Канарейка падишаха

Выслушать прежде, чем сказать свое слово, выяснить прежде, чем судить,

понять прежде, чем решить, и всегда помнить, что в любом человеке заложено

как хорошее, так и дурное начало. Вот она, основа мудрости государя.

      Кристально-чистые капельки росы поблескивали на солнце, скатываясь с травинок на землю, а некоторые успевали испаряться от теплых лучей. Пчелы жужжали над цветами, в воздухе порхали без особых тревог бабочки, а люди начинали работать, пока не наступила полуденная жара. Даже в резиденции падишаха от стен отлетали голоса, что произносили дела — хотя никто не уверен, что работа прекращалась даже в ночное время. И напряжение, что царило не только в мыслях, но и на лицах, не мог сдуть даже чуть проскользавший через щели ветерок, а благоухание садовых цветов лишь несколько отвлекало. Ясноликая Хасеки проснулась ранним утром, почувствовав, как лучи солнца касаются ее лица. Ее прическа, если таковой можно было ту назвать, полностью распалась, поэтому чуть запутавшиеся за ночь волнистые локоны спадали ей на лицо и плечи. Платье помялось, а сама девушка была заботливо укрыта легким покрывалом, пока Хан Хазретлери уже стоял у зеркала, полностью одетый и свежо выглядевший, готовый вновь бороться с государственными делами. — Мурад, — подала она голос, вставая с постели. — Доброе утро. — Доброе утро, красавица. — Улыбнувшись, ответил мужчина, продолжая застегивать рубаху. Султанша же подошла к нему, прижимаясь к широкой спине и прикрыв глаза, она мягко коснулась губами его предплечья. — Давай я помогу. — Она отстранилась от падишаха и став напротив него, стала застегивать оставшиеся пуговицы и поправлять ворот кафтана. Ее лицо было расслабленными и сосредоточенным одновременно, и султан Мурад внимательно смотрел на русинку: даже в мятом наряде, без украшений и с распущенными, не заплетенными волосами она оставалась по прежнему прекрасной. Будто сошедшей с самих небес. — Ты бледна — мне позвать лекаря? — Не стоит, я в полном порядке и превосходно себя чувствую. Простившись и направившись в разные стороны коридора, падишах и его Хасеки полностью погрузились в планы и дела наступившего дня. Чем себя занять девушка не знала, но когда она вернулась в свою опочивальню, то ответ пришел сам собой: наследника унесли к Валиде Кесем Султан, и коли он там, следовательно его мать может наведаться к свекрови. Ступая по коридору в сопровождении своих двух служанок, славянская красавица заметила, что дворец погружен в странное затишье. Тишина так и отбивалась от стен и ничего не предвещало беды, что только заставляло держаться в напряжении — в голове возникала единая мысль: что-то нехорошее произойдет в ближайшем будущем. Во всяком случае, остается лишь дожидаться неприятностей или молиться о том, дабы они миновали без лишнего шума и без лишений. — Хаджи-ага, здравствуй. — Фарзин Султан остановилась перед возникшим евнухом свекрови. Мужчина поклонился в ответ. — Госпожа, добрый день. — Молвил служитель гарема, по обыкновении держа руки у таза, сложенные в замок. — Моего шехзаде унесли к Валиде Султан, и я хотела бы увидится с госпожой. Меня могут принять сейчас? — Конечно, султана, пойдемте за мной.       Светлые, просторные покои можно было сравнивать лишь с обителью богинь. Драгоценности, высокого качества ткани и предметы обихода, свита евнухов да служанок. Валиде Кесем Султан сидела на диване в роскошном алом платье, украшенном золотом и иными драгоценностями, пока на ее коленях осознанно сидел младший наследник — мальчик рос крепеньким и полностью здоровым ребенком, который не скупился дарить улыбку своей няне Мелисс-хатун, отцу и матери, да впрочем, всем своим родственникам. На головке малыша густо росли темные волосы, а глаза имели карий оттенок — оттенок глаз его покойного деда, Ахмеда I. — Шехзаде наш, славный лев, — Кесем улыбалась: так тепло и любя. Она поцеловала малыша в лоб, погладив его по макушке рукой. — Иншалла, скоро начнет крепко стоять на ногах. — Аминь, Валиде Султан. — Ответила Лалезар-калфа, стоявшая рядом с Эмине-хатун. — Лекарь осматривала моего дорогого внука? — Султанша, лекарша осматривает наследника каждые две недели. — Покорно ответила гречанка, не смея поднимать глаз. Шехзаде Махмуд смотрел то на бабушку, то на няню, пока его не заинтересовало нечто другое: блеск на платье Валиде. Маленькие ручки потянулись к драгоценному камню, намереваясь взять, но его тут же отвлекли: отворились двери, и в покои проследовал Хаджи-ага, а за ним и Фарзин Афитаб Султан. Невестка и евнух поклонились луноликой госпоже, после чего любимица Повелителя с позволения свекрови присела на диван рядом с нею. — Добрый день, Валиде. Я рада видеть Вас. — Ей в руки передали сына, которого она нежно погладила по спинке, мягко прижав к себе. — И я рада тебя видеть, Афитаб. — Благосклонно кивнула Махпейкер Кесем Султан, продолжая улыбаться. — Как ты, девочка? — Благодарю, султанша, Вашими заботами, я в полном порядке. — Ответила ясноликая красавица, медленно, но уверенно переводя инициативу бесед на себя. Свекровь с невесткой говорили довольно-таки долго, что даже подошло время к обеду, поэтому Кесем велела подать им пищу, а наследника унесла Эмине в покои, дабы кормилица накормила мальчика, а после