Осенний день душной летней ночью

      — Сучий омега! — рычал Чан, крепко сжав руки Минхо и скрестив их на пояснице омеги. Он двигался резко, его бедра горели от напряжения, а бледная кожа покрылась липким потом. Альфа уже перестал отдавать себе отчет в том, сколько времени прошло с того момента, как он в бешенстве швырнул омегу на ложе, но не собирался останавливаться. Пока нет.       Минхо что-то лепетал, уткнувшись красным от напряжения лицом в тонкую подушку. Его голова кружилась, а из раскрытых губ текла слюна, пачкая грубую простынь под двумя сплетенными телами еще больше. Омеге казалось, что какое-то время назад он перестал чувствовать свое тело, отдавшись во власть обезумевшему от гнева Чану. Сейчас, стоя стертыми коленками на грубом матрасе, Минхо остатками сознания понимал, что зря надеялся на прощение альфы.       Пока они возвращались обратно в лагерь, всё было в полном порядке. Минхо чувствовал себя защищенным, шагая рядом с Чаном, и даже позволил себе сжать его руку в своей. Альфа, казалось, был полностью спокоен, его привычно суровое лицо смягчалось нежной улыбкой, когда он смотрел на Минхо.       В какой-то момент Чан отпустил его руку, оставив омегу в начале колонны. Минхо наблюдал, как он уходит в конец, к своим воинам, проверяя боевой порядок и отдавая новые распоряжения. Альфа выглядел уверенным и решительным, как и подобает вожаку, но улыбка, мелькнувшая на его лице, согрела Минхо так, что он чуть не замурлыкал от блаженства.       Сердце омеги пело от любви и нежности, селя в душе ощущение, что всё позади. Он позволил себе поверить, что Чан простил его за нарушение единственного строгого запрета. Что его побег из лагеря остался в прошлом. Но, похоже, на этот раз Минхо переоценил сам себя.       По какой-то причине из головы омеги вылетело то, что Чан был не просто заботливым супругом или страстным альфой. Он был вожаком, и это звание обязывало его принимать суровые решения. Глупо было думать, что альфа забыл, как Минхо нарушил его приказ. Если Чан выглядел спокойным и нежным, это не значило, что он оставил инцидент без внимания. Минхо вдруг понял, что ошибся, и в душу его закрался холодок предчувствия.       Мнимое перемирие сохранялось на всем пути в лагерь. И даже тогда, когда они вернулись, альфу и омегу захватили рутинные обязанности — стало не до выяснения отношений.       Минхо сразу же отправился в лазарет, где присоединился к Феликсу. Тот, несмотря на усталость, уже активно занимался перевязками. Омега не растерялся и начал помогать: подносил воду, заваривал отвары, мягким голосом успокаивал раненых, чьи вой и стоны разносились по шатру. Он работал быстро, но не торопливо, тщательно проверяя каждую повязку, и шептал что-то раненым волкам, уговаривая их держаться.       Чан, напротив, с Хенджином обошел шатры омег, которые потеряли своих партнеров в схватке. Соболезнования давались вожаку тяжело, особенно когда в ответ звучал горький плач утраты. Альфа прекрасно знал, что их боль не утихнет ни сегодня, ни завтра. Но все равно сжав зубы пытался устроить каждого волка в тепле и комфорте, а о своем омеге и себе самом он подумает в последнюю очередь.       Минхо вернулся в шатер вожака глубокой ночью — задержался в лазарете, когда совершенно случайно узнал, что Чонин ранен, но пытается скрыть это. Беспокойство охватило омегу, когда он увидел, как молодой лис притворяется бодрым, хотя от него шел явный запах крови.       — Чонин! — почти возмущенно воскликнул Минхо, хватаясь за сердце. Его и без того большие круглые глаза сделались еще выразительнее, когда он одним ловким движением ухватил лиса за ухо и потянул в лазарет, несмотря на протесты.       Чонин, насупленный и вздыхающий на весь лагерь, нехотя подчинился, понимая, что с Минхо спорить бесполезно. Омега аккуратно промыл и зашил неглубокую рану на его боку, внимательно проверяя, не осталось ли других повреждений.       — Тише, малыш, — мягко пробормотал Минхо, когда болезненное лечение было завершено, и обнял его за плечи, осторожно поглаживая светлые волосы. Юный альфа сначала напрягся, но потом позволил себе расслабиться. Уставший больше всех, он быстро уснул, а Минхо, качая его, почувствовал, как впервые за день его собственное сердце немного успокаивается.       