Осенний день душной летней ночью

      Минхо не успел оглянуться, как яркие краски осени уступили место суровой белизне первых заморозков. После венценосного похода стая наконец почувствовала умиротворение, а дни потекли размеренно, словно застывшая под тонким ледком река.       За обустройством лагеря и налаживанием жизни для омег, которых стая Чана забрала из восточных лесов, Минхо почти перестал думать о собственных нуждах. Всегда находился кто-то, кто требовал его помощи: раненым нужна была забота, омегам — советы по хозяйству или простой душевный разговор. Он не отказывал никому, особенно когда видел в глазах пришлых беспокойство, потерянность и страх перед новым, чужим окружением. Здесь полностью раскрылась его природа: с детства обученный роли Луны, Минхо умел управлять и поддерживать, как никто другой.       А вот с чужими альфами Минхо держался сдержанно и жестко. Приказы отдавал коротко и точно, стараясь лишний раз не пересекаться с волками. Он зорко следил за тем, чтобы эти альфы, которым еще только предстояло доказать свою преданность стае, не причинили вреда ни её устоям, ни её членам. Особенно он оберегал своих омег, разрешая им общение с новоприбывшими только по необходимости.       Как всегда гревший уши у костра Джисон как-то услышал чужой разговор, в котором волки обсуждали то, что если бы не явно кричащий о бремени живот омеги, они бы подумали, что перед ними настоящий альфа. Да, Минхо действительно мог быть холоден, когда хотел. Его прямой, спокойный взгляд легко мог сбить с толку даже самых уверенных альф. Но в тишине собственного шатра, под защитой ночной темноты, он позволял себе быть другим: мягким, уязвимым, тихо шепчущим слова любви тому, кто согревал его своей силой и заботой.       Но для своей стаи Минхо стал той Луной, которую они все ждали. Нежный и ласковый, он окружал теплом и заботой своих омег, нянчил подрастающих волчат и с почтением выхаживал стариков.       С альфами Минхо держался иначе. Он мог прикрикнуть, когда кто-то переступал черту или нарушал порядок, но даже тогда его голос оставался наполнен заботой, а в глазах не угасал теплый свет. Когда охотники, закаленные в боях и повидавшие немало, тянули к нему руки в немой просьбе о поддержке, Минхо никогда не отказывал. Его объятия словно снимали с их плеч невидимый груз, возвращая волкам силу духа.       Чан же, несмотря на внутреннее недовольство, наблюдал за этим молча. Как вожак, он не позволял себе вмешиваться в дела Минхо, особенно когда видел, что стая расцветает под его руководством. Чан часто бывал занят: налаживал торговые пути, договаривался о союзах с соседними стаями или отправлялся в дипломатические миссии, прихватив с собой Чанбина и Джисона. В его отлучки стая оставалась на попечении Минхо, и омега управлял ею так, как подсказывало ему сердце.       Если нужно, омега был заботливым старшим братом, нежным папой или строгим учителем. Его любовь не знала границ, и стая это чувствовала. Минхо стал не просто Луной стаи, он стал её душой, объединяя всех вокруг своей неизменной добротой и силой.       Когда выпал первый снег, а крупные белоснежные хлопья кружились над лагерем, оседая на изумрудных ветвях елей, Минхо кажется впервые с момента возвращения с битвы остановился. Он широко раскрытыми глазами следил за белым одеялом, что ложилось на их территорию, холодный воздух щекотал ноздри, и где-то в глубине его сердца шевельнулось чувство покоя. Но вместе с ним пришло осознание: время неумолимо летит вперед, а он почти не замечает, как сменяются дни.       