Из света и тени

Канун праздника лучше самого праздника. Пословица

      

24 декабря 1907 год Российская Империя, Санкт-Петербург

      Дмитрий смотрел на ряды выставленных в витринах кукол и едва удерживался от того, чтобы начать проклинать каждого мастера, вытачивающего из фарфора эти нежные безжизненные лица. Ни одно из них не было и отчасти близко к красоте дочерей государя, дарить нечто подобное казалось преступлением, на которое не стоило решаться. Кроме того, при одном виде растянутых в улыбке розовых губ и стеклом блестящих глаз Дмитрий вспоминал состоявшийся накануне в театре разговор с сестрой и мысленно ежился. Причудливые образы, похожие на бред художника или поэта, никак не оставляли его.              Рядом с куклами в платьях стояли солдатики, чуть дальше — щелкунчики в мундирах, за ними — серые крысы со штыками. Дмитрий невольно улыбнулся: будь он ребенком, захотел бы в подарок именно это. Крысы с оружием куда необычнее и любопытнее одинаковых на лицо бравых воинов, которых ему всегда преподносили.              В соседней витрине разместились игрушечные кареты и автомобили, умещающиеся в ладонь. За рулем некоторых из них сидели улыбающиеся юноши в надвинутых на глаза фуражках. «Как же они будут видеть дорогу?» — подумал Дмитрий, чувствуя себя почему-то почти счастливым. Он будто снова был ребенком и брел по городу за руку с отцом, чтобы выбрать подарок для Марии или детей друзей.              В этой же витрине были вытесанные из дерева фигурки лошадей. В углу сёдел был едва заметной золотой краской нарисован двуглавый орел, таким же золотом блестели уздечки, причудливо переливались в желтом свете копытца. Дмитрий нагнулся ниже, внимательнее рассматривая скакунов. В их виде не было ничего необычного, ничего праздничного — такие игрушки круглый год продавали то дешевле, то дороже, — но все равно что-то привлекало. Может, странная эмоциональность упрямых морд, может, удивительная биологическая точность: вот орловский рысак в яблоках, вот английская чистокровная с жилистыми ногами, выброшенными вперед, вот безгривая ахалтекинская… Ничего необычного, все просто и знакомо, но оттого еще более интересно.              Дмитрий наклонился еще ниже, забывая о том, как нелепо, должно быть, выглядит со стороны. Он гадал, оценит ли юный Цесаревич такой подарок. Сможет ли он оценить хоть что-то, потому что этим утром его настиг очередной приступ болезни, так что из покоев доносились только его крики и всхлипы?              Дарить солдатиков и всадников — значит, открыто смеяться в лицо тому, кто никогда не возьмет в руки настоящей шпаги и никогда не оседлает коня без присмотра учителя.              Дмитрий, сам собой пристыженный, отшатнулся от витрины, словно это она захохотала ему в лицо, скаля желтозубую пасть, и тут же наступил кому-то на ногу.              — Прошу прощения! — выкрикнул он почти испуганно. Будто совсем забыл, что кроме него на улице в предпраздничный день могут быть другие люди. И только тогда обернулся — ветер скользнул по шее, показавшейся над воротом пальто.              — Извиняться передо мной входит у вас в привычку, Великий князь.              — Я виноват…              Феликс изогнул бровь и повернулся к витрине, освобождая Дмитрия от необходимости рассыпаться в еще одной порции извинений и захлебнуться чувством вины. Теперь его обязанностью было завязать непринужденный диалог, который не продлится и пятнадцати минут: они просто разойдутся своими дорогами. Как бы тоскливо Дмитрию от этого не было. Отвлечься от забот дружеским разговором он жаждал больше всего на свете.              — Выбираете подарок для Цесаревича? — Феликс тоже наклонился, рассматривая игрушки. Дмитрий заметил, что его больше привлекли автомобили.       — Для всех, если честно.       — Даже девочкам ничего не купили? — удивленно спросил Феликс и повернул голову, так что Дмитрию снова стало чрезвычайно неловко и стыдно.       — Даже сестре, — признался он, спешно отводя взгляд.       Феликс осуждающе цокнул языком. Дмитрий даже не мог такому возмутиться. На самом деле, он всегда готовил подарки очень поздно, но чаще всего ему удавалось почти сразу найти что-то подходящее. Лишь пару раз из-за нехватки времени его близкие оставались недовольны сюрпризом, подготовленным Дмитрием. Он боялся, что удача неожиданно оставила его и в этот раз, хотя времени до вечера было еще предостаточно. Все шансы успеть.              — Вы же понимаете, что ничего тут не найдете? — вдруг проронил Феликс, выпрямляясь. Игрушки наконец ему наскучили, так что теперь с неменьшим любопытством он разглядывал своего собеседника.       — Я уже купил открытки, яркие — для детей, живописные — для… — Дмитрий запнулся, наткнувшись на насмешливый взгляд Феликса.       — Открытки, — проронил он и хмыкнул. — Это очень трогательно, конечно, но разве не имеете вы и без того возможность каждый день говорить им все, что хотите написать на бумажке? Открытки нужны тем, кого разделяют мили, или несчастным возлюбленным.       — Не все можно высказать речью!       — Да что вы говорите? — Феликс улыбнулся краешком губ. — Почему же?              Дмитрий упрямо молчал. Он чувствовал себя ребенком, которого ругают, заставляя снова и снова перечитывать один и тот же параграф учебника, пока каждый термин не станет понятен. Хотелось спорить, возмущаться — у Дмитрия даже были подходящие аргументы, но не находилось воздуха в легких. Феликс своей спокойной наглостью совершенно обескураживал.              «Он имеет право со мной так разговаривать?» — только и подумал Дмитрий, а потом закашлялся от мороза. Невысказанные слова царапались в горле.              — Идемте, Великий князь. Я знаю одно местечко, где вы точно найдете все, что только можете вообразить.              Феликс коснулся его предплечья и двинулся вперед по улице, явно даже не задумываясь о том, что Дмитрий может отказаться. Впрочем, причин на это не было совершенно. Дел было много, времени мало, а Дмитрий предпочитал доверять Юсупову. До первого разочарования. И он не ожидал, что оно наступит.              Сначала маршрут пролегал по людным проспектам и непривычно широким улицам. Мимо проносились экипажи, из-под колес комьями летел грязный снег. Праздничный гомон сливался с шумом шагов и криками мальчика, раздающего газеты. Дмитрий хотел по привычке схватить одну, но не успел — Феликс не шел, а будто бежал вперед, легко огибая компании прогуливающихся юношей и дам и тех, кто так же спешил по делам. А потом он просто исчез.              Вперед убегала улица: витрины, окна кофеен, двое жандармов, зябко потирающих руки. Через дорогу почти такая же картина. Людей тут было немногим больше, но Феликса Дмитрий бы все равно заметил. Его просто не было.              — Чего же вы замерли? — Дмитрий едва не подпрыгнул от неожиданности.       Феликс, спрятав руки в карманы, стоял совсем рядом — в нескольких шагах — в тени арки, ведущей во двор. Ступать следом не хотелось совершенно.              — Вы решили таким образом сократить маршрут? — удивился Дмитрий, опасливо сворачивая с улицы. Он читал достаточно книг и криминальных заметок, чтобы знать, что в подобных местах не происходит ничего хорошего. Феликс был либо безрассуден, либо еще более дерзок, чем думалось прежде.       — Боюсь, сократить никак не получится: это единственный возможный путь, — Феликс пожал плечами и снова двинулся вперед.              Дмитрий спорить не смел. Он не думал, что на них посреди дня в канун Рождества станут нападать, но, на всякий случай, стянул дорогие перчатки и сунул руки в карманы. Хотелось, конечно, и одежду облепить снегом, чтобы она не привлекала внимания покроем и чистотой, но это было невозможно.              