Но стоило Минхо дрожащими от усталости ногами переступить порог их с Чаном жилища, он сразу понял — что-то не так. Привычный мягкий, сладковатый запах альфы, от которого обычно становилось спокойно, сейчас горчил, как тлеющие ветви ели. В этом новом аромате, который витал в полумраке шатра, слышались тревога, гнев и подавляемая ярость.       Да и глаза альфы, привычно излучающие суровую уверенность, тоже были не те. Минхо заметил эту перемену: взгляд, всегда теплевший при встрече с ним, теперь был холоден, как зимний лед. Чан сидел на низкой деревянной скамье, скрестив руки на могучей груди, его поза казалась угрожающе спокойной, а уголки губ подрагивали, будто он едва сдерживал глухое рычание.       Минхо почувствовал, как холодок пробежал по спине. Ему стоило бы развернуться и нестись со всех ног, вернуться в лазарет или спрятаться в каком-нибудь темном уголке, пока гнев Чана не утихнет. Но осознание собственной вины вынуждало омегу встретиться с последствиями лицом к лицу.       Тяжело сглотнув, Минхо сделал шаг вперед, чувствуя, как грудь сдавило от напряжения. Сейчас он был загнанным в угол глупым кроликом, на которого смотрел обнаживший клыки волк. Но вместо того чтобы отступить, омега упрямо двинулся дальше.       — Я знаю, — тихо проговорил Минхо, останавливаясь в самом центре шатра. Его голос дрогнул, но взгляд остался твердым, в нем не было привычной дерзости, только спокойная решимость. — Ты злишься, и ты прав. Я нарушил приказ. Но я не буду оправдываться.       Чан молчал, лишь подался вперед, упершись локтями в колени. От этого движения Минхо стало немного не по себе: альфа выглядел как охотник, собирающий силу перед прыжком. Его глаза блестели в полумраке, и от тяжести этого взгляда омега невольно напрягся, хотя и не позволил себе отступить.       — Я могу всё объяс…       — Заткнись. Просто закрой свой чертов рот, омега, — низко пророкотал альфа и медленно поднялся. Сейчас его массивная фигура, почти черная в тусклом свете шатра, внушала Минхо первобытный страх.       Его залитая кровью рубаха грязной тряпкой болталась на широких плечах, но Чан не делал ничего, чтобы привести себя в порядок. Его лицо было измученным и напряженным, а от всего тела исходила угрожающая энергия. Шаг за шагом, почти бесшумно, как ночной зверь, альфа приближался к Минхо. В каждом его движении было что-то хищное, пугающее и завораживающее одновременно. Наконец, он остановился совсем близко, так что омега почувствовал исходящее от него тепло и аромат, тяжелый от крови, пота и гнева.       То, что Чан был в ярости, невозможно было не заметить. Его разноцветные глаза — один горящий темным пламенем, другой покрытый туманом слепоты — смотрели прямо в душу Минхо. Этот взгляд был тяжелым, непреклонным, и омега чувствовал, как он давит, словно толща воды, грозящая поглотить его с головой.       Несколько мгновений между ними сохранялась напряженная тишина, нарушаемая только хриплым дыханием Чана. Затем, резко его рука взлетела и коснулась лица Минхо, а грубые, узловатые пальцы сжали нежные щеки, оставляя глубокие следы на коже омеги.       — Ты хоть понимаешь, что ты натворил? — глухо произнес альфа, его голос звучал низко и угрожающе. — Я сказал, не вмешиваться. Я приказал, Минхо. И что сделал ты? Бросил лагерь и свою стаю. Ради чего?       Его пальцы на миг ослабили хватку и Чан наклонился ближе. Их лица сейчас разделяли всего несколько дюймов. И Минхо не был уверен, что эта близость со своим альфой ему по вкусу.       — Тебе повезло, что ты вернулся живым, но это не избавит тебя от последствий, — рычание Чана звучало как приговор, каждое слово отдавалось дрожью в теле Минхо.       Хоть глаза Чана и пылали огнем, обещая адские муки, голос его с каждым словом становился все более хриплым. Пальцы, сжимавшие лицо Минхо, едва заметно дрожали, а раненое плечо сводило судорогой, лишая сил. Он стоял перед своим омегой, чувствуя, как гнев борется с истерзавшим его страхом.       — Одна вещь, всего одна вещь, которую я просил тебя не делать, но ты ослушался меня. Повел себя, как волк-одиночка, — цедил Чан сквозь сжатые зубы, а Минхо почему-то думал о том, что если альфа кинется, то без труда вырвет ему глотку своими клыками. — Почему ты не мог просто подумать перед тем, как действовать?       Чан прикрыл глаза всего на миг, но перед ним тут же встала та самая картина — поляна, залитая кровью, и Минхо, хрупкий и безрассудный, посреди побоища. Его стройное тело, покрытое вражеской кровью, двигалось так грациозно, будто он был не человеком, а сиреной, что пела битве свою грустную песнь. Взмахи меча, отражение лунного света на его лезвии, и эти решительные глаза — всё было слишком красиво и слишком неправильно.       Если бы Минхо погиб… Эта мысль выворачивала альфу наизнанку. Особенно теперь, когда он знал правду — в утробе омеги билось еще одно сердце, их ребенок. Его щенок, первенец. Осознание этого только усугубляло боль. Как мог он допустить, чтобы его омега, его пара, его будущее, поставил себя под удар?       — Ты ошибаешься, альфа, — вдруг раздался тихий, но твердый голос Минхо. Он смотрел прямо на Чана, прекрасно понимая, что каждое следующее слово может стать последним. Омега знал, как опасен его альфа в гневе, но отступать было поздно. — Я думал. Долго думал. — Минхо сделал короткую паузу, переводя дыхание, прежде чем добавить: — И чем больше проходило дней, тем яснее становилось — я не смогу отпустить тебя одного туда.       Голос омеги был хриплым, пропитанным тяжестью эмоций, которые разрывали его изнутри. Минхо никогда раньше не чувствовал такой силы осознания своей ошибки. Сейчас, находясь в безопасности лагеря, он видел всю глубину своего безрассудства. То, что он остался жив, что смог вернуться невредимым из того хаоса, казалось, было не его заслугой. Наверное сама Мать Луна, увидев его отчаянную глупость, развернула над ним свои серебристые звездочки, уберегая не только самого омегу, но и еще не рожденное дитя.       — Но я не думал о том, что случится с тобой, если меня убьют, — голос Минхо сорвался на шепот, когда он поймал взгляд Чана. Глубокие тени мучительного страдания залегли под глазами альфы, делая его одновременно грозным и хрупким. Чан, который всегда казался незыблемой скалой, сейчас стоял перед ним таким уязвимым. И Минхо с болью осознал, что именно он причина того, что альфа стал хрупким, будто глиняный сосуд тонкой работы.       Омега вздохнул, опустив взгляд на свои руки, и продолжил, чувствуя, как слова разрывают его сердце.       — Чан, я не мог отпустить тебя одного. Сидеть здесь, в безопасности, зная, что ты где-то там, рискуешь жизнью? Это было выше моих сил. Ты просил меня остаться, но как я мог? Как я мог спокойно ждать здесь, пока ты и остальные… — он замолчал, закусив губу, но всё же собрался с духом, чтобы закончить. — Чонин, Джисон, Феликс, Чанбин, Хенджин… — он перечислял имена мальчиков, которые стали дороги ему, стали новой семьей омеги. Ради которых он сорвался в лес, рискуя собственной шеей. — Даже Сынмин, чтоб ему под лапу ёж попал! — пробормотал он с горькой усмешкой, от чего голос чуть дрогнул, — вы все шли на бой, и я не мог оставаться в стороне.              Минхо говорил убежденно и твердо настолько, что Чан на мгновение отвел взгляд, очевидно соглашаясь с его доводами. Но альфа быстро пришел в себя, а принятие снова заменили гнев и разочарование.       — Моя стая подчиняется моим приказам, и ты не исключение, Минхо, — рыкнул Чан, прежде чем одним движением сильных рук сорвать с омеги грязную рубаху. Он тяжело дышал, а зрачки наливались темной страстью. — Ты мой омега, и я поставлю тебя на место.       Альфа цепким взглядом окинул тело Минхо, желая убедиться, что тот не ранен, и тихо вздохнул, выдувая из легких горячий воздух. Он кончиками мозолистых пальцев обвел тонкие косточки торчащих ключиц омеги, его мягкую даже на вид грудь с призывно торчащими розовыми сосками. И рука Чана, рука воина и сильного альфы, дрогнула, когда широкая ладонь легла на едва заметную выпуклость под пупком Минхо.       