Когда поёт лира. Акт третий: Мистерия о бессмертном алхимике

      — И всё же не кажется ли вам, госпожа Эрика, что вы заходите... слишком далеко?        Один-единственный вопрос сломал безупречную "берёзку" — позу, которую Эрика довольно продолжительное время пыталась принять. Нижняя часть корпуса упала на мягкую перину, а левое колено автоматически согнулось — зато на его фоне правая нога, казалось, лишь сильнее вытянулась, устремляя кончик большого пальца ввысь.        А уже в следующий миг пальцы растопырились веером, и Эрика, раскинув руки, запрокинула голову и, с любопытством глядя на Урсулу, поинтересовалась:       — Что ты имеешь в виду?        Пальцы Урсулы, не решившейся оставить госпожу даже на время этого перерыва, сжались на фартуке, и она закусила губу, прежде чем дать ответ. Эрика нахмурилась: конечно, именно она сделала Урсулу такой, но иногда её нерешительный характер немного раздражал. Она же не какой-нибудь жалкий мальчик, которого хочется сломать, а её вещь! Всё-таки без компании остальных кукол...        Почувствовав её настроение, Урсула выдохнула и отвела взгляд к окну — туда, где за стеклом вихрились лиловые воронки межмирового пространства.       — Просто... — начала она, и хмурая складка между бровей выдавала, с каким трудом она подбирает слова. — Вот так вот продолжать может быть... опасно... Леди Гедвига говорила, что владельцу игры очень легко заиграться и случайно слишком сильно обнажить своё сердце, — наконец-то нехотя объяснила она, не выдержав нетерпеливого взгляда Эрики.        Эрика ещё несколько секунд хмурилась, сосредоточенно вглядываясь в её перевёрнутое лицо на фоне перевёрнутой же комнаты... и вдруг схватилась за живот и весело расхохоталась. И пока Урсула растерянно хлопала глазами, ступни Эрики опустились на подушку, а сама она с беззаботной ухмылкой заметила:       — Ох уж эта Гретель — вечно вбивает всякие тревожные мысли в твою прелестную головку! Впрочем, — продолжала она, наконец-то устав мучить свою шею и переведя взгляд в потолок, — конечно, я и без неё знала, что владелец игры волей-неволей вкладывает в игру душу, — и, поверь, я была к этому совершенно готова!..        Сделав такое заявление, Эрика ненадолго замолчала. Урсула также не решалась нарушать повисшую тишину, низко опустив голову, полную тревожных мыслей. Наконец, Эрика издала протяжное хмыканье — и, неожиданно резко перевернувшись на живот, с заговорческой улыбкой подняла глаза на куклу.       — А вообще, Урсула, — заговорила она, устраиваясь на локтях поудобнее, — знаешь, что я тебе скажу?        И замолкла, выжидающе уставившись на Урсулу. Та растерянно нахмурилась, но не смогла ответить ей ничем, кроме недоумевающего взгляда. Эрика, ничуть не удивлённая и не обиженная (в эту минуту у неё было крайне игривое настроение), поманила Урсулу пальцем. Жест вышел несколько неоднозначным, но после некоторых колебаний Урсула всё-таки решила опуститься на корточки у изножья кровати. Оказавшись чуть ниже уровня глаз Эрики, она подняла на неё вопросительный взгляд.        Улыбка Эрики стала удовлетворённой. Полностью сосредоточив вес на локтях, она протянула руки к лицу Урсулы — и нараспев заговорила:       — На самом деле, я прекра-асно осознаю, что делаю... и всё идёт совершенно по плану. В конце концов, — пальцы Эрики мягко коснулись щёк Урсулы; те от этого слегка потемнели — аналог румянца на фарфоровом лице — и Урсула затаила дыхание, — когда-то я уже убила себя-человека, чтобы стать ведьмой; теперь же... — пугающая усмешка, — теперь я убью себя — никчёмную недоведьму, чтобы стать настоящим богом, вершащим судьбы людей!        Сказав это, Эрика подарила Урсуле самую лучезарную улыбку — пугающую именно тем, какой невинной и беззаботной она выглядела при всём ужасающем смысле её слов. Казалось бы, ей уже давно пора к этому привыкнуть, но у Урсулы сжалось сердце при виде такой госпожи... а Эрика уже с совершенно невинным видом склонила голову набок и одарила её недоумевающим взглядом.        ...Лишь чтобы в следующий миг наконец-то отпустить её лицо и, рассмеявшись, слитным движением перекатиться с центра кровати на её край, резко принять вертикальное положение, свесить ноги — и, запрыгнув в магическим образом оказавшиеся в нужном месте туфли, соскочить на пол.       — А вообще, конечно, с такой драматично-таинственной подводкой звучит как идеальный момент для крутой злодейской песни с раскрытием моих мотивов, не находишь? — заявила она, упирая руки в бока и награждая Урсулу озорным взглядом через плечо.        По-прежнему сидящая на полу Урсула могла лишь растерянно моргнуть.       — А у вас есть злодейская песня? — смущённо поинтересовалась она, впрочем, не без восхищения.        Эрика усмехнулась. Возведя глаза к потолку, она приложила палец к губам и протяжно хмыкнула. А в следующий миг она, качнув бедром, подмигнула и пропела:       — "Это-о, мистер Наглость, ваша роль!" Впро-очем... — продолжала она, прогарцевав к Урсуле и подавая ей руку; та нерешительно приняла её — а Эрика рывком подняла её на ноги и, подхватив за талию, заключила: — У меня ещё будет шанс придумать более весёлую и задорную свою! Что-нибудь джазовое, как думаешь?        С этими словами она одарила Урсулу озорным взглядом — и, не дожидаясь ответа, уверенно потянула её в танце в сторону выхода под мелодию, всплывшую в её голове. Судя по активным движениям, действительно джазовую. Урсула могла лишь двигаться, подчиняясь её энергии, и неловко улыбаться.       — ...А вообще, — продолжала Эрика, прокрутившись с ней по всей комнате и лишь после этого остановившись у самого выхода; на Урсулу она теперь не смотрела, самодовольно улыбаясь двери, — пора бы озаботиться эффектным появлением — как-никак, мой выход всего через пару сцен!        Урсула не сдержала мягкой усмешки: такое оживление Эрики ей всё же нравилось.       — Придумаете за эти пару сцен личный музыкальный шедевр? — поинтересовалась она.        Эрика наконец-то скосила на неё задумчивый взгляд. Пара секунд — и её рот искривился в самоуверенной ухмылке.       — Пока не решила, — заявила она — и, чуть помолчав, заключила: — Одно я знаю точно: show must go on!

