Канарейка падишаха

Дочери — это ангелы, посланные свыше, чтобы

наполнить наше сердце бесконечной любовью.

      Осень и зима, следуемая за ней, прошли напряженно и даже тяжело — совсем немногие не ощутили на себе каких-либо изменений. Траты приходилось уменьшать, экономив на том, на чем было возможно. У наложниц несколько уменьшилось жалование, разнообразия в еде также наблюдалось редко, впрочем и госпожи стали меньше баловать себя украшениями и платьями, ибо казна не резиновая, а с приходом морозов появилась большая необходимость в древесине и многих других радостях. Через некоторое время обеспечение гарема на время перешло полностью на Кесем Султан, у которой на черные дни были припасены не малые суммы денег, что значительно улучшило ситуацию не только в гареме, но и в народе, но также хорошо опустело в сундуках золото. Бракосочетание Атике Султан прошло тихо и без лишних церемоний, после чего она вновь покинула отчий дом, переселившись в особняк своего нового мужа, который был намного старше нее самой и речи о любви не было — им стал Халиль-паша, верный поданный государства до мозга костей. Она не появлялась в Топкапы, самостоятельно не писала писем, коротко отвечая на весточки от братьев, матери и сестер, неохотно делясь о том, как обстоят дела у нее. Принимала гостей в поместье супруга, смирившись с обязанностями примерной жены и хозяйки дома. Беременность ее протекала неспокойно, из-за чего ребенок появился на свет раньше положенного срока — за полтора месяца, почти два. Но, иншалла, здоровенький. Мальчик. Мурад Хан лично побывал у сестры в гостях, когда она оправилась после родов, выбрав племяннику имя — Ясин. Малыш был совсем крошечным и Повелителю пришлось очень хорошо постараться, чтобы не причинить ребенку вреда ненароком. Пусть султанзаде рожденный супругой был не от мужа, Марашлы Халиль-паша проводил с пасынком довольно-таки много времени, ибо возраст его уже вряд-ли позволял иметь своих детей, в то время как сама мать не могла и смотреть на свое дитя. Она кормила его, держала на руках, даже укладывала изредка спать, но в груди ничего не шевелилось, материнской теплоты и любви не было. В голове просто крутилась мысль о том, что она обязана заботиться и уделять внимание этому маленькому комочку, который является ее сыном. И какие бы старания не прикладывала ее сестра Гевхерхан Султан, которая раз в некоторое время навещала ее и проживала у нее с мужем особняке, полюбить Ясина Атике так и не удавалось. Афитаб Фарзин Султан чувствовала себя относительно хорошо — внимание Повелителя было приковано к ней в достаточной степени, дабы она не наскучила ему, но и не не хватало. Живот округлялся с каждым месяцем все больше и больше, а рождение ребенка по отсчитанным примерно срокам, приходилось на апрель, в котором ожидали праздновать один из самых важных мероприятий в мусульманском мире — курбан-байрам. Шехзаде Махмуд в это время продолжал расти, ему уже было чуть больше года — вместе со старшей сестрой Ханзаде, он мог передвигаться не только на ползком на четвереньках, но и недолго ходить, правда, не без поддержки своей няни Эмине-хатун. Понимал некоторые слова и различал лица своих родных, стал меньше спать и больше бодрствовать, чем изрядно утомлял беременную мать и служанок к концу дня или к тому времени, как его заклонит в сон. Старший же наследник постепенно стал учиться — сейчас это было чтение и правописание, но потом, когда придет время, к этим урокам подключится еще целый багаж предметов с разными учителями. Ахмед больше не сможет так долго играть на улице или забавляться с младшими своими братом и сестрой. Шехзаде Касыму, ставшем санджак-беем, на первых парах жизнь казалась прекрасной — он был уже не у юбки матери, не в мрачных стенах резиденции и занят делом. Парень чувствовал себя самостоятельным, хотя точно знал, что паши, жители Коньи и его брат-Повелитель с Валиде не перестают денно и нощно наблюдать за ним. В гареме не было наложниц, только лишь одни служанки, калфы и евнухи, которым велено заниматься всеми присущими им делами: убирать, создавать уют во дворце и делать все, что велит шехзаде. А дабы сын не учудил какую глупость, почувствовав запах свободы, Кесем Султан отправила с ним одну из своих верных калф — Лалезар, а вместе с ней и свою Мелике в помощь первой. Но это только официально. Не официальных слуг там было не мало, о которых можно было лишь предположить. На смену зимним холодам пришла весна, наполненная теплотой и ароматами распускающихся цветов. Парк Топкапы, наконец, заиграл новыми красками, как и лес, что его окружал: молодые сочно-зеленые листья покрывали деревья, а изобилие цветов поражало самого меланхоличного и безразличного человека. Разумеется, природные красоты, наполнившие Османскую империю, не избавят от насущных вопросов и проблем, однако намного скрасили бытие. Гаремные одалиски все больше выходили на улицу, из-за чего можно было часто услышать их смех, причины для которого были как игры с песнями, так и сплетни. Коли они были уж совсем шумными, в саду находилась работа, которая выступала в качестве наказания — наложницам приходилось марать свои руки в земле, ухаживая за цветами и занимаясь их поливом. Однако сегодня им пришлось потрудиться еще больше — необходимо было все подготовить к завтрашнему празднику.       