Когда мимо проходила шумная компания, Дмитрий еще сильнее вжал голову в плечи и едва не начал бормотать молитвы. Молодые люди смеялись, грязно ругались, а один из них, отставая от друзей, останавливался на каждом шагу и отпивал из огромной бутылки зеленого стекла. При этом, как ни странно, пьяным он не выглядел. Да и не пахло совсем. В какой-то момент Дмитрию показалось, что несколько человек обратили внимание на Феликса, даже будто притормозили, но тут же передумали тревожить его. Только переглянулись хитро. Дмитрий похолодел от страха. В случае драки соперников слишком много. Но Феликс уже свернул в следующий двор, и вскоре смех и шаги позади стихли.              — Именно поэтому я рассчитывал, что мы сюда не пойдем, — недовольно произнес Дмитрий, поравнявшись со своим спутником, которого теперь мог сравнить только с Иваном Сусаниным.       — Вы испугались? — Феликс посмотрел на него с выражением, напоминающим трогательную заботу.               Дмитрию стало до невозможности тошно. Ходить в таких местах действительно опасно, и он считал себя не трусом, а реалистом. Какой смысл рисковать здоровьем и даже жизнью, если наверняка есть возможность избежать этого? К тому же, дома вокруг становились все мрачнее: под ногами вместо снега уже была кирпичная крошка и вокруг выл не ветер, а приоткрытые прогнившие ставни. Дмитрий и не представлял, что подобное может прятаться в самом центре столицы. Впрочем, он вообще уже плохо представлял, где они находятся.              — Напрасно, — продолжил Феликс, отвернувшись. — Я не пошел бы сюда, не будучи абсолютно уверенным в нашей безопасности. Мне очень жаль, что вы мне недостаточно доверяете.       — Доверяю, но…       — В доверии не бывает никаких «но», мой друг.              Дмитрию померещилось, что в арке, мимо которой они проходили, скользнула угловатая тень, будто человек в сажень ростом прошел, согнувшись в поисках разбросанных монет.              — Вы считаете меня безрассудным, — продолжал Феликс, и Дмитрий был вынужден повернуться к нему, чтобы лучше вникать в слова, произносимые, несмотря на мешающий посторонний шум, непривычно тихо. — Я это принимаю. Но, запомните мои слова, я никогда не рискую чужими жизнями, не спросив разрешения. Репутацией, деньгами — чем угодно, но жизнь — слишком значимая валюта.       — Я понимаю. Я не хотел вас оскорбить, я лишь… — Дмитрий запнулся, пытаясь облечь свою мысль в более мягкие слова, но нужные все никак не находились. Феликс скосил взгляд и небрежно взмахнул рукой.       — Говорите, что хотели. Я не обижусь.       Дмитрий тяжело вздохнул:       — Я лишь подумал, что вы не всегда можете верно оценить уровень опасности. Все же вы молоды, старше меня, я знаю, но молоды. Мы не все можем оценить в полной мере и здраво…       — Я могу, — резко ответил Феликс, не поворачивая головы. Судя по тону, он действительно не обиделся, его спокойное «могу» звучало как констатация самого очевидного факта. Над головой небо, на календаре зима, Феликс Юсупов умеет оценить риски. И Дмитрий, пусть и по-прежнему не верил до конца, просто не знал, чем и как возразить.              — Открытки! — вдруг воскликнул Феликс, дернув подбородком. — Я все хотел сказать: это такая милая традиция. Не смотрите на меня столь удивленно, я прекрасно помню, что говорил четверть часа назад. Я все еще считаю, что лучший способ говорить о чувствах — это смотреть в глаза, а лучше… лучше не говорить вообще. Только делать: касаться и поступать.       — По поступкам не всегда можно понять, насколько глубоки чувства человека.       Феликс пожал плечами.       — Возможно. Тут и пригождается человеческая речь. Но все же открытки — это трогательная память, не находите? Ты говоришь невесте, что любишь ее, но голос забывается, касания рук смываются с кожи. Чернила вечны. Или почти, — он едва заметно улыбнулся.       Дмитрий кивнул. Скорее для вида, нежели потому, что действительно был согласен. Он хотел осматриваться в поисках причин растущей внутри него тревоги, а не слушать, вслушиваться и мыслить. Это отвлекало. Пофилософствовать о чувствах и языке всегда можно в гостиной или ресторане, а не на грязной улице.              И все же… Нет, не все может быть сказано словами, Дмитрий был твердо уверен. Разве можно, глядя в глаза, говорить о той любви, которая разрывает на части, которая оставляет плакать ночами, которая туманит разум? Нет, это слабо и глупо. И можно лишь целовать женщине руку, уверяя, что ты рядом навсегда и навечно. А мальчишеским грезам и слезам место на бумаге, которую так легко поджечь.              — Вот мы и пришли, — Феликс замер так резко, что Дмитрий задел его плечом, невольно проходя вперед еще пару шагов.       — Ку…              Ему казалось, что несколько мгновений назад этой вывески не было. Большая и такая яркая, будто ее только утром покрасили, она не могла не привлечь внимания. Проблема была лишь в том, что Дмитрий не мог разобрать названия. Он щурился, перебирал в голове все знакомые хотя бы отчасти языки, но ничего не подходило. То ли это были вовсе не слова, а так — узор. А потом Дмитрий увидел желтые витрины, и все остальное стало уже неважно. Он едва удержался от того, чтобы немедля ринуться к ним, по-детски прижимаясь носом к стеклу.              Феликс негромко рассмеялся.              — Вижу, вам нравится. Но, чем мерзнуть тут, лучше пройдем внутрь, — он подошел к двери и потянул открывающуюся наружу дверь. — Прошу.              Внутри магазина — или, скорее, судя по размерам и обстановке, лавки — было почти жарко и пахло корицей. Приятный ярко-оранжевый свет не оставлял места тени. На прилавке горстью лежали конфеты в разноцветных бумажных фантиках, и Дмитрий, отметив, что никогда не видел таких прежде, обязательно решил купить детям еще и угощение. Но больше всего поражали даже не уставленные игрушками полки и столы, а елка — огромная, уходящая под недосягаемо высокий потолок. Казалось, что это магазин Елисеевых, а не крошечное помещение в трущобах. Игрушки переливались при свете люстры. Балерины и солдаты, большие конфеты, расписанные узорами шары… От света и изобилия не хотелось отводить глаза ни на мгновение. Хотелось смотреть, запоминать, поглощать. Все вокруг было слишком похоже на картинку из книжки.              И Дмитрий, наверное, так бы и замер, приоткрыв рот, если бы Феликс не напомнил о своем присутствии вежливым кашлем.              — Поразительно…       — Я бы не стал советовать вам что-то дурное, — Феликс чуть наклонил голову, а затем махнул рукой в сторону полок. — Выбирайте, что душе угодно. Со мной вы заплатите хоть в половину меньше.       — За все это не обидно заплатить и больше положенного, — с улыбкой отозвался Дмитрий.              Действительно, как в сказке. В самом странном из снов.              И, уже осторожно осматривая большого плюшевого тигра, Дмитрий задумался о том, что нигде не видно хозяина. На второй этаж лавки уходила узкая лестница, с перил которой свисали крошечные ангелы, но оттуда не доносилось ни звука, хотя на первом этаже скрипела почти каждая половица. Вот только Феликса это едва ли смущало. Он тоже разглядывал представленный товар, пусть и с куда меньшим интересом, крутил в руках солдатиков, отлитые из олова пушки, фарфоровых кукол в белых платьях и небольшого — с ладонь — керамического бульдога.              Наверное, все шло, как и должно. По крайней мере, Дмитрий больше не чувствовал себя обманутым. И трудный путь всех рисков стоил.              