и, подвластные заученному с детства ритму, родными становились южные пейзажи и незнакомые звериные голоса.               Во-вторых, доставляло злорадное удовольствие видеть перекошенное лицо Лемминкэйнена, который, по чистой случайности, уже дважды сталкивался с Великим князем верхом на предоставленном ему гнедом жеребце. Стоит заметить, что за это удовольствие приходилось платить, потому что конь при виде Лемминкэйнена тоже начинал фыркать и рваться прочь. Но Дмитрий справлялся.              И в-третьих, к его приезду Феликс уже был достаточно бодрым, чтобы гулять или пить кофе на веранде, а не листать прессу с видом последнего мученика. Кроме того, произошедшие изменения будто бы напомнили ему, что в Кореизе тоже есть пара крепких жеребцов, так что, желая Лемминкэйнену хорошего дня, они отправлялись то в близлежащие деревни, то к крошечным водопадам, затерянным в лесу, то к далеким заброшенным пирсам, готовым в любой момент развалиться от очередного удара волны.              — Я уеду в субботу, — сказал как-то Феликс, опуская ноги в воду. Некогда пирс поднимался над уровнем моря чуть выше, но позабытые людьми опоры покосились, так что Дмитрий боялся и ступать на шаткие деревяшки, и конструкция угрожающе накренилась. Должно быть, Феликс либо был уверен в своем умении плавать («и выбираться сухим из воды»), либо приходил сюда достаточно часто, чтобы считать это место безопасным.       — Совсем наскучило? — с сочувственной улыбкой поинтересовался Дмитрий.       — Не в этом дело, — Феликс повернул голову, рассматривая его так пристально, словно видел впервые за это утро. Великий князь по привычке пригладил волосы и нагнулся, чтобы снять обувь. Было бы хорошо не уронить ее в воду. Он осторожно поставил ботинки на самую широкую и, как ему показалось, прочную деревяшку. Феликс, между тем, продолжил: — Вчера пришло письмо от некоего «доброжелателя» из одного из имений. Так что нужно, чтобы кто-то съездил проверить, как они справляются без нашего надзора. Да и идея с помолвкой никак не выходит у них из головы, а мое терпение тем временем подходит к концу. Не хотелось бы ссориться сейчас.       — А какие у них варианты? — поинтересовался Дмитрий. Он, наконец, сел, с недоверием вслушиваясь в треск, который, возможно, просто мерещился ему в шепоте волн и их собственных голосах.              Если дружба с Юсуповыми так строго регламентирована, то страшно представить, какой отбор проходят гипотетические супруги. Что ж, неудивительно, что Николай мечтал сбежать. Его душу невозможно было замкнуть в такие тиски, ей нужен был простор; Феликсу, конечно, тоже, но ему хватало анонимности, которую давали псевдонимы и переодевания. Его брату же нужно было говорить о настоящем себе, без масок, лжи и игры в прятки. И впервые Дмитрий поймал себя на том, что понимает его лучше, чем Феликса.              — Никаких, — он усмехнулся.       — А у вас?       — Дмитрий Павлович! — рассмеялся Феликс.       — Прошу прощения!       — У меня начинает складываться впечатление, что вам тоже не терпится меня остепенить!       — Вовсе нет!              На этот раз Дмитрий начал смеяться вслед за Феликсом, цепляясь пальцами за крошащееся под пальцами дерево. Зеленовато-черная вода ласкала щиколотки прибитой вчерашним штормом тиной. Не самое приятное ощущение, но привыкнуть можно. Да и мысль о скорой необходимости возвращаться в Царское село была более тоскливой, несмотря на то что отрицать, как он соскучился по девочкам и Алексею, нет смысла.               Феликс стянул жилет, кинул его позади себя на доски, брезгливо осмотрел и, решив, что лучше все равно не придумать, лег так, закидывая руки за голову.       — Если я все-таки поддамся увещеваниям матери, вы узнаете об этом первым.       