Из света и тени

Твоя душа - уединённый сад, Где звуки струн и смех, и всё равно Почти печален этот маскарад. Поль Верлен

      

31 декабря 1907 год Российская Империя, Санкт-Петербург

             Утром Дмитрий получил от сестры известие о том, что она вернется в столицу примерно четвертого числа. Писала Мария скупо и сухо, что могло значит только одно: на душе у нее бушевали эмоции, которые не хочется доверять даже бумаге. И, значит, все прошло плохо. Дмитрий невольно проклинал себя. Он знал, пожалуй, лучше самой Марии, как ей не хотелось ехать в Москву на встречу с принцем, но все равно уговорил её. Неужели, в самом деле, на что-то надеялся? Неужели думал, что чем-то хорошим обернется встреча с человеком, которому было суждено не просто не сделать Марию счастливой, но оборвать последние нити к этому самому счастью?              Дмитрий чувствовал себя сущим дьяволом. Он думал, что каждый встречный видит в его лице грех предательства и проклинает, брызжа кровью со стертых губ. Стыд горбил его, заставлял прятать лицо и раздирать ногтями ладони.              И, что страшнее, именно в таком состоянии Великому князю требовалось ехать во дворец на Мойке. За него попросили, ему доверились, и следовало быть еще краше и еще лучше, чем на первом балу, но Дмитрий просто…не мог. Все его мысли были в Москве, где страдала — неизменно страдала! — его сестра. Человек, дороже которого у Дмитрия никогда никого не было.              Впрочем, отказываться было бы еще более низко. Уважительной причины у него не было, а соврать вряд ли бы вышло. Да и Дмитрий никогда не был в этом особенно хорош. Так что не приехать невозможно.              И вместе с тем отчасти Дмитрий надеялся, что этот прием рассеет его переживания хотя бы на одну ночь. И неважно, что, как только мысли о сестре вернутся, он будет корить себя за то, что какие-то мимолетные радости и увлечения позволили ему забыть о горе. Это будет потом. И, кроме того, наверное, это все равно лучше, чем без смысла бродить по коридорам Александровского дворца да щенком заглядывать в лица Государя и Александры Федоровны, будто ища там раскаяние за одобрение мучений его сестры.              Итак, уже почти уверенный в том, что не совершает почти ничего дурного, Дмитрий мчался в экипаже вдоль набережной. Колючее déjà vu заставляло его нервничать и с тревогой смотреть по сторонам: река наконец-то, необычайно поздно для северного города, замерзла, мальчишки бегали по льду, поскальзываясь и падая. Черными бесформенными кучами у лестницы к воде лежали их шапки и курточки. А в остальном на улице было почти тихо. Лошади по полупустым улицам неслись свободно и легко и даже останавливались с некой неохотой, вскидывая головы и раздувая ноздри.              Дмитрий попросил извозчика возвращаться после полуночи и выскочил из кареты навстречу ветру. Лакей, стоящий у дверей дворца, бледный, будто сама смерть, слегка поклонился и попросил предъявить приглашение. Дмитрию хватило только показать конверт, как дверь перед ним уже была распахнута.              На этот раз в доме было даже жутко. Приглушенный свет, безлюдные залы. Еще один лакей, одетый во все черное, забрал пальто и уже через минуту (Дмитрий успел только оглядеться и пригладить волосы) вернулся, чтобы проводить его по комнатам первого этажа в просторную гостиную, отделанную в зеленых тонах. Дмитрий был уверен, что снова утонул бы в восхищении перед интерьерами, если бы комната не была покружена в полумрак, скрывающий почти все детали. Единственным источником освещения был камин, так что можно было разглядывать только его навершие да стоящее рядом кресло с резной спинкой, чудом еще не воспламенившееся от какой-нибудь незаметной для глаза искры.              Лакей, поклонившись, исчез, оставив Дмитрия наедине с силуэтами, погруженными в таинственный сумрак.              — Подумать только, вы в комнате уже пару минут, а до сих пор передо мной ни за что не извинились, — змеиный шепот раздался откуда-то справа, так что Дмитрий, неловко обернувшись в темноте, чуть не упал, зацепившись за что-то ногой.       — О боже! Прошу пр…       Феликс, схвативший Дмитрия за плечо, чтобы тот все же не рухнул на спину, залился смехом.              Дмитрий, который остро почувствовал, что над ним просто издеваются, обернулся в поисках поддержки, но, к своему ужасу, не обнаружил среди гостей ни родителей Феликса, ни каких-либо еще взрослых людей. Знакомых лиц не было вовсе. И все были так увлечены разговором, что не обратили никакого внимания на жестокую сцену, разыгранную в дверях гостиной.              — Надеюсь, детям понравились рождественские подарки, — продолжил Феликс как ни в чем не бывало и махнул в сторону, приглашая Дмитрия наконец-то пройти.       — Да, — пробормотал тот, пытаясь избавиться от мимолетной обиды. Голос звучал все еще достаточно грубо. — Спасибо.       — Наших друзей, Даниила и Анастасии, все еще нет, но позвольте вам представить остальных, — Дмитрий почувствовал, как его спины что-то коснулось, мягко подталкивая вперед, и почти хотел возмутиться, потому что это было бы уже совершенно не смешно, но успел только приоткрыть рот — руки Феликса безмятежно покоились на спинке стула. Он потряс головой. Это все нервы.              — Минутку внимания! — Феликс хлопнул в ладони, привлекая внимание беседующих гостей. — Его Императорское Высочество Дмитрий Павлович. Прибыл к нам прямиком из-под надзора Александры Федоровны.       «Не такой уж и чуткий был надзор», — мысленно вздохнул Дмитрий. Если бы не ухудшение состояния Алексея, то вряд ли бы ему разрешили так просто променять посещение новогодней службы на столь таинственную приватную встречу. Пусть даже в доме самих Юсуповых. Увы, но в битве с Церковью в глазах Императрицы проигрывали даже они.              — Дмитрий Павлович, полагаю, моего брата вы уже знаете. Полина. Она же Поля или Поленька — в конце концов, мы не в приемной Государя. Это Лада. Ее род вам вряд ли что-то скажет, так что не забивайте голову. А это Лемминкэйнен. Умоляю, не сожгите его взглядом! Имя финское, — Феликс быстрым жестом указал по очереди на собравшихся и снова посмотрел на Дмитрия. — Анастасия и князь Соломерский будут с минуты на минуту. Родители в Москве. Владимиру Шульцу я вас представлю, как только он приедет. Впрочем, не могу ручаться, что это произойдет — он врач, работы всегда достаточно.              Дмитрий учтиво кивнул, хотя последний десяток слов, кажется, пропустил, пытаясь уложить в голове имя нового знакомого, такое же странное, как и он сам.              Лемминкэйнен казался абсолютно чужим не то, что дому, но всей эпохе. Он был неприлично высок и широкоплеч, хотя при этом, согнувшись над столом, сохранял всю возможную грацию. Тем страннее выглядели высвеченные огнем седые волосы, собранные в хвост, и относительно молодое лицо. Ко всему прочему, он был ещё и до ужаса старомодно одет, так что Дмитрий всерьёз задумался о том, не жил ли он тут в то время, когда Петр Великий чертил первые планы своей столицы.              — Кстати о врачах, — заговорил Николай, явно чем-то слегка недовольный, — Лада рассказывала о сибирских чудесах исцеления, пока вы нас не прервали.       Дмитрий смутился и хотел было извиниться, но Феликс опередил его.       — Господа, я не сомневаюсь, что Ладе известно о такого рода чудесах больше, чем всем нам вместе взятым, — флегматично произнес он, опускаясь в кресло. Теперь Дмитрию ничего не оставалось, как последовать его примеру. — В ином случае, вся ее деятельность не имела бы никакого смысла.              Упомянутая Лада, отличавшаяся холодной и даже несколько отталкивающий красотой, только поморщилась.              — Мы решаем вот какую задачку, Ваше Высочество, — подал голос Лемминкэйнен, вскидывая большую тяжелую голову, — отчего целителей, хороших и плохих, по всей Империи тысячи, в Петербурге сотни, у трона десятки, а у постели Цесаревича закрепился только Распутин? Вряд ли, конечно, вас посвящали в это, но наверняка вам известно больше, чем даже Феликсу.              Дмитрий тревожно сглотнул. Такие вопросы задавали ему уже не единожды. В том числе накануне, у Обловых. Впрочем, там Распутина хвалили, а эти люди были полны то ли скепсиса, то ли слабой неприязни. И что им ответить Дмитрий не знал. Он видел, что с появлением Григория Ефимовича стало чуть легче справляться с приступами Цесаревича, как видел и то, как этот странный человек становится все популярнее и популярнее в городе. И вместе с тем все более жадным становится еще взгляд. Но едва ли это заслуживало презрения. Весь Петербург полон алчных эгоистов, и ненависть к каждому слишком дорого обойдется. К тому же, ведь Алексею действительно становилось лучше… Не это ли главное?              — Боюсь, что нет, — ответил Дмитрий. — Меня не было в Петербурге, когда Александра Федоровна и Государь знакомились с ним.              