Когда поёт лира. Акт третий: Мистерия о бессмертном алхимике

      — ...Ах, да. Ещё у близняшек новая гувернантка.        От слов матери пальцы Лаэрта, выстукивавшие на руле ритм звучащей из колонок "Personal Jesus", застыли — а затем сжали руль, в то время как его глаза скосились на саму Мияко. Сидя на пассажирском сидении рядом, она с совершенно невозмутимым видом глядела на светофор, ожидая синего сигнала, и явно не была намерена как-либо комментировать новость, которой в таком лаконичном виде только что поделилась. Лаэрт вздохнул.       — Уже четвёртая за полгода? И кто на этот раз? — наконец устало поинтересовался он.        Да, четвёртая. И, учитывая предыдущих трёх, поводы беспокоиться у Лаэрта были. В августе, вскоре после его дня рождения, близняшек взяла под своё крыло дама старой закалки, почтенный педагог, недавно ушедшая из школы на пенсию, — но её быстро и вежливо попросили уйти и из Лунной гавани, когда поняли, что из школы её отпустили вовсе не с ясным умом. Затем, учтя эту ошибку, пригласили молодую и бойкую выпускницу педагогического — но эта оказалась уж слишком бойкая... да и знания у неё если и были, то явно не те, которые стоит передавать двенадцатилетним девочкам. Лаэрт её умения, конечно, оценил, но после такого поспособствовал тому, чтобы девицу убрали подальше от его кузин — ещё не дай бог с ней придётся общаться его сестре! Последняя же гувернантка, прилежная умница с безупречными рекомендациями от вуза, была на фоне прежних славной — но одного разговора с ней Лаэрту хватило, чтобы понять: воспитания девочек в их состоянии (да и в принципе взаимодействия с их сумасшедшей семейкой) она не выдержит. И вот, спустя два месяца, его предсказания сбылись.        После таких кадров неудивительно, что он был даже в каком-то смысле заинтригован тем, кого мать подобрала теперь.        Мияко скосила на него глаза и, уловив его настроение, хитро прищурилась. Уже по одной её ухмылке Лаэрт понял, что прямого ответа ждать не стоит.        И действительно, скрестив руки на груди и откинувшись в кресле, Мияко опустила веки и с самодовольным видом заметила:       — До чего же ты нетерпелив, дорогой Лаэрт! Всего каких-то пара часов — и ты познакомишься с ней лично. Разве время от времени не полезно добавить в жизнь немного интриги? — добавила она, даря Лаэрту озорной взгляд.        Лаэрт ответил на него сдающейся улыбкой. В этот момент краем глаза он заметил, что красный сигнал светофора погас, уступая место жёлтому, — и, переключив внимание на дорогу и приготовившись давить на педаль газа, всё-таки прокомментировал:       — Возможно, ты права. Хотя, конечно, — он крепче сжал руль, — если тебя интересует моё мнение, я бы поискал девочкам психолога, а не педагога. Но ты ведь меня никогда не слушаешь, да? — всё с той же улыбкой заключил он.        "В этом твоя дочь вся пошла в тебя", — мысленно добавил он, быстро покосившись на мать и уловив в её невинном смешке мимолётное сходство со смехом Клары. А в следующий миг наконец-то загорелся синий сигнал светофора — и нога Лаэрта плавно надавила на педаль, готовясь запустить движение машины в общем потоке.        Впрочем, хоть он не был согласен с решением матери продолжать искать гувернанток близняшкам, закрывшимся в себе после смерти родителей, в одном Лаэрту трудно было с ней спорить.        Он всё-таки действительно был заинтригован.

***

      — Что ж, знакомьтесь: мой средний сын, наследник семьи Мизунохара — Лаэрт. Лаэрт — Элизабет Лавенца, новая гувернантка твоих кузин. Надеюсь, вы поладите.        Сказав это, Мияко окинула их двоих особенно довольным взглядом из своего кресла. И Лаэрт, в принципе, понимал причину её довольства: уже один вид Элизабет превзошёл все его ожидания. Её скромное одеяние, состоящее из тёплого на вид чёрного свитера и тёмно-серой юбки в пол, лишь подчёркивало бледность её кожи и самую настоящую белизну волос, да и узкое лицо с застывшей на нём вежливой улыбкой показалось Лаэрту знакомым, притом что он явно никогда её раньше не встречал... нет, конечно, он не держал в памяти всех женщин, с которыми ему приходилось тем или иным образом пересекаться, но узнавать их при встрече ему удавалось неизменно. С Элизабет же было что-то иначе...        И что-то подсказывало Лаэрту, что эта гувернантка задержится в Лунной гавани дольше предыдущих.        Но даже странные ощущения не помешали активации отработанных до автоматизма манер: прежде чем он успел осознать свои действия, Лаэрт уже с очаровательной улыбкой протягивал Элизабет руку в приветственном жесте.        На лице Элизабет отразилась смесь растерянности и даже лёгкого смущения, и она быстро скосила глаза на наблюдающую за каждым их движением Мияко. Та поймала её взгляд и едва заметно кивнула, словно бы давая добро. Лишь после этого Элизабет нерешительно вложила руку в раскрытую ладонь Лаэрта — и за это была награждена лёгким прикосновением его губ к костяшкам своих пальцев. "И правда, невероятно бледная..." — мысленно отметил Лаэрт при виде контраста её белоснежной ладони с его кожей, казавшейся на её фоне смуглой, притом что загар с лета уже явно давным-давно сошёл.        Выпрямившись, Лаэрт взглянул в светлые глаза Элизабет и не дрогнувшим тоном произнёс:       — Польщён знакомством, Элизабет-сан.        Элизабет моргнула — а затем коротко кивнула и, осторожно высвобождая руку (Лаэрт вовсе не сопротивлялся), ответила:       — Взаимно, Лаэрт-сан.        "Для первого раза вышло неплохо, — констатировал Лаэрт, вспоминая, как изгалялись над его именем другие знакомые при первой встрече. Тут же он мысленно добавил: — Значит, как минимум с произношением в иностранных языках у неё серьёзных проблем нет".       — ...Так, значит, вы с близняшками уже три недели? — говорил Лаэрт, пересекая вместе с Элизабет библиотеку; после знакомства он вызвался проводить даму от кабинета до комнаты воспитанниц на втором этаже, и Мияко без проблем отпустила их вместе.        Быстро покосившись на Элизабет после её ответного кивка, Лаэрт открыл перед ней дверь и, пропуская её, продолжал:       — И как, уже освоились?        Улыбнувшись, Элизабет прошла вперёд и вновь кивнула. В отсутствие Мияко она стала заметно расслабленнее.       — О, совершенно, — заверила она, уверенно проходя мимо проклятой правой лестницы на второй этаж и направляясь прямиком к левой. Ступив на первую ступеньку, она повернулась к Лаэрту и, приподняв уголки губ чуть выше и слегка прищурившись, добавила: — И с девочками мне удалось поладить довольно хорошо.        