Когда поёт лира. Акт третий: Мистерия о бессмертном алхимике

       Это был первый раз, когда она была у него дома.        Квартира произвела на неё положительное впечатление. Просторно, чисто, с большими окнами, немногочисленной светлой мебелью и шторами — совсем не как в её доме. Там, кажется, сами стены, потолки и татами сдвигаются, как в том жутком рассказе по колодец и маятник, пытаясь тебя поглотить, — дышать совершенно невозможно. Не то что здесь... Здесь, в полной свежего воздуха и такого же свежего запаха хозяина квартиры, она словно впервые набирает в лёгкие столько кислорода, сколько в них может вместиться. Она будто даже — впервые в жизни — ощущает себя... свободно?        Вернее, почти свободно. В конце концов, стоит ей лишь закрыть глаза — и перед ними вновь эта противная, многозначительная улыбка сестры, которой та ответила ей на её ложь, что она собирается в бар с коллегами. Мерзкий алый полумесяц — как же до неприличия ярко она стала красить губы в последнее время! Практически вульгарно... как будто хочет выжечь свою улыбку на внутренней стороне чужих век.        И всё-таки от неё тревожно. Словно эта всезнающая змея прочитала её насквозь. Словно она поняла что-то, чего не поняла сама Цудзура. Словно...       — Цудзура, ты в порядке? Выглядишь напряжённой.        От обращения Цудзура слегка вздрагивает и быстро поднимает испуганный взгляд на собеседника. Тут же расслабляется: улыбка Такечи по-прежнему ободряющая, без капли презрения и осуждения, которые она привыкла видеть решительно на всех лицах вокруг себя... по крайней мере, когда смотрели на неё, жалкую неудачницу Цудзуру. Удивительно, как он вообще внимание на такую-то обратил — он, яркий, как солнце, с ослепительной улыбкой и уверенностью в каждом жесте... Вот и сейчас он подсаживается ближе к ней без тени сомнения — и так же не показывает и капли неуверенности, правой рукой приобнимая её плечо, а левой обхватывая её дрожащую ладонь с чашкой саке.       — Ты же не думаешь, что я могу как-то тебя обидеть, а, Цу-тян? — с беззаботным смешком спрашивает он, дразняще боднув её лбом в висок, так что, если бы не его поддержка, саке она бы наверняка разлила себе на колени. А в следующий миг он уже прижимает её крепче к себе и уверяет: — Ведь я же люблю тебя, Цудзура!        И нежно целует. Цудзура в такие момент буквально тает в его руках. Неужели она, такое ничтожество, и правда достойна вот так вот сидеть на диване с любимым человеком, просто расслабившись, уткнувшись ему в грудь, вдыхая свежий аромат его одеколона и ведя непринуждённый диалог, где собеседника не раздражает её косноязычие? Неужели это она и есть — любовь, которую воспевают в книгах, кино и песнях? Неужели...       — Цудзура... — в какой-то момент произносит Такечи, и Цудзура невольно напрягается: его тон, хоть и более вкрадчивый, неожиданно серьёзен. Боясь поднять на него глаза, она слушает — и понимает, что перестала дышать. А Такечи, поглаживая её плечо, продолжает: — Ты ведь знаешь, что я действительно люблю тебя, Цудзура... и, конечно же, я уверен, что ты любишь меня не меньше...       — К-конечно, люблю, Такечи-сан! — спешит заверить она — а руки сжимаются на чашке так же, как сжимается сердце в нехорошем предчувствии... и опять перед глазами эта мерзкая алая улыбка сестры...        Со стороны Такечи слышится смешок.       — Я верю, не переживай. Но знаешь, Цудзура, — его по-прежнему лежащие на её ладони пальцы скользят к чашке — и как-то ловко выхватывают её, чтобы отставить на столик рядом, — боюсь, моих слов недостаточно, чтобы выразить всю мои любовь к тебе. Позволь же мне, — он слегка отстраняется, чтобы освободившейся рукой приподнять её лицо за подбородок и заглянуть ей в глаза, — выразить мои чувства в полной мере.        