Как тануки на самом деле снежным лисом оказался

      День был в самом разгаре, когда холодные снежные земли остались позади, и Аказа осторожно опустил на землю притихшего пламенного лиса, которому как будто даже понравилось перемещаться таким образом. Раньше, когда Аказа был маленьким, Кёджуро настаивал, чтобы тот спал днём ради полноценного ночного образа жизни. Сейчас Аказа стал уже достаточно взрослым, чтобы самому решать, что и когда делать, поэтому Кёджуро предложил поохотиться, несмотря на то, что время было неподходящее. К тому же было солнечно.       Аказа озадаченно промолчал в ответ, и Кёджуро догадался почему, глядя на ученика снизу вверх:       — Не хочешь показывать свой звериный облик?       — Всему своё время, — отозвался Аказа, — но охотиться я умею, просто чтобы ты знал.       — Дело твоё, — ответил Кёджуро, неумело скрывая разочарование, — тогда, может, пройдёшься со мной по священному лесу?       На это Аказа охотно согласился, тем более, что он обещал рассказать о своих приключениях. Ради такой увлекательной прогулки Кёджуро сменил облик на человеческий в логове Аказы, и они отправились к владениям пламенного лиса пешком.       Очень хорошо, что Аказа не торопился становиться на четыре лапы — так они бы пробежали лес гораздо быстрее, а ведь сейчас Кёджуро хотелось, чтобы время замедлило свой ход.       Это желание было настолько непривычным, что всё происходящее казалось одним из тех снов, которые ему порой снились во время весенних дождей. Когда лес заливало живительной влагой, а запахи усиливались: влажная земля, терпкие травы, мох с камней у водопада. В те дни и ночи весенних дождей казалось, что Кёджуро вот-вот услышит знакомый тонкий аромат коротких розовых волос, как будто Аказа, промокший под дождём, пришёл согреться в тёплом сухом меху пламенного лиса.       Но пока годы шли, сны оставались всего лишь снами, дарившими сначала краткое облегчение от тоски, а затем, при пробуждении, растравливали душевную рану. Кёджуро одновременно и ждал эти сны, и не желал их.       А прямо сейчас сон как будто стал явью, и пламенный лис время от времени касался то руки Аказы, то его талии, чтобы удостовериться, что это всё не игры его подсознания, что это не очередной сон.       Это больше не сон.       — Однажды я возвращался в деревню, чтобы проведать Коюки и Кейзо, — рассказывал Аказа, — до меня дошёл слух, что ёкаи охотятся за лекарством из голубых паучьих лилий, которое ты дал Коюки. Кто-то объявил щедрую награду за него. Я волновался, поэтому решил проведать людей. Оказалось, что Хаку тоже слышал об этом и уже присматривает за ними. Поэтому я быстро ушёл.       — Хаку не говорил мне, что ты приходил, — ответил Кёджуро.       — Я попросил не говорить, — признался Аказа, — тогда я ещё не знал, смогу ли когда-нибудь вернуться к тебе.       Кёджуро чуть нахмурился, не понимая и не принимая эту мысль. Что это такое должно было случиться, чтобы Аказа, будучи живым и здоровым, ни разу в жизни больше не наведался к наставнику?       — Так вот почему Хаку стал пропадать там, — с некоторым усилием улыбнулся Кёджуро, — а я подумал, что ему понравилась деревенская жизнь.       — Кёджуро, — покачал головой Аказа, — как так вышло, что я, будучи столько лет вдали, знаю больше о том, что происходит у тебя под носом? Конечно, ему понравилась Коюки.       — Ох! — воскликнул Кёджуро, — Он не сказал мне!       — А что тут говорить? Хаку последние шесть лет ходит влюблённый, как можно не заметить? Вы с ним что, совсем не общаетесь?       — Мы часто видимся и он ведёт себя как обычно, — проворчал Кёджуро.       — Томно вздыхает, витает в облаках, постоянно собирает то цветы, то фрукты с ягодами, пропадает в человеческой деревне, — перечислил Аказа, — а его взгляд сияет.       Кёджуро задумчиво нахмурился и Аказа, увидев это, рассмеялся.       — Ох, Кёджуро, а мне-то что делать? — пробормотал он в сторону.       — Можно поесть! — нашёлся пламенный лис, услышав его слова, но не поняв их смысл.       — Что? — растерялся Аказа.       — У меня есть сыр и мёд. Так и быть, поделюсь! — радостно сообщил Кёджуро.       — Грех отказываться, — вздохнул снежный лис.       — Тогда пойдём домой, — сказал Кёджуро, — про охоту за голубыми лилиями я тоже слышал. Это сильнейшее лекарство, наверное, кто-то серьёзно заболел и искал спасения. Про те пилюли, которые я дал Коюки, знал только ты один, поэтому я не волновался за людей.       Аказа не ответил, ненадолго задумавшись.       — Ты идёшь? — позвал его Кёджуро.       Снежный лис улыбнулся и последовал за ним.       * * *       Логово пламенного лиса немного изменилось за прошедшие годы. Появилась новая лежанка вместе с новой накидкой цвета киновари, талисманов для пламенной энергии стало немного больше, на одной из стен аккуратно висело оружие: два меча и нагината. Запас еды по-прежнему богат: что бы ни случилось, Кёджуро всегда любил хорошо поесть. Воздух в пещере был по-прежнему тёплым и сухим благодаря энергии пламенного лиса.       Заметив, что Аказа смотрит на оружие, Кёджуро отнял ладонь от дров в небольшом очаге, тут же вспыхнувших пламенем и сказал:       — Меня не было дома около года. Пришлось помогать Санеми на востоке, когда из морского разлома полезла нечисть. Оттуда я и вернулся с трофеями.       — Я слышал об этом, — отозвался Аказа, — но не думал, что ты оставишь священный лес так надолго.       — Мы с хозяевами серебряного леса и самоцветных гор по очереди стерегли границы разлома, сдерживая нечисть. Пока я был там, они присматривали за моим лесом, а когда я вернулся, делал то же самое для них. Хочешь посмотреть? Можешь взять, — кивнул Кёджуро на стену с оружием.       Аказа с любопытством снял со стены катану, осторожно обнажив клинок. Энергия пламенного лиса окрасила сталь в кроваво-алый цвет, глубокий и красивый. Другой такой катаны не могло существовать, и Аказа почтительно убрал её в ножны.       — Трудно представить тебя с человеческим оружием, — заметил он.       — Пришлось, — ответил Кёджуро, — в последние годы нечисти было слишком много, чтобы использовать только зубы и когти. К тому же, многие из них были совсем не вкусными!       Аказа усмехнулся и повесил катану обратно.       Весь остаток дня они разговаривали, рассказывая друг другу разные случаи из жизни, которые им довелось пережить за последние десять лет. Кицунэ успели ещё и сытно перекусить, несмотря на то, что обычно аппетит у лис пробуждался по ночам.       К вечеру на священный лес опустился дождь. Небо заволокло тучами полностью, казалось, что дождь будет идти всю ночь.       — Останься на ночь, — гостеприимно предложил Кёджуро, — до утра под таким дождём ничего особенного не произойдёт.       Аказа согласился, завороженно глядя на стену дождя, закрывшую вход в пещеру. Конечно, несколько хороших мороков и без того скрывали внутреннюю часть лисьего логова от любых взглядов снаружи, но с завесой дождя создалось такое впечатление, будто они с Кёджуро одни во всём лесу.       Это впечатление только усилилось, когда они устроились на ночной отдых на лежанке пламенного лиса, и Аказа вдохнул окутавший её аромат — знакомый, родной. С трудом вернув внимание на разговор, он вздохнул, томясь от внутренних противоречий.       