Лаэрт удивлённо моргнул. Из предыдущих гувернанток две тоже уверяли, что совершенно поладили с воспитанницами, — но почему-то только в случае Элизабет Лаэрт этому верил. Да и вообще, наблюдая за ней теперь, когда её не душил строгий надзор Мияко, Лаэрт поймал себя на мысли, что Элизабет Лунной гавани очень... подходит. От подобных формулировок он сам же и нахмурился. "Это я её так по внешности уже на эту дыру осудил? — спросил себя он, верным рыцарем следуя за поднимающейся по ступенькам Элизабет и ловя взглядом мелькающие из-под длинной юбки узкие щиколотки, обтянутые плотными чёрными колготками. — Как-то по-скотски — вот так просто связывать девушку со странным "проклятым" домом чисто за то, что она необычно выглядит..."        Так думал Лаэрт, ещё не поднявшись на второй этаж. Однако едва его нога ступила на верхние ступени, едва в его поле зрения оказался висящей на стене портрет — Лаэрт мигом осознал, что именно так сильно связывало Элизабет с Лунной гаванью в его сознании.        В конце концов, эта девушка выглядела так, словно сошла с портрета стопятидесятилетней давности.        Поражённый осознанием, Лаэрт автоматически поднялся на площадку, но, не пройдя и пары шагов, остановился. Заметив это, Элизабет также прекратила движение и, смерив его долгим взглядом через плечо, неожиданно улыбнулась.       — Поразительное сходство, не так ли? — дразнящим тоном поинтересовалась она — и Лаэрт не мог по нему понять, действительно ли это сходство её забавляет или скорее огорчает. И даже когда он задумчиво взглянул ей в лицо, яснее ему не стало: улыбка Элизабет, пусть вежливая и очаровательная, была абсолютно непроницаемой. Прямо как улыбка его родной матери.        Ассоциация определённо его не порадовала.        Впрочем, сейчас Лаэрту стоило бы озаботиться другими вещами. Отогнав неприятные мысли в глубины сознания, так чтобы даже их тень не отразилась на его лице, Лаэрт оглядел Элизабет с головы до ног, точно бы желая убедиться в справедливости её слов. Сейчас её словно окружал ореол таинственности, сама фигура казалась настолько подходящей к этим мрачным коридорам, что можно было поверить, что Элизабет возникла в этом старом доме из воздуха, как самый настоящий призрак. От этой мысли по спине Лаэрта пробежала волна мурашек.        Наконец, Лаэрт вновь поднял взгляд к лицу Элизабет — и, наткнувшись на её искусственную улыбку и бледные жёлтые глаза, совершенно невозмутимо ("Подобная мистическая чепуха не должна сбивать тебя с курса!") убрал руки в карманы брюк и с отработанным до автоматизма беспечным смешком ответил:       — Да уж! Теперь понятно, по какой причине матушка не испугалась принять на работу вчерашнюю студентку, несмотря на предыдущий горький опыт с юными леди.        Говоря это, Лаэрт надеялся слегка разрядить обстановку, уходящую куда-то в сторону гнетущей мистики. Однако, вопреки его ожиданиям, Элизабет восприняла его шутку как-то уж слишком серьёзно: уголки её губ опустились, а в глазах мелькнуло... нет, к счастью, не огорчение или что-то подобное, намекающее на неуместность его комментария, — но её резкая смена настроения на задумчивость показалась Лаэрту какой-то странной. Резанула.        Впрочем, "посмаковать" это впечатление Элизабет ему не дала: не выдержав зрительный контакт и десятка секунд, она вдруг отвела взгляд в сторону. Лаэрт проследил его направление: он угодил как раз в пролёт проклятой правой лестницы. Интересно, успела ли Элизабет Лавенца познакомиться с пугающей легендой о ней? А узнала ли ещё более неприятную правду? Вместо ответа на эти невысказанные вопросы Элизабет сложила руки перед собой и, по-прежнему стоя вполоборота к Лаэрту, вдруг рассеянно произнесла:       — А прежде моя внешность лишь мешала мне найти своё место...        Лаэрт моргнул... и тут же захотел хорошенько треснуть себя по лбу за недогадливость. За годы жизни в семье Мизунохара привыкший к разного рода чудакам, он лишь сейчас запоздало сообразил, что не каждый человек может отнестись без предрассудков к кому-то со столь необычной внешностью, как у Элизабет... и далеко не каждое учреждение позволит ей работать с детьми. Да, пожалуй, из всех его знакомых лишь его матери хватило бы сумасбродства выбрать из всех кандидатур именно её, так похожую на девушку портрета... Лаэрту на секунду стало противно. "Просто очередное её безумство..." — подумал он, едва не цокнув.        Вслух же он, видя задумчивость Элизабет, счёл своим долгом попытаться поднять ей настроение — и на этот раз более тактичным образом. Подойдя к ней на пару шагов, Лаэрт склонил голову набок и, усмехнувшись, заметил:       — Ну, иногда то, что большинство от нас отталкивает, в самой неожиданной ситуации может оказаться нашей сильной стороной.        The night-black swan is ugly to her mates        But human'd see her beauty, though,        Since her uniqueness's what he seeks        And most admires...        С закрытыми глазами продекламировав эти убогенькие строчки, выдуманные им буквально за пару секунд, Лаэрт развёл руками и вновь взглянул на Элизабет. За короткое мгновение он успел заметить лёгкое удивление и даже растерянность на её лице. Однако уже в следующий миг она моргнула и, совершенно собравшись, с прежней вежливой улыбкой произнесла:       — О, а у вас, я так понимаю, заготовлены стихи на разные случаи жизни, Лаэрт-сан? Чего и следовало ожидать от члена такой "литературной" семьи и наследника издательства!        И она хихикнула в кулак. Лаэрт одарил её слегка снисходительным взглядом. Чувствуя, что окончательно вышел на знакомую тропу, он пустил в ход одну из своих самых очаровательных улыбок и, покачав головой, ответил:       — О нет, Элизабет-сан, боюсь, моя память всё-таки не настолько хороша — хотя при желании могу процитировать что-нибудь из сонетов Шекспира или Рильке в оригинале... Но всё-таки нынешние простенькие строки, к счастью, сочинил не кто-то из великих, а всего лишь скромный я.        Конечно, говоря об уровне своего таланта, Лаэрт слукавил, но конкретно эти стихи и правда были паршивые — ими только девушек кадрить, которые спустя пять секунд забудут это убожество, при этом оставшись под впечатлением, что пообщались с "поэтом". Вот и Элизабет, какой бы необычной она ни казалась, кажется, попалась в эту ловушку: после признания Лаэрта на её лице отразилось удивление — а затем в глазах разгорелся неподдельный интерес... Всё по протоптанной колее, по сто раз пройденному сценарию. Вот только...        Лаэрту показалось, или этот интерес Элизабет был какой-то... повышенный? Намного более серьёзный, чем впечатлённость любой из его предыдущих девушек... В конце концов, этот внимательный взгляд золотых глаз, сканирующий и одновременно затягивающий, точно воронка...        Впрочем, очень быстро Элизабет и сама почувствовала, что как-то уж слишком дала волю эмоциям. Уже мгновение спустя взяв себя в руки (сцепленные ладони дрогнули), она с максимальной сдержанностью поинтересовалась:       — Так вы поэт, Лаэрт-сан?        