Охота на серафима

1963 год Гретна, Штат Луизиана США

Дом семьи Бейли, дальняя спальня 12:19

      Тяжелые шторы резко распахнулись, комнату залило солнечным светом. Комок одеяла на постели раздался воем умирающего ламантина.       — Ой, нечего, дон Тони, нечего, — слышится бодрый старушечий голос. — Опять всю ночь шлялись, а времени-то уже сколько? Подымайтесь, умывайтесь и одевайтесь. Сегодня собрание, вам быть надо, хочешь-не хочешь!       — Констанс, тш-ш-ш, убавь громкость, — из кокона вынырнула белокурая макушка. Энтони медленно приходит в себя. Веки — свинцовые, ресницы дрожат, во рту — пустыня, обосранная всеми возможными животными. Ему просто необходимо лежать на подушке, залипать в одну точку над комодом, где висит небольшой портрет семьи и зеркало. Постепенно сознание проясняется. Кажется, все не так уж и плохо. Возможно, он позавтракает в саду, прогуляется по своей улице за кофе, и… Нет, в который раз похмелье выигрывает войну. Энтони понимает это, когда пытается повернуть голову набок. Болезненный стон эхом отразился от высокого потолка, Энтони прочувствовал красоту момента: от боли и тяжести в голове он вот-вот блеванёт.       — Я ощущаю звук на вкус, и он красный, понимаешь? — стон отчаяния. Ладони покалывает, тело ломит, будто патоку крутят на огромных катушках кондитерской. Возможно, он до сих пор слегка под кайфом и малость пьян. Вот бы рюмочку водочки или какой-нибудь сладенький Май Тай, чтоб жить стало полегче. Молодой человек трет лицо, поворачивает голову в сторону окна. Знала бы Констанс, какие усилия он прикладывает, не продолжала бы бузить. Послышался грохот — она открыла окно и впустила в душную комнату свежий воздух.       — Погоди, дон? Серьезно? — он прыснул, громко рыгнул и протяжно, нараспев, грязно выругался по-итальянски. Выражаться при даме не комильфо, но итальянского она не знает. Пару лет назад Энтони загорелся идеей обучить Констанс языку предков, но эта суровая женщина была больше заинтересована в блеске столового серебра и приготовлении ужинов, нежели в детской блажи, так что, несолоно хлебавши, он забросил эту идею. Прижимая ладонь к больной голове, Энтони пытается набрать в рот слюны и оказывается что даже свет вызывает рвотные позывы.       — Тьфу ты! Дурной мальчишка, в доме-то только и слышно Дон Даниэле то, Дон Даниэлле это. Двадцать лет слушаю эти ваши «болоньезе-рогацци», а разок сказала, так вы старуху на смех поднимаете! — недовольный бубнёж вызывает улыбку. Энтони снизу вверх смотрит на черную полную очаровательную женщину в хлопковом розовом платье и белом переднике. Вьющиеся волосы собраны в низкий пучок, брови театрально нахмурены, губы поджаты. Она сложила пухлые руки на дородной груди, тяжело вздохнула. Констанс норовистая и мудрая. Она близка Энтони, как никто другой в этом доме.       — Где? — вопросительно приподнял бровь. — Где ты видишь старуху? Я сейчас смотрю на самую красивую женщину в мире, — Энтони лукаво щурится. Женщина машет на него рукой, смеется, подходит ближе, наливает в стакан, стоящий на прикроватной тумбе, воду. Лезет в передник, трясет белый бумажный пакетик, высыпает его содержимое в стакан. Смотрит беспокойно так, тревожно, суетливо мнет остатки бумажной упаковки пухленькими пальцами.       — Хватит вам болтать-то, уж подымайтесь. Я сделаю вам завтрак, — продолжает бурчать женщина. Энтони медленно садится в постели, упирается дрожащими руками в шёлковую простынь. Желудок ужасно спазмирует, но парень держится. Проблеваться можно, дойдя до толчка, но, Святая Дева Мария, это ж еще надо встать на ноги.       — Пейте-пейте, — Констанс пихает в руку стакан, который чуть не полетел на бельё. Она осматривается, цокает языком, рыщет по комнате, поднимая вещи с пола. — Дай вам волю, мистер Бейли, так вы засрётесь, как порося последняя.       