Вне истины и морали КПСС

      После случая в комнате киномеханика, мне казалось, я наконец вышел на новый этап и открыл для себя прелести ранее совсем незнакомого мне чувства – взаимной влюблённости, – о котором до этого знал лишь с рассказов друзей и знакомых, начавших строить свои первые отношения несколько лет назад. Теперь я прекрасно понимал, о чём мне с таким трепетом и воодушевлённостью вещали. Правда, у меня всё вышло не совсем так, как можно было ожидать. Однако меня это не то что не расстраивало, а наоборот радовало. Ну разве смог бы я найти кого-то лучше Минхо? Зачем только мне отношения с девушками, когда есть он? Подруг – как и друзей, стоит отметить – у меня всегда было достаточно, мне нравилось общаться с девочками, но никогда не хотелось, чтобы из этого возникло нечто большее. Не было ни заинтересованности, ни мыслей, ни желаний. На Минхо же я обратил внимание сразу. Не получалось теперь точно разобрать, рассматривал ли я его изначально в таком ключе, или это появилось позже, но сейчас я знал лишь то, что влюбился по уши.       Я ходил довольнее некуда. Любая лагерная рутина скрашивалась мыслью, что после этого я увижусь с Минхо, и тут же становилось легче. Нечто похожее, в общем-то, было и раньше, но ощущалось не совсем так. А Минхо, к моему удивлению, оказался очень нежным и любвеобильным. Конечно, я вовсе не считал, что он чёрствый и скупящийся на проявление чувств, однако и такой ласки не ожидал. Мне это, впрочем, очень нравилось, и никаких протестов я не выдвигал. Поначалу только не совсем понимал, как реагировать, и слегка смущался делать это сам, но много времени, чтобы привыкнуть, мне не потребовалось. Стало легче. Теперь я мог не только молча любоваться, а говорить, какой он красивый, не сидеть, борясь со жгучим желанием поцеловать, а попросту брать и делать, зная, что Минхо всегда будет только рад и ответит с ещё большей чувственностью.       Лёня сразу заметил мою взвинченность и на меня косился подолгу. Ходил молчком, всё, наверное, разгадать пытался, что же такое у меня случилось, а я, каждый раз замечая его взгляд, только фыркал под нос и ждал, когда он сам спросит, придумывая, что можно сказать. И в один момент он действительно задал вопрос: «Что у тебя случилось такого, что улыбка до ушей круглые сутки?» – а я лишь пожал простодушно плечами: «Да кто б знал. Просто почему-то настроение хорошее в последние дни». Другого ответа мне в голову не пришло. Изрядно лгать не хотелось, правду тоже не сказать, а здесь вроде и приврал не сильно, и недоговорил совсем чуть-чуть, и звучит вполне правдоподобно. Так я отвечал всем, кто интересовался моим удивительно хорошим настроением, потому что такого рода вопросов я, к моему изумлению, услышал немало. А с другой стороны, чего дивиться, когда я светился, будто сто рублей выиграл. Поинтересовалась как-то, к слову, даже Анфиса, когда застала меня без друзей перед завтраком у столовой:       – А ты, Хан, – она с интересом склонила голову набок, – чего радостный такой?       – Да обычный вроде.       – Вовсе нет. Ходишь довольнее некуда.       – Просто настроение хорошее, – я простодушно пожал плечами.       – Вижу, что врёшь. Не хочешь говорить, да?       – Да с чего ты взяла?       – Просто чувствую. Небось весь в любви, – несколько уныло прибавила Анфиса, а у меня вдруг замерло сердце. Она это лишь предположила или в самом деле знает что-то?       – В любви, – фыркнул я. – А с чего сразу такие мысли? Может, я в лотерее выиграл, и мне мама в письме написала об этом.       – Хан, видно это, с того и мысли. В девчонку какую-то влюбился, что ли?       – Нет.       – Да ну?       – Сказал же, нет, – твёрдо ответил я, – не влюблялся я в девчонок.       – Ладно. Не хочешь – не говори.       И Анфиса тут же оставила меня, мгновенно исчезнув среди соотрядников. Я нахмурился, глянул в ту сторону, куда она направилась, и не понимал, что чувствую. В целом, я ей и не солгал даже – в девчонок я и вправду не влюблялся. Но вдруг это она так пыталась намекнуть про Минхо? Нет же, Анфиса не могла нас видеть, это точно! Может, только догадывается… А может, действительно сказала просто так, а я во всём подвох искать вздумал? Скорее, все-таки, просто так. Вряд ли кто-то часто задумывается о любовью между двумя мужчинами – в нашем обществе это дикость. Так с чего бы ей так спокойно об этом говорить, если бы она знала? Вдруг рядом оказались Лёнька и Максим, подошедшие только что. Максим задорно хлопнул меня по плечу, сразу начал воодушевлённо вещать о чём-то, и я отвлёкся от этих мыслей. Вскоре мы спокойно ушли на завтрак.       