***

       Одним из последствий жизни в интеллигентной семье является трепетное отношение к искусству — и к древним, представляющим собой историческую ценность вещам. Конечно, когда занимаешься искусством или коллекционированием сам, понимание этих сфер становится глубже, как и критерии, определяющие ценность предмета в их рамках. Увлечённой высокой литературой Мияко, например, ничего не стоило выбросить "бездарный выхлоп беллетристики", даже если его автор умер более сотни лет назад, а презрительные комментарии поэта Лаэрта (а знающие люди как один твердили, что у него и правда талант) относительно "писева" Коппелиуса говорили сами за себя.        Клара была и вполовину не таким экспертом в области искусства и древностей, как её мать и брат. Вероятно, именно поэтому для неё картина, написанная двести лет назад, стояла на одном уровне с увиденными в мировых музеях оригиналами работ Рафаэля, Босха или Веласкеса. И, разумеется, в нормальном состоянии за то, что она делала сейчас, Клара бы оторвала себе руки.        Однако сейчас она была вовсе не в нормальном состоянии — не после того, как её родных убили в третий раз, а в разговоре с Корделией открылись неожиданные, по непонятной причине тревожащие подробности.        Всего этого, а также долгожданного отсутствия людей на лестничной площадке, хватило, чтобы Клара наконец-то пришла к портрету своего "врага" (а был ли Коппелиус врагом?) и разрешила свои сомнения относительно цвета глаз алхимика — проведя по полотну пальцем. Там, где художник изобразил прорези маски, гладкая поверхность выступала едва ощутимыми бугорками, доказывая: слой краски здесь плотнее, и изначальный цвет закрашивали. "У учителя зелёные глаза, значит?.. Но зачем кому-то понадобилось это скрывать?" — рассеянно подумала Клара, убирая руку от картины и опускаясь на пятки (ей пришлось приподняться на мысках, чтобы дотянуться).        ...Впрочем, пожалуй, "рассеянно" — довольно слабый эпитет для её состояния. В конце концов, из комнаты кузин Клара вышла с совершенно пустой головой, а после ещё, наверное, целую минуту стояла спиной к закрытой двери, тупо пялясь на гладкую поверхность озера, отражающую медленно затягивающееся серыми облаками небо, — такую же гладкую, как её собственные мысли. Лишь спустя некоторое время их неподвижность нарушили всплывшие со дна пузыри-воспоминания — два пузыря: "у учителя зелёные глаза" и "это была комната мамы и папы". Однако всплыли они не совсем одновременно — и доли секунды опережения хватило первому, чтобы подтолкнуть Клару к действиям в его направлении... или же наоборот, первой всплыла мысль, связанная с Шимоцуки Кенджи, чьей привычный образ в эти два дня рассеивался, как ноябрьская дымка.        Всплыла — и оттолкнула от себя.        Что из этого всего было правдой, Клара не знала. Не знала она и другого: что делать ей теперь? Вот она стоит перед портретом бессмертного алхимика, подтвердив, что ему зачем-то перекрасили глаза. Но что ей это дало? Что по какой-то причине его личность пытались утаить, сделав его более типичным и "безликим"? Он ведь вполне мог быть иностранцем — в пользу этого говорило его активное использование английского и христианское кладбище... тогда и лицо скрывать за маской было логично — чтобы местные не признали в нём чужака... Но почему тогда он изначально позволил написать свой портрет с такой яркой деталью, что её пришлось менять?        Чем больше Клара пыталась думать об этом, тем больше возникало у неё вопросов и тем меньше — ответов. Из её груди вырвался тяжёлый вздох. Кажется, она сейчас как никогда соответствовала своему имени — "пустая сеть". Такая, в которую, как ни старайся, ничего не поймаешь — всё ускользает... потому что, собственно, тонкий шёлк не особенно предназначен для того, чтобы им что-то ловили. Может, и она, Клара, не подходит для того, чтобы спасать семью, — а вот кто-то более умный, способный и опытный, скажем, её братья...       — Ого, не ожидал увидеть вас одну, Клара-химе! Ваши уважаемые братья не будут волноваться?        Неожиданно громкий в тишине коридора, но привычно для этого человека бодрый голос заставил Клару моргнуть, вырывая из странных размышлений, и медленно повернуть голову к его источнику. Она не представляла, каким образом не услышала его, но перед ней действительно находился Ямазаки Сохей собственной персоной, именно такой, каким она его знала все эти три года: приторно улыбающийся, довольно потирающий руки с увитыми кольцами пальцами, полусогнувшийся в почтительном поклоне... и при этом всё равно возвышающийся над ней, как гора. Подобно своей фамилии... "Так, опять меня уносит в какие-то ненужные лингвистические размышления", — недовольно подумала Клара, едва сдержавшись, чтобы не нахмуриться.        Чувствуя, что эта полная энтузиазма и почтительного восхищения гора приближается к ней, Клара изобразила на лице холодную вежливую улыбку, которой всегда защищалась от Сохея, и, наконец-то опустив руку (она только сейчас сообразила, что всё это время так и протягивала руку к глазам нарисованного Коппелиуса — спасибо хоть уже не трогала полотно...), сдержанно ответила:       — Полагаю, Ямазаки-сан, мои братья будут волноваться не оттого, что я одна, а оттого, что я с кем-то — ведь этот кто-то всегда может оказаться убийцей.        "Особенно — вы, учитывая ваши сомнительные трупы в прошлых мирах", — мысленно добавила она, вновь отворачиваясь к картине, когда Сохей остановился рядом с ней. Да, Клара вовсе не забыла, что Сохей — один из главных её подозреваемых, пусть она пока слабо представляла, какой у него мотив (списывать всё на одно оккультное безумие она даже сейчас отказывалась)... она помнила это, но с удивлением обнаружила себя совершенно спокойной сейчас, в его компании. Не было какого-то страха, опаски, хотя на краю сознания маячила мысль, что он прямо тут может её убить, — да что там, даже обычного раздражения от его присутствия и его внимания не было. Как будто недавнее потрясение напрочь лишило Клару всяких эмоций.        Впрочем, из этого можно было извлечь выгоду.        Услышав её заявление, Сохей широко распахнул глаза в удивлении — а уже в следующий миг от души рассмеялся.       — Что ж, в ваших словах есть резон, Клара-химе! — согласился он и после короткой паузы заметил: — Но в таком случае Лев-сан и Лаэрт-сан поступают очень опрометчиво, оставив вас, свою принцессу, без защиты.        На этом комментарии у Клары всё-таки дёрнулась бровь: снова кто-то говорил ей, что она принцесса! Это и правда начинало злить... но, покосившись на Сохея, Клара сделала глубокий вдох и затолкала эту злость поглубже: непохоже, что он пытался поставить ей в это упрёк — скорее, его глупая улыбка служила очередным выражением его восторга по поводу "прекрасных отношений в семье великой Мияко-сама". В обычной ситуации и это бы её, конечно, разозлило, но теперь... пожалуй, теперь его восторги не стоили её нервов.        Тем временем Сохей, не замечая её состояния, развернулся к портрету и задрал голову, одаривая Коппелиуса подобострастным взглядом. Выказав так своё почтение давнему хозяину Лунной гавани, Сохей вновь повернулся к Кларе и с обычной улыбкой заметил:       — А вообще, помимо того, что вы одна, не ожидал столкнуться с вами именно тут, Клара-химе. Вас заинтересовал Коппелиус-доно?        Клара приподняла одну бровь: выбор гонорифика был довольно неожиданным. "Мама точно так же говорит о самом Ямазаки-сане, подчёркивая, что он её коллега и при этом даже больший эксперт в оккультном, — подумала она. — Получается, Ямазаки-сан считает Коппелиуса таким же коллегой? Жаль, что я не помню, говорил ли он о нём так когда-нибудь раньше..."        Взяв это на заметку, Клара вновь возвела глаза к портрету. Если подумать, вся эта ситуация — стоять перед подозрительной картиной с Ямазаки Сохеем — была достаточно неестественной и даже сюрреалистичной. Как Клара в здравом уме вообще могла не избегать его компании? Этот человек всегда вызывал у неё раздражение: слишком приторный, слишком восторженный, слишком прилизанный, слишком... слишком всё. Да ещё и это его внимание к ней... Лаэрт, полностью разделяющий её чувства, помнится, как-то написал про Сохея стихотворение — "Чертополох". Клара его, конечно, наизусть не запомнила, но основной образ оттуда достаточно прочно засел у неё в голове: липкий плод, цепляющийся своими колючками к одежде и при первой же возможности запускающий их под кожу... Может, не совсем точно с ботанической точки зрения, но определённо очень похоже на Сохея.        Однако сейчас ситуация круто поменялась: как бы ей ни был противен этот человек, Ямазаки Сохей — один из первых подозреваемых. Довольно таинственный, обладающий богатыми познаниями в области оккультного... и бывший медиумом во время вчерашнего спиритического сеанса. Да ещё и пришёл к ней сам, даже бегать за ним и придумывать предлог не пришлось. Когда ей ещё предоставится шанс побеседовать с подозреваемым поближе?        Вот почему, вместо того чтобы как обычно отделаться односложным ответом и поспешить удалиться как можно дальше, Клара в итоге повернулась к Сохею и, заложив руки за спину, заговорила:       — Как ни странно, да. Хотя, пожалуй, не так уж и странно, учитывая, что у нас тут происходят убийства ровно после того, как мама обнародовала его дневник... Как думаете, Ямазаки-сан, Коппелиус и правда так хотел его скрыть даже после смерти?        От её ответа Сохей заметно растерялся. Клара с трудом сдержала кривую улыбку. Она не могла его винить: при всех рекомендациях матери, под настроение рисующей её едва ли не экстрасенсом, сама она первая интерес к оккультному никогда не проявляла. Впрочем, странные убийства любого могут заставить усомниться в прежних ценностях, верно?        Возможно, Сохей пришёл именно к такому выводу, так как уже в следующий миг его рот вновь растянулся в привычной улыбке и он с готовностью ответил:       — У многих из нас есть тайны, которые мы хотели бы сохранить таковыми даже после смерти, Клара-химе, — а уж у кого-то столь таинственного, как Коппелиус-доно, наверняка их было гораздо, гораздо больше...        Клара склонила голову набок и, протяжно хмыкнув, скосила глаза на портрет.       — Да уж, настолько таинственная личность, что даже для собственного портрета отказался позировать без маски... — прокомментировала она. Чуть подумав, она прикрыла глаза и добавила: — Впрочем, учитывая некоторые детали, я склоняюсь к мысли, что он просто был иностранец. Тогда его таинственность совершенно логична — в конце концов, в эпоху Мэйдзи их у нас не особенно жаловали.        Сохей моргнул... а затем посмеялся в кулак.       — А-а, так вы всё-таки придерживаетесь "рационального" объяснения... — протянул он, и в его тоне отчётливо прозвучало облегчение — похоже, объяснение со стрессом из-за убийств всё-таки не совсем успокоило его замешательство относительно внезапного интереса Клары. Покачав головой с несколько снисходительным видом, он предостерёг: — И всё-таки я бы не советовал вам так легко отбрасывать существование той стороны, Клара-химе. Тёмные силы не любят, когда их не уважают.        Чего бы ни добивался Сохей этим предостережением, от его слов перед мысленным взором Клары возникли образы вовсе не жутких духов — нет, она со всей ясностью представила двух девушек в нарядных платьях... и презрительностью во взгляде, которой иногда могла позавидовать сама Мизунохара Мияко. Впрочем, считаются ли ведьмы в их иерархии "тёмными силами"?.. По крайней мере, неуважение они определённо настолько же не любят.        А пока Клара вспоминала своих знакомых с другого уровня игровой доски, Сохей сложил ладони домиком и невозмутимо продолжал:       — И как вы тогда объясните эпизод со снятой перчаткой и ничуть не постаревшим Коппелиусом-доно? Да и разве происходящее теперь не кажется вам достаточно убедительным? Или, — он слегка прищурился, и в его глазах блеснуло торжество, — у вас есть "рациональное" объяснение нашему вчерашнему общению с духом?        От напоминания о спиритическом сеансе Клара невольно вздрогнула: оно умудрилось ударить сразу в обе мучающие её темы. Поёжившись, она подняла смущённый взгляд на самодовольного Сохея и, старательно отодвигая мысли о дяде в сторону, постаралась вернуться к теме алхимика. Выдавив кривую улыбку, Клара кивнула и признала:       — Да, эти моменты я пока объяснить не могу. И, раз уж мы заговорили о вчерашнем вечере... ну, ещё до убийств, — поспешила пояснить Клара в ответ на заинтересованный взгляд Сохея. — Как думаете, Ямазаки-сан, "сокровищем" Коппелиуса и правда был философский камень? Или, может, он хотел скрыть... что-то ещё?        