Ясноликая госпожа стояла у зеркала в своих покоях, пока служанки помогали ей прихорашиваться и одеваться. Афитаб видела в отражении то, как платье розово-пурпурного оттенка с квадратной горловиной поправляют служанки, и которое подчеркивая округлившуюся за время беременности грудь и скрывая под юбкой огромный живот — совсем скоро он снова уменьшится, дни родов уже приближаются. На ее шею Мелисс опустила прохладное золотое ожерелье с рубинами, с ушей уже свисали идущие с ним в комплекте массивные серьги, а в русых волосах красовалась диадема, камни которой поблескивали на лучах солнца, падающих из окна. Девушка видела перед собой повзрослевшую версию себя, с которой ушли детские черты и наивность, хотя следы последней все же могли где-то остаться. Золото, роскошные платья и прически придавала ей важности, подчеркивали красоту, для здешних мест необычную. Годы идут, ее лицо становится старше, но пока-месть можно наслаждаться изящностью и молодостью ее тела и лица — думать о старости и появлению морщин еще рано. От этих размышлений на губах второй Хасеки появилась полуулыбка. — Мави-калфа, как продвигаются дела с подготовкой к завтрашнему празднику? — Уже отходя от туалетного столика, поинтересовалась султанша. — Из гарема только и слышно звуки хлопотаний джарийе, госпожа. — Ответила женщина, оглядывая свою хозяйку и покровительницу с ног до головы: не трудно было догадаться, почему Повелитель последние года три, не меньше, уделяет одной ей свое внимание и повышенный интерес. — Мне не приходило никаких писем? Абаза-паша молчит? — Как только что-нибудь будет, я Вам передам, как и обычно, Хасеки Султан. — Вздохнула калфа. Русинка кивнула в ответ, располагаясь на мягкой темно-бордового оттенка и позолоченной основе, придерживая одной рукой живот — ходить было трудно и быстро уставали ноги, уже не говоря об иных трудностях ее положения. — Покиньте все покои ненадолго, а ты Мелисс останься. — Приказала красавица Афитаб, наблюдая за тем, как ее свита откланивается, покидая опочивальню своей покровительницы, оставляя наедине с одной из первых ее прислужниц. Сицилийка непонимающе подошла к госпожа, вопросительно смотря той в глаза — любимица падишаха кивнула на тахту рядом лежащую и Мелисс присела. — Ты служишь у меня достаточно долго и помнишь о том, что и сколько мы пережили вместе… Тебе и Эмине я доверяю больше всех, поэтому желаю доверить и самое дорогое, что у меня есть. Когда родится ребенок, я желаю, дабы ты заботилась о нем, стала няней. Глаза прислужницы расширились и казалось, заблестели еще ярче — она тут же слегка подскочила, целуя руку султанши и прислоняя ее к своему лбу. — Госпожа, для меня великая честь и благодарность Ваше доверие. Я обязательно позабочусь о малыше, он будет со мной в безопасности. — Затараторила девица, вновь возвращая зрительный контакт с султанской канарейкой. — Я надеюсь на тебя и твою заботу. — Молодая мать криво улыбнулась, поглаживая свой животик: начиная с ночи малыш был неспокоен и причинял своей Валиде некоторые неудобства. Вскоре, когда служанки вернулись к своим обязанностям, к икинджи-кадын лично наведалась Гевхерхан Султан — дочь покойного падишаха оставалась такой же элегантной, нежной и цветущей женщиной, не смотря на меланхоличный, скорее опечаленный взгляд и выражение лица. Дочь луноликой госпожи, дабы не отягощать подругу лишний раз, предложила посидеть в покоях, но наложница настояла, что в такое время года негоже сидеть в четырех стенах, посему они отправились в сад, медленным шагом следуя по тропинке и наблюдая за тем, как всевозможные служащие наводят красоту и порядок в дворцовом парке, подготавливая его к празднеству. — На самом деле мне бывает не хватает здешней жизни — в моем с пашой дворце нет такой беготни, — заметила нежная Гевхерхан, даже не пытаясь натянуть улыбку на свои губы. Ее руки сжимали платок, все время его теребя пальцами, на которых посверкивали скромные перстни. — И наших прогулок тоже. — Теперь она по-настоящему коротко расплылась в полуулыбке, посмотрев на любимицу брата-Повелителя. — Госпожа, вот бы Вы чаще приезжали к нам, либо же, с Вашего позволения, я бы могла иногда к Вам приезжать. — Если только Мурад отпустит тебя. — Они добродушно рассмеялись, замолкая почти одновременно. — Гевхерхан, — прикоснувшись рукой до предплечья собеседницы, молвила ясноликая, еще больше сбавляя шаг. — Я вижу, что тебя что-то беспокоит — если хочешь, все-все мне расскажи и можешь быть спокойна о том, дабы об этом никто не узнал. Османская госпожа молчала, сомневаясь о том, стоит ли распространятся о своем знании в одном деликатном деле. — Я не могу больше молчать, — обессиленно выдохнула девушка, опуская руки вдоль своего тела. — Как ты знаешь, брат Касым не приедет к нам завтра. Атике тоже — она поехала вместе со своим сыном в Конью, не хочет шехзаде одного оставлять в праздник, а мне поручила Повелителю и Валиде рассказать. Хотя…. Предполагаю, Халиль-паша мог уже поделится с матерью. Аллах, почему я должна сообщать такие вести, а не кто-то другой? Русинка, поджала губы, прикусывая язык от резко накатившей боли внизу живота, пока в ее зеленых глазах читалась печаль за сестру султана. — Все к лучшему, мне думается: шехзаде не останется один и Атике Султан, наконец, проветрится немного. Заметив смену на лице наложницы Мурада Хана, Гевхерхан Султан забеспокоилась теперь уже о ней, беря под руку и заглядывая в глаза, в которых теперь читалась паника и рассеянность. — Афитаб? Дорогая, что с тобой? Тебе нехорошо?.. — Брюнетка стала оглядываться по сторонам, дабы позвать кого-нибудь на помощь, ибо прогуливались они без служанок, а как на зло вокруг никого не оказалось рядом именно в момент, когда так нужны. — Кажется… Кажется отошли воды… Ху-у… — Стараясь не паниковать и держать себя в руках, ясноликая немного сильнее сжала руку спутницы, провела рукой вниз, ощущая еще большую резкую боль, как будто ее пырнули ножом или лопнула кожа — захотелось согнуться пополам, упасть, но тело перестало ее слушаться, продолжая стоять на месте, не шевелясь ни на шаг, пока по внутренней стороне бедра текла темная струйка крови, оставляя след не только на ткани наряда, но и на тропинке….       