Его животик уже заметно вырос, и Минхо, честно говоря, иногда ловил себя на мысли, что он кажется слишком большим для его срока. Он мягко поглаживал округлившийся живот, улыбаясь своим мыслям. Глядя на себя, он понимал, что это вполне логично: с таким могучим телосложением, как у Чана, трудно было представить, что их малыш окажется хиленьким и тощим. Но всё же омегу охватил страх, когда он осознал, что дни его беременности проходят, а он так и не смог как следует насладиться этим священным для любого омеги временем.       Минхо глубоко задумался, вспоминая, как он последние недели был занят заботами о стае, в которой все нуждались в его внимании. Ему казалось, что это долг, который он должен исполнить, но теперь омега чувствовал, что пришла пора позаботиться о себе и своем будущем малыше.       Обсудив это с Чаном за долгим, тёплым разговором, омега принял решение. Он значительно сократил круг своих обязанностей, аккуратно распределив их между членами стаи, которым доверял как самому себе. Отныне он сосредоточился на создании уюта в их доме, превращая его в настоящее комфортное местечко для своей маленькой семьи.       В первую очередь, Минхо начал с шатра, в котором он жил с Чаном. Как и несколько месяцев назад, когда он был здесь пленником, омега взялся за уборку. Но теперь махать тряпкой мешал заметно округлившийся живот и быстро отекающие ноги. Поэтому он решил поступить хитрее.       Притащив Чонина за шиворот в шатер, Минхо указал ему на груду циновок и велел вынести их все и хорошенько выхлопать. Чонин скривил лисью мордочку, демонстративно вздохнул и буркнул:       — Я тебе не прислуга, знаешь ли.       — Знаю, — отозвался Минхо с едва заметной ухмылкой. — Но ты ведь не хочешь, чтобы я сам таскал эти циновки, да?       Чонин прищурился, но быстро сдался, понимая, что не может протестовать против приказов Луны, которого в тайне обожал, хоть и пытался это тщательно скрывать.       — Только из-за твоего… положения, — как будто бы безразлично бросил он, подхватывая первую циновку. — А то бы и не подумал.       Сынмин же, как больше всех из них привыкший к холоду и стуже, стирал в остывшей реке подушки и постельное белье. Сам Минхо вместе с Феликсом и Хёнджином взялся перебирать сундуки. Они искали мягкие шкуры и шелковые одеяла, из которых можно было бы сделать уютное гнездо.       — Ух ты, это настоящее серебро? — удивился Феликс, вытаскивая откуда-то блестящую шкатулку.       — Не отвлекайся, — строго заметил Минхо, хотя уголки его губ дрогнули в улыбке.       Минхо не хотел признаваться даже себе, но он прекрасно чувствовал эту древнюю потребность гнездиться и сделать для себя и альфы место, в котором будет комфортно им обоим. От этих интимных мыслей кожа Минхо покрывалась мурашками, и он как мог делал всё в тайне от Чана, желая увидеть его первую реакцию.       Наведение порядка и поиски подходящих материалов для гнезда заняли немало времени, но Минхо не жалел усилий. Когда Чан отправился в очередной раз с разведкой на границу Северного леса, омега наконец приступил к работе с особым усердием и любовью.       Он аккуратно отобрал лучшие ткани и шкуры, каждая из которых несла в себе свою историю. Жесткую циновку, заменявшую матрас, Минхо застелил толстой медвежьей шкурой. Её Чан привез из одного из своих походов, не уточняя, откуда она взялась, но намекнув, что это было нелегко. Поверх шкур легли поношенные рубахи альфы, которые пропитались крепким ароматом еловой смолы и сладкого кедра. Этот запах всегда успокаивал Минхо, навевая мысли о защите и доме.       Следующим слоем омега добавил свои шелковые сорочки, источавшие тонкий аромат сухих летних трав. Они прекрасно сочетались с резкими нотами, исходившими от рубах Чана, создавая удивительно гармоничное благоухание.       На дне сундука Минхо откопал тончайшие шелковые ткани, из которых когда-то собирался пошить себе платья и кафтаны, но сейчас его планы изменились и они заменили простыни.       