Сказав это, Клара сделала неопределённый жест рукой. Сохей проследил за её движением с сосредоточенным видом... но складка между его бровей быстро разгладилась, когда он понял, на что она намекает, и радостно уточнил:       — А-а, вы говорите про второй дневник, который упоминала Мияко-сама? Ну-у... — он задумчиво возвёл глаза к потолку, совершенно игнорируя выражение лица Клары, говорящее: "Вы бы ещё на весь дом это прокричали..." — По моему скромному мнению, сохранение тайны такого могущественного артефакта, дающего бессмертие и власть над духами, уже достаточно весомый повод установить столь мощную защиту для своей лаборатории. Впрочем, — он склонил голову набок, — я вполне допускаю, что для Коппелиуса-доно это было не единственное сокровище.        С этими словами он многозначительно покосился на портрет — вернее, на изображённую на нём девушку. Проследив направление его взгляда, Клара едва не скривилась, натолкнувшись на опротивевшие острые черты бледного лица и загадочный блеск золотистых глаз. Впрочем, полностью скрыть свою неприязнь она всё-таки не смогла, невольно пробормотав:       — Спасибо, у нас такое "сокровище" уже есть дома... удивительно, как мама вообще умудрилась найти кого-то столь похожего на девушку с картины двухсотлетней давности...        От этого комментария Сохей неожиданно оживился. Хлопнув в ладоши, он радостно сообщил:       — Я и сам был удивлён, впервые увидев Элизабет-сан, — невероятное, невероятное сходство! Мне даже тогда подумалось, что я сплю или вижу галлюцинации, — хотя, кажется, уж в приёмной-то Мияко-сама благовоний не зажигают — бизнес-партнёры, даже из таких утончённых кругов, как литературные, не поймут...        На этом моменте, Клара, слушавшая его разглагольствования со специально подобранной под маминых друзей-оккультистов вежливой улыбкой, встрепенулась, точно её ударило током. Одарив Сохея поражённым взглядом, она сглотнула и перебила его робким:       — П-погодите, Ямазаки-сан, в приёмной? В смысле, в Токио в приёмной, в главном доме? — уточнила она, когда он вопросительно взглянул на неё. — Не здесь, в Лунной гавани?        Сохей склонил голову набок с невинным удивлением.       — Да, именно в Токио, — подтвердил он как само собой разумеющееся. — Именно там в конце прошлого года я впервые встретил Элизабет-сан. Она как раз ожидала своей очереди на первый этап собеседования с другими кандидатками, поделилась, что откликнулась на вакансию чисто наудачу, но ни на что не надеялась. Ну, знаете, вчерашней студентке мало на что вообще приходится рассчитывать...        Клара нахмурилась: где-то здесь её начало одолевать нехорошее предчувствие.       — Ямазаки-сан, вы ведь не хотите сказать, что прониклись к ней симпатией и решили замолвить за неё словечко, чтобы она прошла на следующий этап — беседу лично с мамой, а не с Фудзитой-сан? — уточнила она.        Сохей радостно кивнул.       — Именно так, Клара-химе! — с готовностью подтвердил он и добавил: — Удивительное совпадение, не так ли? Или мне лучше сказать — "судьба"?        Рука Клары сама собой потянулась ко лбу, но она в последний момент её остановила. Получается, присутствие Элизабет Лавенцы в этом доме — заслуга Сохея? Учитывая, каким близким другом он стал для Мияко уже в первый год их знакомства, неудивительно, что они встречались и в Лунной гавани, так что он наверняка видел портрет до судьбоносной встречи с Элизабет, но... Отчего-то внутренности Клары сжались в комок при мысли, что в происходящем каким-то образом замешан Сохей — точнее, что она сейчас разговаривает с человеком, запустившим к её кузинам... это. Кем бы Элизабет на самом деле ни была.        Чувствуя, как у неё буквально уходит почва из-под ног, Клара постаралась вернуть себе контроль над ходом диалога. Подняв глаза на Сохея, улыбающегося своей обычной улыбкой, она осторожно, но несколько невпопад уточнила:       — Кстати, Ямазаки-сан, а вы до вчерашнего вечера что-нибудь слышали про тот второй дневник, о котором говорила мама? Как думаете, что это такое?        Сохей по-птичьи склонил голову набок и протяжно хмыкнул, точно прикидывая, стоит ли делиться с Кларой подробностями. Спустя пару секунд он неуверенно мотнул головой... и тут же с улыбкой объяснил:       — Нет, похоже, второй дневник был тайной между Мияко-сама и Кенджи-саном — зато Мияко-сама доверила мне тайну первого! Ну, то есть, — он слегка стушевался под скептическим взглядом Клары и смущённо посмеялся, — я, конечно, узнал содержание лишь вчера за обедом... но зато я был среди первых, кому Мияко-сама сообщила о находке пару недель назад!        Сказав это, Сохей выпрямился (что, если подумать, делал крайне редко, постоянно согнутый в подобострастном поклоне) и горделиво выпятил грудь. Клара едва не усмехнулась. "А мама умеет создавать интригу..." — подумала она, глядя на лучащегося довольством Сохея. Не желая разрушать его чувство собственной значимости, она с улыбкой покачала головой и, заложив руки за спину, вежливо поинтересовалась:       — И как, стоил анонсированный дневник пары недель ожиданий?        От вопроса Сохей предсказуемо оживился: его глаза засверкали, а руки задрожали от волнения. Хлопнув в ладоши, он активно закивал и объявил:       — О-о, в полной мере, Клара-химе, в полной мере! Дневник Коппелиуса-доно — это такой кладезь информации, вы и представить себе не можете... Например, вы знали, — самозабвенно продолжал он, подаваясь вперёд и совершенно не замечая того, что Клара в этот момент вспомнила, почему именно этот человек ей неприятен, — что Коппелиус-сан — очень поэтичная личность? Да-да, поэтичная, — повторил он, словно Клара как-то отреагировала на это "шокирующее" заявление (она не выказала и капли удивления). — И дело вовсе не в стихотворении с гобелена — вернее, не только в нём. Мы с Мияко-сама провели не одни выходные, исследуя это место, и она показала мне некоторые находки... как бы вам сказать... заметки? Да, пожалуй, заметки. Записки Коппелиуса-доно, обнаруженные Мияко-сама по всему дому в течение пяти лет и, несомненно, написанные именно его рукой. Так вот, что эти записки, что стихотворение, что дневник — всё это крайне, крайне поэтично! Тот же дневник — сколько в нём метафор, сколько иносказаний...        