В это же время, карета с закрытыми решетчатыми окнами, безопасным ходом ехала по лесной тропе, запряженная одной парой гнедых лошадей. За экипажем следовало верхом еще четверо янычар в качестве охраны, а пятым сопровождающим мужчиной был сам кучер. Внутри же, наблюдая за мимо проносящимися горизонтами, сидела в платье для поездок Бурназ Атике Султан вместе с двумя служанками, на руках одной из которых мирно сопел султанзаде Ясин. Мальчик мало капризничал, много спал и был совершенно спокойным ребенком, как наевшийся котенок. Сестра Государя совсем немного пополнела, как это бывает после родов — округлилась грудь, талия стала несколько шире, как и бедра, благодаря чему пропорции тела оставались более-менее такими же, как и до беременности. Но эти изменения были ей даже к лицу, что бывает не шибко часто и больше зависит от жизни, которую ведет женщина. Атике Султан не хотела возвращаться в Топкапы и наблюдать за своими родными — досада и обида все еще жили в ее душе, не давая ране затянутся до конца. Она не хотела видеть ни Гевхерхан, смирившуюся со своей судьбой, ни старших сестер Айше и Фатьму Султан, которые также покорно вышли замуж, и братьев с матерью не желала видеть. В особенности не хотелось видеть и «канареечку» Мурада. Посему поехать к Касыму, который был совершенно один в своем санджаке и который мог бы немного понять ее боль, было самым правильным для нее решением. Да и сменить обстановку, пройтись по живописным местам тоже не мешало. «Как же долго мы уже едем — я все на свете себе отсидела», — про себя возмущалась златовласая красавица, смотря через узоры окна на то, как зеленеет лес вокруг и распускаются цветы. Ехали они с раннего утра, а уже перевалило за полдень, поэтому, оставалось недолго. Она недовольно поджала губы. — Госпожа? — Служанка заметила перемену выражения на лице султанши, тут же забеспокоившись. — Вам нехорошо? — Все в порядке. Сколько нам осталось ехать? Подневольная девица постучала рукой по небольшому окошку, привлекая к себе внимание кучера, который тут же откликнулся на стук — еще несколько миль и они уже будут у главного дворца Коньи, где живет и управляет шехзаде Хазретлери.       Последние «несколько миль» показались златовласой долгими — казалось, будто они проехали больше того пути, который уже успели преодолеть. Тем не менее, когда экипаж османской принцессы прибыл, к ней выбежала Лалезар-калфа и Мелике-хатун, которые выглядели удивленными, но вели себя учтиво и приветливо, как им и положено. — Султанша, мы не ожидали Вашего визита, — скромно заметила калфа, кланяясь султанше. — Иншалла, дорога выдалась благополучной? — Иншалла, Лалезар. — Кивнула Атике, окидывая взглядом сад: он был менее роскошным и видным, нежели в главной резиденции империи, но был довольно уютным, чем и привлекал внимание. — Я велю подготовить Вам комнаты и…. — Я желаю обедать с шехзаде Касымом. — Перебила госпожа Мелике-хатун, начиная медленно идти. — Он ведь не занят сейчас? — Как велено знать, нет. — Ответила девица, смиренно направляясь вслед за дочерью султана вместе с Лалезар-калфой. Вскоре гостья сидела у брата в покоях на диване, в ожидании того, как буря его удивления и радости поутихнет. Касым не мог остановится, перечисляя то, чем занимался в последнее время, с какими пашами имел честь беседовать и то, как он скучает по жителям дворца. — Это может звучать странно, учитывая то, что Валиде и Гевхерхан пишут мне при каждом удобном случае, но это так. — Заметил парень, смотря на все это время молчавшую Атике. — А что тебя привело в Конью? Не подумай, я рад твоему приезду, однако мне казалось, что ты будешь со всеми на завтрашнем празднике. Златовласая замешкалась, не находя ответа, который, считай, репетировала всю дорогу. Но тянуть было нельзя, ибо брат может что-то заподозрить, поэтому, Бурназ улыбнулась еще шире, невинным взглядом смотря на мужчину. — Я подумала, что всем вместе нам еще удастся сесть за стол не один раз, да и по тебе соскучилась — многим не хватает шехзаде во дворце, особенно нашей матери. — Молвила в ответ красавица. — Тогда предлагаю завтра вместе позавтракать в саду — курбан-байрам все же. — Улыбнулся младший брат падишаха, и в его глазах читалась небывалая бодрость: отстраненное нахождение от Топкапы явно повлияло на парня в лучшую сторону. Он наслаждался тишиной, старался постичь то, о чем только в общих чертах читал в книгах, в конце концов, познакомился с мудрыми людьми.       