Из света и тени

Обольстить мечтой напрасной Больное сердце мудрено... Михаил Лермонтов

      

Январь 1908 год Российская Империя, Царское село

             Голова у Дмитрия болела нестерпимо. И совершенно не так, как обычно. И пусть два стакана воды почти вылечили его, от завтрака пришлось отказаться. Он и не думал, что от алкоголя и недостаточного количества сна в его возрасте может быть такой эффект. В самом деле, вино у Юсуповых было таким же странным, как и они сами. И гости…тоже. Дмитрий не мог даже собраться с мыслями, хоть и сел за письмо сестре почти два часа назад. Стоило бы все рассказать, но с чего начать? С того, о чем он думал по дороге? С описания каждого из своих новых знакомых? С того, как чудесно Анастасия играет на пианино?              Или, может, с того, что Феликс Юсупов, кажется, предлагал ему свою дружбу?              Дмитрий не был в этом уверен. Он вообще теперь не доверял своей голове. Некоторые части вечера в памяти отсутствовали вовсе. Кажется, когда они с Феликсом вернулись, Лемминкэйнен сказал что-то очень смешное: Дмитрий помнил, как смутился сначала, а потом принялся смеяться… Что же это было? Он помнил, как Анастасия, прикрывая улыбку ладонью, сказала не слушать "эти глупости", как потом снова танцевала с ним, как Поля упрашивала Феликса взять в руки гитару.              Перо в руках не держалось. Дмитрий был счастлив, а уложить этого в слова не умел абсолютно. Раньше ему хватало улыбнуться сестре, крепко сжать ее руку да заглянуть в глаза — она все понимала. А теперь? Бумага так охотно принимает все страдания и слезы, но радость…?              Дмитрий старался не думать о том, что скоро это станет единственным способом их общения.              Может, и вовсе сейчас не стоило писать. Письмо ведь могло и не успеть дойти до Москвы раньше, чем Мария отправится обратно. Да и за все свои чувства Дмитрий испытывал только вину. В конце концов, подумав еще с четверть часа, он черкнул короткую телеграмму («Мария, у меня все хорошо. Вчера был в гостях у Феликса. Познакомился с его друзьями. Виделся с Анастасией. Очень скучаю!») и передал ее с первым попавшимся лакеем.              Еще неделей ранее Дмитрий планировал, что первого числа займется учебой — проведет день вполне обычно, как и любой другой будний, — но книги из рук валились. Он не мог сконцентрироваться на тексте, зевал, а когда брался решать задачи и примеры из учебников, частично найденных в библиотеке дворца, частично — купленных, то едва мог помножить два на два. Ему было скучно, и усталость от того лишь усиливалась. Дмитрий сделал последнюю попытку: открыл учебник немецкого, некогда подаренный ему сестрой, осилил параграф и со стоном захлопнул. Скука.              Решив, что дело исключительно в усталости, Дмитрий приказал камердинеру готовиться к прогулке в город. Уж если день упущен, то все лучше, чем сидеть в кабинете, зазря стирать страницы книг да топтать ковер, силясь найти себе хоть какое-то занятие. Кроме того, он лелеял мечту, в которой сам бы себе, наверное, не признался — встретить кого-то из них. Дмитрий поймал себя на мысли, что сегодня смог бы вынести даже общество родителей Анастасии, лишь бы снова видеть ее. Впрочем, подошел бы и Даниил. И даже Лада, с которой за весь вечер он обменялся лишь парой слов.              Дмитрий вдруг почувствовал, что за одну ночь эти люди стали ему дороже отца, матери (или образа о ней), а также всех опекунов и гувернеров. Он даже был готов простить Даниила за то, что он оказался одним из этого круга. За то, что он вообще-то Дмитрия в него и ввел.              Да и разве был Даниил так уж плох? Может, тогда, в Москве, его опорочили или просто преувеличили масштаб проступка?              Дмитрию думать об этом не хотелось. Уж точно не сейчас. А вот видеть их — да. Снова заливаться смехом, заканчивать друг за другом шутки, спорить о литературе и музыке…              Кажется, еще должен был быть какой-то врач? Но и без него компания оставалась такой завершенной, что Дмитрий даже волновался слегка: не нарушило бы его поведение всеобщей идиллии.              