Омега говорил, что срок всего месяц, но уже сейчас Чан готов был поклясться, что чувствует внутри зародившуюся жизнь. Его щенок, его наследник, которого ему подарит истинный. И эта мысль странным образом заставила альфу разозлиться еще больше.       — Ты рисковал не только своей шкурой, но и жизнью моего нерожденного щенка. Как ты мог, Минхо? — голос Чана сочился горечью, и он больше не мог себя контролировать, когда схватил омегу за шею и швырнул его на ложе.       Минхо едва успел упереться на выставленные руки и подставить бедро, чтобы избежать удара, и гневно взглянул на Чана, сверкая яростным взглядом из-под длинных ресниц.       — Альфа, не сходи с ума! Я ношу твое потомство, будь благоразумнее!       — Почему ты не думал о ребенке в своем чреве, когда ворвался на поле боя, как бешеная куница? — с издевкой протянул Чан, срывая с себя рубаху и ослабляя пояс на штанах. — Хотел доказать, что сильный? Ну так знай, что сила в том, чтобы подчиняться мне, а не идти против меня!       Зарычал альфа, хватая Минхо за локоть и одним резким движением ставя его на четвереньки. Его разум пылал, но даже сейчас Чан понимал, что не может навредить драгоценному животу своего омеги. Поэтому удар на себя примет его роскошная задница.       Чан жадно скользил ладонями по спине Минхо, сжимая пальцами его мягкие бока и тиская, словно свежее тесто. Он был зол, буквально пылал от ярости, но даже сейчас думал о том, чтобы и омеге было хорошо с ним. Наглец совершенно точно заслуживал наказания, но никак не жестокости альфы, с которым повязан.       — Приготовься, омега. Это будет долгая ночь для тебя, — хмыкнул Чан и рванул брюки Минхо вниз, обнажая круглые белые ягодицы.       Слюна набралась во рту Чана и он ласково погладил одну половинку, а потом шлепнул так, что по шатру разнесся характерный звук. А следом — короткий вскрик Минхо, который сжался и запрокинул голову, кусая губы. Задницу жгло огнем, а кожа неприятно покалывала, особенно когда альфа, не сдерживаясь, оставил на ней еще несколько шлепков тяжелой ладони.       Чану нравилось, что поверх почти сошедших следов их прошлых страстных встреч расцветают новые красные пятна, напоминающие редкие цветы. И он определенно не успокоится, пока не убедится, что Минхо даже присесть не может без того, чтобы не вспомнить свое неверно принятое решение и наказание, которое сам на себя навлек.       В голове альфы туманилось от густого аромата смазки омеги, а руки дрожали, когда он потянулся к поясу собственных брюк, чтобы освободить ноющий член. Он прижался набухшей головкой к влажному, немного раскрытому входу в желанное тело, и мягко надавил. Минхо был тугой, тугой и очень горячий внутри. Но несмотря на скудную подготовку, тело омеги будто засасывало его внутрь, и Чан с тихим рыком поддался инстинкту. С чрезмерно пошлым шлепком их бедра встретились и альфа замер, услышав тихий болезненный скулеж Минхо.       — Вот так, мой лунный, просто расслабься и прими всё, что я тебе дам, — тихо и жарко зашептал Чан, наваливаясь на спину Минхо. Он обнял своего омегу под грудью, аккуратно сминая мягкие сиськи и оттягивая пальцами соски. Тело под ним дрожало и с каждым мгновением все больше расслаблялось, особенно когда Чан коснулся губами брачной метки, слабо прикусывая загривок Минхо.       От этого касания омега вскинулся, прогибаясь в спине гибкой веткой, и заныл, будто выпрашивая у альфы больше. Чан ухмыльнулся и распрямился, сжимая одной рукой плечо Минхо, а второй плавный изгиб его талии.       Он пробовал двигаться медленно и аккуратно, не желая доставлять боль, но тело его и разум требовали разрядки, которую мог дать только омега. Поэтому, обнажив клыки и грозно зарокотав, Чан отпустил себя.       Сильные руки альфы не давали Минхо сдвинуться или соскочить, пока омега глотку рвал, захлебываясь стонами. Кажется, он чувствовал крупный горячий член Чана каждой клеткой своего тела, которое пело и кричало от болезненного удовольствия. Его дырочка трепетала вокруг широкого обхвата, а смазка текла, пачкая бедра.       