Сказка под звёздным небом

      Кёджуро Ренгоку влюбился в Мэй с первого взгляда.       Услышав её голос и встретив тёплый взгляд, он утонул в бездонной глубине её сияющих глаз. В тот миг он понял, что больше не мог думать ни о ком другом. Это чувство накрыло его неожиданно, словно весенний ветер: необъяснимо и безнадёжно. Мэй Кавасаки стала для него неизбежностью, от которой не было спасения.       Когда Кёджуро устраивался на новую работу, он твёрдо решил держаться в стороне от новых знакомств. Несмотря на свою доброжелательную и открытую натуру, Ренгоку имел ясную цель: заработать на дорогостоящее лечение матери и как можно скорее вернуться домой. Оставаться в родных краях было бы проще, но подходящей должности, чтобы покрыть все расходы, там не было. Поэтому на новом месте историк ощущал себя временным гостем, человеком с простым, но строгим планом. Он сознательно избегал новых связей, понимая, что они могли стать обременительными. Жизнь шла по намеченному пути — чётко и без отклонений.       Но всё изменилось, когда в его жизни появилась Мэй.       Кёджуро не мог понять, чем именно она пленила его сердце. Возможно, это была её неторопливая, созерцательная походка, резко контрастирующая с городской суетой. Или тот особенный взгляд, которым Кавасаки умела озарять каждое мгновение волшебным сиянием. Пока другие, охваченные лихорадочным стремлением, мчались вперёд, преследуя призрачные цели, Мэй замирала, запрокидывала голову и смотрела на звёзды, погружаясь в танец вселенной.       Кавасаки и сама была для него звездой, притягивающей измученного путника к спасительному берегу. Она не ослепляла, как палящее солнце, но озаряла его путь мягким светом, вселяя надежду и веру в будущее. В её присутствии мир обретал смысл, а сердце наполнялось тихой радостью. Но стоило Кёджуро протянуть руку, чтобы коснуться этой звезды, как она ускользала, становясь неприступной, как мечта.       Сначала Кёджуро наивно верил, что в её сердце есть для него место. Мэй, казалось, тянулась к нему, отвечая на его чувства, и это пробуждало в его сердце робкую надежду на взаимность. Но всё изменилось в одно мгновение — нежный рассвет сменился холодными, безмолвными сумерками. Отношение Кавасаки стало отчуждённым, её лёгкость сменилась скрытностью, а взгляд, некогда полный тепла, избегал его. Она стала сторониться Ренгоку, словно его присутствие вызывало в ней тревогу или, возможно, даже отвращение.       Кёджуро терзался вопросами, пытаясь понять, что произошло. На мгновение его мысли полностью захватила Мэй. Почему она изменилась? С другими Кавасаки оставалась приветливой, а рядом с ним словно возводила невидимую стену. Он снова и снова пытался пробиться сквозь этот ледяной барьер, разжечь между ними искру тепла, но каждый раз натыкался на её холод и отчуждённость.       Сердце разрывалось от множества вопросов, жажда узнать правду была невыносима, но он не мог позволить себе навязываться. Кёджуро боялся, что любые попытки сблизиться лишь оттолкнут её ещё больше. С каждым шагом к Кавасаки он всё яснее понимал, что, возможно, только усугублял ситуацию. Чем ближе он становился, тем дальше она уходила. И потому, уступив тяжести собственных чувств, Ренгоку начал медленно, но неизбежно отступать, оставив Мэй и своё разбитое сердце на расстоянии.       Знала ли Мэй, насколько была прекрасна? Каждое её движение, каждая черта характера находили отклик в его душе. Как нежно она ухаживала за цветами в школьном саду, как терпеливо помогала детям постигать азы рисования. Как её волосы переливались на свету, украшенные простой, но милой заколкой, а губы блестели, делая её улыбку особенно заразительной. И как она смеялась, думая, что никто не видел — так искренне, по-детски. Всё это… Всё в ней было притягательным.       Ренгоку никогда бы не поверил, что кто-то сможет так глубоко проникнуть в его душу. До этого момента он не знал, что такое любовь и не позволял себе подобной слабости. Ни одна из множества женщин, встреченных на его жизненном пути, не вызывала того трепета, который внезапно ворвался в его жизнь с появлением Кавасаки. Кёджуро был уверен, что Мэй так и останется недосягаемой, как звезда, сияющая высоко в небесах — очаровательная, но невероятно далёкая.       Однако одна случайность навсегда перевернула его мир с ног на голову.       Тот вечер навеки остался в его памяти…       Ренгоку брёл вдоль коридора школы, погружённый в свои раздумья. Тогда он собирался с духом перед тем, как объявить коллегам о своём уходе. Всё уже было решено с руководством, оставалось только попрощаться с коллективом, закрыть рабочие задачи и поскорее вернуться к семье. Кёджуро уже собирался войти в учительскую, когда знакомые голоса — Мэй и её подруги Мицури — привлекли его внимание. Неуловимое предчувствие остановило историка у порога. И не зря: услышанные слова потрясли его до глубины души.       — Ты ведь любишь Ренгоку? — неожиданно прозвучал вопрос Мицури.       Секунда тянулась за секундой, словно вечность, и Кёджуро, прильнув к двери учительской, слушал с колотящимся сердцем, ожидая долгожданного ответа. Больше всего он боялся узнать, что Мэй его ненавидела — всё, что угодно, даже равнодушие, но только не ненависть…       — Да, люблю, — прозвучал твёрдый, решительный ответ Мэй, разрушив последние сомнения.       В тот миг всё в голове Кёджуро встало на свои места. Подслушивать было некрасиво, но в тот миг это казалось неизбежным и даже необходимым. Историк замер, затаив дыхание, а затем тихо развернулся и пошёл прочь, с глуповатой улыбкой на лице и огнём надежды в груди. Господи, всё оказалось взаимно. Взаимно! Мэй любила его. Кёджуро хотелось закричать от счастья. Вероятно, она просто смущалась, и он ошибочно воспринял это как отторжение. Но это было не важно — главное, что Ренгоку был любим.       В то время историк понял, что больше медлить нельзя. Требовалось действовать, но с величайшей осторожностью — шаг за шагом. Его признание не должно было быть поспешным, чтобы не спугнуть Мэй. Нужно было постепенно сблизиться, чтобы Кавасаки привыкла к его присутствию и не смущалась. Однако промедление было недопустимо. Поэтому Кёджуро начал с малого: предложил ей зонт в дождливый день и с этого момента стал понемногу сокращать дистанцию — в своём собственном темпе, чтобы не упустить Кавасаки. Ведь никого другого рядом с собой он не видел и даже представить не мог.       