Когда поёт лира. Акт третий: Мистерия о бессмертном алхимике

       Когда Лев с тяжёлым сердцем спускался на первый этаж, он услышал чудовищный грохот — а также рык, лишь отдалённо напоминающий человеческий голос. Он почти успел испугаться (не за себя — за Мери, с которой только что столкнулся), но быстро сообразил, что может быть источником таких жутких звуков. И действительно, стоило ему повернуть с левой лестницы на "главную", как перед ним предстал Сид, остервенело дёргающий ручку входной двери. Лаэрт, стоящий тут же рядом, выдохнул.       — Сид, незачем ломать дверь... Мы её заперли вчера вечером, не помнишь?        Сказав это, он поморщился: всё-таки труп Джессики уже достаточно долго лежал за ширмой. Сид быстро повернулся к кузену и возмущённо поинтересовался:       — И что ты предлагаешь, в окно лезть?! В доме-то бати нигде нет!        Лев, успевший подойти к ним, едва заметно вздрогнул: разговор об окнах напомнил ему про Клару, которой он только что советовал окно в качестве крайней меры на случай беды. И всё-таки он смог кое-как собраться и, опасливо косясь на дверь, осторожно заметил:       — Н-ну, вообще можно просто взять у слуг ключ... но Сид, ты правда хочешь идти через крыльцо, где... где тётя Цудзура?        Напоминание о матери заметно остудило Сида... но он быстро тряхнул головой и сердито (пусть уже без прежней ярости) бросил:       — А что тогда, отодвигаем вон ту хреновину, — он кивнул в сторону ширмы, — и топаем мимо Дзи-тян? Ты как вообще себе это представляешь?        И с вызовом уставился на Льва. У того ответа не было, и он пристыженно опустил голову. Лаэрт на это закатил глаза.       — Ну-ну, ребят, давайте не будем выбирать между двумя стульями, когда у вас есть я! Я, знающий, что в этом доме вообще-то есть ещё один выход, — пояснил он на недоумение брата и кузена — и, уверенно направившись куда-то в сторону кухни, махнул рукой с решительным: — За мной!        В мгновение ока он своими семимильными шагами достиг двери. Слегка замешкавшиеся Лев и Сид переглянулись — и, не сговариваясь, поспешили за ним.        Выход, о котором говорил Лаэрт, находился в котельной. Спускаясь в неё, Лев не мог не поёжиться: у него возникло ощущение, словно он вместе с братом и кузеном, как Данте, опускается всё ниже по кругам ада... только вот Чистилища они таким образом вряд ли достигнут.        С каждым шагом его, идущего последним, всё больше охватывала тревога, давящая и липкая — наверное, у Клары бы на его месте возникло какое-нибудь предчувствие дурного. Однако Лев, к сожалению или к счастью, такой острой интуицией не обладал — и всё же даже так не мог отделаться от неприятных ощущений. Да ещё и это неописуемое амбре от огня в котле (как же неуютно он потрескивал...), его железной обивки и подвальной сырости... и этот металлический запах от трупов...        ...Стоп, от трупов? Но разве запах не стал ощущаться слабее, когда они покинули холл? Да и вообще, разве это был не... другой запах?        Момент, когда ужасающая догадка наконец-то оформилась в голове Льва, совпал с тем, как идущий первым Лаэрт открыл дверь на улицу, впуская в котельную свежий воздух, — и тут же отшатнулся с испуганным возгласом... лишь чтобы идущий за ним Сид, взглянув ему через плечо, вторил ещё более испуганным:       — Бля?!        И было отчего: точно издеваясь, у последнего порога также оказался труп. Сердце Льва сжалось при виде него. При жизни всегда собранный, с ровной спиной и гладко причёсанными седыми волосами, уверенный и ироничный — теперь он был лишь жалким, сгорбленным стариком с растрёпанной шевелюрой, перерезанным горлом и иссечённым серебряными нитями торсом... а глаза, ещё пару часов назад живые и искрящиеся, теперь были не более чем стекляшками, налитыми кровью.        Перед их ногами на грязной земле лежал труп Хитклифа, кое-как связанного то ли леской, то ли нитью.        Некоторое время братья и кузен стояли у порога, лишившись дара речи. Впрочем, на общем фоне Лаэрт несколько выделялся: к скорби и ужасу на его лице примешалась мрачная задумчивость, в то время как он зажимал рот ладонью и хмурил брови до глубоких морщин на лбу. Именно он первым нарушил тишину, пробормотав:       — М-да, похоже, не стоит на многое надеяться...        Сид вздрогнул и быстро поднял на него глаза.       — О ч-чём ты? — переспросил он, сглатывая. На хмурый взгляд Лаэрта он дрожащим от негодования голосом воскликнул: — Ты же не думаешь, что и батю можно так просто убить? Он же не старик, как...       — А Хитклиф-сан — старик, — неожиданно резко перебил его Лаэрт. — И именно потому, что у этой твари хватило... я не знаю, чего ему хватило, чтобы убить старика, двух беззащитных женщин и ребёнка, — но именно из-за этого дядя Такечи в опасности. Если вдруг не отобьётся — жалеть его точно не станут.        С этими словами он одарил Сида настолько властным взглядом, что у того мигом застряли в горле все возмущения и возражения. Быстро покосившись на мертвеца под ногами, Сид сглотнул — и кивнул. Лаэрт ответил ему тем же. Объединённые общим беспокойством, они как можно осторожнее обошли труп и, больше не оглядываясь, поспешили на кладбище — туда, куда указывала жуткая надпись на стекле в коридоре западного крыла.        Слегка позабыв, что из дома их вышло трое.        Да, брат и кузен уже ушли вперёд, а Лев так и остался стоять перед трупом старого дворецкого. Конечно, ему уже не помочь: он мёртв, как мертвы Цудзура, Джессика и Юкари. Конечно, эффективнее попытаться предотвратить новые смерти. Конечно, это всё бессмысленно. Но...

***

      — Ах вот вы где, Лев-сама.        Дрожь резко прекращается, он застывает — и медленно, опасливо поднимает глаза. Хитклиф, как всегда высокий и внушительный, смотрит, щурясь. Даже за усами невозможно скрыть эту его хитрую улыбку.       — Матушка желает вас видеть.        И тон у него как всегда спокойный, невозмутимый. Лев сглатывает, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы.       — Она всё-таки узнала про ту вазу.        Не вопрос — факт. Иначе зачем бы ей ещё...        Однако Хитклиф на его упавший тон лишь поднимает брови в недоумении... лишь чтобы в следующий миг поднести кулак ко рту и хихикнуть.       — А, Лев-сама, вы всё ещё переживаете из-за той ритуальной урны, которую разбила Юи-сама? Пустяки. Ведь мы все там были и прекрасно знаем, как всё произошло: Юи-сама, вы и я. С чего бы вам волноваться?        И озорно подмигивает. Прямо как тогда, когда у ног Льва на ковре лежали осколки, по щекам катились слёзы, но рыдания тонули в тёплой груди тёти Юи. Да, Хитклиф даже палец к губам подносит, прямо как тогда, — а Лев всё никак не может поверить.        Выражение Хитклифа смягчается. Сухая, но всё ещё крепкая ладонь оказывается у Льва перед лицом — и знакомый с рождения, низкий, с приятной хрипотцой голос мягко просит:       — Ну же, не бойтесь, Лев-сама: Мияко-сама просто хочет побеседовать с вами о ваших уроках английского, не более. Я понимаю, — ещё ласковее продолжает он, — что вам пока довольно трудно общаться на одном языке с вашей матушкой, но, пожалуйста, уж уважьте её. Очень скоро это закончится, обещаю.        И улыбается — открыто, даже не пытаясь таиться, как обычно. Лев смотрит на его руку недоверчиво — но в конце концов всё-таки берёт её, поднимаясь с пола.        Потому что Хитклиф никогда не лжёт.       — ...Кстати, Лев-сама, — заговаривает с ним Хитклиф уже на подходе к маминой комнате, — какое у вас сегодня скорее настроение: на клубнику или ежевику?        Лев растерянно поднимает взгляд. Хитклиф лишь крепче сжимает его руку. Тепло...       — Ежевику... — наконец тихо произносит Лев, когда они уже стоят перед дверью.        Рука Хитклифа, уже занесённая для того, чтобы постучать, застывает. Пару секунд дворецкий смотрит на Льва искоса, точно оценивая. Затем слегка наклоняет голову, вновь демонстрируя приподнятые уголки губ.       — Как пожелаете.        Лев знает, что его ждёт тяжёлый, мучительный разговор. Он знает, что ему будет неуютно, что он не будет понимать, чего от него хотят, что кресло будет слишком глубоким для него, а мать будет улыбаться этой неудобной недоверчивой улыбкой, когда он скажет очередную глупость, — но сейчас, стоя рядом с Хитклифом, Лев чувствует, что переживать это будет чуточку легче.        Потому что Хитклиф пообещал, что скоро это обязательно закончится. Потому что ту "урну" "разбила" тётя Юи. Потому что, когда его отпустят, на кухне его будет ждать молочный коктейль с ежевикой.        Потому что, даже будучи дворецким его матери, Хитклиф всегда будет на его стороне.