И всё-таки не смогла скрыть просочившихся в голос взволнованных ноток.        Лаэрт подёрнул плечами и с деланной скромностью отвёл глаза в сторону — как раз чтобы встретиться взглядом с изображённым на портрете алхимиком. От подобного "столкновения" ухмылка Лаэрта невольно приобрела насмешливый вид.       — Может, не такой гениальный, как Шекспир, но, как мне подсказывает богатый читательский и писательский опыт, очень даже недурной — уж лучше Коппелиуса-сенсея! — заявил он, кивая в сторону портрета и с неудовольствием вспоминая восторги матери при виде слабеньких стихов с гобелена на первом этаже (ох уж эти почитатели прозы, которые ничего не смыслят в хорошей поэзии...).        Слова Лаэрта вновь произвели на Элизабет какое-то чересчур сильное впечатление. Переведя взгляд на портрет, она застыла с пустым выражением и уставилась на картину, не мигая. Зафиксированные на тёмных зрачках золотые глаза в этот момент казались совершенно неживыми, прямо как, прямо как... у монстра Франкенштейна? А что, у него, у этого трупа, тоже были жёлтые глаза. Лаэрта пробрала дрожь при виде такого состояния Элизабет. И всё же он бы не был собой, если бы это могло сломить его и сбить с намеченного пути.        Очередная усмешка — и вот он уже тянется к карману брюк, чтобы выудить оттуда мобильник. Заметив его движение, Элизабет с интересом скосила на него глаза, — а Лаэрт, вытаскивая телефон, заговорил:       — Дабы не быть голословным, готов поделиться ссылкой на свою авторскую гру... а, нет, не готов, — с кривой улыбкой перебил себя он, включив телефон и обнаружив в правом верхнем углу гордый ноль полосок сигнала. Главная ниточка к цивилизации оказалась оборвана, как бы в очередной раз намекая, что Лунная гавань — отдельный мир, живущий по своим правилам.        Быстро продемонстрировав экран Элизабет, с интересом наблюдающей за его действиями, Лаэрт со вздохом убрал телефон обратно в карман и, покачав головой, пробормотал:       — И как вы тут только живёте без связи... скучно, наверное...        Элизабет улыбнулась.       — Да нет, в этом есть своя прелесть, — ответила она, прикрывая глаза. — Иногда приятно отстраниться от всего заполнившего мир информационного шума... да и с обширной библиотекой Мияко-сан сложно не найти что-нибудь себе по вкусу.        На такой комментарий Лаэрт не сдержал хохотка.       — Да-а, вот теперь я верю, что вы и правда освоились в Лунной гавани, Элизабет-сан! — со смехом протянул он в ответ на недоумённый взгляд Элизабет. Та лишь вновь улыбнулась.       — ...и, раз уж вы так хорошо освоились, — продолжал Лаэрт, уверенно обгоняя Элизабет, чтобы открыть ей очередную дверь — на этот раз в восточный коридор, — полагаю, не будет лишним нам сойтись чуть ближе. Тем более, мама в этом году, похоже, очень даже облюбовала Лунную гавань и планирует приезжать сюда даже чаще прежнего, — добавил он в сторону, прекрасно осознавая, чем именно этот факт чреват для него лично.        Застигнутая его предложением на самом пороге коридора, Элизабет быстро обернулась и, взглянув на него снизу вверх, растерянно поинтересовалась:       — "Сойтись чуть ближе"? Что вы имеете в виду, Лаэрт-сан?        Лаэрт склонил голову набок и с усмешкой прищурился. Элизабет ждала очередная маленькая манипуляция, пока ещё совершенно невинная и не пересекающая никаких границ.       — Ну, для начала предлагаю перестать общаться настолько официально. Я, конечно, понимаю, что у вас в трудовом договоре отдельным пунктом значится использование псевдонима на рабочем месте, но... не кажется ли вам, Элизабет-сан, что несчастной Элизабет Лавенце стоит остаться под обложкой романа Шелли, а в Лунной гавани с надеждой на лучшую судьбу может поселиться... м-м, не возражаете против какого-нибудь милого прозвища?        Элизабет, уже нахмурившаяся было в ожидании просьбы назвать своё реальное имя ("Ну уж нет, для этого ещё слишком рано", — уверенно оценил ситуацию Лаэрт), широко распахнула глаза в удивлении. Лаэрт не сдержал усмешки: с подобным выражением с неё совершенно спадал всякий мистический флёр, без которого она казалась даже беззащитной. Впрочем, уже в следующий миг Лаэрт в очередной раз за день убедился, что Элизабет достаточно хорошо умела держать себя в руках: растерянность сменилась лёгкой улыбкой, а в глазах блеснул огонёк озорства, когда Элизабет также склонила голову набок и поинтересовалась:       — О, и какое же прозвище вы хотите мне дать? Что-то вроде "Лиза-тян"? — добавила она, и дразнящие нотки в её тоне прозвучали как никогда отчётливо.        Лаэрт вновь ответил смешком.       — Лиза-тян? Ну, вариант очевидный, но, боюсь, я никогда не любил это имя в такой форме — так что оставим Лиз любителям: Достоевскому, моему брату... Вы же — ты же... м-м...        Лаэрт опёрся плечом о дверной косяк и, возведя глаза к потолку и задумчиво потирая подбородок, протяжно хмыкнул. Элизабет с интересом смотрела ему в лицо, ожидая его вердикта. Пару мгновений спустя выражение Лаэрта прояснилось — и, опустив взгляд на Элизабет, он с широкой улыбкой предложил:       — Как насчёт "Лави-тян"? Можно, конечно, и над именем Элизабет потрудиться, но не думаешь, что так выйдет оригинальнее — от Лавенцы? — объяснил своё предложение он.        Элизабет поднесла кулак к подбородку и ненадолго задумалась. Наконец, она кивнула — и, взглянув Лаэрту прямо в глаза, с улыбкой ответила:       — Мне нравится. Давайте остановимся на этом, Лаэрт-сан.        "Что ж, как я и думал: никакой мистики — просто генетическая мутация осложнила совершенно нормальной девушке жизнь, не более, — думал Лаэрт, со стороны наблюдая за тем, как стоящая перед дверью комнаты воспитанниц Элизабет достаёт из кармана ключи. — Бывает такое, когда жизнь портят обстоятельства, которые от нас не зависят. Уж мне ли не знать, — неслышная, невесёлая усмешка под нос. Звон ключей. — В таком случае, всё как всегда. Просто действовать как обычно — и всё будет нормально... и ничего в этом не будет неправильного... совершенно рутинная, обычная роль..."       — Кстати, Лаэрт-сан, — вдруг обратилась к нему Элизабет.        Лаэрт одарил её быстрым взглядом: она стояла, уже держась одной рукой за дверную ручку, и искоса смотрела на него в ответ.        Искоса — но внимательно.        Убедившись, что он слушает, Элизабет улыбнулась — и с её губ сорвалась просьба, слегка сбившая Лаэрта с намеченного курса.       — Покажете при возможности свои стихотворения? Мне было бы очень интересно ознакомиться с вашим творчеством.        "...кажется, это предложение должно было поступить с моей стороны?" — только и подумал в тот момент Лаэрт, пока его губы растягивались в очаровательную улыбку, с готовностью давая положительный ответ.

