Охота на серафима

1963 год Гретна, Штат Луизиана США Местный приход 9:17 День обещает быть превосходным. Плавное движение руля, черный Монтеррей входит в поворот. Взгляду предстает крошечное белое зданьице местной церквушки вдалеке. Она выглядит, как очаровательная игрушечка: белая, обнесенная низеньким кирпичным заборчиком, на газоне прибита табличка с, якобы, благостным шутливым примечанием. Должно быть, местная секретарша-активистка очень постаралась, чтобы выдумать нечто настолько бездарное. Но настроение ничуть не испортилось даже от очередного напоминания человеческой тупости. Обычно это место выглядит уединенным, укрытым от чужих глаз, но сегодня людей здесь немерено. Выползают из своих цветастых машинок, все в черном, как стая тараканов. Набиваются в крохотное здание кучей клоунов в крошечную машинку. Ха-ха, еще парочка прихожан, и церквушка треснет по швам. Аластор широко улыбается своему остроумию, хотя нужно бы сделать лицо потраурнее. Он едет прямо, посматривает в зеркало заднего вида, прикидывает эмоции, которые подошли бы к ситуации. Морда машины почти таранит заборчик, но мужчина вовремя тормозит, паркуется. Выскользнув из салона, обходит свою крошку, с наслаждением осматривает машину. Модель этого года, купленная не так давно — она радовала его, как, ничто иное за последнее время. Элегантная, острая, похожая на пантеру перед прыжком. Аластор ласково погладил капот авто и раскрыл темно-синий зонт. Погода сегодня поэтичная — свинцовые тучи, густой туман, укрывший кладбище за церковью, порывистый ветер, холодный промозглый дождь. Тяжелые капли забарабанили по натянутой ткани зонта, Аластор решил пропустить сигаретку, прежде чем войти в дом божий. Прикурил, блаженно затянулся, этот день прекрасен во всех отношениях. Черный костюм-тройка, выглаженный, сидит идеально, на пассажирском сидении ждет своего часа пышный букет белых хризантем. Из-за поворота вдруг показалась еще одна машина, мчалась на приличной скорости, но вскоре запарковалась на месте через тачку от Аластора. Белый Ягуар, откуда через минуту выскочило то, что подпортило такой потрясающий настрой Ала. Энтони Бейли, этот сопляк, который схватил его за задницу около месяца назад. И хотя, они договорились, Аластор все равно не понимал, как отродье Бейли, не имея в себе ни черта выдающегося, кроме, быть может, членов каких-нибудь там любовников, жестко припер его к стенке и втянул в свои детские игры. Он не чувствует себя побежденным, скорее бесится, что именно Бейли стал его визави на подмостках тонко выстроенного спектакля. Пф. Разве он не заслуживает более серьезного противника? Раздражение застревает в горле клубом дыма, Аластор медленно его выдыхает, вновь расплывается в улыбке, желая непременно поддеть засранца острым замечанием или подколоть. И, о-хо-хо, только вывалившись из своей тачки, сопляк предоставляет ему непаханое поле для шуток: — Добрейшего утречка, дружочек! — бодро здоровается Аластор, обаятельно усмехается, когда молодой человек вздрагивает от громкости голоса и омерзительно-оптимистичного тона. Такая рань. Ёбанные похороны. Какое, нахрен, доброе утро?! Энтони сонно поворачивается, скептично поджимает губы, легким жестом откидывает светлый локон со лба. Дождь окутал в считанные секунды, и Энтони приглаживает влажные вьющиеся волосы, зачесывает назад пятернёй и уже хочет что-то сказать, но Аластор не даёт, перехватывает инициативу слёту, чуть облокотившись на крышу машины локтем, сладко, глубоко затягивается: — Мистер Бейли, не хотелось бы вас расстраивать, но если мы прибыли на одно мероприятие, то как бы сказать помягче… — тянет он, тушит бычок о подошву ботинка. — Ваш вид скорее подходит для выступления в дешевом кабаке, нежели для похорон. Без негатива, конечно, мистер Бейли, без негатива, — мужчина гулко вещает поставленным голосом, словно ведет эфир на студии или выступает для публики в клубе. О, это недовольное выражение лица, нахмуренные светлые брови. Энтони почти задохнулся, понимая, что нужно держать ритм дебатов. Как же это доставляет! Аластор