уложила его отдыхать. На хонтахте дымились только-только приготовленные яства — вот тебе фаршированный овощами баклажан, вкуснейшая долма, а перед женщинами в тарелках излучал ароматы густой бейран. — Ешь, Афитаб — мать наследника должна быть здоровой и питаться хорошо. А то ты бледненькая сегодня, не дай Аллах захворала. — Даже как-то по-матерински заметила Кесем Султан, получив в ответ виновато-благодарную улыбку. В скорости после того, как они хорошенько пообедали, вкусив главных блюд, служанки принесли крепкий чай со сладостями, и стоило им только удалиться, как в покои вбежал обеспокоенный Хаджи-ага, виновато кланяясь и говоря, что послание срочное — вести из дворца у Ипподрома, от Бурназ Атике Султан. Регентша кивнула, позволяя к себе приблизиться, и отложив стакан чая тюльпановидной формы, принялась знакомиться с посланием. С каждой строчкой на лице величавой матери появлялись беспокойство, настороженность и хмурость. Дочитав до конца, глаза Валиде Султан поднялись на Хаджи. — Хаджи, пусть немедленно мне подадут карету, я отправляюсь к Атике. — Сказала она, но не спешила отпускать евнуха. — Передайте Повелителю, что меня не будет на сегодняшнем собрании, пусть проводит его сам, как того и желал. Но отчет оставить в моих покоях, как только совет дивана подойдет к концу. Слуга покорно удалился, бегом спеша исполнить каждое веление. — Госпожа, что происходит? Что-то произошло с Атике Султан? — С беспокойством и любопытством поинтересовалась канарейка падишаха. Махпейкер опустила на нее взгляд, как бы выискивая в девушке толику уверенности в ее преданности, но…. Султанша отрицательно качнула головой, неискренне приподняв уголки губ в подобии улыбки. — Иншалла, Аллах не позволит случиться чему-то серьезному. Я уверена, что все в порядке и Атике преувеличивает. Оставайся здесь и допей чай со сладостями, мне же придется это сделать позднее, — великая Валиде встала со своего дивана, довольно быстро направляясь к двери и не дожидаясь, пока наложница встанет и сделает ей поклон. Свекровь скрылась за дверью, и некоторое время Афитаб слышала стук ее каблучков, пока он вовсе не затих. Она посмотрела на оставшиеся два стакана с терпким классическим чаем, понимая, что он остался нетронут ни ею, ни госпожой, а взглянув и на сладости, которые еще несколько минут назад она была готова поглотить одним махом, потеряла аппетит. «Что такого могло произойти и почему Кесем Султан со мной не поделилась? Я должна знать, что происходит во дворце Атике, нужно послать слугу с ними». — Подумала мать наследника, уже по дороге в сторону гарема, где ее должна была встретить одна из служанок, которая должна была передать приказ Беркеру-аге. В это же время луноликая госпожа уже направлялась к подъехавшей карете к выходу из Топкапы. Женщина переживала больше за дочь, чем за зятя, который сейчас мучается от… От непонятно чего. Единственное, что не складывалось так это то, что накануне свадьбы он был здоров, что было всего месяц назад. Валиде чувствовала, что что-то не сходится, но понять, что именно, мешала тревога. Кучер по приказу госпожи гнал настолько быстро, насколько это было возможно и безопасно. Хаджи-ага безмолвно наблюдал за своей хозяйкой, которая также молчала, смотря на пролетающие мимо пейзажи за окном кареты — мысленно, очевидно, она проклинала кучера, что тот едет слишком медленно, но это говорило материнское сердце, еще не успевшее до конца зачерстветь в мире, где правит власть и деньги. В скорости — если можно так выразиться — карета уже стояла во дворе дворца сестры Государя. Брюнетка велела немедленно отвести ее к Кенану-паше и его супруге: Гюльгюн-хатун, главная калфа здешнего дворца, не посмела бы перечить регентше государства, посему покорно проводила госпожу в покои, где стояла сама златовласая красавица в темно-синем платье и шалью на волосах, лекарь у постели и свита служанок, опустивших головы. Махпейкер Султан посмотрела сначала на лежащего зятя без сознания и явно не в лучшем его состоянии, а после приблизилась к дочери, заглядывая в ее глаза и ужасаясь убитому внешнему виду султанши. На ней не было лица, как и былой надменности: в зеленых глазах не плескалась жизнь, кожа приобрела болезненный вид и походила скорее на белоснежное полотно, губы не изгибались в улыбке, уголки теперь сползли вниз, выражая глубокую меланхолию и печаль. — Дочка, — мать мягко приподняла девичий подбородок, заставляя посмотреть ей в глаза. — «Она не желала этой свадьбы и этого мужчину, а теперь, когда он болен, то с ног гляди свалиться от печали». — Как ты, моя златовласая красавица?.. — Мама…. — Губы ее задрожали, но на глазах не появилось ни слезинки. — Я не знаю. Не знаю, не знаю и знать не хочу, как я! Молодая жена мягко отодвинулась от материнской руки, покидая покои супруга, а вслед за ней вышли и ее прислужницы. Гюльгюн-хатун стояла у дверей, обеспокоенно и сдержанно смотря на своего больного хозяина — женщине не нравилась Бурназ Атике Султан, никогда не нравилась и жалела она лишь Коджа Кенана-пашу, который сам погубил себя, женившись на султанской дочери. — Лекарь, как себя чувствует паша? Как скоро он поправиться? — После ухода дочери, спросила Кесем у пожилого лекаря, который встав с постели больного, почтительно