Метаболизм

В то январское утро княгиня собиралась проведать могилу отца — в основном чтобы усыпить внимание тех немногих, кто питал к нему симпатию, и показаться остальным ценительницей традиций. Год назад старого князя хоронили всем городом, но в этот раз ограничились членами семьи: Анной Генриеттой и ее мужем Раймундом, ее матерью, дальней родственницей Фрингильей Виго и ее дядей Арториусом, тоже чародеем. В итоге у подножия дворца ждал вполне скромный кортеж из трех карет, в которые запрягли в общей сложности восемь меринов, трех ковирских кобыл и еще одной — офирской; предназначались они, помимо княжеской семьи, лейтенанту и капитану гвардии, пяти фрейлинам, пяти лакеям, пажу и любимому биглю Анариетты (которого, правда, было решено не брать с собой). Ехали в напряженном молчании. Обычно столица Туссента днями напролет демонстрировала богатство края. В центре города в среднем каждые два метра встречался какой-нибудь виконт или предприниматель, прохлаждающийся в тени мраморных балконов с бокалом Эрвелюса или Эст-Эста. Там же ошивались музыканты, художники, поэты и прочие терзающиеся души, которым нужно только внимание, месье, мадам, но и от щедрого покровительства они тоже не откажутся. Предпринимательство победнее цвело в окраинах города, где вместе с подснежниками рассыпались попрошайки и куда-то мистическим образом пропадали с первой жухлой листвой. Там же жили работяги, успевающие и пожаловаться на свое состояние, и подраться на организованных рингах, проиграть часть зарплаты в карты или под красным фонарем. Короче говоря, жить в столице Туссента умели и любили, но как реагировать на похоронную процессию, никто не знал. Чаще всего Анариетта замечала в глазах прохожих любопытство: к ней самой, в дамском седле на серой офирской лошади, и (особенно от женщин) к Раймунду, едущему рядом. Супруги уже давно не появлялись на людях вместе, за исключением редких официальных поводов. Оба привлекательные, статные; одна — с эльфскими генами в крови и чуть не кукольным лицом, другой — с манерами красавчика-авантюриста, каким был в молодости, когда получил титул за политические заслуги. Говорили, что спустя шесть лет брака Раймунд все еще томно смотрел на жену. Анариетта считала, что это просто тень от его черных густых бровей. Когда чета во главе кортежа подъехала к кладбищу, Раймунд опередил лакея и помог Анариетте спешиться. Воздух намагнитился и потяжелел, стоило ей увидеть первое надгробие. Летом кладбище производило эффект легкого дурмана: такой, по представлениям Анариетты, испытывают странствующие рыцари, когда идут в самоубийственное путешествие. Зимой смерть леденела и сдавливала. Анариетта аккуратно обернулась, чтобы глянуть на Фрингилью Виго — среднего роста, на вид чуть за тридцать (вид этот она сохраняла уже не один десяток лет), чародейка осматривалась с непоколебимой ленцой в зеленых глазах. Как невпечатленная кошка, на которую поглядываешь, услышав странный шорох в соседней комнате. Анариетта, когда была помладше, Фрингилью обожала и страшно ей завидовала, а потом поняла, что может быть такой же. Именно тогда и появился план по возвращению изгнанной сестры домой. Оставшийся путь Анариетта прошла задумавшись, не особо обращая внимание на окружение, пока не заметила обманчиво-теплое сияние свеч и запах воска, в котором плавились крохотные нотки ладана. Стало только холоднее — потому что отцовская усыпальница находилась в катакомбах, и потому что кровь Анариетты, по ощущениям, отлила от щек и прилила в кончики пальцев, которые теперь быстро и глубоко кололо. Возле саркофага уже ждал аколит, готовый зачитывать проповедь. Анна Генриетта первая возложила цветы и отошла в сторону, взглядом пытаясь зацепить Арториуса и Фрингилью — получилось; последняя встала