довольно щурится, а молодой человек закатывает глаза, быстро делает пару шагов навстречу, нагло забивается под зонт Ала, обдавая густым шлейфом парфюма. Эта дерзость немного выбивает из колеи, Аластор на секунду путается в эмоциях: бешенство от того, что нарушили его драгоценное личное пространство и нега от горького травянистого аромата духов. Мужчина тянет носом, вытягивает голову, принюхиваясь. — Ты что меня понюхал? — скептично и недоумённо спрашивает молодой человек, косясь на мужчину, но тот не отвечает. Аластор подвисает, оценивает, к чему можно прицепиться: черный двубортный пиджак с подкладками в плечах — огромный — висит на худых плечах, как на вешалке, застегнутый чуть ниже талии, он прикрывает опушку вельветовых клёшей. Из-под рукавов торчат кружевные манжеты белой рубашки с вышивкой на груди — несколько красных розочек с листиками. При ближайшем рассмотрении Аластор заметил, что лацканы расшиты мелкими жемчужинами или бусинами. О, господи, это так нелепо, что в голове выстроилась стройная очередь из шуток, но пока Аластор думал, с чего ему начать, Энтони вновь подал голос: — Ты у нас типа местный эксперт по кабакам, моде или похоронам? — лениво огрызается он. — Мне казалось, что ты, как бы… Эксперт более узкого профиля, мистер Мур, — Энтони гаденько ухмыляется, и снова, как в ту ночь в гостиной Аластор просто закипает. Он резко хватает мальчишку за лицо, затыкая ладонью в перчатке болтливый рот, медленно поворачивает на него голову, карие глаза нехорошо блестят гневом от того лишь, что сопляк одной фразой вывел его из устойчивого равновесия, и черт знает, что он может еще выкинуть. Аластор ощутил движение под ладонью и брезгливо отдернул руку, осознав, что Энтони скользко провел по коже перчатки языком. Смеется поганец, лукаво щурится и трясёт букет белых лилий, дергано стараясь избавиться от капель на цветах. — А сколько было выебона, — цокает языком. — Встал не с той ноги? Или риталин кончился? У меня есть пузырек, почти полный, кстати, — Энтони отвел взгляд и посмотрел в сторону церкви. Аластор замер, успокоился, глядя на смуглый профиль тонкого лица. Дать бы поганцу гвоздодёром по голове и в овраг неподалёку. — Вымыть бы ваш грязный рот с хлоркой, Энтони, — делано ласково и мягко, мужчина похлопывает Бейли по худому плечу. — Кстати, не стоит ругаться, мы все-таки в обители божьей. — Иронично подметил Аластор Святой, — едко добавляет Энтони, пальцы шмыгнули в широкий карман пиджака. Сигарета легла меж сухих губ, манжета задралась, обнажила узкое запястье, обвитое несколькими кольцами тонкой золотой цепочки с крупным крестом. Аластор подметил, что выглядит это довольно изящно на фоне нелепого клоунского наряда Энтони. Бейли судорожно хлопает по карманам, ища зажигалку. — Да блять, — злобно цедит сквозь зубы. Недовольство и досада вновь веселят. Аластор улыбается, вертит свою зажигалку в кармане брюк и ждет. — Дядь, дай огоньку, — отчаявшись, просит Энтони. — А сколько было пафоса, — цокнул языком Ал и склонил голову. — С чего вы взяли, дружочек, что я курю? — Ты только что бычок тушил, минуту назад, — нервно всплеснул руками, нахмурился, недовольно поджав губы. После их первого ночного рандеву это — первая встреча. Аластор очень хочет отыграться, и если уж не может придушить, порезать, забить мелкого засранца, то издеваться ему никто не запретит. Мужчина видит помятое состояние Бейли, кажется, в его жизни все встало на свои места после заключения сделки, в то время, как сам Ал терпит некоторые неудобства. Да, удел проигравшего, но время еще есть. Это лишь разминка, верно? Энтони недовольно пыхтит в ожидании, хмуро пялится на мужчину. — А вы, должно быть еще не отошли от очередной дорожки? Галлюцинации случаются, в этом нет ничего необычного, — бешенство в фисташковых глазах — просто чудо. — А если я ошибаюсь, то следовало бы попросить, как добрый христианин доброго христианина, не думаете? Возможно, после того, как вы испортили моё утро своим появлением, это чуть сгладит ситуацию, — Энтони закипает, хочет послать, Аластор