Тем временем стены гарема в Топкапы содрогались от женских криков — возгласов боли и страха. Мольба и молитвы роженицы не помогали, метушня служанок только накаляла обстановку, а кровавое пятно на постели султанши нагоняла ужаса еще большего, совсем не обещая ничего хорошего. Пришедшая повитуха велела подавать тряпки да воду, дабы она смогла провести осмотр и понять, что происходит не так. Женщина, вымыв руки в теплой воде, задрала подол женского платья султанской любимицы, а после проведенных некоторых махинаций и прощупывания напряженного живота, замерла. Служанки Афитаб переглядывались, вытирая выступающий на ее лице пот, стараясь сделать все, что в их силах, чтобы облегчить страдания своей покровительницы. — Кесем Султан уже доложили о родах? — Вздрогнувшим голосом, спросила женщина-лекарь. — … А-а. Х… Больно? — Выдохнула сквозь зубы славянка, пытаясь отыскать взгляд повитухи. Женщина посмотрела на госпожу хмурым, растерянным взглядом, а после встала с постели, вытирая руки. — Султанша, медленно дышите и попытайте расслабиться. Слышите меня? Не дожидаясь ответа от русинки, Бахар поспешила выйти из покоев, оставляя всех ее обитателей потрясенными и ничего не понимающими. Однако лекарь удалилась от хором совсем недалеко, ведь фактически у дверей ее повстречала Великая Валиде с Хаджи-агой, к которым и хотела поспешить хатун. Луноликая непонимающе, даже осуждающе уставилась на лекарку — конечно, ведь со стороны это выглядело следующим образом: лекарь оставила любимицу Повелителя одну, когда ребенок уже готов появится на свет. Хатунья склонилась в поклоне. — Бахар-хатун, почему ты не в покоях роженицы? — До ушей донесся очередной надрывной вопль, молящий о помощи. Кесем слегка сморщилась, поджав губы, а ага за ней стоящий бросил неуверенный взгляд на закрытые двери. В ответ лекарка пока молчала, не подготовившись, как понятнее пояснить возникшую ситуацию, а госпожа Османов теряла терпение. — Ну же, не молчи! — Валиде Султан, мне трудно говорить об этом, но Афитаб Султан не сможет родить ребенка. Сама не сможет. — Что ты хочешь этим сказать? — Нахмурилась еще больше гречанка. — Ребенок находится в неправильном положении и вероятность того, что ни он, ни мать не выживут — велика. — О Аллах… — Прошептал Хаджи, косясь на свою хозяйку, которая, приложив руку к сердцу, отвела взгляд в сторону, прикрывая веки. Крики боли, но теперь уже с нотками мучительного ожидания и усталости за дверью покоев продолжались разносится по коридору, а кровавую миску с тряпками вынесли прочь, внося все чистое, при этом ожидающе смотря на стоящую процессию. — Султанша, что мне делать прикажете? Кесем Султан раздраженно и с напускной уверенностью посмотрела на Бахар, расправляя плечи. — Делай что должно — все, что угодно, но ребенок обязан выжить. — Молвила брюнетка, вздыхая и мысленно обращаюсь с молитвами к Всевышнему. — По возможности спасай и мать. Повитуха не сталкивалась прежде с подобным — большинство родов, что она принимала, проходили, как и полагается, бывали и разные случаи с некоторыми осложнениями, однако не с тем, дабы ребенок находился в горизонтальном положении и мать не в силах подарить ему жизнь естественным путем. Бахар-хатун не была уверена, что справиться с задачей и сможет спасти не то чтобы две, но хотя бы одну жизнь. — Султанша, простите, но… — Она сглотнула, смотря гречанке в глаза и не в силах их отвести. — Я не сталкивалась в своем опыте с таким и боюсь, что не в моих силах помочь. Я не могу рисковать так, мне не позволено. — Тебе также не позволено перечить. — Напомнила Великая Валиде, шумно выдохнув. — Мы что, зря выплачиваем из казны лекарям деньги, чтобы после выяснялось, что они оказывается не могут выполнять свою работу? За спинами женщин раздались тяжелые шаги, которые с гулом разносились по коридору — Махпейкер Кесем Султан только подняла глаза, как из-за поворота увидела идущего к ним Мурада Хана, чьи брови были нахмурены, а в глазах читалось беспокойство. За ним следом поспевал евнух, в котором мать узнала Зеки-агу. Как она только не заметила, что тот вышел из покоев невестки? Когда падишах приблизился достаточно близко, повитуха заметно сжалась, кланяясь почти в пол правителю, не смея поднимать на него глаз. Госпожа Османов же продолжала стоять так, как и прежде, выдерживая взгляд сына и ожидая того, что тот будет делать дальше. — Валиде, почему лекарь не с госпожой? — Спросил он, поглядывая на повитуху. Халиф обернулся на дверь, когда за той послышался очередной женский крик, из-за которого мужчина чуть не сорвался туда, сдержав себя, но напрягся более заметно. — Ребенок находится в неправильном положении, Афитаб родить сама не сможет. — С мрачностью в голосе ответила Кесем, бросив косой взгляд на Бахар, все это время молчавшую. — Опыта и знаний лекарей из гарема недостаточно, дабы принять роды. Повисло напряженное молчание — Повелитель побледнел, его брови поползли вверх, в глазах замелькали предположения, которые были совсем не радужными, затем хотел что-то сказать, но из губ вырвался лишь воздух. Ничего не говоря, он быстрым шагом сорвался с места и скрылся за дверью покоев икинджи-кадын, где перед ним предстала ужаснейшая сцена: служанки, утирающие выступающую испарину на лбу славянки, кровавую воду в миске и такие же алые потеки на ее платье, постели. В этот миг мир внутри мужчины перевернулся с ног на голову, кровь в жилах заледенела от одной мысли о том, что он может потерять то драгоценное и неприкосновенное, что у него есть — Афитаб, женщину, которую он любит и ставит выше всего остального, что понял и осознал до конца он только сейчас. Сейчас, когда может потерять ее навсегда уже не в первый раз. Повелитель не обращая