Но на этой мысли пришлось себя остановить. В конце концов, это он, Дмитрий, был совсем новеньким — «чужим» — среди, как видно, старых друзей. И, если кто-то и должен был возникнуть, чтобы разрушать, так это он. Так что ему ли бояться? Ему ли благодарить судьбу и Небо за то, что кто-то не пришел, не…испортил?              Дмитрий тяжело вздохнул и посмотрел в окно экипажа. За свои мысли ему было стыдно, но остановить их, увы, невозможно. Он ехал в Петербург с праздной надеждой, но заранее знал, что она его обманет.              Желание и силы работать не вернулись ни второго числа, ни третьего. Дмитрий скитался по дворцу неприкаянной душой и каждый день с замиранием сердца по утрам проверял почту. Но писем от тех, к кому теперь рвалось его сердце, не было. От Марии тоже ни строчки. Он чувствовал себя потерянным, каким-то оставленным и даже забытым, и какое-то странное, смутное волнение, не унимаемое ни сном, ни прогулками, ни книгой, терзало его ежеминутно.              Дмитрий ждал сестру четвертого числа после обеда. Погода была хорошая, так что он не думал, что в пути возможны задержки. Он получил приглашение на открытие какого-то то ли музея, то ли клуба — даже не дочитал до конца, отказался, чтобы встретить Марию. А ее все не было. Дмитрий думал, что что-то перепутал, и оттого постоянно сверялся с часами, но они, как и его память, были на редкость точны.              В отчаянии, блуждая по коридорам и комнатам, Дмитрий спустился в библиотеку и, к собственному удивлению, обнаружил там Татьяну и Алексея. В этот час у девочек должны были быть уроки, так что встретить кого-то из них он никак не ожидал.              — Дмитрий! Вот и ты, — воскликнула Татьяна, едва заслышав шаги. — Мы как раз говорили о тебе.       — Обо мне? С чего бы это? — Дмитрий осторожно отодвинул стул, сел и принялся осматривать груду вываленных на стол книг. И теперь, глядя на их названия, он, похоже, догадался, чем вызвал такое недовольство.       — От Рождества прошло две недели, а ты обещал! Обещал почитать мне, когда я выздровлю, — Алексей слегка ударил по столу и тут же испуганно обернулся на сестру. К счастью, она была слишком увлечена поиском следующей книги и вряд ли даже слышала слова мальчика. Дмитрий грустно улыбнулся: не добавилось бы несчастному еще пару болезней и страхов из-за такой любви и опеки.       — А разве ты сам не выучился читать?       Алексей взглянул на Дмитрия исподлобья, будто уже готовился подписать приказ о казни или ссылке.       — Выучился. Но ты обещал!       — А вы точно-точно выздоровели, Ваше Высочество?       — Точно.              Дмитрий подался вперед, будто пытаясь отыскать в лице Цесаревича хоть малейшее проявление болезни или слабости. Но выглядел мальчик совершенно здорово и по-взрослому решительно.              Ничего не поделаешь. Кроме того, и Феликс спрашивал, начали ли они читать подаренную им книгу. Угрызения совести, которые терзали Дмитрия, когда он пытался уйти от ответа, были сильнее почти всего, что ему когда-либо доводилось испытывать. А расстроенное «как же так?» и вовсе уничтожило его без остатка.              И вот теперь Цесаревич. Выхода нет. Дмитрий знал, что этот момент неизбежен, что он настанет днем раньше или позже, но откладывал его снова и снова. Даже перестал заговаривать с Алексеем при встрече за обеденным столом, лишь бы тот не вспомнил. Страх перед немощью и болезнью, пусть даже сейчас они отступили, делал его совершенно беспомощным. Дмитрий разве что не плакал, по-детски закрывая глаза, пряча руки за спину, «я не хочу», «я не буду».              — Что ж, тогда я сегодня же приду. Или, может, сегодня тебе будет читать сказки Татьяна? — Дмитрий обернулся на девочку, которая наконец-то заинтересовалась их разговором. Она сейчас была подобна дьявольскому псу — растерзала бы, забыв про правила приличия и титулы, если бы услышала хоть что-то, способное задеть ее брата.       — Нет. Татьяна мне ничего сегодня не обещала! Правда?       Девочка охотно кивнула, не преминув одарить Алексея теплой, почти материнской, улыбкой.       — Тогда сегодня. Договорились?       Мальчик радостно и энергично закивал, напоминая больше какую-то заведенную игрушку, чем человека из благородной семьи. Впрочем, дети… Им ли владеть эмоциями? Дмитрий даже позавидовал этой искренней простоте и не удержался: вытянул руку, касаясь волос мальчика. Алексей заулыбался еще счастливее. И с этой улыбкой, такой чистой и беззаботной, с растрепанными волосами, с изломанным воротничком рубашки Цесаревич выглядел удивительно живым. Красивым. Дмитрий смотрел на него и видел убегающую в будущее страны историю: добродушный правитель с распахнутым для всех страждущих сердцем. И никаких революций.              Дай Бог.              Дмитрий отстранился и пристыжено замялся. Сколько боли он уже причинил? И сколько причинит, пока не искоренит в себе эту червоточину эгоизма и самовлюбленности? И стоило бы просить прощения, даже если в силу возраста Алексей ничего не сумеет понять.              Но двери библиотеки снова хлопнули и, извинившись за вмешательство в разговор, служащий сообщил о приезде Великой княгини Марии Павловны. Больше для Дмитрия ничего не существовало.              Едва не сбиваясь на бег и не перепрыгивая ступеньки, Дмитрий спустился на первый этаж, где Марию уже встречала Александра Федоровна и Ольга. Причем пока девочка сдержанно наблюдала за стороны, чинно вытянувшись, ее мать крутилась вокруг девушки, выспрашивая, как в Москве дела, о чем говорят в салонах, кто дает балы. По одному взгляду на сестру, Дмитрий понял, что голова у нее уже идет кругом, а слова Александры Федоровны звучат громче собственных мыслей.              — Мария, как я рад тебя видеть! — произнес он нарочито громко, чтобы обратить на себя внимание императрицы. Она тут же отпрянула, уступая свое место близ Марии ее брату. А потом и вовсе ушла, уводя дочь за собой. Этого он и добивался.              — Ты как? — спросил Дмитрий чуть тише, когда их наконец оставили в покое.       — Устала с дороги невероятно, — отозвалась Мария и улыбнулась. На счастье, достаточно бодро. — Я скучала.       — Я тоже, — Дмитрий прижал ее ладонь, холодную, будто снег, к губам. — Тебе уже должны были приготовить ванну. Я разведу в кабинете огонь и попрошу вина, и мы сможем все обсудить. Или ты хочешь вздремнуть?       Мария покачала головой. Сон бы ей, конечно, не помешал. Но другое ее тревожило, и первым делом нужно разобраться с этим.              На все про все понадобилось чуть больше часа. Волосы Марии еще были чуть влажными, и сухой запах шампуня мешался с ароматом духов. Белые руки, кажущиеся еще более бледными и какими-то изломанными, чем накануне отъезда, бесцельно мяли юбку платья. Глаза блуждали по комнате. Любимая сестра казалась Дмитрию неизлечимо больной, хрупкой, способной сгореть за час или два. Вручая ей бокал вина, он невольно подумал, что секунда-две и послышится звон стекла.              Но все было тихо. Даже слишком.              — Я не смогла, — произнесла Мария прежде, чем Дмитрий успел сесть. Он закусил губу.       — Не смогла что?       — Сказать ему, — сестра подняла на Дмитрия взгляд и тяжело сглотнула. — Я не смогла сказать, что разрываю помолвку. Я буду писать ему. Ничего не изменилось. Не в лучшую сторону, уж точно.       — Он такой плохой человек? — Дмитрий почувствовал, как страх царапнул его горло.       — Нет, что ты! — Мария нервно рассмеялась и прикрыла лицо одной рукой. — Вильгельм очень хороший, хотя нам и немного сложно с ним разговаривать. Он совершенно не понимает по-русски! Но… Я не хочу, я не понимаю, как можно всю жизнь провести бок о бок с человеком, столь чужим. Вдали от всех вас…       — Но разве Александре Федоровне, например, не страшно было уезжать?       — А счастлива ли она здесь?!              Дмитрий затих. Счастливой императрицу назвать было сложно: с ее истериками, болезнями, проблемами со страной и семьей она была далека от образа принцессы, страстно обожающей мужа и всю свою жизнь. Впрочем, то Россия. Не следовало и думать, что хоть один век пройдет тут без великих потрясений. В Швеции же, как казалось Дмитрию, было спокойнее.              Впрочем, вряд ли это что-то существенно меняло. Как и сестра, Дмитрий не хотел этого брака. Вот только на хороший исход надеялся меньше. Когда Мария возьмет в руку карандаш, чтобы набросать черновик письма, он будет покорно рядом — верный друг и самый лучший брат. Когда Мария будет ходить по комнате в ожидании ответа и заламывать руки, он будет обнимать ее и целовать ладони, уверяя, что все получилось, что принц непременно примет отказ. Когда Мария получит письмо и будет вскрывать конверт, дрожа от волнения, он спросит с должной надеждой в голосе «ну, что там?», но уже заранее все будет знать…              Такие браки не отменяются. Особенно, если первый и последний аргумент — это девичье «не хочу».              Мария вздохнула и, наконец, сделала первый глоток вина. Потом еще один. Все так же беззвучно. Дмитрий последовал ее примеру и спрятал горькую усмешку — прав был Феликс, все в царском доме хорошо, но не так.              — Мне надо отдохнуть, — произнесла сестра и почти впервые за весь день посмотрела на брата, как прежде: с нежностью и заботой. — Давай поговорим о другом? Расскажи лучше, как у тебя дела. В последней телеграмме ты был так краток…       — Ох, Маша, — Дмитрий рассмеялся, хватая ее за руку, и понял, что ужасно смущается и краснеет. Томное хвастовство мазнуло по груди, и потом он еще не раз проклянет себе за это. Но это будет потом, так что нет смысла и беспокоиться...              Каждое слово, произносимое Дмитрием, выстраивало вокруг них стены Юсуповского дворца, и порой, увлекаясь, он даже боялся сказать лишнее: ему казалось, что возникнет, полусерьезно критикуя его несдержанность, Лемминкэйнен или прищелкнет языком Лада. Он закрывал глаза и снова видел Анастасию в струящемся небесном платье, а в моменты тишины слышал звенящий смех Феликса и — чуть потише — Поленьки. И где-то совсем рядом, издеваясь, сыпал шутками Даниил. И пахло свежестью и зимой, той самой зимой, о которой писали в сказках. Искрится камин и звучит музыка. И с каждой картины взирают божественные лики.              Не удержавшись, Дмитрий подскочил, жестикулируя, сбиваясь, и замер перед зеркалом: собственное отражение, недвижимое, смеялось над ним.              Дмитрий отпрянул и потер глаза. Потом обернулся. Мария, слушавшая его с искренним удовольствием и любопытством, медленно кивнула.              — Пожалуй, ты прав. Компания у Феликса в самом деле разношерстная и странная.       — Но хорошая, клянусь тебе! — Дмитрий снова опустился в кресло и взъерошил волосы. — Понять не могу, отчего ты так насторожена?       Мария грустно усмехнулась и жестом попросила налить ей еще вина.       — Оттого, Митя, что никто не заводит такой скорой дружбы от чистого сердца. Разве с Даниилом вы не сошлись за пару встреч? И что из этого вышло?       — Не знаю, — честно ответил Дмитрий. — Он всегда был со мной вежлив, добродушен, общался охотно, помогал. Что тогда, что сейчас. И теперь я думаю: а вдруг он был прав? Вдруг все, что он говорил обо мне — правда? И еще я думаю, что, может, если бы мы не уехали тогда из Москвы, то я бы сразу обсудил с ним все это и не терпел бы свою обиду эти месяцы?       — Ты будто все забыл, Митя! Он называл тебя слабаком, глупцом, мечтателем и последним трусом! Говорил, что ты опорочил половину девушек Москвы, а ты теперь его прощаешь?! Этому тебя там выучили? — Мария загорелась, как спичка. Ее руки сжались, а взгляд стал таким воинственным, что Дмитрий захотел было спрятаться, да только некуда. И что же тогда говорить о другом, если собственной сестры он испугался, как малолетний воришка — мясника.       — Никто меня этому не учил, — Дмитрий вздохнул и только крепче обхватил бокал с вином. — Я не хочу с тобой спорить. Я люблю тебя. Больше всех на свете люблю, и это ничто не изменит. Но еще я хочу, чтобы и ты начала мне доверять.       — Я не доверяю не тебе, а всем этим людям. Митя, пойми: дружба строится годами, а сколько раз виделись вы? А ты уже так…влюблен во всех них.       — Положим, влюблен я только в Анастасию, — фыркнул Дмитрий, вполне осознавая, что и это правдой не было.       — Ты знаешь, о чем я.       — Знаю, но… — Дмитрий измученно застонал и поймал себя на страшной, кощунственной мысли: лучше ему было ничего не рассказывать. — Не осуждай их так рьяно. И, правда, давай не будем спорить. Ведь все равно я не прекращу с ними видеться до тех пор, пока сам не опостылю им. Так что мы лишь зря истреплем друг другу нервы.              Мария ничего не ответила. И, пожалуй, это стоило принять за согласие. Потом она рассказала о Москве, о быте тех друзей и знакомых, которые у них там еще остались, немного и с явной неохотой — о своем женихе. Но разговор все равно не клеился. Напряжение липло к рукам, губам и векам.              Так что чуть позже девяти Дмитрий поднялся, снова подошел к зеркалу и поправил одежду. Он рассказал Марии, что обещал уложить Цесаревича спать, на прощание пожелал ей доброй ночи, поцеловал в щеку и вышел, тихо прикрывая за собой дверь.              Едва оказавшись в коридоре, Дмитрий еще раз мучительно и глухо застонал и на мгновение закрыл усталое лицо ладонью. Его встреча с сестрой должна была сложиться иначе. И с чего только они начали ругаться…? Едкое чувство обиды и разочарования скреблось внутри, и в голове снова пульсировало ставшее давно привычным желание: взять коня покрепче и гнать до самого горизонта, пока ладони не будут стерты в кровь и взмыленный скакун не рухнет замертво.              И стоило впервые радоваться, что были дела, прервавшие столь неуютный для обоих разговор.              Детская Цесаревича располагалась не так далеко от комнат, отведенных Дмитрию. И все же он сначала спустился на первый этаж, зачем-то осведомился у прислуги, не было ли срочных писем, подслушал кое-какие сплетни о последних событиях в Петербурге и, петляя, добрался к Алексею намного позже, чем мог бы. Впрочем, все равно пришел рано: в спальню его не пустили — учитель мальчика, стоящий у окна и просматривающий какую-то папку с документами, сообщил, что Алексей разговаривает с отцом и пускать кого-либо не велено.              Ждать, однако, пришлось недолго. Дмитрий не успел даже всерьез задуматься о чем-нибудь, когда Николай уже показался из спальни, обвел коридор ищущим взглядом и остановил его на Великом князе.       — Митя! Что ты тут делаешь? — удивленно спросил он, стремительно приближаясь.       Дмитрий вежливо наклонил голову и улыбнулся.       — Я обещал Алексею почитать на ночь.       — А, да-да, он мне рассказывал. Но это было давно, кажется?       — А я все никак не исполню, — Дмитрий развел руками.       Государь мягко рассмеялся и по-отечески похлопал юношу по плечу.       — Надеюсь, это будут хорошие сказки про бравых рыцарей.       — Обязательно, Ваше Величество.              Теперь отказаться никаким образом не вышло бы точно. Николай снова потрепал Дмитрия по руке — на этот раз чуть выше локтя — и неспешно направился прочь по коридору, учитель поспешил за ним, что-то на ходу рассказывая про успехи Цесаревича в математике.              