***

       Возможность предоставилась очень быстро — и вот уже полтора часа спустя они сидели бок о бок на одной из кроватей в комнате Лаэрта, в то время как он листал блокнот с фигурными стихами и комментировал те или иные свои художественные решения. За эти полтора часа они успели навестить близняшек и пообедать. И, хоть Лаэрту показалось, что кузины действительно как будто доверяют Элизабет больше, чем прежним гувернанткам, их состояние в целом он нашёл по-прежнему плачевным. Впрочем, он уже четыре года назад привык не надеяться на какие-то улучшения в их ситуации, так что теперь без особого труда сосредоточился на том, что было рядом с ним.        Наблюдение за Элизабет быстро доказало: в поэзии она разбирается ничуть не лучше Мияко.        Да, определённо, Элизабет Лавенца не была ценительницей поэзии. Лаэрт продолжал на автомате ей что-то рассказывать (это было для него совершенно необременительно), но, искоса поглядывая на неё, прекрасно видел: эти внимательные, полные любопытства глаза забудут каждую строчку, о которой он тут сейчас распинается, стоит ей только выйти из комнаты. Это могло бы и ранить Лаэрта, если бы ему не было настолько плевать на любой результат собственных усилий в каждой сфере его жизни.        И всё-таки один вопрос оставался: если ей настолько неинтересно, зачем она сама первая попросила его показать стихи, да ещё и сама же (ненавязчиво) предложила сделать это у него в комнате? Не может же быть, чтобы с той же самой целью, с которой это планировал сделать он?        Продолжая говорить, Лаэрт украдкой окинул Элизабет взглядом. Сидя на краю кровати полностью поглощённая очередным стихотворением, она казалась ещё целомудреннее, чем в момент их знакомства: укрытое плотной тканью юбки бедро и обтянутое длинным рукавом свитера плечо едва касаются бедра и плеча Лаэрта, голова слегка опущена, белоснежные волосы на затылке рыжеют в медном свете заходящего январского солнца, а золотистые глаза, прочно зафиксированные на блокноте в ладони Лаэрта, точно бы поблёскивают в полумраке. Она близко — но вовсе не пытается как-либо это подчеркнуть. Ни капли того развратного нахальства, которое привело в эту самую кровать её пред-предшественницу... а затем на диван в гостиной, а затем в душевую...       — В чём дело, Лаэрт-сан? — внезапно поинтересовалась Элизабет, наконец-то отрывая глаза от блокнота, чтобы возвести их к Лаэрту.        От неожиданного обращения Лаэрт чуть вздрогнул, слегка задевая плечом Элизабет, — и резко осознал, что, уйдя в свои мысли, не перелистнул страницу блокнота после очевидного завершения очередного рассказа. Поняв свой просчёт, он не растерялся и, улыбнувшись и смело взглянув Элизабет в лицо, ответил:       — Да так, просто подумал: насколько ты была честна, говоря, что не скучаешь тут, если так рвалась познакомиться с моими стихами, при этом не особенно фанатея по поэзии как явлению?        Откровенность подействовала именно так, как рассчитывал Лаэрт: сначала глаза Элизабет распахнулись в удивлении — а затем она в смущении опустила взгляд. Впрочем, даже в этой ситуации она достаточно быстро вернула самообладание и уже в следующий миг с улыбкой посмотрела Лаэрту в лицо.       — А вы быстро заметили, Лаэрт-сан... Надеюсь, вам не слишком неприятно, что, при всём интересе, я не могу оценить ваши произведения по достоинству?        На этих словах её улыбка приобрела слегка виноватый вид. Было очевидно, что она не испытывает особенных мук совести и говорит так лишь из вежливости, но Лаэрту, в общем-то, было в любом случае всё равно. Вот почему он в ответ усмехнулся и, покачав головой, с самым расслабленным видом заверил:       — О, не переживай: я привык к подобному. В таком случае, — он захлопнул блокнот, — думаю, не стоит тебя больше утомлять моими нудными объяснениями.        С этими словами он встал с кровати и уверенно прошёл к чемодану, чтобы закинуть блокнот на законное место. Элизабет также поднялась на ноги и, сложив руки перед собой, проводила его взглядом. Когда он развернулся, она стояла на прежнем месте и задумчиво смотрела куда-то в район его коленей. Пару мгновений спустя она подняла глаза и, серьёзно глядя ему в лицо, поинтересовалась:       — Вы уверены, что моё пренебрежение вас не огорчило?        Лаэрт не сдержал усмешки: всё-таки как же плохо она его знала!.. впрочем, как абсолютно любой человек, с кем ему приходилось обсуждать подобные вещи. Убрав руки в карманы брюк, он с очередной усмешкой покачал головой и, медленно направившись к Элизабет, уверенно ответил:       — Лави-тян, не беспокойся: я же сказал, что всё нормально. Мне нет смысла тебе сейчас врать. Тем более...        Лаэрт остановился в паре десятков сантиметров от Элизабет и протянул было руку к её лицу — но на полпути под её внимательным взглядом неожиданно опустил ладонь ей на плечо и, ласково похлопав, со спокойной улыбкой заверил:       — Ты мне нравишься, Лави-тян, и мне вовсе не хочется на тебя злиться.        И снова его слова и жесты произвели именно тот эффект, на который он рассчитывал: для прикосновений к её щеке было ещё слишком рано, но это похлопывание заставило Элизабет одарить его изумлённым взглядом и даже слегка приоткрыть рот. Некоторое время она молча смотрела ему в глаза, по-прежнему ощущая его невесомое прикосновение на плече, — а затем моргнула и осторожно переспросила:       — Нравлюсь?        Не изменяя своей очаровательной улыбки, Лаэрт спокойно и уверенно кивнул.       — Нравишься, — повторил он и слегка прищурился. Солнце пригревало правую сторону его лица, одновременно окрашивая белую кожу Элизабет в оранжевый и превращая расплавленное золото глаз в медь. Вот в этой-то меди и плеснул знакомый Лаэрту огонёк, который, прямо как сигнал светофора, ясно говорил: пора. И Лаэрт подчинился этому "пора".        Лежащая на плече Элизабет ладонь скользнула вверх, и, пропустив мостик в виде прикрытой высоким воротником тонкой шеи, мягко коснулась бледной щеки — невесомо, одними кончиками пальцев.        Элизабет застыла, и её полные растерянности глаза зафиксировались на лице Лаэрта так же прочно, как их зрачки цеплялись за строки стихотворений десять минут назад. Лаэрт сдержал удовлетворённую улыбку: несмотря на некоторые странности вначале, в итоге всё шло именно так, как он рассчитывал. Его план жизни, его смазанный механизм существования не дал сбоя и на этот раз. И, если всё действительно идёт как надо, прямо сейчас...       — Значит, вы хотите меня, Лаэрт-сан? — вдруг сорвалось с губ Элизабет.        Пальцы Лаэрта, поглаживающие её щёку и медленно спускающиеся к подбородку, надавили на кожу чуть сильнее, чем ему бы того хотелось. Его улыбка стала кривее, и он одарил Элизабет скептическим взглядом. Та встретила его совершенно невозмутимым выражением. Лаэрт слегка нервно усмехнулся.       — Это было прямолинейно, — наконец, прокомментировал он.        Элизабет прикрыла глаза и улыбнулась.       — Не вижу смысла ходить вокруг да около, — ответила она и, подняв веки, одарила Лаэрта как никогда прямым взглядом. — Тем более когда я не вижу каких-либо препятствий... Разве что я ошиблась в своём впечатлении и вам подобная близость неприятна? — невинно добавила она, заглядывая ему в лицо.        Что-то в её выражении и тоне показалось Лаэрту не совсем правильным, но он никак не мог ухватить сути этого впечатления. Решив в конце концов как всегда по максимуму положиться на автоматизм, он оставил голос интуиции без внимания и, склонив голову набок и одарив Элизабет долгим задумчивым взглядом, произнёс:       — Нет, ты не ошиблась: в этом плане ты мне тоже симпатична. Просто... — он не выдержал и всё-таки криво улыбнулся. — Не ожидал услышать подобное предложение от целомудренной и строгой леди вроде тебя.        Элизабет хихикнула в кулак.       — Ну, с целомудренностью однажды стоит и расстаться — и сейчас очень удачный момент, как мне кажется! — весело ответила она.        И снова это ощущение. Лаэрт нахмурился, не в силах больше его игнорировать, и вгляделся в лицо Элизабет. Она казалась беспечной и даже радостной, но...        Наконец, до Лаэрта дошло.       — Так, погоди-ка, Лави-тян, — вновь заговорил он, наконец-то убирая руку от её лица, и одарил её подозрительным взглядом. — Я, возможно, как-то тебя неправильно понял, но... ты девственница?        Быстрый кивок и уверенная улыбка Элизабет подтвердили его опасения. Брови Лаэрта поползли вверх, а угол наклона головы увеличился. Как назло, Элизабет не спешила как-либо комментировать свой ответ, словно ожидая первого шага от него. Лаэрт тяжело вздохнул и запустил пальцы в волосы.       — И ты уверена, что хочешь изменить этот факт со мной? — наконец, поинтересовался он. В ответ на вопросительный взгляд Элизабет он пояснил: — Насколько мне известно, для девушек это всё-таки достаточно серьёзный вопрос, который в идеале обычно решают с мужчиной, которого любят... ты же не успела в меня влюбиться за пару часов, верно? — осторожно уточнил он и не сдержал слегка нервного смешка.        Ничуть не смущённая его вопросами, Элизабет возвела глаза к потолку.       — Нет, влюбиться — не успела... — медленно начала она, вновь переводя взгляд на лицо Лаэрта, — а затем улыбнулась и, чуть поколебавшись, шагнула к нему и осторожно положила ладони ему на грудь; Лаэрт автоматически обхватил её плечи, готовясь в любой момент превратить это прикосновение в полноценные объятия. — ...но я вовсе не против сделать это с вами, Лаэрт-сан. Вы мне вполне симпатичны, да и... — Она подалась вперёд, утыкаясь носом ему в плечо; Лаэрт всё-таки обнял её, позволив ладоням скользнуть ей на спину. — ...от вас приятно пахнет... И я вовсе не про ваш парфюм, — добавила Элизабет.        Рука Лаэрта, уже начавшего перебирать её волосы, застыла от подобного нелепого комментария, а на губы в очередной раз за разговор запросилась кривая улыбка. "Да уж, своеобразная девушка, — подумал он, слегка ослабляя хватку и отстраняясь, чтобы заглянуть Элизабет в глаза; та с интересом ожидала его дальнейших действий. — Своеобразная — но в целом она всё равно остаётся обычной женщиной. А значит, — он прижал Элизабет к себе, — просто действуем как всегда".        И, больше ни о чём не думая, уверенно поцеловал её.        А уже десять минут спустя вся их одежда была на полу, а они вдвоём — на кровати.        Если бы Лаэрта спросили, со сколькими женщинами он спал, он бы, пожалуй, не ответил — максимум отослал бы к Кларе, она его девушек всегда сходу вспоминала лучше, чем он; к её ответу можно было бы спокойно добавить десяток-другой. Сам же он перестал считать уже к семнадцати годам. В любом случае, разнообразию его партнёрш можно было позавидовать: стройные и полные, фигуристые и плоские, как доска, школьницы и почти-ровесницы его матери (но непременно моложе) — после такого набора он честно мог назвать себя человеком универсальных вкусов... вернее, универсальным партнёром? В конце концов, о его вкусах никогда речи не шло.        Но даже при всём этом разнообразии партнёрш в его опыте, Элизабет ощущалась... другой. Как бы Лаэрт ни говорил себе, что она — нормальная женщина, он просто не мог воспринимать её нормальной. Неужели, всё дело было в её внешности?        Скользя взглядом по её бледной обнажённой фигуре, по её прямому тонкому телу с маленькой грудью, довольно узкими бёдрами и выпирающими рёбрами, обтянутыми бесцветной кожей, Лаэрт вспоминал одно описание из Моэма. "The only colour was the rosy pink of the hard nipples", да?" — думал он, останавливая внимание на венчающих небольшие бугорки груди сосках — твёрдых и как будто заострившихся, но таких же серых и бесцветных, как буквально вся Элизабет Лавенца. Как её белёсая кожа с проступающими из-под неё синеватыми венками, как её белоснежные длинные волосы, разметавшиеся по бордовым простыням, как её бледные жёлтые глаза, с интересом наблюдающие за ним, Лаэртом. Разве что приоткрытый рот слегка розовел на этом мертвенно-бледном лице с резкими чертами... Лаэрт склонился к Элизабет и поцеловал этот рот, точно бы пытаясь вдохнуть в неё цвет. Элизабет неуклюже попыталась ответить на поцелуй — но это как раз ощущалось в ней нормальным.        А вот мучительное бесцветие, на фоне которого сам Лаэрт чувствовал себя до неприличия ярким и насыщенным, словно бы вырезанным с другой картинки...        Наверное, именно поэтому ему становилось спокойнее, когда он видел, как цвет остаётся на Элизабет от контакта с ним. Как алеет её бледная кожа на шее, у ключиц, на груди, рёбрах, животе и ляжках — в тех местах, где Лаэрт её целовал. Как темнеет она там, где он её сжимал: на той же груди, на бёдрах и ягодицах — темнеет, точно бы пытаясь слиться с его пальцами и ладонями, на её фоне кажущимися до неприличия яркими, смуглыми. Даже как сбегает по внутренней стороне бедра узкая полоска багровой крови, в то время как он уже ритмично двигается внутри Элизабет, — и это неприятное свидетельство того, что всё прошло не так идеально, как он хотел ("Чёрт, старался же как всегда аккуратно..."), теперь действовало на него успокаивающе...        Больше утешали Лаэрта только отрывистые вздохи и стоны, срывающиеся с губ Элизабет Лавенцы, её вздрагивания от его прикосновений и её пальцы, комкающие простынь в ритм его толчкам, — и, конечно, её томный, полный удовольствия и неги взгляд, направленный на него. Все эти нормальные реакции девушки, получающей удовольствие от секса, так не сочетающиеся с её ненормальным телом...        В итоге у Лаэрта остались настолько странные впечатления от этого соития, что, когда всё наконец-то закончилось (разумеется, для обоих), он был рад даже более обыкновенного.        ...И всё-таки в конечном итоге Элизабет Лавенца, несмотря на свою кажущуюся необычность, оказалась совершенно нормальной женщиной. Конечно, диссонанс её поведения с внешностью отрицать невозможно, но в целом... нет, всё совершенно как обычно. Заурядно и буднично. Типично.        Так думал Лаэрт, рассеянно наблюдая, как Элизабет, лёжа головой у него на груди, медленно водит пальцами по его животу. В то время как его сердце мерно билось у неё под ухом, подушечки её пальцев неторопливо очерчивали изгибы его кубиков пресса. Монотонные волнообразные движения, спускающиеся от груди к паху и, не доходя до конца, вновь поднимающиеся обратно... Лаэрт наблюдал за ними, воспринимая эти прикосновения как что-то, что происходило не с ним.        Как обычно с ним бывало в такие моменты.        Да, и это было для него совершенно обыкновенно. Удовлетворив партнёршу, он всегда лишался сил — и это вводило его в довольно интересное состояние разделения тела с рассудком. В такие моменты он наблюдал за собой как бы со стороны, не ощущая никакой связи с этой красивой, но несколько искусственной фигурой, больше напоминающей статую из галереи искусств, чем живого человека. Каждый раз, глядя на собственное тело, Лаэрт с трудом сдерживал горький иронический смешок. И эта-то штука на самом деле может кому-то нравиться? Завись хоть что-то в его жизни от его воли, он бы, пожалуй, давным-давно её выкинул на помойку вместе с использованным презервативом — жаль, что она, в отличие от презерватива, многоразовая, и ещё долго, долго будет ублажать разных женщин... и не только в постели, а в принципе по жизни — и во второй области уж ей надо трудиться, чтобы радовать и мужчин... до чего же мерзкая и отвратительная штука... а, кажется, он уже рассуждает не о теле, а о своей "личности"? Ну, всё одно — такое же пустое фальшивое дерьмо, обёрнутое в красивый фантик.        Впрочем, какая разница. Главное, что другим нравится.        Почувствовав, что слишком глубоко проваливается в свои истинные чувства к себе, Лаэрт прикрыл глаза и откинулся на подушки. Да, не важно, что он чувствует, — важно, что он должен делать. А с Элизабет он, несмотря на небольшой и, кажется, не слишком-то огорчивший её казус, сделал всё правильно — и она осталась довольна. Как любая обычная женщ...       — Это, должно быть, тяжёлый труд.        Неожиданный тихий комментарий заставил Лаэрта слегка вздрогнуть. Быстро распахнув глаза, он взглянул на Элизабет: та не смотрела на него, по-прежнему с рассеянным видом водя пальцами по его животу. Наконец-то по-настоящему ощутив её прикосновения в районе своего пупка, Лаэрт растерянно моргнул и, всё ещё ничего не понимая, хрипло спросил:       — Что?        Пальцы Элизабет застыли, и она подняла на него невинный взгляд.       — Поддерживать такое тело — полагаю, это действительно тяжёлый труд, — ровным тоном ответила она, точно сказала самую будничную вещь.        