Сказка под звёздным небом

      Мицури едва сдержала себя, чтобы не дать волю порыву и не влепить себе пощёчину — ибо перед её глазами разворачивалось нечто столь невероятное, что иначе как наваждением назвать было невозможно. Дважды моргнув, словно стремясь прогнать морок, она впилась взглядом в экран телефона, принадлежащего её коллеге — Кёджуро. Яркое мерцание уведомления делало изображение на заставке неотвратимым. Ещё одно встряхивание головой — но нет, зрение её не обманывало. На экране телефона, столь тщательно охраняемого Ренгоку, красовалась фотография. И не какая-нибудь, а изображение Мэй Кавасаки.       Чёрт возьми.       Волнение охватило Мицури, и на её лице, которое всегда выдавало её чувства столь явно, что могло служить экраном для субтитров, ясно читались две надписи: «Что за безумие?» и «Я, кажется, узрела нечто, что мне вовсе не следовало видеть».       На снимке Кавасаки излучала лёгкость и радость, словно воплощение летнего бриза. Её каштановые волосы, игриво трепещущие на ветру, переливались тёплыми отблесками света. Румяные щёки и сверкающие глаза создавали картину, способную растопить даже самое чёрствое сердце. Мэй была поистине прекрасна. Мицури сразу узнала этот снимок — кажется, его сделала Канаэ во время обеденного перерыва, и позже он попал в общий рабочий чат. Но имело ли это значение? Главное было в том, что Ренгоку не просто сохранил фотографию, а сделал её заставкой на телефоне, чтобы любоваться ею каждый раз при разблокировке.       «Негодник», — подумала она, испытав смесь удивления и невольного восторга. Ведь её дорогая подруга, похоже, привлекла внимание неприступного учителя истории.       Канроджи едва сдерживала радость, готовая закричать и носиться по учительской, как горная лань, охваченная неописуемым приливом чувств. Её сердце не зря предчувствовало, что между этими двумя витала неуловимая, но очевидная химия. Конечно, было досадно, что эта тонкая деталь ускользала от неё до сих пор, но теперь всё стало предельно ясно — как солнечный день после затянувшейся грозы.       Окинув учительскую быстрым, но внимательным взглядом, Мицури слегка склонила голову и аккуратно перевернула телефон экраном вниз. Ей не хотелось, чтобы эту любовную интригу заметили посторонние. Если бы кто-то вмешался, Мэй, и без того склонная к замкнутости, могла бы окончательно уйти в себя. Мицури понимала, как важно в этом случае действовать деликатно: где-то мягко подтолкнуть, где-то дать время. Ведь Кавасаки была совершенно иной, нежели, например, Кочо, которая с лёгкостью привлекала внимание окружающих.       Если Канаэ была отважной птицей, не боящейся вызовов, то Мэй — искренней, нежной и хрупкой, как весенний цветок, требующий бережного обращения.       Мицури глубоко вздохнула, бросив осторожный взгляд в сторону Ренгоку, который, казалось, напрочь забыл о своём телефоне. Историк стоял у окна, поверхностно поддерживая беседу с Шиназугавой, и то и дело бросал быстрые, почти незаметные взгляды через плечо — на Мэй.       Глаза Мицури проследили за его взглядом, и на её лице засияла лукавая улыбка. Картина сложилась в её голове во всех деталях. Воображение Канроджи мгновенно включилось, и внутренний купидон, вооружённый стрелами, был готов приступить к делу. Нельзя было терять времени! Нужно было действовать немедленно, ведь Мэй слишком долго откладывала признание, а теперь стало очевидно, что её чувства взаимны. Мицури задумалась о том, чтобы сразу же открыться Мэй и рассказать правду. Однако здравый смысл подсказывал, что подруга, скорее всего, не поверит. Канроджи знала Кавасаки как свои пять пальцев: та легко могла воспринять это как попытку подтолкнуть её к признанию, а не как искреннюю истину.       «Нет, — решила Канроджи, — ей нужно увидеть всё своими глазами. Только тогда она поверит. А я… я просто помогу этим двоим наконец сделать первый шаг».       