***

       Этот и другие аналогичные эпизоды проносились в голове Льва вперемежку с молитвами за упокой, пока он стоял над жалким, скрюченным трупом Хитклифа. Он бы и рад двигаться вперёд, чтобы не оставаться наедине с мертвецом, но ноги отказывались его слушаться. Точно само его тело требовало, чтобы он дольше страдал от вида безжизненной оболочки, пару часов назад бывшей тем, кто привнёс в его безрадостное детство капельку света.        А ведь Хитклиф и правда всегда был особенно добр к ним двоим — к нему и Лаэрту. В памяти Льва он всегда был стариком, но, кажется, он как-то говорил, что его дочурка была бы им ровесницей... да-да, точно говорил: это было тогда, когда Лаэрт, забегавшись, чуть не упал с лестницы. Хитклиф его поймал, он как всегда улыбался — но его глаза в тот момент были необычайно грустные. Наверное, именно поэтому...        Не выдержав переполнивших его чувств, Лев глубоко поклонился — и горячо прошептал:       — Царствие тебе небесное...        Зажмурившись, он быстро перекрестился. Нехорошо, конечно, так долго находиться рядом с трупом, но...        "Погодите-ка, а не многовато ли тут крови?" — пронеслось у Льва в голове, когда он наконец-то открыл глаза. Нет, разумеется, убийство было кровавое — но ведь Хитклифу вроде как перерезали горло? Тогда почему земля потемнела от крови в районе его живота?..       — Эй, ты там до вечера поминать собрался?        От такого грубого возвращения в реальность Лев вздрогнул. Подняв глаза, он обнаружил, что Лаэрт и Сид уже практически успели войти в лес; и хоть с такого расстояния Лев плохо различал лица, сами их позы достаточно красноречиво выражали нетерпение. Впрочем, Лаэрт не упустил возможности подкрепить впечатление, добавив:       — Если хочешь вернуться в дом — так и скажи, чтоб мы не теряли время, ожидая тебя.        Смущённый, Лев быстро помотал головой — и, бросив последний взгляд на Хитклифа, поспешил за остальными.        Их испытания только начались.        Дорогу до кладбища они преодолели в тяжёлом молчании. Лес, то и дело освещаемый вспышками солнца из-за облаков, не казался безмятежным, а скорее давил, поддерживая тишину. Шорох листвы и хруст редких веток под ногами тонули в частом топоте, шумном дыхании и громком стуке сердца в ушах — впрочем, наверное, только для Льва, который с трудом поспевал за своими атлетичными компаньонами. "Господи, только бы всё было хорошо... только бы всё было хорошо..." — мысленно повторял он, пытаясь заглушить тревогу — а также резкие, тяжёлые выдохи Лаэрта и Сида и их периодическое цоканье.        ...Разумеется, всё было бессмысленно.        "Подарок" в виде трупа у порога был лишь подготовкой — потому что, стоило им выйти к кладбищу, их глазам открылась гораздо, гораздо более ужасающая, извращённая картина. Увидев это, в первые секунды все трое оцепенели, не понимая, что им чувствовать. Их мозг просто отказывался обрабатывать эту информацию, отказывался принимать реальность этого. В застывшем, потемневшем гротескном мире они могли лишь тупо стоять и смотреть...        Пока отчаянный вопль Сида не восстановил ход времени. Нечеловеческий, полный первобытного ужаса звук, вышедшее из-за облаков солнце — и Лев наконец-то понял, что всё это время было у него перед глазами.        Когда Сид с полным страдания "Батя..." рухнул на колени, Лев зажал рот рукой и инстинктивно бросился в сторону. Он не понимал, что делает, — знал лишь, что ему срочно, срочно нужна опора, иначе он просто не выдержит, его ноги не выдержат, да и не только ноги, да и вообще...        Где-то пару минут спустя Лев неожиданно обнаружил себя у края кладбища в обнимку с берёзой. Он уткнулся лбом в кору настолько сильно, словно он хотел выдавить все воспоминания об увиденном, — но громкий, полный боли рёв Сида за спиной лишь ярче пробуждал их в сознании.        