Минхо слышал этот ужасно пошлый хлюпающий звук, с которым член альфы пронзал его нежные внутренности, и краснел ушами, как в первый раз. Он ногтями царапал тонкий матрас и подмахивал мощным толчкам Чана, сжимаясь на его члене и вереща от особенно глубоких проникновений.       И дрожал, когда альфа кусал его за плечи, срываясь на какой-то невообразимый ритм. Голова Минхо раскачивалась из стороны в сторону, а слюна текла из раскрытых губ. Наверное, сейчас он выглядел совсем не как Луна стаи, но как же было плевать. Особенно, когда омега почувствовал, как надувается узел в основании члена Чана и забился под ним, пытаясь скинуть с себя.       — Нет, альфа! Без узла! — отчаянно крикнул он, но только оказался вдавлен в ложе тяжелой тушей своего альфы, что рычал и кусал его шею, явно не собираясь останавливаться. И Минхо уже было не до бессмысленной борьбы, когда Чан вонзил клыки в брачную метку на его шее, толкаясь членом отчаянно глубоко. Набухший узел с небольшим усилием прошел через покрасневшую растянутую дырочку, надежно скрепляя альфу и омегу вместе.       От эйфории, накрывшей Минхо, его голова закружилась и безвольно повисла. Он не заметил, как забрызгал простынь под собой спермой, но почувствовал, как альфа с хриплым рыком накачивал его горячим семенем.       Когда Чан наконец оторвался от мокрой от пота шеи и ласково зализал кровавую рану, Минхо почти пришел в себя. Он попробовал ласково улыбнуться Чану дрожащими губами, но улыбка эта быстро померкла, когда альфа только покачал головой.       — Надеюсь, ты достаточно отдохнул, омега, — хмыкнул он и одним движением перевернул Минхо на спину, закидывая его стройные ноги на плечи.       Перед тем, как сознание покинуло его измученное тело, Чан брал Минхо снова и снова. Метил его, тискал, кусал, каждым толчком мощных бедер как бы давая понять, что впредь спорить с альфой ему не стоит. Не тогда, когда дело касается жизни и смерти.       К рассвету, когда ярость в сознании Чана начала утихать, он все же слез со своего взмокшего омеги и ухмыльнулся, разглядывая его тело. Спина и задница Минхо ярко пестрели красными следами от зубов. Его дырочка уже не закрывалась и слабо пульсировала, исторгая из нежных глубин смесь смазки омеги и спермы альфы. Беззащитный живот Минхо Чан не трогал, но отчаянно искусал нежные груди, сжимая губами чувствительные соски и доводя омегу до истерики.       — Минхо, открой рот, — нежно позвал Чан, одной рукой сжимая мокрые от слез щечки Минхо, а второй удерживая ковшик студеной воды. И увидев ужас в глазах омеги, что тому придется взять ещё больше, тихо фыркнул. — Просто вода, обещаю. Попей.       Минхо кивнул, послушно сделав пару глотков, и вырубился, уткнувшись лицом в подушку.

***

      Из шатра вожака Минхо вывалился ближе к закату, окончательно убедившись, что Чан умеет держать слово. Ноги подгибались и мелко дрожали, и казалось, что даже мягкая трава под босыми ступнями причиняет боль. Каждое движение отдавалось пульсирующей болью в заднице, а лицо горело не то от злости, не то от стыда. Омега чувствовал, как горячие взгляды соплеменников прожигают спину, но в них угадывалась странная смесь уважения и трепета.       Ему понадобилось собрать остатки своего достоинства, чтобы с трудом добраться до костра. Минхо осторожно опустился на бревно, едва удержавшись от сдавленного стона. Сынмин, сидевший рядом, лишь мельком бросил на него взгляд, но, разумеется, заметил, в каком состоянии находится омега.       — Одно слово — и ты труп, — процедил Минхо хриплым голосом, кутаясь в темный плащ Чана, который пах сладким кедром и еловой смолой с нотами пряного мускуса.             На удивление, Сынмин промолчал, лишь чуть дернув уголком губ в полуулыбке, которая тут же исчезла. Без лишних слов он протянул Минхо свою миску с кашей и мясом, в которой оставалось еще больше половины. Омега замер, не сразу принимая еду. В глазах юного альфы не было ни намека на издевку, только какое-то невыразимо спокойное понимание.       — Если тебе станет легче, можешь считать, что я не видел, — негромко произнес Сынмин, отвернувшись и сделав вид, что занят костром.       