внимание на поклоны служанок, приблизился поспешно к возлюбленной, усаживаясь с ней рядом на кровать и беря одну из ее руки в свою, второй убрал мешающий волос с лица за ухо девушки, смахивая слезу с ее щеки — она со страхом смотрела на него, умоляя избавить от боли. Как же она хотела, чтобы это все поскорее закончилось. — Мурад… Кха-ха… — Ее посохшие губы затряслись, а ногти впились в мужскую руку. — Я знаю, что что-то не так. Мне страшно… — Я рядом и не отпущу твою руку, пока все не закончится, обещаю. — Вымолвив это, мужчина поцеловал женскую руку и повернувшись к ее служанкам, требовательно и уверенно приказал после несколько секундного молчания, посвященного раздумьям. — Привести моего лекаря сюда. Немедленно. — Да, вход в гарем был строго запрещен, а к женщине султана, да еще и к матери наследного принца, прикасаться другому мужчине и видеть слишком много открытых частей тела — и думать не стоит. Однако на кону стоят две жизни, которые важны куда больше, нежели запреты. Приказ был выполнен тотчас же — лекарь не стал спорить и задавать лишние вопросы, предпочитая увидеть состояние второй Хасеки воочию уже будучи на месте. Он взял все ему необходимое и вскоре уже был в покоях, а рядом с ним ютилась повитуха и лекарка Бахар, которая обязана была пролить свет на состояние султанши и помочь лекарю. Юсуф-ага нахмурился, ощупывая напряженный живот и слушая слова гаремной лекарши, после чего поднял тяжелый взгляд на правителя — сама роженица и правда не справиться, а если попытаются, то скончается и ребенок. — Повелитель, у нас нет другого выбора, как рассечь верхние ткани и достать дитя так. — Изрек господин лекарь, поджимая губы. — Однако предупреждаю, что такая операция не из легких и имеет немалый риск. Восстановление будет очень долгим, если все удастся. Бахар сглотнула, прекрасно понимая, о чем сейчас идет речь. Аллах, не допусти наихудшего!.. Мурад Хан почти не дышал, смотрел то на личного лекаря, то на любимую, на лице которой застыли страх и боль: Афитаб смутно понимала происходящее, не могла мыслить здраво, ибо уже потеряла достаточно силы. Мужчина хотел переложить бремя ответа на заданный меж строк вопрос на кого-нибудь другого, но не имел на это права. Минуты пролетали быстро, медлить больше было нельзя. — Сделай все, чтобы они выжили. — Наконец, позволил Халиф, припадая губами ко лбу канарейки, которая вопрошающе на него глядела и прерывисто дышала. Сердце разрывалось от страха и боли, а руки рефлекторно сильнее сжали руку госпожи. — Все будет хорошо. — Сказал Мурад и себе, и ей. Икинджи-кадын наблюдала за тем, как начались приготовления: прислужницы забегали из коридора в покои все больше, принося все, о чем их просил Юсуф-ага: тряпки, вода, лекарские принадлежности и травы, простыни… белыми тканями ее ноги и одну из рук крепко-на-крепко привязали к каркасу постели, пока вторую держал Османский Государь, глаза которого покраснели, однако продолжали через силу смотреть на нее и молчаливо поддерживать. «Мне это не нравится…. Они говорили что-то об рассечении?..», — Вся суть сказанного только что начало доходить до сознания русинки только сейчас. По спине пробежался неприятный, липкий холодок, а пальцы впились сильнее в ткань простыни, ее державшей и руку возлюбленного султана. Ее мысли тут же переключились на ребенка, которого она вынашивала на протяжении девяти месяцев и вся та любовь, которая успела зародиться к младенцу с новой силой всколыхнула ее сознание и заставила взять себя в руки — слезы в высохли в одночасье. — «Я должна все вытерпеть. Должна». Лекарь подошел к основанию кровати, где была голова славянки, держа в руках смотанную в ткань и какую-то бутылку. Мужчина средних лет сочувствующе смотрел на нее, жалел. — Госпожа, Вам нужно это выпить. — Девушка молча кивнула, и тогда Юсуф поднес к ее губам пузырек с резким запахом, помогая осушить его содержимое: горечь разлилась во рту, переходя по горлу дальше, разогревая кровь через некоторое время. Голова потяжелела, руки расслабились. — Хорошо. Все хорошо. — Проговорил лекарь. — Теперь, пожалуйста, сожмите ткань зубами. Будет больно. Придется вытерпеть. — Мать шехзаде покорно сделала все, что от нее требовал лекарь, и пожалуй, это было последнее, что она отчетливо помнила за весь тот кошмар, который разворачивался дальше, кроме сопутствующей ему боли и крови. В руках Юсуфа-аги оказался небольшой кинжал, который он чем-то протер, прежде чем лезвие рассекло кожу внизу живота. Потекла струйками кровь, Бахар-хатун скривилась, но взгляда не ответа, исполняя все то, что от нее требовалось — поддерживала инструменты, вытирала и меняла тряпки. Горло горело от криков и казалось, что вот-вот ее голос больше никогда не станет прежним. По лицу текли срезы, а женская рука впивалась в руку Мурада все сильнее, до крови расцарапав кожу и даже не заметив этого. Государь заставлял себя смотреть и не закрывать глаза, хотя сердце ныло, кровоточило и беспокойно продолжало биться. Но… Афитаб Джейдахан стала затихать и ослабевать, показалось, будто она уменьшилась вдвое, зарываясь в мокрую и окровавленную постель. По покоям разнесся долгожданный плач ребенка, которого тут же вынесли, даже не сосредоточившись на том, кем он был — мальчиком или девочкой. Все почти закончилось, этот кошмар почти приблизился к концу: сознание медленно покинуло госпожу, и она отправилась то ли в царство Морфея, то ли в объятия Всевышнего…