На этом моменте Клара, слегка утомлённая его потоком восторгов, но внимательно слушавшая в надежде получить хоть какую-то информацию, всё-таки решилась вклиниться в монолог Сохея с осторожным:       — Метафоры — это, конечно, здорово, но вы не думали, Ямазаки-сан, что, может, Коппелиус-сан их так активно использовал... ну, чтобы его записи не понял посторонний? — На заинтересованный взгляд собеседника Клара пояснила: — Мама вроде как говорила, что дневник частично зашифрован, так почему бы метафорам не служить той же цели?        Её слова заставили Сохея ненадолго задуматься. Несколько секунд он смотрел себе под ноги, постукивая пальцами сложенных перед животом рук друг о друга, и негромко мычал. Наконец, он поднял глаза на Клару — и она даже поразилась, насколько непривычно серьёзный у него вид. Почти как вчера во время спиритического сеанса.        А Сохей спокойно, без тени обычной восторженности заговорил:       — В ваших словах есть резон, Клара-химе. Однако позвольте мне всё-таки поделиться своей скромной точкой зрения. По моему мнению, люди могут прибегнуть к иносказательности по трём главным причинам. Первая, как вы справедливо заметили, — это желание что-либо скрыть. Конечно, на фоне литературного использования эта причина более редка, но мы сейчас говорим не совсем о создании литературного произведения. В таком случае, метафора становится неким шифром, понятным либо только самому человеку, либо кому-то, кому он доверил некий "ключ". То есть, это метафора-загадка. Вторая причина, как мне кажется, — стыд... Да-да, не удивляйтесь: стыд, нежелание говорить прямо о чём-то, о чём не принято говорить в обществе. Яркий пример — эротические сцены в тех же художественных произведениях. Вы ведь натыкались на всякие иносказательные названия половых органов в таких сценах? Все эти эвфемизмы — желание либо скрыть неловкость самого автора, либо уменьшить неловкость читателя. Думаю, в этом и состоит цель эвфемизмов в любом типе дискурса в принципе, верно?        Сказав это, Сохей хихикнул. Клара с вежливой улыбкой кивнула. "Ого, он, оказывается, знает про порно-фанфики..." — в этот момент подумала она, глядя в сторону. А в следующий миг она нахмурилась и заметила:       — Но это вы описали всего две причины, Ямазаки-сан. Какая тогда третья?        Сохей расплылся в торжествующей улыбке — не своей обычной приторной, а скорее такой, которой улыбалась Мияко, когда ей удавалось заставить собеседника задать именно тот вопрос, которого она от него ждала. От этой ассоциации Кларе стало неуютно. К счастью, Сохей не стал долго мучить её этим выражением и неизвестностью. Подняв палец вверх, он объявил:       — Третья причина — та самая, по которой, по моему мнению, Коппелиус-доно и прибегал к метафоре! Он был... поэт.        После его слов повисла неловкая пауза. Сохей, впрочем, кажется, выдерживал её для пущего драматического эффекта, однако Клара... после такой подводки она ждала чего-то большего. Большего, чем... это. Чем... очевидное? То есть, всё-таки всё снова свелось к литературе? Вскинув бровь, она одарила Сохея долгим скептическим взглядом. Видя, что он не спешит объясняться, она склонила голову набок и прохладно уточнила:       — То есть, вы думаете, что Коппелиус просто любил красивые слова, вот и пихал их во все свои тексты без меры и без разбору?        Сохей цокнул и покачал головой.       — Похоже, вы не совсем понимаете, что это такое быть поэтом, Клара-химе, — беззлобно ответил он. — Поэт — это не просто кто-то, кто "любит красивые слова" и "пихает их во все свои тексты". Поэзия — это нечто, что рвётся из поэта, что не контролируется им. Это — стиль жизни. Это буквально его существо, его суть. Вы ведь замечали, что тот же Лаэрт-сан, например, иногда просто берёт телефон и выплёскивает строки в текстовый редактор? Этот порыв — это не осознанное действие, а сущность, природа человека, как дыхание.       — О, так вы сравниваете Коппелиуса-сана с братцем Лаэртом? — протянула Клара. — Ему только этого не говорите — учитывая его мнение о "таланте" Коппелиуса, братец Лаэрт до глубины души оскорбится...        Сохей на это хихикнул.       — Это потому что Лаэрт-сан действительно талантливый и тонко чувствующий поэт... конкретно в области поэзии, — загадочно заявил он. Затем, не обращая внимания на недоумение Клары, он с серьёзным видом развернулся к портрету Коппелиуса и продолжал: — Но я думаю, что Коппелиус-доно понимал "поэзию" несколько... шире. Судя по обнаруженным ранее запискам, для него, — Сохей поднял руку, протягивая её к маске бессмертного алхимика, — вся алхимия была не ремеслом — она была именно что поэзией. Ну, знаете, как для Эмиля Золя писательство было не творчеством, а наукой — естественной наукой по изучению человека, — на этом комментарии Сохей хихикнул; затем его лицо приобрело рассеянно-задумчивый, почти что мечтательный вид. — Неудивительно, что в итоге и его записи, и его подсказки к расположению лаборатории с гобелена вылились в более привычную нам поэзию. Закономерный, логичный исход...        Пока Сохей произносил последнюю фразу, его голос на каждом слоге угасал, лишь чтобы в конце концов раствориться в стенах коридора совсем. Лестничная площадка погрузилась в тишину, и даже облака за окном сгустились настолько, что весеннее солнце совершенно перестало через них пробиваться, уступив место мраку. Клара, застывшая и смотрящая на Сохея, внезапно поймала себя на мысли, что с какого-то момента она слушала его, как завороженная. Да, пусть она и позволила себе лёгкую иронию, на деле его монолог всё-таки сумел захватить её и даже почти что погрузить в транс. И теперь, не в состоянии выйти из него сама, Клара ощущала себя так, словно сознание потихоньку ускользает от неё...        