День шёл суетливо. Время летело быстро, ужасающе быстро. Сначала все разбрелись по кружкам, где время никогда не тянулось долго, а после было длительное, бурное обсуждение номера на прощальный концерт в большой беседке. Мы продумали основную идею и распределили роли. Так как в первом номере я не участвовал, как отдельное важное лицо с кучей реплик, то и в последнем вписался лишь в общую песню в самом конце. Потом у меня была репетиция в ансамбле. Так за будничной лагерной суетой незаметно подкрался обед, а за ним – тихий час. На это время я отпросился у Ксении Сергеевны пойти к Минхо. Хотя он меня не звал, я точно знал, что сегодня он свободен и против не будет. Я тихо-тихо проскользнул в вожатскую Минхо, где всегда был лишь он, и обнаружил его, лежащего под одеялом и отвернувшегося к стене. Неужто уснул? Он ни разу не спал на тихом часу за всю смену. Я застыл на пару секунд, не понимая, что делать и нужно ли мне уйти.       – Минхо, – шепнул я совсем тихо, – ты спишь?       Он тут же развернулся. Мне на мгновение показалось, что взгляд был удивлённый и даже испуганным, но, когда Минхо узнал меня, сразу изменился и стал спокойным.       – Ты чего? – хрипловато произнёс он и откашлялся, чтобы прочистить горло.       – К тебе пришёл, чего, – я уселся на застеленную кровать напротив. Пружины неприятно заскрипели и в этой тишине показались громкими, словно взрыв.       – Я хотел поспать сегодня в тихий час, но, если хочешь, можешь остаться и тоже прилечь. Тут тише, чем у вас в палатах, уснуть проще.       – Хоть так.       Мне, честно, не было разницы, как проводить с ним время. Даже поспать, что в моем случае было просто полежать, рядышком – уже приятно. Всё равно лучше, чем ворочаться у нас в душной палате. И я было обрадовался, что Минхо совсем не против, чтобы я остался, но только собрался начать что-то делать – сразу растерялся, потому что не знал, стоит ли мне раздеваться и куда лечь. Не будет ли слишком наглым проситься в его постель и оставаться перед ним почти полностью голым? Вроде бы ничего такого, но я решил, что это достаточно неловко и очень отважно для того короткого срока, который представляли собой наши отношения.       – А мне раздеваться? – стесненно буркнул я. Минхо взглянул с весёлой кошачьей усмешкой и выгнул бровь.       – Если ты предпочитаешь спать в джинсовых шортах, то нет, – сказал он. Я недовольно цыкнул. – Да ладно, ничего я с тобой не сделаю.       – Я знаю.       – Так давай быстрее.       – А вообще, даже если сделаешь… Да делай вообще что хочешь. Мне вряд ли не понравится.       – Даже так? – Минхо улыбнулся.       Я, смущённый глупостью своего изначального вопроса, торопливо стянул шорты, футболку и носки и аккуратно сложил на тумбочку возле кровати. Чувствовал себя странно и совершенно открыто, потому что очень остро ощущал его взгляд на себе. А я совсем не привык к такому. Вернее, без одежды-то меня видели многие, – на купании или даже в той же палате, когда мы переодевались, – и это было делом обычным, но вот я ни к кому раньше не испытывал ничего даже близко походящего на то, что испытывал к Минхо, поэтому сейчас это было совсем по-другому. Неуверенно пристроился на всё ту же кровать Гали и потупил взгляд в пол, будучи не уверенным, не будет ли моё желание слишком резким шагом в наших отношениях. Хотел спросить, а Минхо будто наперёд знал мои мысли и сказал:       – Да иди ты сюда уже, – фыркнул он с улыбкой и раскрыл одеяло, двигаясь ближе к стене и давая мне место лечь. Я подошёл к его постели, но на секунду замешкался.       – А тебе точно неудобно не будет? Тесно? Кровать-то на одного рассчитана.       – Не будет. Ляг. Еще говорил тут мне «Делай, что хочешь», а сам стоишь мнешься лечь рядом, – Минхо улыбнулся.       – Не привык я к такому, вот и все.       – Привыкай.       Я присел на кровать, почувствовал на талии его горячие ладони, тянущие меня вниз, и не стал им сопротивляться. Покорно лёг, оказавшись спиной к Минхо, и ощутил его кожу на своей. Как он придвинулся близко-близко, как дышал мне в затылок и как гладил бока. По всему телу побежали мурашки, и я даже мелко вздрогнул от внезапных ощущений. Это было как-то очень интимно, так, как у меня ещё не бывало. Меня, правда совершенно не устраивало, что я не видел лица Минхо, поэтому кое-как неуклюже выбрался из его рук и перевернулся на другой бок. Тут же ойкнул, когда столкнулся с его носом и немного отодвинулся. А Минхо снова прижал меня к себе, обнимая крепко-крепко. Я и не был против. Тоже устроил руки на нём и просто стал рассматривать его, находящегося настолько близко, что я каждую ресничку видел.       – Не тесно, говорил же.       – Это потому что мы лежим, как селёдки в банке.       – А как ещё нужно?       – Никак. Так хорошо.       Минхо провёл ладонью по моей щеке, задержался где-то около родинки и коротко чмокнул прямо в это место. Я ощутил, как в груди от этого скоромного, милого жеста все перевернулось.       – Я спать, ладно?       – Только подожди секунду, – я немного передвинулся, пытаясь отыскать удобную позу. И когда нашёл, прижался к его груди. Слушал размеренный стук сердца. – Теперь спи.       Сам же я не спал до самого конца тихого часа, потому что днём спать попросту не умел, но был рад даже тому, что просто лежал рядом с ним и мог в тишине подумать о своём, лишь иногда отвлекаясь на непривычное – но несомненно приятное – ощущение тепла чужой горячей кожи и вслушиваясь в мирное сопение над ухом.