Особое внимание омега уделил краям ложа. Он взял кроличьи шкурки, скатал их в плотные бортики и разместил по периметру. И было это сделано не только ради красоты. Минхо таким образом обозначил границы — мягкие, но чёткие, — указывая, что это место принадлежит только ему и его альфе.       Теперь их ложе выглядело как настоящее гнездо — уютное, теплое, созданное с любовью и вниманием. Минхо провел пальцами по мягкому краю, представляя, как Чан впервые увидит его. Этот момент должен был стать особенным для них обоих.       Омега отошел на шаг, чтобы оценить проделанную работу. Их шатер пусть немного, но преобразился. Минхо как мог, позаботился о каждом уголке их жилища, представляя, как их волчонок сделает здесь свои первые шаги или как Чан будет укладывать малыша спать. Сейчас всё в шатре вожака дышало ожиданием появления новой жизни.       Минхо немного нервничал, заламывая тонкие пальцы, хоть в глубине души и знал, что альфа не посмеет, просто не сможет отвергнуть его труды.       Услышав, что разведчики вернулись, Минхо мгновенно отложил все дела и поспешил покинуть шатер. Он уже привык придерживать округлившийся животик, словно оберегая маленькую жизнь внутри себя, и, выскользнув наружу, устремил взгляд на заполнивших площадку у костра волков.       Чан выделялся даже в толпе — его уверенная осанка, широкие плечи и характерная манера двигаться выделяли его среди остальных. Но Минхо заметил не только это. Его взгляд тут же зацепился за свежую ссадину, пересекающую щеку супруга.       — Что стряслось? — защебетал омега, устремившись к Чану с беспокойством, которое он даже не пытался скрыть. Подойдя ближе, Минхо мягко взял грубое, обветренное лицо альфы в свои мягкие ладони, на мгновение полностью сосредоточившись на нём.       — Просто ветка. Не заметил вовремя, — мягко заверил его Чан и указал на покрытый повязкой левый глаз. Волком он лучше справлялся со своим дефектом, чему, конечно, помогали звериные инстинкты, а в форме человека… Ну, Чану приходилось чаще поворачивать голову, чтобы восстановить обзор полностью. И иногда, очень редко, случались вот такие казусы.       — Минхо, со мной всё в порядке, — успокаивающе пробормотал альфа, но было видно, что ему приятно это внимание. Особенно учитывая, как во дворе за их спинами раздавались приглушенные смешки и свистки. Воины обменивались многозначительными взглядами, глядя на нежную сцену, разыгравшуюся перед ними.       Омега серьезно посмотрел на него, слегка нахмурившись. Затем, немного смягчившись, произнес:       — Пойдем, я обработаю тебе рану как следует. И, может, накормлю, если будешь хорошо себя вести.       Чан тихо рассмеялся, но подчинился, позволяя своей Луне окружить его заботой.       Минхо тихо, пусть и без агрессии, зарычал, исторгая нежный вибрирующий звук из глубины своей груди, и утащил своего альфу к шатру. Он вынес Чану чистую воду и снял с его лица повязку, пусть тот и сопротивлялся. Но сопротивляться Минхо долго альфа не мог, и позволил тщательно вымыть свое лицо и руки.       — У меня кое-что есть для тебя, — как бы между делом заметил омега, смывая кровь с щеки альфы, и нежно промывая его глаза чистой водой.       Чан, не без оснований, напрягся. Когда в последний раз Минхо говорил что-то подобное, омега ворвался на поле боя и заявил, что носит щенка. Чего ждать сейчас, альфа не знал.       Минхо почувствовал, как изменился запах Чана, и тихо рассмеялся. Его переливчатый смех речными камушками упал на грудь альфы, заставляя цветы распускаться в душе даже посреди зимы.       — Тц, я уже беременный. И не смогу понести еще раз. Прямо сейчас, — с мечтательной улыбкой заметил Минхо и легонько чмокнул мокрые от студеной воды губы Чана, а после сжал его руки. — Но если тебе не понравится — я не хочу об этом знать, — безапелляционно заявил Минхо, за руку заводя альфу внутрь шатра.       