***

Конья. Дворец шехзаде Касыма Хазретлери.

***

      Касым вместе с сестрой сидели в беседке, пока слуги один за другим подносили им подносы с блюдами к праздничному завтраку, расставляя их на столике и сразу же удаляясь с глаз долой. Солнце приятно согревало, вокруг возрождалась после сна жизнь, а тревожных вестей из Топкапы не поступало, как и каких-либо бумаг с поручениями, что радовало. — Как все аппетитно выглядит. — Улыбнулась Атике, довольно обводя взглядом накрытый стол, пока одна из ее служанок, взяв кувшин с шербетом в руки, стала наполнять напитком стаканы господ. — Все так — не хуже, чем дома. — Ответил Касым, подобно сестре обводя взглядом блюда. — Как тебе спалось на новом месте? Покои удобны? — Благодарю, брат, все прекрасно. — Натянуто улыбнулась Бурназ Султан, не замедлившись с ответом, ведь, по правде говоря, спалось ей отвратительно.

***

      Неприятный, липкий пот стекал по спине султанши, а язык заплетался в попытках что-либо произнести. Кровь леденела в жилах, зрачки уменьшились, смотря лишь в холодный туман, который скрывал за собой что-то жуткое, что чувствовала каждая клеточка женского тела, крича о надвигающейся опасности. — Эй! — Крикнула в неизвестность Атике, сжав рукой подол ночного платья. — Кто там?! Послышался легкий еле слышный свист или какой-то шелест, туман зашевелился, загустев еще больше. Чертовщина какая-то, игра воображения — там, в нескольких метрах от нее показался какой-то хилый, но высокий силуэт, вместе с которым в нос ударил неприятный запах разлагающегося тела. Неизвестный все приближался и приближался, пока не вышел в зону видимости. По-настоящему стало страшно, и султанская дочь чуть не вскрикнула от неожиданности: перед ней стоял ее покойный супруг, Кенан-паша. Кожа его была серой с синими пятнами и обтягивала кости, постаревший погребальный на нем весел, подобно мешку, покачиваясь по легкому ветерку, а волосы и бороду покрыла промежуточная седина. — К-кенан ты же… Мертв. — Произнесла златовласая красавица, продолжая стоять на месте, точно вкопанная. — Да. — Послышалось в ответ. Голос почти не изменился, остался тем же, что и при жизни, только в нем слышались недобрые нотки на пару с хрипом. — Из-за тебя, жена. — Ты сам согласился на брак со мной! Я не виновна. — Сглотнула девушка, сильнее сжимая ткань ночной рубахи, сковывающей ее. — Что тебе от меня нужно?! Зачем ты приходишь, зачем? — Ты моя жена, — произнес он и поднял руку в приглашении. — Мы обещали друг другу идти вместе рука об руку во всех мирах. Поэтому я пришел за тобой, моя госпожа. Тело пробрала дрожь, ноги стали тяжелыми и будто закоченели, касаясь босыми пятками холодной и сухой земли. — Никуда я не пойду с тобой. Нет! — Пересилив себя и развернувшись, она побежала что есть мо́чи. — Нет! Легкие горели, из губ вырывалось хеканье, а оборачиваясь, Атике Бурназ Султан теряла надежду только больше: покойник шел за ней шаг в шаг, как будто ему ничего не стоило ее догнать. Но он продолжал смотреть ей в спину и медленно идти, таким образом говоря: тебе не избежать уготованного, не избежать выполнения всего обещанного. В который раз оглянувшись, женщина увидела все ту же картину. Ее ноги переплелись, запутавшись в подоле ночнушки и упала. На коленках появились капельки крови, смешанной с грязью, как и на ладонях, из губ вырвались рыдания. Обернувшись, она увидела, что стоит на том же самом месте, где была изначально и перед ней все также стоит Коджа, только совсем близко, всего в шаге от нее. — Я не пойду…. Нет… Не-е-е-т! — Эхом разнеслось в ее сознании, и госпожа тут же вынырнула из кошмара, хватая губами воздух. Грудь часто вздымалась, сердце бешено колотилось, а голова была отчего-то тяжелой. В темноте покоев ничего не было видно, кроме как сияние одной-единственной свечи в смежной спальне, где размещалась детская. Только сейчас до сестры султана дошло, что за дверьми раздается плачь