Он, как снежный лис и сильный кицунэ, должен быть, как ни крути, хитрее и расчётливее во всём, чтобы получить свою выгоду. Но его собственный характер, который всю сознательную жизнь приносил ему всё новые и новые испытания, велел сгрести Кёджуро в объятия и прямо в глаза сказать, чего ему хочется и каковы причины его поступков. Вообще удивительно, что Кёджуро, мудрый лис, так до сих пор ничего не понял. А если и понял, то для чего делает вид, будто он в неведении? Неужели всё-таки не понял?       Терзаясь этими мыслями, Аказа не заметил, как Кёджуро выжидательно замолчал и спохватился только тогда, когда тот коснулся его носа костяшками пальцев, слегка погладив, чтобы вернуть внимание Аказы на себя.       — Так что, рассказать тебе?       — Что рассказать?       — Про девятый хвост, Аказа. Засыпаешь?       Кёджуро плавно снизил тон своего голоса, будто его речь и разум сами собой подстраивались под Аказу. Но тот на самом деле вовсе не собирался засыпать, просто притих, наслаждаясь обществом пламенного лиса.       — Нет, просто задумался. А что там рассказывать? Говорят, что девятый хвост появляется по достижении тысячи лет. Сколько лет было тебе, когда ты вырастил девятый хвост, Кёджуро?       — Девяносто девять.       — Значит, чушь говорят. Что ж, я пережил примерно двадцать одну зиму и у меня восемь хвостов. Либо я жду девяноста девяти, либо, согласно тайному разделу лисьего докё, отказываюсь от самого важного, чем дорожит моя душа. Кстати, от чего отказался ты?       — Я не отказывался, просто пришло время и силы накопились в достаточном количестве, — ответил Кёджуро, пристально глядя на Аказу.       — Вот и я не собираюсь отказываться, Кёджуро.       Интересно, от чего?       Пламенный лис подавил желание снова погладить Аказу по носу, на этот раз ради ободрения. С грустью он подумал, что его лисёнок выбрал непростое взросление. Тогда как многие другие лисята первые тридцать лет своей жизни проводили в кланах и семьях на правах детей, под защитой взрослых — как и Кёджуро в своё время. У многих лисят было действительно безоблачное детство, но Аказа выбрал другой путь. Быть может, когда-то давным-давно кицунэ и впрямь отращивали девятый хвост к тысячелетию, но мир уже изменился и продолжает стремительно меняться. Кто знает, что будет через те же полвека?       — Насколько я знаю, третьего пути получить девятый хвост нет. В таком случае, он мне не нужен, — заявил Аказа.       — Иногда самым важным кажется то, что на самом деле им не является, — вдруг сказал Кёджуро, — особенно по молодости лет.       — И у тебя такое было? — с интересом спросил Аказа.       — Конечно! В твои годы я был одержим желанием перепробовать всю лапшу на островах. Я ведь на самом деле перепробовал, правда, это заняло около шести лет.       Аказа весело фыркнул.       — Что ещё? — снежный лис немного придвинулся к Кёджуро, будто не хотел упускать интересные подробности.       — Как-то раз я вбил себе в голову, что прожив в облике лиса девять лун, я без проблем получу ещё один хвост. У меня тогда их было четыре, и я очень хотел пятый как можно скорее.       — И получилось?       — Пф, конечно, нет! — усмехнулся Кёджуро, — Я не выдержал дольше одной луны, так хотелось поесть чего-то вкусного вместо сырых кроликов.       — И как ты понял, что пора обратно, в человеческое тело?       В очаге треснуло сухое бревно, сдавшись напору жаркого пламени. Лисий огонь висел небольшими светлячками под потолком ради уюта, несмотря на то, что кицунэ прекрасно видели и в темноте. Едва уловимый аромат малины, которую они съели на ужин, витал между ними незначительной тайной, выдавая своё существование лишь чуть окрашенными соком губами пламенного лиса, от которых Аказа уже перестал отводить взгляд, гадая, когда же цвет исчезнет.       — Ой, я стащил в деревне горячий анпан — тогда я был не таким большим, и мне удалось сделать это незаметно, — а у меня её украл мелкий бакэнэко. Он залез на дерево, а я, как собака дурная, вокруг дерева кругами хожу, стерегу его. Пока я сообразил, что мог бы в человеческом облике спокойно залезть на дерево, ну или хотя бы потрясти его, он уже и съел мою добычу. Вот тогда я понял, что пора возвращаться в человеческий облик, пока совсем не одичал и… Аказа, что ты…?       Запястье пламенного лиса расцвело нежным теплом. Аказа целовал его, отбросив какую-либо сдержанность: больше невозможно — никак невозможно! — не целовать Кёджуро, когда он так уютно и по-родному ворча, рассказывал что-то, не отрывая от Аказы тёплого взгляда янтарно-алых глаз. Кожа его запястья пахла так, будто солнечный свет пропитал её насквозь, и Аказа жадно вдохнул этот аромат, нежно сжимая ладонь Кёджуро в своей.       Кёджуро растерялся настолько, что его лисий огонь под потолком пещеры погас, потеряв связь со своим хозяином. Очаг давал слишком слабый свет, поэтому зрение обоих лис сразу же настроилось на темноту: их глаза зеркально заблестели, выдавая звериную сущность.       В сумраке пещеры слышался только шелест дождя, без голосов ставший настолько оглушительным, что делал лёгкий звук дыхания совсем невесомым, незначительным — будто стирая остатки сущего до конца. Была только теплота дыхания на запястье и трепет светлых ресниц. Когда же всё — от дыхания до мира снаружи и мыслей о правильном и неправильном — исчезло, истина наконец-то вырвалась наружу уверенными словами Аказы:       — Ни за какие хвосты я не откажусь от любви к тебе!       После этих слов Аказа приблизился и поцеловал Кёджуро. Он ласково коснулся губами его пышной брови, оставил поцелуй на переносице и, только Кёджуро попытался увернуться, как Аказа коротко потёрся своей щекой о его — замер от того, как неожиданно перехватило дыхание. И тогда Аказа накрыл его губы своими.       Окончательно пропали обрывки невинной мысли о том, что у Кёджуро, быть может, на лице осталась капля мёда или ещё что-то, и Аказа просто-напросто хочет его умыть. Вопросов больше не осталось — всё исчезло. Осталась только нежность тихих вздохов, перемешанных между мягкими прикосновениями. Аказа как будто хотел оставить поцелуи на каждом участке его губ, не зная, в какой же последовательности перенести свои чувства на них, как художники переносят свои чувства на бумагу, так же сумбурно и в то же время старательно и Аказа касался его.       Как будто каждый из этих поцелуев содержал в себе десятки десятков слов, которые Аказа хотел сказать, тоскуя по Кёджуро столько лет, и которые Кёджуро ждал услышать.       После стольких тяжёлых лет разлуки Кёджуро пожадничал — не смог оттолкнуть лисёнка. Опьяняющие искры, пляшущие под кожей, не давали ему подумать трезво — ему надо было, ужасно надо было познать эти чувства — свои, Аказы.       Аказа тихонько сжал его ладонь, сплетая их пальцы вместе. Такое простое прикосновение подарило уютную нежность, оттолкнуть которую было невозможно — наоборот, Кёджуро тоже нежно сжал пальцы Аказы своими.       Кёджуро накрыло с головой, и он, зажмурив глаза, подался навстречу этим поцелуям. Он не мог ни о чём думать, не мог ничего сделать, ему нужно было только вернуть каждый крошечный поцелуй обратно.       Надеясь получить ещё.       Чтобы тоже вернуть.       Когда Аказа вдруг длинно лизнул его рот, Кёджуро встревоженно дёрнулся, возвращаясь в сознание на краткий миг. Хвосты Аказы проявились, заволновавшись за его спиной, его тело ощущалось теплее, даже горячее. Будто вобрало в себя жар тела Кёджуро. Это было так просто и правильно, что Кёджуро снова забылся, лизнул его в ответ и Аказа мурлыкнул, вдруг припав к нему с откровенной жадностью. Они слились в глубоком поцелуе, и Кёджуро, не выдержав, положил ладонь на спину Аказы и заставил его прижаться к нему всем телом.       «Так и знал!» — осенило пламенного лиса.       Он чётко ощутил изменения тела Аказы и вплёл пальцы в основания его хвостов, отчего Аказа оторвался от поцелуя и тихо простонал с мучительным наслаждением. Да, это место было очень интимным, но сейчас Кёджуро, раскрасневшийся от прилива чувств, перебирал пальцами прямо там, ладонью касаясь поясницы.       Взгляд лисёнка — утреннее небо, — затянуло поволокой, и он закусил губу увеличившимися клыками.       — Аказа! Твой девятый хвост! — прошептал Кёджуро в его губы.       — Хвост? — растерялся Аказа.       — Это будет тяжело, но не волнуйся, — продолжил Кёджуро, лаская и выманивая своей силой маленькую пушинку девятого хвоста.       — … я буду рядом — услышал Аказа уже сквозь толщу тумана в голове.       Пламенный лис убедился, что Аказа забылся тяжёлым сном и ненадолго вышел на воздух. Дождь прекратился, хоть тучи и бродили обрывками одеяла над лесом. Кёджуро посмотрел на ночное небо и, закрыв лицо руками, опустился прямо на землю, едва сдерживая позорный скулёж.       Да как он мог быть таким глупым!       Лисёнок сбежал из дома, десять лет гнался за силой, вернулся, каждый миг обращаясь с ним ласково, смотрел прямо на него влюблёнными глазами, а он, Кёджуро, так ничего и не понял!       «Ни за что не откажусь от любви к тебе!»       Кёджуро постарался ровно вдохнуть и выдохнуть, чтобы успокоить колотящееся сердце. Сколько же всего было в этой фразе… От горькой разлуки до момента воссоединения — Аказа всё это время так сильно любил его!       Так сильно, что отказался от девятого хвоста, тем самым спровоцировав его появление. А это означает только одно: его чувства к бывшему наставнику — это самое ценное для него! Более серьёзного доказательства искренности этих чувств невозможно было представить, и Кёджуро никак не мог справиться с тем, что это осознание обрушились на него разом.       Пальцы всё равно дрожали и сердце не унималось. Как же так вышло? Как он так долго ничего не понимал? Когда же это вообще началось? Он ведь растил своего лисёнка как наставник! Конечно, они всегда были близки, но разве вот так?       Лис ощутил, что вот-вот завоет на ночное небо, словно какой-нибудь волк, но сумел наконец взять себя в руки. Это непросто. Не только то, что его воспитанник так искренне полюбил его, но и то, что Кёджуро не мог до конца понять, что он чувствует.       Потому что сейчас все чувства перекрывало жуткое смущение. Он, взрослый девятихвостый лис, попал в такой круговорот! Он отвечал на объятия и поцелуи! Он просто враз растаял от неловких поначалу ласк, поддался всему, что Аказа с ним делал, и даже ни на миг не подумал его оттолкнуть. Где же был его разум? Где были его инстинкты? Всё пропало, едва только дыхание Аказы коснулось его кожи.       Только такое уникальное событие, как пробуждение девятого хвоста, заставило Кёджуро собраться с мыслями.       Пламенный лис осторожно отнял ладони от лица и посмотрел на них. Эти пальцы только что бесстыдно ласкали основание великолепных снежных хвостов Аказы и… Кёджуро отказывался признавать, что не хотел бы коснуться его снова. Он хотел — это правда.       Но правильно ли это?       Нужно хорошо подумать, пока девятый хвост забирает огромную долю сил снежного лиса, перераспределяя эти силы по всему телу.       Могут ли они быть вместе?       Кёджуро взволнованно проворчал что-то почти полной луне и зашёл обратно в пещеру.