Кроме всех шкафов и столов, заваленных игрушками, рядом с прилавком была небольшая этажерка, заполненная пыльными фолиантами и статуэтками, изображающими причудливых мифических созданий: сгорбленный упырь, выкрашенный зеленым леший, человекоподобный волк с умными зелеными глазами, Баба-Яга с кривым костылем. Дмитрий мог бы рассматривать их бесконечно, но остановил себя. В конце концов, он тратит не только свое время. Книги, по большей части отпечатанные около века или полутора назад, тоже отличались необычным содержанием. Мифы, легенды, страшные сказки — Дмитрий никогда не видел подобных сборников, хотя, если быть честным, и не искал. Он взял пару томов наугад, решив, что его сестра оценит если не содержание, то хотя бы возраст книг, и осторожно отложил на прилавок.              — Совершенно не знаю, что дарить Цесаревичу, — вздохнул Дмитрий через несколько минут, невольно прижимая к груди выбранного для Анастасии медведя, достаточно большого, чтобы девочке шести лет могло показаться, что он совсем настоящий.       — Ему…четыре? — Феликс выглянул из-за стеллажа с солдатиками.       — Три.       Феликс кивнул.       — Подарите ему маленькую железную дорогу, вот, на верхней полке. Думаю, это каждому ребенку понравится, — он указал рукой, но, стоило Дмитрию отвернуться, продолжил: — Не похоже, что вы с ним близки. Насколько, конечно, можно быть близким с настолько маленьким мальчишкой, но все же…              Дмитрий прикусил губу. Феликс, преисполненный неистребимой бесцеремонности, задел самое больное. Конечно, Дмитрий с сестрой были не так уж дружны с родными детьми Его Величества, они были старше и предпочитали держаться вдвоем, лишь изредка проводя время со старшими девочками. Им нравилась Ольга: не по годам разумная, в меру дерзкая, начитанная и талантливая. Впрочем, недостаточно озорная и оттого порой скучная. Однако и с остальными дочерьми они общались с удовольствием и отношения поддерживали по-настоящему семейные. Мария охотно помогала им с домашними заданиями, Дмитрий — развлекал историями с тех самых пор, как девочки выучились говорить.              А вот с Цесаревичем было сложнее. И пока сестра помогала Александре Федоровне по необходимости и по мере возможностей, Дмитрий невольно при всякой возможности исчезал. Он сгорал от стыда, сбивал губы в молитвах, но надломить себя никак не мог. Болезнь Алексея равно интересовала и отвращала. Дмитрий всегда искренне справлялся о состоянии мальчика, будто студент-медик, по крупицам собирающий информацию о каком-то старом-старом деле. Но личного общения он избегал. Боялся или брезговал — сам разобрать не мог. Но понимание, насколько это неправильно и мерзко, наполняло его ежесекундно: стоило только кому-то упомянуть имя Алексея.              И вот теперь Феликс. Феликс, которого вряд ли удастся обмануть, потому что не хочется и потому что он, кажется, и так все видит и понимает. Только хочет услышать. Может, тоже получает какое-то извращенное удовольствие.              Дмитрий осторожно опустил паровоз на прилавок и запустил руку в карман в поисках бумажника.              — Вы правы, — выдавил он с полминуты спустя.       Феликс ничего не ответил. Он подошел к лестнице, несколько раз ударил ладонью по перилам и выкрикнул какое-то имя, Дмитрий не смог точно расслышать. Гелла? Гретта?              