ребенка — Ясин плакал не громко, но шума создавал прилично. Утерев рукавом ночного платья лоб и поморщившись от влажной постели, Атике с трясущимися руками и ногами встала, направляясь в комнату к султанзаде, видя, как того пытаются успокоить двое служанок с заспанными лицами. — Дайте его мне. — Дрогнувшим голосом велела девушка, подойдя к Элиф-хатун, в руках которой и надрывалось дитя. Прижав к себе сына, султанша чуть покачала его и мальчик волшебным образом, почувствовав знакомое тепло матери, стал успокаиваться. — Поменяйте мне простыни, подготовьте новую ночную рубашку и принесите мне воды. — Последовательно и с напускным спокойствием отдавала приказы сестра падишаха, качая Ясина. Девушки удалились, оставляя свою хозяйку с ее первенцем одну. Ночная тишина вновь окутала ее и только не успокоившееся сердце все еще отбивало чечетку в груди женщины, нарушая тишину. Да, ее до сих пор гложет вина за содеянное, но она была уверена, что проживая жизнь еще раз, не изменила бы своего решения избавится от Кенана. Смотря на успокоившегося младенца, женщина попыталась вновь отыскать в своем сердце хоть что-нибудь похожее на материнскую любовь. Ее не оказалось и в этот раз. «Если забота о Ясине покроет тот грех, который я совершила, и паша оставит меня наконец, тогда хорошо. Для этого не обязательно любить». — Подумала Атике Султан, опуская султанзаде в кроватку, накрывая его маленьким покрывалом. Пока служанки не выполнили полученные поручения, султанша оставалась возле сына — отчего-то с ним рядом было спокойнее, как будто страшный сон с его отцом больше не повториться, боясь навредить невинной душе. А вот мрачным мыслям все было ни по чем — капля вины постепенно разрасталась, время от времени сужаясь или высыхая совсем, однако вновь появляясь, когда что-то напоминало о былом. Заснуть больше этой ночью османской принцессе не удалось, сколько бы она не ворочалась в чистой, сухой постели. Златовласая дева оставила свои попытки и смотря в потолок, пролежала в одном положении до самого утра, когда за пределами дворца, запели петухи.

***

      Санджак-бей замолчал, когда заметил вдумчивое выражение лица сестры, которая совсем не слушала его, витая в облаках. Брюнет несколько секунд понаблюдал, как бы удостоверившись, что султанша все-таки закрылась в своей голове. — Атике? — Мягко окликнул он ее, и та вздрогнула, переводя на него взгляд. — С тобой точно все хорошо? — Ах, да, Касым. Все в порядке. — Натянула улыбку госпожа, подыскивая оправдание своему поведению. — Ясин не спал ночью, вот и все. — Могла бы передать все заботы о нем кормилицам. — Ребенок должен получать родительскую заботу, а не только внимание слуг. И к тому же, я ведь его мать, нельзя иначе. — Пожала плечами Бурназ Атике, надпивая сладкий шербет со своего стакана. — К слову о матерях — наша Валиде точно огорчена, что ты не приехал на праздник. Мама по тебе скучает, да и не только она. Наследник кивнул, опуская взгляд и как будто его плечи поникли, а пальцы сильнее сжались на колене. — Я тоже скучаю по братьям и вам с Гевхерхан, по тем беспечным дням, что мы проводили, по Топкапы, по… — На миг Касым запнулся, что сестре падишаха показалось странным, но потом продолжил. — То время прошло, мы должны идти дальше. К тому же, брат Мурад доверил мне Конью и ее горожан, за которых я в ответе. Как я оставлю все это и подведу людей, которые мне доверились? Принцесса понимающе кивнула, не спуская взгляда с повзрослевшего брата. — Ты изменился, Касым, становишься настоящим мужчиной, который готов взять ответственность не только за себя. Из тебя вышел бы отличный халиф. — Осознав, что только что она произнесла, Атике как-то по-новому посмотрела на шехзаде Хазретлери, чего не заметил сам наследник, лишь ответив. — Быть может, ты и права, но наш брат Мурад достойнее меня и занимает по праву титул нашего Повелителя. Да продлит Аллах его годы и правление. — Аминь.