Оказавшись в тепле их общего пристанища, Чан почувствовал, как напряжение, накопившееся за долгие часы пути, медленно отпускает. Его тело, привыкшее быть настороже даже во сне, сейчас наконец позволило себе расслабиться. Здесь, в этом шатре, пропитанном их смешанным ароматом и звуком треска поленьев в очаге, его волчьи инстинкты затихали, уступая место более мягким, человеческим чувствам. Сейчас Чан мог позволить себе ненадолго побыть просто влюбленным альфой, чей омега рядом грел его бок своим мягким телом.       Он сразу заметил, что дышится внутри как-то легче, и уловил аромат свежего снега и речной воды, что шел от циновок и подушек. Кажется, что Минхо снова занимался уборкой и Чан только надеялся, что не самостоятельно.       Альфа вздохнул, слегка нахмурившись.       — Ты ведь не сам всё это делал, да? — его голос был низким и чуть хрипловатым, но в нем звучала тревога.       Минхо, который как раз поправлял одну из подушек, не оборачиваясь, ответил с легкой улыбкой:       — Конечно, не сам. У меня были помощники.       — Помощники? — переспросил Чан, прищурившись.       — Ну да. Чонин хлопал циновки, Сынмин стирал в реке, а я только направлял. Ты же знаешь, как это важно — командовать процессом.       Чан хмыкнул, понимая, что часть работы Минхо наверняка всё-таки взял на себя. Альфа вообще был против и частенько рычал сквозь сомкнутые зубы, когда Минхо принимался разводить бурную деятельность, как привык делать до беременности. Омега будто не замечал, что устает гораздо быстрее, чем раньше, а вместе с изменениями его тела пришли и новые потребности. Он больше спал и больше ел, и Чан только умилительно улыбался, подкладывая в его миску куски мяса или кашу из своей тарелки.       Если бы Чан мог, он бы запер Минхо в шатре, придавил к ложу своим телом и не выпускал до самого срока разрешения бремени. Но что-то ему подсказывало — если попробует хотя бы заикнуться об этом, омега вновь одичает и надает вожаку по шее. Характер у Минхо был далеко не покладистый, и хотя беременность смягчила его, добавив нежности и заботы, упрямство омеги осталось прежним. Во многих отношениях.       Минхо подтолкнул Чана в спину, когда заметил, что тот немного потерялся в своих мыслях, и настойчиво, пусть и плавно, направил внимание альфы к ложу.       Тихий вздох сорвался с пухлых губ Чана, а сердце его сжалось от мучительной нежности, когда он заметил уютное гнездышко. Инстинкты альфы вскипели внутри и он уставился на Минхо, не веря, что его омега приготовил для него такой сюрприз. Когда-то папа рассказывал маленькому Чан-и о том, что если беременный омега создает гнездо для своего альфы, это означает не просто близость, а доверие, граничащее с полным слиянием душ. Гнездо было священным местом, где омега скрывал сокровище, что носил под сердцем, от чужих глаз. Пригласить альфу в это пространство — значило впустить его в самую сокровенную часть своей жизни, позволить быть свидетелем и хранителем таинства, которое заключалось в развитии новой жизни.       Тогда маленький Чан не придал словам папы особенного значения, но теперь, став старше, возмужав и заняв место вожака стаи, он понял, что на самом деле значит гнездо, которое для него построил возлюбленный. Он будто вернулся домой, где его ждали тепло и безопасность.       Чан не сразу смог произнести хоть слово. Он лишь стоял, ощущая, как его грудь наполняется теплом, переполняющим душу до краев. Гнездо, уютное и наполненное запахом Минхо, было свидетельством доверия, которое омега дарил ему без остатка.       И сейчас, видя, как омега улыбается ему с легкой тревогой, а одна его маленькая ручка лежит на подрастающем животе, Чан почувствовал, как печет глаза.       