–

      Вечер. Около десяти на часах. На улице стало значительно прохладнее. Рассеялась невыносимая дневная духота, и незаметно из виду потерялось солнце, успевшее скрыться в пушистых сосновых ветвях. Тело обволакивала бархатистая свежесть. Вокруг ни души – все готовились ко сну перед отбоем. Не было ни шумной болтовни на скамейках, ни весёлого гогота и крика с площадки, ни сердечных тихих разговоров на уединённых качелях. Я наконец смог поболтать с Минхо один на один, потому что на тихом часу он спал, а в течение дня мы не пересекались, даже совсем по-быстрому – не успевали торопливо переброситься парой фраз. Теперь же мы с Минхо после лапты, оба уставшие и разомлевшие, в спокойной обстановке приютились в излюбленной беседке у медпункта. Виктор Павлович отпустил к нему перед отбоем. Конечно, под ответственность Минхо и ненадолго, но много мне и не было нужно. Хоть десять минут наедине. Мы сидели близко-близко. И этого вполне хватало, чтобы чувствовать его и понимать всё-всё.       – Хочешь ночью возьмём лодку и по речке поплаваем? – предложил внезапно он.       – Ночью? Какой? Этой, что ли? – сразу затрепетался я.       – Этой. Вот сейчас пойти к причалу.       – А почему ночью?       – Не знаю. Более романтичное время, – он улыбнулся уголком губ. – Вообще изначально я думал устроить что-то похожее на то, что было у меня в лагере, но передумал.       – А что у тебя в лагере было?       – Меня вожатый мой, Владимир Борисович, брал с ними на ночную рыбалку. Их, мужиков здоровых, трое было, и я рядышком сидел. А ты представь сколько там гордости, когда мне самому лет тринадцать-четырнадцать. Меня брали на рыбалку взрослые мужики! Ещё и ночью! Все спали, а я нет.       – Представляю, – весело хмыкнул я. – Я бы тоже там ходил гордый как не знаю кто.       – И я сначала думал сделать что-то похожее, но, если честно, сам по себе я не особый любитель рыбалки. Поэтому решил оставить идею, только более романтичную версию, на мой взгляд.       – И что мы будем делать? – чуть помедлив лукаво спросил я, и на моём лице потихоньку стала расползаться кокетливая ухмылка.       – Не знаю, – уловив моё настроение, в похожей манере ответил Минхо. – Что захочешь. Так что думаешь?       – Давай. Вите или Ксюше скажешь?       – Куда ж денусь.       Мы посидели и поболтали ещё некоторое время, а затем поднялись и направились в сторону моего корпуса – искать Ксению Сергеевну или Виктора Павловича. Первым нашёлся Виктор Павлович. Он, скрючившийся креветкой, сидел на скамейке у корпуса с громадной тетрадью в руках. Мы спокойно подошли. Минхо всё коротко объяснил ему – конечно, без лишних подробностей, которые были озвучены мне ранее, – а Виктор Павлович просто сидел, скрестив руки на груди и задрав голову, и абсолютно расслабленно слушал. Пару раз весело кивнул и, недолго подумав, сказал:       – Может, нам Хана к тебе в отряд перевести? Толку-то, что он в первом? Всё равно вечно у тебя там где-то.       – Нет, спасибо, мне своих хватает, – фыркнул Минхо. – Так нормально, что я его на ночь заберу?       – Если он утонет, возьмёшь на себя ответственность.       – Не утонет, прослежу.       – Ну, смотри, аккуратнее там.       – Будем.       Минхо благодарно кивнул и хотел было уйти, но я остановил его. Сказал, что зайду в корпус за какой-нибудь верхней одеждой, потому что уже вечерело, а оттого в одной футболке находиться удовольствия особого не доставляло – всё отвлекало чувство бегущего по коже стылого холодка. И после того, как я надел излюбленный свитер, в котором ходил здесь очень редко – погода не позволяла – мы направились к речке. Шли спокойно, немного переговариваясь. Удивила меня тишина леса, его мглистое и несколько унылое истощение, будто и он уже засыпал. Впервые на моей памяти я гулял по лесу вечером. Лагерные походы, конечно, тоже можно посчитать, но там были совершенно иные ощущения – мы, веселые, воодушевлённые и радостные, сидели у костра, кричали песни, аппетитно жевали то одно, то другое и разговаривали без умолку до того момента, пока не начнёт заплетаться язык от усталости. А теперь я становился частью неизведанного, тихого и просторного. Даже шагать оттого начал тише, стараясь особо не шуметь и не нарушать эту идиллию.       