Единственной девушкой, в которой он нуждался, была Мэй.       Судьба, казалось, благоволила Ренгоку. Всё складывалось так удачно, что это походило на прекрасную сказку — Кёджуро словно погружался в атмосферу, похожую на сон наяву. Мэй всё ещё не спешила легко открываться, и её осторожность порой вызывала у него лёгкую тревогу. В такие моменты он старался ненавязчиво подтолкнуть их общение к новому уровню близости. Ему хотелось создать как можно больше тёплых, трогательных воспоминаний — маленьких, но значимых моментов, которые останутся в их сердцах.       И, возможно, однажды Кёджуро сможет нежно взять её за руку и признаться, выплеснув все свои чувства. В такие моменты воображение Ренгоку рисовало идеальную картину: звёздное небо, романтический ужин на террасе с потрясающим видом, её удивлённый взгляд, полный восторга, и он, собравшись с духом, произносит признание, которое долго томилось в его сердце.       У него был продуманный план — план сближения, который развивался в своём ритме, чтобы завершиться долгожданным признанием. Конечно, возникали вопросы: остаться в этом городе или уехать, забрав Мэй с собой. Но ответы должны были прийти по мере их сближения. Главное — завоевать её расположение, и в этом Кёджуро, казалось, преуспевал.       В его мечтах всё выглядело так просто и идеально, словно в сказке. Он и представить не мог, что реальность с её жестокой иронией может преподнести неожиданные сюрпризы. И они не заставили себя ждать. Кто бы мог подумать, что уже в эти выходные, во время школьной поездки, его тщательно выстроенные планы рухнут, словно хрустальные замки?       И, как ни странно, причиной этому станет Мэй.

⋇⋆✦⋆⋇

      Автобус плавно покачивался на дороге, убаюкивая пассажиров утренней сонливостью, прокладывая путь сквозь вереницу лесов и полей, окутанных дымкой тумана. За окном медленно проплывал размытый пейзаж, словно картина, написанная акварелью. В салоне витал тёплый воздух, наполненный сонным дыханием дремавших школьников и приглушённым воркованием учителей, которые, в отличие от своих подопечных, были полны бодрости и энтузиазма.       — Ренгоку-сан, а вы слышали историю о медведе, который наводил ужас на всю страну? — внезапно произнесла Мицури.       Кёджуро, сидевший впереди, обернулся, слегка выглянув из-за спинки сиденья. Его золотые волосы, свободно струящиеся по плечам, засияли в утреннем свете, а на лице появилась широкая, лучезарная улыбка. В его глазах вспыхнули озорные искорки, когда он встретился взглядом с Мицури, а затем медленно перевёл взор на Мэй. Та, поймав его взгляд, зарделась лёгким румянцем и робко улыбнулась.       — Нет, я ничего не слышал! — ответил Кёджуро с заразительным смехом.       Мэй отвернулась, смущённо разгладив складку на платье, и вновь устремила взгляд в окно, наблюдая, как стремительно проносились пейзажи. Ещё недавно ей и в голову не приходило, что она сможет так легко и непринуждённо общаться с Кёджуро, а сейчас они переписывались каждый день, словно старые друзья. Теперь стало обыденностью желать друг другу хорошего дня, спрашивать, удалось ли пообедать, каково настроение и, в завершение, желать добрых снов. Удивительно, но Кёджуро оказался жаворонком, в то время как Мэй была ярой совой. Он всегда поражался её привычке поздно ложиться спать, а она удивлялась его ранним пробуждениям.       — Тогда слушайте, — начала Мицури, наклонившись ближе и понизив голос до интригующего шёпота, — семьдесят лет назад в этих лесах жил ужасный медведь по имени Чёрный Шторм. Он вселял страх в окрестные деревни, нападая по ночам. Его глаза светились багровым огнём, а рёв был таким громким, что слышен был за многие километры — словно сама земля стонала. В конце концов, местные жители смогли его одолеть, но перед исчезновением зверь проклял эту землю и поклялся вернуться… И вот недавно старожилы начали замечать странные вещи. Говорят, время настало, и Чёрный Шторм уже близок…       Мицури драматично замолчала, взглянув на слушателей с блеском в глазах. Повисла короткая, но ощутимая пауза, нарушаемая лишь шумом колёс. Кёджуро, не выдержав, громко расхохотался, и его смех был столь заразителен, что даже Мэй невольно улыбнулась.       — Не надо пугать Мэй! — с весёлым укором произнёс он, переведя взгляд на Кавасаки.       — А я и не напугана! — поспешно возразила она.       — Зря-зря, бойтесь, возвращение медведя уже не за горами, — с драматическим вздохом продолжила Мицури, театрально сложив руки на груди и покачав головой.       — Это всего лишь сказка для непослушных детей, — прозвучал ровный голос Обаная, сидевшего рядом с Кёджуро. Учитель химии оставался невозмутимым, как всегда, но в его взгляде сквозили недовольство и лёгкий скепсис.       — Вот и нет! — с неожиданным пылом вмешалась Канаэ, учительница биологии, из соседнего ряда. — Я слышала, что это правда! Мой дедушка рассказывал, что сам видел медведя в юности…       — Фантазии и выдумки… — пробурчал Игуро.       — Нет! — настойчиво воскликнула Канроджи, с возмущением хлопнув ладонью по сиденью.       Разговор неожиданно перерос в оживлённый спор. Канаэ с жаром защищала свою версию истории, в то время как Обанай, оставаясь невозмутимым, логично опровергал каждый её аргумент. Кёджуро, заразительно смеясь, подначивал обоих, вставляя свои комментарии. Даже Санеми, сидевший чуть в стороне, не удержался и хмыкнул, пробормотав что-то о глупости деревенских легенд. Мэй слушала их с улыбкой, иногда вставляя свои реплики и украдкой наблюдая за Ренгоку. Вокруг царила атмосфера тёплой, почти семейной беседы, наполненной лёгкостью и искренним весельем.       Не заметив, как её веки начали тяжело смыкаться, Кавасаки облокотилась о спинку сиденья. Слова учителей постепенно превратились в далёкий, успокаивающий шум. Она закрыла глаза, позволяя себе немного отдохнуть. Впереди её ждал целый день, полный приключений, и Мэй знала: эта поездка обещала быть по-настоящему особенной.