Кажется, он и вовсе забыл как плакать — слишком много лет этого не делал. Но искренняя забота Минхо и его желание окружить теплом не только себя и щенка, но и Чана, заставило альфу пустить одну крупную слезинку, что скатилась из зрячего глаза.       Минхо тихо ахнул и оказался рядом. Его сердце отбивало дикий ритм в груди, рискуя проломить ребра. Его запах взвился, окутывая Чана ароматными сухими травами, будто одеялом, но Минхо не мог понять, что конкретно вызвало такую реакцию у сильного альфы. Тревога текла по венам Минхо, но он все же решился спросить, сжимая узловатые пальцы Чана в своих теплых руках.       — Тебе… тебе не понравилось, да? О, Мать Луна… Я должен был сначала спросить у тебя, а потом бы мы вместе… — заполошно начал Минхо, но не успел договорить: твердые губы альфы надежно заткнули его болтливый рот, а широкие ладони нашли свое пристанище на изящном изгибе поясницы.       Чан целовал его неспешно, мягко посасывая нежные губы омеги и вылизывая его сладкий рот. Проведя столько времени рядом с Минхо, он уже понял, что иногда на взбалмошного омегу поступки влияют лучше слов, и пользовался этим.       — Не понравилось? Минхо, я в восторге, — выдохнул Чан, когда все же набрался сил и оторвался от манящего рта Минхо. — Ты иногда такой глупенький, словно сам еще щенок.       Альфа тихо рассмеялся и обнял свою пару, прижимаясь к спине Минхо своей мускулистой грудью. Тяжелые руки Чана уже привычно легли на круглый животик омеги и он нежно погладил его, ощущая, как туго натянута кожа. Чан молчал, уперевшись подбородком в плечо Минхо, и не сводил взгляда с гнезда.       — Ты правда хочешь, чтобы я вошел в твое гнездо? Ты уверен? — на всякий случай переспросил Чан, тщательно скрывая волнение в своем голосе. Он предпочел спросить Минхо еще раз — не все омеги пускали своих альф в гнездо в период беременности. Да, были и такие случаи, причем нередко.       Но Минхо только решительно кивнул и сжал руки Чана, а потом потянул его к ложу. Он сам снял с альфы походный плащ, что тяжестью лежал на его плечах, и помог разуться. Омега не мог уже, как раньше, активно садиться и вставать, хотя все еще упрямо старался сделать свои движения изящными. Минхо старался выглядеть хорошо, не подозревая, с каким обожанием и вожделением во взгляде на него смотрит Чан.       Когда с лишними вещами было покончено, Минхо поднял свою изящную ножку, перешагивая невысокий борт гнезда. Он скользнул по ложу дальше и устроился на подушках, которые пусть и не были мягкой периной, но все равно очень удобно ощущались под его уставшей спиной.       Минхо всё еще смотрел на альфу с затаившимся в глазах волнением и нерешительно похлопал по ложу рядом с собой, без слов приглашая Чана присоединиться. Альфа кивнул, хоть и ощущал внутри странное смятение.       Он тяжело опустился на край гнезда, чувствуя под собой мягкость шкур и шелков, так искусно уложенных Минхо. Это был новый, неизведанный для Чана мир — теплый, тихий, полный уюта и любви. Несколько лет назад он даже не мог себе представить, что однажды окажется в подобной ситуации.       Тогда всё было иначе. После жесткого отказа отца Минхо, который считал, что альфа с изъяном — не подходящая пара для его сына, Чан сгорел от стыда. Он вернулся в свою стаю, чувствуя себя сломленным, и твердо решил, что никогда больше не позволит себе мечтать о счастье. Он выбрал остаться волком-одиночкой — осознанно и бесповоротно. Всё своё время он тратил на стаю, на сражения, на заботу о других, но только не о себе. Ремесло и долг стали его доспехами, скрывающими разбитое сердце.       Но даже сквозь этот панцирь прорастали воспоминания. Смех Минхо — светлый, будто солнечный луч в мрачном лесу. Едва уловимый аромат его кожи, который однажды обжег сознание Чана, не давал покоя. И тот единственный взгляд — прямой, наполненный звездами и любопытством, — оставил на его душе шрам, который невозможно было залечить.       