поклонился. — Госпожа, боюсь, ничего утешительного я сказать не могу — каким бы сильным организм Кенана-паши ни был, но с этой хворью он справляется… Плохо. И я не знаю, что происходит с его организмом, остается уповать на волю Всевышнего и бороться с последствиями. — В чем проявляются его симптомы? — Господин часто задыхается, не соображает, где находится и что с ним происходит, речь его несвязна и не понятна. Повышена температура тела. Это не похоже на простую простуду или болезнь мне известную. — Сыпи нет? — Нет, только в некоторых местах есть нечто схожее на синяки. А это не оспа или чума, но легче не становиться. Думать о худшем не хотелось — мысли об отравлении ядом женщина старалась гнать прочь из своей головы. Внимание тут же обратилось на главную калфу, которую луноликая султанша вывела из покоев зятя, отойдя на приличное расстояние и место более-менее уединенное. Гюльгюн велели рассказать обо всем, что она видела и слышала, о том, что происходило после никаха во дворце. Женщина рассказала все, что знала и наблюдала, но Кесем Султан лишь наполовину была довольна услышанным, понимая, что служанка знает далеко не все, увы.       Афитаб Фарзин Султан вестей пришлось дожидаться долго: главная госпожа Османов осталась с Атике Султан до вечера, пытаясь разговорить наедине дочь и предать сил, после чего вернулась в Топкапы в позднее вечернее время. Беркер-ага передал все, что ему удалось узнать вскоре после возвращения подошедшей Мелисс, которая в свою очередь слово в слово пересказала все своей госпоже. Та в свою очередь не удивилась, но и не осталась безразличной — чувства оказались смешанными. — Уверена, что ага все понял правильно и не ошибся? — Тряхнув светлой головой, уточнила славянка. — Я передала Вам все слово в слово, госпожа: Беркер был убедителен и вряд-ли ошибся в наблюдаемом. — Ответила хатунья. Афитаб на это тяжело выдохнула, опустив взгляд в пол: в последнее время она чувствовала себя неважно, так еще и паша заболел. — Иншалла Кенан-паша поправиться, и Аллах не оставит его без своего милосердия. — Вымолвила она, вновь поднимая глаза на прислужницу. — Ты можешь идти, Мелисс, отдыхай сегодня — да и поздно уж. — Благодарю, султанша. Но быть может, Вам что-нибудь еще нужно? — Нет-нет. Все завтра. Я очень устала за сегодня — Махмуд как? — С шехзаде Хазретлери все в порядке. И рабыня вошла в комнатку для служанок, оставляя любимицу Повелителя одну, отдыхать. Заснула девушка довольно скоро, но даже сон не смог восстановить ее вялость и усталость, поэтому на следующий день она позавтракала позднее обычного, ибо все утро пролежала в постели, смотря в потолок и пытаясь утихомирить подступающую к горлу тошноту.       Медленно прогуливаясь по дворцовому парку, ясноликая красавица узнала, что Гевхерхан Султан покинула дворец и отправилась к сестре, как только узнала от величавой матери тревожные вести. Зеки-ага и Эмине-хатун, идущая позади, дабы в случае чего забрать наследника из рук матери, стали ее безмолвными сопровождающими. Мальчик был весел и необычайно бодр, будто не замечал повисшее вокруг него напряжение, чего нельзя было сказать о юной Валиде: несмотря на улыбку, красующуюся на ее губах, бледность кожи было невозможно скрыть ни одним из нарядов, а тени, залегшие под ее глазами делали взгляд потускневшим, не беря во внимание веселость зеленой радужки — как будто что-то забирало ее красоту и жизненную силу. Афитаб только так старалась казаться бодрой, понимая, что выходит у нее с трудом. — Зеки, ты не узнавал у Халиля-паши что обсуждалось на последних собраниях дивана? — Опускаясь на мраморную лавку, поинтересовалась вторая Хасеки. — Есть угроза, что год будет неурожайным, люди волнуются, а это может приводить и к бунтам, и к развитию разбоя на дорогах. Будет нечем зарабатывать, казна будет опустошаться быстрее, еже ли ничего не предпринять — лето, осень как-то продержимся, а вот зима и весна…. Господь ведает, что будет. — Ну а, что Крым, Египет хотя бы? Разве они не должны поставлять в казну дань? Купцы из Венеции или Греции исправно поставляют то, чего у них в достатке — неужели ничего не выходит предпринять? — Евнух лишь пожал плечами, опуская голову: он не был сведущих в делах государства и плохо разбирался в политике. — Все очень сложно, моя султанша. — Ах, что в этой жизни легко, Зеки! — Она бы всплеснула руками, коли бы не держала на коленях сына. Вместо этого возмущенного жеста, она ближе прижала к себе шехзаде, поцеловав его в стремительно растущие коричневые волосики с завитками: совсем скоро начнет ползать, а в последствии и ходить. В голове промелькнула еще одна мысль, по теме которой был задан и вопрос. — А что по поводу шехзаде Касыма? Паша ничего не говорил? — Нет. — Отрицательно качнул головой служитель гарема, тут же добавив. — Но быть может, что-то, да и упоминалось вчера иль сегодня, я еще не узнавал. Мне передать Халилю-паше сообщение? — Не нужно, скоро узнаем самостоятельно: нечего государственного деятеля по пустякам тревожить. — Отмахнулась девушка. — И пусть Мави-калфа доложит, коли будут вести из дворца Атике Султан — я все должна знать вовремя, а не последней, как это бывает. — Ну что Вы, Хасеки Султан — мы не разочаруем, уж тем более Мави-калфа, — расплылся в льстивой улыбке