⋇⋆✦⋆⋇

      Мэй пробудилась от мягкого, почти невесомого прикосновения к плечу. Сквозь пелену сна она медленно открыла глаза и увидела перед собой Кёджуро. Он сидел рядом, на месте, где раньше была Мицури, и смотрел на неё с той самой добродушной улыбкой, которую Кавасаки так любила. Свет дневного солнца, пробиваясь сквозь окна автобуса, окутывал фигуру историка золотым ореолом, подчёркивая его неизменное спокойствие и внутреннюю теплоту.       — Мы уже приехали. Просыпайся, Мэй.       Она огляделась, сонно потирая глаза. Тихий автобус был пуст — остальные уже давно вышли на улицу, оставив её наедине с Ренгоку и тишиной, нарушаемой лишь отдалёнными звуками природы за окнами.       — И правда, — прошептала она слегка растерянно.       Мэй только сейчас заметила, что была закутана в большую мужскую кожаную куртку. Плотная ткань хранила тепло и едва уловимый аромат, который она сразу узнала — это была куртка Кёджуро. Она невольно вздохнула, проведя пальцами по её краю, и сладко зевнула. Когда он успел её укрыть? Возможно, это была идея Мицури — наверняка подруга хихикала себе под нос, наблюдая за этими «нежностями».       «А ведь я так и не рассказала ей, что уже общаюсь с Кёджуро… Даже не представляю, когда осмелюсь это сделать… Мицури меня убьёт», — мысленно усмехнулась Мэй.       Подавив нарастающее смущение, учительница ИЗО начала приподниматься. Кёджуро, заметив её неуверенные движения, тут же поднялся сам, быстрым движением подхватил её дорожную сумку и кивком головы дал понять, чтобы она даже не думала снимать его куртку.       — Она тяжёлая… — пробормотала неловко Мэй, бросив взгляд на сумку.       Кёджуро широко улыбнулся.       — Это не так! Пойдём скорее, не хватало ещё пропустить обед.       Когда они вышли из автобуса, историк протянул Мэй руку, предлагая помощь. Она немного колебалась, но в итоге вложила свою ладонь в его и кивнула в знак благодарности. Частое общение с Кёджуро благотворно влияло на Кавасаки — с каждым днём учительница ИЗО обретала всё больше уверенности рядом с ним.       Оглянувшись, Мэй восхищённо вдохнула полной грудью, и её глаза засияли неподдельным восторгом. Перед ними раскинулась изумительная гостиница: деревянные фасады, крыши с изящными изгибами и бумажные фонари, нежно покачивающиеся на лёгком ветру. Здание, выполненное в лучших традициях Японии, гармонично растворялось в окружающем пейзаже — зелёные холмы, пронзительно синее небо и яркое солнце, которое, казалось, благословляло этот день на удачу.       Шли они тихо, не нарушая безмолвия, мягко ступая по дорожке из серого камня. В воздухе витал едва уловимый аромат хвои и свежескошенной травы. Проведя пальцами по волосам, учительница ИЗО с удивлением наткнулась на тонкую, аккуратную косичку.       «Неужели это дело рук Мицури?» — мелькнула мысль в голове Мэй, и она не заметила, как её жест привлёк внимание историка. Увидев косичку, он лукаво улыбнулся.       Когда они подошли к стойке регистрации, Кёджуро всё так же уверенно держал сумку Кавасаки, не обращая внимания на её смущённые попытки возразить. Только у двери её комнаты, после оформления, он вернул Мэй вещи. И тут же предложил отправиться на обед, на что учительница ИЗО ответила утвердительным кивком.       В обеденном зале царила оживлённая атмосфера. За низкими столиками расположились ученики и учителя, а в воздухе витали аппетитные ароматы риса, овощей и свежего мисо-супа. Мэй, закутанная в тёплую куртку Кёджуро, не могла удержаться от улыбки, наблюдая за этой безмятежной сценой. Вошедшие остались почти незамеченными: общий гул голосов, мелодичный звон мисок и мягкий стук палочек создавали атмосферу оживлённого пиршества. Однако несколько внимательных взглядов всё же отметили их появление. Канаэ, сидящая неподалёку, подняла взор, в котором сверкнула заговорщицкая искорка, и игриво подмигнула Мэй. Мицури, сидя рядом, слегка прищурилась и похлопала ладонью по месту рядом с собой, и её голос, полный притворного негодования, прозвучал громче остальных:       — Идите скорее, пока всё не съели!       Кавасаки опустила взгляд, чтобы скрыть смущение, и тихо последовала за Кёджуро к коллегам. Пара села рядом, почти одновременно погружаясь на мягкие подушки. Аппетит проснулся мгновенно: они с удовольствием предались трапезе, наслаждаясь теплом и ароматами блюд. Слева от Мэй уютно устроилась Мицури, а справа от Кёджуро — Канаэ.       Мэй наивно понадеялась насладиться обедом без приключений, но Канаэ с озорной улыбкой неожиданно заметила:       — Ренгоку-сан с таким аппетитом ест… Его жене придётся много готовить. Очень много.       