Не было… Ольга рассказывала ему, что papa впервые встретился с Григорием Распутиным в конце осени 1905 года, тогда, когда, едва оправившиеся от потери опекуна, они с Марией только обсуждали с Елизаветой Федоровной возможность переезда в Петербург. И вечно ходили, оборачиваясь, будто даже спустя полгода революционеры могли вернуться по их души. Дмитрия передернуло.              — И что же, никто ничего вам не рассказывал? — продолжал Лемминкэйнен, тихо и вкрадчиво, как изготовившийся к прыжку кот.       — Нет. Не дума…       — Друзья мои! — возмутился Феликс, притворно закатывая глаза. — Скажите мне, почему на дворе праздник, а мы с вами, сама жизнь, красота и юность Санкт-Петербурга, обсуждаем какого-то старика? Разве он важнее всех нас? Пейте вино, Поля сядет за пианино — все лучше, чем обсуждать чье-то помешательство.              Дмитрий хотел возразить, но практически сразу передумал. В главном Феликс был прав: спорить из-за Григория Ефимовича и его роли при дворе в такой час было глупо. Так что он подвинул поближе предназначенный ему бокал, наполненный до краев, и осторожно присмотрелся к вину на свет. Рыжие блики играли на тонком стекле.              — Если Поля будет играть, то я хочу напомнить, что кое-кто задолжал мне танец, — Лада многозначительно посмотрела на Феликса, и тот, кажется (Дмитрий охотнее бы поверил, что у него видение или галлюцинации), несколько смутился.       — Если обещал, то исполню. Не порочить же честь семьи.       — Прости, но испортишь ты ее в любом случае, — подал голос Николай. И тепло улыбнулся.       — Вот как! — Феликс возмущенно дернул головой и повернулся к Дмитрию, демонстративно забывая о всех остальных гостях. — Видите, Дмитрий Павлович, как они со мной. Над внешностью, над неумением танцевать шутят, над возрастом и над тем шутят! Их послушать, во мне вовсе нет ничего хорошего. Как вам это нравится, Великий князь?       — Совершенно не нравится, Феликс, — в тон ему ответил Дмитрий и улыбнулся.       — Приятно слышать, что хоть кто-то в целом городе меня ценит.              — Дьявол с вами! — рассмеялась Поля и вскочила, бросаясь к едва приметному пианино. Из-под белых пальцев тут же брызнули первые ноты турецкого марша. И танцевать точно никто не собирался.              Не успела мелодия подойти и к середине, как послышались шаги, и лакей проводил в комнату двух запоздавших гостей, причем Даниил так громко и задорно извинялся, что Дмитрий даже подумал, что мог бы у него этому поучиться. И невольно фыркнул, вспомнив какими словами Феликс встретил его сегодня. Столь обидным это уже не казалось.              Было решено, что доктор этой ночью так и не явится, иначе бы не опаздывал почти на час. Феликс в ответ на это предположение лишь пожал плечами и почти безразлично бросил «что ж, в другой раз». И стоило ему это произнести, как мелодия, без остановки льющаяся из-под ловких Поленькиных рук, сменилась на вальс. Со своего места поднялась, расправляя длинное белое платье, Лада. Феликс поднялся навстречу. Упрямство и решимость читались во всей его позе так отчетливо, что Дмитрию отчего-то стало смешно. Он повернулся на своем месте, чтобы лучше видеть танцующих (позади Феликса и Лады оказались Даниил с Анастасией, задорно разглядывающей его довольное лицо).              Вальс, похожий на вальс Шопена, но отличающийся от него тональностью и третью нот, зазвучал увереннее и громче. Поля задела пару-тройку клавиш контроктавы, и пары в один миг пришли в движение, будто репетировали много раз, будто помнили наизусть эту странную мелодию, фантазию на тему… Впрочем, откуда Дмитрию знать. Может, так оно и было.              Дмитрий смотрел на Анастасию, почти парившую над полом. И он знал, как легко она может танцевать, как открыто смотреть в глаза, будто видя в них чуть больше, чем отражение собственного лица да комнаты позади. Казалось, Даниил обнимает ее слишком неосторожно: еще шаг и она вырвется и пустится по комнате одна, забыв все правила танца и даже саму музыку. Дмитрий был восхищен. Ее блестящие глаза, смеющиеся губы, грудь, вздымающаяся спокойно и ровно, каждый жест и каждый поворот головы и хрупкого тела — она была прекрасна и нежна. Подобно сказочной принцессе или девушке, сошедший с полотна итальянца.              Дмитрий с трудом перевел взгляд на Феликса и Ладу, и на долю секунды ему показалось, что та и вовсе парит в воздухе. Но, стукнув каблуками, ее ноги снова коснулись пола, насмешливое точеное лицо приблизилось к донельзя серьезному и сосредоточенному Феликсу. Лада звонко засмеялась, запрокидывая голову и жмурясь. И громче зазвенели ее каблуки, скрытые струящимся подолом. Она неслась в такт музыке, но все было не то. И Дмитрий не видел в ней ни решительности забвения, ни жажды танца. Он вздохнул и коротко осмотрел остальных гостей.              