Столько крови... Дядя Такечи... это же не мог быть он, да? Даже он, даже несмотря на все его действия, даже он не... Но это же определённо было его лицо — искажённое агонией, с красной впадиной вместо рта, сочащейся кровью, — но определённо его, лицо его дяди, Сакуи Такечи! И шея, шея, из которой, кажется, просто вырвали кусок... и снизу... ох, у Льва у самого всё там сжимается от одной мысли... и даже больше, чем просто "там" — внутри тоже всё скрутилось в тугой жгут, так и просится наружу...        Нет, правда, там ниже живота такое месиво — как будто перед тем, как его вздёрнуть, кто-то уронил бетонную плиту... или эту самую чугунную дверь, на которой дядя сейчас висит. Ещё и брюки спустили — чтобы точно все это увидели, чтобы не пропустили, чтобы... чтобы что, Господи, чтобы что?!        И как вообще можно было додуматься воткнуть туда перпендикулярно нож?! Как будто раздавить все органы было мало — нет, надо было ещё, ещё... Погодите-ка, но ведь, кажется, не слишком глубоко вошло. На чём, ещё раз, всё вообще держалось? Лезвия же не было видно, но при этом рукоять... не у живота... нет-нет, только не говорите, что... получается, оно... внутрь...        Когда Лев наконец-то понял, его заколотила крупная дрожь — и его не вырвало исключительно потому, что он так и не смог оторвать руку ото рта. Хотя, наверное, всё-таки не всё удержал — лицо в итоге оказалось мокрым... и кажется, не только от слёз. Но по крайней мере держаться за дерево помогло: земля всё ещё достаточно далеко — значит, стоит на ногах, значит, не упал...        ...но Господи, просто как, как? Как вообще можно додуматься до такого?! И не просто додуматься — сделать! Это просто слишком, слишком... бесчеловечно? Даже не просто навредить кому-то, а вот таким вот образом — насколько же надо ненавидеть... Да ещё и все эти издевательства именно над органами. Не только же содержимое брюк — язык, да и шея, если подумать... Всё это сделано так, так...       — Словно чтобы наказать насильника... — вырвалось у Льва.        Едва он сказал это, обстановка вокруг... изменилась. Лев сначала даже и не понял, что именно случилось. Просто в этом сыром, полном палящего солнца и удушающего запаха крови мире вдруг резко стало чего-то не хватать. Чего-то, что всё это время ужаса было тут, что задавало ему тон, что...        Лев запоздало сообразил, что этим "чем-то" был голос Сида. Запоздало — потому что теперь этот самый Сид резко развернул его, наконец-то оторвав от берёзы. С заплаканным, но перекошенным от гнева лицом, Сид держал Льва за грудки — и смотрел с такой ненавистью, что начал походить на своего отца.       — "Насильника", говоришь... — угрожающе тихо прошипел он, игнорируя замешкавшегося Лаэрта. Лев сглотнул. А Сид, с силой тряхнув его, прорычал: — Слушай, святоша, то, что тебе тёлки не дают, значит только то, что ты не умеешь их брать! А на батю моего варежку не разевай тут, иначе...       Лев смотрел на него широко раскрытыми глазами, не веря своим ушам.       — Сид, т-ты же не хочешь сказать, что это нормаль...       — Заткнись, урод! — Сид снова его тряхнул. — Продолжишь мне тут проповедовать, и я тебе башку...       — Сид, хватит.        Рука Лаэрта легла на плечо Сида как раз вовремя, чтобы остудить закипающую кровь. Пока Лев не мог оторвать полного неверия и ужаса взгляда от его лица, Сид быстро повернулся к Лаэрту — и наткнулся лишь на молчаливое сочувствие.        Сочувствие человека, который был рядом всё то время, что он рыдал на земле и проклинал убийцу.        Пару секунд выражение Сида оставалось непроницаемым. Наконец, его губы задрожали — и, нетерпеливо смахнув руку Лаэрта с плеча, он с силой оттолкнул Льва обратно к дереву. Слишком шокированный услышанным, чтобы почувствовать боль от столкновения, Лев пронаблюдал, как Сида трясёт — и как он, резко развернувшись, шагает прочь с кладбища с злым:       — Да пошли вы оба!        Больше он не оборачивался. Спина кузена быстро удалялась, в то время как вокруг всё темнело — туча вновь заволокла небо. Братья не смотрели друг на друга, приходя в себя после случившегося. Наконец, Лаэрт пришёл в чувства — и бросился было за Сидом. Однако...       — Л-Лаэрт, постой!        Лев осознал, что схватил брата за руку, скорее по его раздражённому взгляду, чем по собственным физическим ощущениям. Но именно этот взгляд и заставил его всё-таки высказаться, а не молчать, испытывая терпение Лаэрта. Сглотнув, Лев буквально впился глазами ему в лицо — и дрожащим голосом спросил:       — Т-ты ведь так не считаешь? Н-ну, ч-что... что женщину... что её надо б... "б-брать"... даже если она н-не хочет...        Брови Лаэрта сошлись на переносице.       — Тебя и правда сейчас волнует такая чушь? — раздражённо поинтересовался он, вырывая руку из слабой хватки Льва и отворачиваясь.        Лев пристыженно опустил голову. Лаэрт помолчал — и, больше не удостаивая его взглядом, поспешил за Сидом.       — ...думаешь, я мог бы так поступить с кем-то, зная, что какой-нибудь мудак может сделать это с Кларой? — неожиданно бросил он — и ускорил шаг, точно убегая от любых дальнейших расспросов.        Машинально потирая руку, которую он оттолкнул, Лев проводил Лаэрта взглядом. Пару секунд на его лице держалось потерянное выражение — а затем он опустил голову и практически со слезами на глазах зашептал:       — Слава Богу... слава Богу...        Шаг назад — и Лев снова упёрся всё в ту же берёзу. В этот момент силы покинули его, и он просто сполз по ней спиной. В голове было пусто, а все чувства отмерли. Все — кроме одного.        Облегчения.        Лев не знал, сколько он так сидел. Просто в какой-то момент ему на нос упала одна холодная капля — и он вдруг вернулся в реальность. Ту самую, где он сидит один на кладбище, прямо на сырой земле, опершись спиной на берёзу и тупо глядя в свинцово-серое небо. Собирается дождь, но вовсе не свежо — запах деревьев отравлен густым металлическим смрадом, тянущимся от трупа. Ха-ха, какой же Лев всё-таки дурак. Сидит в одиночестве на кладбище в компании изуродованного тела дяди и радуется тому, что его младший брат не насильник. Прав был Лаэрт — его волнует какая-то чушь...        В этот момент Лев наконец-то осознал, какой гадкий вкус ощущал во рту, и машинально утёр губы рукавом. Тошнота и головокружение стали лишь явственнее. Но и сидеть дольше — плохая идея. Если, конечно, он не хочет стать следующей жертвой; тогда да, оставаться тут — это буквально нарисовать на лбу мишень. Нет, как бы тяжела ни была его жизнь, у Льва ещё есть ради чего за неё держаться...        На ноги он поднялся кое-как, держась за берёзу. Они всё ещё дрожали — того и гляди снова рухнет на землю. Пару секунд постоять, привыкнуть... В этот момент его взгляд выцепил то, что легко бы упустил во всей суете с трупом: у одной из могил среди цветов белел небольшой прямоугольник. Даже со зрением Льва сложно было перепутать — а уж когда он подошёл ближе, он окончательно убедился: у надгробия лежал лист бумаги.        "Похоже на... карту? — подумал он, развернув бумажку и изучая нарисованные на ней фигуры с подписями типа "Дом" и "Кладбище". — Её оставил убийца? Это какие-то его заметки, или... послание? Нам? Тогда, — его взгляд скользнул к левой части рисунка — какой-то многоножке в лесу, отмеченной крестом, — он хочет, чтобы мы пошли туда? Судя по всему, — он оторвал глаза от "карты" и посмотрел на выход с кладбища — и на лес перед ним, — это "туда" где-то там".        Порыв холодного ветра с озера заставил его поёжиться — но в то же время принёс немного свежего воздуха, разбавляя удушливый смрад. В голове чуть прояснилось. Если послание действительно оставил убийца, ответ может быть только один: за крестом скрывается очередной труп. Кажется, о чём-то таком ещё вчера говорила мама — что трупов стоит ожидать по три... Наверное, стоило бы позвать Лаэрта и проверить вместе, но...        ...но спустя пять минут, продираясь сквозь чащу, Лев так и не смог себе ответить, почему он этого не сделал. Не хотел тревожить брата? Всё-таки Лаэрт сегодня как-то уж особенно на взводе... даже больше, чем можно было ожидать... Или, может, Лев просто хотел побыстрее разобраться со всем этим? Больше не мучить себя ожиданием, тревогами и страхами — и оторвать этот бинт от засохшей раны разом, не растягивая боль.        