Цудзура сглатывает. На его лице всё та же улыбка, которой он её пленил, тон мягок, слова — сладки... но... но... по какой-то причине её пробирает дрожь. Ей показалось, или в его глазах блеснул нехороший огонёк? О, разумеется, она понимает, прекрасно понимает, на что он намекает, но... Да разве ж это так страшно? Разве он собирается сделать ей больно? Неужели она настолько трусиха, что отступится на этом этапе? Она же уже солгала сестре — этому чудовищу, которое пережевало родителей и не подавилось! Так почему же...        Опустив взгляд, Цудзура нерешительно пытается отстраниться. Что-то во всём этом не даёт ей покоя, что-то ощущается слишком неправильным, и она никак не может избавиться от этого чувства.       — П-прости, Такечи-сан... я ещё не готова... — бормочет она, краснея и не зная, куда себя деть от стыда.        Впрочем, Такечи решает эту проблему за неё: буквально стиснув её в объятиях, он снова заставляет смотреть себе в глаза — а затем целует, прерываясь страстным шёпотом в губы:       — Я не хочу делать тебе больно... я просто сильно, невыносимо люблю тебя... Цудзура... пожалуйста, позволь мне сделать это... мою любовь к тебе... я хочу, чтобы ты знала... чтобы ты чувствовала то же, что и я... Цудзура, ты же любишь меня?..        Цудзура уже не знает, отчего помутился её рассудок: то ли от жарких поцелуев, то ли от не менее жарких слов, то ли от поглаживаний, которые в какой-то момент поднялись от её колена до внутренней стороны бедра, под юбку. Она понимает лишь три вещи: её сердце колотится так бешено, что его вот-вот разорвёт, то ли от страха, то ли от наслаждения; когда он так просит, она не может ему отказать, не чувствуя себя за это виноватой; она действительно, на самом деле не хочет соглашаться.       — Л-люблю... лю... блю... Такечи-сан... — в конце концов почти по слогам срывается с её губ.        И когда он нависает над ней, лежащей на диване, когда задирает ей платье, Цудзура по-прежнему этого не хочет. Но всё-таки, игнорируя пугающий блеск его глаз, она позволяет Такечи делать с ней всё, что захочет он. Ведь он единственный, кто её любит, — и он просто хочет дать ей эту любовь, не более. Как можно заставлять его сдерживаться, когда он столько для неё сделал?..        Ведь он и её семья — единственные, кто вообще может её, такую жалкую и ничтожную, любить.        Ведь она — жалкое, ни на что не годное ничтожество, которое больше никто не станет терпеть.        Ведь она никому больше не нужна.        Ведь она никому не нужна.

***

       Ситуация, в которой ты оказалась... мягко говоря, неприятна.        Ты никогда не отличалась особой удачливостью — кажется, ещё задолго до твоего рождения. Полторы сотни лет так, если ты не путаешь. В конце концов, эта женщина и твоя судьба... Но всё же тут, в Лунной гавани, твоя удача как будто была наравне с удачей остальных несчастных жертв проклятия бессмертного алхимика.        До этого момента.        Теперь, после того как тебя буквально припёрли к стенке, пока ты просто шла по своим делам по коридору, ты с опаской смотришь на человека перед собой. Впрочем, одного взгляда на него хватает, чтобы понять: перед тобой не человек. Тяжёлая туша, заблокировавшая все пути к отступлению, скалится совершенно по-звериному, взгляд — похотливый, изо рта обдаёт тебя зловонной смесью сигаретного дыма и спирта... почти напоминает гадкий запах перебродивших ягод, который ты не раз ощущала там. И это-то существо, будто выбравшееся из того ада тьмы и красных глаз, назвать человеком? Нет, Лаэрт внизу в библиотеке, даже с явно теми же намерениями, пусть с ним и было что-то не так — Лаэрт оставался человеком. А это... это...        Зверь. Тварь.        Как удачно, что ты (на собственном опыте) хорошо знаешь, как обращаться с подобными тварями.        Пока ты размышляешь о возможных способах вырваться, Такечи окидывает тебя хищным взглядом, особенно долго задерживая его на груди (ты повторяешь себе, что проклинать твоего "стилиста" — пустая трата времени и энергии сейчас). Облизывается, и ты с трудом сдерживаешь рвотные позывы — такое ощущение, что он сейчас начнёт капать слюной. Мерзость.       — Гуляете одна в такое опасное время? Нехорошо, Мери-сан, нехорошо... — бормочет он, поднимая глаза к твоему лицу. Приближается, даже прижимается — жаль, что твой напряжённый взгляд не прожигает в нём дыру! Неужели, мешают очки? С противным тяжёлым дыханием твоё ухо опаляет душное: — Вам явно нужен кто-то, кто о вас позаботится, не думаете?..        Анализируй, анализируй. Ты же знаешь, каждый неверный вздох — и ты труп. С ними всегда так: ты просто отвела взгляд в сторону — а твоя голова уже развёрнута на сто восемьдесят градусов; резко и через спину. Хруст позвонков и бульканье крови в горле отвратительны... К счастью, этот зверь явно так не поступит — хотя кто знает, насколько он пьян и насколько ему спустило тормоза... Голова-то твоя, может уже и не нужна — на рот ведь он даже не взглянул. В любом случае, слишком очевидно, что никакие слова на него не подействуют, а "У меня есть муж" или "У вас только вчера убили жену!" — вовсе не панацея.        Анализируй, анализируй. Не давай эмоциям затуманить разум — ты же помнишь, чем это всегда заканчивается с ему подобными, ты давно научилась не ломаться и доживать до конца сна, а не разрушаться в самом начале, чтобы можно было сломать тебя ещё десяток раз. Ты можешь это выдержать, ты сильная. Тебя так просто не сло...        Твоё тело реагирует на триггер до того, как ты успеваешь что-то сообразить. Слух заполняет мерзкий смешок Такечи.       — Ох-ох, а вы уже готовы, а, Мери-сан? — дразнящим тоном спрашивает он.        Как... как он вообще может принять это за "готовность"?! Тебя буквально передёрнуло, когда эта тварь просто взяла прядь твоих волос — безобидное, не самое страшное из прикосновений, которые тебе приходилось пережить, но... Она брала точно так же! Она, она, она... почему, почему, почему... они рыжие, рыже-сиреневые, ты перекрасилась, ты закрасила, ты его закрасила, нет-нет-нет, у вас не одинаковые волосы, не должны быть, не должны, не должны!        Ёкай бы его побрал, этот урод что, пытается выдавить из тебя воздух, прижимаясь так? Спасибо, ты и до этого прекрасно знала, что он уже готов, можно было и не доказывать, тыкая тут в тебя своим...        Не вырваться, не вырваться — у неё слишком много рук; они все держат, держат, трогают, сжимают, сдавливают, проникают, тянут... хватит, хватит, хватит, это же закончилось пару лет назад, почему опять, прямо как тогда, почему, почему, почему...       — Я... вы... — Задыхаешься. Плохо. Голос, подчиняйся! Не время для панической атаки — не снова! Нервно облизываешь губы в ответ на вопросительный взгляд Такечи — слава богам, выпустил, дав скользнуть по пальцам, а не начал наматывать на кулак! — Б-боюсь, Такечи-сан, сейчас совершенно не время думать о таких вещах — в конце концов, наши жизни в...       — Ах, Мери-сан, вы не из тех, кому идёт трястись в углу в страхе за свою жизнь!        Смеётся, тварь, он смеётся, глядя тебе в глаза! А затем вновь приближает лицо — нет, уже даже не к уху — к шее. Какая мерзость... прямо как его пальцы, сжимающие твоё плечо, и ладонь, скользящая вверх по бедру. Ну уж нет, не подчинишься! Не будешь перед ним ноги раздвигать, как бы настойчиво он ни намекал! А он продолжает лить свой ядовитый нектар:       — ...Но не волнуйся, я тебе помогу: позабочусь так, что ты не сможешь ни думать, ни на ногах стоять... да и не придётся тебе думать и беспокоиться о чём-то — я возьму всё на себя! Тебе останется лишь расслабиться и наслаждаться... Ах, ну и, пожалуй, — он мерзко хихикает, обдавая твою кожу зловонным дыханием, — постараться не слишком шуметь. Визги портят милые личики вроде твоего, в конце концов.        "Что-то не припомню, чтобы я спрашивала ваше мнение насчёт моего лица... и чтобы мы переходили на такую неформальную манеру общения!" — слова застревают в горле; за неправильные слова вырывают язык, это ты тоже знаешь...        