Николай смотрел на Ладу с восхищением. Лемминкэйнен, закинув ногу на ногу, усмехался, будто наблюдая за театральным действом. Однако, поймав взгляд Дмитрия, он дружелюбно улыбнулся и слабо мотнул головой, будто говоря, что точно не стоит внимания. Изредка оглядывалась на танцующих даже Поленька, но всякий раз при этом ритм едва заметно сбивался. На лице Феликса в такие моменты проступало недовольство, так что Дмитрию невольно вспомнилась участь несчастного дирижера.              Причудливая вариация Шопена сменилась совсем незнакомой мелодией. Темп стал чуть быстрее. Юбка Анастасии все чаще приподнималась, оголяя аккуратные тонкие лодыжки. Даниил смотрел на нее с откровенным желанием, возможно, чуть более сильным, чем было позволено в высшем свете. Она улыбалась и иногда что-то говорила, позволяя музыке украсть каждый звук ее голоса, Даниил в ответ смеялся.              Стихал вальс постепенно, становясь с каждым тактом все тише и неспешнее, так что в конце партнеры почти совсем не двигались, платья шелестели громче музыки. Анастасии часто-часто дышала и бросала взгляды на Дмитрия, словно в поисках одобрения или поддержки. На висках Даниила поблескивали капли пота, которые он быстро смахнул платком, как только растаял последний аккорд. Поля развернулась и встала, торжественно глядя на свою публику, и таким счастливым казалось ее простое, некрасивое лицо, что Дмитрий поклялся, что непременно отомстит Феликсу, если тот только позволит себе сделать хоть одно замечание. Но Феликс, на счастье, молчал.              — Это было чудесно, — Николай поднялся навстречу девушке и склонился, целуя ей ладонь. — Совершенно прекрасно!       Поля, шумно выдыхая, почти прильнула к нему, и Дмитрий поспешил отвернуться: все это его не касалось.              — Феликс, я поражаюсь, — прохрипел Даниил, отводя взгляд от опустошенного бокала вина. — Спорт вы не любите, танцуете раз в месяц или два, а держитесь прекрасно, как олимпиец.       Феликс усмехнулся и пожал плечами.       — У меня хорошая наследственность. Доводилось же вам видеть моего отца?       — И то верно.              Они выпили еще вина. Поля, голос которой с каждым глотком звучал все звонче, принялась рассказывать о забавах какого-то мальчишки, которого приютила семья, снимающая комнату этажом выше. Впрочем, слушали ее, кажется, вполуха, да и то, только Лада и Анастасия. Лемминкэйнен и Николай пили вино, причем Юсупов что-то возбужденно объяснял и широко жестикулировал. Дмитрий честно старался вникнуть в рассказ Поли, пока Феликс и Даниил, сидящие по обе руки от него, не принялись переговариваться, обсуждая Гюстава II и еще свежие новости о кругосветном плавании американской эскадры. Последним Даниил искренне интересовался, Феликс же просто насмехался.              — От начала и до конца, это просто люди! — говорил он беспечно. — Во-первых, никому в целом мире сейчас не нужна серьезная война. А во-вторых, ни одно государство, реально обладающее военной мощью, не стало бы ею так громко хвастаться. Все всегда происходит ровно наоборот!       — Я бы не был в этом так уверен, Феликс.       — Потому что ты тоже человек, — и Феликс отворачивался, недвусмысленно намекая, что разговор окончен.       Однако возобновлялся он уже через минуту или две, так что в итоге Дмитрий не выдержал и присоединился к обсуждению, хотя до этого не был особо включен в повестку международной политики, а потому мысли его отличались непоследовательностью и необдуманностью. Дмитрий пытался найти свою точку зрения, оспаривая обе услышанные, но в итоге только забавлял собеседников, озвучивая тезисы, не имеющие ни подтверждений, ни смысла. И сам понимал, как жалко выглядит.              К счастью, кончилось это так же неожиданно, как и началось. Феликс, по-видимому, просто уставший от ставшего слишком легким спора, попросил Поленьку снова сесть за инструмент. Сопротивлялась она так же громко и нетрезво, как и смеялась. Впрочем, вульгарным это вовсе не выглядело, скорее только совсем-совсем безрассудно детским и оттого забавным.              — Твой Николашка будет нам танцевать, так что прошу!       — Он будет танцевать, а я и не увижу?! — возмутилась девушка. — Ну нет, хитрый какой. Переставь пианино от стены, может, тогда и соглашусь.       — Ты жесток, Феликс, — усмехнулся Николай.       — Вовсе нет!              — Может, я сыграю? — Анастасия осторожно улыбнулась, будто извиняясь за вмешательство в разговор. Однако, судя по блеску в глазах Феликса, ее инициатива была только кстати.              