В голове Канроджи моментально сложился план. Возможно, не самый правильный, но, зная Кавасаки, единственно возможный и, что важнее, действенный.       «Иначе эти двое никогда не будут вместе!» — с решимостью подумала она, едва заметно прищурившись.       — О чём задумалась? — раздался совсем рядом знакомый голос, заставив её вздрогнуть.       — Ни о чём, — протянула Мицури с едва уловимой коварной усмешкой, повернувшись к Обанаю.       Как давно он здесь находился? Видел ли её задумчивый, слегка злодейский вид? Судя по тому, как он сощурил глаза, казалось, он видел всё — и, пожалуй, уже боялся представить, что именно у неё в голове сложилось.       Их взгляды встретились. Некоторое время они молча изучали друг друга, словно без слов ведя диалог. Затем Обанай, будто случайно, коснулся её руки — лёгкое, почти невесомое прикосновение холодных пальцев, которое могло быть заметно только ей одной. Кажется, он решил не вмешиваться в дела Канроджи.       — Тогда пойдём обедать, если не занята? — спросил он с привычной, слегка отстранённой интонацией, стараясь казаться невозмутимым. Но лёгкий румянец, тронувший его щёки, выдал истинные эмоции.       Мицури обернулась к Мэй, её лицо озарила мягкая улыбка. Тихо хохотнув, она вновь повернулась к Игуро и с воодушевлением кивнула, уже полностью отдав себя этому мгновению.

⋇⋆✦⋆⋇

      — За Ренгоку-саном, кажется, охотятся амуры, — деловито заметила Канроджи, словно произнесла нечто само собой разумеющееся.       Мэй, едва не оступившись, удивлённо взглянула на подругу. Канроджи иной раз умела выдать такое, что все мысли мигом разлетались по углам сознания. Эта неожиданность сбивала с толку, заставляя напрочь забыть, о чём шла речь всего мгновение назад.       Учительницы невольно замедлили шаг. Мэй осторожно осмотрелась, убедившись, что поблизости нет посторонних, которые могли бы подслушать столь странный разговор.       — С чего ты так решила? — тихо спросила она, чувствуя, как по спине пробежали лёгкие мурашки.       Любое упоминание о Ренгоку вызывало у неё странное, смешанное чувство. Душа жадно ловила всё, что могло быть связано с ним, но в то же время в груди тут же зарождалась неловкость, разрастающаяся до тяжёлого, неприятного кома. Мицури, словно не замечая её смятения, невозмутимо заправила выбившуюся прядь за ухо. Мэй пристально вгляделась в её лицо, уловив в глазах лукавый блеск, словно подруга скрывала какой-то хитрый замысел.       — Он странный. Всё время в облаках витает, в телефон уткнётся и вздыхает. Вокруг Ренгоку-сана словно витает романтическая аура, напоминающая атмосферу, царящую вокруг школьницы в преддверии Дня Святого Валентина.       «Ренгоку-сан, ничего личного, но вы сами во всём виноваты», — говорило выражение лица Мицури.       Мэй выдохнула и невольно рассмеялась, но смех её был напряжённым. Канроджи недовольно прищурилась, явно посчитав эту реакцию несерьёзной.       — Это ещё ничего не значит, — попыталась отмахнуться учительница ИЗО, но голос её звучал неуверенно.       Мицури только фыркнула, едва заметно пожав плечами. В этот момент её взгляд упал на проходящего мимо Игуро. Тот мгновенно покраснел, торопливо отвернулся и начал нервно перебирать в руках какие-то бумаги, явно пытаясь скрыть смущение. Мэй, заметив эту сцену, тяжело вздохнула и, закатив глаза, отвела взгляд, словно не желая быть свидетельницей происходящего. На её лице отразилось смешение негодования и смирения, отчётливо говорившее: «Мама Канроджи, прекращай. Сейчас меня точно стошнит».       Увидев выражение лица учительницы ИЗО, Мицури ущипнула подругу за бок. Мэй вздрогнула и сдавленно пискнула, но, как ни странно, широко улыбнулась. Словно по волшебству, неловкая напряжённость, повисшая между ними, рассеялась. Это был один из редких моментов, когда её обычно непробиваемая стеснительность отступала, уступая место едва уловимой, но язвительной стороне, которую Мицури находила удивительно притягательной. Эту особенность в Мэй замечала не только её подруга. Бабушка любила говорить: «В тебе всегда таятся искры, спрятанные под толстым слоем льда». Правда, эти искры вспыхивали лишь после сильной встряски, когда лёд начинал трескаться.       — Я бы на твоём месте не была так спокойна! — с воодушевлением продолжила учительница музыки, сделав шаг ближе к подруге.       — Почему?       Мицури задумчиво прикусила губу, словно раздумывая над чем-то чрезвычайно важным.       — Сегодня утром я услышала, как его пригласили на групповое свидание! — наконец выпалила Канроджи, драматично разводя руками, как будто хотела объять всю серьёзность ситуации. — Честное слово!       Кавасаки лишь недоверчиво хмыкнула, но в её взгляде мелькнула тень беспокойства. Это заявление звучало слишком серьёзно, чтобы отмахнуться от него. Учитывая, как обычно вёл себя Ренгоку, подобное казалось маловероятным. Однако, вспоминая странности в его недавнем поведении, она начинала сомневаться. Да и Мицури ни разу не лгала. Даже если бы она попыталась скрыть правду, то сделала бы это с благим намерением, а не ради пустой выдумки. Хотя Кавасаки не хотела верить словам Канроджи, она понимала: если та решилась на столь откровенный разговор, значит, причина действительно была весомой. А если это правда? Что, если он действительно был в активном поиске? А Мицури просто передала ей истину, которую Мэй боялась принять?       Кавасаки нахмурилась, чувствуя, что упускала из виду что-то важное. Мысль о том, что Ренгоку мог искать себе возлюбленную, прочно засела в её сознании, лишив покоя, — даже если Мэй не хотела принимать её всем своим существом.       Учительница ИЗО замялась, что не ускользнуло от внимательного взгляда Канроджи.       — И он согласился! — продолжила Мицури с почти торжественной интонацией. — Говорит, не против новых знакомств! — она выдержала паузу, дав Мэй осознать услышанное, а затем с горячностью добавила: — Мэй, он уходит через две недели. Даже меньше! После этого ты, возможно, больше никогда его не увидишь. Ты серьёзно готова жить с чувством упущенных шансов? Представь, он может быть любовь всей твоей жизни! Какие слёзы ты прольёшь, если оставишь признание невысказанным? Ты ведь знаешь, что любишь его. Скажи ему! Или потом будешь жалеть всю жизнь!       Мицури замолчала. Она видела, как Мэй была на грани. Её оставалось только чуть подтолкнуть. Последний аргумент уже был готов сорваться с её губ, как вдруг Кавасаки закрыла глаза.       — Дай мне время всё обдумать, — прошептала учительница ИЗО.

⋇⋆✦⋆⋇

      — Если долго будете смотреть на красивую девушку, то рискуете увидеть, как она выходит замуж за другого! — торжественно провозгласила Канроджи.       Её глаза сверкали, как драгоценные камни, а голос звучал с такой уверенностью, что не поверить ей было невозможно.       Ренгоку, услышав это неожиданное заявление, лишь растерянно заморгал, пытаясь осмыслить услышанное. До этого момента он спокойно стоял в школьном коридоре, никого не трогая, а теперь вдруг оказался в центре какого-то загадочного спектакля. Перед ним стояла его коллега, с которой он почти не разговаривал, и смотрела на него с видом всезнающей пророчицы. Однако секундное смущение быстро улетучилось с его лица. Сложив руки на груди, он бодро улыбнулся и, чуть склонив голову набок, уверенно произнёс:       — Я всё понял!       Хотя, по правде говоря, он не понял ровным счётом ничего. Но это не имело значения для Мицури. Её цель была предельно ясна: заставить Ренгоку действовать, встряхнуть его сердце и вывести из состояния пассивного наблюдателя. Она была абсолютно уверена, что Мэй ему нравилась. Разве мог мужчина, привыкший держаться особняком, так пристально и тепло смотреть на свою коллегу? Более того, он сохранил её фотографию и поставил её на заставку своего телефона!       