Однако для Лаэрта подобный комментарий был вовсе не будничным. Конечно, девушки и раньше обращали внимание на его тело и делали ему комплименты, но... "Вау, как круто, ты, наверное, упахиваешься в зале!" — максимум, который он слышал, причём сказанный с таким неприкрытым восхищением, что становилось очевидно: плевать они хотели, как он "упахивается в зале" ради этой чёртовой фигуры, — они видят лишь результат. Вовсе они не думают, насколько он ненавидит все эти проклятые тренажёры, это кэндо, спорт как явление, насколько ему противно это "правильное питание", за малейшее отклонение от которого надо отрабатывать в грёбаном зале в поте лица в двойном объёме (как же он, чёрт возьми, ненавидит потеть!), а не отклоняться от него просто, блядь, невозможно, если не хочешь "обидеть" "друзей"... ха-ха, они, конечно, и не догадываются, как он каждый раз сдерживается, чтобы не вздрогнуть при виде конфет, потому что в голове голос Отца укоряет: "Неужели ты хочешь опозориться и показать безволие так же, как то ничтожество?" — а "то ничтожество" может в себя хоть целый холодильник впихнуть и ни грамма не наберёт, так и останется долбаной сухой тростинкой два метра ростом — потому что, чёрт возьми, Лаэрта одного в этой грёбаной семейке гены худобы обошли стороной!..        ...Всё это, конечно, ни одна из восхищающихся девушек не подозревала — но почему-то сейчас, в простом и прямом вопросе Элизабет Лавенцы, Лаэрт ощутил понимание, которого все эти годы втайне желал. Конечно, знать она не может, но задуматься, догадываться... и правда что-то понять?        Все эти мысли пронеслись в голове Лаэрта буквально за долю секунды, в конечном итоге оборвавшись и смешавшись в невыносимую кашу. Чувствуя, что от неё у него пухнет мозг, Лаэрт в конце концов только и смог, что сглотнуть и под всё тем же невинным взглядом Элизабет Лавенцы выдавить хриплое:       — Да...        После этого Элизабет ещё некоторое время внимательно смотрела ему в лицо. Наконец, уголки её губ приподнялись в улыбке — и, не говоря ни слова, она скользнула ладонью по его груди к плечу и, приподнявшись на локте, потянулась за очередным поцелуем. Отвечая на него, Лаэрт на краю сознания отметил, что её язык двигается у него во рту уже гораздо увереннее, чем ещё полчаса назад.        Именно в этот момент он понял: эта женщина не нормальная — и именно поэтому он в ней нуждается.

***

      — А вы не говорили, что у вас есть сестра, Лаэрт-сан... Клара-сан, верно?        ...Удивительно, как всего одной фразой Элизабет удалось разрушить воцарившееся между ними хрупкое равновесие.        Да, равновесие. С того январского вечера прошёл примерно месяц — и за этот месяц их отношения более-менее устаканились до приемлемого для обоих вида. Лаэрт приезжал в Лунную гавань раз в неделю-две, и в каждый свой визит непременно уделял время Элизабет. В такие встречи они скоро начали действовать по отработанной схеме: культурный диалог — игра в понимающую слушательницу с её стороны — его игра в идеального любовника — что-то среднее между вторым и третьим пунктами. Очаровательная, необременительная рутина, к которой Лаэрт был привычен и безо всяких Элизабет — но в которой приятным бонусом были моменты "откровенности", когда можно было слегка расслабиться и ненадолго отложить надоевшую маску. Чего ещё он мог желать?..        Обычно Элизабет вполне устраивала его комната, но случались у неё и порывы к разнообразию. Например, тот раз, когда они случайно (случайно ли?) столкнулись в душевой и она призналась, что уже некоторое время воображала подобную встречу. Или буквально прошлая суббота — Лаэрту даже весело было сравнивать их с легендарной средневековой парой любовников, которые, кажется, нарочно выбирали места, где их могут застать... хотя, пожалуй, он всё-таки предпочёл бы, чтобы его не кастрировали за то, что он (по её же просьбе) трахнул эту "Элоизу" в кладовке... Её, кажется, это сравнение в итоге позабавило. Конечно, когда она смогла отойти от удовольствия и осознать то, что Лаэрт говорил ей по ходу дела...        В любом случае, всех всё устраивало: Лаэрт удовлетворял Элизабет физически, Элизабет Лаэрта — ментально. Да, где-то до и после выполнения своей части бартера Лаэрт действительно посвящал её в свои переживания, приоткрывая завесу своей "личности", и Элизабет неизменно чутко схватывала то, что он пытался донести окольными путями... Вот только кое-каких тем Лаэрт всегда уверенно избегал.        Лаэрт никогда не говорил с Элизабет о Кларе.        Да, имя Клары ни разу не прозвучало ни в одной их "откровенной" беседе. Вот почему теперь, когда это имя раздалось в пустой, необжитой комнате особняка в Лунной гавани, Лаэрт так напрягся. Расслабленная, заполненная розовым закатом атмосфера развеялась, как дым. Стоя у стекла, приятно холодящего его разгорячённую обнажённую спину (ещё пять секунд назад он искренне наслаждался этим ощущением — гораздо больше, чем любой из затяжек в аналогичной ситуации), Лаэрт распахнул глаза и бросил быстрый взгляд на Элизабет. Та же, уже совершенно одетая, даже не посмотрела в его сторону, продолжая улыбаться своему отражению в зеркале и в полумраке собирать длинные волосы в причёску.        Некоторое время Лаэрт хранил тяжёлое молчание, прокручивая в голове места, где Элизабет вообще могла услышать про Клару. Мияко он отмёл сразу — та, как он уже давно заметил, в принципе особенно не распространялась о собственных детях, если ей не давали повода. А Элизабет явно не была той, кто мог дать повод Мияко... В таком случае, оставался один вариант. Тот самый вариант, из-за которого им сегодня пришлось переместиться из обычного места в пустующую комнату...        И всё-таки Лаэрт решил проверить догадку, прежде чем (ещё активнее) пускаться в мысленные обвинения. Устало вздохнув, он спросил:       — Кто сказал тебе про Клару?        Руки Элизабет, занятые волосами, всё-таки на мгновение застыли, и она скосила глаза на Лаэрта.       — Лев-сан, конечно же, — ответила она как само собой разумеющееся — и вновь вернулась к прежнему занятию.        Из груди Лаэрта вырвался очередной вздох. "Ну конечно, кто же ещё, если не этот придурок..." — подумал он, закатывая глаза — и тут же скашивая их вправо, к стене, отделяющей их от комнаты, в которой оба брата ночевали во время своих визитов в Лунную гавань. А в следующий миг его взгляд скользнул к ближайшей постели. Сейчас на тёмном покрывале в розовом прямоугольнике света валялись небрежно брошенные им пиджак, рубашка и галстук. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что на кровати за его спиной не менее красноречиво намекают на их с Элизабет времяпровождение смятые простыни и свисающее с края покрывало.        Некоторое время Лаэрт стоял неподвижно, не сводя взгляда со своих вещей. С самого упоминания Клары гадкое послевкусие не покидало его, напрочь перебив все положительные впечатления от взаимодействия с Элизабет. Точно бы само имя его младшей сестры осквернялось, стоило ему сорваться с этих губ... с этих бледных, бескровных губ, так хорошо приучившихся к его поцелуям и окончательно приноровившихся не только отвечать, но и требовать. Лаэрту захотелось досадливо цокнуть, но он сдержался.        К счастью, от необходимости думать над способами подавить свои эмоции его избавила сама Элизабет.       — И всё-таки удивительно, как долго вы от меня её скрывали, Лаэрт-сан! — заговорила она, на манер расчёски пропуская пальцы сквозь уже собранные в хвост волосы. Почувствовав на себе его хмурый взгляд (а его настроения она просто не могла не заметить, даже притом что он стоял против света), Элизабет прикрыла глаза и с расслабленной усмешкой продолжала: — Хотела бы я с ней познакомиться...        Рот Лаэрта искривился в ядовитой, полной отвращения улыбке. К счастью, он успел вернуть себе контроль над лицевыми мышцами до того, как Элизабет открыла глаза вновь, так что её косой взгляд ухватил лишь его непроницаемое выражение. Не горя желанием выдать себя больше необходимого, Лаэрт не глядя потянулся к своей одежде — и, выцепив из кучи рубашку, уверенно накинул на плечи.        Элизабет несколько секунд пронаблюдала за тем, как он непривычно медленно застёгивает нижние пуговицы, а затем — заправляет рубашку в брюки, прежде чем Лаэрт, больше не в состоянии выносить её вопросительный взгляд, наконец-то бросил:       — У тебя ещё будет возможность: на Золотой неделе вся семья соберётся здесь.        И, поправив рубашку, потянулся за лежащим на прикроватной тумбочке ремнём.        ...Однако не успел он после надевания ремня вернуться к застёгиванию пуговиц, брошенному где-то на середине, как на его пока ещё обнажённую грудь вдруг легла пара узких бледных ладоней. Лаэрт быстро понял вопросительный взгляд к лицу Элизабет. Та слегка прищурилась и, склонив голову набок, улыбнулась.       — Это хорошая новость, — заявила она. — Буду ждать с нетерпением.        И, больше никак не объясняясь, приподнялась на мысках и подалась вперёд, к лицу Лаэрта. Их губы уже совершенно привычно соприкоснулись, и даже требовательная манера Элизабет не была чем-то новым. Вот только...        "Ты — последний человек, с которым я бы стал знакомить Клару!" — с необъяснимым раздражением подумал Лаэрт, отвечая на её поцелуй.