Она произнесла это совершенно невинно, но косой взгляд, брошенный на Мэй, говорил о другом. Кавасаки вздрогнула, замерев с палочками в руке. Её сердце на мгновение остановилось, а затем забилось вдвое быстрее. Неужели Канаэ заметила их близкую связь? Или, что ещё хуже, догадывалась о её чувствах? Это было бы катастрофой. Однако Кёджуро и бровью не повёл, продолжая трапезу с таким аппетитом, будто его совсем не смущала коварная подоплёка коллеги. Напротив, он ответил без колебаний, громко и уверенно:       — Я сам буду готовить!       Мэй, пытаясь незаметно прийти в себя, вдруг выпалила, не подумав:       — Ты умеешь готовить? Ты не говорил…       В ту же секунду она поняла, что сказала лишнего. Мицури и Канаэ обменялись многозначительными взглядами, полными откровенного любопытства. Щёки Мэй мгновенно вспыхнули алым, и взгляд отчаянно метнулся к тарелке. Что же она наделала? Кавасаки не только заговорила с Кёджуро при всех неформально, но и выдала факт их общения… Теперь ей не избежать вопросов от Мицури…       Кёджуро, как всегда, оставался невозмутимым. Он поднял голову, и его глаза, полные искренней доброжелательности, засветились ещё ярче.       — Забыл рассказать! Я обязательно приготовлю тебе много всего вкусного.       Его слова были настолько прямолинейны, что на мгновение замерла не только Мэй, но и две учительницы по обе стороны. Мицури тут же расплылась в хитрой улыбке, и учительница ИЗО уже могла представить, как долго подколы Канроджи будут преследовать её.       — Я… эм… — попыталась было что-то сказать Мэй, но слова не находились. Она беспомощно сжала палочки в руке, краснея до самых корней волос.       — Ох, Ренгоку-сан! — воскликнула Канаэ, смеясь, и перевела взгляд на Кавасаки, в глазах которой мелькнула паника. — Кажется, вы кого-то здесь смутили!       — Вы такой милый! — добавила Мицури.       Мэй пискнула, как мышонок, и уткнулась в свою тарелку, решительно сосредоточившись на еде, хотя каждый нерв её тела пылал от стыда и смущения. Она краем глаза заметила, как Кёджуро, довольный и невозмутимый, продолжал есть, словно вовсе не осознавал, что оставил её под прицелом внимания двух самых коварных особ в учительской компании.

⋇⋆✦⋆⋇

      Мэй тихо вздохнула, закрыв за собой дверь гостиницы. Всё, что произошло за последние часы, казалось изнурительным марафоном. Девушки, словно репейник, прилипли к ней после посещения горячих источников, осыпав Кавасаки бесконечными вопросами. Мицури и Канаэ, будто сговорившись, не унимались, стремясь прорвать её оборону. Но Мэй, словно закалённый боец, стойко выдержала их натиск, не позволив любопытным коллегам проникнуть в тайны её личной жизни. День пролетел незаметно, и теперь, когда он подошёл к концу, а от посещения горячих источников осталось лишь лёгкое тепло на коже, учительница ИЗО жаждала уединения. Ей хотелось поскорее вдохнуть свежий воздух и позволить себе небольшую передышку.       Ночь была удивительно ясной. Звёзды, словно россыпь драгоценных камней, сияли в бархатной тьме, и их мерцание маленькими искрами отражалось в глазах Мэй. Свежий воздух был наполнен ароматом трав и прошедшего дождя, а каменная дорожка, по которой она шла, укрывалась тенями деревьев, мягко колыхавшихся от лёгкого ветерка. Кавасаки двигалась медленно, наслаждаясь окружающей красотой и боясь разрушить это хрупкое, умиротворённое мгновение.       Её волосы, ещё слегка влажные после горячего источника, мягкими волнами струились по плечам, а на щеках играл нежный румянец. Мэй была благодарна темноте — она скрывала её беспокойные мысли и внезапные улыбки, возникавшие при воспоминаниях о Кёджуро. А мыслей было много — ведь после этой поездки Кёджуро уволится. Вот и всё. Но не для их общения. Ведь они больше не были чужими друг другу. За эти несчастные несколько недель утекло слишком много воды. Впредь Мэй ни за что не упустит своё счастье, хотя внутренняя неуверенность иногда её подводила. Да и в памяти вновь и вновь всплывали все слова Мицури, наполняя её решимостью. Отныне учительница ИЗО не хотела жалеть о несделанном и потом горько рыдать в подушку.       «Однако это злополучное групповое свидание не даёт мне покоя… Я так у него и не спросила!»       Вскоре она уловила тихие шаги. Звук был мягким, но достаточно отчётливым, чтобы заставить Кавасаки обернуться. В темноте, под звёздным небом, она едва различила знакомый силуэт.       — Канаэ?       Учительница биологии бесшумно подошла. Её движения были плавными, как у тени, а улыбка — неизменно светла и добра, словно луч солнца, пробивающийся сквозь утренний туман.       — Почему ты гуляешь здесь одна? — задала вопрос Кочо.       — Я могла бы спросить у тебя то же самое, — ответила Мэй, улыбнувшись уголками губ.       Канаэ слегка наклонила голову, пристально вглядываясь в лицо учительницы ИЗО. Лёгкий ветерок взъерошил её длинные волосы, и те затанцевали вокруг хрупких плеч, придавая ей почти неземной облик.       — Знаешь, ты изменилась, Мэй.       В глазах Кавасаки вспыхнуло неподдельное удивление, смешанное с любопытством.       — Почему ты так решила?       Канаэ, улыбаясь, протянула руку к небу.       — Раньше ты была словно затерянный свет. Мягкий, едва заметный, неуловимый. Ты пряталась глубоко в тени, не позволяя никому увидеть себя, — она замолчала на мгновение, затем добавила с восхищённой нежностью: — Но теперь всё иначе: ты вышла из мрака и сияешь всё ярче, так, что невозможно отвести взгляд.       Учительница ИЗО застыла, пытаясь осмыслить услышанное. Слова Канаэ были полны искренности и неподдельного тепла, словно Кочо заглянула в самую душу Мэй и нежно коснулась её сокровенных чувств. Её взгляд был пронзительным и глубоким, как будто все переживания Кавасаки были ей давно понятны.       — Правда? — тихо прошептала Мэй.       Канаэ ответила ей взглядом — весёлым, полным ласковой поддержки. В её спокойной улыбке было что-то почти материнское, ободряющее и успокаивающее.       — Конечно, правда, — с мягкой улыбкой произнесла она. — Ты слишком долго прятала себя, Мэй. Но теперь ты раскрываешься, как цветок. И это чудесно. Ты прекрасна.       Как удивительно — Мэй впервые удалось столь откровенно поговорить с Кочо. Их пути раньше почти не пересекались, словно они обитали в совершенно разных мирах: невероятная Канаэ и Мэй. Просто Мэй… И вот теперь, когда они беседовали так непринуждённо, это казалось настоящим чудом. Кто бы мог подумать… яркая Канаэ, оказывается, всегда замечала Кавасаки.       Учительница ИЗО почувствовала, как по её щекам пробежал жар. Она опустила голову, пряча взгляд, а в уголках её губ дрогнула искренняя улыбка. Слова Канаэ проникли так глубоко, что их тяжесть и лёгкость одновременно не давали ей дышать свободно.       — Если это так, то я боюсь, — едва слышно прошептала Мэй. — Боюсь, что однажды этот свет угаснет…       Канаэ приблизилась, и если бы кто-то наблюдал за ними со стороны, то наверняка подумал бы, что это две нимфы, сошедшие с небес, купающиеся в лунном свете. Обе были по-своему прекрасны. И лишь Мэй не осознавала своей особенной прелести.       — Свет не угасает, пока ты его бережёшь. Пусть он иногда тускнеет, но всегда останется с тобой, пока ты полна решимости. И, поверь, эта решимость не погаснет — я вижу это. Потому что ты сильнее, чем думаешь, Мэй.       В глазах Кавасаки заблестели слёзы. Дышать стало легче. В груди, где раньше таился глухой ком сомнений, теперь разливалось чувство благодарности.       — Спасибо, Канаэ. Я рада, что у нас получилось так тепло пообщаться…       Кочо ободряюще кивнула, и в её глазах мелькнуло облегчение.       — Я тоже, Мэй, — мягко произнесла она. — Ты мне очень нравишься… Давай дружить? Мне бы хотелось узнать тебя лучше.       Эти слова прозвучали так естественно и просто, что Мэй на мгновение растерялась. Но вскоре её сердце наполнилось радостью, и она широко улыбнулась — той самой искренней, почти детской улыбкой, которая озаряло всё лицо и придавала глазам особый блеск.       — С удовольствием! — воскликнула она, протянув руку.       Канаэ, с неизменным светом в глазах, нежно пожала её ладонь.       — Что ж, — сказала учительница биологии, отпустив руку Кавасаки и отступив на шаг назад. — Думаю, мне пора. Ведь кое-кто уже ждёт тебя…       В её голосе звучала едва уловимая нотка лукавства, и глаза весело блеснули в полумраке. Прежде чем Мэй успела что-либо понять, Канаэ мягко и грациозно исчезла в направлении гостиницы, не забыв хитро хихикнуть.       Мэй, удивлённо замерев, устремила взгляд в сторону — и в тот же миг её дыхание замерло. Перед ней, словно вышедший из теней, стоял Кёджуро. Его внезапное появление заставило её сердце пропустить удар. Свет звёзд, рассыпавшийся по ночному небу, падал на его лицо, озаряя каждую черту его сильного и благородного облика. Его золотистые волосы, словно солнечные лучи, мягко струились по плечам, а взгляд, глубокий и тёплый, был обращён только к ней. Кёджуро смотрел на неё с неподдельной нежностью, от которой в груди у Мэй разлилось тепло, едва не лишившее её сил. Его глаза светились, как мягкий, но неугасимый огонь, и в этом взгляде было что-то особенное, что заставляло время замедлиться и тишину вокруг стать почти осязаемой.