так близко, что то и дело задевала Анариетту плечом. Тем временем аколит дождался, пока на саркофаг опустят последний букет, и начал размеренную, как удары копыт при троте, речь. Пахло ладаном, горели свечи. Анариетта до рези в глазах прослеживала высеченный в камне орнамент. Ни единой эмоции не проступило на ее лице, потому что аколита, в общем-то, она уже не слышала. Только когда сквозь вату в ушах распознались комплименты мудрости и решительности доброго князя, Анариетта поморщилась. Сердце Туссента, которое она вжимала глубоко в запястье, тупой каймой проехалось вдоль по коже, чуть не надорвав. «Пойдем, belette», — вдруг услышала Анариетта и поняла, что ее тянут за локоть к выходу. Фрингилья довела ее чуть не до самого Раймунда, ждущего возле лестницы. Тот сочувственно приподнял уголок губ, но кривая улыбка не произвела на Анариетту никакого впечатления. Когда он шел за ней по лестнице, поглядывая, чтобы не упала, Анариетта даже не ощущала его (или чьего-то еще) присутствия. Она выбралась на свежий воздух, глубоко вздохнула и только тогда окончательно поняла, что происходило и что полагалось делать. Трудно было сказать, сколько времени занял визит: стояла неизменная зимняя серость без солнца, с мелким кусачим снегом. Стало так холодно, что офирская кобыла, которую держал под уздцы лакей, теперь мерно дышала густым взбитым паром. Анариетта добралась до нее почти неприлично быстрым шагом и глубоко вздохнула в первый раз с того времени, как ступила в склеп. Карета ждала уже последнюю пассажирку, когда Анариетта наконец отняла руку от горячей шеи животного, надела перчатки и взглядом подозвала лакея. На княгиню тут уже уставились трое. Первая — разумеется, графиня аеп Кленвог, которая после некоторого недавнего инцидента особо тщательно следила за честью и благоразумием княгини и не подпускала, насколько возможно, к ней красивых мужчин. Второй — лейтенант гвардии, который одним своим существованием портил все старания сюринтендатки: молод, привлекателен, да еще и с законным правом находиться в близком окружении Анны Генриетты. Лейтенант смотрел на лакея так, будто всерьез переживал, что тот случайно перекинет всадницу через лошадь. Ну а третий взгляд принадлежал скучающему Раймунду, который не придумал, куда еще смотреть. Он выглядел слегка недовольным тем, что Анариетта ехала верхом; утром попытался убедить ее, что нечего княгине мерзнуть в седле, да еще и в снег, — но, конечно, ничего не добился. В день смерти князя столица должна была видеть Анну Генриетту, дочь и наследницу, а Анна Генриетта должна была видеть столицу, и никакие аргументы против не работали. В итоге ни флиртовать с лакеем, ни перелетать через седло, ни пересаживаться в карету Анариетта, естественно, не стала, поэтому обратно во дворец двинулись без происшествий. Город чуть ожил. Посмотреть на корону сбежались жители с окраин; кто-то решил не дожидаться возвращения княгини и теперь шел по своим делам; где получилось — разбили лавочки с едой и безделушками на случай, если фрейлины, гвардейцы или сами их милости решат что-то прикупить. Сидящая боком Анариетта запросто могла разглядеть озабоченность на лицах капитана и лейтенанта: что-то должно было случиться. Она и сама ощущала это. Ехала она в темном, но не слишком мрачном платье, с короной на медных локонах, и верхом на изящной кобыле южных кровей. Для полноты картины в белоснежной гриве поблескивал снег, и драгоценные металлы с камнями в ушах и на кольцах княгини отражали рассеянный зимний свет. Для придворных такой вид главной женщины княжества был вполне обыденным, но никто не удивился, когда из толпы прилетело восторженное: — Принцесса! Анариетта посмотрела в сторону источника звука, нашла взглядом кучу теплых одежд в форме ребенка — и