евнух, продолжая держать руки скрещенными спереди у таза. Маленький шехзаде, пока его младая Валиде вела диалог со слугой, успел поиграться с некоторыми украшениями, коими было увенчано ее платье, рассмотреть, как птицы неподалеку что-то рыскают в траве, а в последствии прислонился своим тельцем к ее груди, затихая, однако продолжая наблюдать за окружающим его миром, пока…. На дорожке показался чей-то мужской силуэт в дорого вышитом кафтане и расслабленно опущенными вдоль тела руками — это по тропинке шел шехзаде Баязид Хазретлери, который заметив невестку и племянника, решился ускорить шаг. — Шехзаде Хазретлери, — Афитаб взяла на руки сына, поспешив подвестись с места и поклонится младшему брату Повелителя. — Добрый день. Как мы рады Вас видеть. — Госпожа мягко улыбнулась, поглядывая на сынишку, который открыто и заинтересованно смотрел на подошедшего к ним дядю. — Султанша, добрый день, — вежливо ответил один из наследников престола, поравнявшись с Хасеки брата-государя. Его взгляд пал на племянника: мальчик был так схож со своими родителями и так прекрасно сочетал их черты. Высокий и широкоплечий юноша прежде довольно редко виделся с матерями детей своего старшего брата, особенно наедине, и сейчас чувствовал себя менее уверенно, ибо не знал, ни о чем можно говорить, ни как. Но они нечто вроде родственников — она мать его младшего племянника. — Чудесная погода, шехзаде, не находите? — Ситуацию спасла Афитаб, взяв под свой контроль беседу. — Сейчас не так жарко, как будет позднее — как раз время для хорошей прогулки. — «О чем бы я не думала и какие планы не строила, вежливость и приветливость я обязана проявлять ко всем, кто выше меня по положению. Особенно, если этот человек мне враг». — Не будете ли Вы так любезны, составите мне компанию? Конечно, коли это не помешает намеченным планам. — Нисколько, я только рад. — Баязид кивнул, приглашая девушку идти с ним рядом. Она, не прекращая улыбаться, медленным и уверенным шагом равняясь рядом с наследником, при этом продолжая держать ребенка в руках, даже не заметив, что немного крепче стала прижимать Махмуда к себе. Но это заметил сын Гюльбахар Султан, поджав губы: даже ведя себя приветливо и спокойно, эта женщина ему не доверяет, боится за свое дитя, жизнь которого от нее мало зависит. — Вы боитесь меня? — В ответ Фарзин Султан непонимающе вскинула бровями. — Прижали ребенка ближе к себе. Шехзаде Махмуд мой племянник, мы одной с ним крови, к тому же, я предан своему брату и у меня нет недобрых помыслов. — Даже если бы я опасалась шехзаде, я бы никогда в этом не призналась, — уклончиво ответила ясноликая, продолжая улыбаться. — Я ведь мать и природа заложила мне боязнь за то, чтобы мой ребенок был в безопасности… Шехзаде станет меня в этом стыдить? — Нет, ни в коем случае, Хасеки Султан, я бы не посмел. — Поспешил ответить светловолосый мужчина, с интересом смотря на маленького наследничка. — Я могу подержать Махмуда? Испытывающе, как бы изучая на предмет угрозы, канарейка падишаха бережно передала сыночка его дяде, который также аккуратно, как фарфоровую вазу, стал держать престолонаследника на руках, придерживая его за спинку второй рукой. Баязид слегка погладил мальчика по голове, заглядывая в его широко распахнутые глазки: такие наивные, добрые и совсем еще ничего не понимающие. Как же жаль, что он родился в семье Османов, а не в какой-нибудь другой — точнее сказать он не не рад тому, что Мурад Хан обзавелся вторым принцем, скорее ему жаль, что невинным детям приходится страдать из-за своего происхождения и с самого рождения доставлять своим близким беспокойство за свою жизнь. — Я плохо помню своего покойного отца-Повелителя — да упокоит Аллах его душу — однако с уверенностью могу сказать, что шехзаде на него чем-то похож. — А мне кажется, что шехзаде Ахмед больше взял от своего дедушки, и тем не менее приятно слышать такое сравнение. Правда надеюсь, что Всевышний не допустит, дабы дети в будущем застали неспокойные времена, как были тогда и сейчас. — Аминь. — Согласился мужчина, и когда икинджи-кадын хотела было взять на руки сына обратно, он слегка отстранился, тем самым показав, что подержит Махмуда еще некоторое время — хотя бы во время их небольшого променада. — Вы часто прогуливаетесь по парку? — Учитывая то, что я не сын Кесем Султан и за мной наблюдают намного пристальнее, нежели за всеми остальными братьями — да, я часто выхожу, ибо следить за мной легче, когда я остаюсь на открытом месте, а не в многочисленных коридорах дворца. — Мужчина криво усмехнулся, вглядываясь вдаль. Афитаб же только почувствовала, как холодок пробежал по ее спине, а любопытство к его персоне увеличилось в разы: спокойно говорить о том, что он не жалуем родственниками, да еще и в присутствии фаворитки, матери наследника брата-султана… Несколько странно. — Позволите спросить личный вопрос? — В таком случае я оставлю за собой право на него не отвечать, если посчитаю его неуместным. — Разумеется, — согласился наследник, встречаясь взглядами со второй невесткой, которая расслабленно, даже сказать, равнодушно ожидала вопроса. Правда, все ее эмоции запечатлелись не на лице, а в глазах: подобно кошке, женщина ожидала подвоха, своей напускной маской безразличия стараясь показать, что это не