⋇⋆✦⋆⋇

      Часами ранее.       Мицури, как тень, скользила за Кёджуро по коридору гостиницы, изящно вздыхая. В её глазах светилась решимость, и было ясно, что она что-то замышляла, стремясь привлечь внимание Ренгоку.       О-о-о, конечно! Она мечтала, чтобы этот упрямец поскорее признался Мэй в своих чувствах, чтобы они сблизились, поженились и нарожали детей. А Мицури могла бы с радостью помогать нянчить маленьких копий Мэй. Историк с непреклонной твёрдостью хранил молчание, и ни одна из её изысканных провокаций не могла его поколебать. Тем временем его увольнение неумолимо приближалось, усиливая её гнев и досаду.       В общем, одни волнения и переживания у бедной Мицури!       Кёджуро, с присущим ему невозмутимым спокойствием, долгое время делал вид, будто ничего не замечает. Но, в конце концов, его терпение закончилось. Он внезапно остановился и обернулся, устремив на Канроджи взгляд, в котором переплелись недоумение и лёгкая тревога.       — Что-то случилось?       Мицури на мгновение застыла, собираясь с духом, а затем глубоко вздохнула. Её глаза блеснули, и, глядя прямо на Кёджуро, она с трагическим видом прошептала:       — Мэй… ушла гулять…       Ренгоку слегка склонил голову набок, пытаясь уловить в этих словах нечто важное, что ускользало от него.       — Так? — с осторожностью переспросил он, не будучи уверенным, что правильно уловил смысл слов коллеги.       — Совсем одна… — с ужасом протянула она, сделав акцент на последнем слове и прижав руку к сердцу.       Кёджуро окончательно утратил нить разговора, но старался сохранить видимость полного контроля над ситуацией.       — С ней всё будет в порядке! Она, вероятно, просто гуляет на территории гостиницы.       Как только он это сказал, Мицури вдруг вскинула руки к небу и завыла так жалобно, что все гости гостиницы разом обратили на них внимание:       — А если на неё нападёт тот самый медведь?! — воскликнула она, глядя на него так, словно объясняла ребёнку, что такое небо и зелёная трава. — Тот самый, Чёрный Шторм! Вдруг он вернётся, а Мэй… Мэй одна, совсем одна! И я не смогу её спасти, потому что… — продолжала Канроджи, скорчив страдальческую гримасу и сдавленно выдохнув: — У меня живот…       — Живот? — эхом повторил Кёджуро, пытаясь осмыслить происходящее.       — Медведь! — воскликнула Мицури.       И тут, словно из ниоткуда, к ним подошёл Обанай. Его мрачное выражение лица выдавало опыт человека, не раз сталкивавшегося с подобными ситуациями. Не говоря ни слова, он мягко, но уверенно положил руки на плечи Мицури, усмиряя её, словно неугомонного ребёнка.       — Мицури, ты переела, — сухо произнёс он.       — Но… Медведь-убийца! — возразила учительница музыки, полная решимости.       Кёджуро устало провёл рукой по волосам, глубоко вздохнул и, наконец, уступил.       — Хорошо, я проверю её, — твёрдо заявил он.       Слова Кёджуро мгновенно успокоили Мицури. Её лицо озарила счастливая улыбка, и от прежнего отчаяния не осталось и следа.       — Прекрасно, — пропела Канроджи, словно и не она только что устроила переполох на весь коридор. — Она гуляет на заднем дворе после источников. Ренгоку-сан, я в вас верю!       С этими словами она кокетливо махнула рукой и умчалась прочь, увлекая за собой Обаная, который лишь обречённо вздохнул, смирившись со своей нелёгкой участью. Кёджуро остался стоять в коридоре, словно поражённый громом, провожая их взглядом. Историк почесал затылок, недоумённо хмыкнул и, наконец, направился к заднему двору, негромко бурча под нос:       — Медведь, значит…

⋇⋆✦⋆⋇

      Мэй чувствовала лёгкую неловкость, не зная, куда себя деть. Она старалась смотреть куда угодно, но только не на Кёджуро. Сердце почему-то забилось сильнее, словно предчувствуя нечто важное. Дыхание стало неровным, хотя раньше они уже были наедине, и ничего подобного она не испытывала. Но в этом моменте ощущалось что-то особенное, что-то, что вызывало в ней странное, волнующее предчувствие.       Кавасаки тихо запрокинула голову. Бескрайнее полотно тёмного неба было усыпано множеством звёзд, каждая из которых сияла по-своему — одни ярче, другие едва уловимо, но все они складывались в завораживающие, причудливые созвездия. Тишина, нарушаемая лишь далёким шелестом деревьев, придавала этой прогулке особую магию. Каменная дорожка извивалась между старыми фонарями, свет которых мягко разливался вокруг, нехотя уступая место звёздному сиянию.       Мэй любила наблюдать за звёздами — даже больше, чем за закатом, который она безумно обожала. Звёзды всегда наталкивали её на важные мысли, пробуждая в голове отчаянные и смелые решения, на которые днём она бы не решилась. Ночь дарила Мэй храбрость.       Кёджуро шёл рядом, неторопливо наслаждаясь каждым мгновением. Его золотистые волосы, словно сотканные из солнечного света, отражали окружающие огни, и казалось, будто в ночном мраке шёл настоящий луч, разгоняющий тьму. Кавасаки всегда восхищалась цветом волос Ренгоку — он был полной противоположностью её тёмным, словно ночное небо, прядям. Если её оттенок напоминал о наступившей ночи, то его — о ярком, солнечном дне. Свет и тень. Солнце и холодная Луна. Они были такими разными, но в то же время так гармонично дополняли друг друга, создавая единое целое.       — Здесь так красиво, — прозвучал её голос, нарушив ночную тишину. — Мне кажется, если всматриваться в звёзды достаточно долго, можно увидеть нечто большее, чем просто их сияние.       