Чан давно принял, что другого не будет. Он был готов жить с этим — с любовью, которая стала для него недостижимой мечтой. Никто и ничто не могло заменить его омегу. Он влюбился однажды, и этого оказалось достаточно, чтобы закрыть сердце для всех остальных.       А теперь… Теперь Минхо был рядом, его рука с привычной осторожностью лежала на поднимающемся животе, и взгляд был всё тот же — полный звезд. Только теперь в нем появилось что-то новое. В нем была надежда.       Чан глубоко вдохнул, чувствуя, как напряжение покидает плечи. Это был он — его омега. Минхо, который не просто пригласил его в гнездо, но позволил прикоснуться к сокровенному. Позволил стать частью того, что было для них священным.       Сильное сердце альфы сжалось от сладкой боли и он плавно забрался в новое гнездо.       Гладкий шелк приятно холодил его открытые руки, а ароматы укутали, словно кокон. Чан чувствовал смешение их с Минхо феромонов, но к ним примешивались еще запахи. Альфа нахмурил густые брови, слегка наклонив голову, чтобы принюхаться. В аромате отчетливо проявились оттенки — молодой, нежный розмарин и острая, теплая корица. Это сочетание было неожиданным. Два противоположных запаха, которые, вопреки всему, гармонировали друг с другом. Чан понял, что этот необычный букет принадлежит их щенку.       Его сердце дрогнуло, а из груди невольно вырвался тихий, наполненный нежностью вой. Он протянул руки к Минхо, забирая в свои объятия, и удобно уложил своего супруга на груди. Омега повозился, как маленький котенок, легко потерся носом о шею альфы, прижимаясь своим округлившимся животом к теплому телу супруга. Наконец, он затих, будто нашел то самое идеальное положение, где каждый изгиб их тел совпадал, как кусочки мозаики.       Оба молчали, погрузившись в свои мысли, пока минуты текли, а очаг приветливо трещал. Стая жила своей жизнью за пределами их шатра, и они оба это чувствовали, но пока была возможность, прятались друг в друге, черпая силы и покой.       Сильные, надежные руки альфы лежали на изгибах тела Минхо. Пальцы мягко касались его боков, ощущая тепло, скрытое под шелковистыми тканями. Омега тихо дышал, его нос уткнулся в запаховую железу Чана, а родной запах развеивал легкую усталость и недомогание, тяготеющие в теле.       Минхо чувствовал, как рядом с Чаном всё его напряжение и тревоги будто растворяются. Это был его личный оазис — источник тепла, силы и любви. А для Чана эти минуты стали напоминанием о том, что его семья, его мир, его счастье — всё это было здесь, в этих руках, в этом гнезде, в этом маленьком сердце, которое стучало в унисон с сердцем его возлюбленного.       — Кажется, что-то тревожит тебя, любимый супруг, — негромко проговорил Минхо, а его тонкие пальцы огладили щеку альфы, ласково касаясь старого шрама. Чан пока не знал, что ответить, поэтому поймал руку своего избранного, а его твердые губы легко коснулись костяшек.       — Просто подумал, что мне впервые так спокойно, как не было с того момента, как я стал вожаком.       Чан также негромко ответил, а его взгляд устремился в покрытую шкурами брезентовую стену шатра. Он молчал и Минхо не прерывая его молчание, зная, что альфа сам начнет говорить, когда будет готов.       — Мне тогда только-только исполнилось семнадцать лет, Минхо, когда люди пришли с огнем и оружием в наш дом, — через силу выдавил из себя Чан, а голос его скрипел, словно речная галька. Давненько он не возвращался в то время, но сейчас знал — необходимо все рассказать. Стереть последние тайны и недосказанности между ним и Минхо.       — Люди жгли леса, убивали животных ради забавы. А когда узнали, что в этих краях водятся оборотни, решили уничтожить и нас. Избавиться, как от угрозы их поселениям, несмотря на то, что жили мы мирной жизнью.       