Начинать утро под ее ворчание уютно. Энтони медитирует над стаканом минуты полторы, глядя, как собственное предплечье бесконтрольно качается из стороны в сторону, но, собравшись, он залпом выпивает воду с порошочком от похмелья, морщится, с жалобным стоном заваливается на постель, прижимает холодное стекло к голове.       — Почему если вечером было очень хорошо, то утром так плохо? — тихонько скулит, прикрывая глаза.       — Вы-то уж давно должны были это выяснить, мистер Бейли. Вам каждое божье утро плохо, — женщина обернулась и строго зыркнула. — Третий десяток разменяли, а ума-то всё нет. Давно пора перестать травиться всякой дрянью. Нет! Всё вам мало, — под монотонные причитания Энтони решается на подвиг. Скидывает с кровати ногу, за ней — вторую. Делает короткую передышку и, приложив усилия, медленно поднимается, заворачивается в халат, который так удачно валялся рядом.       — Доберусь я до вашего папаши, скажу, что надо вас под домашний и арест на сухой закон! — грозится Констанс, пока Энтони, пошатываясь, роется в комоде, ища чистые трусы. Нужно помыться вот прямо сейчас. Из небольшого зеркала на него смотрит опухшее лицо с размазанной по щекам черной тушью, честно спизженной у матери. Вот, от кого все пороки: алкоголизм и блядство. Ха-ха, увидь отец — финита ля комедия. Еще и собрание именно сегодня. Ориентироваться во времени, пространстве и мыслях очень сложно.       Парень быстро, насколько мог, подошел к окну, не увидел пока что ни одной лишней машины, перевел взгляд на настенные часы. Времени совсем мало. Мозг, пребывающий в состоянии взболтать, но не смешивать сразу же принялся составлять план: добраться до ванной и не сдохнуть.       — Э-э, ну всё-всё, — обрывает воинственный монолог Констанс, ее сделалось слишком много. — Сделай завтрак пожирнее, я скоро спущусь, — обещает парень, подходит к двери, пытаясь основаниями ладоней оттереть тушь. На коже остаются черные сухие комочки, кажется что-то да получилось.       — Энтони, — окликнула женщина. — Я переживаю за вас. Пожалуйста, скажите, что у вас все под контролем, — тихая мольба в голосе Констанс заставляет тяжело выдохнуть. Энтони сжимает пальцы на дверной рукояти, оборачивается, улыбаясь:       — Все нормалёк, Станц, я могу остановиться, когда захочу. Ну, правда, — он сложил пальцы в «окей». — Просто выдалась тяжелая неделя. И кстати, мне всего двадцать два! Какой третий десяток, женщина?! — выходит скорее, чтобы не слышать ее удрученного пыхтения.       Снаружи Энтони, как водой окатило. Холодно и пусто. Вслушивается в тишину большого дома, будто мангуст перед прыжком. Много пространства, комнат-коридоров, неприлично-дорогой мебели и прочих безделушек, визжащих о статусе и кошельке владельца. И так мало жильцов. Проползая мимо комнаты сестры, остановился, хотел постучать, но прищурился и резко распахнул дверь. Арьель заверещала, запустила в брата скомканным, кажется, платьем или юбкой. Не одному же ему сегодня страдать!       — Тоньо! А если я тут голая стою?! — девушка переходит на ультразвук, а Энтони приваливается к косяку, щурит один глаз от боли в висках, но оно того стоило. Энтони ржал чуть не до слёз.       — Видела бы ты свою ебучку, — произносит он весело и тянет к сестре руку, сжимает-разжимает пальцы, и она, закатив глаза, приближается, поправляя поясок на талии, разглаживает складочки платья. Как прекрасно пахнет Арьель и выглядит… Как он, но только лучше. Они похожи, как две капли воды: с тем лишь отличием, что Арьель — женщина, и уже готова к приему гостей. Облачена в платье-футляр ярко-салатового оттенка, волосы уложены в прическу, на лице — скромный макияж.       — На твоем фоне я выгляжу, как будто выполз с помойки, малышка, — досадно тянет Энтони, и близнецы расцеловываются легкими чмоками в щеки.       — Эм… Да? — заносчиво фыркает Арьель. Энтони вновь смеется:       — Иди в задницу, могла бы и поддержать, сучка, — он легко толкает девушку в плечо, отстраняет от себя. — Это платье из коллекции сказочная весна? Оно… Недостаточно сказочное, — задумчиво выдает он. — Как будто ты нашла его на грядке. Может переоденешься? Сегодня будут серьёзные дяди, — Энтони приподнял бровь, на что Арьель закатила глаза. — Не хочу краснеть, когда кто-нибудь спутает тебя с сельдереем, — кажется, что ему бы стоило сначала прийти в себя, прежде чем начинать баталию, потому что шлепок по лбу прилетает настолько неожиданно, что Энтони даже не успевает увернуться.       — А ты… Ты воняешь и выглядишь, как обезьяна! Все, уходи, — обида сквозит в тоне, Арьель выталкивает брата с порога своей комнаты, захлопывает дверь. От такого резкого движения, Энтони чуть не шлепнулся на пол, он собрал весь свой мозг в одно усилие — не издать ни звука, а когда немного отпустило, закатил глаза. Эти младшие сестры, пф. Хотя разница у двойняшек исчислялась в минутах, Энтони никогда не упускал возможности поддеть Арьель за этот аспект их жизни.       После душа жить становится легче — аксиома, выведенная опытом. За время своей разгульной практики, Энтони даже приноровился бриться треморными руками, но это было тяжело. Свежий и чистый он спустился по массивной лестнице на первый этаж, почувствовал запах чего-то жареного и неожиданно понял, насколько голоден. Молодой человек вошел в столовую, где увидел отца, сидящего во главе стола. Час дня, должно быть пришло время предобеденного кофе. Мужчина читает газету, Энтони размял запястье и хлопнул мужчину по плечу.       — Доброе утро, — хрипит он, прокашливается, садится рядом, по правую руку от мужчины, ожидая обещанный завтрак.       — Э-э, Антонио, что такое это? Говори по-человечески, — тёмные пронзительные глаза медленно скользнули с черно-белых страниц на лицо Энтони.       — Buongiorno, papa, — у старика Даниэлле Леоне на всё есть свое мнение. Несмотря на то, что он приехал в Америку за лучшей жизнью, это не мешало ему быть уверенным в убеждениях на счёт американцев: их культура и язык далеки от цивилизации, и потому семья общалась исключительно на итальянском. Разве что матушка Энтони выделялась на общем фоне. За годы жизни с супругом, дай бог, заучила пару фраз. Обычно Даниэлле ставил ее в пример детям: вот что бывает, когда ты — американец. Вот, что будет, если забудешь свои корни. Иронично то, что женившись на мисс Лизе Бейли, Даниэлле взял ее фамилию и дал ее детям, чтобы было меньше шумихи среди соседей и мирных жителей днем. Ха-ха, Мафия просыпается ночью. Ночью и только в кругу своих они снимают заячьи маски, обнажая клыки.       — Как оно, Тоньо? — мужчина хмурится, откладывая газету в сторону. — Малыш Люччиано говорит, ты со всем справляешься. М? Я вчера виделся с доном Казони, этот старый сукин сын из наших. Его сопляк даже не интересуется делами семьи. В двадцать-то лет, — старик пренебрежительно цыкает, качает головой, но сыну улыбается уголком губ. — Я-то думал, может выйдет чего хорошего, думал пересмотреть их процент, но… Франческо стареет, а если дела перейдут его ублюдку… — мужчина откинулся на спинку изящного стул, широким жестом развел руки.       — Ати? О, пожалуйста! — Энтони закатил глаза. Слева тихо подошла Констанс, поставила на стол тарелку: яичница, сочащиеся жиром сосиски, горячие кусочки чиабатты с соусом песто, нарезанные помидоры и бальзамический уксус в маленькой розетке.       — Ати — безмозглый кусок дерьма. На той неделе мы с ним поболтали об учёте трафика за последний квартал, он не мог связать и двух слов, господи, — Энтони трясёт рукой, сложив пальцы в «клюв», другой раскрытой ладонью шлепает по столу и цокает. Даже похмелье и отхода попустили, так слова отца взбодрили, вызвав настоящую бурю эмоций: злость и недоумение. Даниэлле пыл сына веселит - в таком жалком утреннем состоянии мальчишка больше похож на взбешенного мышонка.       — О чем и речь, Тоньо, — согласно кивает Даниэлле, ласково треплет по плечу. — Будем смотреть, что скажет наш бухгалтер сегодня, но сдаётся мне, Казони здесь больше не нужны, — он косится на сына, пару раз машет рукой около горла, и Энтони расплывается в улыбке, понимающе кивает. — У нас-то всё хорошо, Тоньо? Дурь, девочки, братва? — как бы вскользь уточняет Даниэлле, и Энтони самодовольно откидывается на стул, пристраивает локоть на спинке.       — У меня спрашиваешь? — он легко дернул кистями, запустил пальцы во влажные волосы, откидывая их со лба. — Если надо, я проедусь до Казони и…       — Тоньо, — Даниэлле оборвал на полуслове, — ты — мой сын. Каждый пусть делает, что положено. Тогда все будут на своих местах.       Энтони давит тяжелый вздох. Было бы славно иметь возможность не выгрызать право зваться его сыном, но это совсем другая история. Сейчас нужно поесть и взбодриться. Даниэлле возвращается к чтению последних новостей. Энтони накидывается на завтрак. Во имя отца, сына и святого духа, как же это вкусно. Он готов продать душу дьяволу за любую стряпню Констанс. Есть в тишине — благодать, а когда эта святая женщина поставила около него небольшую чашку нефтяно-черной жижи, крепко пахнущую свежемолотым зерном, Энтони чуть было не решил, что это лучше секса.       Первый глоток: кофе прокатывается по языку в горло, оставляет мягкое сладковатое послевкусие. Не лучше, но почти-почти. Энтони отставил чашечку на блюдце, блаженно вдохнул и с хрустом откусил чиабатту.       Даниэлле не расспрашивает о том, где он пропадал ночью. Не лезет в то, сколько он снюхал, сколько выпил, с кем зажимался по душным углам. До их уговора скандалы были и масштабные, но с отцом у Энтони все просто — подмазаться, где нужно, сказать, что старик хочет слышать, сделать что просит, убедить Даниэлле, что он — непревзойденный криминальный авторитет. Всё, дело в шляпе. Обычно у дочерей и отцов очень крепкая связь, но к Арьель Даниэлле был суров и требователен, в то время, как Энтони с детства страшно балован. Возможно, потому что он в отличие от сестры вовремя понял, как устроен папаша.       — Ночуешь дома сегодня? — Даниэлле разорвал тишину, не отрываясь от газеты, Энтони посмотрел на него задумчиво:       — Планов не намечалось.       — Пока что и не намечай, — просит мужчина с хмыком, Энтони вскидывает бровь, угукает в ответ. Обычно такие просьбы оборачиваются чем-то очень грязным.       И вновь тишина. Энтони продолжил есть, с каждым кусочком жареного яйца, сосиски, хлеба, он ощущал себя всё живее, и к концу приема пищи даже чувствовал себя человеком. Перекинувшись с отцом еще парой фраз о том о сём, парень отправился обратно в комнату — переодеться.        На заправленной кровати лежит подготовленная одежда. Серые брюки, накрахмаленная кипельно-белая рубашечка, пара подтяжек, около кровати на полу — пара начищенных до блеска кожаных остроносых туфель. Энтони вздохнул, подойдя к зеркалу, достал гель для волос и взялся за расческу. Зачесал назад непослушные волны, плотно нанес на них гель, оставив лишь легкий завиток над правой частью лица, затем занялся и прочим туалетом. Чувствуется так, будто наносишь на лицо грим и надеваешь клоунский нос. Будто пытаешься втиснуться в образ, который то ли жмет в плечах, то ли впивается в задницу.       Когда со сборами покончено, Энтони рассматривает отражение. Вот он — сын грозного льва. Закатав рукава по локти, он сует руки в карманы брюк, тяжело вздыхает, взглядом цепляется за открытый ящик комода, откуда на него насмешливо глядит упаковка туши и коробочка накладных ресниц.       «Ты жалок,» — кричат они, и Энтони злобно задвинул ящик до упора, повернул маленький ключик в замке, достал из скважины и спрятал. Не прошло и пяти минут, как послышался рык моторов за окном. Первые гости подъезжают.