так. — Айше Султан — с ней перемирие или временное затишье? — Славянка фыркнула, и на ее губах появилась ироническая улыбка, а взгляд устремился вперед. — Нет ни склок, ни шума, и Валиде не жалуется. Гарем почти-что оставлен на произвол, можно делать все, что вздумается, главное помнить о глазах и ушах вокруг. — Баш-Хасеки такая же мать наследника, как и я сама, она дольше прожила в гареме, имеет титул важнее, да и к тому же, не лишена сострадания — я ее уважаю за это, хоть и совсем не жалую. Наше перемирие заключено ради спокойствия Мурада Хана, Валиде и крепких родственных уз детей, ибо они не причастны к нашим недомолвкам. Некоторое время они следовали по усыпанной щебнем дорожке молча, наслаждаясь щебетом птиц и вихрем собственных мыслей. Со стороны можно было подумать, что они старые знакомые, которые много лет не виделись и вот при встрече теперь не знают о чем можно вести беседы, чувствуя себя при этом спокойно, однако такое мнение ошибочно. Вскоре, почувствовав довольно-таки сильный порыв тошноты, султанская канарейка поспешила откланяться, скрываясь в величавых стенах Топкапы, сопровождаемая взглядом Баязида, который, казалось, ничего не выражал. Мужчина продолжил свою прогулку в одиночестве, однако также недолго: что-то грело во дворец, что-то очень нехорошее, и это чувствовалось всеми фибрами души, в которой еще теплилась надежда.       В просторных покоях второй Хасеки присутствовало всего трое: она сама, лекарша и верная прислужница Мелисс. Канарейка падишаха лежа в постели и согнув ноги в коленях ждала, пока неприятная процедура осмотра, наконец, подойдет к концу и лекарка скажет, что с ней происходит — впрочем, она догадывалась, чему была причина ее недомогания. — Султанша, поздравляю, — как только женщина вытерла руки, предварительно вымыв их в тазике с водой, она молвила. — Вы в положении — иншалла ребеночек родится здоровеньким. — Иншалла, хатун, о, иншалла, — просияла Мелисс, переводя радостный взгляд на свою хозяйку. — Госпожа, поздравляю Вас! Мне сообщить Хаджи-аге? Афитаб Джейдахан Султан чувствовала себя противоречиво: с одной стороны, она была рада тому, что подарит любимому еще одного ребенка, а с другой стороны ее одолевал страх, который она не могла понять. — Нет, сейчас не время, Мелисс. Сейчас не время. — Женщина-врач получив мешочек золотых за осмотр и молчание о положении славянской Хасеки, ушла, а сицилийка Мелисс, непонимающе глядя на покровительницу, стояла рядом, пока ясноликая о чем-то размышляла, наконец нарушив тяжелое молчание. — Дай Аллах, это не шехзаде. — Госпожа?.. — Хлопнула ресницами прислужница, и ее губы слегка приоткрылись. — Я Вас не понимаю: коли родится шехзаде, будет такая радость! — Иншалла это будет девочка — девочкам можно не боятся, что к ним ночью пришлют палачей, дабы отобрать жизнь. Я буду рада любому ребенку, кем бы он ни был, буду любить его так сильно, как только мать любит свое дитя, но…. Пусть это будет девочка, как же я надеюсь, что это будет… Девочка. — Русинка печально взглянула на вид, открывающийся из окна: там, на полусухой ветке высокого старого-старого дерева, сидела пара воронов. Черные птицы наблюдали за тем, что происходит в султанском парке в ожидании того, что им будет чем поживиться.       Через несколько дней в резиденцию прибыл гонец из дворца Атике Султан: златовласая госпожа овдовела утром, когда палило знойное летнее солнце, а лицо обдувал жаркий ветерок. В этот же день все жители дворца облачились в черные одежды, а последние известия облетели столицу, вскоре выйдя и за ее пределы. Недоумевали все: здоровый, крепкий паша внезапно скончался от неизвестной болезни, ну надо же случится такому? На все воля Всевышнего. Кесем Султан так же получила несколько личное послание, касающееся ее дочери: младая вдова после пробуждения от обморока несла несвязный бред, упоминала имя покойного мужа, чего-то опасаясь — сошла с ума! После очнулась ненадолго и молча, как будто ничего не случилось, сидела в своих покоях, занявшись вышивкой, узоры которой были далеко не радужными. Последующие строки гречанка уже не читала, сжегши письмо и лично отправившись к Бурназ Атике Султан — сердце разрывалось за дочку и за те мучения, которые та проходит. А ведь она еще так молода и свежа, как роза, которую теперь окутывал траурный наряд. Мрачные стены дворца у Ипподрома уже привыкли к случающимся в них несчастьям, посему, каменные стены, исполняющие роль стражи, хладнокровно и неизменно продолжали стоять, не поменяв даже оттенок падающей на них тени от ветвей деревьев. Луноликая султанша в сопровождении только двух верных своих прислужниц торопливо следовала по двору, наблюдая за тем, как жизнь снова постепенно покидала эти места — совсем скоро здесь уже никого не будет, ведь нельзя же оставлять Бурназ здесь одну, да и слуги тоже уйдут, останется только парочка евнухов да стража. — Как она? — Спросила Валиде Султан, подходя к свите служанок, стоящей перед дверью спальни. — Госпожа велела нам ее не беспокоить и оставить одну, султанша. — Покорно отвечала одна из девушек, уперевшись глазами в каменный пол. Мать султана выдохнула, что-то под нос себе прошептав, после чего скрылась за входной дверью, а хатуньи продолжили стоять на своих местах, ожидая последующих