Дмитрий усмехнулся. Вряд ли Феликс говорил всерьез. Как минимум потому, что сейчас он совсем не походил человека, готового к вступлению в брак. Он жаждал свободы, путешествий, вечеров с друзьями. Конечно, ни одна женщина не могла его этого лишить, но зато он вполне лишил бы ее спокойствия, а дом — порядка. И едва ли кому-то нужно было торопиться с наследниками такой ценой. Второй же причиной было то, что первыми узнали бы точно родители или хотя бы Лемминкэйнен — в этом Дмитрий не сомневался. До Царского села новости дойдут сами собой, когда настанет подходящий час.              И все же утро было хорошим — ленивым, вода — теплой, небо — совсем прозрачным и чистым. Неизвестно, когда такое повторится и повторится ли вообще (хотя Дмитрий все же проиграл спор), так что почему бы не поддержать игру?              — Для меня это большая честь, — он улыбнулся. — Со своей стороны могу пообещать то же самое.       Феликс приоткрыл один глаз, сощурился, то ли изображая подозрительность, то ли просто стараясь не смотреть на солнце.       — Мне кажется, вино, которое мы вчера пили, все еще путает мои мысли, — произнес он, едва шевеля губами.       — Что вы имеете в виду?       — Хочу сказать глупость.       Дмитрий заинтересованно приподнял брови. Феликс все еще выглядел донельзя расслабленным, будто бы спящий и какой-то беззащитный (очевидно, что ни то, ни другое истиной не было, но глаз не так трудно обмануть). И невольно вспоминались мысли и чувства, которые непрошено ворвались в душу ночью после его дня рождения. Или, вернее, утром, когда, прощаясь, Дмитрий подумал, что никогда и ни с кем не был так близок и так открыт. Он был собой. Был тем, кем не становился ни дома, ни при сестре, и все это снова звучало в его голове, как чистый юношеский бред. Видно, вино было и правда слишком крепким. Но Дмитрий не мог перестать думать о том, что сейчас видит Феликса еще ближе. Будто они были знакомы уже десятилетия. Будто таким до него Феликса не видел никто. Ну, разве что кроме Лемминкэйнена.              — Я говорю и делаю их слишком часто в вашим присутствии. И так вышло, что меня за них даже хвалили, — Дмитрий усмехнулся. Феликс в ответ слабо улыбнулся и снова закрыл глаза.       — Тогда слушайте. Когда разговор о свадьбе зашел впервые, я очень удивился. Не потому, что раньше никто об этом и не задумался, а потому, что не понимаю, как им пришло в голову неожиданно впустить в дом какую-то незнакомую женщину, когда из-за одной такой мы недавно потеряли Николая.       Он говорил совершенно бесстрастно, снова излагая лишь факты, а не собственные эмоции; и от того еще более жутко. Никогда прежде Дмитрий не смотрел на вопрос с такой стороны, а теперь поразился: ведь это было очевидным. Почему ему это не пришло в голову? И почему не пришло в голову никому больше? Никому из тех, кто так долго был рядом с Феликсом, наблюдая, как он собирает себя заново? Или Лемминкэйнен был абсолютно прав, и никому, кроме них, не дозволялось видеть этого?              — Я хорошо разбираюсь в людях, — повторил Феликс, ухмыляясь. Отголосок недавней ссоры кольнул ощутимо, но пока что не больно. — И я уверен, что, если захочу связать себя с кем-то теми или иными отношениями, я выберу хорошего человека и не ошибусь. Но выбирая друга, мы выбираем и его семью, не так ли? — Дмитрий пристыжено отвел взгляд. Наверное, это не было специальным напоминанием, но он все равно продолжал вспоминать то утро и гнев Феликса. Удивительно, что все это так легко забылось, точно ничего и не произошло. — С другой стороны, я не хочу подвергать опасности и их. Не сейчас. Не когда наши враги смогли подобраться так близко.       