Не думать — это он хорошо выдал! Перестать думать — значит, умереть. Этот урок ты усвоила меньше чем за полгода. Поэтому и продолжаешь думать сейчас — думать, выжидать, а не отталкиваешь этого зверя сразу. В этом деле важен момент, это ты тоже знаешь: как-то ты не угадала, и твою руку, сжимающую осколок стекла, просто переломили пополам — а затем пробили глазницы насквозь. Почти как в книге, которую ты читала пару часов назад, ха-ха... Да и куда ты сейчас денешься, когда он так вцепился в твою руку, — догадывается, что ли?        Вот почему ты позволяешь ему делать вещи, которые тебе так противны. Сжимая в пальцах сумочку, почти занеся её для удара, ты следишь за каждым его движением, ловишь каждый жест... и каждое ощущение: от потной ладони, уже слишком высоко забравшейся тебе под юбку и едва ли не стягивающей трусы, до горячего, скользкого языка, оставляющего на твоей ключице — и цепочке кулона (покуситься на это — как же, как же... убери свою грязную тушу, они не для тебя, мерзкая тварь!) — оставляющего гадкий, склизкий след... по ощущениям как та чёрная жижа, полная красных глаз... мерзость, мерзость, мерзость — отмыться, отмыться, отмы...        О! Ослабил хватку!        Ты в последний раз била что-то с такой силой, когда разбивала зеркала с фальшивой собой, кричащие, что Ренко заслужила смерти. Такечи явно не ожидал от тебя такого удара — и такой тяжести от твоей дамской сумочки. Момента шока хватает, чтобы оттолкнуть его, — и вот ты уже в паре метров от него (оказывается, на каблуках можно неплохо так отскочить), держишься за сумку, готовая вытащить содержимое — пусть по правилу оно зарезервировано для тебя одной. Что ж, и так тоже неплохо — ты уже знаешь, каково это, а он... он пусть выкручивается как угодно и что хочет делает с трупом! Во всех смыслах.        Его взгляд налит кровью, а зубы скрипят от бешенства, когда он немного приходит в себя и поднимает на тебя глаза.       — Сучка, ты у меня... — ненавидяще шипит он.        Ты не сдерживаешь кривую улыбку — можешь себе позволить. Теперь можешь.       — Что, уже не хотите "позаботиться"? — насмешливый тон контрастирует с тем, как медленно, осторожно ты пятишься к своей комнате, словно от рычащей собаки. Впрочем, этот зверь хуже любой собаки. Выудить дрожащими пальцами ключ, при этом быть готовой выхватить пистолет... это его хотя бы напу...        Быстро пригодилось: Такечи уже практически рванул к тебе. К счастью, вид оружия его слегка отрезвил. Окинув тебя, продолжающую пятиться, взглядом, он недоверчиво улыбается — а затем понимающе протягивает:       — А-а, так, значит, это всё вы...       — Ну-у, если на трупах были следы огнестрела, а вечером кто-то слышал выстрелы... — также тянешь ты в ответ, параллельно продолжая нервно рыться в сумке. Есть! Ключ! Теперь буквально пара шагов до комнаты...        ...Ты едва успеваешь повернуть ключ и прижаться к запертой двери спиной, когда ручку начинают бешено дёргать. Он сумасшедший — продолжать гнаться за вооружённой женщиной? Наверное, просто слишком пьян... или ослеплён гневом — ты, в конце концов, больно его приложила, на сумке даже немного крови... Опять! Да когда он исчезнет уже?! Сердце в пятки уходит! А вдруг выломает?.. А вдруг... да нет, он, конечно, тварь, но всё-таки другого толка тварь. Это чудовище не просочится по полу чёрной жижей, не обовьёт ноги — и не выкрутит щиколотки; этот монстр не пробьёт дверь насквозь мечом — и твою грудь заодно, так чтобы вытащить из неё сердце, показав тебе последний его толчок, совершённый уже по инерции; это создание не откроет портал в стене, не просунет в него руку и не сдавит горло.        Этот кошмар не шепнёт тебе в пустой комнате на ушко ставшее твоим проклятием "Ма-ри-бель".        