Глупая идея, если подумать. То есть, он и правда считает, что в одиночку справится лучше? Он, который в прямом столкновении не проиграет разве что Корделии? Если б он придавал столько значения всяким знакам судьбы, как мать, наверное, давно бы уже повернул назад. Потому что буквально всё на пути кричало ему отступиться. Каким-то чудом он обнаружил тропинку — но она была заросшая, и ноги путались в траве, а низкие ветки били по лицу. Солнце с момента ухода Лаэрта и Сида больше не показывалось, и лес с каждой минутой всё больше погружался во мрак. Да ещё и это предчувствие, эта тупая боль в груди...        Зря он оставил Клару одну. Да, он запер дверь, он точно проверил, так что убийце до неё, по идее, не добраться, а она достаточно разумная девочка, чтобы не лезть в окно без лишней необходимости (наверное), но... Льва не покидало чувство, что он что-то упустил. Что-то очень важное, фундаментальное... например, то, как уверенно она прошла вчера в ванную, где оказался труп Юкари. Точно ли это нормально? Разве можно это списать на совпадение или, прости Господи, интуицию?        Ещё и её внезапный интерес к этому человеку... Клара, которую он знал, не стала бы настолько зарываться в дела минувшие, чтобы решиться задать такие прямые вопросы ему. И тем более она не стала бы говорить всю эту ерунду про призраков. Нет, в эти два дня с ней определённо творилось что-то странное. Что-то, что просто невозможно списать на стресс от трёх страшных смертей. И это что-то превратило её в другого человека? Нет, не то. Скорее, сорвало какие-то предохранители.        Лишь бы ей в таком состоянии не пришло в голову какое-нибудь безумие вроде идеи поговорить с мамой!        За этими тревожными мыслями Лев не заметил, как вышел на открытую местность. В этот же момент солнце также решило ненадолго почтить его своим присутствием — и, при всей его тусклости, Льву пришлось прикрыть глаза рукой. В нос ударил тошнотворный запах, напоминая, чем Лев вытирал рот с полчаса назад на кладбище. Мысли о нём в свою очередь живо воскресили воспоминания и о причинах тошноты. Льву снова стало дурно.        "А ведь я сейчас и правда могу наткнуться на очередной труп..." — подумал он, делая пару шагов назад и опираясь плечом на ближайшее дерево. Убрав руку от лица, он наконец-то увидел, куда именно вышел. В паре метров от него земля резко обрывалась — и на дне углубления лежало упавшее дерево; со своей позиции Лев видел отдельные его ветки. Удачное место, чтобы сбросить труп... чей?        О да: оказавшись здесь, на месте, Лев уже не мог не задаться вопросом, которого так старательно избегал с самого момента обнаружения карты. Кто ещё пал жертвой проклятия бессмертного алхимика? Кого из близких ему оплакивать следующим? Чья смерть разобьёт ему сердце?        Слишком страшно проверять.        Ноги отказывались двигаться с места — однако остановить поток мыслей Лев больше не мог. Если рассуждать логически, кого он давно не видел? Лаэрт и Сид, слава Богу, в безопасности — как минимум целую карту под них нарисовать невозможно. В доме оставались Клара, Каору и Мери. Тоже маловероятно — как и мать, которую Лаэрт успел предупредить об их уходе на поиски дяди. Получается, в зоне риска... Корделия и Элизабет... Господи, пожалуйста, пожалуйста, пусть хотя бы с Корой-тян всё будет в порядке... а ещё Сохей... и...       — Памела-сан...        Да, Памела. Та самая ворчливая, вечно ругающая всех Памела — которая всегда готова принять его и Клару на кухне и у которой всегда припасены бутерброды для Цудзуры. Та самая Памела, которая гоняет более молодых слуг чуть ли не метлой — и которая непременно грубовато поддержит их, когда их ругают хозяева. Памела, которая отказывается лебезить перед важными гостями — и которая неизменно вкусно их кормит.        Памела, на чей изломанный, пронзённый ветвями труп на дне оврага Лев сейчас смотрит.