Сказка под звёздным небом

      В школьном коридоре царила редкая, почти осязаемая тишина, нарушаемая лишь отдалёнными шагами и приглушёнными голосами из соседних классов. Пространство, залитое мягким, рассеянным светом, словно пребывая в ленивой дреме, ожидало наступления следующего перерыва.       Мэй тихо шла по пустынному холлу, едва замечая дорогу перед собой. Её внимание было полностью сосредоточено на экране телефона. На лице Кавасаки играла тёплая, искренняя улыбка — та, что могла бы согреть любого, даже в самый пасмурный день. Пальцы ловко перелистывали фотографии, которые Кёджуро прислал ей этим утром.       На одном из снимков виднелся парк, окутанный утренним туманом — первые солнечные лучи лишь касались верхушек деревьев, создавая чарующую атмосферу. Следующими шли фотографии котиков: один лениво потягивался, а другой дремал, уютно свернувшись в клубок на асфальте. И наконец, последним было селфи Ренгоку. Его румяное лицо после пробежки светилось фирменной широкой улыбкой. Каждое фото, каждая деталь на этих снимках были пропитаны вниманием и заботой — ведь они были сделаны именно для Кавасаки. Это осознание придавало им особую ценность для Мэй. На её губах невольно появилась мягкая улыбка, а в груди разлилась нежность. Все эти мелочи наполняли её день особым смыслом, добавляя в привычный мир яркие, почти волшебные оттенки.       В ответ Кавасаки отправила несколько снимков, сделанных в свободное время. Один из них — уютный уголок её комнаты, другой — скромное селфи в белом худи с плюшевыми кроличьими ушами.       «Надеюсь, вышло не слишком плохо…» — подумала она, прежде чем решиться нажать «отправить». Однако реакция Кёджуро развеяла все её сомнения. Он явно остался доволен — особенно ему понравилось селфи. Ренгоку даже пошутил, что теперь ему нужно такое же худи. На что Кавасаки не удержалась и тихо рассмеялась, представив его в этом образе.       «Если он действительно купит такое худи, у нас будут парные наряды. Прямо как у настоящей пары…»       Кто бы мог подумать, что их обмен фотографиями начнётся столь неожиданно. После посещения кошачьего кафе Мэй, как бы невзначай, отправила снимок заката из окна своей квартиры — её творческая натура не смогла устоять перед таким великолепием. К её удивлению, Кёджуро ответил своей фотографией — небом, окрашенным багряными оттенками вечера. Так утренний ритуал обмена фотографиями вошел в их жизнь, став неотъемлемой частью каждого дня. Постепенно это превратилось в негласное состязание за лучший кадр, и их беседы приобретали всё более доверительный характер, а обмен снимками становился чаще.       Погружённая в свои мысли, Кавасаки не заметила, как на её пути возникла чужая фигура, и тут же поплатилась за свою невнимательность. В следующее мгновение учительница ИЗО врезалась в чью-то широкую грудь. Из её губ вырвался испуганный возглас, а ноги начали стремительно подкашиваться. Однако падения не произошло: сильные, уверенные руки тут же обвили её талию, мягко удержав от конфуза.       — Простите! — воскликнула Мэй, едва переводя дыхание, коря себя за то, что, увлёкшись фотографиями, утратила всякое чувство реальности.       Она опустила голову, боясь встретиться глазами со своим спасителем — ситуация была крайне неловкой. Однако, уловив неожиданно знакомый запах лаванды с нежным оттенком мёда, Мэй вздрогнула. Сердце забилось быстрее, но теперь уже не от страха, а от волнения. Ведь Кавасаки безошибочно узнала, кому принадлежал этот аромат.       Собравшись с духом, Мэй наконец подняла взгляд и встретилась с добродушным выражением лица Кёджуро. Его улыбка, озаряющая всё вокруг, была столь тёплой и искренней, что у Кавасаки на мгновение закружилась голова.       — Мэй, не ушиблась? — спросил он мягким, глубоким голосом.       В глазах Ренгоку играли весёлые искры, но в их глубине таилась тихая, ненавязчивая нежность. Этот взгляд проникал прямо в душу, оставляя за собой трепетный след. Её пальцы судорожно сжали телефон, чтобы не выронить его от волнения, а в груди разлилось тепло, грозящее остаться там навсегда.       — Спасибо, всё хорошо, — тихо произнесла она, стараясь справиться с охватившим её смущением.       Кёджуро ещё мгновение удерживал Мэй в своих надёжных объятиях, словно стремясь запечатлеть этот хрупкий миг в памяти, продлить его хотя бы на один вдох. Однако приближающиеся шаги и приглушённые голоса из коридора становились всё отчётливее, нарушив момент уединения. Потому, словно пробудившись от сладостного сна, Ренгоку медленно ослабил объятия, нехотя отпустив Кавасаки.       — Кажется, подобное уже случалось, — с ласковым смехом заметил он, намекая на схожие обстоятельства их первой прогулки до дома.       — Да…       Лёгкое прикосновение его ладони, скользнувшей по её талии, оставило за собой след мягкого, обжигающего чувства. Этот огонёк, словно морская волна, накрыл Кавасаки, и её сердце, затрепетав, забилось в ускоренном ритме.       Кёджуро внимательно посмотрел на лицо своей спутницы, раскрасневшееся от смущения, и, задумавшись на мгновение, перевёл взгляд на её волосы. Его неизменная, искренняя улыбка не покидала лица, становясь лишь шире. Он слегка наклонился, словно желая рассмотреть её ещё лучше, и задал вопрос:       — Сегодня решила обойтись без заколок?       Учительница ИЗО непонимающе моргнула. Сегодня она действительно осталась без привычных украшений из-за утренней суеты и спешки. Хотя обычно Кавасаки старалась не забывать о столь важной детали в своём образе.       — Ты заметил?       — Я всё в тебе замечаю, — ответил он почти шёпотом.       Вокруг них воцарилась напряжённая, почти осязаемая тишина. Глаза Мэй расширились от удивления. Она совершенно не знала, как реагировать на его слова. Казалось, каждый раз Кёджуро находил всё более изощрённый способ выбить её из равновесия своей обескураживающей прямотой.       Но в следующую секунду он хмыкнул, с видимым удовольствием распрямился и, словно ничего не произошло, отвернулся.       — До встречи, Мэй, — бросил Ренгоку на прощание и, с лёгкостью шагая, направился прочь.       — До встречи… — едва слышно пробормотала она, не зная, плакать ей или смеяться.       Мэй так и застыла на месте, словно прикованная к полу, не в силах совладать с нахлынувшими эмоциями после его слов. Щёки горели, сердце бешено колотилось, а в ушах стоял звон, заглушавший всё, кроме собственного волнения.

⋇⋆✦⋆⋇

      Мэй осторожно приоткрыла дверь учительской, стараясь не потревожить воцарившуюся в комнате тишину. Покой вокруг казался особенным, обволакивающим, почти нереальным. Учительская, обычно полная бурлящей жизни, сейчас дремала. Для Мэй видеть её такой пустой являлось редким и неожиданным удовольствием.       Вдобавок ко всему, сегодня у неё появилось свободное окно — настоящая удача в расписании Кавасаки. Потому она намеревалась как можно скорее воспользоваться этим даром судьбы, чтобы разобраться с накопившимися делами. В голове роилось множество идей: организация мероприятия с художественным кружком, разработка увлекательного квеста для урока. Работа кипела, но стоило Мэй сделать несколько шагов, как она резко остановилась, разом растеряв весь свой пылкий энтузиазм.       Ведь у дальнего стола, залитого светом из окна, мирно спал Кёджуро Ренгоку. Кавасаки застыла в изумлении, не веря своим глазам. Но это была правда: он действительно спал. Так тихо и незаметно, что она сразу его не заметила. Голова его слегка склонилась набок, а руки спокойно лежали на столе. Солнечный свет, проникая сквозь окно, окутывал его силуэт нежным сиянием, словно он только что сошёл со страниц прекрасной картины. Кёджуро выглядел поистине великолепно, словно воплощение самого дитя бога солнца.       Учительница ИЗО ещё раз бросила взгляд на погруженную в тишину учительскую, мысленно усмехнулась и, ступая почти бесшумно, осторожно подошла ближе. Наклонившись над столом, Кавасаки внимательно всмотрелась в лицо Кёджуро. Выглядел он уставшим. Неудивительно — в эти дни он с усердием завершал рабочие дела и готовился к переезду. И если прежде эти мысли внушали ей тревогу, то теперь Мэй ощущала облегчение, крепко держась за тонкую нить их общения. Даже если он переедет, Кавасаки не пострадает. По крайней мере, она стала верить в это недавно, и эта вера, пусть и незначительно, но крепла в её душе. Мэй сожалела лишь об одном — что их общение не началось раньше. Если бы она была смелее, возможно, они были бы сейчас гораздо ближе.       Слишком много «если бы» не давали покоя тревожному уму Кавасаки.       Мэй ещё немного постояла рядом, наблюдая за историком. А ведь за всем его ярким светом и силой скрывался самый обычный человек, которому, как и любому другому, нужны любовь и поддержка. Был ли кто-то, кто мог выслушать Кёджуро, понять его переживания? У Кавасаки не было ответа. Однако её сердце твёрдо знало: Мэй желала стать той надёжной гаванью, где Кёджуро мог бы найти опору, даже если их связь ещё не обрела подлинной глубины.       «Даже солнцу нужен кто-то рядом, чтобы его свет стал ещё прекраснее…»       Она тихо выдохнула.       — Кёджуро… Ты спишь?       Ответа не последовало, как и ожидалось. Дыхание историка оставалось ровным, сон — крепким. Тишина окутала комнату, и в голове Мэй зародились очередные тревожные мысли. Слова Мицури о групповом свидании вновь всплыли в сознании, напомнив об упущенном шансе. Возможно, она и правда слишком долго ждала, поддаваясь страху и теряя драгоценное время… Но что, если признание разрушит хрупкую связь, только начинающую формироваться между ними? Эти сомнения терзали её. Может, стоило подождать, пока их отношения не окрепнут? А что, если Ренгоку действительно встретит кого-то на этом свидании? Или уже…       Кавасаки ещё немного постояла рядом, погружённая в свои размышления. Затем её тело, словно повинуясь неведомой силе, медленно склонилось вперёд. Оперевшись рукой о стол, Мэй тихо нависла над Ренгоку, не отдавая отчёта в своих действиях. Кёджуро находился столь близко, что она почти ощущала исходящее от него тепло — мягкое, словно утренние солнечные лучи. Её дыхание едва заметно коснулось его щеки. Однако сам Кёджуро оставался неподвижен, погружённый в глубокий сон, и это придавало ей смелости, граничащей с безумием.       Интересно, как бы он отреагировал, узнав, что все её мысли заняты только им?       И тогда Мэй, едва слышно, почти шёпотом, произнесла:       — Знаешь, я уже давно люблю тебя.       Признание невольно вырвалось из самых глубин её души, прозвучав словно шёпот ветра, случайно проникший в тихую комнату. Мэй и не думала, что осмелится произнести это вслух. Виной тому были слова Мицури, взбудоражившие в Кавасаки все страхи. В мыслях Мэй повторяла это признание бесчисленное множество раз. Но сейчас, поддавшись внезапному порыву, Кавасаки выпустила свои чувства на свободу, о чём тут же пожалела.       Произнесённые слова показались ей пугающе громкими в царящей тишине.       Мэй резко выпрямилась, осознав содеянное, и её лицо вспыхнуло румянцем. Сердце билось так сильно, что, казалось, его гул разносился по всей комнате, заглушая всё остальное. Её пальцы, почти машинально, накрыли губы.       «Что я наделала?» — мысленно вскрикнула она.       Но, взглянув на Кёджуро, Кавасаки убедилась, что он по-прежнему спал. Его дыхание оставалось ровным, а лицо — умиротворённым. Он не услышал. Или, по крайней мере, так ей хотелось верить. Облегчённо выдохнув, Мэй почувствовала, как по спине пробежал холодок. Это было опасно, в высшей степени опасно, несмотря на то, что в глубине души учительница ИЗО жаждала открыться и быть принятой.       Удивительно, но, сама того не осознавая, Мэй постепенно становилась смелее: сначала она согласилась на общение, затем проявила инициативу с фотографиями, а теперь даже, пусть и случайно, решилась на признание вслух.       Следовало уйти как можно скорее, пока Кавасаки не натворила бед. Поэтому она не осмелилась задерживаться здесь дольше. Тихо, почти бесшумно, Мэй выскользнула из комнаты. За дверью она на миг замерла, прижав ладони к пылающим щекам. Мысли путались, а сердце всё никак не унималось. Учительница ИЗО мотнула головой, стараясь прийти в себя, и быстро направилась к своему кабинету, надеясь найти в делах хоть немного спасения от собственных переживаний.       Прошла секунда, затем другая. Глубокая тишина вновь окутала учительскую. Лишь когда стихли последние отзвуки её шагов, Кёджуро медленно открыл глаза. В его взгляде ещё таилась лёгкая сонливость, но она быстро уступила место чему-то более глубокому, почти трепетному. Он медленно поднял голову, оглядываясь. Когда Ренгоку убедился, что в комнате никого не осталось, его лицо вдруг окрасил румянец. Губы тронула едва заметная, смущённая улыбка, словно Ренгоку услышал нечто, о чём давно мечтал. Проведя рукой по волосам, историк накрыл лицо ладонями и откинулся назад.       Кёджуро некоторое время сидел так, молча, прислушиваясь к гулу собственного сердца. Румянец на щеках Ренгоку становился всё ярче, а уголки губ непроизвольно подрагивали, выдавая смятение. Он тихо, почти беззвучно, вздохнул, убрав ладони с лица, и, всё ещё улыбаясь, прошептал:       — Я знаю, Мэй…       Он замолчал на мгновение, а затем добавил, ещё тише, с едва ощутимой дрожью в голосе:       — Я тоже…