От ужаса ты не дышишь, прислушиваясь к каждому звуку по ту сторону двери. Дёргать ручку Такечи прекращает довольно быстро, но уходит не сразу; прежде он стоит некоторое время у твоей комнаты, щедро осыпая проклятиями себе под нос, — что сказать, ты услышала много нового о себе. Однако, к счастью, и это ему быстро надоедает — и тварь наконец-то убирается восвояси.        Ещё пару минут ты мучительно вслушиваешься в тишину, воцарившуюся в коридоре после глухого хлопка двери и заглушённую твоём бешеным сердцебиением. Пистолет прижимаешь к груди, как крест, — кажется, так часто ходила девушка в одном из твоих очень давних снов, которая ещё повесилась в конце... Наконец, ты убеждаешься: опасность миновала. Лишь после этого ты откладываешь пистолет на тумбочку и позволяешь коленям подкоситься...        Маска трескается, крошится — и ты наконец-то становишься собой.        Полностью раздавленная стрессом, Мери осела на пол. Пару секунд она бессмысленным взглядом смотрела в пространство. В комнате висела давящая, тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тихим, отрывистым дыханием... неподвижная, совершенно неподвижная, как кукла... И вдруг Мери дёрнулась — а в следующий миг она порывисто схватилась за голову, вцепилась в волосы, согнулась пополам — и, сотрясаясь всем телом, как при ужасной лихорадке, разрыдалась. В её горле застрял мучительный, отчаянный стон — но она старательно подавляла всякий звук, закусив губу практически до крови.        Гадко, гадко, гадко — Мери чувствовала себя так, словно на её теле разом проступила вся грязь, вся слизь и все синяки, которые на нём когда-либо оказывались за эти проклятые пятнадцать лет. Оно проникало в неё все эти годы, так и не смывшись, стало частью её, только и ожидая, что возможности выбраться наружу сквозь поры. Хотелось просто впиться ногтями в это мерзкое, грязное тело, которое всегда принадлежало не ей, и выскрести, выцарапать всю эту гадость. Руки даже уже потянулись к плечам и к шее — той самой, где, казалось, особенно жарко горел след языка "зверя", — обтянутые тканью пальцы зацарапали кожу... Звякнула цепочка. Мери застыла в растерянности. Наконец-то сообразив, что все эти мерзкие ощущения — лишь фантомы, она бешено затрясла головой, пытаясь их отогнать.        Она добилась лишь того, что с неё слетели очки, во всей красе являя миру — и, разумеется, зрителям — её жалкое, мокрое от слёз лицо.        Когда очки с тихим стуком упали на пол, Мери снова застыла, глядя на них широко распахнутыми глазами, точно видела их в первый раз... и зажала рот ладонью: к горлу подкатила тошнота. А затем — новый приступ "лихорадки", новая порция истерических рыданий — и пробивающиеся сквозь них редкие:       — Исао... Исао... Ренко... пожалуйста... Ренко, Исао... пожалуйста... спасите... спа... сите...        Где же, где же? Где Ренко, которая превратила куклу в человека? Где Исао, который не побоялся противостоять кукловоду ради этого нового человека? Где они, где люди, которые могут подтвердить, что она — это она, Акамива Мери, а не "вещь"? Они дали ей эту жизнь, они подарили ей это имя, они нужны ей, нужны, нужны... Она не справляется, она не хочет быть одна, пожалуйста, просто окажитесь рядом и обнимите, она не справляется без вас... вы были правы, вы были правы, это была плохая идея, она не могла не воспользоваться этой возможностью помучить её сильнее необходимого, больно, больно, больно, спасите, спасите, спасите, ведь...       — ...всё хорошо, — повторяла Мери спустя десять минут. — Я в порядке. Всё хорошо. Всё позади.        В тоне не осталось и следа прежней истерики — лишь сухое, хриплое смирение, подчёркнутое измученным взглядом покрасневших глаз на грани безжизненности. Мери неотрывно смотрела на очки, обеими руками сжимая кулон на шее, отчего ещё сильнее походила на возносящую молитвы верующую. Длинная пауза, отрывистый вздох — и тихое, но полное решимости:       — Ведь я делаю это всё, чтобы оно больше никогда не повторилось.        Достойное завершение шоу для четвёрки ведьм, в полной мере насладившихся развернувшейся комедией, да?