В следующий же миг на втором этаже раздался шум, будто что-то упало и прокатилось по каменному полу. Послышались шаги, редкие и тяжелые. Дмитрию даже стало не по себе. Он следил за лестницей и думал о том, что вряд ли удивится, если увидит вдруг огромную черную лапу, как у какого-нибудь тролля, потом тяжелое брюхо, дубинку вместо трости… Однако стоило ему довести жуткий образ до конца, как на глаза показалась всего-навсего старуха. Она была ничем не лучше придуманного им чудища, но хотя бы больше походила на человека. Сгорбленная и сморщенная, женщина, не здороваясь, подошла к прилавку и согнулась над выбранным Дмитрием товаром. Великий князь едва унял разгорающееся волнение. Больно злой и недовольный был у старухи вид, будто она вот-вот готовилась начать браниться и ругать каждого посетителя за всю историю лавки и его, Дмитрия, в особенности. Он замер, не дыша, не зная, стоит ли хоть бы и лишним взглядом привлекать внимание.              Скрюченные пальцы старухи, затянутые кожей перчаток, потянулись к игрушкам и книжкам.              Чтобы отвлечься, Дмитрий принялся листать чековую книжку. Никаких ценников в лавке он не видел, но примерную сумму уже представлял. Что ж, возможно, в следующем месяце нужно будет быть чуть менее расточительным. Да и слова Феликса про половину цены уже не казались такими бесполезными.              — Книги в один подарок? — проскрипела старуха так глухо, будто речь давалась ей с огромным трудом. Дмитрий испытал острый укол жалости. И еще ему стало даже совестно за свой испуг и отвращение, вызванное внешним видом женщины.       — Эти вместе, и вот эти — отдельно, — пояснил он, осторожно раскладывая книги в три стопки.              Голос у женщины был такой же пугающий, древний, как и ее облик. Дмитрий думал, что это приключение станет одной из тех историй, что так любит маленькая Анастасия, которой простых сказок давно не хватает, так что приходится поневоле выдумывать свои. Дмитрий улыбнулся. Да, он выдумает ей магическую лавку в центре города, где старая ведьма, которая круглый год ест непослушных детей, перед Рождеством раздает их игрушки тем, кто этого заслужил.              Когда на прилавок со стуком опустилась последняя коробка, Феликс сделал шаг вперед, опуская на полку листаемую до этого книгу с детскими стишками.              — Не опустите для моего дорогого друга цену? Он и так, кажется, достаточно обогатил бюджет, — Феликс вежливо улыбнулся, хотя Дмитрию на долю секунды от этой улыбки стало жутко. И еще ему подумалось, что отказывать такой улыбке может быть просто опасно.              Старуха впервые за все время подняла на них взгляд, мутный, слепой, и хмыкнула. Тонкие изрытые морщинами губы растянулись вдоль челюсти. Должно быть, она готовилась посмеяться или возразить, громко, развязно и насмешливо, как уличная торговка. Но вместо этого она повернулась к Дмитрию и назвала, будто выплюнула, совершив неуловимое резкое движение своим большим ртом, цену.              — Спасибо, — отозвался Феликс и обратился к Дмитрию, осторожно поднимающему кажущиеся подозрительно легкими коробки. — Подождите меня на улице, если не торопитесь. У меня остается одно маленькое дело.              Дмитрий охотно согласился. В конце концов, полагал он, нет ничего страшного в том, что Феликс хочет купить что-нибудь для своих друзей или знакомых, ничего не показывая и не объясняя едва знакомому юноше.              На улице уже стемнело, что, впрочем, учитывая время года — капризный декабрь, означало, что они провели в этой лавке либо час, либо три-четыре. Карманных часов у Дмитрия с собой не было, так что ему оставалось только надеяться, что он не сильно задержал Феликса и что сам не опоздает домой. Какой толк в подарках, если испортить праздник такой непозволительной грубостью? Не хотелось и думать, что тогда скажет Его Величество или, того хуже, Мария. Дмитрий поежился, крепче прижимая к груди сложную конструкцию из коробок, и обернулся. Как ни странно, в желтой витрине все силуэты были размыты до бесформенных пятен, так что и человека не отличить от дубового шкафа. Однако толстый черный кот, устроившийся за рядами выточенных из дерева зверей, был достаточно явен, Дмитрий даже мог разглядеть прожилки в его огромных глазах. Кажется, еще несколько минут назад этого зверя там не было… Хотя он бы и не взялся спорить.              