улыбнулась. Ребенок весь вытянулся и начал что-то активно доказывать стоящей рядом матери. В ответ бард, оказавшийся неподалеку, начал играть на скрипке старинную туссентскую балладу, которую несколько переделали для недавнего йульского представления. Представление прошло во дворцовых садах, куда на гуляния созвали всех желающих — его оплатила корона. Его — и бочки с хорошим алкоголем, еду, фокусников, пожирателей огня, шутов и даже дрессировщика с домашним леопардом. Все потому что к Йуле камергер сообщил о некоей сумме, которую предполагалось потратить на реставрацию фасадов дворца и садов. Анариетта покивала, повздыхала о важности исторического наследия и спустила все на праздник. В итоге кутили почти сутки: вдохновленный Арториус Виго рисовал такие магические пируэты, что потом отсыпался три дня, кто-то из богатых виноделов приказал пускать салют, где-то нашли огромное деревянное колесо, подожгли и спустили со склона в озеро в лучших скеллигских традициях. Не заметить такое со стороны было трудно, поэтому через сады в ту ночь прошло примерно все городское население. Некоторые гвардейцы после этого подали в отставку, а ближайший лазарет отправил просителя, чтобы тот воззвал к Анариеттиной совести, то есть к ее славной тяге к покровительству хорошего дела. Но в целом никто не пострадал серьезнее ушибов, похмелья или легкого переохлаждения. Так вот, скрипач заиграл балладу, которая звучала в конце новогодней постановки. Пальцы слушались плохо, и музыкант откровенно лажал, но мелодия оставалась узнаваемой. Настолько узнаваемой, что скоро очень бодрый, но не очень трезвый голос где-то в стороне прокричал строку из стихов. К этому моменту процессия протащилась дальше; женский голос затянул балладу прямо над головой Анариетты. Не удержавшись, та посмотрела вверх и встретилась взглядом с певуньей. Тут же рядом с той запел мужчина, по виду скорее коммерсант, чем дворянин. Ну а когда дуэт превратился в хор, растянувшийся по балконам, переходам и низким крышам, процесс было уже не остановить. Не то чтобы кто-то хотел или пытался. Тут и там раскрывались окна и двери балконов, теплое сияние и пар от каминов валили на улочки, поднимая над городом магическую дымку. Особо отчаянные тащили на холод инструменты: флейты, новомодные гитары, Анариетта слышала даже виолончель и арфу. Столица пела. Труженики искусства, которые в едином порыве куражились с балладой, сказали бы, что княжеская чета на манер силы природы гнала вперед себя волну музыки и пения. Здешний автор может только сказать, что Анариетта не сдерживала довольную улыбку и то и дело махала толпе рукой, чуть утяжеленной брошью сестры в рукаве. Когда город закончился и кортеж въехал на мост во дворец, установилось молчание. Анариетта чувствовала, как по позвоночнику к плечам ползет необъяснимое напряжение; она не опускала подбородок и уголки губ и старалась думать только о том, стоит ли подарить музыкальные инструменты несчастным, у кого они треснули на морозе. Только когда Анариетта повернула голову и увидела Раймунда, она поняла, что не давало покоя. Он не хотел, чтобы княгиня ехала верхом. Не хотел, чтобы Йуле отмечали с третьими лицами, а не в компании знати во дворце, как обычно. Хоть никогда не говорил этого вслух, не хотел возвращаться в Туссент из своей внешнеполитической поездки в соседней провинции. И вот, встретив взгляд Анны Генриетты, Раймунд улыбнулся своей приземленной, понимающей улыбкой человека, которому император выдал семнадцатилетнюю княжну как награду за политические заслуги. — Славный у нас все-таки город, — проурчал Раймунд, глядя на шпили дворца. — Нужно о нем непременно позаботиться как следует. Как сделали в Цинтре. Ты бы видела, дорогая жена, как прекрасна стала Цинтра после восстановления.