***

       Действительно, перед ней находилась Элизабет Лавенца собственной персоной. Стоя на вершине безопасной левой лестницы положив ладонь на перила, она смотрела на Клару со своей неизменной знающей улыбкой. Клара едва не поёжилась: впервые она сталкивалась с Элизабет здесь, у портрета бессмертного алхимика и его невесты, и впервые ей предоставилась возможность сравнить двух беловолосых девушек "на месте". Результат был не в пользу той, кто состоял из плоти и крови, а не подвыцветших красок, — насмешливость в улыбке Элизабет производила гораздо более неприятное впечатление, чем довольство леди с портрета.        Да и в целом у Клары было слишком много неприятных ассоциаций с Элизабет... и подозрений в её адрес.        А пауза начинала затягиваться. По-прежнему стоя в поклоне и глядя на собеседницу снизу вверх, Клара с вежливой улыбкой терпеливо ожидала, пока та на неё насмотрится; Элизабет же явно не торопилась. Казалось, она решила просканировать Клару взглядом, водя глазами вниз-вверх и обратно, в то время как остальные части её тела оставались неподвижны. Наконец, она опустила веки — и, усмехнувшись, произнесла:       — Долго стоять с согнутой спиной не слишком-то хорошо для позвоночника, Клара-сан.        И, открыв глаза, слегка наклонила голову вбок. Клара криво улыбнулась, но всё-таки наконец-то выпрямилась (тем более, у неё действительно уже начинала уставать спина...). А Элизабет под внимательным наблюдением Клары неторопливо прошла вперёд и остановилась напротив, совсем рядом с портретом, точно бы стараясь лишний раз подчеркнуть своё сходство с изображённой на нём девушкой. Бросив быстрый взгляд на картину, Элизабет вновь повернулась к Кларе и с прежней улыбкой поинтересовалась:       — Вас так заинтересовал портрет Коппелиуса-сана?        Клара едва не цокнула: в её дразнящем тоне ещё более явно ощущался намёк на то самое сходство. "Нет, она точно издевается!" — подумала Клара — но, не дав и следу этой мысли отразиться на лице, спокойно улыбнулась и, прикрыв глаза, ответила:       — Верно. Дело в том, что, — она приподняла веки и кивнула на Коппелиуса, — в моей памяти чётко отложилось, что глаза Коппелиуса-сана зелёные. А вот сейчас смотрю — тёмные. Неужели, воспоминания пятилетней давности подводят?        И усмехнулась.        Реакция Элизабет потешила её злорадство: та от неожиданного ответа распахнула глаза, и на секунду эта проклятая застывшая улыбка уступила место искреннему удивлению. Впрочем, радость Клары длилась недолго. Уже мгновение спустя Элизабет вернула себе контроль над эмоциями и, внимательнее посмотрев на изображение Коппелиуса, с прежним вежливо-безжизненным выражением переспросила:       — Зелёные глаза? Хотите сказать, как у Као... то есть, у Каина-сана?        Уголок рта Элизабет всего на миг дёрнулся при этой оговорке, когда она повернулась к Кларе с полным любопытства видом. Прекрасно заметившая её неловкость, Клара криво ухмыльнулась.       — Не стоит смущаться, Элизабет-сан: я прекрасно осведомлена, что между собой работники в нашем доме обращаются друг к другу по реальным именам, — заверила она, с удовольствием мысленно отмечая лёгкий румянец на щеках собеседницы. Затем она вновь развернулась к портрету и, глядя в чёрные глаза Коппелиуса, вдруг небрежно поинтересовалась: — Кстати, давно вы знакомы с Каином-куном?        Элизабет поднесла руку к губам.       — "Каин-кун", значит... — пробормотала она, многозначительно глядя на Клару.        Та лишь пожала плечами.       — Ну, он — самый молодой наш сотрудник, да и работает у нас уже два года, так что мы достаточно легко общаемся, — объяснила она — и, скосив глаза на Элизабет, продолжала: — И всё-таки?        Элизабет сложила руки перед собой и склонила голову набок.       — Уже с первого месяца моей работы здесь — с января, — с улыбкой ответила она, прикрывая глаза. Чуть помолчав, она медленно приподняла веки и, слегка расслабив лицевые мышцы (что выразилось в опущении уголков рта), довольно безразличным тоном добавила: — Впрочем, общаться по-настоящему мы начали только в феврале. Незадолго до того, как сюда впервые с моего найма приехал Лев-сан.        "Так Лев скрывал её от меня целых два месяца!" — в сердцах подумала Клара, закатывая глаза. Впрочем, ещё чуть поразмыслив, она быстро пришла к выводу, что для Льва, чьей больной темой было внешнее сходство с определённым человеком, не говорить о загадочных сходствах других людей с кем-то действительно вполне естественно... пожалуй, дело было даже не в том, он забыл или не придал значения, как на первых порах думала Клара, а он нарочно умолчал из чувства такта. А вот по какой причине ничего не сказал Лаэрт... и сколько именно он ничего не говорил...        Опасаясь, что её худшие подозрения оправдаются, Клара покосилась на Элизабет и осторожно начала:       — Значит, вы знакомы с братцем Львом уже два месяца? А с братцем Лаэртом?        Элизабет наклонила голову в другую сторону. Пару секунд она смотрела на Клару, не мигая, точно думая над ответом, — и в итоге просто выдала:       — С января. Впервые мы встретились спустя три недели моей работы в Лунной гавани.        Клара поджала губы и едва сдержалась, чтобы не запыхтеть от обиды. Ладно Лев — но чем вообще думал Лаэрт, скрывая женщину от неё?!        Видя её реакцию, Элизабет хихикнула в кулак.       — Что такое, Клара-сан? Неужели вы ревнуете? — игривым тоном поинтересовалась она.        Клара хмыкнула.       — Было бы к чему! — ответила она, с гордым видом отворачиваясь. Хихиканье Элизабет по-прежнему отчётливо звенело у неё в ушах, и Клара досадливо цокнула. "Ревновать этого бабника к каждой юбке — это никаких нервов не хватит!" — подумала она — но говорить ничего не стала, решив не изменять своей политике не вмешиваться в отношения брата с женщинами.        А Элизабет, вдоволь назабавлявшись, опустила руку и возвела глаза к портрету. Боковым зрением Клара заметила, что смотрит она не на Коппелиуса — нет, её взгляд был прикован к бледно-жёлтым глазам невесты бессмертного алхимика, таким же жёлтым, как у неё самой. Мысленно отметив это для себя, Клара вновь переключила внимание на Коппелиуса, всматриваясь в чёрные мазки краски под маской.        Некоторое время они с Элизабет стояли бок о бок молча, каждая поглощённая своим. Наконец, Элизабет нарушила тишину негромкой усмешкой — и, когда Клара скосила на неё взгляд, произнесла, не сводя глаз с картины:       — А ведь именно у этого портрета Лаэрт-сан впервые прочитал мне свои стихи — а спустя десять минут впервые назвал меня "Лави-тян"...        