И когда это только Мэй стала такой смелой, чтобы первой заводить разговор с Ренгоку? Конечно, её сердце всё ещё трепетало от его присутствия, но, если сравнивать, какой она была раньше и какой стала сейчас, — это были две совершенно разные женщины. Неужели все эти события так сильно изменили её? Или, может быть, эта наступившая ночь пробудила в ней иную сторону?       — И что же ты надеешься увидеть, Мэй?       Она задумчиво посмотрела на небо, будто пытаясь отыскать правильные слова среди созвездий.       — Мечты, — прошептала Кавасаки. — Хочу быть такой же, как они… яркой и вдохновляющей.       В голове вдруг всплыли слова Канаэ, и Кавасаки озарила лёгкая улыбка — если в ней и правда есть свой собственный, особый свет, то она хотела бы, чтобы он разгорелся и сиял так же ярко, как самая блистательная звезда на небосклоне, освещая своим светом всё вокруг.       Кёджуро, словно завороженный, полностью повернулся к ней, внимательно изучая её профиль. Лёгкий ветер, играя с прядями её волос, окутывал Мэй невидимой аурой нежности, и в этот момент она показалась ему особенно хрупкой и прекрасной, словно редкий цветок, распустившийся под магией лунного света.       — Ты уже похожа на звезду, Мэй. Пусть ты ещё не видишь этого, но твой свет есть, и он тянется к другим.       Мэй улыбнулась и покачала головой, ощущая, как тепло мягко разливалось по её груди. Невероятно, Канаэ говорила точно так же. Неужели всё действительно так? Раньше Кавасаки бы с негодованием отвергла эти слова, но теперь её охватило непреодолимое желание принять их. Ей захотелось вырваться из тесных рамок, сиять, как самое яркое светило, стать смелой и отважной, оставив в прошлом тень неудач. Впервые в жизни Мэй захотела стать кем-то большим, чем просто обыкновенной учительницей ИЗО, живущей в тени собственных комплексов. Она искренне жаждала перемен и была готова меняться.       Удивительно, как за столь короткое время она была готова превратиться в совершенно другого человека…       Или, быть может, просто позволить выйти на свет тому, что долгие годы таилось в её душе?       — Раньше я боялась света, Кёджуро, — призналась она с дрожью в голосе. — Всегда старалась остаться незаметной, скрыться в тени, где казалось безопаснее. Мне думалось, что, если я не буду выделяться, никто не сможет меня ранить или разочаровать. Я не знаю, откуда это во мне зародилось. В какой-то момент я просто стала такой боязливой. Но теперь осознаю, что это не настоящая жизнь. Я больше не хочу прятаться, не хочу, чтобы мой свет оставался в тени. Я хочу идти вперёд… и сиять. Пусть даже через ошибки и боль. Я хочу, чтобы меня видели и слышали.       Он смотрел на неё, не отводя взгляда, и в его глазах было столько понимания, что ей стало легче продолжать.       — Это удивительно, — сказал он с искренним восхищением в голосе. — Знаешь, многие проживают всю жизнь, так и не решаясь выйти из тени. Они довольствуются привычным, боясь сделать шаг вперёд. Но ты… — Ренгоку сделал паузу, наклоняясь ближе, чтобы заглянуть ей в глаза. — Ты решилась на это. Ты хочешь сиять, и уже сияешь, Мэй.       — Иногда мне кажется, что ты знаешь всё наперед, — честно призналась Кавасаки, не отрывая от него взгляда, — ты всегда так уверенно идёшь вперед, словно твой свет не может погаснуть ни от каких бурь…       Учительница невольно вздрогнула, и её сердце, словно волна, взлетело ввысь. В этот момент существовали лишь он и она, и бескрайнее звёздное небо…       — Я не всемогущий, Мэй, — проговорил он с тихой откровенностью. — Мне тоже бывает страшно, и я могу быть ранимым. Я часто сомневаюсь, правильно ли поступаю. Меня тоже можно сломить, — его голос затих. — Но у меня есть один секрет: я никогда не оглядываюсь назад и не позволяю прошлому влиять на настоящее. Я не знаю, что ждёт за поворотом судьбы, но смело иду вперёд, не страшась ошибок, зная, что они сделают меня сильнее.       Мэй окончательно остановилась, Кёджуро тоже, и она почувствовала, как его взгляд невольно скользнул по её лицу. В словах Ренгоку была простая истина… Всю жизнь Кавасаки боялась ошибаться, из-за чего отказывалась от многих возможностей, закрывая себе путь к мечте. Но без этих самых ошибок, она так и останется стоять на месте, не способная быть той, кем всегда мечтала стать.       Набравшись смелости, Мэй задала вопрос, наполненный робкой надеждой:       — Кёджуро, ты не против… если я иногда буду брать немного твоего света?       Это был не простой вопрос, а признание, скрытое между строк, вопрос, звучащий в самой глубине её души: «Могу ли я быть рядом с тобой, пусть даже не всегда?»       И, кажется, Кёджуро уловил истинный смысл её слов.       — Мэй, — сказал он, вкладывая в каждое слово всю свою нежность, — ты можешь брать мой свет всегда, сколько тебе захочется. Потому что рядом с тобой он становится только ярче.       Что означало: «Ты можешь быть со мной всегда».       Со стороны никто бы не понял глубины этих слов, но только не они. Они понимали друг друга без лишних пояснений, словно читали мысли друг друга, словно души их были давно связаны невидимой нитью судьбы.       А небо над ними сияло во всей своей красе, усыпанное мириадами серебристых искр, как будто тысячи невидимых глаз наблюдали за ними в эту волшебную ночь. Лёгкий ветер ласково касался её волос, словно убаюкивая от тревог, принося с собой прохладу ночи, наполненную нежными ароматами — свежестью лесных трав, влажной землёй и чем-то тёплым, едва уловимым, словно отблеск костра.       «Если не сейчас, то никогда…» — с отчаянием промелькнула мысль в её голове.       Лучшего момента для признания, словно предначертанного свыше, не сыскать. Кёджуро стоял перед ней, и в его взгляде читался безмолвный ответ: «Всё взаимно».       