чувствует это всеми фибрами тела, но курить хочет тоже. Секундный диссонанс читается на красивом лице. Зависимость побеждает принципы: — Пожалуйста, мистер Мур, я буду безмерно благодарен, если вы дадите прикурить эту ебаную сигарету, — выплевывает Энтони, складывает на груди руки. От резкого движения пара лепестков сорвались и полетели на землю. Этот говнюк не умеет проигрывать, вот и бесится, и Энтони хватает мозгов, чтобы это осознавать, но эмоциональная реакция, как всегда, бежит впереди. — Хм-м, — Аластор призадумался, достал зажигалку, протягивая ее молодому человеку, но когда тот потянулся, Ал играючи отдергивает маленькую вещицу к себе, смеется с бешенства Энтони и только сполна насладившись, делится огнем. С губ Бейли сорвался облегченный вздох. Он нервно быстро чиркает колесиком, наконец закуривает, блаженно выдыхает клубок дыма. Табачный смолистый запах мешается с тонким ароматом лилий и духов. Что ж, возможно, утро не так уж и испорчено. — Это было несложно, верно, дружочек? — Иди в задницу, «дружочек», — Энтони все еще постукивает ногой по земле, смотрит на здание церкви, поджимает губы. Мог ли этот день вообще начаться хуже? — Я никогда не был на похоронах раньше, — признается, косясь на мужчину рядом с собой. — Неужели? Ни разу? — Ал заложил за спину руку, все еще держа зонт над ними. — Большое упущение. В этом мероприятии есть своё величие, красота. Последний и самый важный праздник в жизни человека, показывающий, как хрупка жизнь, — речь льётся липким мёдом, Аластор, очевидно, смакует каждое слово, всматривается в скромные витражи окон церквушки. — Все мы смертны, Энтони, не стоит так нервничать. Ей-богу, на вас лица нет, — подметил мужчина. Энтони глубоко затягивается, нравоучения Аластора не оказывают нужного эффекта. Его слова скорее вызывают еще большую тревогу. Энтони кусает губу. Он смотрит в сторону дороги домой, укрытой туманом. Так всегда: семейство занято какой-то хренью, а ему, как старшему сыну — хоронить мерзкую старуху Блант. Она никогда ему не нравилась. А от ее гномов — мороз по коже. — Звучит так, будто ты пришел сюда передернуть, мистер Мур, — Энтони не упустил возможности поддеть. Не одному же Муру глумиться, верно? Тут уж пришло время Аластору закатить глаза. Этот щенок не дает составить о себе какое-то определенное впечатление. С одной стороны, он кажется довольно смышленым, борзым, норовистым, с другой гибким, как кошка, сенситивным — способным чувствовать эмоции и достигать целей с помощью правильных манипуляций, но вот эта убогая третья сторона: наркотики, блядки, грубость, непростительная, непроходимая глупость, неспособность видеть важность, красоту, глубинные истины событий и вещей. — Дружочек, мир полон поэзии и тонких смыслов, если смотреть чуть дальше своего носа. Хотя вам, наверное, страшно неудобно делать это, снюхивая очередную лунную дорогу? — Аластор ловит недовольный зеленый взгляд, пожимает плечами и забирает свой букет из машины. — Да-да, я — наркоман, ты — душный гедонист, — сигарета истлела до фильтра и полетела под каблук Энтони. Мужчины двинулись в сторону церковного крыльца. — Вы и такие слова знаете? — едко подмечает Аластор, скалясь. — Должен заметить, что гедонизм можно приписать нам обоим, так что ваше оскорбление — три из десяти, — Энтони уже ничего не отвечает, его мысли возвращаются к цели поездки. Мужчины поднимаются по скрипучим ступеням, дерево гулко стучит под каблуками ботинок. Аластор любезно открывает тяжелую створку двери. — Дамы вперед, — ехидная улыбочка, на которую Энтони оттопырил средний палец и шагнул внутрь. Молодой человек тряхнул головой, влажные слипшиеся светлые волосы упали на лицо. Энтони замер под фреской Мадонны с ягнёнком и младенцем Христом на руках, прижал к груди букет лилий. Дева с росписи трепетно льнёт щекой к голове ребенка, демонстрируя лишь часть лица, волосы ее укрыты золотом полотном, красиво контрастируя с фоном — небесная лазурь и облака. Неплохая работа, особенно для столь скромного прихода. Аластор разглядывает юную Марию, скользит по фреске