Когда Феликс, наконец, вышел из лавки, Дмитрий невольно скользнул взглядом по внушительного размера свертку, зажатому под мышкой. Однако вскоре его отвлекли.       — Это вам! — довольно провозгласил Феликс, протягивая небольшую книжку в темно-синей обложке.       — Что это?       — Сказки. Я знаю, что вы не ребенок! — Феликс звонко рассмеялся. — Вы можете читать их Алексею на ночь или в выходной день во время прогулки. Времени много не займет, но что еще нужно, чтобы привлечь ребенка? Я знаю, Алексей болен, как знаю и то, что болезнь его понятна плохо. А все неясное вызывает у человека смесь двух инстинктов: тяги к изучению миру и самосохранения.              Если бы Дмитрий, подобно своей сестре, вел личный дневник, он бы подумал, что тот каким-то образом попал в руки к Феликсу Юсупову, и это бы стало единственным его объяснением. Но дневник он уже какое-то время назад забросил. И всех своих сомнений не высказывал ни в письмах, ни в неосторожной речи. Разве что, может, бормотал что-то во сне или в бреду гриппа, которым переболел с год назад. Но, в конце концов, не дежурил же Феликс у его постели, подобно старой, ни на что более не годной, гувернантке.              — Я и без того знаю достаточно сказок, Феликс…       — Не таких, — таинственно протянул он, потрясая книгой в воздухе. — Ну же, берите. Считайте это подарком на Рождество. И я безумно оскорблюсь, если вы его не примете.       — Оскорблять я вас точно не хочу, — усмехнулся Дмитрий и выразительно кивнул на свою ношу.       Феликс выдохнул чуть растерянное «да, конечно» и успокоился, спрятав книгу во внутренний карман пальто. Видимо, решил отдать позже.              Путь назад показался Дмитрию в несколько раз короче. Он едва успел задуматься о том, что вообще-то хочет еще многое спросить у Феликса Юсупова, как минимум о том, что за странное место они посетили, как впереди уже послышался грохот Невского проспекта. Они свернули за угол и оказались окружены спешащей во все стороны толпой. И, остановленный Феликсом, перед ними уже открывал двери извозчик в дорогом припорошенном снегом сюртуке.              — Хорошей дороги, — пожелал Феликс, указывая свободной рукой на экипаж.       — Вы не поедете? — удивился Дмитрий. — Мне кажется, я и так вас задержал…       — Прогуляюсь. Дома будет прием для ближнего круга, и я не хочу, чтобы меня вовлекли в процесс подготовки ко всему этому. Феликс, проверь пианино. Феликс, поторопи лакеев. Феликс, Феликс, — он снова рассмеялся, а потом покачал головой. — Нет. Вы вовсе меня не задержали — спасли.              Дмитрий, отвернувшись, свою улыбку спрятал. Вещи, которые теперь говорил Феликс, совершенно не вязались с его привычным образом, отстраненным и далеким. Тем легче становилось на душе. Тем проще.              — Чуть не забыл! — спохватившись, Феликс достал из кармана книгу и добавил: — Хотя бы пролистайте прежде, чем будете читать Цесаревичу. Уверен, найдете много нового и для себя.       Причин сомневаться у Дмитрия не было. Он положил книгу на колени, думая, что пока в окна экипажа еще будет проникать свет городских фонарей, сможет почитать.              — Едем? — извозчик коснулся двери и перевел взгляд с Феликса на Дмитрия, явно не совсем понимая, от кого ждать ответа. Кивнул Феликс.              Дмитрий смотрел, как закрывается дверь, как извозчик угощает лошадей сахаром с руки и, похлопав их по шее, занимает свое место. Феликс, подняв воротник, ждал на тротуаре. А потом экипаж тронулся. Колеса совершили первый ленивый оборот, шурша по истоптанному снегу, и только тогда Дмитрий, едва открывший рот, чтобы попрощаться, услышал:       — С Рождеством, Великий князь.       — С Рождеством!