***

       Вернувшись в комнату, Клара поняла, что делать ей тут, собственно, особенно нечего.        Оказавшись у себя, первым делом Клара окинула взглядом до боли знакомую обстановку. Всё те же грязно-жёлтые обои и тёмная мебель, включая две стоящие рядом кровати, слишком большие для одной Клары, всё те же высокие потолки и общее ощущение пустоты, заброшенности и необжитости... Это место, хоть и считалось "её" комнатой, совершенно не ощущалось как дом. Даже воспоминания о нём были лишь смутные — Клара просто знала, что именно эта комната "её" и что эта кровать — "её"... Скорее уж она тут была гостьей. Гостьей в животе чудовища, наконец-то решившего выпустить желудочный сок и переварить их всех.        Клара тяжело вздохнула. Ещё раз скользнув глазами по знакомым и одновременно чужим предметам, не содержащим в себе ничего примечательного, она медленно направилась к своей кровати — а оказавшись перед ней, уверенно развернулась и плюхнулась на постель. После этого она какое-то время просто смотрела в пространство перед собой, рассеянно хватаясь за обрывки разных мыслей в попытке прийти к какой-то последовательной логической цепочке.        Мысли с завидным упорством не поддавались.        "На что я вообще трачу своё время? — спросила себя Клара. — Мою семью убивают у меня на глазах уже третий раз — а я сижу практически сложа руки и никак не могу понять, кто это делает. Я настолько глупее, чем думала, что до сих пор не пришла к ответу? Или это просто стресс?.. Нет, стресс — это всего лишь оправдание. Правильно Бернкастель и Эрика считают меня бесполезной — полезная бы так бестолково не болталась, ни к чему не приходя!..        ...Вот и чего я добилась за целых два мира? Сузила круг подозреваемых? А это как-то помогло мне хоть что-то предотвратить? Или вот Котобуки-сан советовала попытаться понять "сердце" убийцы. А что я по факту знаю о людях вокруг меня? Мама — тиран, который упивается властью и делает всё во имя своего развлечения? Ямазаки Сохей — трус и мерзкий льстец, который чуть ли не писается от восторга при виде мамы и всего оккультного? Памела — раздражительная и грубая кухарка, которая невероятно вкусно готовит и на самом деле заботится о нас больше, чем родная мать? Каин — один из самых молодых слуг, отзывчивый, с очаровательной улыбкой и лёгким нравом, который при этом лучше большинства наших работников ладит с Львом? Элизабет Лавенца — загадочная гувернантка близняшек, которая о них то ли заботится, то ли запугивает и которая верит в призраков? Сколько из перечисленных характеристик являются правдой? Сколько я на самом деле знаю об этих людях? Кто-то из них настоящий виновник — или я копаю не в том направлении? Да и копаю ли я вообще... И как с этим всем связана семья тёти Юи и дяди Кенджи... как дядя Кенджи связан с историей о бессмертном алхимике?"        Пальцы Клары сжались на покрывале, и она закусила губу. Пару секунд она потемневшими глазами смотрела на свои туфли — а затем её взгляд скользнул вправо, к прикроватной тумбочке. Там, отражая в гладком чёрном экране кусочек ярко-голубого неба в окне, покоился её телефон, от которого к розетке тянулся белым хвостом провод зарядного устройства. Клара поставила его на зарядку с утра, помня свой опыт блужданий по тёмным подземельям с садящимся мобильником в качестве единственного источника освещения; с тех пор она его не трогала — пусть лучше будет подольше с сотней процентов, чем вырубится в самый ответственный момент.        Долгий, рассеянный взгляд — и рука потянулась к телефону. Клара подсела ближе к тумбочке и включила мобильник. Сигнал по-прежнему был нулевой, но не он сейчас интересовал её. Палец сам собой разблокировал экран, вызвал меню — а затем открыл галерею.        Ещё прошлым вечером у Клары мелькнула шальная мысль, что каким-то чудом в этот мир перенеслись её прошлые труды — снимки дневника Коппелиуса. Глупая, бестолковая надежда — однако Клара не могла не цепляться даже за такие мелочи. К сожалению, реальность не собиралась идти ей на поблажки.        Галерея встретила Клару её последним снимком — фотографией с подругами, сделанной вечером двадцать шестого апреля в аквариуме.        При виде этого кадра Клара ощутила странную пустоту. "Рыбки в естественной среде ♥", — глупая подпись дурацкой фотографии, на которой три старшеклассницы беззаботно улыбаются после короткого дня в школе перед долгими выходными, по-своему провожая эпоху Хэйсэй. Высокая Михо как всегда позади, Сачи держит телефон, одновременно по-сестрински приобнимая Клару (ей всегда было свойственно это поведение старшей сестрёнки, притом что только она в их компании была единственным ребёнком в семье...). Их освещает синий свет из окружающих их аквариумов, на фоне проплывает гигантский скат... Как сказала тогда Михо, они словно окунулись в другой мир. Мир, совершенно не похожий на их обычную повседневность.        Обычную повседневность...