глазами. Мужчина остановился в трех-четырех шагах от Энтони. Когда сопляк вдруг оказался в поле зрения, Ал жадно впился в точёный профиль взглядом. Сердце кувыркнулось под тихие напевы церковного хора. Красота момента застигла врасплох, поразила громом средь ясного неба. Светлый локон выбился из-за уха, изогнувшись, упал на светло-оливковую кожу щеки. Аластор не может оторвать взгляда, лишь когда Энтони снова зачесывает волосы назад, касается золотом распятья скулы и подбородка, идет к рядам деревянных скамеек, мужчину попускает. Это было прекрасно и неправильно. Мужчина резко дернул головой и увидел соседей со своей улицы. Он прячет восторг на своем лице, меняя выражение на самое скорбное в своем арсенале и опускается рядом с семьей Гейлов. — Вы все же пришли, мистер Мур? — тихо спрашивает женщина, накрыв его локоть своей ладонью. — Мы были почти родней, Мэри, я не мог не проститься, даже если пришлось пожертвовать утренним эфиром, — он сжимает ладонь женщины в ответ, и она восхищенно вздыхает. — Мистер Мур, вы такой светлый человек, — мягко примечает женщина и прикрывает лицо рукой. — Ну-ну, не стоит, миссис Гейл, я уверен, Генриетта сейчас в лучшем мире, — говорит он и коротко обменивается кивком с супругом женщины и ее сыном. — Главное, что все мы здесь, чтобы ее почтить, верно?.. Энтони в первую секунду пригвоздило к полу ладаном, удушающий сладкий запах вперемежку с цветами, чужими, духами и потом больно ударил по носу. Голова разболелась в считанные минуты. Бейли окинул залу взглядом и уперся в гроб. Святой отец и хор начали процессию, церковная латынь забивается в уши холодной водой. Какофония звуков, запахов, общее упадническое настроение захлестнуло огромной волной. Энтони не знает, куда себя деть, он ловит взгляды некоторых соседей, чувствует, как изучающе на него смотрят. Чувствуя себя уже крайне неловко, юноша сел на скамью в последнем ряду с краю. Аластора рядом с ним не оказалось, и это внезапно расстроило. Правду сказать, Энтони даже надеялся на то, что они продолжат упражняться в словесном фехтовании до самого конца. Это помогло бы справиться с тревожностью и животным страхом, который выпростался еще в машине, на последнем повороте. Энтони видел мертвых и раньше. Он и сам убивал, но в те моменты все казалось чем-то контролируемым и безопасным. Сейчас же все иначе. Вот она — миссис Блант, которая гоняла его со своего газона, доносила отцу о малейших провинностях на прогулках, пускала сплетни по району об ориентации до того, как он сам осознал свою сексуальность. Была ли она мерзкой? Конечно. Расстроен ли Энтони ее смертью? Он и сам не вполне понимает. Минут тридцать назад было глубоко насрать. А сейчас он ерзает на месте, мнет стебли лилий, ковыряет ногтями кутикулу, ощущая напряжение. Основания ладони коснулся крестик, Энтони стиснул его, болезненно выпрямил спину, нашел точку на голове святого отца и решил, что стоически выдержит до конца мероприятия. В конце концов, он видел вещи и похуже. Чертов Мур мог бы проявить немного солидарности и сесть рядом. Пообщавшись со знакомыми, успокоив их и свое эго, Аластор перевел взгляд на второй ряд скамеек, где сел Энтони. Наблюдать оказалось интересно, особенно в обстановке, которая выталкивала мальчишку из зоны комфорта. Общий траур, чужие всхлипы, латынь, плачущая органная музыка — все сливалось воедино, будоража нутро. Аластор обожает похороны, и сегодня ему хотелось бы погрузиться в атмосферу заупокойной мессы, прочувствовать. Но взгляд то и дело возвращается к Бейли. Свет, проникающий сквозь витражи в церковь пляшет на побледневшей коже, блики путаются в подсохших волнах волос, лижут брови, ресницы, тонкую спинку носа, сжатые губы. Растерянность, нервозность — это не тот человек, который под покровом ночи был столь заносчивым и уверенным заправским гангстером. Это ребенок, которого мать потеряла в магазине. Глаз цепляет золотая цепочка на запястье, напряженные пальцы, тискающие крест. По шее защипало гусиной кожей. Красиво. Это безумно красиво. Он так выделяется на фоне