Чан прервался, перед его взором вновь заполыхал старый огонь, который унес жизни десятков собратьев. Унес жизнь его отца. Минхо, почувствовав его волнение, поднес тонкое запястье к носу альфы, позволяя ощутить свой легкий аромат и немного успокоиться.       — Старшим ничего не оставалось, кроме как отправиться на границу леса и встретиться с угрозой. А я остался в лагере с омегами и детьми. Думал, это будет обычный набег, но… но их было слишком много. Мы защищались, как могли. И я еще легко отделался, потеряв в той битве только глаз, а не свою жизнь.       Чан сжал губы, а сердце его вновь разрывалось от событий давно ушедших лет. Он снова почувствовал себя тем испуганным мальчиком, который повзрослел буквально за считанные часы, когда вернувшиеся воины принесли весть о победе и тело его отца. Старый вожак погиб, а новый был совершенно не готов занять его место.       — Я потерял отца, братьев, наставников. И все, что я мог сделать, это собрать остатки разбитой стаи и привести в безопасное место. Ликси тогда плакал за нас обоих, а я мог только смириться с тем, что старая жизнь закончена и мое детство безвозвратно ушло.       Слушая историю своего возлюбленного и слыша настоящее горе в его голосе, Минхо тихо плакал на груди Чана, желая забрать всю его боль себе. Если бы тогда Минхо был рядом, они бы сражались вместе и стая Чана возможно не понесла бы такие потери. Он понимал, что это всего лишь глупые омежьи мечты, которые уже никогда не сбудутся. И это было невыносимо.       Минхо не знал, что сказать, поэтому только еще ближе прижался к своему альфе, давая ему почувствовать тепло своего тела и движение новой жизни, которую они создали вместе.       — Папа тогда горевал за всех нас. Он так и не смирился с потерями и ушел на Ту Сторону вслед за отцом всего через пару дней после того, как мы обосновались на этом месте.       Чувствуя молчаливую поддержку Минхо, Чан позволил каменным стенам вокруг своего сердца рухнуть окончательно. Он позволил себе быть слабым сейчас, когда никто кроме избранного омеги его не видит. Слезы катились крупными бриллиантами по его щекам и Чан даже не пытался их спрятать, пока Минхо аккуратно собирал их своими пальцами.       — Ты прекрасно справился, Чан. Ты хороший вожак и наставник. Стая счастлива под твоим руководством. А скоро у тебя родится щенок. Разве это не прекрасно? — заметил Минхо, и попытался улыбнуться. Его глаза тоже были красными от слез, а губы дрожали.       — Мы через многое прошли по отдельности и я так боюсь будущего, Минхо. Иногда мне так страшно и кажется, что я не справлюсь, всё испорчу и снова кто-то пострадает или умрет по моей вине. А что, если это будет наш…       Чан не успел договорить — узкая ладонь Минхо настойчиво накрыла его губы, запрещая облекать страшные мысли в слова.       — Никогда. Никогда, альфа, слышишь? — с жаром проговорил Минхо и приподнялся, усаживаясь на твердые бедра Чана и наклоняясь, чтобы заглянуть в его глаза. — Ты больше не один. С тобой твоя стая. Наши мальчики и твой брат. И теперь я. А я сражусь с самой Смертью, если понадобится защитить тебя.       Глаза Чана распахнулись, а его ладони сами собой легли на талию Минхо и притянули ближе. Круглый животик омеги не давал им прижаться друг к другу вплотную, но даже так, в неудобной позе, Чан почувствовал, что слаще поцелуя у них еще не было, хоть губы обоих ощутимо горчили от слез.       Старые тревоги все еще маячили где-то недалеко за спиной, укрывая их будущее тенью страха и сомнений. Но они были рядом, сливались в поцелуе и делили одно на двоих дыхание, позволяя себе момент слабости, чтобы с восходом солнца шагнуть в новый день, который принесет им счастье.