Вскоре показалась знакомая речка, спокойная, умиротворённо колышущая свои тёмные воды. Мы спустились к берегу, около которого обычно купаются отряды, и пошли налево вдоль него. Там, совсем поблизости был небольшой причал. Стоило на него ступить, как под ногами уныло заскрипели чуть обветшалые доски. Я стал осматривать. И как же меня впечатлила картина, открывшаяся передо мной! Лес на другом берегу был лишь чернильным загадочным пятном, тихонько шепчущим кудрявыми листьями и острыми иголками что-то своё. Небо сияло фиолетовым, переливалось голубым и отдавало глубоким синим. И поздним вечером знакомая мне веселая речушка рядом с лагерем детства стала вдруг ужасно далёкой, совершенно таинственной, искрящейся бездной. Журчание делалось медленнее, слышалось куда отчётливее и громче, напоминало бесконечную унылую мелодию пластинки или и вовсе отчаянную молитву. Только я сам от этого не опечаливался ничуть. Наоборот – чувствовал удивительное душевное спокойствие.       Мы выбрали лодку, сняли чехол, уселись в нее и наконец отвязали верёвку. Минхо уселся так, чтобы взять вёсла, я – напротив. Он стал грести, и потихоньку мы отдалились от причала. Тихоненко плескалась рядышком вода. Вёсла ударялись о сверкающую гладь, маленькими фейерверками разлетались от них брызги. Мне очень нравилось наше положение. Глаза мои бегали от лица Минхо к его рукам и обратно. Даже в сумерках я видел, как напрягаются его бицепсы и как прорисовываются тёмные фиолетовые вены.       – А тебе не попадёт, если узнают, что ты здесь со мной?       – Только если от Светланы Юрьевны, – он безразлично склонил голову вбок, на меня не глядя. – Остальных я поставил в известность.       – Когда успел?       – Днём.       – Заранее, что ли? – я несколько скептически глянул на него, однако притом ничего серьёзного себе не надумывая. – А меня-то только вечером спросил. Вдруг я бы отказался.       – Я прекрасно понимал, что ты можешь не захотеть, и естественно не замышлял об этом как о точном грандиозном плане побега. Просто сказал всем, кому надо, на всякий случай – так, мол, может быть. А может и не быть.       – А я уже думал ты принуждать меня собрался, – хохотнул я.       – Ни в коем случае. Но, если честно, был уверен, что согласишься.       – И оказался прав, – сказал я, и мои губы тронула нежная улыбка. – Куда мы, к слову, плывём?       – Просто подальше. Не знаю, куда именно.       И на некоторое время вновь установилось молчание. Спокойно. Лишь стрекотание сверчков, плеск воды, гуща леса вокруг и мы. В голове то ли вертелось всё и сразу, то ли не было ни единой мысли. Никакой суматохи, суеты и спешки. Ни лагерной рутины, ни мероприятий, ни таких важных обязательств – ничего такого. Это ощущение лёгкости, высокого-превысокого неба над головой и абсолютной свободы было неповторимым. С Минхо можно быть искренним, рассказывать о чём угодно и произносить вслух каждое чувство. Я был до сумасшествия влюблён. В такие моменты меня не волновало ни будущее, ни возможные проблемы, ни что-либо ещё. Я дышал полной грудью, глаза мои смотрели ясно и видели мир ярким, хоть и наступала уже летняя ночь. Вскоре мы остановились. Минхо сказал, что просто устал грести, да и уплывать далеко не хочет, потому предложил остановиться здесь. У меня возражений не было.       Я аккуратно, чтобы сильно не трясти шаткую лодку, лёг головой на колени Минхо, чуть поёрзал туда-сюда, выискивая удобную позу, и расслабился. Он и бровью не повёл. Всё смотрел куда-то вдаль и, кажется, о чём-то размышлял. Только его юркая ладонь тут же забралась в мои волосы и стала легонько их перебирать. Я от этих действий готов был замурлыкать как кот – столько от подобных ласк во мне трепыхалось нежности и хрупкой трепетности. Ноги щекотливо студил прохладный речной ветерок. Незатейливым стрекотанием на фоне болтали сверчки. Вокруг – темнота. Уже не такая дымная и мягкая, как в двадцатых числах июня, но всё ещё не по-зимнему беспросветная и глубокая. Она не пугала и не отталкивала. Мне было приятно находиться здесь в это время. И главное – с этим человеком.       