***

      — О, во что играешь, Курара-тян? Какая-то RPG-шка?        Клара поставила игру на паузу и, оторвавшись от ноутбука, и подняла глаза на Михо. Та стояла у её кровати в их комнате в общежитии, заложив руки за спину, и с любопытством заглядывала в экран. Клара едва сдержала кривую улыбку. "Никакой приватности, да?.." — невесело подумала она. Краем глаза она заметила движение со стороны сидящей за своим столом Сачи — та, кажется, только и ждала, что повода оторваться от скучного отчёта для своего клуба.        Именно фигура Сачи и навела Клару на поистине дьявольскую мысль.        Изобразив на лице невинную улыбку, Клара пересела поудобнее и, демонстрируя Михо экран, ответила:       — Почти. Приключенческая игра на мейкере. Если хочешь, можешь понаблюдать.        Михо склонила голову набок и ненадолго задумалась. В их компании Клара была единственной, кто играл в игры, но время от времени Михо присоединялась к ней как зритель — особенно если в них был какой-то сюжет или хотя бы беготня героя, а не непрерывный обмен атаками. Так что и теперь, видя фигурку маленького пиксельного мальчика на экране, она не заметила подвоха и вполне спокойно села рядом...        ...а спустя пару минут едва не упала с кровати, слишком резко подскочив с криком:       — Боже, что это, блин?!        Лицо Клары оставалось абсолютно каменным.       — Скример, — совершенно невозмутимо объявила она. Чуть подумав, она добавила: — Это же хоррор, в конце концов.        Лицо Михо перекосилось в странной эмоции.       — А раньше сказать нельзя было?! — со смесью возмущения и испуга воскликнула она, пихая Клару в плечо. Та не выдержала и захихикала.        В этот момент расхохоталась и Сачи, всё это время искоса наблюдавшая за ними со своего места. На обиженно поджатые губы Михо, повернувшейся на звук, она замахала рукой и, утерев выступившие от смеха слёзы, произнесла:       — Прости-прости, Мит-тян: ты просто так смешно каждый раз пугаешься!..        Михо громко фыркнула.       — А что я могу с собой сделать, если на экране внезапно выскакивают какие-то глаза?.. — пробурчала она, обиженно отворачиваясь.        Клара на это с серьёзным видом закивала.       — Братец Лев тоже на таких моментах всегда пугается, — поделилась она. — Конкретно на этом даже начинал креститься... ну, этот его странный религиозный жест, — пояснила она в ответ на недоумевающие взгляды подруг.        Впрочем, похоже, Михо в её словах заинтересовал не только жест Льва. На некоторое время замолкнув, она задумчиво теребила край юбки. Наконец, она, старательно не глядя на Клару, осторожно поинтересовалась:       — Так вы играли в эту игру с Львом-саном?        Убедившись, что Михо не смотрит, Клара быстро переглянулась с Сачи. Та уже сидела, развернувшись к ним вполоборота, и с коварной ухмылкой потирала подбородок. Клара с одного взгляда поняла ход её мыслей и не сдержала ответной улыбки. Отведя глаза, она провела пальцами по краю экрана стоящего на коленях ноутбука и как можно небрежнее ответила:       — Ну-у, было дело — начали проходить эту игру с ним и даже открыли пару концовок... Ему в итоге понравилось.        Рассказать о мнении Льва как бы невзначай (не пришлось даже врать!) — и Михо, как бы она ни пыталась это скрыть, уже вся обратилась в слух. Ещё бы — узнать больше про парня, к которому она явно неровно дышит! Да ещё и такого скрытного, особенно не засвечивающего свои интересы... Как конфетку у ребёнка. Сачи так дразнить не выйдет — её объект интереса уж слишком активно ведёт соцсети... Впрочем, и для неё у Клары найдётся лакомый кусочек уникальной информации о брате.        А пока можно просто повеселиться, заставив пугливую Михо смотреть её прохождение игры и пытаться понять, что именно зацепило Льва в этой истории.        И в итоге насладиться этим обычным, но полным радости выходным всем втроём.