Анастасия села за инструмент, будто на пробу взяла пару аккордов и обернулась. В глазах — задорный блеск. Николай, уже явно приготовившийся, кивнул ей головой. И пустился в пляс.              Стоит признать, было что-то удивительное в том, как легко он управлялся со своим телом, как вскидывал голову, как резво подпрыгивал и тихо опускался. Николай, в отличии от аристократически нежного и тонкого брата, был по-казацки крепок, хотя и так же строен. Модный костюм смотрелся на нем чуть чужим, странным и вместе с тем, будто делал его облик еще более складным. А танцевал он действительно хорошо и задорно. Так что Дмитрию было даже немного жаль отворачиваться, чтобы взглянуть на остальную публику: она была в таком же восхищении. Кто-то больше (Поля смотрела на Николая так нескончаемо нежно, что у Дмитрия рассеялись последние сомнения), кто-то меньше (Лемминкэйнен выглядел чуть скучающе, но взгляда не отводил). Потом Дмитрий пригляделся к порхающим над клавишами рукам Анастасии и сам едва сдержал тяжёлый жаждущий вздох.              Такую бы девушку любить...              Николай кончил. Он застыл, опустил голову и плечи, имитируя то ли смерть героя, то ли неуклюжий поклон, а потом под аплодисменты сел. Поля тут же принялась что-то шептать ему на ухо, неуловимо касаясь руки.              — Дмитрий Павлович, Лемминкэйнен, остались только вы, — заговорил Феликс. В лице его почти привычно мелькнуло что-то хищное.       — Остались?       — Все уже развлекали нас. Музыкой или танцами. Только вы сидите без дела.       — Мы должны станцевать? — переспросил Лемминкэйнен.       — Именно так! — сияя от удовольствия, отозвался Феликс.       — Друг с другом?              Дмитрий даже поперхнулся. Ему слишком живо представилось, как неловко и жалко он будет смотреться рядом с возвышающимся над ним на голову или полторы мужчиной. Картина эта было поистине неприятной и жуткой.              — Ну что за ужасы? — Феликс притворно вздохнул и повернулся к Дмитрию. — Не бойтесь вы так. Он шутит, — и снова взглянул на сидящих напротив гостей. — И чего вы ребенка пугаете, не стыдно?              Дмитрий подумал, что злиться сильнее, чем в начале вечера, просто не может. Но нет: теперь клокочущее недовольство в нем почти достигло пика, заполняя рассудок. Феликс, будто ничего не замечая, наклонился и прошептал, достаточно громко, чтобы это услышали все присутствующие в этом зале и паре соседних:       — Наш друг считает, что ему нет равных в науках обольщения и в вальсе. Верю, что вы сможете доказать ему, как он ошибается, Великий князь.              Дмитрий попался в ловушку: отказываться от соревнований, сдаваться и трусить не приучен ни один из Романовых. Он возмущенно посмотрел на Феликса, давая понять, что разговор еще не закончен, и обернулся к Анастасии. Она приняла приглашение без слов.              Лемминкэйнен танцевал с Ладой, единственной из девушек, хоть немного подходившей ему по росту.              — Сдается мне, ваш спутник будет ревновать, — прошептал Дмитрий, пока они ждали музыки.       — О, Ваше Высочество! Не будьте так наивны.       — Я бы на его месте ревновал.       — Потому что это вы, — просто ответила Анастасия, и Дмитрию больше нечего было возразить.              На этот раз музыка была более незамысловатой и знакомой, Поля играла ее непринужденно и легко, часто оборачиваясь и ни разу не сбиваясь. Дмитрий, впрочем, видел ее лишь краем глаза, равно как и Лемминкэйнена с его спутницей, которые держались красиво и гордо, но отчасти бесчувственно. Впрочем, ему ли судить. Пусть Лемминкэйнен, как и все люди с севера, был немного загадочен и молчалив, пусть Лада — трижды прекрасна, но перед Дмитрием, в его руках была хрупкая Анастасия, счастье которой невозможно было не почувствовать. В его руках оно билось, подобно разгорающемуся огню в застывшем сердце Галатеи.              Дмитрий вспоминал ее ужасный дом и чувствовал себя последним лжецом.              — Вы напряжены, Ваше Высочество, — осторожно спросила девушка, чуть сбивающимся голосом.       Дмитрий покачал головой.              И совсем не соврал. Сейчас и до самого конца приема все хорошо. И беспокоиться просто глупо, тревожить своим беспокойством остальных — жестоко.              Дмитрий покачал головой увереннее и вскинул подбородок, улыбаясь чуть более искренне. Анастасия ухмыльнулась, и в этом было достаточно тепла, чтобы понять — он все делает правильно.              