Выслушав её, Клара хмыкнула и вновь отвернулась к портрету.       — А братец Лаэрт зря времени не теряет... впрочем, как и всегда, — с самым небрежным видом прокомментировала она — а в груди тем временем зашевелилось нехорошее предчувствие... Стараясь его подавить, Клара поинтересовалась: — И как он обосновал своё предложение, что вы на него согласились? Или он вас так целых три месяца против вашего желания обзывает?        На этих словах она не выдержала и всё-таки повернулась к Элизабет. К своему удивлению, Клара обнаружила, что её вечная улыбка приобрела какой-то мечтательный вид. А Элизабет, опустив ресницы, с усмешкой произнесла:       — Сказал, что Элизабет Лавенце лучше остаться на страницах романа, а мне — поселиться в Лунной гавани "с надеждой на лучшую судьбу" под другим именем.        Клара также невольно усмехнулась в ответ.       — И правда разумно, — согласилась она, вновь отворачиваясь к картине. — В конце концов, в романе Элизабет Лавенцу задушил монстр Франкенштейна.        Элизабет смерила её неожиданно долгим взглядом, от которого Клара едва не поёжилась. Пару секунд она молчала — и вдруг без тени прежней улыбки спросила:       — А Клара? Какая именно судьба ждала книжную Клару, в честь которой назвали вас, Клара-сан? — объяснила она, когда Клара вздрогнула и быстро повернулась к ней с широко распахнутыми глазами.        От этого вопроса Клара слегка растерялась. Вполне логичное продолжение дискуссии, но... по какой-то причине ей резко стало неуютно. Словно Элизабет её... прощупывала? Поняв свою судьбу, теперь пыталась определить её? "Да нет, это бред... мою судьбу определяет точно не имя..." — подумала Клара, пытаясь хоть немного унять растущую внутри тревогу. А Элизабет Лавенца всё смотрела на неё своими трупно-жёлтыми глазами, не мигая и ожидая ответа...        Наконец, Клара вздохнула и, опустив веки и убрав руки за спину, как можно более ровным тоном объявила:       — Клару в "Песочном человеке" в финале её возлюбленный, Натаниэль, в порыве безумия попытался сбросить с башни.        Элизабет склонила голову набок.       — "Попытался"? — переспросила она, явно уловив то, что Клара пыталась обойти.        Клара едва не цокнула от досады. Она раздражённо втянула ноздрями воздух — и, выдохнув, нехотя объяснила:       — В последний момент её спас её брат... Лотар... — бессильно и уже совершенно против желания добавила она, не выдержав выжидающего взгляда Элизабет.        Услышав это заключение, Элизабет на секунду нахмурилась — а затем расплылась в улыбке.       — Лотар, говорите? А так могли бы звать кого-то из ваших братьев, учитывая, как Мияко-сан, очевидно, любила имена на букву "Л" двадцать-двадцать пять лет назад, — заметила она.        Клара вздрогнула и быстро подняла глаза на неё: Элизабет смотрела на неё с неприкрытым удовольствием и даже торжеством, словно только этого и добивалась. "Ваша судьба — быть спасённой братом", — точно говорила она одним взглядом, даже ещё не зная, что Клара уже дважды отыграла такую "судьбу" и что впереди их ждёт новая трагедия... или всё-таки зная? В конце концов, сколько она ни глядела в эти жёлтые глаза, Клара никак не могла понять, что именно у их обладательницы на уме. От этого её досада лишь возрастала. Закусив нижнюю губу и нахмурившись, Клара быстро отвернулась.        ...лишь чтобы в следующий же миг ощутить лёгкое прикосновение к левой щеке: это Элизабет положила на неё свои прохладные пальцы. По какой-то причине внутри Клары всё сжалось от её прикосновения: эта прохлада, в принципе, не особенно выдающаяся, почему-то веяла каким-то могильным холодом и буквально кричала об опасности.        А Элизабет, склонившись к Кларе, аккуратно развернула её лицо обратно к себе и, глядя в глаза сверху вниз с до неприличия близкого расстояния (затаившая дыхание Клара ясно ощущала её дыхание на своих губах), неожиданно прищурилась и усмехнулась.       — А вы с Лаэртом-саном удивительно похожи, когда перестаёте притворяться, — заявила она.        Глаза Клары широко распахнулись от смеси удивления и какого-то иррационального ужаса. Она и сама не понимала, почему слова Элизабет прозвучали настолько пугающе, — но, определённо, она испугалась: кровь отлила от её лица, а кончики пальцев сковал лёд. Губы приоткрылись, но неповоротливый язык упорно отказывался произносить один-единственный вопрос "Что вы имеете в виду?". А Элизабет как будто ещё сильнее приблизила к ней лицо...        ...и вдруг выпрямилась, позволяя пальцам соскользнуть с щеки Клары. В то время как та растерянно моргала, Элизабет улыбнулась уже своей обычной улыбкой и заявила:       — Что ж, было приятно побеседовать с вами, Клара-сан. Мы ещё встретимся за ужином. А теперь, если извините, мне пора сопровождать девочек на нашу вечернюю прогулку. Не хотелось бы нарушать ежедневный ритуал, если для этого нет особых поводов.        И, мило улыбнувшись и кивнув на прощание, уверенно прошла мимо Клары к двери восточного коридора.        Клара несколько секунд стояла в ступоре, совершенно оглушённая случившимся, и не понимала, что ей чувствовать. Однако скрип петель очень скоро вернул её в реальность — и, прежде чем она успела сообразить, с её губ сорвался вопрос:       — А вы, Элизабет-сан... у вас есть братья или сёстры?        Вопрос оказался неожиданным не только для самой Клары: судя по скрипу половиц, Элизабет остановилась прямо в дверях и, кажется, даже развернулась от удивления. Некоторое время между ними висела странная, неуютная тишина. Наконец, Элизабет тихонько выдохнула себе под нос (кажется, это была такая усмешка?) и всё с той же улыбкой в голосе ответила:       — У меня нет совершенно никого, Клара-сан: я сирота.        От такого ответа Клара не выдержала и всё-таки развернулась. Элизабет действительно стояла вполоборота к ней и смотрела на неё своим обычным уверенным, но совершенно пустым, не выражающим совершенно ничего взглядом. Встретившись с ней глазами, она улыбнулась — и, кивнув на прощание, отвернулась и удалилась по своим делам.        Оставив Клару наедине с портретом бессмертного алхимика и со странным послевкусием от их диалога. Ни о чьих глазах она, конечно, больше уже не думала... кроме, пожалуй, жёлтых, в которых таилась упорно ускользающая от неё тайна. А в голове Клары крутился один-единственный вопрос.        "Кто я?"