Дмитрий остался наедине с дверью. Позади были сотни данных обещаний и напряженная сестра, вернуться к которой подобно добровольному прыжку в кипящее масло, впереди — больной ребенок. И сложно сказать, что страшнее. Дмитрий медленно выдохнул, пытаясь вместе с воздухом вытолкнуть из легких все волнение. Вышло неважно. Он, будто несмышленый малыш, звал Небо, жаждал, чтобы кто-нибудь появился в коридоре, прекратил все это, объявил «чтение сказок» сегодня невозможным или, того лучше, незаконным.              Но дворец был тих и спокоен. Будто совсем вымер. Дмитрий слышал только биение своего сердца. И больше, в самом деле, ничего не оставалось. Он задержал дыхание, прикрыл глаза и решительно толкнул дверь.              Цесаревич стоял спиной к двери и смотрел на иконы, преображавшие его комнату, подобно багровой родинке на носу младенца. Дмитрий осторожно притворил за собой дверь и нарочито небрежно окликнул Алексея. Тот, будто не поверив сначала, выждал несколько секунд и лишь потом обернулся. Его светлое лицо тут же украсила радостная улыбка.              — Ты пришел!       — Я же не мог обмануть доверие ребенка, — усмехнулся Дмитрий и, лишь бы не видеть этих икон и уродливого распятия, принялся осматривать комнату: игрушки были аккуратны расставлены по углам или сложены в большой старомодный сундук, на столе в беспорядке валялись карандаши и рисунки, тут же стопкой лежали учебники, в центре ковра, устилавшего большую часть комнаты, — наполовину разобранная железная дорога.       — У взрослых всегда могут найтись дела, — неожиданно серьезно отозвался Алексей, но тут же снова развеселился и на кровать практически запрыгнул. — Что ты будешь мне читать? Свою книжку, да?       Дмитрий кивнул.       — Если только скажешь, где она.       Алексей ткнул пальцем в сторону книжного шкафа рядом со столом, пока что полупустого, и принялся укладываться, шурша одеялом и изредка счастливо хихикая.              Обычный ребенок.              Главное, не смотреть на иконы.              Дмитрий довольно скоро отыскал нужную книгу — уж больно приметный был переплет — и подвинул к кровати стул. Алексей смотрел на него выжидающе и даже нетерпеливо. Дмитрий медлил. Он открыл книгу, погладил пальцами шершавую бумагу, вгляделся в уже знакомые иллюстрации. Время шло. И теперь Дмитрий уж и сам не знал, чего боится и почему не начинает. Ему, словно спортсмену, нужно было, чтобы кто-то подал сигнал. Но Алексей послушно молчал и только поджимал бледные-бледные губы, по-детски чуть припухлые.              Дмитрий повернулся к Цесаревичу.       — Только ты засыпай, ладно? Иначе какой в сказках толк?       — Слушать интересно, — возразил Алексей, но смирился. — Усну я, усну.       — Пообещал! — усмехнулся Дмитрий, потрясая в воздухе пальцем, и, наконец, начал читать.              Как-то раз где-то на востоке один человек шел вдоль прибрежных скал…              На первой сказке Алексей не уснул. Даже не попытался. Он лежал с открытыми глазами (за что Дмитрий собрался было его пожурить, но осекся), слушал внимательно, иногда шевелил губами, словно собирался спросить что-то, но боялся. И лицо у него было задумчивое да такое смышленое, как у какого-нибудь министра или ученого. Смотрелось это чуть смешно, но, по какой-то неведомой причине, даже трогательно.              На второй сказке Алексей закрыл глаза, но все еще не спал, чутко реагировал на каждое событие, порой громко испуганно вздыхал, когда с главным героем случалась беда, или расцветал от удовольствия, если персонажам улыбалась удача.              Однако, когда Дмитрий начал читать довольную жуткую, на его взгляд, третью историю — про призрака дьякона, приходившего к своей невесте, Алексей вдруг заворочался, неуклюже переваливаясь на одном месте, потом натянул одеяло почти до носа и отвернул голову. Дмитрий затих и прислушался. Мальчик спал. Он дышал медленно и тихо, слабо-слабо раздувались круглые ноздри. И все его лицо, такое маленькое, размером с ладонь, было полно безмятежного счастья.              Дмитрий встал, осторожно поставил стул на место, убрал книгу, невесомо поцеловал Алексея в лоб и, выходя, задул свечи.