У Мэй от волнения подогнулись колени, а в груди всё сжалось от тревоги. Было так страшно, что хотелось как можно скорее сбежать и спрятаться. Кавасаки всё ещё боялась ошибиться, боялась быть отвергнутой… Но если раньше она убеждала себя, что между ними ничего нет или что разрушить эту хрупкую нить признанием было бы опрометчиво, то теперь отступление стало бы невообразимой ошибкой, которую Мэй никогда бы не простила себе. Слишком долго Кавасаки пряталась в тени, слишком долго боялась, чтобы сейчас просто сдаться. Нерешительность боролась с отчаянной решимостью в груди Мэй — сердце стучало так сильно, будто стремилось вырваться и улететь прямо к небесам, туда, где царили желанные звёзды. Она сжала руки в кулаки, вдыхая прохладный воздух.       — Кёджуро…       — Что такое, Мэй?       Мэй на мгновение прикрыла глаза, собираясь с силами. Страшно, ужасно страшно, но молчать больше нельзя. Кавасаки хотела стать другой. Она открыла глаза и, не отрывая взгляда от его лица, выдохнула почти разом:       — Я люблю тебя, Кёджуро.       «Я больше не буду оборачиваться назад!»       Слова повисли в воздухе, словно натянутая струна, сливаясь с обволакивающей тишиной, и всё вокруг замерло в ожидании. В ту же секунду её накрыла волна смущения, и она рефлекторно прижала ладони к пылающему лицу, ощущая, как горячий румянец, словно пламя, обжигал её щёки. Кёджуро, стоявший в шаге от неё, замер, словно его окатило ледяной водой. Его глаза расширились от удивления, а на лице промелькнула тень изумления, тут же сменившись чем-то нежным и восторженным, словно он увидел нечто, чего ждал целую вечность. Через мгновение он тихо рассмеялся — смех был тёплым, искренним и полным радости, словно эти слова были самым ценным подарком, о котором он когда-либо мечтал, и сердце его, наконец, запело от счастья.       — Я хотел признаться первым! Мэй, ты невероятна!       Мэй медленно убрала руки от лица. Ренгоку смотрел на неё так, словно видел впервые — в его взгляде читалась нежность и глубокое чувство, сводившее с ума. Тёплая ладонь историка коснулась её щеки, а пальцы осторожно скользнули по коже, словно он боялся, что Мэй в любой момент могла исчезнуть.       — Что? Ты… ты тоже…       — Уже давно, — мягко произнёс он, и его губы растянулись в той самой улыбке, что всегда заставляла её сердце трепетать. — Ты даже не представляешь, как долго я хотел сказать тебе это… Позволь мне исправиться, — прошептал Кёджуро, с трудом выдохнув: — Я люблю тебя, Мэй. Люблю с момента нашей первой встречи.       Из её глаз невольно потекли слёзы — тёплые и счастливые, оставляя нежные дорожки на щеках. Она всхлипнула, слегка улыбаясь сквозь слёзы.       — Я так рада, я так рада… А то я волновалась из-за твоего группового свидания…       Кёджуро нахмурился и с недоумением склонил голову.       — Какое свидание?       Мэй застыла, поражённая, устремив взгляд на Кёджуро, который с изумлением отвечал ей тем же. В его глазах читалось непонимание, словно он и не подозревал о каком-либо свидании.       Стоп.       Кавасаки несколько раз удивлённо вздохнула, и осознание внезапно нахлынуло на неё, подобно стремительной волне.       Эта чертовка!       — Мицури меня обманула!       Кёджуро на мгновение растерялся, а затем рассмеялся искренне и звонко, так что его смех эхом разнёсся по ночному воздуху.       — Мицури и меня провела, — добавил он с улыбкой, покачав головой и вспомнив о том самом медведе.       Мэй расхохоталась вместе с ним, заливаясь таким искренним смехом, что на мгновение ей почудилось, будто звёзды тоже смеялись, подмигивая ей с небес. Затем Ренгоку шагнул ближе и бережно взял её лицо в свои ладони, заглядывая в её глаза.       — Спасибо, Мэй, — прошептал он. — Я счастлив…       После чего Кёджуро неожиданно склонился ближе, и его губы нежно коснулись губ Мэй, оставив трепетное, едва ощутимое прикосновение. Поцелуй был робким и осторожным, словно первый луч рассвета, пробуждающий мир от ночной дремы. Тёплый и бережный. Он был полон чувств, которые они так долго прятали от всего мира и даже от самих себя.       В одно мгновение всё вокруг потеряло значение — небо, усыпанное серебристыми звёздами, шёпот деревьев, заботы и тревоги. Осталась лишь нежность касаний, лишь они вдвоем в этом безмолвном мире, созданном только для них двоих, где не было ничего важнее этого момента любви.       Мэй с лёгким вздохом прикрыла глаза, полностью отдаваясь волшебству мгновения. Её руки обвились вокруг шеи Кёджуро, и она прильнула к нему, стремясь слиться в одно целое. Она желала быть ближе, ближе, ещё ближе… Потеряться в его нежности, раствориться в его тепле, навечно запечатлеть вкус его поцелуя. О, Господи, от одного лишь прикосновения она была готова сойти с ума, ощущая, как внутри всё затрепетало и задрожало в сладостном томлении. Она чувствовала, как их сердца бились в унисон, а слёзы счастья смешивались с тёплым воздухом ночи, окрашивая его в мягкие оттенки взаимного чувства.       Это было истинное безумие, в котором они оба готовы были сгореть дотла, как мотыльки, стремящиеся к пламени.       Когда их губы наконец разомкнулись, Кёджуро улыбнулся, проведя большим пальцем по её щеке, смахивая остатки слёз.       — Ты и правда сияешь, — шёпотом произнёс он.       Мэй тихо рассмеялась, глядя на него сквозь пелену счастья.       — И всё благодаря тебе, Кёджуро.       Небо над ними переливалось мириадами звёзд, и их свет разгорался всё ярче, будто отражая сказку, что в этот миг связывала сердца влюблённых.