Когда все кусочки пазла сложились в её голове, Мицури некоторое время сердито ворчала, но больше не могла оставаться в стороне. Её поразило то, с каким выражением лица Ренгоку наблюдал за Кавасаки, и ещё больше — как никто вокруг не обращал на это внимания!       В любом случае, она была решительно настроена подтолкнуть этих двоих друг к другу. Возможно, её методы нельзя было назвать изысканными или тонкими, но они точно соответствовали характеру и обстоятельствам. Мэй боялась признаться в своих чувствах из-за неуверенности, а Кёджуро, казалось, предпочитал томные вздохи издалека, оставаясь в плену собственных размышлений.       К счастью, в происходящее решила вмешаться учительница музыки.       — Надеюсь, что это так! — с довольным видом заключила Мицури, проходя мимо Ренгоку.       Следом за ней, почти наступая на пятки, шёл Обанай. Он бросил на историка взгляд, полный ревности, и с лёгким раздражением цокнул языком:       — Она права.       За ним из-за угла, словно по сигналу, появилась Канаэ. Она не слышала ни единого слова из разговора, но её весёлый голос прозвучал с той же категоричностью:       — Она права!       Едва Канаэ скрылась из виду, из-за того же угла появился Санеми. Его взгляд был ещё более мрачным, чем у Обаная. Он бросил на Ренгоку недвусмысленный, суровый взгляд и коротко добавил:       — Она права.       Ренгоку окончательно растерялся. Учитель истории судорожно обвёл взглядом цепочку уходящих коллег, пытаясь понять, в чём его вина, что он сделал не так и почему весь мир вдруг восстал против него. Однако, несмотря на всю непредсказуемость ситуации, на его лице оставалась неизменная дружелюбная улыбка — его единственная защита в подобных обстоятельствах.

⋇⋆✦⋆⋇

      Некоторое будущее.       В мягком свете ламп уютного кафе, мерцавшем подобно тёплому сиянию далёкой звезды, царила умиротворяющая атмосфера покоя. Кошки лениво сновали вокруг: одни мягкими прыжками покидали свои подушки и устраивались на коленях у посетителей, трепетно требуя внимания, другие, свернувшись в плотные клубки, предавались сну, полному кошачьих грёз. Среди этого мирного великолепия, почти скрытые от посторонних взглядов, сидели двое — Мэй и Кёджуро.       Мэй, слегка смущённая неясностью обстоятельств, чувствовала себя не в своей тарелке. Её пальцы беспокойно теребили лёгкую ткань платья нежного розового оттенка, с воздушными рукавами, которые мягко струились под светом ламп, придавая её облику удивительную утончённость. Лёгкий румянец, расцветший на её щеках, и аккуратные косички, обрамлявшие лицо, добавляли ему трогательную невинность.       Кавасаки изо всех сил старалась сосредоточить внимание на кошках, что, мурлыкая, тёрлись о её ноги, но напрасно. Взгляд её, словно под натиском невидимой силы, снова и снова устремлялся к собеседнику, против воли выдавая глубину внутренних смятений. Кёджуро, напротив, был воплощением невозмутимого спокойствия. На нём был простой, но со вкусом подобранный наряд: свободная рубашка, чуть расстегнутая на вороте, и элегантные брюки. Закатанные рукава обнажали сильные руки, а волосы свободно спадали на плечи, добавляя к его облику нечто почти монументальное, но тёплое.       Мэй никак не могла найти себе места — Ренгоку выглядел просто потрясающе. После его утреннего сообщения в «Варенье» она едва смогла собраться с мыслями, а стоило ей выйти из дома, как все слова будто испарились из головы. Кёджуро, напротив, держался уверенно. Он галантно предложил проводить её до кафе, а по дороге заботливо поинтересовался, как она спала и как себя чувствовала.       Когда они добрались, Ренгоку без лишних слов оплатил их посещение и пригласил её за уютный столик. Всё в его манерах, голосе, даже во взгляде говорило об искреннем внимании и заботе. Это уж точно не походило на дружескую встречу двух коллег. Подозрение, что за этим поведением скрывалось нечто большее, не покидало Мэй, сколько бы она ни старалась его вытеснить.       — Мэй, ты собираешься участвовать в школьной поездке на следующей неделе? — неожиданно прозвучал голос Кёджуро, вырвав её из размышлений.       Кавасаки слегка повела плечами. Эта неделя была настоящим водоворотом событий, настолько безумных, что они казались сном. Совсем недавно Кавасаки узнала, что Кёджуро увольняется, а теперь… они не только общались, но и проводили время вместе. Если бы кто-то предсказал ей это раньше, она бы лишь рассмеялась. Но сейчас… Даже сейчас ей с трудом верилось, что всё это происходило наяву.       — Да, конечно, — произнесла она, стараясь придать голосу уверенности. — А что?       Школьная поездка. Ах, да, выезд на природу с ночёвкой, песнями у костра, рыбалкой и всеми прелестями загородной жизни. В вихре последних событий Кавасаки совсем забыла об этом. Мысль о том, что они смогут провести это время вместе, была сладкой, но горечь не покидала её — ведь после этого Кёджуро уедет, и, возможно, они больше никогда не встретятся.       Это значило, что времени у Мэй оставалось совсем немного.       — Просто интересовался. Я тоже собираюсь поехать. Хоть и ухожу из школы, но хочется провести ещё немного времени с детьми!       Взгляд Ренгоку задержался на Кавасаки, наполненный спокойной, неземной нежностью.       «Разве так можно смотреть на обычную коллегу?» — мелькнула мысль в её сознании.       — Приятно слышать, — произнесла она, и сердце её стучало так громко, что, казалось, даже сидящие у ног кошки слышали его бешеный ритм.       Мэй отвела взгляд, пытаясь сосредоточиться на пушистом создании, устроившимся у её ног. Кавасаки не могла избавиться от лихорадочной мысли, оставленной после слов Мицури. Неужели Кёджуро действительно собирался на групповое свидание? В голове вертелась сотня вопросов, но ни один из них не мог быть задан. Однако, несмотря на тревоги и сомнения, Мэй была благодарна за этот момент. Ведь это был настоящий подарок судьбы — возможность говорить с Кёджуро, быть рядом, ощущать тепло его голоса и взгляда.       Мэй улыбнулась, и её сердце, пусть ненадолго, но обрело покой.       «Он чем-то напоминает мне Мицури. Тоже осторожен, но в нужный момент умеет подтолкнуть вперёд».       А такие люди, как Кёджуро, были жизненно необходимы Кавасаки, особенно в свете её постоянной, порой почти болезненной неуверенности в себе.       — Мэй, — обратился он к ней с мягкой настойчивостью, и она тут же выпрямилась, встретив его взгляд. — Не хочешь немного порисовать?       Мэй смутилась, и её щёки залил лёгкий румянец. Она оглядела стол, на котором лежали карандаши и аккуратно сложенные листы бумаги, приготовленные для посетителей кафе.       — Я… не уверена… — пробормотала она едва слышно.       Её ответ нисколько не смутил Кёджуро.       — Просто немного, — его голос стал едва слышным, почти шёпотом, — для души. Ты сделаешь меня счастливым, если нарисуешь что-нибудь.       Он улыбался, и в этой улыбке было столько тепла, что тревоги вмиг начали таять. Мэй немного помедлила, затем, едва заметно кивнув, взяла альбомный лист. Щёки её пылали, но на душе стало легче, словно кто-то мягко подтолкнул её в нужном направлении. Кёджуро говорил с ней с удивительной лаской, словно с напуганной кошкой, и его подход оказался безошибочным. Кавасаки не ощущала давления, напротив, внутри вспыхнуло давно забытое желание.       — Хорошо, — прошептала она, — но ничего сложного не обещаю.       Мэй тщательно выбрала карандаш и принялась за работу. Линия за линией — под её рукой оживали два обитателя кафе: рыжий кот с лукавой мордочкой и пушистая чёрная кошка. С каждым движением карандаша Мэй всё глубже погружалась в процесс. Сначала робко, затем всё увереннее. Вскоре она позабыла о Кёджуро, о кафе, о посторонних. Остался лишь чистый лист, постепенно заполнявшийся линиями и тенями. Ренгоку сидел напротив, наблюдая за ней с неподдельным интересом — молча, чтобы не нарушить волшебство момента. Когда рисунок был завершён, Мэй аккуратно протянула лист Ренгоку, чувствуя лёгкий трепет. Он принял работу с той же бережностью, с какой художник берёт кисть, и долго смотрел на неё, улыбаясь.       — Мэй… это прекрасно! — произнёс он с искренним восхищением. — У тебя очень яркий и нежный стиль. Ты действительно талантлива!       Её глаза вспыхнули от удивления. Всё смущение, терзавшее всего минуту назад, сменилось ощущением гордости и приятным теплом, разливающимся по груди. Слова Кёджуро прозвучали столь искренне, что Мэй почувствовала непреодолимое желание вновь взяться за карандаш и создать что-то новое, что-то для него.       — Спасибо… — пролепетала она, ёрзая на стуле, и, опустив взгляд, снова улыбнулась, но на этот раз с тихой радостью.       — Могу ли я оставить его себе?       Кавасаки глубоко вдохнула, собираясь с духом, и, шумно выдохнув, кивнула.       — Конечно.       — Мэй, ты действительно прекрасно рисуешь, — воодушевлённо продолжил Кёджуро. — Тебе стоит больше верить в себя. В твоих работах ощущается душа. Хотя я видел их не так много — лишь эту и те, что ты создавала в кабинетах ИЗО, — в них всегда чувствуется любовь, с которой ты их творишь.       — Ты приукрашиваешь… Кёджуро.       — Нет, я говорю всерьёз! — настойчиво ответил он, заглянув ей прямо в глаза. — Я никогда не стану лгать тебе, Мэй.       Она знала, что это правда. Кёджуро никогда не говорил то, во что сам не верил. А ещё в его искренности и доброжелательности была удивительная сила. Ренгоку не просто отмечал чужие успехи — он делал это с такой сердечностью, что вдохновлял даже самых нерешительных вокруг себя. Именно эта черта делала его не только великолепным учителем, но и человеком, к которому хотелось прислушиваться.       Мэй поколебалась, а затем, не подумав, произнесла:       — Но этого мало, чтобы… стать кем-то большим, чем учителем рисования…       Кавасаки сразу пожалела о своих словах, ощутив, как волнение накатывало волной, грозя захлестнуть её с головой. Щёки запылали ещё ярче, но Кёджуро лишь рассмеялся — мягко и добродушно, как человек, которому неведомо осуждение.       — А почему бы и нет? У тебя всё получится! Даже горы свернёшь, если пожелаешь. И дело не только в этом рисунке. Я помню твои эскизы к школьному спектаклю несколько месяцев назад. Помнишь? Те самые быстрые наброски, но в них было столько жизни, столько эмоций. Это не просто рисунки, Мэй, это истории, это души! Я не перестаю восхищаться тем, как ты рисуешь!       Её сердце сжалось от переизбытка эмоций, в глазах защипало. Кавасаки неловко поджала губы, стараясь скрыть волнение. Её поддерживали и раньше — друзья, семья, знакомые, — но слова Кёджуро коснулись чего-то более глубинного, затронув ту часть её души, которую она сама боялась признать.       — Почему ты так уверен?       — Потому что себя мы оцениваем слишком строго, Мэй. Мы видим только ошибки и промахи. Но со стороны виднее! И я вижу, какой ты талантливый человек. У тебя обязательно всё получится, если ты в это поверишь! Я в тебя верю!       Кёджуро осторожно протянул руку и накрыл её ладонь своей, и Мэй почувствовала, как в груди разливалась тёплая, успокаивающая волна. В этом жесте не было ничего лишнего — лишь уверенность в том, что она способна на большее. Мэй вдруг ощутила, что слова Ренгоку действительно находили отклик в её душе. Может быть, у неё действительно получится? Впервые в жизни Кавасаки почувствовала, что способна выйти из зоны комфорта — пусть робко, пусть с трепетом, но двинуться вперёд.       «Я должна хотя бы попытаться сделать что-то, чтобы потом не сожалеть…» — размышляла она, и хотя это выглядело как крошечный шаг, для Мэй он казался прыжком через бездну.       Ведь впереди её ждали решения, которые изменят всю её жизнь.