Дмитрий заметил, что Феликс стиснул волосы в кулаке, и…просто не выдержал. Не задумываясь ни о чем, он коснулся его руки; Феликс тут же раскрыл глаза, скосив на его ладонь недоумевающий взгляд, но ничего не сказал. Дмитрий не отстранился.       — Вы все еще вините себя в смерти Шульца и Николая? Не Лемминкэйнена и не меня, а…       — Прекратите, — прошипел Феликс и дернулся. Дмитрий поспешно вернул руки обратно, тут же чувствуя, как под кожу входит длинная заноза. Он поднес к лицу ладонь, рассматривая ее, и легко подцепил ногтями самый край. Механические действия позволяли не выйти из себя: Дмитрий снова начинал злиться, нет, не на Феликса, конечно, но на свою беспомощность и бесполезность. И на то, что не спас, но об этом думать ему запретили, и он не хотел бы опять расстраивать Юсуповых.              Дмитрий услышал, как Феликс снова сел, отряхивая плечи, и неожиданно для самого себя пробормотал:       — Мне жаль, что я ничего не смог для вас сделать. И по-прежнему не могу.       — Пустяки, — Феликс повел плечами, чудом не задев при этом Дмитрия. — Это не ваши проблемы. По крайней мере, я знаю, что могу к вам обратиться, если понадобится, не так ли?       Этот вопрос прозвучал практически оскорбительно. Разве смеет Феликс в этом сомневаться?! Дмитрий обернулся и серьезно кивнул.       — Конечно. Вы мой друг, — «похоже, самый близкий из всех, кого я знал», — и я сделаю все, что в моих силах…       Феликс качнул ногой, так что голень Дмитрия осыпало брызгами.       — В детстве так говорил Николай. Когда мы были менее свободны, а он был менее отдан своим эфемерным музам, — он скривил губы. — И я обещал ему то же самое.       — Феликс, я не был вашим братом и мне не заменить его, но… я говорю вам это сейчас и сказал бы раньше, несмотря на то, что я многого не понимаю и что меня это порой злит, если только вам понадобится моя помощь, любая, в чем угодно, я всегда буду рад ее оказать. Чего бы мне это ни стоило.       Наверное, эти слова звучали, как очередной отрывок из романтической новеллы, и не хватало только клятвы на крови. Но Дмитрий не мог их не сказать, и еще он чувствовал, что, как бы громко они не прозвучали, сдержит это обещание любой ценой.              Какое-то время Феликс молча смотрел на него. Дмитрий чувствовал себя чертовки глупым, слишком наивным. А потом он улыбнулся.       — Я же говорил, что вы очень хороший человек, Дмитрий Павлович, — он сжал вздрогнувшее от неожиданного прикосновения плечо, — мой друг и брат.       И стало легче. Стало совсем неважно, что будет завтра, что будет, когда они разъедутся по всей Империи, когда им придется повзрослеть и постареть.              В детстве и юности люди слишком склонны обещать себе и всем вокруг несбыточное. Вечная любовь. Вечная дружба. Братство. Они крошатся, стоит неосторожным словам сорваться с губ.              Но есть те, которые нельзя нарушить, несмотря на все ссоры, разногласия, революции и войны. И эта была как раз такой. Неважно, что уверенность тут беспочвенна, она есть, и из сердца, тревожно бьющегося в пару раз быстрее, чем следует, ее уже не вырвать.              Дмитрий с трудом отвел взгляд от лица Феликса. Он читал в нем благодарность и очень надеялся, что не ошибается. Может, он и вовсе счел их разговор всего лишь продолжением игры, это тоже уже не играло никакой роли: для себя Дмитрий все решил. Для него это было важно.              — Дайте посмотреть вашу руку, — Феликс, не утруждая себя лишними извинениями или вопросами, взял его за запястье, осматривая ладонь. Заноза вышла на редкость легко, но крошечная круглая рана еще сочилась кровью, он стер ее пальцем и достал из кармана Дмитрия платок. — Нужно будет обработать, когда вернемся во дворец.              