приказаний. Атике лежала в постели в спиной к окну. Даже черное, как глубокая ночь, платье не могло омрачить ее красоту, даже наоборот, придавало некого трагизма и подчеркивало светлость волос да аристократичность черт. Молодая вдова не пошевелилась даже когда к ней вошла мать, продолжая лежать на боку и обнимать руками подушку — Аллах ведал, о чем она думает, но теперь и вам, и Махпейкер будет приоткрыта занавеса тайны. — Атике, моя красавица, — старшая женщина мягко опустилась рядом на постель, по-матерински проводя рукой по предплечью златовласой девушки, пытаясь привлечь на себя ее внимание. — Валиде, Вы пришли. — Она слегка приподнялась на руках, поворачиваясь заплаканным, побелевшим лицом к гречанке. — Ну конечно, дочка, как я могла не приехать? — В глазах госпожи Османов залегла глубокая печаль. Вздохнув, она продолжила. — Теперь ты свободна, как и хотела. Да простит Аллах мои слова, но все случилось даже лучше, чем могло быть: паша ушел сам… Атике?.. Внезапно для султанши, дочь падишаха засмеялась, а в ее безжизненных зеленых глазах появился безумный блеск. Смех был истерическим, пронизывал болью и от него становилось жутко. — Сам? Ха-ха-ха…. — Губы блондинки дрогнули. — Сам? — Повторила она. — Вы всегда меня недооценивали. Всегда! Луноликая встала, опустив руки вдоль тела и сжав кулаки так, что ногти больно упивались в ладони. Дочь продолжала посмеиваться. — Что ты такое говоришь? Что ты… — Закрутились шестерёнки, приводя цепочку в движение. Догадки, подозрения сами собой всплывали в голове, стараясь сложится в правильный пазл. — Что ты натворила? — Это ведь я убила его, из-за меня он умер. Его участь была предрешена, когда он сделал меня своею женой. А теперь… Ха-ха… — Замолчав и перестав хохотать, госпожа потухла, подобно свече, однако продолжала говорить, теперь уже мрачным тоном. — Теперь же я должна нести за свой грех наказание. — Да что ты говоришь такое?! Перестань нести чушь, побойся Аллаха! — Не хотела верить своим ушам Великая Валиде, прикрыв рот ладонью, но факты говорили сами за себя. — Я, убийца своего мужа, теперь ношу его ребенка. — Закончила сестра султана, кусая губы. — А я ведь пила травы, чтобы не забеременеть, но видно, что мне не удалось сбежать от участи, которую Всевышний уготовил. Ах нет, погодите-ка, это ведь брат пожелал, дабы я замуж вышла. Точнее сказать, его одалиска захотела избавиться от моего присутствия во дворце. Они сделали меня отравительницей. Кесем Султан слышала все, что говорила молодая вдова. Какой срам и кошмар! Было противно и больно слушать, да приходится, иначе кто узнает о случившемся на самом деле… Это принесет уйму негодования и проблем династии. — Ты сама стала той, кем стала. Не смей винить кого-либо, кроме себя самой. — Она по-другому взглянула на девушку, но даже строгий взгляд не мог скрыть беспокойство и печаль за судьбу своего ребенка. — Внимай: ты будешь молчать и никому, никогда не расскажешь о том, что совершила. Где нашла травницу свою, Хаджи-аге расскажешь — кто еще в этом участвовал? — Никто. — Хоть об этом подумала! С одними и теми же служанками ходила? — Согласный кивок. — Хаджи-аге скажешь и можешь быть уверенной, что больше не увидишь никого из них. — Атике поняла сразу, что будет с нежеланными свидетелями: немые наемники матери прервут их жизнь в ближайшие дни, если не часы. Брюнетка опустила взгляд на все еще плоский живот беременной, нахмурив брови. — Ребенку нужен отец, поэтому по истечению сорока дней, может чуть больше, выйдешь замуж снова. — Но… Нет! — Сразу оживившись, запротестовала султанская госпожа. — Замуж я не выйду никогда больше, а ребенок… От ребенка избавлюсь. Мне он сто лет не нужен. — Думай, о чем говоришь, бесстыжая. Тебе мало тех людей, которые по вине твоей распрощаются с жизнью? Хочешь теперь пролить кровь династии? — Повышенным тоном и четко выговаривая слова говорила старшая женщина. — Совершила проступок, теперь будь добра нести за него ответственность. Скажи спасибо, что не расскажу твоему брату-Государю об этом, иначе поверь, его наказание было бы куда менее милосердным, нежели замужество.       «Соучастники» преступления замолкли навсегда следующей же ночью, мирно спя в постели. Любое напоминание о том, что они когда-то существовали и такие представители человечества были — исчезли. Сестре падишаха оставалось лишь молча и послушно наблюдать за тем, как ее мать действует в своих и семьи интересах, скрывая страшную тайну смерти Коджа Кенана-паши, которого похоронили на территории мечети Айя-Софии со всеми положенными ему почестями. Златовласая, как ни странно, после похорон одна приходила к захоронению и в мыслях пыталась оправдать себя перед покойным, дабы облегчить муки совести. Больше она никогда не подходила к могиле Кенана, как и никто и никогда не узнает, как и из-за кого на самом деле он покинул мир живых и вернулся в объятия Господа. Теперь же за окном был вечер: солнце постепенно закатывалось за горизонт, день становился все меньше, а время для ночи, наоборот, увеличивалось. Младшая дочь покойного Повелителя, все в том же черном платье и вуали, держащейся за счет короны, следовала к правителю, как ей и велела регентша. Сейчас было не время спорить с матерью, ибо она была зла и мало ли, что она может