* * *

1963 год Гретна, Штат Луизиана США

Дом семьи Бейли, кабинет мистера Бейли 18:21

      В кабинете так накурено, что можно постоять две минуты и задохнуться насмерть. Семейный бухгалтер Мистер Донаган нудно вещает: доходы, финансы, аудит. На шести стульях расположились партнеры отца. Парочку из них он подмял много лет назад, остальные решили пойти на мировую до объявления войны. Еще два стула вокруг большого овального стола заняты семейными юристами. Во главе — дон Даниэлле. Энтони слушает в пол-уха, расположившись в кресле у окна, борзо забросив ноги на подоконник, он рассматривал носки своих туфель. Все, как всегда. Ничего нового.       — Дон Леоне, это все очень хорошо, — раздался моложавый басистый голос. Кажется Майк Бьюи. — Но все мы хотим знать, что вы собираетесь делать с Конте. Не подумайте, но я выражу общее мнение, если скажу, что город не потянет оплату двух крыш. Этот ваш земляк уже начал наводить свои порядки. Мы все благодарны за то, что вы разобрались с убийствами, теперь дилеры и девки могут делать свое дело, но, дон Леоне… — повисло молчание. Энтони самодовольно ухмыльнулся и повернул голову к столу, упер подбородок в плечо, смотря, как заходили желваки в челюсти отца.       — Конте? Я думал, с ними всё улажено, — дон Даниэлле резко поставил на стол тяжелый олд фэшн. Янтарный виски заплескался о прозрачные стенки, пара капель брызнули на стол.       — Э, — мужчина всплеснул руками, — если крысы не поняли своего места, — дон Даниэлле улыбается, косясь на сына. — Придется его указать. Тоньо, — манит сына жестом, Энтони лениво поднимается, подходит к отцу со спины вплотную, кладет руку ему на плечо. Мужчина в ответ похлопывает молодого человека по ладони.       — Хотите доверить такое дело мальчишке? — обеспокоенно спросил кто-то из восьмерки, чье имя Энтони даже не стал запоминать. — Если они стали вести дела после вашего с ними общения…       — То мы устроим им ёбаный ад, — холодно чеканит Энтони, меняя позу, кладет локти на спинку стула отца, скрещивает ноги, улыбается уголком губ. — Леоне не повторяют дважды, дядя, — Даниэлле посмеивается, качая головой.       — Попробуешь поспорить с мальчишкой, Уилсон? — старый дон сделал глоток виски и сверкнул темным взглядом в сторону жирного мужичка с залысинами. — Впредь думай, когда решишь высказаться о моем сыне в подобном тоне, — предупреждающе щурится Даниэлле, видя как на блестящем лбу выступает пот. — Господа, проблемы, считай, уже нет, приберегите ваши деньги на следующий месяц и расслабьтесь. Донаган, — быстрые щелчки пальцев были знаком продолжать. Энтони крепко хлопнул отца по плечу, вернулся к своему креслу, снова закинув ноги на подоконник.       Будто он не знает, как эти свиньи к нему относятся. Будто не знает всех грязных слухов, которые не опровергнуть, даже если постараться. Всё дерьмо, которое говорят о нём — правда, но в отличие от пташек, пускающих сплетни, он может позволить себе всё. Ему насрать, кто там, что думает. Пока старый нарцисс отваливает бабки, пока Энтони может в горячечных трипах заваливаться на шёлковые простыни и есть с утра завтрак, приготовленный Констанс — похуй, даже если на его стороне всегда будет одиноко.       На обрывке этой мысли молодой человек резко втянул воздух носом, прикрыл глаза, сложил на груди руки в немом защитном жесте, сползая пониже по спинке кресла. Усталость накатила новой волной, и молодой человек не заметил, как задремал. — Antonio, vieni qua.       Энтони резко вскочил, голова закружилась, парень чуть не полетел носом в подоконник, но удержался от позорного падения и внезапно обнаружил, что кабинет пуст. Остался лишь отец, что скучающе разглядывал оставленные ему отчёты. Энтони встряхнулся, приблизился, сел по правую руку от мужчины.       — Повременим с адом, Тоньо. Рано, — мужчина крутит на столе бокал, медленно поднимает глаза на сына, причмокивает. — Сегодня этот сучий потрох, Джино, будет у Мимзи, съезди, поболтай. Если Конто поймут, что не правы, к чему лишняя кровь, э? — Энтони щурится, слушая мужчину. — Припугни слегка, а станут зарываться, — мужчина потирает горло рукой. Энтони всё понял.       — Va bene, — Энтони хлопает ладонями по столу.       — Возьми Малыша Люччиано, Пасквалино, Дженаро и сделай красиво, Тоньо, хорошо? — мужчина прихватил ладонью за шею сзади, ласково потрепал, Энтони похлопал отца по плечу и отстранился. Наконец-то можно валить.       