***

Дворец Топкапы.

***

      Резиденция замерла в ожидании. По хорошему счету, вторая Хасеки должна была уже очнуться, но она все еще находилась в бессознательном состоянии. Кесем Султан запретила отменять праздник, поэтому в городе раздавали жаренных барашков, сладости и другие угощения, которые мог позволить себе дворец. Наложниц также хорошо накормили фруктами и сладостями, которые им в обычные дни недоступны, напоили фруктовым шербетом и позволили утром встать позднее обычного. Собрание совета было отменено, посему паши, у которых были семьи, проводили праздник у себя дома, и лишь некоторые выполняли, как и прежде свои обязанности. Гречанка величавой и поспешной походкой следовала по одному из коридоров гарема вместе с Хаджи-агой и двумя из своих служанок. Выражение лица женщины выражало лишь серьезность — она не позволяла ничему другому промелькнуть ни в своих глазах, ни в действиях. Султанша приостановилась у дверей, давая время евнухам ей их открыть, после чего скрылась в помещении, оставляя свиту в коридоре. Здесь, в осветленной комнате средних размеров, от детской кроватки не отходила Гевхерхан: сестра падишаха выглядела уставшей, ее глаза выражали переживания и выдавали слезы, которые были пролиты ранее. Когда Валиде зашла, девушка поднялась с дивана, слегка поклонившись. — Как ты? — Поинтересовалась женщина, прикладывая руку к щеке дочери. — Я понимаю, что не виновна в том, что произошло, это было неизбежно, если верить словам лекаря, но… Ох, не знаю, что и думать. — Опечаленно выдохнула нежная госпожа, опускаясь обратно на диван. — Мне страшно, что я могу потерять подругу, что дети могут потерять мать, а брат… Он потеряет намного больше, чем мы все. — Всевышний этого не допустит, Гевхерхан, понапрасну не печалься. — Слабо веря в сказанное, проговорила регентша, опуская взгляд на колыбель, в которой мирно сопела внучка. — Мурад не приходил к ней? — С тех пор, как дал имя, больше не приходил. — Вымолвила в ответ османская султанша. — Повелитель же не возненавидит Эсмигюль? — Не говори глупостей — она его дочь. — Фыркнула луноликая и поспешно удалилась из покоев, оставляя дочь и ее племянницу одних. Госпожа Османов молнией пронеслась по Топкапы, что слуги еле-еле поспевали за ней и лишь успели заметить, как край ее платья скрылся за поворотом в покои правителя, стража которого не посмела остановить мать халифа. В султанской опочивальне царил полумрак: окна зашторены, дверь на балкон заперта, а в воздухе витал неприятный терпкий и затхлый запах. Мурад Хан с опущенными могучими плечами сидел на диване, а перед ним на круглом столике стояли двое опустошенных кувшина и наполовину полный стакан с горячительным напитком. Его глаза покраснели, под ними появились припухлости, волосы жирно блестели. Вид был воистину мрачным. Мужчина не среагировал на то, что к нему вошли, как и на голос матери. Он просто сидел и смотрел в одну точку, погрузившись в свою беспомощность. — Султан Мурад, Повелитель, — Кесем поморщилась лишь на секунду, привыкая к тому, что за атмосфера стоит в помещении. — Афитаб еще жива, так не хорони ее преждевременно. — Я ничем не мог и не могу ей помочь. — Его губы сжались в линию, и он прикрыл глаза. — Если бы я только знал, что до этого могло дойти. — Ты бы ничего не сделал, Мурад. В том, что ребенок оказался не в том положении, не виноват никто и никто не смог бы изменить этого, так что не трать время понапрасну на самобичевание. — Брюнетка подошла к сыну и присела рядом, опустив свою руку на его. — Эсмигюль сейчас нужен ее отец, а она нужна тебе. Только вместе вы сможете перенести испытания, что были вам посланы. Мужчина поднял на мать пустой взгляд. — Она новорожденная и совсем еще беззащитная. А Махмуд? Каково ему? Ты султан и отец, и ты должен всегда оставаться непоколебимым в глазах детей и народа. — Продолжала Махпейкер, стараясь достучаться до разума Государя. — Даже Касым поступился своими желаниями и остался в санджаке, который ты ему доверил, чтобы оправдать доверие ему оказанное. Проявил силу воли. — В твоих глазах я недостоин того, что имею, Валиде? — Помолчав, немного охрипшим голосом, спросил правитель. — Так может тогда я передам Касыму свой престол? Чтобы ты была довольна султаном, который во всем тебя слушается и проявляет силу воли. — Я не это имела в виду… — Тогда не говори мне про народ, государство и мои обязанности, которые я прекрасно осознаю. Не накликай беду. — Во взгляде зеленых глаз промелькнула злость. Мужчина встал, а за ним подвелась и Валиде Султан. — Сейчас мне есть о ком думать. Османский султан медленно покинул свои комнаты, не дав матери ни слова сказать в ответ. За дверью послышался мужской голос — уставший, но более живой и стойкий — который велел прибраться в покоях и подготовить ему баню. Конечно, не такой ответной реакции ждала луноликая, но гнев, это уже не отчаяние.