***

      Играла Поля действительно неплохо, а вот импровизации ей совершенно не давались, как бы не восхищался Николай, прикладывая к губам ее руки. Под мелодии эти нельзя было танцевать, сидеть и наслаждаться было того сложнее. Они не задевали в душе совсем ничего живого, и Дмитрий невольно задавался вопросом, честен ли Николай в своей похвале или льстит девушке, чтобы не расстраивать ее, не губить скромные начинания. Может ли так слепить любовь?              На счастье, Феликс, давно продемонстрировавший свой тонкий музыкальный вкус, сослался на головную боль и предложил брату уйти в музыкальный зал. Николай согласился не сразу, но все же через несколько минут, подхватив Полю под руку, удалился. С невероятно обиженным видом. Однако то ли такие ситуации были у Юсуповых вполне привычными, то ли Дмитрий обиду Николая в своих глазах преувеличил — никто другой даже не обратил на произошедшее внимания.              А музыка, пусть и приглушенная стенами и прикрытыми дверями, так и не зазвучала.              Распорядившись принести еще пару бутылок вина, Феликс предложил гостям сыграть в карты, однако, стоило колоде появиться на столе, как сам же отказался.       — Боитесь снова проиграть мне? — хитро улыбнулась Лада, и вместо ответа получила только строгий и чуть возмущенный взгляд.       — Ваше Высочество, а вы почему не играете? — несколько печально спросила Анастасия.       Дмитрий пожал плечами. Не сознаваться же ему в самом деле, что играет он непростительно плохо, потому что никогда и не учился этому специально, да и большую часть игр, нынче популярных в Петербургских гостиных, знает лишь понаслышке. Можно было сослаться на отсутствие денег (хотя не было никакой гарантии, что ставкой являются именно они), к тому же это было почти правдой, но звучало бы это для двоюродного брата и подопечного Государя совсем грустно. Проще было сказать, что от выпитого шумит в голове, мысли не собираются и что вообще карт он не любит. Даниил — лично обиравший его за карточными столами Москвы — заметно расстроился, и Дмитрий даже ощутил подобие жестокого ликования. Пускай это и не было полноценной местью за все унижения, но для начала неплохо. Продолжать, однако, вряд ли стоило. Уподобляться пороку всегда вдвойне хуже, чем лично поддаваться ему.              — В таком случае, может, я пока проведу вам маленькую экскурсию по дому? — предложил Феликс, поднимаясь со своего места. Ножки стула скрипнули по паркету. — В первый раз в доме — да, в первый, в дни больших приемов дворец становится совсем другим, на себя не похожим — и совсем ничего о нем не знаете. А я, между тем, надеюсь, что вы еще не раз сюда придете.       — Мне ты не проводил экскурсию! — подал голос Даниил, запрокидывая голову.       — В самом деле? — Феликс вскинул брови. — Мне искренне жаль. Впрочем, изучать самому и постепенно порой гораздо увлекательнее, не находите?       Даниил в ответ только фыркнул и повернулся к остальным играющим. К тому же, карты уже раздали.              — Так что, вы согласны, Дмитрий Павлович?       — А разве у меня есть выбор?              Дмитрий поднялся навстречу и, следуя за Феликсом, вышел в соседнюю комнату, полностью погруженную в темноту. Только из гостиной падали отблески пламени да от окна струился прозрачный лунный свет, пятнами играли отражения хлопьев снега. Дмитрий сощурился, пытаясь лучше разглядеть стол и книжные шкафы, плоскими серыми фигурами выступающие из мрака, но в тот же моменты двери за ними захлопнулись — не стало и этого.              — Надеюсь, вы не боитесь тьмы, Великий князь? — усмехнулся Феликс где-то над самым ухом. От его голоса, тихого, по-книжному вкрадчивого, по спине бежали мурашки.              Что-то щелкнуло в темноте, а в следующий миг Феликс поджег три свечи в легком и неожиданно простом канделябре. После он подхватил его и вернулся к потрясенному Дмитрию, пересекая комнату стремительно и бесшумно.              — Я мог бы попросить слуг, но, кажется, это придает свой шарм, — коротко пояснил Феликс.       Дмитрий мог только кивнуть.              За все недолгое знакомство с Феликсом Юсуповым необычайно понятными стали две вещи: он фриволен, самоуверен и почти дерзок и так же маняще загадочен. Его мать, от которой Феликс взял добрую часть своей красоты, и отец были в разговорах достаточно добродушны (Дмитрию казалось, что во время их встречи на балу они смотрели на него с родительской заботой, но, если честно, на них с Марией так смотрела почти вся российская аристократия — та ее часть, которая не была обременена ни молодостью, ни чёрствостью, ни незнанием). Брат, что при первом знакомстве, что сегодня, казался пусть и обаятельным и порой замкнутым, но достаточно простым. Феликс же просто издевался. Он был добр, но доброте этой Дмитрий доверял, но не верил. Он был обаятелен, как обаятелен любой незнакомец, о котором известны лишь имя, возраст, вкусы да манеры. Он говорил много, часто — о себе, но все равно оставался неясен. О простоте не стоит и заикаться.              