С одной стороны, мясорубка закончилась, с другой же, придется убить сегодняшний вечер. Энтони сильно раздосадован. Он спускается на первый этаж, проходит через столовую, кухню — в сад, минует калитку, оказывается на участке рядом. Второй дом предназначен для личного состава. Энтони порой нервничает, оказываясь здесь с тех пор, как помер старик Роберто. Головорезы отца огромные, жестокие, прожжённые. Иногда Энтони кажется, что его видят насквозь, но всегда себя уговаривает, что главное — убедительно пиздеть с правильным лицом. Он по-хозяйски вплывает на прокуренную кухоньку. За круглым столом пятеро играют в карты. Серый пепел, пестрые рубашки карт, мятые доллары, бутылки из-под алкоголя. Личный состав нужно держать на коротком поводке и баловать.       — Ciao, дон Тоньо! — задорно приветствует малыш Люччиано. Двухметровый кабан с шрамом на левой щеке. — Если ты залетел на огонёк, то крестик свой проклятый оставляй на пороге, — хохочет он.       — Отсоси, Лючи, — ухмыляется Энтони, достает из-под рубашки золотой крест на тонкой цепочке, прижимается к нему губами и тут же прячет под кипельный воротничок. — Мадонна не виновата, что вы сраные неудачники с дерьмом вместо мозгов, — он хлопает мужчину по плечу, скалится. — Лючи, Дженни, Пасквале, на жрачку-срачку полчаса. У Дона Даниэлле есть дело.       — У-у, малыш Тоньо играет в большого босса? — смеется Пасквалино и получает от Люччиано увесистый подзатыльник.       — Базар фильтруй, — рыкнул Люччи. Это все выглядит очень забавно. — Или твоя башка за языком не поспевает?       — Давно торчкам у помоек доз не считал, Пасквале? Соскучился по бабкам с запахом немытых хуёв? — Энтони идет в глубокую оборону. — Могу устроить, — ядовито тянет и хлопает мужчину по лопаткам.       — Деньги не пахнут, — разводит руками Пасквале, принимая поражение. — Может партейку? — сгребает со стола карты, тасует с видом заправского дилера, но Энтони начинает беситься. Хочется поскорее со всем закончить.       — Объясняю на доступном: я с вонючими, небритыми обезьянами, не играю э? Полчаса. Чтоб все, как один с армейских плакатов, — выхватывает у Люччиано сигарету, тяжело затягивается, выдыхает серый клубок и возвращает владельцу обратно.       Трое встали из-за стола, побрели вглубь дома, то ли переговариваясь, то ли переругиваясь, а Энтони плюхнулся на теплый бесхозный стул.       — Ну че, играем? — весело спрашивает он у оставшихся, тасуя колоду. Некоторых, живущих здесь Энтони знает с детства. Порой, когда дома становилось совсем невыносимо, он сбегал сюда. Старый Роберто учил его карточным играм, стрельбе, пока был жив — царство ему небесное — а в подростковые годы — бильярд, дарц, ножички. Энтони знает все развлечения людей, ожидающих сигнала в любой момент. И пока ждет, можно разок и сыграть, тем более, что за столом остались салаги моложе его самого.       Святая троица ввалилась в прокуренную кухню, как по часам посреди игры и поймала на себе молящие о помощи взгляды товарищей.       — Поехали, дон Тоньо? — зовет Люччи, и Энтони недовольно фыркает, он ведь только вошел в кураж. Вот уж, что он любил, так это побеждать: неважно кого, в чем, когда Энтони нравится чувствовать себя лучше других. Потомственный нарциссизм или защитный механизм? Непонятно, но факт-фактом.       — У меня только фарт пошел, — тянет Энтони и переводит взгляд на Люччиано, тяжело вздыхает. — Ладно, живите пока, — молодой человек все же снизошел до столь благородного решения, поднялся. — Подгоните тачку, я сейчас выйду.       — Блять, ты все это время тут лясы точил и не мог сходить посрать? — фыркает Пасквале, на что Энтони демонстрирует ему средний палец и выскальзывает тем же путем, каким вошел. В доме парень метнулся наверх, стуча каблуками туфель по лестнице.       — Констанс! — зовет Энтони, но женщины нет на втором этаже. Энтони тихо матерится, вбегает в свою комнату, распахивает тяжелые дверцы шкафа и хватает с вешалки серый пиджак к брюкам, торопливо надевает, застегивает, коротко смотрит в зеркало и хмыкает. Эти штуки с наплечниками делают как-то солиднее. В них есть что-то стилёвое, но Энтони ненавидит все эти мышиные цвета. Молодой человек вновь слетает вниз, хватает бежевое пальто, накидывает на плечи, вырываясь из тепла дома в прохладный влажный вечер.