еще придумать, а с новым замужеством, кандидат которого будет уже выбираться Мурадом, она сможет привыкнуть, наверное. А может он будет стар и умрет скоро, кто знает. — Брат, — пересекшись взглядами с Силахтаром-агой, который почтительно поклонился, одним выражением принося соболезнования, Бурназ Атике Султан взглянула на Хана Хазретлери, который сидел на диване, глядя на сестрицу. Хранитель покоев удалился, и тогда Государь произнес. — Атике, садись рядом. — Мужчина похлопал на место рядом с собой, и златовласая госпожа опустилась, сжимая руками подол мрачного наряда. — Как ты? Что говорят лекари? — Я… Полностью здорова, жизни ребенка ничто не будет угрожать, если я не буду переживать. — Она слабо, натянуто улыбнулась краешками губ. — Если ты хочешь что-нибудь или уехать отдохнуть в Эдирне, например, говори. Я сделаю все, что ты пожелаешь, красавица. — Мурад Хан мягко коснулся рукой щеки сестры, после чего обнял, стараясь этим сказать, что он поддержит любое ее решение. Это не могло не растрогать. — Спасибо, Мурад, мне приятно знать, что я могу положиться на тебя. — Ответила госпожа, мягко отстраняясь от брата-Повелителя. — Ребенку нужен отец и я… — Сглотнув, красавица-султанша едва заметно поджала губы, после чего продолжила. — Хочу снова выйти замуж — не сразу, не сейчас, после окончания траура, возможно даже чуть позже, но я хочу, чтобы ребенок родился, будучи в полной семье. — Я не понимаю тебя — твой ребенок ни в чем не будет нуждаться, даже если ты будешь не замужем. Или это тебя Валиде надоумила? — Нахмурился султан. — Нет, мама здесь не при чем. Я сама так решила и с твоего, брат, позволения, снова вступлю в брак. Хочу на сей раз довериться тебе с выбором паши, который войдет в нашу семью и который будет меня достойным. После еще недолгой беседы и ухода султанской дочери, Мурад Хан направился в сторону просторной веранды, которую освещали остатки солнечных лучей и факела, висящие на стене. На мягком диване, перед которым размещался круглый столик с тарелкой фруктов и кувшином шербета, сидела Афитаб — на ней красовалось платье, состоящее из нежно-розового низа, подчеркивающего округлый бюст и хрупкость рук за счет летящих свободных рукавов, и бардового кафтана, обшитого золотом и маленькими драгоценными камнями. На шее поблескивало ожерелье, в ушах — серьги, а русые волосы волнами спадали на спину и плечи. Девушка посмотрела на вошедшего мужчину, мило тому улыбнувшись, стараясь снять напряжение, которое так и витало вокруг него. — Канареечка, ясноликая моя госпожа, — он слабо улыбнулся в ответ, присаживаясь рядом и обнимая хрупкую женскую фигуру, стараясь забыться, почувствовав приятный родной запах волос и прикосновения рук. Гюрхан поцеловал шею и плечо Афитаб, немного отстраняясь, чтобы посмотреть в ее глаза: спокойные, влюбленные и обволакивающие. — Как же я скучаю, когда тебя нет рядом. — Я тоже скучаю по тебе, мой милый Мурад. — Пропела в ответ Джейдахан, переплетая их пальцы. — Как прошел твой день? Мне интересно знать все до мелочей. — Все, впрочем, как и обычно — почти ничего нового, — усмехнулся Повелитель, оставив поцелуй на женской руке. — Ты же знаешь, что можешь рассказать обо всем, что тебя беспокоит — быть может, в это время придет верная мысль, которую ты так искал. — Заметила канарейка, подсаживаясь немного ближе и закладывая под себя ноги, оставив обувь стоять на мраморном полу. — На днях я встретилась случайно с шехзаде Баязидом, мы славно поговорили и прогулялись по парку. И знаешь, мне тогда так захотелось, чтобы мы тоже могли хоть иногда прогуливаться или, предположим, ты бы научил меня ездить на лошади. — Желаешь, чтобы мы вместе покатались верхом? — Это было бы чудесно, конечно, хочу. Но только не сейчас — нельзя. — Отчего же нельзя? — Непонимающе посмотрел на любимую Хан Хазретлери, чуть крепче сжав ее пальцы. Она молчала, загадочно улыбаясь. После недолгого молчания, наложница взяла его руку, прикладывая к своему еще плоскому животу, наблюдая за тем, как меняются эмоции на лица султана. — Я жду ребенка. — Вымолвила она наконец, в одно мгновение оказываясь в крепких объятиях Гюрхана, сердце которого бешено забилось, а светлые чувства менялись одна за другой, оставляя мужчину чувствовать себя растерянным. — Ты всегда приносишь хорошие вести в плохие времена, осветляя темную комнату, в которой я порой закрываю сам себя. — Проговорил мужчина, осыпая поцелуями любимую Хасеки Султан. Всего через пару мгновений, Афитаб уже не сидела, а лежала на груди повелителя, и его руки покоились на ее животе, а подбородок время от времени упирался в макушку. Султанша, как и в прошлый раз, упросила возлюбленного пока не говорить о радостной вести, обусловив это тем, что с их стороны будет кощунством по отношению к молодой вдове и ее горю. Лучше подождать немного, когда все уляжется. — Мурад, ты поверил тому, что сказала Атике Султан? — Нарушила комфортное молчание девушка, слегка обернувшись в сторону падишаха. — Ни единому слову, — коротко произнес в ответ мужчина, оставив легкий поцелуй в области виска ясноликой. — И что ты собираешься делать? Неужели выполнишь просьбу? — Да. — Наложница привстала, чтобы заглянуть в глаза своему Повелителю и понять, что им движет. — Она уже не маленькая девочка, и