***

       Обычный выходной...        Михо, Сачи, комната в школьном общежитии, компьютерные игры, внешний мир в целом — всё это сейчас казалось таким далёким, таким нереальным... Завалившись набок в кровати и глядя на их общее фото, Клара ощущала, что её жизнь как Курары осталась где-то в прошлом.        Казалось бы, всего два дня — но даже двух повторов двух дней хватило, чтобы совершенно потерять связь с обычной реальностью. Кажется, Лаэрт когда-то рассказывал про сказки Гофмана, что одним из обязательных компонентов в них является фантастическое пространство. Лунная гавань в глазах Клары сейчас превратилась в как раз вот такое пространство: никакой связи с "нормальным" миром, никакого соответствия со здравым смыслом — лишь свои правила, играя по которым, рискуешь оказаться сумасшедшим в глазах окружающих, ещё не растерявших ощущение реальности прежней жизни. Будто тонущий корабль, где остальные ещё барахтаются на поверхности, а она, Клара, с каждым повтором погружается всё глубже и глубже в безумие...        Тяжёлый вздох Клары огласил неподвижную тишину комнаты. Отложив телефон обратно на тумбочку, она перевернулась на спину — и, раскинув руки и совершенно наплевав на вред подобной позы для её причёски, уставилась в потолок.        Продолжая аналогию с Гофманом, стоит помнить, что у него были не одни лишь счастливые волшебные сказки — нет, её любимый "Песочный человек" — более мрачная история. Так кто же она, Клара, в таком случае? Ансельм, который действительно видел зачарованных золотистых змеек под кустом бузины? Или охваченный безумием Натаниэль? Ждёт ли её волшебная страна или падение с башни? Дно, к которому она так стремительно спускается, отдаляет её от ответа, погружая во тьму, или скрывает ключ к сундуку с истиной? Клара не знала.        Не знала она и сколько она пролежала так, пялясь в потолок и не различая реальность и фантазию. Просто в какой-то момент она ощутила, как по телу пробежала судорога, а внутренности сжались в комок от мысли, что надо срочно что-то делать. Охваченная этим внезапным ощущением, Клара резко села в кровати и, дав себе пару секунд, чтобы собрать расплывающуюся картину мира в цельное изображение, осторожно спустила ноги на пол.        А спустя пару минут она уже была на лестничной площадке перед портретом Коппелиуса. Впрочем, именно тут её внезапная вспышка энергии затухла, сменившись обычной после подобных всплесков усталостью. Клара остановилась в нерешительности. Вот она вышла из комнаты — и что дальше? Куда ей идти? В каком направлении двигаться? Вот портрет, вот окна, вот дверь в западный коридор... может, туда? В этом мире она в ту часть дома особенно не ходила — наверное, стоит исследовать всё... Клара прошла к двери, уже даже взялась за ручку...        И вдруг внутри всё похолодело от знакомого ощущения. Предчувствие.        Да, спутать было невозможно: что бы ни было за той дверью, интуиция буквально кричала Кларе, что заходить туда — опасная идея. Либо ей навредит происходящее, либо она станет жертвой готовящегося... Прямо как у поворота в подземелье в прошлом мире. Словно бы её поджидает чудовище...        Клару заколотило. В сочетании с навалившимися воспоминаниями о беготне по подземным коридорам её тревога оказалась настолько невыносимой, что её едва не стошнило. Отняв ладонь от ручки, точно та резко раскалилась, Клара зажала рукой рот и отступила на пару шагов назад. Долгий напряжённый взгляд на дверь — а затем Клара неуверенно покосилась на лестницу справа от себя. "Значит, первый этаж..." — заключила она, медленно разворачиваясь. После пережитого, хоть и кратковременного ужаса сердце колотилось бешено, и у неё ушло больше минуты на то, чтобы немного успокоиться и вернуть себе чувство реальности.        Вот почему лишь практически ступив на верхнюю ступень, она осознала, что снизу уже некоторое время слышны обрывки чьей-то негромкой беседы.        "Так, а вот это может быть важно", — подумала Клара, останавливаясь и вслушиваясь. Говорили тихо, так что слов было не разобрать, но голоса... кажется, это были... "Элизабет-сан и Лаэрт?" — с удивлением осознала она.        Сначала Клара было недовольно нахмурилась... но быстро всё осознала и почувствовала воодушевление: получается, Лаэрт всё-таки сдержал обещание! "Я знала, что на тебя можно положиться, братишка! Когда всё это закончится, я до твоего дня рождения полностью уступлю тебе право выбирать места наших встреч!" — мысленно обратилась к нему Клара, с торжествующей улыбкой вскидывая кулак и при этом не прекращая слушать.        Ждать ей пришлось недолго: довольно скоро голоса совершенно затихли — и вместо очередной реплики диалог завершил стук закрывающейся двери. Сказать, какая конкретно это была дверь, конечно, Клара не могла, но ей это было и не нужно: подождав ещё немного, она убедилась, что на второй этаж никто не идёт.        Этого было достаточно. Выждав ещё с полминуты для приличия, Клара сделала глубокий вдох — и, резко развернувшись, чуть ли не побежала обратно в восточное крыло, откуда только что пришла.        Наконец-то у неё появился шанс побеседовать с Корделией наедине.