прихожан. Свежесть, юность, острый ум, ангельская внешность вкупе с отвратительным характером и привычками. А может быть во всем виноват этот его клоунский наряд? Аластор не уверен до конца. И вдруг: Взгляд глаза в глаза сквозь плотную толпу прихожан пробирает колючим электрическим разрядом. Аластор улыбается юнцу. Бейли не отводит от него глаз, медленно моргает, пытаясь понять, о чем думает этот человек. Мистер Мур до последнего времени не вызывал и толики интереса. Соседский дядька, которого любит вся община, редкий партнер отца по гольфу, симпатичный, но отталкивающий. Сейчас же в этом пылающем темном взгляде Энтони видит спасательный круг. Аластор будто видит его насквозь, и может Энтони надумывает себе сам, но он чувствует немую поддержку. Странное чувство — будто уже и не так изнуряюще находиться здесь. Святой отец продолжает монолог. Аластору хорошо. Он почти физически чувствует страдание нескольких десятков людей и впитывает, как вампир. Его мысли витают где-то под потолком. Голова пустеет, становится ватной, и единственное, что он контролирует — лицо. Мужчина прикрывает глаза, расслабляется, но в голове коротким кадром мелькает лицо Энтони под ликом Девы Марии. Аластор вздрагивает и промаргивается. Все вокруг смолкает, но ненадолго, уже скоро один за другим родственники усопшей берут слово, чтобы почтить память. После родственников — друзья, знакомые, но когда дело доходит до соседей, возникает неловкая пауза. Это ломает атмосферу. Аластор поднялся, разрывая тишину гулкими шагами, прошел по узкому проходу к гробу. На него смотрят внимательно, по рядам проходят шепотки, но смолкают, когда Аластор почтенно здоровается с пастором и встает на его место. — Миссис Блант была моей ближайшей соседкой, — тон, нужно чуть скорректировать, голос пониже, поднастроить лицо. Стиснуть губы, свести брови, посмотреть на яркий свет лампы над входом, чтобы глаза намокли, да, вот так. — Мы жили почти целое десятилетие бок о бок. Очаровательная женщиной, смешная, жизнерадостная, активная. Помнится, как-то я возвращался после тяжелого марафона в помощь сиротам и встретил ее, работающей в саду… — да-да-да, слушайте внимательно, смотрите. Ха-ха, за этот первоклассный спектакль ведь даже не заплатят, но зритель компенсирует убытки, внимая словам, глядя на локальную знаменитость, ловя смысл каждого предложения, глядят снизу-вверх, теша непомерное эго. Аластор продолжает душещипательный монолог, взгляд его на секунду замер на семье усопшей. Дети и внуки, потерянный, убитый горем мистер Блант. Слова Аластора действуют на них триггером. Чувство власти, голодное честолюбие стискивают солнечное сплетение. Все обрывается в один момент от столкновения с фисташковым взглядом красных заплаканных глаз в конце зала. Этот засранец утирает лицо манжетой, смотрит так, будто все понимает, будто раскусил его уже на парковке. И когда он закатывает глаза, Аластор теряет горячее и острое послевкусие триумфа. Это так злит, что хочется залепить пощечину. Хватит. Посмотри на мистера Бланта, гляди, как этот ветеран рыдает крокодильими слезами от твоей сентиментальной речи. Вот, что важно. А не какой-то паршивый… — …Она была добрейшей души человеком. Наша сестра прожила хорошую жизнь. Только посмотрите, как много людей провожают ее в последний путь? Утрите слезы, ведь в наших сердцах она будет жить вечно. Аминь, — Аластор сжал переносицу, состроив скорбную мину и медленно двинулся обратно, к своему месту под шум аплодисментов, но удовлетворения уже не чувствовал. И еще одного короткого зрительного контакта с Энтони Бейли оказалось достаточно для того, чтобы захотелось сказать всем присутствующим, чтобы заткнулись. Этот цирк уже не имеет никакого значения. Тем временем сам Энтони совсем расслабился, стоило на кафедру подняться мистеру Аластору Муру. Его фальшивое лицо, лживые слова, лицемерная печаль — все это дешевое кино, и Энтони даже откинулся спиной на спинку скамьи, положил ногу на ногу и щурился на мужчину, пока тот не посмотрел на него. Энтони уловил едва заметную перемену в