если решила прислушаться к матери, то так тому и быть. Хоть Атике моя младшая сестра, я не могу вечно оберегать ее от всего и просить передумать — хотела бы, отказалась и рассказала бы мне, я бы поддержал ее решение. — Возможно, ты и прав. — Несколько неопределенно ответила она, поведя плечами. — Не думал, кто станет ей хорошим мужем? — Я прав, и ты это знаешь. — В ответ на слова правителя одалиска лишь закатила глаза, возвращаясь в прежнее свое положение, возвращая и мужские руки на свой живот. Мурад Хан заулыбался и из его губ вырвался смешок. — Ты Халиля-пашу предлагала, подумаю на счет него. Что тебя еще интересует? — Шехзаде Касым — что ты решил с тем, чтобы назначить его губернатором одного из санджаков? — Не находишь, что ты шибко печешься о моих братьях? — Заметил властелин, чуть сильнее прижав к себе славянскую одалиску. — Я лишь хочу, чтобы ты немного снял груза со своих плеч. — Она вновь повернулась к любимому мужчине и переведя взгляд с его глаз на губы и наоборот, куснулась устами сначала щеки, а потом губ, заманивая в глубокий поцелуй, а в последствии самостоятельно и разрывая его, немного отстраняясь и все также близко находясь от лица Повелителя. — Та-ак, что ты надумал?.. Представитель Аллаха на земле вновь широко ухмыльнулся, обнажая ряды светлых зубов, и из его губ вырвался смех — искренний, свободный. Постепенно сдерживая веселье, но продолжая посмеиваться, он оставил короткий поцелуй на лбу своей Хасеки, любуясь ее глазами. — Быстро же ты изучила, как выудить из меня желаемое, Афитаб. — Нет, для этого понадобилось очень много наблюдений и времени. К тому же, я больше чем уверена, что моей в том заслуги нет — ты просто очень сильно меня любишь, в этом весь секрет. Султан помолчал-помолчал, приобнял девицу, тешась ее словами да присутствием рядом, а после молвил. — На радость Касыма — пусть тебя благодарит за это — отправиться в санджак. В Конью отправиться, завтра будет вынесен приказ на собрании дивана. Я вот только думаю, кого из пашей с ним отправить, дабы наставляли да приглядывали от моего имени, а не от Валиде. Что думаешь? — Намекающе поинтересовался правитель, и икинджи-кадын отвела взгляд, как бы говоря: «А что я? Я ничего». — Не отводи взгляд, не увиливай от ответа, лукавая. — Мужчина нежно коснулся девичьего подбородка, поворачивая ее лицо так, чтобы зеленые, как летние леса глаза смотрели на него. — Кого посчитаешь нужным, того и назначай, — невинно ответила барышня, наблюдая за тем, как насмешливая ирония пробегает на мужском лице. — Того, в ком ты будешь уверен и того, кто сможет стать… Другом для шехзаде, при этом оставаясь тебе верным. Например, этим человеком может быть Абаза Мехмед-паша. — Обоснуй. — Он ненамного старше шехзаде, имеет опыт в управлении, его жалует Валиде Султан да и ты не недоволен его службой государству, разве нет? — Смотри, будешь своего пашу нахваливать перед султаном, зазнается. Быть под рукой правителя также выгодно, сколь и опасно — вспомнить того же Великого визиря Ибрагима-пашу. — «Мой паша»? — Рассмеялась Афитаб Фарзин Султан. — Я отлично осведомлен о том, что время от времени с некоторыми представителями дивана и не только ты видишься или ведешь переписку, ясноликая. — Она выжидающе замерла, не зная, что ответить на такое заявление. Мурад Хан провел рукой по хребту второй Хасеки, прикасаясь губами к ее шее и ключицам, щекоча нежную кожу дыханием и щетиной. — Веди на здоровье. — Как ты догадался? — Клипнула глазами канарейка падишаха. — Я падишах, я сын своей матери — мне положено ведать обо всем, что твориться на моих землях и в моем дворце. Да и догадаться не трудно, что рано или поздно ты бы заинтересовалась политикой, и в этой красивой сообразительной головке появятся весьма занятные мысли. — И ты не против? — Был бы против, ты бы прекратила лезть в государственные дела? — М-м-м, нет. — В таком случае мне остается лишь просить, чтобы ты с умом и пониманием последствий действовала. — Пожал плечами Гюрхан, вновь выпрямляясь на подушках. — Я полностью тебе доверяю. Джейдахан ничего не отвечая, прислонилась к халифу, обнимая — как бы оправдать и не потерять его любовь и доверие. Она не выдержит этого. — Ты сильно устала за день? — Неожиданно поинтересовался Мурад Хан Хазретлери. — Нет. — Отрицательно качнула головой красавица-одалиска. — А что? — Я давно не слышал твоего чудесного пения и игры. — Произнес в ответ мужчина, поглядывая на мать своего шехзаде, которая, довольно улыбнувшись, взглянула на него из-под веера длинных ресниц. — Тогда вели принести арфу, я с удовольствием исполню твое желание.       Шехзаде Касым Хазретлери был назначен наместником Коньи следующим же днем, и таково решение было одобрено государственными деятелями с распростертыми объятиями, как и Валиде-регентом, которая пусть и согласилась с решением сына-Повелителя, однако не совсем понимала, почему тот решился на сей шаг — лев растет с каждым днем, что видно по его поступкам. Касым, после услышанного на собрании, не мог не порадоваться за себя и только о том и думал, что совсем скоро сможет стать самостоятельным. Вот только, подозревает ли он о том, что его управление санджаком будет далеко не самым спокойным, и грозовые тучи не раз станут сгущаться над его дворцом?..