Я несколько секунд рассматривал Минхо, а после отвернулся, глянул в бескрайнюю тёмную вышину и вдруг обомлел. Редко мне выдавалось бывать ночью вне дома – да и не было особого желания. Потому я давно не видел непроглядное небо так, чтобы просто глазеть на него, находятся прямо на улице, а не мельком увидеть в окно, проснувшись среди ночи ни с того ни с сего. И оказалось, зря я лишал себя таких видов. Сейчас, когда не было ни единого облачка, передо мной сияла целая бесконечность. Усыпанное лучистыми звёздами небо блестело необычайно красиво. Чудилось, оно хранило в себе всё – и прошлое, и настоящее, и будущее – оно видело и помнило разные истории, хорошие, трагичные, добрые, скандальные, и никогда ни об одном человеке не забывало. Мысли тут же полились потоком. Думал о том, что же там, дальше, находится? А смотрит ли с этой высоты кто-то за нами? Осуждает и не понимает или, может, лишь добродушно улыбается? Что в себе таит величие бесконечности космоса? Внезапно я так проникся тем, что увидел, что тут же ткнул Минхо в бок и указал пальцем вверх со словами:       – Смотри, как красиво. Здесь, перед нами, целая вселенная ведь.       Минхо тоже поднял голову. Смотрел некоторое время и, мне казалось, слегка улыбался – с доступного мне ракурса этого толком было не разобрать.       – Очень красиво, – кивнул он и глянул на меня. – Ух-ты… – вдруг тихо прибавил Минхо. – У тебя в глазах отражается.       – Хочешь сказать, у меня в глазах целая вселенная? – весело фыркнул я.       – Какой сопливый бред, Хан, фу, – он сморщился, не переставая улыбаться. – Нет, правда. У тебя глаза достаточно тёмные, и сейчас так отражается красиво, будто небо правда здесь.       – У тебя так же будет, наверное. Тоже ведь тёмные глаза.       – Наверное.       Он недолго разглядывал меня – разглядывал самого меня или необычную картину в глазах, я точно не понял – а затем неторопливо склонился и нежно, почти невесомое коснулся моих слегка прохладных губ. И только я успел прикрыть глаза, как щекочущее горячее дыхание и его ласковое тепло отдались от лица.       – Вот тебе и «Пионер – всем ребятам пример»… – весело фыркнул я. А Минхо, до этого беспечный и слегка улыбающийся, вдруг стал серьёзнее и с еле заметной тоской прибавил:       – Аккуратными нам нужно быть, Хан. Если кто-то узнает, то мы мигом вылетим из комсомола… А дальше – как карта ляжет. И вероятнее всего она ляжет так, как нам не понравится.       – Мы будем очень аккуратными, – заверил я и тут же переменил тему, просто потому что внезапно очень захотелось спросить: – Как думаешь, сложится у нас всё в городе? Будем нормально общение поддерживать?       – Мы уже говорили как-то об этом.       – Мы говорили, когда были друзьями, – заметил я.       – А это принципиально важно?       – Важно.       – Если ты хочешь с кем-то поддерживать контакт, то не имеет значения, друг это или любовь всей твоей жизни. Будешь это делать, потому что есть такая цель.       – Я любовь всей твоей жизни? – хохотнул я.       – Это условно сказано.       – Да знаю. Помечтать уже нельзя, – цыкнул я.       – Ну а что? Может, и так. Кто знает, куда это все завернет.       – И умерли они в один день! – я драматично вскинул руку.       – А чего сразу умерли-то? Вообще-то сначала жили долго и счастливо.       – Ну, жили, а потом умерли. И обязательно в один день. А еще похоронили их в одной могиле, а на надгробии написали: «Пионер – всем ребятам пример», – посвятив ее двум комсомольцам, – с наигранным придыханием сказал я.       – Прицепился ты к этим пионерам несчастным, – посмеялся Минхо.       – Да фраза эта на фоне нас слишком ироничная, вот меня чего-то она и веселит.       – Так ответь мне про город.       – Я ж ничего точно знать не могу. Надеюсь, что сложится. По крайней мере мы будем этому способствовать.       Я полежал на его коленях недолго. До того, как, вспомнив о своей одной задумке, тут же переменился в настроении и, резво поднявшись, шумно воскликнул:       – Минхо, а, Минхо! Давай поиграем в правду или действие только без действий?       – Сейчас, что ли?       – А отчего не сейчас?.       – А в чём тогда смысл игры?       – Лучше узнать друг друга. Будем задавать какие-нибудь вопросы, которые просто так задать может быть странно. Сейчас ещё обстановка, располагающая на душевные разговоры. Давай, а?       – Ну давай. Я первый задам вопрос тогда.       – Задавай.       – Какой твой самый большой страх? – тут же спросил Минхо.       – Ты готовил вопрос, что ли? – удивился я, коротко хохотнув. – Сходу вылетело прямо.       – Просто сразу пришло в голову. Так какой?       – Наверное, – я ненадолго задумался, – у меня их два. Первое – родителей потерять. Я понимаю, что это рано или поздно случится и тому подобное… Но меня от этой мысли в дрожь бросает, ей-богу. Странно думать, что когда-то их рядом не будет…       – У вас дружная семья?       – Да, очень. Поэтому, наверное, и боюсь – слишком дорожу ими.       – А второй страх?       – Это нельзя назвать обычным страхом вроде потери близких или боязни высоты… Это скорее внутреннее отторжение вперемешку с чем-то вроде страха… Люди меня пугают. Ну то есть действительно иногда думаю о каких-то их поступках, и становится страшно. Меня так ужасает мысль о войне, о насилии, убийствах – вообще о любой жёсткости… Как самое разумное существо на планете может быть таким? И главное – как этого ужаса может не понимать! Многие ведь действительно верят, что в этом есть норма и даже некая истина: решения, например, конфликтов способами физического насилия, – я нахмурился и уже тише добавил: – Не понимаю…       – Наверное, – медленно произнёс Минхо, – как раз именно потому что мы самые разумные существа. За какие-то преимущества нам даны и отрицательные качества: корысть, эгоизм, равнодушие, мстительность, жажда власти… Отсюда всё и выливается.       – Всё равно ужасно.       – Ужасно – да, но таков мир…       – Ладно, теперь мой вопрос?       – Да.       – Как ты вообще понял, что тебе не нравятся девочки?       – Ну… Если честно, я не помню себя другим. То есть… По мере взросления я просто более осознанно подходил к этому, но какого-то конкретного момента осознания не было. Даже в детстве я больше обращал внимание на мальчиков.       – А в детстве как это проявлялось?       – Не знаю, например, когда меня лет в шесть спросили, нравится ли мне какая-нибудь девочка из группы, я ответил нет и добавил, что выйду замуж за своего лучшего друга. Взрослые все, конечно, посмеялись, мол, глупый ещё, вырастешь – начнёшь отличать понятия любви и дружбы, а на деле по-другому вышло.       – А родители твои знают?       – Нет. И не узнают.       – Почему?       – Ну а как ты это представляешь, Хан? – улыбнулся Минхо. – Сейчас у нас вполне хорошие отношения, близкие, доверительные. Мы долго к такому шли. Не идеально, конечно, но меня вполне устраивает. А так только испорчу всё. Меня не примут, я это знаю, потому что в их глазах это отклонение – не более. Пусть лучше думают, что у меня попросту нет девушки, а я спокойно буду строить личную жизнь с любимым человеком и продолжать с ними хорошо общаться.       – Как-то это грустно звучит. От друзей прячься, от семьи прячься...       – Это не так страшно, когда привык. Я даже толком не переживаю по этому поводу. Все равно ничего сделать не могу, так зачем себя изводить?       – Небось ещё сочувствовать будут потом, что жених такой хороший, а невесты всё нет.       – Будут ещё как. Я уже слышал такое на семейных застольях.       – Да? – я с весельем хмыкнул. – И что ты ответил?       – Просто согласился. Это всегда самое простое. Сказал, что пока так, а потом, может, и появится кто. Не, я бы мог сказать: «Да вы что, мне в жопу с мужиками больше нравится», – но я думаю там бы уже не было приятных семейных посиделок после этого.       – А, может, там бы были еще более приятные посиделки.       – Я лучше не буду уточнять, что ты имеешь в виду, – с хитрой улыбкой сказал Минхо.       – А вот и не надо, – хмыкнул я. – Ладно, придумывай вопрос давай.       – Так… Что б спросить такого? – он прищурился. Оглядел меня и через минуту произнёс: – Что для тебя счастье?       – Счастье… – я вздохнул удивлённо. – Как мы интересно перескочили от жоп до счастья.       – Так там рядом.       – Очень смешно, – фыркнул я. – Подожди. Дай подумать… Не знаю даже... Мне кажется, как такового счастья не существует. То есть мы говорим «я счастлив» в момент, когда мы просто испытываем положительную эмоцию, которая настолько сильна, что вместо «я рад» хочется употребить какое-то более глобальное слово. Например, счастье. Я думаю, человек никогда не бывает полностью счастлив. В жизни всегда будет какие-то проблемы, взлёты, падения. Как будто постоянно быть счастливым это не то что невозможно, это даже странно. Так или иначе будут периоды, когда что-то будет идти не так. Поэтому для меня счастья скорее не существует. Я его воспринимаю как эмоцию.       – А кто для тебя тогда счастливый человек?       – Тот, кто как можно чаще испытывает то, что хочется назвать счастьем.       – Сколько раз в неделю нужно это испытывать, чтобы назвать себя счастливым?       – Это не так работает!       – А как?       – А то ты не понимаешь?       – У меня свое видение. Я хочу твое понять.       – Это же чувства. Это не математика, там нет статистики. Это не соотносится по принципу «если пятьдесят процентов времени вы испытываете то-то се-то, то вы счастливы». Все по личным ощущениям.       – А ты счастлив?       – Это уже следующий вопрос.       – Да ладно тебе, – Минхо протянул ко мне руки и встряхнул, – мне ж просто интересно. Это вне рамок игры.       – Счастлив ли? – я взглянул на него, рассмотрел, а ответ вылетел сам: – Конечно, счастлив. Дай поцелую.       Минхо с весельем цыкнул и тут же с готовностью подставил щеку. Я обхватил его лицо ладонями, развернул к себе и со всей чувственностью поцеловал в прохладные губы. А Минхо, ни секунду не мешкая, уложил руки мне на бедра и так же страстно ответил. И снова внутри все расцвело, затрепыхалось, ожило… Я пропал, потерялся и кончился в это мгновение. Вокруг не осталось ничего – только он…       – И как тебе мое понятие счастья? – спросил через время я, отстранившись.       – Интересно, – Минхо пару раз одобрительно кивнул. – Не могу сказать, что с тобой полностью согласен, но звучит вполне себе. И моментами очень даже правдоподобно.       – Ну и хорошо… Так-с. Мой вопрос?       – Давай.       – Какое у тебя было обо мне первое впечатление?       – Заносчивый, – хохотнул Минхо. – Но это самое-самое первое. Когда я только подошёл, а ты что-то очень недовольно буркнул. Подумал, что какой-то тяжёлый ребёнок – сидел один, когда концерт шёл, грубил. А потом немного поговорили, и я уже решил, что нормальный парень. Просто в плохом настроении был. В целом, всё. У меня не было особо каких-то мыслей, но я в тебе что-то нашёл, поэтому потом сел поболтать у речки.       – Мне правда стыдно, что я так грубо отвечал изначально.       – Ерунда же. Кто в плохом настроении не бывает. Ты тогда извинился – этого достаточно.       – Ну, и черт с ним, тогда. Твой вопрос?       – А у тебя какое обо мне было первое впечатление?       – Сначала – это с самого-самого начала – я разозлился. Сам подумай, сидел себе, страдал, грустил, а тут кто-то мне мешает. Но это было связано не с тем, кто ко мне сел – я ж даже лица не видел, – а с тем, что ко мне вообще кто-то сел. Личность значения не имела, я б на всех разозлился. А потом посмотрел на тебя, и все.       – Что все? – не понял Минхо.       – У меня там челюсть отвисла. Я подумал, что никого красивее тебя в жизни не видел. Это сейчас серьезно абсолютно! Но я тебе это и так говорил уже.       – Не говорил.       – Как это не говорил? – вспыхнул я. – Столько раз! Что ты красивый!       – Но не в такой же формулировке.       – Да я тебе это именно в такой формулировке, – подчеркнул я, – еще в самом первом диалоге сказал!       – Не помню. Это когда такое было?       – Ты спрашивал что-то… что-то ты там спрашивал. Про комплексы еще сказал. А я ответил, что у такого человека, как ты, их быть не должно, потому что ты красивее всех, кого я знаю.       – Ну, хорошо-хорошо, каюсь. Что-то такое было.       – Не! Вот докопался, а, – запыхтел я. – Доказывай ему еще! Я тебе тут комплименты делаю, между прочим, просто не прямым текстом.       – Нет-нет, – Минхо хохотнул. – Мне просто очень приятно это слышать от тебя. Именно в такой формулировке. Вот я удивился и сказал, что ты этого мне никогда не говорил – несомненно, в такой формулировке, я имел в виду. Но, видимо, говорил. Я забыл.       – Запомни.       – Запомню.       – Тогда мой вопрос: что тебя больше всего отталкивает в людях?       – Да тут проще сказать, что меня притягивает в них. Мне многие вещи не нравятся.       – Иш мы деловые какие.       – Ну, не абы с кем же общаться.       – Давай три самых отталкивающих качества?       – Хорошо. Первое – узколобость. Я вообще не могу долго общаться с идиотами. Я тут не смотрю со своей колокольни в том ключе, какой я, мол, умный и чуткий, а все вокруг глупцы неслыханные. Я говорю о тех, кто действительно не соображают. У кого ширина кругозора ограничивается самыми примитивными, устаревшими и странными убеждениями.       – Согласен. Еще?       – Второе – излишняя высокопарность. Кто на всех смотрит свысока, за все цепляются, вечно выпендриваются… Не знаю даже, как описать. Просто ходят с задранной головой.       – Наверное, это не бесит только тех, кто сам такой. А третье?       – А третье… Лицемерие. Просто не уважаю это.       – Тут, сам знаешь, очень поддерживаю.       Мы играли – если моё простое желание поболтать, преподнесённое так, можно назвать игрой – очень долго. Я спрашивал всё, что, мне казалось, может больше раскрыть для меня его внутренний мир. «Если бы ты признавался в любви песней, что это бы была за песня и почему?», «Делают ли трудности нас сильнее, на твой взгляд?», «Что для тебя религия?» и ещё бесчисленное множество подобного. Я всегда любил подолгу говорить: вести бессмысленный диалог ни о чём или затрагивать серьёзные, отзывающиеся в самых закромах души темы – неважно. Это просто было для меня безумно интересно. Узнавать человека, его мысли, сопоставлять с образом, составленным в моей голове, и собирать его портрет по крупинкам. Спустя несколько часов мы аккуратно поменялись местами – я сел у вёсел и стал грести в сторону нашего маленького причала. И вновь стали слышны в нашем молчании мелодичный плеск, стрекотание сверчков и лёгкие шуршащие порывы ветра. Оказавшись у берега, мы прикрепили лодку и укрыли её чехлом. Минхо глянул на наручные часы – половина второго. Идти в отряд сейчас совсем не хотелось. Мы прошли к месту, где обычно купаемся, и уселись на выпирающий огромный сосновый корень.       Шелестела листва. Нежно играли водных просторах отблески света. Полноценной темноты не было. Мглисто – пожалуй, но не как зимой и осенью, а по-летнему, по-доброму. Пахло свежестью и влагой. Минхо рассказывал тихо. Спокойным мягким голос говорил, а я с удовольствием слушал. То на него погладывал, то на пейзаж передо мной. И так на душе легко было. Просто удивительно! Я неспешно взял его руку, аккуратно поцеловал костяшки, ладонь, пальцы. Минхо замолчал. Смотрел на меня, рассеянно улыбался и наслаждался. А потом вынул руку, притянул меня за плечи и горячо поцеловал. Я задохнулся. Так мне было приятно и тепло с ним! Он расцеловывал мои губы, щёки, нос, шею, гладил волосы и спину. Внутри меня будто испепелили – я сгорал от своих чувств и эмоций. Хотелось навсегда остаться в этом моменте. Наверное, такое оно – счастье.

–

      Я лежал в постели и думал о наших только-только начавшихся отношениях. Уже не понимал, как всё будет складываться дальше. Может, и не стоило грузить себя мыслями, которые ничем не помогут, а лишь будут изводить, но и избегать их у меня не получалось. Я не сомневался в Минхо, не сомневался в себе, только лишь в этом мире, глупом, несправедливом и жестком. Мире, который, я был уверен, совсем ничего не знал и права судить не имел. А всё равно судил. Пока что это не ощущалось чересчур сильно, но я полагал, что наверняка позже начнёт сказываться невыносимо. Даже если не конкретно с Минхо, а с кем-то другим. Может, потом мне захочется брака или детей… На этой мысли я вдруг прервался, потому что решил, что слишком уж далеко забегаю, но что-то внутри всё равно от вероятности таких событий стало назойливо и несколько уныло завывать, то и дело о себе напоминая. Я к этому размышлению несколько раз возвращался, но лишь на мгновение. Благо, хоть сейчас всё просто и нежно. Сейчас у меня первые отношения, поцелуи и очень много чувств. И мне было хорошо после нашей водной прогулки. С приятным сладковатым осадком я заснул.