голосе. Что, бесишься, да? Осознание, что он второй раз взял этого психа за жопу немного подняло настроение. Но лишь до тех пор, пока Аластор не покинул кафедру. Бейли прослеживает его взглядом до прежнего места, видит, как миссис Гейл мягко гладит мужчину по плечу и вдруг ловит ее укоризненный взгляд. Ох, кажется, он совсем развалился на скамье и не выглядел опечаленным, так что пришлось подобраться. Когда наконец все высказались и попрощались, Энтони выдохнул, наблюдая, как закрывают крышку гроба. Родные поднимают его и несут его к боковому выходу — прямо на кладбище. Он поднялся на ватных ногах и последовал за толпой. Несмотря ни на что, его размазало. Это была не церемония. Это был ад. Бейли неловко поджал губы, вспоминая, как расплакался пятилетней девочкой, слушая последние слова семьи и близких. Показалось, что старуха была не так уж и плоха. Всплыли моменты из детства, когда она была даже мила с ним и с сестрой. Энтони стыдно, что он ехал сюда с самыми ужасными мыслями и клял бедную женщину последними словами. Но чертов Мур поправил положение. Его аттракцион филигранного пиздежа подействовал успокоительно, позволил ощутить маломальский контроль и удержал в реальности. Как бы ни было это смешно, но Энтони даже благодарен. На улице бушует ветер, дождь будто стал лить куда агрессивнее, чем раньше. Энтони взбодрило и бросило в дрожь — он единственный без сраного зонтика. Кто ж знал, что это все не ограничится пятью минутами. Одежда и волосы становятся мокрыми и тяжелыми в мгновенье ока. А ведь он только немного обсох. Гадство. Молодой человек остановился чуть поодаль, наблюдая, как гроб на толстых тросах погружается в свежую могилу, все ниже и ниже. Снова накатило чувство беззащитности, жалости, стыда. Энтони всхлипывает, обнимает себя рукой, подбирает к пальцам манжету на второй, пытается мокрым утереть мокрое, отплевывается от холодных пресных капель. Суше становится внезапно. Над головой из ниоткуда возник черный купол зонта. — C est la Mort qui console, helas! et qui fait vivre; C est le but de la vie — et c est le seul espoir, — Энтони резко повернул лицо на голос рядом. Аластор косит на него взгляд, щурится. — Qui, comme un elixir, nous monte et nous enivre, — мужчина изящным движением вынул платок из нагрудного кармана своего пиджака, вручил Энтони. Темный взгляд ощущается каким-то масленым, от чужеродной речи бегут мурашки вдоль позвоночника. Но в ближайшее время, возможно, Энтони не умрет от пневмонии. И это хорошо. — Et nous donne le coeur de marcher jusqu'au soir. — Что это? Можно по-английски? — недовольно спрашивает Бейли, промакивая лицо сухой хлопковой тряпицей. Он поднимает на мужчину опухшие красные глазами и промаргивается. В этот миг время будто замерло. Энтони отворачивается первым, глядя, как работники кладбища берутся за лопаты. Аластор же взгляда не отводит, ловит мгновение, когда слезинка соскользнула из уголка глаза и прокатилась по лицу Энтони до подбородка. — Шарль Пьер Бодлер, друг мой, французский поэт. Для некоторых людей смерть — это облегчение. Если объяснять доступным вам языком, — как-то покровительственно поясняет Аластор. Энтони зашелся короткими судорожными вдохами, заправил влажные волосы за уши, вновь повернулся к Муру. — Моя бабушка говорила: «Questo mondo è fatto a scale, chi le scende e chi le sale» — мир — лестница, по которой одни идут вверх, а другие вниз, — итальянские слова, слетевшие с дрожащих губ будоражат, Аластор склонил голову, вслушиваясь в юный голос. — А отец: «La vita è come un albero di natale, c'è sempre qualcuno che rompe le palle», — мужчина немного подвис. Звучало красиво. Снова перед глазами мелькнула Мадонна. Осознание того, что собеседник не дал перевода пришло не сразу, но все же Аластор тихо спрашивает: — Можно по-английски? — Жизнь, как новогодняя ёлка, — всегда найдётся тот, кто разобьёт шары, — молодой человек улыбнулся уголками губ и звонко высморкался в платок, ломая тонкую поэтичную атмосферу загадочности и истомы, что царила секунду назад. Аластор снисходительно качает