Минхо подозрительно сощурился, но промолчал — есть ему хотелось больше, чем выяснять отношения. И омега настолько увлекся своей едой, что не заметил, как Сынмин медленно поднялся, уходя своей дорогой, а его место занял Чан. Вожак молчал, краем глаза наблюдая за тем, как жадно Минхо утолял свой голод, а внутри его захватывало чувство вины.       — Прости, я не должен был этого делать, — все же подал голос Чан, когда Минхо с удовлетворенным вздохом отставил миску в сторону, показывая, что слушает. — Мин, ты не должен меня бояться или подчиняться всем моим приказам — у тебя, как у Луны стаи, прав столько же, сколько у меня, но…       Чан внезапно замолчал, отводя взгляд в сторону. Его неровные пальцы нервно зачесали спутанные волосы назад — он намеренно тянул время, будто ему было стыдно дальше говорить.       — Что «но», Чан? — мягко подтолкнул его Минхо, накрывая своей нежной ладошкой грубые руки вожака.       — Просто… Просто не делай так больше, ладно? Я не смогу жить, если с тобой или щенком что-то случится, — дрожащим от нежности голосом произнес альфа, обхватывая ладонями круглое личико Минхо и гладя нежную кожу под его глазами.       — Чан, — Минхо наклонился вперед, и его пальцы едва заметно коснулись бедра вожака. — Я выбрал тебя. Не потому, что ты сильный, не потому, что ты альфа. А потому, что я люблю тебя. И если мне придется нарушить твои приказы, чтобы доказать это, я сделаю это снова.       Чан хрипло вздохнул, склонив голову так, чтобы их лбы соприкоснулись.       — Тогда ты, Минхо, слишком опасен для меня. Ты единственный, кто может сломать меня.       — Хорошо, что мы договорились. — Омега звонко рассмеялся, не собираясь говорить, что он в общем-то был бы не против еще попасть под такого спятившего от страсти Чана. Но только утянул своего альфу в нежный, трепетный поцелуй, позволяя им обоим раствориться в их любви.       Чан властно обнял Минхо за талию, притягивая ближе, и углубил поцелуй, мягко посасывая верхнюю пухлую губку омеги. Минхо улыбнулся, наслаждаясь этим моментом, который казался таким хрупким на фоне их бурного примирения.       — Хватит, — пробормотал Минхо, все-таки отстраняясь, хотя его щеки пылали, а взгляд блестел всеми звездами с неба. — Нас уже обсуждают.       — Пусть обсуждают, — хрипло ответил Чан, не отпуская его. — Пусть знают, что ты мой.       Тем временем, спрятавшись за одним из шатров, Феликс и Джисон, сверкая любопытными глазами, продолжали наблюдать за парой.       — Честное слово, смотреть на них — это лучше, чем слушать байки старейшин, — хихикнул Феликс, прикрывая рот рукой, чтобы не выдать их обоих.       — Особенно на Минхо. Смотри, как он краснеет. Он думает, что все такие наивные и не замечают, а сам светится, как светлячок, — добавил Джисон, едва сдерживая смех.       Чонин, стоящий рядом, раздраженно фыркнул и выразительно закатил глаза.       — Вам что, делать больше нечего? — проворчал он, подбоченясь и осматривая двоих омег, словно был тут старшим альфой.       — Ой, ну перестань, — попытался отмахнуться Феликс, и был нежно, но настойчиво, оттеснен назад так, что широкие плечи альфы закрыли обзор.       — В лазарет марш. Там еще работы полно, а вы тут хвосты греете за старшими!       — Ладно, ладно, — буркнул Джисон, пряча улыбку. — Но мы всё еще считаем, что ты просто завидуешь.       — Да, завидуешь, — эхом повторил Феликс, быстро отступая на случай, если Чонин сорвется и все же решит цапнуть наглого омегу за веснушчатую щечку.       Чонин фыркнул, его глаза сузились, а улыбка, появившаяся на лице, была явно недоброй.       — Еще одно слово, и вы оба будете драить лазарет до следующего полнолуния. Поняли?       — Ого, и откуда же такие полномочия у нашего лисенка? — Нахально улыбнулся Феликс, сияя зелеными глазами из-под растрепанной челки.       — Ниоткуда. Но вот Минхо может случайно узнать, что вы подглядывали.       — Поняли, поняли, — хором запищали омеги, быстро ретируясь, но их приглушенные смешки разносились до самого лазарета.       Чонин только вздохнул, качая головой, но, глядя на Минхо и Чана, которые всё ещё были поглощены друг другом, чуть заметно улыбнулся. «Отвратительно», подумал он, но в глубине души ему всё-таки было тепло.