От мысли о том, что он остался с таким человеком наедине, Дмитрию стало немного не по себе. Его сковали неловкость и страх, как гимназиста при виде выпускника, цитирующего собственные стихи, в которых декадентские страдания мешаются с научными терминами.              Между тем, Феликс начинал свой рассказ, свободно жестикулируя левой рукой. Хватило его только на пару-тройку фактов.              — Вы совсем меня не слушаете!       — Простите, Феликс, — охотно сознался Дмитрий и отвел взгляд. Усталость и вино сделали его излишне откровенным. — Я сегодня совершенно рассеян.       Феликс разочарованно вздохнул и опустил подсвечник на стол.       — Что-то случилось?              «Случилось ли?» — усмехнулся Дмитрий. Он задумался, и ему стало тоскливо. «Ваши слова порой задевают меня, хотя я знаю, что в них нет и намека на то, чтобы обидеть меня. А порой мне просто страшно. Тогда, в этих чертовых подворотнях, и почему-то теперь». Из окна открывался вид на безлюдную улицу и опустевший лед реки. Дмитрий не мог даже предположить, который сейчас час и ждут ли его нравоучения по возвращении в Александровский дворец. «Случилось ли? — продолжал он, ловя взглядом липнущие к окну снежинки. — Моя сестра скорее всего выйдет замуж за нелюбимого человека и уедет. И даже если я не буду мучиться одиночеством, часть меня всегда будет переживать за нее. Мне стоило бы думать о ней и искать способ помочь, но я отдыхаю здесь». В соседней комнате раздался непривычно громкий женский смех, и Дмитрий, на свою беду, подумал об Анастасии. И еще…о себе.              Феликс замер рядом, неподвижный, тихий, как этот самый снегопад или сама луна, чей свет был не бледнее его лица. В светлых глазах неясными силуэтами отражался мрачный городской пейзаж.              — Прошу меня извинить, если сегодня или когда-либо я позволял себе преступить черту дозволенного, — произнес Феликс, как только почувствовал на себе изучающий взгляд. — Я привык к совершенно открытому общению с моими друзьями, даже такие чудеса учтивости, которые они сегодня проявляли, — это скорее исключение, чем правило. А так как ни с кем, кроме них, я не общаюсь в иное от родительских приемов и балов время, то мог что-то перепутать и…       — Скорее извиняться нужно мне, — Дмитрий ухмыльнулся и снова посмотрел за окно. — При первой нашей встрече мы обсуждали, что оба презираем формальности. А потом я узнал, что, оказывается, привык к ним гораздо сильнее, чем сам бы того хотел.       Феликс негромко рассмеялся.       — Понимаю.              — Поля, она невеста вашего брата? — спросил Дмитрий через некоторое время только для того, чтобы заговорить. Решить хоть какой-то вопрос из тех, что душили его теперь, накинувшись разом.       — Вовсе нет. И никогда ей не станет.       — Из-за происхождения?       — Нет, — Феликс покачал головой. — Из-за Николая. Он умеет нравиться женщинам, когда хочет. И умеет им не нравиться. Но Поля, на свое несчастье, любит его любым. Он не будет с ней не потому, что ее отец — мелкий служащий, а мама работает то ли прачкой, то ли… Не могу утверждать. Он не будет с ней потому, что не любит. Она ему бесконечно близка, и дороже нее Николаю лишь я, но это не любовь, — он прервался ненадолго, а потом, тяжело вздохнув, продолжил, и Дмитрию на секунду показалось, что теперь он все-таки кое-что знал: — Мы были в Париже этой осенью, — Париж! странный город, почти такой же двуликий, как и этот, — и там у него был роман с одной весьма известной… женщиной. И он писал письма в Россию, Поленьке, когда сидел у нее в апартаментах и курил ее ужасные сигареты.       Дмитрий поджал губу и с тревогой обернулся. Он не был уверен, что смех, доносящийся до его ушей, был настоящим, а не судорогой сознания, напуганного неожиданной тишиной. Вдруг кто-то уже открыл дверь? Вдруг кто-то стоит прямо позади и все слышит?              — Разве это не…ужасно? — спросил он наконец.       — Она знает Николая половину жизни. Он никогда не клялся Поле в вечной любви, я — многократно предупреждал, что этого не произойдет. А я был бы плохим братом и другом, если бы насильно не давал им видеться. Девушка предупреждена, и если в конце она останется страдать, то вся вина на ней. Не согласны? — Феликс повернулся и приподнял бровь.       — Возможно. Это сложно.              Дмитрий вздохнул и закрыл глаза. Кто-то не может быть с тем, кого любит, кто-то обязан жить с нелюбимым. Это всегда было так, но почему теперь стало так тревожно и больно? Из-за Марии? Из-за Анастасии? О! он бы так хотел сделать ее счастливой, увезти навсегда из мертвого дома, в котором она была заперта с рождения. Только не мог. И потому все его желания теряли всякое значение.              — Обычно все спрашивают про Лемминкэйнена, — вдруг произнес Феликс.       Дмитрий, не понимания, о чем он, слабо потряс головой.       — И Даниил, и Анастасия, и некоторые другие, впервые попадая в круг моих друзей, интересуются Лемминкэйненом. А вас заинтересовала судьба несчастной Поленьки, — Феликс улыбнулся. — Это необычно.       — А есть что про него рассказывать? — Дмитрий даже удивился. — Имя непривычное, это верно. Но в остальном…       — Приятно, что вы это понимаете.       — Имя — это просто буквы. «That we call a rose…».       Феликс усмехнулся, однако Дмитрий заметил, что все же сумел его самую малость удивить. Это оказалось на редкость приятно.              — Я испортил ваши планы на экскурсию.       — Пустяки, — Феликс небрежно махнул рукой и отошел, присаживаясь на край стола. — Вас что-то тревожит, Великий князь, и с моей стороны было бы в высшей степени жестоко заставлять вас изображать кроткую заинтересованность в моих словах.       — Еще час назад всего этого не было. Совершенно не знаю, что на меня нашло, — пробормотал Дмитрий, хватаясь за голову.       — Может, мое общество так на вас действует, — Феликс хитро сощурился. — Говорят, я располагаю к себе людей.       — Возможно, я просто слишком пьян.       — Вино хорошее, это верно, — Феликс, скрестившийся руки на груди, повел плечом. — Доставлено накануне из нашего имения в Крыму. У него есть только один, но очень существенный недостаток: к хорошему быстро привыкаешь.       — У Государя тоже лучшие вина.       — Но не такие?       Дмитрий отрицать не смог.              К растерянности прибавилось чувство бесконечной благодарности. Обычно люди начинали расспрашивать, в душу лезть — Феликс даже не собирался, успокоился, не получив ответа на самый первый вопрос. Дмитрий бы все равно не смог ответить: все слова, приходящие в голову, звучали то слишком сентиментально, то совершенно по-детски. Быть может, в другой раз. Когда он научится формулировать мысли и когда их будет чуть поменьше.              — Партия будет долгой, игроки слишком сильные, так что почему бы нам просто не прогуляться по дому? Вы ведь любите живопись? — Феликс снова подхватил подсвечник и приблизился к одной из картин на стене. Пламя причудливо исказило лица изображенных людей, сделав их больше похожими на каких-то библейских чудовищ.       — Я не против, — отозвался Дмитрий. На вопрос про живопись он предпочел не отвечать. Конечно, он уважал художников, как и любой другой представитель их кругов, но, к своему сожалению, разбирался плохо. Да и не был уверен, что сейчас найдет в себе достаточно внимательности, чтобы посвятить себя картинам, а не странным фантазиям и мыслям.              Какими-то тайными лестницами Феликс вывел их на второй этаж, так что вскоре они оказались в картинной галерее, больше напоминающей зал в музее, нежели в особняке, пусть даже и столь роскошном. Конечно, залы подобные этому были почти в каждом доме, чьи хозяева могли позволить себе штат прислуги больше, чем пятнадцать-двадцать человек. Только пока кто-то вывешивал чуть ли не собственные рисунки (по большей части, портреты, со смазанными линиями), в по-настоящему богатых домах это были полотна мастеров. В силу своего роста Феликс, конечно, не мог осветить картины, висящие под потолком, но Дмитрий и без того был в восхищении. Он и подумать не мог, что его все это может так увлечь. А Феликс с удовольствием рассказывал все, что знал. Дмитрий ловил каждое слово.              На самом деле, греческие мифы и лики древних правителей были куда интереснее, чем всевозможные переживания. Для них всегда найдется время, так зачем растрачивать себя сейчас?              Дмитрию казалось, что к тому моменту, когда они спустились обратно, минуло уже несколько жизней. И он бы совсем не удивился, обнаружив, что гостиная опустела. Однако через закрытые двери кабинета все так же доносился смех, теперь мешающийся с громкой веселой музыкой. Дмитрий мог поклясться, что играет снова Анастасия.              — Надеюсь, я смог хоть немного развеять вашу тоску, — произнес Феликс и задул свечи. Дмитрий обернулся: силуэт Феликса был едва виден в полумраке.       — Смогли, — он улыбнулся. — Понять не могу, почему вы так возитесь со мной? Будто я ребенок, которого вы обязаны опекать…       Феликс засмеялся.       — Вы в самом деле очень пьяны, Великий князь. Иначе ни за что бы не решились спросить. Вы, не поймите меня неправильно, интересный человек, и я о вас наслышан. И еще после нашей первой встречи… Я подумал, что вас стоит узнать получше.       — То есть вы меня изучаете? — Дмитрий приподнял брови. — Как ученый.       — Боже правый! — Феликс, подойдя к нему, негромко рассмеялся. — Я лишь хочу найти с вами общий язык. Подружиться, если так будет понятнее. И потому, не сочтите за наглость, если вдруг захотите чем-то поделиться или выговориться, то не бойтесь написать мне.