Огромным волевым усилием вернув себе ясность мысли, Клара нахмурилась и, чуть поколебавшись, всё-таки нарушила тишину осторожным:       — Это всё, конечно, очень увлекательно, но... есть ли вообще смысл рассуждать о таких вещах? Я имею в виду, — пояснила она в ответ на заинтересованный взгляд Сохея, — разве "поэтическая натура" Коппелиуса поможет нам как-то понять, что происходит сейчас? Разве это важный мотив...        Сохей ещё несколько секунд осматривал Клару с головы до ног с неопределённым выражением на лице, точно прикидывая, стоит ли ему ей отвечать. Наконец, он вздохнул и, прикрыв глаза и сцепив пальцы в замок, несвойственным ему серьёзным тоном, непохожим даже на тот, который Клара слышала от него вчера и сегодня, произнёс:       — Не стоит недооценивать мотивы людей, Клара-химе. Возможно, сейчас вам кажутся неважными причины поступков Коппелиуса-доно, но вы и не подозреваете, какие плоды могут дать накапливающиеся и накладывающиеся друг на друга эмоции людей...        От слова "эмоции" Клара вздрогнула, точно бы Сохей задел им какую-то струну её души... и эта самая струна, издав фальшивую ноту, внесла дисгармонию в и без того не слишком-то стабильное ментальное состояние Клары. А ведь, кажется, про эмоции и мотивы других людей ей уже даже говорили... кто же это мог быть... Ах, точно: женщина, которая в этом мире ещё со вчерашнего вечера лежит в душевой в восточном крыле со свёрнутой шеей и выкрученными конечностями.        Ощутив неожиданный приступ раздражения (что-то подсказывало ей, что им она пытается подавить другую эмоцию), Клара отвернулась и машинально выпалила:       — Эмоции лишь мешают...        Как ни странно, Сохея её слова будто бы не удивили. Открыв глаза, он ещё раз окинул Клару оценивающим взглядом — а затем невозмутимо, без малейшей тени эмоций в голосе произнёс:       — Лишь свои собственные. А вот эмоции других людей — прекрасное средство достижения цели. Нужно лишь уметь ими пользоваться. В конце концов, — он странно усмехнулся, — большинство людей, какими бы рациональными они себя ни считали, в конечном итоге полагаются именно на чувства.        Выслушав эту мудрость с широко распахнутыми глазами, Клара моргнула — и медленно перевела растерянный взгляд на Сохея. Тот стоял на прежнем месте, всё так же согнув спину в полупоклоне и всё так же держа сцепленные в замок руки перед собой. Не соответствуя его тону, на его лице сияла обычная приторная улыбка. Клара сглотнула: в груди зародилось тревожное чувство. Несколько секунд они с Сохеем просто глядели друг другу в глаза — пока, наконец, Клара не нарушила тишину хриплым:       — ...Что?        Сохей моргнул... и, в очередной раз склонив голову набок, с невинным, совершенно непонимающим видом переспросил:       — Что?        Клара нахмурилась и отвернулась: весь его вид совершенно не сочетался с тем, что и, главное, как он только что говорил. Словно бы на долю секунды перед ней оказался не знакомый ей восторженный льстец Ямазаки Сохей, а... какой-то другой человек. Но кто?..        Всё ещё ощущая на себе вопросительный взгляд Сохея, Клара почувствовала острое желание сменить тему и автоматически принялась искать глазами, за что бы зацепиться. По иронии судьбы её взгляд оказался обращён на портрет — и когда её глаза встретились с золотистыми глазами на картине, ответ пришёл сам собой...        Впрочем, ответ оказался не слишком очевидный.       — Кстати, Ямазаки-сан... Вот вы всё говорите, какие прекрасные отношения у нас, маминых детей... а у вас самого есть братья или сёстры?        Столь резкая смена темы явно застигла Сохея врасплох: его вечно сощуренные от подобострастной улыбки глазки-щёлочки распахнулись как никогда широко, а рот даже слегка приоткрылся в удивлении. Впрочем, Клара и сама не до конца поняла, почему решилась спросить именно это. Наверное, вспомнила свою теорию о... не совсем правильных отношениях Коппелиуса и его невесты — неправильно родственных. А может, дело было в том, что только вчера на этом самом месте она спрашивала о том же Элизабет...        От воспоминаний о том разговоре у Клары окончательно испортилось настроение.        А пока она анализировала причины собственных спонтанных поступков, Сохей успел прийти в себя. Улыбнувшись своей обычной улыбкой, он покачал головой и ответил:       — Нет, к сожалению или к счастью, я — единственный ребёнок своих матушки с батюшкой. Впрочем, — он возвёл глаза к потолку, — не могу отвечать ни за жизнь первой после того, как она нас оставила, ни за похождения папаши в периоды... особенно близкого знакомства с бутылкой, назовём это так.        Сказав это, Сохей вновь с обычной улыбкой повернулся к Кларе. Та моргнула. "Ого, не ожидала от него такой... драматичной предыстории", — подумала она. Впрочем, что-то в его формулировке показалось ей неправильным, что-то резануло ухо — но что именно, ухватить она не смогла. Или просто не успела? Сдавшись, она выдохнула и, позволив автопилоту двигать разговор, уточнила:       — Значит, вы поэтому решили завести несколько детей? Вы в гостиной сегодня упоминали "жён" и "шестерых", так что я предположила, что речь как минимум о двух детях, — пояснила она в ответ на недоумённый взгляд Сохея — и при этом на деле хорошо помня цифру четыре, озвученную им ещё в первом мире, так сильно её тогда поразившую.        Прежде чем ответить, Сохей некоторое время хмурился. Наконец, его черты разгладились, а изо рта вырвался расслабленный смешок.       — Признаться, вы очень неожиданно заинтересовались моей скромной персоной, Клара-химе! Я даже немного растерялся... Но нет, боюсь, вы не совсем правы, — мягко продолжал он. — Я вовсе не планировал заводить большую шумную семью — стыдно признаться, но все, кроме одного, получились совершенно случайно и непредвиденно...        И, опустив глаза в пол и постучав указательными пальцами друг о друга, Сохей неловко посмеялся. Клара несколько секунд задумчиво смотрела на него... а затем прикрыла веки и понимающе кивнула. "Так вот что имел в виду Лаэрт, когда говорил не верить мужчинам, что они успеют вытащить... — равнодушно подумала она, открывая глаза и вновь поднимая взгляд на улыбающегося Сохея. — Жаль, что у жён Ямазаки-сана не было Лаэрта".        А в следующий миг Сохей внезапно встрепенулся, поражённый какой-то идеей. Невольно заинтересовавшись (уж больно многообещающе заблестели его глаза), Клара проследила, как он копошится в кармане пиджака в поисках чего-то.       — Возвращаясь к теме поэзии Коппелиуса-доно, — невозмутимо заговорил он, точно успел забыть, что только что говорил совершенно о другом, — на самом деле, в дневнике у неё есть и более интересные вещи, чем метафоры. А именно... — Непослушные пальцы наконец-то ухватили искомый предмет — и вот уже Сохей гордо демонстрирует Кларе маленький блокнот, объявляя: — Загадки!        Клара, слегка сбитая его резким возвращением к предыдущей теме, постаралась собраться и, склонив голову набок, переспросила:       — Загадки?        Сохей радостно кивнул.       — Именно — загадки! — с готовностью подтвердил он. Раскрыв блокнот, он наклонился к Кларе и, указывая пальцем на страницу, исписанную мелко выведенными английскими буквами, объяснил: — Вот, например, этот отрывок из дневника Коппелиуса-доно. На первый взгляд, просто бессмысленный набор знаков — полнейшая белиберда! Однако, стоит найти ключ... — Пальцы свободной руки Сохея ловко выудили короткий карандаш, до этого вставленный в пружину блокнота. — ...и ответ станет очевиден. Просто вычеркните первую, третью, пятую, шестую, девятую, двенадцатую и тринадцатую буквы, затем повторяйте до конца... — Сохей быстро зачеркнул нужные буквы. — И вуаля — мы имеем осмысленный текст!        Итоговую фразу Клара даже узнала: это был не представляющий особого интереса отрывок, который она видела переведённым в тетради матери. Да и процесс дешифровки, если честно, не вызвал у неё сейчас особого интереса — вероятно, именно эти цифры просто имели какое-то оккультное значение... уж до тринадцати-то можно было додуматься, учитывая, что итоговое число букв на странице оказалось ему кратным. Либо оставлять, либо зачёркивать — а дальше методом подбора... Гораздо больше недоумения вызывал вопрос...       — И какое отношение это имеет к поэзии?        Ответный взгляд Сохея был практически укоризненным, так что Клара даже слегка застыдилась своего отсутствия энтузиазма. А Сохей, покачав головой, объяснил:       — Составление загадок — почти то же, что составление стихотворения. У вас есть некая цель — либо ответ на загадку, к которому вы хотите привести, либо чувство, которое вы хотите выразить в стихотворении. А дальше, отталкиваясь от конечного пункта, вы уже выбираете средства, облачаете сообщение в слова, в метафоры, в шифр... Учитывая креативность Коппелиуса-доно и разнообразие шифров в дневнике, я настаиваю, что и в этом проявилась его поэтическая натура! В конце концов...        Где-то на этом моменте Клара окончательно потеряла нить диалога: по какой-то причине при всех её стараниях ей уже некоторое время не удавалось удерживать внимание на словах Сохея. Что-то мучило её, что-то казалось неправильным, но она никак не могла ухватить суть этого впечатления... однако оно было... странным. Как будто... очередное предупреждение от её "интуиции"?        У Клары ушла пара секунд, чтобы осознать, что Сохей перестал говорить и теперь выжидающе смотрит на неё, надеясь... видимо, на реакцию на его разглагольствования? Вот только, к своему стыду, большую их часть Клара прослушала — и ответить ей было совершенно нечего. Пытаясь как-то избежать коммуникативного провала, она отвернулась с неопределённым мычанием, которое можно было при желании счесть за удобный ответ, от "да" до простого вежливого "очень интересно"... однако это вовсе не избавило её от взгляда Сохея. В конце концов, не желая продолжения этой неловкой тишины, Клара ляпнула первое, что пришло на ум.       — Не замечала раньше, что вы левша, Ямазаки-сан.        Всё ещё держащий карандаш в поднятой левой руке, Сохей растерянно моргнул... но тут же весело рассмеялся, не давая Кларе зардеться от смущения. Выпрямившись, он вставил карандаш в пружину блокнота, а затем убрал блокнот назад в карман и горделиво заявил:       — О, это одна из вещей, за которые я благодарен богам! Замечали ли вы, Клара-химе, что в фильмах и аниме чаще всего левшами делают злодеев? Это потому, что в древности активная левая рука вместо правой считалась признаком отмеченности злыми силами — как, собственно, и любая черта внешности или поведения, отличающаяся от большинства... В любом случае, — продолжал он, вновь гордо выпятив грудь, — мне нравится думать, что эта моя особенность показывает мою связь с той стороной!.. Не удивлюсь, кстати, если у Гитлера тоже активной была именно левая рука...       — Насколько мне известно, всё же правая, — автоматически вставила Клара, снова в какой-то момент опять переставшая его слушать, сконцентрировавшись на своих внутренних ощущениях в попытке понять, что же её так беспокоит... Что же не так с Сохеем, что настолько резануло ей глаз, что она не может сосредоточиться ни на чём, кроме своей тревоги? Он ведь, кажется, даже говорил умные вещи до того, как начал нести чепуху про злодеев-левшей... на которую, собственно, его натолкнул не кто иной, как она сама... почему-то... Почему же? Шифры из дневника бессмертного алхимика и рука, которой Сохей зачёркивал буквы... незначительная, ничуть не равноценная такой важной теме деталь... если только не...        И тут по позвоночнику Клары прошла волна тока: она наконец-то вспомнила — нет, поняла.       — А, вот ты где, Клара-тян. И... Ямазаки-сан?        Голос Льва раздался посреди монолога Сохея настолько неожиданно, а его фигура выросла наверху лестницы настолько внезапно, что Клара мысленно поблагодарила богов за то, что не решила остановиться у пролёта, — иначе бы она точно повторила пару легендарных смертей, рухнув и покатившись вниз после излишне резкого вздрагивания. Когда, чуть поколебавшись, Лев приблизился к ним, опасливо поглядывая на Сохея (тот с обычной улыбочкой заинтересованно рассматривал его в ответ), Клара схватилась за бешено колотящееся сердце и пробормотала:       — Братец Лев, не пугай так больше... Кто ж так подкрадывается?        Лев смутился.       — Подкрадывается? По этой скрипящей на весь дом лестнице? — растерянно уточнил он.        Сохей активно закивал.       — Верно-верно: приближение Льва-сана было заметно, когда он ещё даже не успел дойти до середины лестницы! — подтвердил он.        