***

             А потом Феликс уехал. В Крым поезда приходили чаще по вечерам или глубокой ночью, а уходили почти всегда ранним утром, так что он просил не провожать его («я буду сонный и злой, а вы — сонный и грустный, не самый хороший дуэт») и накануне вручил Дмитрию завернутые в уже знакомую плотную бумагу книги. «Я не знаю, вернусь ли в Петербург к Рождеству. Так что вскроете сами, если мы с вами так и не встретимся».              К Рождеству! Еще недавно Дмитрий прощался навсегда, но теперь два или три месяца, о которых говорил Феликс, были невыносимым сроком. Осень пройдет быстро — это ясно, она всегда насыщеннее, чем ленивое, запертое в камне города бесконечное лето, но слишком живыми были воспоминания о всепоглощающей меланхолии последних месяцев. Представлять, что жизнь в Петербурге бывает другой, удавалось с трудом.              Дмитрий полагал, что из уважения к друзьям семьи, все же задержится в Крыму еще на неделю или две. В зависимости от того, как скоро безделие станет невыносимым, к середине октября вернется в Петербург. Не успеет привыкнуть к суете вечно кипящего жизнью Александровского, как расцветет бальный сезон, и каждая улица города будет пестреть в черно-белой снежной темноте огнями. Ненавистная светская жизнь мастерски убивает время.              Впрочем, была бы хорошая компания… А у Дмитрия имелось несколько идей.              Потом уже новый год и рукой подать до весны.              И просто страшно от того, как неумолимо несется жизнь и как часто сменяется календарь.              Но Дмитрий знал и другое: как бы быстро не летели дни, если в них кого-то или чего-то не хватает, они замедляются, затягиваются, стучат болезненно под кожей. В особенности, если прощание было неправильным. Так что, спросив на этот раз разрешения у Лемминкэйнена, он вернулся в Дюльбер сразу после обеда. «Вам надо выспаться и отдохнуть перед дорогой», — пояснил он практически растерянному Феликсу. «Практически», потому что вряд ли его можно было так просто сбить с толку, но подобного выражения лица Дмитрий не видел еще ни разу. Удержаться от хихиканья было непросто (Лемминкэйнену, стоящему за спиной Феликса, повезло: он мог улыбаться вполне откровенно), но это бы выдало его план, поэтому пришлось призвать на помощь всю выдержку.              Если честно, это время нужно самому Дмитрию. Чтобы успеть на поезд, отходящий около полудня, из Кореиза Феликсу придется выезжать еще засветло, принимая в расчет необходимые остановки для смены лошадей. Дмитрий же, чтобы не злоупотреблять гостеприимством, решил отправиться верхом. Идея была безрассудная, но вообще-то все последние дни походили на отрывки из романа про жизнь в колониях или на островах, так что деталь вполне подходящая. Он заранее обговорил с Лемминкэйненом, где можно будет переночевать и какие дороги безопаснее, получил от него сопровождение в лице единственного молчаливого юноши и отправился в путь, не предупредив больше никого.              Великий князь. Один (или в компании безымянного незнакомца). На темных дорогах Крыма. Хорошая тема для громких газетных заголовков и пересудов в салонах, но, на счастье, им удалось пересечь полуостров неузнанными.              Почти удалось. Они, конечно, не опаздывали к отбытию поезда, но времени оставалось чрезвычайно мало. По городу пришлось пробираться спешившись, а потом, поручив лошадей своему спутнику, Дмитрий и вовсе двинулся к вокзалу один и запутался в улицах. У него оставалось не более четверти часа. Пятнадцать минут! Он выбежал к поезду, скользя взглядом по пустом перрону, и уже было отчаялся, когда заметил, наконец, в тени знакомые силуэты. Успел!              Стараясь не выдать себя раньше времени, Дмитрий чуть не на цыпочках приблизился. От долгой скачки, забега по городу, волнения и предвкушения перехватывало дыхание. Он уже понял по быстрому, словно случайно брошенному, взгляду, что Лемминкэйнен заметил его и, намного важнее, разгадал его план. Феликс ни за что не обернется.              — Что за блажь, расскажи мне, пожалуйста. Холод невыносимый, а тебе срочно понадобилось на прогулку?! — Феликс зябко обхватил себя за плечи.       — Еще минута, — протянул Лемминкэйнен, заглядывая ему в глаза с шутливой мольбой. — Ты же знаешь, я изведусь за двое суток пути. Дай насладиться волей перед дорогой!       — Я-то тут при чем?       — Мне без тебя скучно, — просто отозвался он, так что Феликс поперхнулся заготовленным возмущением. Не продолжать же спорить, когда тебе почти что делают комплимент.              Дмитрий подумал, что это будет во всех смыслах подходящим моментом.              — Мне, кстати, тоже.              В первые несколько мгновений ничего не произошло, так что Дмитрий было решил, что сказал это недостаточно громко и уже собирался повторить, но Феликс медленно, сомневаясь, что ему не послышалось, повернул голову и шумно выдохнул. Хмурое недовольство в пару секунд сменилось…восхищением. Пусть эта эмоция была и не столь сильна, но Дмитрий предпочел бы охарактеризовать ее именно так.              — Что вы…? — он коснулся языком губ. — Ты знал! Ты все с самого начала знал!       Лемминкэйнен многозначительно скрестил руки на груди и отвёл взгляд. Ни подтверждать, ни опровергать очевидное он не собирался. Он вообще не собирался реагировать, так что Феликс, за неимением иных вариантов, снова повернулся к Дмитрию, поражая его невероятно широкой улыбкой.       — Вы сошли с ума, вы знаете это? — он подхватил Дмитрия под локоть, отходя на пару метров от по-прежнему притворно безразличного стража.       — Пожалуй, — Дмитрий пожал плечами. — Я не мог не попрощаться.       — Друг мой, я же не из страны уезжаю, — он закатил глаза, но всё равно, несмотря на свои таланты и навыки, так и не смог стереть улыбки из голоса. — Скажите честно, это он придумал?       Дмитрий оскорблено возмутился:       — Вовсе нет. Я лишь уточнил, можно ли приехать, — он снова улыбнулся. — Учусь на ошибках.       Феликс сосредоточено моргнул, а через мгновение залился мягким смехом. И невозможно было, глядя на него, не засмеяться тоже. Момент должен был быть по большей части грустный, но это почему-то забылось. Дмитрий был счастлив. Как и каждый предыдущий день. Он посмотрел на часы, оставалось каких-то семь минут, и выдохнул:       — Доброй дороги, Феликс. До встречи.       Феликс покачал головой и сделал шаг вперёд, невесомо обнимая Дмитрия за плечи.       — До встречи, Великий князь, — опалил шепотом ухо и на миг застыл, окутывая прохладой, все теми же цветочными духами и осторожностью чуть ощутимых прикосновений. Дмитрий боялся, что если сам он позволит себе чуть больше, то Феликс Юсупов просто осыплется осколками нежного фарфора. И вместе с тем ему казалось, что это стоило сделать давным-давно. Он отстранился, впервые за день чувствуя холод, о котором говорил и Феликс, и его мрачный спутник и проводник, и люди на улицах, когда Лемминкэйнен вновь приблизился к ним, заведя руки за спину и сгибаясь в неглубоком поклоне.              — Не хочу мешать, — его шепот напоминал урчание толстого кота, — но времени осталось мало. Если мы все же хотим уехать сегодня, то стоит поспешить.       — Знаю, — раздраженно бросил Феликс, не оборачиваясь; как причудливо сочетался этот тон с тем же мягким выражением лица. Наконец, словно решившись, он опустил голову, приподнял невидимый цилиндр и улыбнулся: — Хорошего дня, Ваше Высочество, — и, не дожидаясь более ответа, развернулся на каблуках и направился к поезду.       Лемминкэйнен, попрощавшись с Дмитрием одним лишь пристальным взглядом, направился следом, отставая на полшага (пол своего шага, разумеется, что было достаточным расстоянием).              — Лемминкэйнен!       Он обернулся, придерживая рукой раздуваемый ветром сюртук. Дмитрий тратил их время, каждая секунда была особенно дорога, но…в крайнем случае, Лемминкэйнен успел бы добежать и запрыгнуть. Так что он позволил себе задуматься, прежде чем попросить:       — Берегите его.       Дмитрий ждал, что Лемминкэйнен удивиться или вовсе начнет смеяться, но он, похоже, наоборот старался изумить сам. Сначала он кивнул, а потом, словно испугавшись своей серьезности, нарочито громко заметил:       — Так и быть, но только ради вас, Дмитрий Павлович! — и, снова поклонившись, кинулся догонять Феликса.