головой. — Кстати, говорение у тебя ни к черту, янки, — добавляет Энтони и тянет воздух заложенным носом. Аластор не сдержал смешка. — Не знал, что вы подкованы в знании европейских языков, дружочек, — взгляд мужчины снова прикован к Энтони. Его заплаканное лицо выглядит, как произведением искусства. Опухшие покрасневшие веки, скопившаяся в уголках глаз влага, подрагивающие губы. Аластор чувствует, как сердце набирает обороты, чувствует раж, охватывающий его. Воображение рисует картину, в которой голову Энтони покрывает золотое полотно, пальцы сложены в каком-нибудь иконическом знаке. Быть может, в укоре? И слёзы на красивом лице. Внезапно захотелось прикоснуться. Без перчатки. Аластор резко тормозит и пытается сам себе объяснить, что же такого происходит, но не видит объективных причин такой реакции собственного разума. Он не любит прикосновения. — Не знал, что ты так любил миссис Блант, — зеркалит Энтони, гаденькая ухмылочка в очередной раз портит момент. Серьезно? Потрогать без перчатки? Слишком много чести. — Милый мой Энтони, о покойных либо хорошо, либо никак, мне показалось, что хоть кто-то из нашей дружной общины должен был показать семье несчастной старушки, как она была нам дорога. Неужели вы сомневаетесь в моей искренности? — почти возмущенно. Аластор отворачивается, смотря, как могилу закапывают. Энтони скептично поджал губы. — Ну, по-честному, я ждал, когда ты сменишь пластинку: «Кстати, сегодня вечером в эфире: как определить, что муж вам изменяет» — издевается, отгораживается помятым букетом лилий. Второй рукой мнет платочек. Сложно было не почувствовать, что на тебя пялятся. Но если обычно это его не смущает, в данных обстоятельствах, с данным человеком… Как-то не по себе, тем более, что до церемонии такого не было. Что произошло без его участия в голове Мура за время в течение которого они не разговаривали, а только и делали, что играли в гляделки? — О, как грубо, дружочек, — Аластор цокает языком, покачивает головой и снова цепляется взглядом за чужой профиль. — Энтони, — окликнул юношу, привлекая к себе его внимание. Пронзительный взгляд резанул по лицу, Аластор вновь улыбнулся. — Вам говорили, что заплаканным вы похожи на мальчиков Караваджо? — интересуется мужчина. Энтони был готов к очередной перепалке, но не к такому сомнительному комплименту. Или может очередная издевка? Парень ухмыляется, не выказывает своего смущения — Ognuno vede quel che tu pari, pochi sentono quel che tu sei, (каждый видит, кем ты кажешься, но мало кто видит, кто ты на самом деле) — пафосно произносит Энтони, замечает, как расширяются зрачки мужчины рядом от каждого произнесенного слова. Он усмехается и шагает из-под зонта под дождь, в черную толпу. Аластор ощутил, как от него ускользнули. И, черт возьми, это было красиво. Когда стих стук лопат, дождавшиеся оставили цветы около могильной плиты. К этому моменту дождь приутих и лишь слегка накрапывал. В сторону парковки Бейли и Мур шли одними из последних. Энтони отставал на метр, глядя в спину Аластора. Их машины оказались также оказались практически единственными. Ал неспешно открыл дверь Монтерея и хотел уже сесть, как вдруг услышал свист со стороны. Проигнорировал. — Мистер Мур! — Энтони окликнул его, Аластор как бы нехотя повернул голову и почти подавился вдохом. Энтони сложил ладонь напротив груди в иконичном «вонми», поднял глаза вверх, состроил скорбную мину, застыл, как прекрасное изваяние на несколько секунд. Крест покачивается на тонкой золотой цепочке, ярко выделяясь на фоне белого кружева манжеты. Аластор оцепенел. Разум тикает, как бомба, готовая разорваться. — Забавный факт, ты знал, как-то Караваджо писал Богородицу с трупа проститутки? Великий был человек, — Энтони смеется, шлет воздушный поцелуй и ныряет в салон Ягуара. Авто почти сразу срывается с места, резво уносится в объятия густого тумана. Аластор стоит еще с минуту. Он медленно садится за руль, напряженно сжимает на нем пальцы и тихо цокает, скалясь на свое отражение. — Паршивец, — шипит он, широким движением поворачивая ключ зажигания.