Теперь настала очередь Клары смущаться. Льву, впрочем, формулировка Сохея тоже не особенно помогла вернуть уверенность в себе. Однако в итоге он всё-таки сумел собраться первым и, сделав ещё шаг к Кларе (и таким образом ненавязчиво оказавшись между ней и Сохеем — лишь благодаря этому Клара впервые за три года обратила внимание, что ссутулившийся Сохей, оказывается, ненамного ниже Льва), аккуратно заметил:       — А вообще, Клара-тян, я рад, что ты в порядке, но... всё-таки разгуливать по дому в нынешней ситуации одной — не очень благоразумное решение. Полагаю, тебе повезло наткнуться на Ямазаки-сана, — Лев быстро взглянул на Сохея: тот ответил своей обычной лучезарной улыбкой; Лев вздохнул, — но в следующий раз тебе может повстречаться кто-то менее... дружелюбный.        Выслушав его, Клара также взглянула на Сохея — его постоянная улыбка показалась ей как никогда жуткой — а затем склонила голову набок и уточнила:       — Ты мне так тонко намекаешь вернуться в свою комнату?        Лев как-то страдальчески возвёл глаза к потолку.       — Ты сегодня как-то слишком по-британски преуменьшаешь прямоту моих действий и намёков... — пробормотал он.        Ответом ему были кривая улыбка Клары да невинный смешок Сохея. Последний же, понаблюдав за взаимодействием брата и сестры, наконец решил напомнить о своём присутствии тактичным замечанием:       — Что ж, раз уж Клара-химе и Лев-сан воссоединились, полагаю, я теперь третий лишний. Тогда, с вашего позволения, я тоже вернусь в свою комнату...        И, коротко поклонившись, развернулся и неторопливо направился к двери в западное крыло. "А ведь и пришёл он, кажется, оттуда..." — рассеянно подумала Клара, не сводя напряжённого взгляда с его удаляющейся широкой спины. Провожал Сохея глазами и Лев — и, когда Сохей уже взялся за ручку двери, неожиданно сказал:       — Вы тоже, пожалуйста, будьте осторожны, Ямазаки-сан. Насколько я знаю, дядя Такечи вернулся к себе в комнату, в западное крыло, — пояснил он в ответ на удивлённый взгляд Сохея. — А дядя Такечи сейчас... кажется, в не очень миролюбивом состоянии.        И повёл плечом. Сохей ещё некоторое время смотрел на Льва, хлопая глазами и словно бы пытаясь осознать сказанное им. Лев же, больше никак не объясняясь, просто со всей серьёзностью глядел на него в ответ. Видимо, именно эта серьёзность в конце концов убедила Сохея, так что он, смущённо, но несколько нервно хохотнув, с видимой признательностью произнёс:       — Благодарю за беспокойство, Лев-сан. С радостью прислушаюсь к вашему совету!        После этого он наконец-то удалился, оставив Клару наедине с Львом.        Лев ещё несколько секунд сосредоточенно смотрел на дверь, мягко закрывшуюся за спиной Сохея, и вслушивался в звук его шагов в коридоре, точно желая убедиться, что тот не столкнётся с Такечи (что бы тот комментарий про немиролюбивость ни значил...). Наконец, убедившись, что всё в порядке, Лев повернулся к Кларе и начал:       — Так вот, Клара-тян, твоя комната. Давай-ка я тебя провожу, а потом...       — Останься со мной, Лев!        Порывистая, неожиданная просьба на грани с мольбой явно выбила Льва из колеи. Он даже практически отшатнулся, но в последний момент сдержал порыв и лишь одарил Клару удивлённо-испуганным взглядом. Пару секунд он растерянно смотрел на Клару, пока она не сводила умоляющего взгляда с его лица, прежде чем моргнуть и растерянно спросить:       — Зачем? Тебе... — он сглотнул, явно осторожно подбирая слова. — Тебе страшно оставаться одной, да? Тогда, может...        Не до конца отдавая себе отчёт в своих действиях, Клара сделала шаг к нему — а затем резко схватила его руку и, крепко сжав её обеими ладонями, громче и более нервно, чем ей того хотелось, воскликнула:       — Просто я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, пока меня нет рядом!        От такого заявления Лев вспыхнул. Лишь по его потерянному выражению Клара наконец-то сообразила, что сделала что-то не так, а именно — дала волю эмоциям. От этого она и сама покраснела и опустила глаза на его дрожащую ладонь, всё ещё зажатую между её похолодевших пальцев. Однако отпускать его сейчас было бы ещё более глупо... да и, честно говоря, вовсе не хотелось...        Наконец, Лев выдохнул и, мягко улыбнувшись, постарался осторожно высвободить руку из её хватки.       — Мне приятно твоё беспокойство, Клара-тян, но я уже взрослый человек, и могу сам о себе позабо... — заговорил он — но Клара крепче сжала его ладонь и, подняв на него глаза, уже своим обычным скептическим тоном поинтересовалась:       — То есть, ты считаешь, что сможешь защитить себя лучше, чем Ямазаки-сан, которого ты только что просил быть осторожнее? Ты и правда думаешь, что в случае чего дашь более достойный отпор маньяку?        Вопросы ударили в точку: Лев снова покраснел — на этот раз даже гуще — и, оставив попытки освободиться и с кривой, сдающейся улыбкой отвернувшись, пробормотал:       — На это мне возразить нечего... Ладно, Клара-тян, — продолжал он после короткой паузы уже обычным тоном и на нормальной громкости, вновь поворачиваясь к Кларе и беря её за руку в ответ, — вместе и правда безопаснее. Я тебя не оставлю, обещаю.        Облегчение на лице Клары читалось слишком ясно, но она даже не потрудилась его скрыть. Лев ответил на него лишь мягким смешком — и Кларе этого было достаточно, чтобы убедиться: он и правда рядом. Он, её любимый брат, никуда не денется, он останется её спасительным островком в этом океане хаоса, новых пугающих фактов и тревог.        А для последних у неё, к сожалению, было слишком много поводов. Ибо, несмотря на тепло ладони Льва, которое она ощущала по пути в свою комнату ("комнату мамы и папы"), её сердце сковывал мороз от слов, сказанных Сохеем на вчерашнем спиритическом сеансе, которые она припомнила только в этот момент: "Моя задача — призвать духа в этот мир, а затем — помочь ему вернуться в мир духов".        Да, теперь, после беседы с Сохеем, Клара наконец-то припомнила эти, казалось бы, не слишком-то важные слова... вот только, сколько бы она ни напрягала память, припомнить, как призраку "помогали вернуться в мир духов", она так и не смогла.